Красный звон тишины

Разморенная солнцем, монотонной работой и негромкими голосами других девушек, Клара вот уже с полчаса клевала носом, спицы выскальзывали из ее ослабевших рук. В очередной раз она слишком резко потянула нить, чуть наклонилась — клубок соскользнул с колен и покатился по пыльному полу. Она попыталась поднять его, но уронила еще и вязание, которое тут же зацепилось за ржавый гвоздь на ножке стола. Клара хмуро осмотрела зацепку и обнаружила еще несколько пропущенных петель. Стоит ли просить помощи, чтобы попытаться спасти испорченную работу, или лучше оставить как есть? Так и не найдя ответа, она выпрямилась и замерла под насмешливым взглядом Элены. Та улыбалась, и на правой щеке у нее, как и всегда, играла ямочка. — А ты что скажешь? Клара обеспокоенно глянула на испорченную работу, инстинктивно ожидая расплаты за скудные способности к рукоделию. — Ты что, не слушала? — пришла ей на помощь Альва. — Мы говорили о твоих друзьях. — О друзьях? О Якобе и Паоле? — Нет, конечно. — Улыбка Элены чуть потухла. — Об этих, одинаковых... Один со шрамом. Клаус и Лукас, кажется? — Нильс и Клаус! — раздраженно поправила Клара. — Да, точно. — Элена улыбнулась шире. Ямочка на ее щеке обозначилась четче. Не выдержав, Клара потупилась, и ее взгляд упал на руки — пухлые и тоже с ямочками. — Ну так что? — продолжала Элена. — Возьмешь меня с собой на прогулку, а? Сглотнув, Клара снова подняла глаза — очень быстро, стараясь не задерживаться взглядом на груди, слишком большой для такой юной девушки. Грубая ткань платья чуть сглаживала избыточную полноту, но не могла скрыть здоровую телесность. Наверное, фермер Элены неплохо поживился на ее аукционе. Клара не могла не думать об этом всякий раз, когда поднимала глаза от вязания, что делала слишком часто: смотреть на Элену было одновременно тошно и притягательно. — Что с тобой? Клара вздрогнула и наконец взглянула в темные глаза. На правой щеке Элены вновь обозначилась ямочка. Она знает, о чем я думаю? Ерунда. Клара в полной безопасности среди этих девчонок. Никто из них и не догадывается о том, какие мысли заставляют ее отводить глаза. Никто никогда не увидит ее такой, как она есть. Клара перевела дух и, улыбаясь в тон Элене, спросила: — Так что насчет моих друзей? — Скажи, — прошептала Анна, пододвигаясь вплотную, — а Нильс и Клаус, они самые красивые среди мальчиков-магов? — Не знаю, — Клара снова растерялась, мучительно задумалась. — Может быть… Наверное… — Какая разница? — перебила Элена. — Они определенно самые красивые из всех лантийских парней. Так что, — она склонила голову на бок, и крупные черные кудри упали ей на плечо, — возьмешь меня с собой на вашу следующую прогулку, а, Клара? — Не возьму. Девчонки замолкли, уставились на нее. Клара вздохнула. Она должна была их предупредить. — Это не лучшая идея. Дело в том, что мы не должны жениться на… обычных людях. Магическая кровь легко разбавляется, и дети от смешанных браков чаще всего не наследуют способностей. Нам запрещено… связываться с лантийцами, — пробубнила она на одной ноте, чувствуя себя занудой. — Но разве… запреты имеют значение, если речь идет о настоящей любви? — пролепетала Альва в напряженной тишине, а Элена усмехнулась шире, чем прежде: — Признайся, ты просто хочешь оставить их себе! Но зачем тебе сразу двое? Не будь жадиной! Клара стиснула зубы в бессильном раздражении. Интересно, что бы сейчас сделала Корделия? Она же наверняка не раз оказывалась в подобных ситуациях! Одной этой мысли, одного отблеска воспоминания оказалось достаточно, чтобы лица окружающих поблекли, стали как одно — скучное, неприметное, без родинок и ямочек на щеках. Клара больше не была одна против восьми. Она прищурилась, окинула девчонок быстрым взглядом и мягко, нараспев произнесла: — Сколько ни есть, все мои! А кто позарится — прокляну! Девчонки взвизгнули, спицы и клубки полетели на пол. Клара довольно усмехнулась, но ее торжество длилось недолго. — Ты ведь шутишь? — Альва простодушно улыбнулась ей и повернулась к остальным. — Клара слишком милая. Она не может никого проклясть, ведь правда? — Ну конечно нет! — поддакнула до сих пор молчавшая Селия. — В ней много магии и не поместится. Вот посмотришь на Бласа — и сразу видно: могущественный колдун. Скажи, мужчины ведь более сильные маги? — Разумеется, — рассеянно согласилась Клара, с досадой размышляя над тем, что Корделию вряд ли бы рискнули назвать милой. Она не сразу заметила, что подобравшаяся слишком близко Альва перебирает ее выбившиеся из кос пряди волос. — Ты с помощью магии сделала себе такой цвет? — поинтересовалась она, заглядывая Кларе в лицо. — Нет, я с ним родилась, — ответила она, отстраняясь. — Значит, правду говорят, что Виталиан — твой отец? — Нет! — возмутилась Клара. — Откуда ты можешь знать? — мстительно подхватила Элена. — Ты, как и мы все, понятия не имеешь, кто твои родители! Вы оба маги и похожи... Клара открыла рот, но не успела ответить, потому что Альва громко спросила: — А ведьмы могут сделать себя красивее с помощью магии? — Не может быть! — тут же возразила Селия. — Магда ведь совсем некрасивая. Но Альва ждала ответа от Клары, и та пожала плечами: — Мы забыли многие чары. Я знаю лишь о тех, которые позволяют делать себя невидимой — вернее, незаметной — для окружающих. — И зачем такие нужны? — Элена подняла черные брови. — Опыт подсказывает: подобная магия гораздо полезнее той, что наводит красоту. Элена и Альва обменялись быстрыми взглядами и принялись обсуждать открытие сезонного рынка. Наверное, они всё-таки ее побаивались и не хотели сердить еще больше, а может, просто считали скучной — Кларе было всё равно. Она разглядывала дырявое ободранное вязание и надеялась, что успеет сложить работу в общую стопку до того, как кто-нибудь увидит зацепки. Знакомое имя, прозвучавшее уже не в первый раз за вечер, заставило ее поднять голову. Селия явно не желала оставлять парней в покое, и то, что она неизменно возвращалась к одному и тому же, всерьез обеспокоило Клару. — Держитесь от Бласа подальше! — Она слишком сильно сжала деревянную спицу, и та негромко хрустнула в руке. — Это еще почему? — процедила Элена. — Тоже твой, что ли? — Нет. Просто… Он очень плохой человек. К счастью, полуденный колокол прозвонил совсем скоро. Клара бросила в корзину вязание, оставила спицы в общем ящике — заметных трещин на них не осталось — и первой выскочила за дверь. С плодами своих трудов будет разбираться позже. В конце концов, с помощью Чар убеждения она наверняка смогла бы получить репутацию лучшей вязальщицы Лантии. Одна мысль о том, чтобы потратить силу на подобную ерунду, заставила улыбнуться. А, быть может, это было яркое солнце и ясное весеннее небо. Клара едва помнила прошлую весну, старалась забыть те, что провела с Домиником, и цеплялась за единственную, которую разделила с Госпожой. Но теперешняя тоже была особенной: пришла слишком быстро, сноровисто истончила снежный покров, талой водой умыла битую брусчатку и пропитала землю, а своим дыханием — чистым и влажным — наполнила воздух до самого неба. А ведь шла всего третья неделя марта. Лантийцы верили: пришел конец затяжным зимам. И пусть мало кто осмеливался говорить об этом вслух, но каждый — робко и молчаливо — надеялся, что ужасное проклятье, которое незваные морозы принесли с собой много лет назад, тоже скоро падет. От Адаллы и Тотаны дул южный ветер, который нес с собой не только тепло, но и дух свободы — недавно обретенной, а потому свежей, пьянящей. Кровососов изгнали с севера, и ни один из трех городов теперь не спал спокойно, ожидая кары бывших хозяев. Однако фермы и питейные дома больше не оскверняли обновленную землю и не взимали кровавой дани. Да и вампиры затаились, не спешили вернуть утраченное. Клара не хотела, чтобы зимы становились короче, и не верила, что худшее позади, но, как и все, жадно вдыхала терпкий аромат пробуждающейся земли. Эта весна и правда пахла по-иному, и, смотря на еще голые деревья, Клара не могла не гадать, узнает ли она в расцветающей Лантии тот мирный городок, который Корделия сохранила в Оливийском саду. Они побывали там лишь однажды, но странное чувство, что к бесконечному кладбищу придется вернуться, не отпускало. Вит теперь не реже, чем раз в два дня, приходил в дом кузнеца, чтобы провести Клару в первобытную тьму, из которой исходили лучи всех событий. Должно быть, он пользовался сильными Чарами обезличивания: если бы девчонки прознали о его визитах, они бы не шептались о том, что он отец Клары, а пришли к более интересным выводам. Должно быть, он зачаровывал хозяев, потому что они встречали его без удивления. Должно быть, он никому не выдавал их общий секрет. Клара подозревала еще очень многое — тихо-тихо, даже про себя не облекая в слова тревожные чувства, но давя их радостью удивительных встреч, радостью, которую не дали бы ей и десять тысяч весен. Прочитав заклинание, Вит сразу уходил. Он не задавал вопросов, а Корделия уверяла, что в Оливийский сад ему не попасть. Но каждый раз, проваливаясь в темноту, Клара ощущала, как невидимая бечева стягивает горло, ее сердце пропускало удар, и тогда-то, в миг полного бессилия уже было не заглушить тревожные мысли: однажды с проводником придется расплатиться, и оставалось лишь гадать, какую цену он затребует. А потом ноги вновь тонули в глубокой траве, яркий свет слепил глаза, и Клара знала, что заплатит любую. Однажды солнце в Оливийском саду светило необычно ярко. Корделия положила голову Кларе на колени и прикрыла глаза ее ладонью. Могла ведь усилием воли приглушить свет, но нет, она упрямо прижимала к лицу чужую ладонь, и Клара, несмотря на затекшие ноги, сидела неподвижно и только левой рукой несмело поглаживала Серпенту, которая устроилась у Корделии на груди. За три месяца кошка заметно подросла. — Весна уже пришла, — сказала Клара, щурясь. У нее не осталось рук, чтобы заслониться. — Но я не помню, чтобы в… том мире было так солнечно… — У нас еще январь, — пробормотала Корделия. — Быть может, мне всё же удалось замедлить время. Говорят, это невозможно… Но они просто не замечают. — Зачем тебе замедлять время? Корделия отняла руку Клары от глаз, но по-прежнему сжимала ее пальцы. — На второй день февраля мне исполнится восемнадцать лет — возраст, который несет много печалей… — Не больше любого другого, — сказала Клара мягко, высвободила руку и убрала несколько светлых прядей с высокого лба. — Например, мне сейчас куда лучше, чем год назад… Да и потом, несчастья ведь приносят люди, а не время, разве нет? Не стоит с ним бороться… Корделия открыла глаза и даже при ярком свете они показались темнее, чем обычно. Она резко поднялась и прижала котенка к груди справа. — Да… время всё наверстает, сколько ни удерживай. Догонит, сколько ни убегай. Оно никогда не устает, никогда не спотыкается. Но если сдаться и обмякнуть в гнусном смирении, его течение подхватит и понесет к уготованной неотвратимости, которая называется судьбой. — Корделия… — прошептала Клара. Она успела привыкнуть к тревожащим словам Госпожи, но от семнадцатилетней девушки, пусть и так сильно на нее похожей, было жутко слышать подобное. Небо потемнело, и та серая тень, которая невидимой следовала за ними в Оливийском саду, вновь опустилась Кларе на плечи. Это была тень самых страшных слов, которые ей однажды придется сказать. Быть может, уже сейчас?.. — Тихо, тихо… — прошептала Корделия, прикладывая палец к ее губам. — Ничего не говори. Знаю, потом у меня будет много по-настоящему печальных лет. Нет, нет, еще не в этом году… Клара дернулась, и, почувствовав дрожь ее губ, Корделия повернулась и улыбнулась с необычайной, почти пугающей нежностью. — Значит, сейчас всё хорошо? Не найдя сил ответить, Клара кивнула и, зажмурившись, крепко поцеловала ее руку. Это было правдой. Уже давно жизнь не казалась такой понятной, такой правильной. В каждую минуту дня Клара знала, куда должна идти и что делать: утром — помочь Паоле с готовкой, а после — отправиться с другими девушками на работу в городе. Большинство ее товарок оказались фермерскими — в Лантии почти не было свободной молодежи, — а задачи далеко не всегда сводились к разговорам под вязание. На обед она возвращалась в дом кузнеца, снова помогала хозяйке, а потом шла в больницу, устроенную в одном из заброшенных домов. Там содержали бывшего короля и освобожденных обитателей питейных домов. Изначально безнадежные, некоторые из них, ко всеобщему удивлению, вылечивались и даже возвращались к жизни в городе. Королю лучше не становилось, но Клара была рада, что может навещать его и заботиться об остальных безнадежных. Больничная грязь не смущала ее, а покой и понятная рутина были приятнее разговоров со сверстницами. К тому же работницы — одни только пожилые женщины — любили Клару и считали, что ее присутствие благотворно для несчастных. Уже все в городе знали, что она ведьма, но никто не догадывался о ее редком даре. Маги раскрыли себя во время нападения на Лантию, но впечатленные горожане оказались совсем не прочь объединить силы. Из Фамбрии прибыли новые бойцы Вита, тракт медленно восстанавливался. За все зимние месяцы Клара не покидала Лантию и почти не интересовалась тем, как прошли стычки с вампирами в Адалле и Тотане. Она, конечно, слышала, что среди магов есть погибшие, но ни разу не спросила имен: вздохнула с облегчением уже тогда, когда Нильсу и Клаусу запретили ехать. В отличие от нее, близнецы всё же вырвались из Лантии к концу зимы — уже не на борьбу, а на работу — и вернулись всего пять дней назад. — Эй! О чем задумалась? Кларе не нужно было оборачиваться: она узнала и голос, и быстрые шаги. — Не поверите, но о вас. Вижу, тоже раньше освободились. — Ага, — кивнул Нильс. Они с Клаусом поравнялись с ней. — У городских сегодня праздник. А ты куда? — В лес за домом Якоба. Мы там останавливались, когда пришли в город. — Но в лесу грязно! — протянул Клаус, глядя на нее из-под козырька шапки. — Что, правда? — улыбнулась Клара. — Я как раз за последние месяцы научилась быстро стирать. Выходит, не зря. Клаус хмыкнул в ответ. Они втроем обогнули частокол вокруг дома кузнеца, пересекли луг и очутились в редкой тени деревьев. Клара быстро нашла поваленную березу, на которой она почти четыре месяца назад дожидалась Якоба вместе с Юстусом и теперешним королем. Близнецы сели напротив на настил из подсохших листьев — выходит, не так сильно их пугала грязь. — Как дела? — Нильс первым нарушил затягивающееся молчание. — Как твои девчонки? — Да так, — Клара пожала плечами. — Завидуют мне… — Это еще почему? — нахмурился Нильс. — Потому что с вами общаюсь. — О, ну тут тебе действительно повезло, — заметил Клаус. — Так что не прибедняйся. — Дааа, — протянула Клара с деланной мечтательностью. — Здешние девчонки многое отдали бы, чтобы сидеть сейчас со мной на этой мокрой березе… Близнецы определенно выглядели заинтересованными, и она, не сдержав злой улыбки, быстро добавила: — Особо-то не обольщайтесь. Вы для них «те самые одинаковые парни, один со шрамом, другой — без». Нильс и Клаус переглянулись, явно пытаясь определиться, какое наименование более лестно, и, кажется, так и не пришли к конкретному выводу. — Ну если кому-то действительно очень хочется… можешь их привести… — Отлично, — пробормотала Клара. — По крайней мере, я предупредила обе стороны. — Обе стороны? — возмутился Нильс. — Эй! Что ты о нас наговорила?! — Одну лишь правду! — Клара примиряюще подняла руки и поспешила сменить тему: — А у вас-то как? Много работы? — Да обычно, — ответил Клаус. — Оставшиеся сугробы раскидать, удобрения завести, деревья обрубить… Да и в городе кое-что починить. — С магией, наверное, не так и тяжело. — Если бы, — хмуро протянул Нильс. — Стоит сотворить вот такое колдовство, — он прищурился, вглядываясь в крохотный зазор между большим и указательным пальцем, — и местные сразу!.. — он вытаращил глаза и отшатнулся в нарочитом ужасе. — Вот как, — расстроилась Клара. — Мне казалось, вы уже со всем городом передружились. — Так-то оно так, — кивнул Клаус. — Только дружба эта и дырявой монеты не стоит, — он чуть поколебался и мрачно добавил: — Кто бы мог подумать, что мирная жизнь такая скучная… — Она еще не мирная, — напомнил Нильс. — А представляешь, что будет, когда кровососов не останется? Смертельная тоска! Иногда мне кажется, я скучаю по ним. Клара, разглядывающая ободранные во время стирки пальцы, не сразу заметила, что Нильс не сводит с нее глаз. — Что такое? — Ну давай, посмотри на меня с осуждением, — изрек он сумрачно. — Сам на себя с осуждением смотри! — возмутилась Клара, вздохнула и опустила голову: — Ты ведь прав... Мы здесь чужаки и навсегда ими останемся. И раньше было всё то же: у магов и обывателей только фальшивая дружба. — Может, лучше позволить кровососам разобраться с лантийцами, пока те с нами не разобрались? Клара подняла голову. Теперь Клаус смотрел на нее — сдвинув брови, сощурившись. Совсем одинаковые глаза и такой разный взгляд... Она не отвернулась, мотнула головой. — Нет. Конечно, нет. Я не хочу, чтобы кто-то умер. — Так ведь и я не хочу! — подхватил Нильс. — Просто… неплохо было бы время от времени оказываться в смертельной опасности. Все трое усмехнулись и ненадолго примолкли. — Иногда мне кажется, всё это неправильно, — неуверенно начал Клаус. — Искать место среди обычных людей. Быть может, нам стоило создать что-то свое. — Но ведь так и было, — напомнил Нильс. — Город магов… — Я не об этом, — отмахнулся Клаус. — Мы пытаемся делать то же, что и они — бороться, работать, жить рядом, — но вдруг наш путь в чем-то другом. — Это дааа… Бороться — куда ни шло, а вот работать — точно не мое. — Пока горожане нас боятся, но мы можем намного меньше, чем они думают. А должно быть наоборот! Надо вернуть старые знания. — Может, где-то есть магическая библиотека? — предположил Нильс. У Клары перехватило дыхание. Конечно, есть. Потайная комнатка в кабинете Госпожи! Воспоминание нахлынуло вместе с неистовым желанием вернуться. Как так получилось, что, тоскуя по Госпоже, она почти не думала о Доме ночных кошмаров? Пустовал ли он с тех пор, как они вдвоем покинули его в День Аутодафе полтора года назад? Возвращалась ли Госпожа или с тех пор только Линда, Луи и Бенедикт бродят по темным комнатам, до смерти пугая деревенских? А быть может, и те рассыпались в прах, смешались наконец с вековой пылью, теперь беспрепятственно засыпающей лестницы и пол? А вдруг — в груди у Клары разлился противный холод — какой-нибудь злой чужак переступит порог в отсутствие хозяйки? Вдруг это уже произошло? Она замерла, боясь обнаружить внезапно охватившие ее ужас и отвращение. И Клаус потупился, молчал. Его тоже занимали тревожные мысли. — Вы не замечали… — с трудом начал он. — Вит стал странным с тех пор, как мы сюда приехали? Мне кажется, он больше не хочет быть лидером. Как будто сдался… У него вообще есть план? Нильс нахмурился: — Ты сейчас говоришь, прямо как… Он запнулся: имя застряло у него в горле. — Абель, — подсказала Клара машинально. Близнецы разом уставились на нее, и сейчас их серые глаза выражали одно и то же: страх и беспокойное ожидание. Кларе стало здорово не по себе. — Да, Абель так говорил, и он ведь не всегда был не прав… Она умолкла, с удивлением отметив, как легко, оказывается, говорить о том, чье имя они так долго избегали произносить вслух, и тут же обнаружила, что недавняя тревога сама собой испарилась, сменилась беспочвенным убеждением: с Домом ночных кошмаров всё хорошо, он ждет их обеих. — Абель так говорил, — мрачно повторил Нильс. — Да уж. Теперь та наша вылазка в столицу была бы немыслима. А ведь всего полгода прошло. — Мы с Якобом всё еще здесь, — напомнила Клара. — С Якобом! — возмущенно подхватил Клаус. — Ты что, не заметила, каким он стал? Дома мамочке помогает, в кузнице — папочке, на полях — образцовый фермер! Немного поколдовать — ни-ни, нельзя смущать добропорядочных граждан! Посмотришь — так парню здорово не повезло, что магом уродился! — Может, и впрямь не повезло, — грустно согласились Клара. — Знали бы, что он такой скучный, вообще не стали бы с ним связываться! — кипятился Нильс. — Кто бы мог подумать, что даже Юстус окажется интереснее? — Юстус, на мой взгляд, оказался слишком интересным, — мрачно заметил Клаус. — Вот так вот заделался личным секретарем короля! Кстати, — он повернулся к Кларе, — его величество через пару дней возвращается в Лантию. — Вот как? Какие хорошие новости. — Скучала по нему? — Нильс глянул на нее исподлобья. — Нет, — Клара пожала плечами. — Почти нет. По вас — гораздо больше. Близнецы расплылись в одинаковых широких улыбках. — Значит, если замыслим очередную вылазку, тебя позовем с собой? — заключил Клаус. — Непременно! — ответила Клара, улыбаясь им обоим. Она ничуть не кривила душой. За долгие месяцы, наполненные изнурительной рутиной, Клара не раз досадовала, что так и не удосужилась выучиться полезным в хозяйстве чарам. Колдуньи из лагеря магов наверняка поделились бы с ней парой фокусов, но она весь год сторонилась их. Как и всех остальных. Так бы и осталась совсем одна, если бы не слишком настырные Нильс и Клаус. Когда их на целый месяц забрали в Адаллу, Клара поняла, что по-настоящему скучает. Как и прежде, она ни на миг не забывала Госпожу, но отчаяние и боль потери, раньше неотделимые от любимого образа, потеснились, давая дорогу и другим чувствам. Да, это Корделия заглушала ее тоску. Она выглядела как Госпожа и говорила ее голосом, но ее глаза были другими, а еще иногда она вела себя совершенно немыслимым для Госпожи образом. Очевидная разница не только не отталкивала — нет, она давала душе тот самый желанный ответ, который Клара никогда не надеялась получить. — Люблю тебя, обожаю до безумия, — шептала тогда Корделия, покрывая ее лоб, брови и виски невесомыми щекотными поцелуями. Ее губы коснулись уголка глаз, и Клара зажмурилась. Призрачные прикосновения мучили сердце, наполняли его неутолимой жаждой. — Твои глаза… — Корделия целовала дрожащие веки, ее дыхание холодило скулы. — Я так часто видела их… Только в своих мечтах. Только в серебренном стекле… Она чуть отстранилась, но Клара не открывала глаз, и Корделия продолжала тем же новым хрупким голосом — так тихо, что, казалось, слова, неуловимые для ушей, проникали сразу под кожу. — У отца голубые глаза. И, если портрет в гостиной не обманывает, у матери тоже были голубыми. Но мои… ни на чьи не похожи, и я всегда знала: если где-то в мире отыщется для меня родная душа, то я узнаю ее: загляну в глаза, и они будут такими же. Но все… все были другими. Оказавшись в Городе магов, я всматривалась в лица, но тщетно. Глаза магов не отличались от глаз фермеров, ремесленников, герцогов. И тогда я поняла: нигде никогда никого для меня найдется. Но твои… еще чище, еще ярче моих. Посмотри на меня, — велела она громче. Клара вздрогнула, распахнула глаза, возвращаясь в хижину лесника, — в то самое мгновение, когда этот голос просил ее о том же. Она будто вновь окунулась с вязкую черноту глаз Госпожи, но прозрачная зелень вытеснила воспоминание почти сразу, и Клара не отвела взгляда, чтобы удержать иллюзию. Корделия провела рукой по ее предплечью, просунула пальцы под манжету, обхватывая запястье, а после скользнула вниз: ладонь к ладони, правая — к левой. Клара поддалась навстречу каждым бугорком и каждым сгибом. Кисть и пальцы Корделии оказались заметно длиннее. — У тебя такие теплые руки. Они и правда такие? Всегда? — Нет, — поспешно ответила Клара. — Наоборот, на самом деле. Постоянно холодные. Согреваются, только когда я… — Возвращаешь мертвых к жизни, — закончила за нее Корделия. Она в задумчивости отняла руку. Клара кивнула. — Знаешь, это великий дар. — Корделия не смотрела на нее. — Ты благодарна? Клара пожала плечами и ответила совсем не так, как собиралась: — Нет! Бесполезный дар. Я ведь не могу вернуть к жизни… Она не закончила фразу, но Корделия всё поняла — резко повернулась, ее глаза потемнели. Однако Клара столько раз выдерживала чернильный взгляд Госпожи, что даже не дрогнула. — Значит, — начала Корделия мягко, — каждый раз, оживляя кого-нибудь, ты ненавидишь его, снова и снова спрашиваешь себя: «Отчего он, а не она?», так? — Нет! Не ненавижу! Но… да, так, — горько заключила Клара. — Хотя… — Что же? — Однажды я была благодарна. Когда смогла помочь… мальчику из башни. — Вот как? — протянула Корделия с деланным любопытством. — И что же в нем такого особенного? — Он. Сам по себе. — Клара пожала плечами. — Принц, которого все ждали, но никто не видел… Мне говорили о нем, а потом я встретила его наяву. Мне кажется… нет, я уверена: у него есть особая сила. Но я не могу ее понять. — Но сила — повод для страха, а не любви. — Нет, — Клара замотала головой. — Никакого страха. У него внутри… как будто есть свой собственный свет. Он не такой, как другие. Если бы ты только его увидела… — О, я видела его, — Корделия улыбнулась, ее глаза сузились. — Маленький демон, — прошептала она едва слышно, но послушный ей мир угодливо притих, чтобы не заглушить слов. — Такой знакомый образ — никаким проклятием его не изгонишь, вернется и через сотню лет — такой же, как прежде, не отличишь! — она почти выкрикнула последние слова, но потом — внезапно — снова заговорила мягко: — Ты плакала по нему, ты ждала его и просила о нем, и ты, — добавила она насмешливо, — и вправду веришь, что за такой очевидной чернотой теплится спасительный огонек. — Демон, — укоризненно повторила Клара. — А он ведь называл тебя ангелом. — Не только он. — Корделия не смутилась. — Кто же еще? — Отец и... — Кто? — Неважно, — отмахнулась она, ее лицо вмиг стало непроницаемо. — Расскажи мне еще о своем принце. — Короле, — поправила Клара. — Принце, — настаивала Корделия с ласковым упрямством. — Ты ведь все еще думаешь о нем как о принце. Эти глупые сказки — они не обошли тебя стороной. Принцы прекрасны. Они являются, чтобы спасти королевство, и несут с собой неуловимый внутренний свет. Но короли — не такие. Они отправляют на казнь, судят и вершат судьбы. И судят несправедливо, а вершат жестоко, потому что иначе никак! Властвующий над другими — всегда злодей! Твой принц докажет, что я права. — Нет! — Клара мотнула головой. — Я разглядела его свет еще до того, как узнала. Мне он не причинит зла. — Конечно, нет, — согласилась Корделия мягко. — Ведь тогда ужасный монстр найдет его и разорвет на куски. Возможно, он догадывается об этом. В отличие от тебя, моя наивная Клара. Клара в ужасе охнула, и Корделия поцеловала ее в приоткрытые губы. Свет дня не стер впечатлений ночного разговора, и в бессмысленной утренней возне сомнения проросли еще глубже. — Уж не заболела ли ты? — поинтересовалась Паола, прикладывая сухую ладонь ко лбу Клары. Та виновато замотала головой. Погруженная в свои мысли, она, кажется, уже несколько минут не отвечала на вопросы хозяйки. — Ты часто какая-то не своя после того, как к нам приходит Виталиан, — протянула Паола с видимой неловкостью. — Может, стоит сказать ему… — Нет, нет, он здесь ни при чем, — Клара вскочила на ноги. — Просто сегодня много работы в городе. Я побегу. Спасибо за заботу! Она поцеловала Паолу в щеку, накинула плащ и бросилась к двери. Однако уличный шум не проникал в разум, и слова Корделии снова и снова отдавались в ушах. Клара не могла не думать о мальчике из башни, но теперь не знала, как его назвать: принца больше не было, а мелодичный голос без остановки нашептывал, как ужасны короли. Однако безымянный образ тоже тревожил и пугал. Люций. Да, ведь теперь у него есть имя. Но даже так Клара не могла найти в душе прежнего спокойствия. Встреча с Люцием пугала ее, как бы она ни пыталась отрицать свой страх. Помимо воли он представлялся ей на призрачном коне со съехавшей набок короной, и Клара думала с досадой: хорошо бы он остался в Адалле, сверг Герцога, но никогда не вернулся, чтобы доказать правоту Корделии. Городские девчонки всё же отвлекли Клару от новых переживаний. — Инес пропала, — заговорщически сообщила ей Альва. — Как пропала? — Ты видишь ее здесь? — лениво поинтересовалась Элена. — Нет? Это и называется «пропала». Да не смотри на меня с таким ужасом. Наверное, ей надоело бесконечно мыть да готовить. Удрала с каким-нибудь деревенским пареньком в Фамбрию. С тех пор как тракт расчистили, с этим стало проще. — А деревенский паренек тоже пропал? — спросила Клара. — Знаешь, ты такая скучная, — сообщила ей Элена тоном человека, на которого снизошло внезапное откровение. До конца дня Клару одолевали мрачные предчувствия. Казалось, где-то рядом задумано зло, которому никак нельзя помешать. Но пришел вечер, который она, как обычно, проводила в компании Якоба и Паолы, и переживания больше не терзали ее. Клара отпустила их с легкостью, ведь сейчас у нее было много других забот. Корделия тоже больше не говорила о короле. Теперь она была ласкова и спокойна, а Клара старательно избегала опасных тем. И время шло. С полей сошел последний снег, зимние тучи растаяли без следа, и солнце с каждым днем разгоралось всё ярче. В прежние годы внешний свет не мог согреть душу Клары, но в эту весну многое было по-другому. Однажды в апреле она быстрым шагом шла в больницу. Уже немного опаздывала, но не удержалась, чтобы свернуть на окраину и пройти под расцветающими деревьями. Послеполуденное солнце причудливо вытягивало раскидистые тени, а в просветах тускло золотило прошлогоднюю листву. Клара увлеченно наблюдала за тем, как ее огромный теневой двойник тонет в озерцах тьмы, а потом вновь растекается по земле, изгибается на склонах холмов. Увлеченная, она не сразу услышала впереди свист и стук. Оказывается, дорога завела ее прямо к заброшенному амбару. И не только ее. Люций быстро глянул через плечо, не сказав ни слова, выпустил стрелу из лука, и та попала в один из средних кругов на прибитой к стене мишени. Клара, подавив идиотский порыв повернуть назад, вспомнила наставления городских подруг и изогнулась в неловком поклоне. — Ваше величество. — Ужасно. Клара вскинула голову. Он стоял рядом — странно чужой: выше ростом, волосы коротко острижены и больше не скрывают заостренных ушей, даже голос не такой, как она помнила. Мгновение — и чужак широко улыбнулся, и Клара снова почувствовала знакомое тепло в груди. Внутренний свет. Тот же самый принц, пусть его и нельзя больше так называть. — Не так уж плохо, — пробормотала она с обидой. — Отвратительно, — сказал Люций категорично. — Самый ужасный реверанс из всех, что я видел. А я за эти месяцы насмотрелся. Прошу, не делайте так больше. Клара смущенно выпрямилась. По-прежнему улыбаясь, Люций отошел, вытянул новую стрелу из стоявшего на земле колчана и натянул тетиву. В этот раз он почти попал в цель. — Что вы делаете? — спросила Клара, чтобы не молчать. — Развлекаюсь игрой, — Люций небрежно пожал плечами. — У вас слишком хорошо получается для простой игры. — Что ж такого? Герцог очень хорош в картах, хоть кое-кто и говорит, что уступает Графине. В любом случае всего лишь игра. У вампиров — карты, у меня — стрелы. Клара испуганно притихла: разговор принял неожиданной оборот. Однако Люций как будто и не заметил ее смятения. — Хочу королевские стрелы. Знаете, такие, с красно-золотым оперением, — продолжал он. — Как у Мартиана Незабвенного. Сгодятся, коль скоро меч Люция Великого мне не удержать. Сейчас Клара уловила в его голосе горькую усмешку. А ведь всего три месяца назад он говорил о кумирах с благоговением. Тревожная перемена. — Как обстоят дела? — спросила она несмело. — Герцог готовит новое нападение? — Нет. Судя по всему, его светлость готов оставить нас в покое. — Но почему? Потери вампиров невелики. — Они огромны, — протянул Люций, и следующая стрела врезалась в каменную стену рядом с мишенью. — Герцог многого не понимал до тех пор, пока не лишился самых близких. А потом мы расправились кое с кем из его шестерок. Казалось бы, невелика потеря! Но отец Рауль говорит, не всё так просто. Когда иерархия меняет масштаб, это болезненно для всех. Верхи отчаянно нуждаются в тех, кто служит им подпоркой, потому что без них стоять так высоко, как прежде, не получится. Клара молчала, и он искоса глянул на нее. — Вам не нравится отец Рауль и всё, что он говорит. — Не нравится, — подтвердила Клара. — Так что же, вы с ним не согласны? — У меня нет мнения, ваше величество. Оно мне ни к чему. Люций нахмурился и замолчал. Ответ отчего-то ему не понравился, и Клара поспешила исправить оплошность. — Значит, всё складывается хорошо? — поинтересовалась она с притворной живостью. — До решительной победы недалеко? — Как бы не так, — ответил Люций мрачно. — Вампиры позволили нам оставить за собой четверть королевства, но если сунемся южнее Тотаны, они не станут с этим мириться. Да, они всё еще могут с нами разделаться, однако рано или поздно их могуществу придет конец. Оно уже и так истрепалось. Он вдруг помрачнел, понурился, подошел к Кларе и заговорил совсем иначе — тише и мягче: — Лучше ведь раньше, чем позже, правда? Нам чего-то не хватает: не оружия… понимания. Виталиан наверняка что-то знает, но он никогда не расскажет. Может быть… вы расскажете мне? Он, не отрываясь, смотрел ей в глаза, и Клара безотчетно попятилась под проникновенным взглядом. — Я ничего не знаю, ваше высочество, — испуганно прошептала она. — Вы ведь знаете, я бы рассказала вам, я бы не стала ничего утаивать… Люций будто не заметил оговорки, прикрыл глаза и отвернулся: — Да, так я и думал. Но вы расскажете, если узнаете? — он криво улыбнулся, но его глаза оставались серьезными. — Да, конечно же… — пролепетала Клара в замешательстве. — Ну и отлично. Пока остается лишь ждать. Значит, я могу позволить себе немного разлечься. Я ведь ребенок… и король. Он выпустил очередную стрелу, и, кажется, она почти попала в цель: в сгущающемся мраке мишень было не так-то непросто разглядеть. Повисло молчание, Кларе хотелось уйти. В конце концов, она уже и так сильно задержалась. — У фамбрийцев есть оружие, — вновь заговорил Люций. — Для него не нужны стрелы. Стреляет огнем, требует меньше усилий. Фамбрия всегда была впереди, а после стольких лет нам и вовсе за ней не угнаться… — Меньше усилий — это хорошо, — задумчиво протянула Клара. — Нет! — возразил Люций. — Не хорошо. Если хочешь убить, то должен хорошенько постараться. Получается, фамбрийцы хотят быть как… Вот смотрите! Клара даже не успела понять, что происходит, когда он резко повернулся и наставил на нее очередную стрелу. — Если я захочу выстрелить, воспоминание о том, что… вы сделали для меня, не даст осуществить задуманное. Скорей всего, промажу, потому что не смогу отдать убийству все необходимые силы. Но если их потребуется меньше… Он не договорил, расслабил тетиву и опустил лук. — Но нам понадобится любое оружие. Даже если оно не берет вампиров — наверняка окажется пригодным для людей. — Для людей? — эхом повторила Клара. — Да. — Люций посмотрел на нее с вызовом. — Сейчас уже можно утверждать, что многие в Кинтуррии и окрестностях на стороне Герцога. Клара опустила голову. — Вы не удивлены?— спросил он. — Ваше величество, они привыкли жить у господ под боком, под неусыпным наблюдением. Конечно, они напуганы больше остальных. — Напуганы? — хмыкнул Люций. — Вы так считаете? А может, им просто нравится Герцог? Нравится теперешняя жизнь, и они не хотят ее менять? — Конечно, есть и такие, — грустно согласилась Клара. — Например… — Густав, — живо подхватил Люций. — Что вы думаете о нем? — Густав отвратителен, — глухо ответила Клара. — От него не стоит ждать ничего хорошего, и сам он ничего хорошего не заслуживает. — А знаете, Густав носил мне книги. — Что? — растерялась Клара. — Когда Герцог запер меня в башне, Густав приносил мне еду — в этом нет ничего удивительно, ему велели господа. Однако раз в день с его уходом я обнаруживал в башне книгу из библиотеки. Герцог любил порядок — он бы не велел слуге разбрасываться дворцовым имуществом. К тому же книги иногда попадались очень странные. Густав явно не знал, что брать, потому что не умел читать. Что вы думаете об этом? — Не знаю, ваше величество, — выдохнула Клара в растерянности. — Но… вы расстроили меня. — Понимаю, — кивнул Люций. — Я тоже предпочел бы, чтобы он этого не делал. Наверное, тогда я чаще попадал бы в цель, когда представляю, что целюсь Густаву в глаз. Он выпустил стрелу, и она угодила точно в яблочко.

***

Встреча с Люцием оставила Клару в замешательстве. Он, несомненно, изменился, стал жестче и взрослее. Перемены могли бы показаться слишком быстрыми, но ведь ему действительно многое пришлось пережить. В любом случае было не похоже, чтобы ее принц в одночасье превратился в жестокого короля, о котором говорила Корделия. Шли дни, и они больше не встречались: должно быть, он был занят королевскими делами вместе с Юстусом и отцом Раулем. Вестей не приходило, а значит, ничего очень плохого пока не произошло. И Клара не могла не злиться на себя, потому что тревога, казалось, прочно въелась ей в душу, и теперь сама изыскивала поводы, чтобы без конца мучить. Новым поводом оказалась сама Лантия. Теперь всё чаще, когда Клара в полузабытьи брела по узким улочкам, ее мысли уносились в другой, но такой похожий город. Виденный лишь однажды, он напоминал о себе пестротой красок или тонким цветочным ароматом, и тогда казалось: стоит свернуть к белой церкви, и навек заплутаешь в бесконечном кладбище. Клара останавливалась, пытаясь найти четкую грань между явью и фантазией, но с каждым разом та размывалась всё сильнее. Проклятый город Корделии манил неразгаданной тайной и пугал до тошноты. Однажды в Оливийском саду Клара всё же решилась заговорить о нем. — Скажи, — начала она несмело. — Кто кричал там, в твоей Лантии? Корделия лежала рядом на земле, разметав по траве светлые волосы. Серпента, по своему обыкновению, устроилась у нее на груди — довольно урча, чуть покачивалась в такт дыханию. С упавшим сердцем Клара заметила, что кошка замерла в полной неподвижности, а в следующую секунду Корделия резко села. Кошка упала ей на колени и спрыгнула на траву. Корделия попыталась ее поймать, но Серпента недовольно зашипела, потянулась, выпустила коготки и неторопливо направилась к Кларе. — Тот, кому очень больно — не здесь и не сейчас, но боль не имеет точных координат. Корделия приложила к переносице ладонь, будто заслоняясь от солнца или чего-то такого, что Клара не могла видеть. — Ты когда-нибудь замечала, как ужасен тот наш мир? Серпента терлась о руку Клары, но та не решалась взять ее на колени: Корделии это наверняка не понравилось бы. Однако сама Корделия, казалось, ничего вокруг не замечала. — Нет, — наконец ответила Клара, поглаживая кошку. — Мне кажется, в нем много прекрасного… — Ты не понимаешь, — Корделия смотрела на нее, но как будто не видела. — Я не сказала «уродлив». Я имела в виду: жесток, неправилен… В нем всё конечно, всё исчерпаемо. Кажется, что места хватит всем — иди куда захочешь, не останавливайся: дорога никогда не закончится, и вся она — твоя! Но бесконечность — обман: пары шагов не сделаешь — и вот уже ты кому-то мешаешь… Там, где стоит одна гора, для другой уже нет места. Вытеснять, давить, дробить — всё, что остается. Такова плата. Клара перестала гладить Серпенту и сцепила руки на коленях. Она не знала, что сказать, но Корделия не ждала ответа. — И ведь так со всем — со временем, с самой жизнью. И самое ужасное — счастье тоже не беспредельно. Оно невидимо, и потому кажется: чувствуй на здоровье — что может быть проще? Но нет… Счастья тоже на всех не хватает, и за него тоже нужно платить — болью и страданием. И, казалось бы, не всё так плохо, ведь правила известны — освойся, оцени свои силы и выигрывай! Но злой кумир, владелец игры, создал лазейку: заставь платить другого, отдай ему все страдания и забери себе всё счастье. Ужасно! Узаконенное шулерство. — Корделия, — прошептала Клара, протягивая к ней руки. Ей очень хотелось закончить разговор, но все слова казались бессильными перед холодной обреченностью в любимом голосе. — В мае на Ведьмину ночь мать ходила на болота просить о моем рождении. А девять месяцев спустя, в холодном феврале умерла в страшных муках. Неужели оно того стоило? Разве это справедливый обмен? У нее в глазах не было слез, но Клара еще никогда не видела такой грусти на прекрасном лице. — Ну конечно, стоило! — произнесла она с отчаянием, сжимая руку Корделии. — Если спросишь меня, то скажу, что и в сотни, в миллионы раз большая цена не была бы высокой! И потом, я уверена, всё было совсем не так… Воображение пугает тебя, но… — Ты когда-нибудь видела новорожденных детей? Корделия смотрела на нее, будто только что увидела, и Клара замолкла, судорожно задумалась над вопросом. На ферму Маллуса приносили малышей, но не младенцев. Быть может, потом, в деревне? Но Корделии, как и прежде, не требовалось ответа. — Они визжат, воняют, уродливы, как черви! Я видела смерть, Клара, и она не всегда омерзительна. Медведь задрал охотника — кошмарное зрелище! Но однажды в деревне умер благочестивый старец, и мы с отцом тоже пошли проводить его. При жизни обычный старик теперь обрел царственность черт и спокойную мудрость. Белоснежное ложе убрали красными цветами, и мне вдруг захотелось забрать с собой хоть один лепесток — будто бы осколок вечности можно было удержать в ладони… Смерть может быть правильной, но рождение — всегда унижение, крик, боль! Разве благо может быть уродливо? Кларе стало нехорошо. Она больше не пыталась подобрать нужных слов и далеко не сразу поняла, что выпустила руку Корделии. Та будто и не заметила. — Тогда мне было десять. Мы с отцом возвращались из Фамбрии, и наш путь лежал через Лантию. В гостинице отец познакомился с одним добрым человеком, который предложил уважаемому учителю остановиться на ночь у него в доме, тем более тот был с ребенком. Наш гостеприимный хозяин жил недалеко от церкви, рядом располагался другой дом — самый большой в городе. Долго гадать, кто там живет, не пришлось. Сосед прогуливался по саду, когда мы подходили к дому. Наш хозяин поклонился и рассыпался в любезностях, и отец тоже вдруг сделался до тошноты почтительным. Скоро я поняла, что перед нами глава города. Отец пожал ему руку сквозь прутья ограды, и я была счастлива, что мне не нужно делать того же, потому что тот человек был просто мерзок — я всё глядела на него с брезгливым любопытством и не могла понять, почему нечто настолько отвратительное вообще существует. И еще не могла понять, почему хозяин дома и отец не видят того же, что и я, почему спокойно говорят с ним. Глава был весел. Должно быть, его пригласили на ужин, потому что он вошел в дом вместе с нами. Хозяин указал отцу комнату, и тот пошел укладывать меня спать. Уверял, что не будет засиживаться, что тоже устал с дороги и скоро вернется, но я знала: он всю ночь просидит вместе с хозяином и чудовищем-главой. Кое-что, однако, занимало меня: приглушенный женский крик, всё это время доносившийся из соседнего дома. Отец ушел. Я выбралась из постели, распахнула окно и села на подоконник. Мы остались вдвоем в ночи — я и безымянная боль. Корделия опустила голову, и, когда заговорила вновь, ее голос звучал тоньше, ломче. — На самом деле, мне с самого начала тянуло туда, но я будто оцепенела, не могла пошевелиться. Предчувствие тошнотой подкатывало к горлу. А потом, целую вечность спустя, невидимая мученица закричала особенно громко. Ее крик резко оборвался, но я готова была поклясться, что он еще с минуту отдавался в колоколах близкой церкви. А когда он затих окончательно, я поняла, что осталась одна. Я больше не раздумывала. Как была в ночной сорочке спрыгнула в сад, перелезла через ограду и бросилась к крыльцу. Не знаю, была ли дверь незаперта или это я, сама не ведая, отворила ее магией. Будто кто-то вел меня: не помню дорогу к комнате, но помню, как отперла дверь, как переступила порог и увидела ее… Корделия подняла голову, но ее глаза словно остекленели, и Клара вдруг поняла: ужас той ночи так и не стерся полностью, даже спустя сотню лет он по-прежнему туманит чернильный взгляд Госпожи. — Ты понимаешь, да? — прошептала Корделия. — Те же адские муки, тот же несправедливый обмен… Девушка была молода — младше, чем ты или я сейчас, и раза в три моложе того омерзительного урода. Она вдруг взглянула на Клару совсем по-иному, будто тень мучительных воспоминаний упала и на нее тоже. — Совсем не похожа на тебя, — пробормотала Корделия с трудом. — Но всё же что-то такое… Изгиб губ или… Она коснулась щеки Клары двумя пальцами, и та опустила взгляд. — Мне так хотелось дотронуться до нее. Нет, не до нее — до этой боли, потому что она была и моей тоже. Я знала: то, что происходит, неправильно, и эта девушка расплачивается за неправильность, но мне так хотелось исправить хоть что-то. Я коснулась ее руки, она открыла глаза и прошептала: «Кто ты? Ангел?». Почти в тот же миг в комнату ворвались люди — женщины и мужчина-врач. «Что за девочка?» — спрашивали они друг друга, охали и ахали, но отчего-то не решались меня прогнать. Наконец врач вытолкал меня за дверь, но я не уходила, просто не могла пошевелиться, не могла стереть ужасного зрелища: глава Лантии — отвратительный, безнаказанный! Он должен был заплатить, я должна была заставить его заплатить... Потом из-за двери донесся писк младенца, и я бросилась прочь без оглядки. Клара молчала, по-прежнему не поднимая глаз. Она хотела закончить разговор и немедленно забыть всё, что услышала, но вопрос сам собой сорвался с ее губ: — Что… что стало с ребенком? Корделия посмотрела на нее, и мучение больше не искажало правильных черт. Она слегка усмехнулась, наклонилась к уху Клары и прошептала: — Представь, что я сделала с ним то самое ужасное, о чем ты думаешь, и поцелуй меня. И Клара представила и поцеловала. Корделия отстранилась, удивленная. Она как будто смутилась или разочаровалась, сложила руки на коленях и отвернулась. Клара подобралась ближе и обняла ее за плечи: — Если бы только я могла избавить тебя от ненависти, если бы только могла помочь… — Избавить? — отрывисто переспросила Корделия. — Избавление — в обмане, а я не хочу обманываться! Большинство людей не заслуживает ничего, кроме ненависти… — Но я не говорю про других людей, — прошептала Клара, утыкаясь лицом ей в шею. — Я говорю о тебе. Всегда думаю и говорю только о тебе. Корделия повернулась к ней. — Ну так что, больше ничего не хочешь спросить? — спросила она, и ее голос был снова певуч, лицо — совершенно спокойно, но в прищуренных глазах всё еще угадывалась издевка. Клара знала, что должна промолчать, но вопрос жег ее изнутри слишком долго, чтобы сдержаться. — Какой она была, твоя мать? — запинаясь, выговорила она. Корделия отшатнулась, ее глаза расширились в возмущении. — Ты, верно, издеваешься надо мной! Моя мать умерла в день моего рождения, я никогда ее не знала! — Но ты ведь знаешь… — Клара зажмурилась, ее трясло. — Как она выглядела? У нее ведь были… рыжие волосы? Корделия вскочила на ноги, и Клара последовала за ней. Огляделась, боясь наступить на Серпенту, но кошка куда-то пропала. — Ты ведь была в моем доме! — отчеканила Корделия. — Видела тот портрет, а значит, знаешь о моей матери столько же, сколько и я! — Я ничего не видела. Госпожа не захотела… Нет. Ты. — Слово застряло комом в горле, но Клара с трудом, но продолжила: — Ты не захочешь мне показывать! — Да, — нараспев протянула Корделия. — Не захочу показывать. А сейчас не хочу говорить. Она развернулась и быстрым шагом направилась прочь с холма. Клара мешкала несколько мгновений, а потом бросилась следом, однако у подножия никого не было, вдали стоял безмолвный бесконечный лес. Где-то там скрывалась неразгаданная тайна, которая сейчас не вызывала никакого интереса — один только липкий ужас. Клара обессиленно опустилась на траву, и прежде чем страх и одиночество успели навалиться на нее, что-то мягкое коснулось ее руки — Серпента терлась о предплечье острой мордочкой. Ее утробное урчание отдалось в грудной клетке, долетело до небесной лазури и растворилось в утреннем звоне лантийского колокола, а в следующее мгновение Клара, как и всегда, проснулась в крохотной комнатке в доме родителей Якоба. Весь день она была сама не своя: то и дело пробирал холодный пот при мысли, что Корделия по какой-то необъяснимой причине зла на нее и больше не захочет видеться, бросит так же, как Госпожа, толком не объяснив причины. И Клара замирала внутри, отчаянно пытаясь не думать и не чувствовать. Если удвоить тоску, которая сводила ее с ума весь прошедший год, как она сможет вынести это? Однако Корделия не пропала, явилась следующей ночью. Но всё же изменилась. Не выказывала открытого неприятия, как в первые встречи, но в ее глазах теперь редко появлялась нежность, лицо оставалось спокойно, а мелодичный голос ровным и холодным. Теперь Корделия как никогда походила на Госпожу, и Кларе это не нравилось. В то время как к Лантии подкрадывалось небывало жаркое лето, небо в их общем мире темнело, а с далекого морского горизонта время от времени дул ледяной ветер. Однажды Клара нашла Корделию в небывалом смятении. Та сидела на траве, подобрав колени к груди и зарывшись пальцами в светлые волосы. Серпента сидела рядом на траве, умываясь. Клара опустилась рядом с ними — лицом к лицу с Корделией. Не решаясь заговорить, тоже подобрала колени и обхватила их руками. Было зябко, и она знала: холод идет из бесконечной пустоты, посреди которой существует эта невероятная реальность. Должно быть, швы, держащие ее ткань, уже начали расходиться… — Я видела сон, — сказала Корделия тихо. — Да, я тоже, — Клара попыталась улыбнуться. — Нет, другой сон. Настоящий. Я знаю такие сны, они непременно сбываются — что ни делай, как ни противься. Корделия подняла голову, но не отняла рук, и они съехали, теперь закрывая ей нос и рот, но зеленые глаза смотрели на Клару, не мигая. — Ты тоже была там. Младше, чем сейчас — совсем девчонка. Беспомощная, как Серпента, когда я вытащила ее из воды, и такая же мокрая — от слез. Ты ненавидела меня. Клара почувствовала, как студеная пустота коснулась ее груди, пробуждая незваные воспоминания. — Ты говорила, что у меня нет души. «Я хочу, чтобы вы исчезли, иссохли, провалились в ад», — эти слова ты бросила мне в лицо, и каждое из них шло от самого сердца. Ты так хотела причинить мне боль, ведь я отняла то, что тебе было дорого. Корделия опустила руки и чуть подалась вперед: — Я знаю что: глупого мальчишку, который таскался за тобой повсюду и вечно лез не в свое дело. — Нет! — отрезала Клара. Слово обожгло ей горло колким холодом, и одновременно странное чувство — знакомое и неправильное — начало подниматься в груди. — Что? — пропела Корделия ласково, и Клара не сомневалась: будь у нее клыки, их кончики уже показались бы под верхней губой. — Нет, — повторила Клара тише. Ее трясло, и теперь она знала, что за чувство распирает ей грудь: ярость. Она была чудовищно зла на Корделию. — Этого мальчишку звали Доминик! Он был умным, добрым и храбрым, и он был моим другом! — Другом… — нараспев повторила Корделия. — Сколько же у тебя, оказывается, друзей. И ни одной подруги. Почему так получилось? Клара проглотила ком в горле, но не опустила головы под ее взглядом — зеленым, ядовитым, как пары Эскиля. — Потому что… потому что с ними я не могу не сравнивать, а, сравнивая, начинаю ненавидеть за то, что они не ты! Корделия ничуть не смягчилась. — А мужчины, значит, несравнимы, — повторила она с прежней едкой мягкостью. — Понимаю. Но, может, ты хочешь еще что-то рассказать о своем несравненном Доминике? Или «умный, добрый, храбрый» — это всё? Больше всего на свете Кларе хотелось уступить, но она не могла. — Нет, не всё, — прошептала она. — Далеко не всё… Он родился, не имея ничего, но принес в мою жизнь столько хорошего — того, чего там никогда не было. Он не заслужил того, что с ним случилось, и он не заслужил, чтобы ты говорила о нем как о дрянной вещи. Корделия вдруг замерла, а потом протянула руку к лицу Клары, коснулась ее щеки и неверяще уставилась на собственные пальцы, которые теперь влажно блестели на солнце. — Ты плачешь по нему, — протянула она, и Клара смущенно вытерла слезы, которые и не заметила. — Ты плачешь по нему, — повторила Корделия. — Всё еще. Как и тогда. Но разве ты не целовала руки убийце? Разве не признавалась ей в любви? Выходит, милостиво простила, так? — Нет, — откликнулась Клара, опустив голову. — Не так. Я просто… поняла. И тогда уже не требовалось прощать. —Ммм… Как много ты способна понять, — выдохнула Корделия. — Значит, ничего не случится, если в свое время я убью его по-другому — не так, как во сне. Смешаю его кровь со слезами и соплями на твоем лице, заляпаю стены и пол. Какая разница? Ты ведь всё равно всё поймешь, моя дорогая Клара. Нужно запомнить. Даже если я забуду тебя, от своего решения не откажусь. Клара глубоко вдохнула и подняла голову. — Не будет твоего времени и твоего решения. Ты уже убила его как убила. Ты ничего не сможешь изменить. Губы Корделии дрогнули, глаза расширились. Она резко вскочила на ноги. Клара осталась сидеть. Что-то мягкое и бархатистое потерлось о ее запястье, и она, не глядя, подхватила Серпенту и посадила на колени. Корделия сощурилась, сложила руки за спиной, выпрямилась. Сейчас она казалась такой же высокой, как Госпожа. Наверное, она с самого начала была такой высокой… — Ты такая же, как они все, — пробормотала она. — Чего еще было ожидать? Я заставила тебя — не знаю как, но заставила! — иначе ты бы уже давно забыла меня, обзавелась бы мужем и детьми — скучной, недостойной жизнью. О, я видела, как это бывает: твоему избраннику даже не пришлось бы притворяться, ты бы сама придумала ему достоинства, даже если бы он был бесконечно отвратителен — внутренне и внешне! И ты бы назвала любовью безразличие и откровенную грубость, назвала бы счастьем каждодневные унижения и была бы благодарна за каждую минуту мучений… — Перестань! — Клара тоже вскочила на ноги, прижимая к себе Серпенту. — Зачем?.. Это ты… только ты меня мучишь! И никто другой не смог бы мучить меня так, как ты! Почему… почему ты намеренно несправедлива? — закричала она в горьком непонимании. — Говоришь, что страдания — единственная плата, а потом обесцениваешь их! Разве у тебя есть основания для обвинений? Думаешь, что твоя мать слишком дорого за тебя заплатила? Но твой отец заплатил не меньше! Ты никогда не узнаешь точно, нужна ли ты была ей, но ему ты была нужна — достаточно, чтобы не пережить того, что с тобой… случится. Неужели ты хочешь, чтобы эта неблагодарность осталась с тобой на многие-многие годы? Она запнулась. Корделия вздрогнула, отступила на шаг. — Не смей говорить о моем отце. — Нет, я посмею! — закричала Клара, захлебываясь слезами. — Ведь ты смеешь говорить о том, кто погиб за меня. Я поняла и приняла, но тебе и того мало! Ты требуешь, чтобы я смеялась над ним, плохо думала о нем. — Она зажмурилась и, в темноте цепляясь за Серпенту, в отчаянии закричала: — Неужели тебе нужна вся моя душа до последней капли? Неужели ничего мне оставишь?! Всё стихло. Там, за темнотой век, смолк ветер и шум несуществующего моря. — А зачем она тебе, та часть души, за которую ты так цепляешься? — спросила Корделия мягко. — На что хочешь потратить? На тоску о несбывшемся? Ты всё-таки любила его! — вдруг закричала она, и Клара открыла глаза. — Ты любишь его до сих пор! — Что? — прошептала Клара. — Что ты вообще говоришь? После всего… Я никогда — ни минуты — не любила никого… кроме вас. Если до сих пор и было тихо, то теперь тишина оглушала, сдавливала со всех сторон. Лицо Корделии застыло, и каждая травинка и верхушки далекого леса замерли, расплылись — будто мгновение, навек удержанное маслом на холсте. Клара поняла: то, что она сказала, непоправимо. Корделия сделала шаг навстречу, и всё вокруг снова ожило, но Клара по-прежнему не могла пошевелиться — стояла, как приговоренный, ожидающий своей участи. На какой-то невероятный миг она подумала, что Корделия ее ударит, и мысль показалась пугающе притягательной. — Отдай мою кошку, — Корделия потянула Серпенту к себе, и та ощерилась, выпустила когти. Клара не посмела сопротивляться, и когда Корделия отступила назад, Серпента у нее на руках вырывалась, царапалась и кусалась. — Ну конечно. «Хочу вернуться к своей Госпоже… Быть со своей Госпожой. Только со своей Госпожой…» Как я могу сравниться с ней? Ведь я уступаю ей во всем. На моих руках так мало крови, я младше на добрую сотню лет, а еще я жива! — Корделия говорила спокойно, но на последнем слове ее глаза вспыхнули зеленым пламенем, и оно было в тысячу раз злее красных огоньков в глазах Госпожи. — Но что же мне делать? — прошептала Клара. — Ведь я никогда не смогу встретиться с тобой вот так… Но Корделия ее уже не слышала и, должно быть, не видела: в глазах у нее бесновалось зеленое пламя. — Я не хочу тебя больше, — отрезала она, и ее голос не был певуч. — В конце концов, я могу заполучить сколько угодно рыжеволосых девчонок! Они будут красивее тебя, я заставлю их любить меня так, как ты никогда не сможешь, и никто из них не обойдется мне так дорого! — Корделия… — в ужасе прошептала Клара, подступая к ней на шаг. — Убирайся, — прошептала Корделия безо всякого выражения. — Чтобы ноги твоей здесь больше не было. Клара сделала еще один шаг и рухнула в вязкую бесконечную тьму, захлебнулась беззвучным криком, а потом ее голос всё же прорвался сквозь пустоту, и та закончилась чьими-то теплыми руками и духотой знакомой комнатки. — Клара! Проснись! Что случилось? Плохой сон? — Да, — всхлипнула она, крепче прижимаясь к Паоле. — Это был ужасный, самый ужасный сон!