* * *
За возвращение в Оливийский сад Клара заплатила башмаками, ушибом ноги и сильной простудой. Дорога домой далась очень тяжело. Кроме головокружения и неудобств верховой езды, для которой у нее не было ни навыков, ни способностей, приходилось мириться и с дурным расположением духа ее спутника. До самого лагеря они с Якобом едва обменялись и парой слов. Клара, хоть и погруженная в свои мысли больше, чем обычно, не могла не обращать внимания на эту новую неприязнь. Она не представляла, как сможет теперь объяснить то, что сделала и сказала. Однако когда они добрались до лагеря, у Клары просто не осталось сил беспокоиться из-за ссоры с Якобом. Каким-то чудом она добралась до своего домика и без сил упала на кровать, а очнулась уже глубокой ночью оттого, что кто-то в темноте стаскивал с нее насквозь мокрое платье. — К-кто здесь? — пробормотала она испуганно, и по горлу будто полоснули ножом, в нос снова ударил запах крови. — Тихо, тихо, милая, — прошелестел в темноте знакомый голос. — Как горишь-то. Чуть не обожгла. — Агата? — Да, да. Я это. Якоб обмолвился, что ты заболела, но я и подумать не могла, что тебе так худо. Тише, тише, не говори ничего. Совет был излишним: у Клары снова кружилась голова, горло разрывало горячей болью. Она провалилась в забытье, а когда пришла в себя, непроглядный мрак комнаты смешивался со свистящим шепотом, на голову давила тяжесть непрошеного прикосновения. Клара инстинктивно потянулась ко лбу, и ее пальцы сомкнулись на чужой ладони. На мгновение испуг сменился радостью: пальцы длинные, тонкие, кожа холодная… вот только слишком сухая, слишком сморщенная на костяшках. Несомненно, руки Корделии стали бы такими же, если бы она не умерла молодой. — Кто вы? — всхлипнула Клара, и слова не доставили ей прежних мучений. — Не бойся, Клара, — ответил низкий голос. — Я Арселия. Знаешь? Нет? Агата очень волновалась о тебе. Просила помочь. — Да, мне и правда лучше, спасибо… Выходит, к ней отправили целителя. — Рада это слышать, — подала голос невидимая Арселия. — Признаться, сначала пришлось поволноваться. Иметь дело с такой сильной магией мне еще не доводилось. Всё недоумевала, где же ты могла подцепить такое мощное проклятие. Но, видимо, тут что-то другое. Проклятие само не отступило бы. Проклятию ничего не объяснишь… Что произошло? — Я упала в воду… — В воду? И только? Как странно… — Да, и только. Но сейчас… Клара резко села на постели, и отступившая было дурнота тут же дала о себе знать. — Мне нужно увидеть Вита. — Сейчас-то? Но Виталиана нет в лагере. А мы с тобой еще не закончили. И Арселия — кем бы она ни была — надавила Кларе на плечи, заставляя лечь, а та не нашла сил сопротивляться. — Где же он? — Да кто его разберет? Мне не отчитывается. Клара закрыла глаза, и едва слышные, неведомые слова снова слились с тишиной комнаты. Свистящий шепот наполнял голову прохладной дымкой, и внутренний жар потихоньку спадал. Было что-то невероятное в том, чтобы лежать в болезненной полудреме, чувствовать на лбу прикосновение постаревших рук Корделии и слушать, как безликий голос бормочет несуществующие слова. На следующее утро Клара почувствовала себя намного лучше, но согласилась на постельный режим, когда Агата стала настаивать. Пожалуй, не стоило искать Вита до полудня: возможно, его до сих пор не было в лагере. Однако Клара не оставляла надежды встретиться вечером. После обеда к ней заглянули Нильс и Клаус, и она сразу поняла: Якоб им рассказал. Близнецы держались скованно и поглядывали на нее с опаской. — Как это тебя угораздило? — поинтересовался Нильс. — Поскользнулась и упала в воду, — буркнула она в ответ, решив врать напропалую. — Случайно? — поднял брови Клаус. — Конечно, случайно! — разозлилась Клара. — Как можно поскользнуться нарочно? — У некоторых получается, — пожал плечами невозмутимый Клаус. — А ты уверена, что это не повторится? Ну что ты опять… не поскользнешься? — Прекрати. Теперь я разве только с кровати упаду. Да и вообще… мне нужно отдохнуть. Близнецы не хотели уходить, но, к счастью, их выдворила заглянувшая в дом Агата. Впрочем, и та надолго не задержалась: она услышала, что Клара собирается отдохнуть, и тоже вскоре ушла. А Клара, оставшись в одиночестве, не могла не думать о ночной гостье. Разве в лагере была женщина по имени Арселия? Уж не привиделась ли ей целительница в горячечном бреду? Не явилась с океана отражением давних времен и несбыточных желаний? Так хотелось снова услышать таинственные слова заклинания и снова почувствовать прикосновение до боли знакомых рук, но встреча при свете дня грозилась стереть ночное диво, и потому Клара не стала спрашивать об Арселии. К своему удивлению, она пропустила наступление сумерек: видимо, дрема всё же позволила немного ускорить ход времени. Стены комнаты еще кое-где пятнали кроваво-красные отсветы заката, когда Клара выбралась из постели, натянула платье и, не дав себе труда причесаться, бросилась на улицу. Она бегом преодолела весь путь, не переведя духа, взобралась по ступеням крыльца и толкнула дверь — та оказалась незапертой. Вит сидел за столом и что-то писал при свете свечи. Он обернулся далеко не сразу, и когда его скрытое в тени лицо обратилось к ней, Клара уже знала: он ее ждал. Но сейчас это не имело значения. — Тебе уже лучше? — спросил он. Клара кивнула. — Хорошо. Что же ты хочешь от меня? Зачем спрашивать, если ответ известен? — Опять не спится? — Вит наконец оставил притворство. — Да. Не мог бы ты?.. — Мне нужно кое-что закончить. Я приду позже, если ты не будешь спать. Клара стиснула зубы, села на кровать. — Можно я сегодня останусь у тебя? Я не помешаю. Болезнь… совсем меня измучила. Она по-прежнему не могла видеть его лица, но готова была поклясться, что он улыбается. — Хорошо, если ты настаиваешь… Надеюсь, хорошие сновидения помогут тебе… поправиться. Клара прикрыла глаза перед тем, как лечь. Ее снова трясло, и дело было не только в болезни. Сейчас, за миг до очередного падения, она больше, чем когда-либо, ощутила всю ту власть, которую имел над ней чужой неприятный человек, о намерениях которого ей не дано было догадаться, и — самое ужасное — свою готовность всё глубже увязать в болоте зависимости. Но стоило ярким лучам ожечь глаза, и Клара, заслонясь рукой, враз отгородилась от всех тревог: обманчивый свет, как и всегда, оказался сильнее настоящих туч. А когда она отняла руки от лица, во всех мирах не осталось ничего, кроме самого главного. Корделия сидела к ней спиной, но сразу обернулась и поднялась на ноги. На лице у нее застыло странное выражение, которое Клара не могла прочитать. Они одновременно шагнули друг другу навстречу и быстро преодолели разделяющее их расстояние. — Я… — пробормотала Корделия, опустив глаза, и Клара притянула ее к себе, прижалась — лоб ко лбу. — Ничего не говори, — прошептала она в тени их единения. — Ничто не важно. Делай, говори что хочешь. Я всегда буду любить тебя. Даже если перестану жить, существовать и помнить, всё равно буду любить тебя. Только тебя. И больше никогда не буду сравнивать. Корделия ничего не сказала. Она уткнулась Кларе лицом в плечо, обхватила ее обеими руками и упала коленями в траву, увлекая ее за собой.* * *
В Нулльмар пришла осень — угрюмая, бесцветная. Дождь хлестал полуразрушенные дома, делая серый камень почти черным, белесый туман заливал узкие проулки, и даже морской горизонт, всегда прямой и неизменный, размывался, когда свинцовые волны сливались с низкими тучами. Казалось, граница реальности тоже размывалась, и Клара ничего не хотела с этим делать. Всё шло как должно. Кажется, она вполне справлялась с жизнью за пределами Оливийского сада, такой же серой, как нулльмарский дождь. Нильс и Клаус сразу после возвращения в Фамбрию подвизались в городе и, когда Клара спросила их о работе, посоветовали наведаться на рыбный рынок. Отправляясь в Нулльмар рано утром, она не сомневалась в успехе: в конце концов, Чары убеждения почти никогда ее не подводили. Однако в этот раз магия не понадобилась: на рынке остро не хватало рабочих рук, особенно для грязной работы. Первые дни дались тяжело. Клара наконец научилась чистить рыбу, но чувство тошнотворной брезгливости не покидало ее каждую минуту пребывания на рынке. Со временем стало легче. Во-первых, она подружилась с лагерными колдуньями, и те научили ее некоторым полезным в хозяйстве фокусам. Дружба началась со встречи с загадочной Арселией, которая оказалась вовсе не наваждением, а вполне осязаемой невысокой женщиной с длинными черными волосами. А во-вторых, Клара научилась находить мрачное удовлетворение в своей работе. На нулльмарском рынке царили смерть и море. А ей было близко и то, и другое. Время от времени кто-нибудь да интересовался, отчего она не может схитрить и устроиться получше. Клара лишь пожимала плечами. Ей нравилось думать, что она делает что-то полезное, торговки рыбой относились к ней с симпатией, которая никак не ожидалась от них при первом знакомстве, да и в лагере молчаливо условились не дурить горожан, как прежде: задумай нулльмарцы изгнать магов, идти было бы некуда. Скоро Клара настолько приноровилась к работе, что часы, проведенные на рынке, начали проходить как бы мимо нее, таяли без следа в осеннем тумане. Куда тяжелее ей давались вечерние прогулки по лесу. День за днем она проводила в поисках мертвых птиц и зверей. Их возвращение к жизни теперь не требовало таких усилий, как прежде, а новое мерзкое чутье безошибочно вело туда, где лежала несчастная жертва человеческой гнусности. Казалось, Магда в отместку новому королю вознамерилась изничтожить всю живность в его лесу. Клара больше не избегала встреч на узких, заваленных скользкой листвой тропинках. — Кажется, ты прибираешься только за рыночными торговками, — выплюнула ей в лицо Магда, когда их пути в очередной раз пересеклись. — Мой мусор не твое дело. — Привычка, — пожала плечами Клара. — Не могу успокоиться, пока не уберу... всю грязь. Она с отвращением оглядела Магду и отправилась дальше — к печальной цели. Постепенно Клара привыкла к вечернему лесу, и сердце перестало пропускать удар каждый раз, когда ее ноздрей касался тот же слабый запах, который просачивался сквозь прорехи реальности в Оливийском саду. Теперь она знала: это запах бесконечности, которой заканчивается жизнь. Однако когда Клара просыпалась в самый темный час ночи после очередного кошмара, наполненного мириадами мертвых зверей, рыб и птиц, она почти скучала по прежним снам с мертвецами, которые хотя бы могли ей угрожать. — Ты когда-нибудь хотела убить человека? — спросила она Корделию как-то раз. — По-настоящему? Они лежали на траве ногами в разные стороны, но щекой к щеке. — Человека? — хмыкнула Корделия. — Многих людей. Очень часто. Иногда так сильно их ненавидишь, что, кажется, голова вот-вот лопнет. — Что же делать? Как прекратить? — Прекратить? Шутишь? Признай свой гнев, сохрани, держи при себе. Однажды пригодится. — На что он мне? Он только мучает, отбирает силы. — А с чего бы гнев должен делать тебя сильнее? Но он часть тебя, и то направление, которое он указывает, верно. Верно? Должна ли она убить Магду? Клара протянула руку и погладила лежащую в траве Серпенту. Кошка слегка дернула хвостом. Несмотря ни на что, убийство не казалось правильным. Но всё же… Она вспомнила собаку лесника, маленькие безжизненные тела, а потом белую безвольную руку среди сухой листвы. — Мне кажется, иногда смерти мало. Что делать с теми, кто убил много раз? Гадко, мучительно? — Странно, что ты задаешь такой вопрос. — Клара не видела Корделию, но чувствовала ее улыбку. — Оживляй злодея сколько хочешь. Убивай как заблагорассудится. Твори великую справедливость. Неужели ты можешь придумать лучшее применение своему дару? Клара могла. Но стоило ей подумать о других вариантах, и искаженный яростью голос Люция снова зазвучал в ушах: С чего вы взяли, что можете решать, кому жить, а кому оставаться в могиле? Почему он отчетливо слышится сейчас, а главное, здесь, где королю точно нет места? — Хорошо, что мы одни… — пробормотала она рассеянно и сразу почувствовала, что Корделия напряглась. — В чем дело? Корделия села и подобрала ноги к груди. — Кое-что изменилось, — пробормотала она. — Когда мы с тобой повздорили, здесь как будто что-то надломилось, и, боюсь, мы теперь не одни. — Что-то проникло сюда? — в ужасе спросила Клара. — Они безвредны, — пожала плечами Корделия. — Похожи на обычных людей, но не настоящие. Знаешь, как ожившие витражи в Лантии... Она впервые заговорила о церкви у бесконечного кладбища. Клара тоже поднялась и села рядом. — Они меня раздражают, — продолжала Корделия. — Не беспокойся, скоро я от них избавлюсь. — Избавишься? — ужаснулась Клара. — Но ведь они не докучают нам. Может, это души, которым совсем некуда деться? Не гони их. — Души? — Корделия криво усмехнулась. — Не смеши меня! Всего лишь оболочки-паразиты. Она поколебалась немного, а потом заговорила с несвойственной ей робостью: — Я увидела их, когда впервые пришла сюда после того, как… выгнала тебя. Вдруг осознание, что ты не придешь — возможно, никогда не придешь, — захлестнуло меня. Я была в диком отчаянии, бросилась вниз с холма… и сама не заметила, как оказалась в сером лабиринте того проклятого города. А потом они окружили меня. Рыжие девчонки в нарядных платьицах с бантиками и кружевами — ни дать ни взять живые куклы благородных господ! И у всех — представляешь? — зеленые глаза, хоть и мерзкого, совсем неправильного оттенка… Но подумать только, я ведь всегда ненавидела банты и кружева! А им и невдомек, бросились ко мне, обдали приторным смрадом, начали ластиться, причитать: «Да, госпожа. Как скажете, госпожа». Я пыталась оттолкнуть, но всё было тщетно. И тогда я рассказала им, что они есть: лишенные разума сгустки пустоты. «Пусть я вас вижу и могу прикоснуться, — сказала я, — но вы ничего не видите и не чувствуете. Вы не существуете». И тогда я увидела их ярость. Они накинулись на меня, но куда жалким фантомам справиться со мной? В потасовке я разбила одной из них голову, и мне на руки потекла… вода… — Корделия озадаченно оглядела ладони, а потом подняла взгляд на Клару. — Но и она быстро высохла… Покончив с ними, я свернула на соседнюю улицу, а когда вернулась, совсем ничего не осталось… Пару раз мне попадались другие, но они всегда убегали… Корделия умолкла и опустила глаза. Клара заставила себя улыбнуться. — И что же, это всё? — Нет. Тогда я поняла, что хочу только тебя. У тебя правильные глаза и правильное платье. И даже твоя злость правильная… Она протянула бледную руку и коснулась щеки Клары. — Твое лицо… такое сложное. Я никак не могла его вспомнить. — Хорошо, что теперь не надо вспоминать. Клара повернула голову и поцеловала ее запястье. Корделия не сводила с нее задумчивого остекленевшего взгляда. — В чем дело? — не выдержала Клара. — Выходит, эти фантомы совсем не опасны. Почему они так тебя напугали? Или, быть может, ты… хочешь проверить, потечет ли кровь из моей головы, если ее разбить? — Что? — Корделия как будто очнулась. — Конечно, нет! Я знаю, что ты настоящая. — Откуда же? — Ведь однажды я буду пить твою кровь. Даже сейчас, мне кажется, я почти знаю ее вкус. Тень улыбки коснулась ее бледных губ, а Клара, смутившись, отвернулась. — Дело совсем не в тебе, — продолжала Корделия. — Просто тогда я вдруг подумала, что могла впустить сюда нечто… куда более опасное. Это было до того, как мы встретились… — Что же это такое? Казалось, с минуту Корделия размышляла, что ответить, а потом улыбнулась с необычайной мягкостью. — Не беспокойся. Какая разница? Однажды всё будет на своих местах. Тогда всё станет понятно и окажется, что всё всегда было правильно. Корделия крепко обняла ее, поцеловала в висок, и Клара поверила. Она решила не беспокоиться и пока не пытаться ничего изменить, но была начеку, следила по возможности за ходом событий по ту сторону Оливийского сада. Насколько она могла судить, время в обоих мирах текло почти параллельно. Хоть оно никогда не совпадало полностью, расхождение в ту или иную сторону не превышало нескольких дней. Клара подозревала, что Корделия каким-то неведомым образом создает эту разницу, но никогда не спрашивала. Она только вздыхала с облегчением, осознавая, как долго еще остается до следующего октября. Тем временем в Нулльмар пришла зима. Еще более слякотная и серая, чем осень, она стерла все радости, которые еще оставались у Клары в настоящем мире. Якоб по-прежнему ее сторонился, а Нильс и Клаус всё чаще пропадали в городе. Оставив прежний снобизм по отношению к местным, они нашли друзей в Нулльмаре. По некоторым намекам Клара предположила, что близнецы общаются не только с парнями, но не стала развивать тему. Сколько бы она ни старалась верить, что рада за них, а всё равно чувствовала себя одинокой. Тяжело было возвращаться в конце безрадостного дня в полупустой лагерь под темным, так давно затянутым тучами небом. — Здесь всегда так ясно и солнечно… — сказала она как-то Корделии, щурясь после серой нулльмарской хмари. — Всегда полдень… Почему не вечер? Или даже ночь… Ты ведь можешь? — Могу, — пожала плечами Корделия. — Почему? Но ведь скоро мне придется провести много-много лет без солнечного света. Клара крепче прижала к себе Серпенту. Смирение в голосе Корделии пугало: неужели предупреждения окажется недостаточно? Что тогда делать? — А хотя… — продолжала Корделия, будто и не заметив ее смятения. — Я ведь могу показать тебе кое-что интересное. Только не подглядывай. И она закрыла Кларе глаза. — Всё, теперь смотри, — выдохнула она спустя минуту, отнимая руки. Клара послушно распахнула глаза и вскинула голову к чистому ночному небу. Неисчислимое множество крохотных бликов застыло в чернильной вышине — такая знакомая картина, но всё же… — Что-то не так, — пробормотала Клара. — Конечно, не так, глупая, — весело откликнулась Корделия, обнимая ее за шею. — Это ведь совсем новое небо. Звезды не те, и созвездия. Неужели не видишь? — Нет! — сказала Клара сердито. — Не вижу никаких созвездий. Звезд так много, что ни одна не имеет значения. — Так кажется, потому что ты не знаешь, где искать, — прошептала Корделия ей на ухо, будто и не заметив внезапной вспышки. Но Клара уже знала, в чем дело: настоящие звезды — бессчетные вехи бесконечности, каждая из них скрывает огромный мир, и одного взгляда на них довольно, чтобы собственная вселенная стала чуточку больше, но крохотные блики у нее над головой не таили ничего, кроме пустоты. За ними ничего не было. Звезды-обманки стянули весь ее мир в крохотную точку настоящей боли. Здесь никого нет. Мы не вместе. Никогда не будем, никогда не были и не могли быть. — Достаточно. Пожалуй, надо вернуть наше солнце. И у Клары не было ушей, которые слышали слова Корделии, не было щек, по которым катились горячие слезы и которых холодные руки коснулись, прежде чем заслонить ее несуществующие глаза. У нее не было губ, которые Корделия целовала, и не было шеи, на которой та оставила влажные вмятинки, а когда сильные настойчивые руки отыскали и забрали ее боль, у нее совсем ничего не осталось.* * *
Зима промелькнула незаметно и оставила после себя только ручьи прежде не пролитых слез, но и те скоро ушли в землю и смешались с морской водой. Однажды утром Клара позже, чем обычно, выбралась из своего одинокого жилища, и слепящие солнечные лучи тут же заставили ее прикрыть глаза ладонью. Впервые за долгое время это был настоящий свет: мартовские ветры разогнали тучи. День начался приятно: Клара рано вернулась из города и застала Нильса и Клауса в лагере. Те предложили прогуляться по опустевшим предместьям Нулльмара, и они втроем повторили путь, который проделали Клара и принц в тот памятный день больше года назад. Она гнала непрошеные воспоминания и внимательно слушала рассказы близнецов о нулльмарских приятелях, но когда они поравнялись с полуразрушенной церковью, Нильс и Клаус разом притихли. Похоже, они знали, кто здесь обитал раньше, но тоже предпочли не поминать ни короля, ни священника. Не сговариваясь, все трое повернули назад, и Клара не без труда оторвала взгляд от покинутой обители отца Рауля. Церковь, казалось, обветшала еще больше, и странно было сознавать, что фальшивый колокол никогда больше не зазвонит, что единственное чудо Нулльмара исчезло без следа. Когда Клара и близнецы вернулись в лагерь, солнце уже клонилось к западу, чтобы вскоре утонуть в море. Они остановились у покинутой тренировочной площадки. Клара села на высокий пень, близнецы встали рядом. Они громко обсуждали предстоящую пирушку у какого-то Марко, когда из-за ближайшего дома выбежал Якоб. Одного взгляда на его лицо было достаточно, чтобы у Клары всё внутри похолодело. Нильс и Клаус примолкли, а Якоб, в одно мгновение преодолев разделяющее их расстояние, остановился перед Кларой и на одном дыхании выпалил: — Они убили их. Моих родителей. Обоих. Он шумно выдохнул, зажал рот руками и согнулся под тяжестью неподъемного горя. — Что? — прошептала Клара. Холод у нее в груди ожил, неприятно, тошнотворно заворочался. — Как это произошло? Когда? — подхватил Нильс. — В феврале, — выдохнул Якоб. Потоки слез оставляли чистые борозды на его чумазых щеках. — Банда южан напала на Лантию. Почему? Почему Вит ничего мне не сказал? — Он ведь говорил о нападении, — осторожно напомнил Клаус. — Но не на мой город! Не на моих родителей! — закричал Якоб и захлебнулся рыданиями. — Откуда ты узнал? — спросил Нильс, делая шаг ему навстречу. — Может… может, это всё неправда, а?.. Якоб беспомощно замотал головой. — Юстус написал мне. Именно мне… Он вдруг резко вскинул голову, и у него на лице появилась решимость, почти ожесточение. — Нильс, дружище, поехали в Лантию, — прошептал он исступленно, хватая Нильса за плечи. — Как год назад. Давай, а? Тогда справились, а сейчас будет легче! Клара оживит их! — Что ты говоришь? — опешил Клаус. — Почти месяц прошел. Как оживит-то? — У нее получилось с Абелем. Ты видел, что Блас с ним сделал. А она смогла! Сможет и сейчас! Якоб выпустил Нильса и посмотрел на Клару. — Ты должна мне. Ты ведь знаешь! Я спас тебя. Моя мама называла тебя дочкой. Ты должна это сделать. Он до боли сжимал ее плечи, а Клара, завороженная безумными прожигающими глазами, быстро, отчаянно кивала. — Да, да, — шептала она беззвучно, пока Нильс не оттащил от нее Якоба. — Не должна она тебе. Оставь ее, — пробормотал он угрюмо, с трудом удерживая друга, который вырывался и хрипел. — Король любит тебя! Он позволит! Он нам поможет, — всхлипывал Якоб. — Не любит ее король, — отрезал Клаус, хватая его за плечо. — Как и всех нас. Неужели не слушаешь, о чем говорят? Мы ж теперь вне закона, никто нас дома не ждет. Но это ведь не всё. Церковь особенно ополчилась против… ведьм. Ходят толки, что именно ведьмовская магия создала вампиров, колдуны-де не так опасны. Так что… с девчонками можно не канителиться. Якоб чуть притих. Клара потрясенно вытирала мокрые щеки. — Идиоты, — прорычал Нильс. — С чего они взяли эту ерунду? Мы девчонок-то с собой и не брали. Все ведьмы тут сидят. Из слезного тумана будто наяву вынырнуло лицо отца Рауля. Его невидящие, ненавидящие глаза глядели прямо на Клару. Адское пламя, — пропел он обличающе. — Меня брали, — прошептала Клара. — Всё из-за меня, — и она закрыла лицо руками, не в силах более выносить взгляды призрачного врага и страдающего друга. — Мы сумеем проскользнуть так, чтобы нас не заметили! — кричал Якоб. — Мы сумеем перехитрить обычных людей! — Как ты себе это представляешь? — спросил Клаус грустно. — Мы даже не знаем, где их похоронили. Будем ходить с кладбища на кладбище, перерывать могилы? Думаешь, никто не заметит? Да нас непременно узнают! И как думаешь, что горожане с королем и этим патлатым священником сделают с магами, пойманными ночью на кладбище?! А с ведьмой? — Нам жаль, правда, — пробормотал Нильс сипло. — Но сейчас показываться в Люцидии — самоубийство. Думаешь перехитрить? Да ведь сто двадцать семь лет назад именно бездари перехитрили всю нашу общину! И потом… никто не сможет оживить покойника через месяц. Ты ведь понимаешь. Клара отняла руки от лица и снова встретилась глазами с Якобом. Мольбы в них больше не было — одна истерзанная ярость. — Я ненавижу короля! — выплюнул он ей в лицо. — Чертов мальчишка должен был умереть. И он бы умер, если бы не ты! С этими словами он вырвался из захвата близнецов и, спотыкаясь, бросился прочь. Нильс и Клаус посмотрели ему вслед, переглянулись, а потом уставились на Клару. — Идите за ним. Оставайтесь рядом, даже если он будет кричать без передыху. Со мной всё будет хорошо. Обещаю. Бросив на нее еще один смущенный взгляд, близнецы направились к дому, за которым только что скрылся Якоб. Клара стиснула виски руками: сердце колотилось в ушах ржавым колоколом, голова болела из-за сдерживаемых рыданий. Она солгала близнецам, как и сотню раз до сих пор. Никогда больше ничего не будет хорошо. Либо плохо, либо никак. И раз уж выбор настолько незавиден, всё, что остается — решить, что будет правильным. Но как это сложно, как больно…* * *
Клара знала: ей нужно добраться до сути Оливийского сада. И хоть цель казалась расплывчатой, в глубине души она не сомневалась: путь начинается на бесконечном лантийском кладбище. А еще она не сомневалась, что Корделия захочет ей помешать. Можно ли попасть в сад, когда хозяйки там нет? И как это сделать? У Клары была только одна идея: в следующий раз, очутившись в густой непроглядной тьме, позвать не Корделию, а ее неизменную спутницу. Серпента… Она даже не успела испугаться, что что-то пойдет не так, а ноги уже щекотали высокая сочная трава Оливийского сада и мягкая шерсть трущейся о ноги кошки. — Серпента, ты позволила мне прийти. Спасибо. — Клара села на землю и погладила урчащую кошку. Удивительно, но сейчас свет казался более мягким и теплым — косые лучи вечернего солнца в ясный день. — Корделии здесь нет, правда? — спросила Клара, почесывая Серпенту за ушком. Она не могла получить ответ и не нуждалась в нем: всё стало ясно по теплому, но сдержанному приему, который ей оказал сейчас Оливийский сад. Приветствие Корделии никогда таким не было. — Мне нужно к лантийскому храму, — сказала она. Сама не знала, к кому обращалась, но чувствовала: без поддержки не обойтись. Серпента насторожилась, дернула хвостом. — Я знаю, что это плохое место. Но мне нужно понять… Это ради Корделии. Ты ведь знаешь, что я не лгу. Пожалуйста, позволь. Вместо ответа кошка поднялась на лапы и медленно, с достоинством направилась вниз с холма. Клара не заставила себя ждать. Серпента бежала от подножия холма к лесу, то и дело ныряя в высокую траву и теряясь среди высоких оранжевых и фиолетовых соцветий. Кларе приходилось внимательно следить, чтобы не упустить из вида свою проводницу. У самого леса будто выплыли из воздуха лантийские фермы — как и в прошлый раз. Обойдя приземистые домики, Серпента скользнула на одну из лантийских улочек. Клара последовала за ней, оказавшись в молодой летней Лантии, которая всё же отличалась и от настоящего города, и от виденного в прошлый раз: за стенами аккуратных домов слышались голоса и звон посуды, а в конце проулков мелькали человеческие фигуры, тут же скрывавшиеся при их с Серпентой приближении. — Эй, милая! Нашла-то девчонку в сером платье? — послышался за спиной скрипучий голос, и Клара рывком обернулась. Сгорбленная старушка в черном платке приближалась к ней с удивительно прытью, будто летела по воздуху. — Я… — начала было Клара, но Серпента ее опередила. Кошка выгнулась дугой, зашипела и двинулась на старуху. Та издалась свистящий вопль, засеменила прочь спиной вперед и наконец исчезла в одной из арок. Клара проводила ее неверящим взглядом и еще с минуту всматривалась в арочную темноту, пока Серпента не потерлась о ее ногу. — Да, иду, — спохватилась она и поспешила за кошкой. Впереди уже виднелись бледные очертания церкви, когда Клара услышала те самые крики, которых так ждала и так боялась. Она напряглась и, как ни старалась не смотреть, а всё же поглядывала на приближающийся дом главы. Серпента обернулась. — Я не пойду туда, — мотнула головой Клара. — Корделия уже со всем разобралась. И она решительно направилась к церкви, ослепительно-белой, сверкающей шпилями на колокольнях и мерцающей переливчатыми окнами. Всё в ней было, как в прошлый раз — те же формы и рисунки, вот только рыжеволосые девочки в белых платьях замерли безропотными ангелочками на витражах. Должно быть, только присутствие Корделии оживляло их. Клара неохотно перевела взгляд на бесконечное кладбище. Туда. Она подошла к первой могиле, вытерла пыль с черного надгробья. Казалось, надпись когда-то была, но она так хитро стерлась, что теперь Клара не могла разобрать ни единой буквы — только набор прямых и косых насечек на камне. Серпента всё это время стояла в паре шагов и шипела, выгнувшись и выпустив когти. — Эй, — Клара вышла из-за надгробья и села рядом. — Я знаю, тебе здесь не нравится, потому что это плохое место. Но мне очень нужно туда. Я хочу знать то, что ты наверняка уже знаешь, так что тебе не нужно идти со мной. — Она погладила Серпенту. — Ты ведь позволишь? Знаю, будь ты собакой, ты бы вцепилась в мое платье и уволокла к холму, а потом позвала бы Корделию. Но кошки свободолюбивы. И ценят не только свою свободу, правда? Серпента тихонько заурчала, мягко вспрыгнула на надгробие и начала укладываться. — Спасибо, — пробормотала Клара. — Я позову тебя на помощь, если что-нибудь случится. Она действительно почувствовала себя уверенней: казалось, Серпента осталась на страже. Впрочем, совсем скоро решительность уступила место страху. Густой лес, выросший буквально из-под земли, в мгновение ока обступил со всех сторон, и, в очередной раз оглянувшись, Клара уже не увидела церкви: черные стволы и листья сливались в беспросветную мглу. Однако и в тесноте дремучего леса кладбище не закончилось, почти на каждом шагу попадались такие же надгробия со стертыми именами. Вернее, именем. От одной этой мысли делалось еще более жутко, но Клара уже не сомневалась: могила одна, и она будет повторяться до тех пор, пока ее не откроют. Однако решиться было трудно, и Клара еще долго брела по безжизненному молчаливому лесу — всё время в гору. Наконец мысль, что каждый шаг удаляет ее от Серпенты и какой-либо известности, стала невыносимой, и Клара опустилась на колени у надгробия. Она понятия не имела, как справится без лопаты, но это оказалось пугающе легко: стоило чуть-чуть раскидать землю у основания, и руки уперлись в сплошное гладкое дерево. Осознав, что буквально стоит на гробу, Клара спешно отскочила в сторону и сбоку от могилы принялась искать, как сдвинуть крышку. И опять, будто кто-то ей помог: крышка отскочила как на пружинах и врезалась в ближнее дерево. Клара, не сдержав крика, тоже отпрянула. Время застыло, а она всё вглядывалась и вглядывалась в лицо покойницы, ужасно и честно оголенное: огромные провалы глазниц и — поменьше — носа в гладкой коричневатой кости. Оторваться было так тяжело, потому что гроб скрывал и более страшные кошмары. Клара старалась не смотреть на длинные ярко-рыжие волосы, струящиеся по костным плечам на серое полуистлевшее платье, но те отпечатались у нее на веках адским пламенем, и оно смешалось с обступающим полумраком. Распусти Клара волосы, и они оказались бы той же длины и оттенка. Но что действительно зачаровывало — руки. Настоящее искусство. Множество тонких, изящно-прозрачных косточек в нетронутом порядке пересекались на покрытой негодным тряпьем груди. Вместо ступней осталась лишь пыль да обломки: наверное, сбились в труху на ужасных посмертных тропах. Но руки уцелели. Клара с досадой посмотрела на собственные ладони. Трудно было поверить, что под потрескавшейся кожей скрывается такое же совершенство. Но когда она отвела взгляд от покойницы, адское пламя перед глазами чуть померкло, и забытая цель стала яснее: нужно идти дальше. Она с трудом протиснулась между стволов деревьев, и на этом трудности пути остались позади: подъем закончился, лес начал расступаться. Когда в просвете показалась резная ограда посеревшего камня, ее сердце — или жалкая его подделка — пропустило удар. Потому что Клара слишком хорошо знала эту ограду, и эти чугунные ворота, и двухэтажный кирпичный дом с розетками на карнизах. Ворота были приветливо приотворены, как и дубовая дверь господского дома; на месте обители домочадцев — густые заросли. Глубоко вдохнув, Клара вступила во владения Госпожи. Нет, не Госпожи… Но принадлежали ли дом и сад Корделии или здесь хозяйничал кто-то другой? Недолго думая, Клара пробралась через густую траву и шагнула в кромешный мрак холла. Помимо воли она отметила, что дверной косяк не обожжен, и сразу увидела в конце коридора знакомое свечение. Значит, в гостиной. Клара старалась не поддаваться тоске, которая призывала оглядеться, подняться на второй этаж… Быть может, Госпожа в кабинете? Ждет ее прямо сейчас? Но нет, при всем сходстве мрачного дома с тем, который был так дорог ее сердцу, нельзя было не ощущать его чуждость, почти враждебность. Этот дом не принадлежал Госпоже и не принадлежал Корделии. Она крадучись миновала коридор и переступила порог гостиной. Тяжелые шторы загораживали окна, люстра не горела. Как и прежде, просторную комнату освещали две свечи в таком знакомом двуруком подсвечнике. Пустой камин, кресла у стен, высокий шкаф с астролябией и игральными костями — всё то же. Лишь две детали выбивались в знакомой обстановке: занавеси на стенах, за которыми, должно быть, скрывались картины, и закутанная в черный плащ фигура на одном из диванов. С лицом, закрытым капюшоном, та что-то шила при скудном свете свечей. — Почему стоишь на пороге? — послышался голос — молодой, незнакомый. — Присоединяйся. Клара повиновалась и, садясь, поняла, что ей достался диван Госпожи, потому что незнакомка заняла ее обычное место. — Ты ведь Клара, верно? Клара кивнула, но тут же сообразила: женщина не видит ее из-за капюшона. — Д-да… Незнакомка прервалась. Клара уже поняла, что она делает: вышивает серебристые вензеля на белых платках. — А я ждала тебя. Всё думала, отчего не приходишь. Ты ведь давно поняла, что я здесь. Но знаешь ли ты, кто я? Пока она говорила, Клара искоса поглядывала на руки незнакомки — белые, маленькие, почти неотличимые от ее собственных. Разве руки удивительной покойницы были так просты? Почувствовав ее взгляд, женщина ниже опустила рукава. — Вы — Оливия, — пробормотала Клара смущенно. — И всё? — пропела незнакомка. Ее голос был не такой, как у Корделии: ниже, резче. — Вы хозяйка Оливийского сада? — робко уточнила Клара. — Ты наблюдательна, — Оливия как будто усмехнулась. — Что еще знаешь обо мне? — Вы мать Корделии? — выдохнула Клара. — И да, и нет. — Плечи Оливии чуть поникли, и она сделалась как будто меньше и тоньше, чем была. — Ты видела ее — настоящую меня — по дороге сюда, разве нет? — Видела. — С самого раннего детства у моей бедной дочери была только одна мечта: мир, в котором есть я, мир, в котором я не умерла, или мир, в котором меня можно вернуть. Она искала способы, учила древние заклинания под покровом ночи. Есть такая темная магия для самых талантливых злодеев, которая из телесного праха воспроизводит форму некогда жившего… Корделия преуспела бы, но пустые оболочки никогда ее не интересовали. Выловить мельчайшие крупицы души из океана вечности может только магия воды, живой и мертвой… На мгновение Оливия подняла голову и как будто подалась вперед, но прежде чем Клара смогла хотя бы мельком разглядеть лицо, она опустила голову и продолжила: — В океане несбывшихся чаяний нашелся жалкий осколок иллюзии, в котором мы и находимся. Корделия верит, что увиденное можно сделать осязаемым. Но не всё так просто. Ночные грезы исчезают при свете дня. Нельзя по щелчку пальцев воплотить несуществующее! А моя душа много лет назад уже была обещана невероятно могущественной сущности, и долг давно уплачен. Боюсь, даже магия воды бессильна затребовать его назад… Но моя дочь не привыкла сдаваться, верит, что мою душу можно снова собрать из пыли вечности и склеить в первозданном виде. Она преуспела… Но не до конца. Наверное, полной точности никогда не достичь. Умолкнув, Оливия протянула Кларе шитье, которое до сих пор вертела в руках. — Посмотри. Что скажешь? Клара прищурилась, разглядывая вышивку. Она ожидала увидеть знакомую букву «К» в ромбе, и в первое мгновение ей показалось, что так и есть, но в следующий миг узор округлился, замкнулся, и в углу платка оказалась буква «О» — с теми же завитушками и в том же ромбе. — Круг всегда замыкается… — пробормотала Оливия задумчиво. — В мире иллюзий нет ничего постоянного, никаких рамок. Буквы и слова, клетки беспрестанно изменчивой мысли, здесь живут недолго. Но Корделия отказывается понимать. Ведь от матери ей достались только такие вот платки. И когда я подарю ей еще один, она поверит, что я вернулась. Клара не знала, что сказать, не знала, как задать вопрос, из-за которого пришла сюда. — Корделия часто здесь бывает? — спросила она, возвращая платок. — О, совсем не бывает. С детьми так трудно. Впрочем, я не должна ее винить, ведь чтобы попасть сюда, бедняжке пришлось бы снова столкнуться с самым страшным своим кошмаром. Клара, собравшись с духом, осторожно спросила: — А вы… правда хозяйка этого места? — Да, я ведь уже ответила, дырявая у тебя память, — хохотнула Оливия со странной язвительностью. — Разве название не натолкнуло тебя на верную мысль? Оливийский сад, знаешь ли. — Но ведь это Корделия так его назвала, — упрямо продолжала Клара. — И она может здесь всё менять. Даже небо… — Ничего она не может, — протянула Оливия с плохо скрываемым презрением. — Это всё вы, живые, натягиваете ширму своего представления на истинный облик вещей. Удивишься, но ведь ты тоже кое-что можешь, если по-настоящему захочешь. Странно, что до сих пор не заметила. Видать, ты более покладистая… Но тебе, как и Корделии, не дано увидеть самую суть. Те из живых, кому всё-таки пришлось, давно лишились разума… Как будто он у вас был, — прошептала она едва слышно и мягче добавила: — Именно потому вы обе не можете быть хозяйками Оливийского сада. Он может принадлежать только… более тонкому существу. Кларе хотелось уйти. Как ни старалась она проникнуться симпатией к Оливии, та ей не нравилась. Однако оставался еще один, самый важный вопрос. — Если вы хозяйка Оливийского сада, сможете ли вы его разрушить? От неожиданности Оливия слишком высоко вскинула голову, и из-под капюшона показался кончик ее курносого носа. — Как интересно, — пробормотала она, снова понурясь. — Вот зачем ты пришла. — Да! — горячо подтвердила Клара. — Сделаете ли вы это, когда я попрошу? Сможете ли разрушить Оливийский сад, даже если Корделия будет против? — Попросишь? — задумчиво повторила Оливия, водя пальцем по бархатной обивке дивана. — Да, конечно, я смогу разрушить Оливийский сад. Не оставить от него даже воспоминания… Но с чего бы мне это делать? Так что попросить мало, придется заплатить. Что скажешь? Клара прикусила губу. Что можно будет взять с нее после того, как всё закончится? — Да. Я согласна. Согласна на всё. — Отлично, — ласково пропела Оливия. — Ты и правда очень покладистая. Неудивительно, что Корделия тебя любит… Куда это ты? Клара сама не заметила, как вскочила на ноги: так сильно ей хотелось уйти. — Мне пора, — пробормотала она. — Спасибо… за всё, что рассказали. Она уже стояла в дверях, когда Оливия мягко спросила: — Может, ты будешь иногда захаживать ко мне? Знаешь, тут бывает так одиноко. Клара не обернулась. — Нет, простите, я не могу. Я хочу проводить время с Корделией и не хочу больше ее обманывать. Вернусь, когда придет время. — Как скажешь. Тогда до свидания. — До свидания. Но ей опять не удалось переступить порог. Поддавшись отчаянному порыву, Клара всё-таки обернулась. — Вы… вы не покажете мне свое лицо? — А ты храбрее, чем кажешься, — усмехнулась Оливия, слегка поворачиваясь к ней. — Ты увидишь мое лицо, когда цена будет уплачена. Клара кивнула и, уже не говоря ни слова, бросилась по темному коридору туда, где слабо мерцал свет, сочащийся сквозь приотворенную дверь. Сейчас она старалась не смотреть по сторонам не из-за тоски, а потому что боялась осквернить новой неприязнью драгоценные воспоминания о Доме ночных кошмаров. Выскользнув через приоткрытые ворота, Клара снова оказалась в том же лесу, правда, теперь дорога шла под гору, а бесконечные надгробия исчезли. Должно быть, нужно было вернуться к Серпенте, но сможет ли кошка выпустить ее из Оливийского сада? Корделия могла, а кроме того, их то и дело разлучал неотвязный колокол. Но долго ли придется ждать пробуждения в одиночестве? Внезапно она вспомнила слова Оливии о том, что тоже может диктовать здесь свою волю, зажмурившись, сделала шаг в густую бесконечную тьму и проснулась в своем доме на окраине Нулльмара.* * *
Весна и лето промчались под гнетом нарастающего беспокойства, которым Клара ни с кем не могла поделиться. Она ни словом не обмолвилась с Якобом с того дня, когда пришли ужасные вести, а Нильс и Клаус всё чаще пропадали в городе, да и как можно было рассказать им об удивительных снах, которые, судя по всему, являли собой разновидность темнейшей магии? Клара должна была бы рассказать Корделии, но именно неизбежность разговора заставляла снова и снова его откладывать. В начале сентябре ей представилась возможность, хоть и уклончиво, но всё же поделиться своими тревогами. Как-то вечером Клара возвращалась из города по предместьям, и сзади притормозила повозка, запряженная парой мышастых лошадей. Она как раз собиралась усилить Чары обезличивания, когда заметила среди подъехавших знакомые вихры. — Клаус! — позвала она громко. — Клара? — откликнулся тот с веселым изумлением. — Подожди меня! Он что-то сказал товарищам и спрыгнул с повозки, растянувшись на земле. Клара бросилась на помощь. Трое остальных парней зашлись от смеха. Они улюлюкали и показывали на нее пальцами, и Клара впервые в жизни порадовалась, что так и не научилась как следует понимать фамбрийское наречие. Наконец Клаус при помощи телеги вскарабкался на ноги, повернулся к веселящимся фамбрийцам и что-то яростно завопил. Кажется, те ничуть не испугались: их веселый гогот не замолк, даже когда сама повозка уже скрылась в сгущающих сумерках. — Клаус, где Нильс? Где ты оставил Нильса? Клара испуганно тянула его за рукав: Клауса так шатало, и от него так разило вином, что она всерьез беспокоилась, как бы он вообще не забыл, кто такой Нильс. — Что ты привязалась ко мне со своим Нильсом? — поинтересовался Клаус с достоинством, выдергивая рукав. — Мы с ним не приклеенные, чтобы всё время вместе ходить. Так что — какого черта? — Да вообще-то, когда вы в последний раз долго ходили порознь, ты умер! — разозлилась Клара. Клаус растерянно моргнул и задумался. — Справедливое замечание, — признал он, сник и немного погодя добавил: — Нильс в лагере. Его и не было. — Хорошо, — Клара вздохнула с облегчением. — Пойдем туда же. Она потянула Клауса за собой через ведущую к лагерю рощу, но это было не так-то легко: он то и дело спотыкался, пару раз падал коленями на палую листву и не мог сдержать отрыжки. — Как же плохо, — пробормотал он уже безо всякой бравады, прислонившись к ближайшей сосне. — Тебе нужно избавиться от всей гадости, — сказала Клара. — Попробуй засунуть два пальца в рот. — Не могу, — безмятежно откликнулся Клаус, стукнувшись лбом о ствол. — Давай я попробую?.. — Отстань от меня! — он в ужасе отпрянул и как будто наполовину протрезвел. — Ладно, сейчас сделаю. Только не подсматривай, — с этими словами Клаус, цепляясь за стволы деревьев, забрался в густые заросли и скрылся из виду. — Не имею ни малейшего желания, — бросила Клара ему вдогонку. После шумных страданий Клаус снова выплыл из темноты шатающимся силуэтом. — Ну как, лучше? Он с видимым трудом кивнул. — Как тебя угораздило?! — наконец не выдержала Клара. — Где тебя вообще носило? И с кем? — Прекрати, — хмуро осадил ее Клаус. — Не притворяйся, что тебе есть дело. Ты мне не мамочка. — Много ты знаешь о мамочках! — Да уж не меньше тебя! С минуту они пытались сверлить друг друга взглядами в темноте, а потом двинулись через рощу. Но через десяток шагов Клаус опять остановился и тяжело прислонился к дереву. — Погоди. Погоди… Не хочу, чтобы он видел меня таким. Давай побудем здесь. Немного. И он съехал вниз по шершавому стволу. Клара осторожно села рядом. — Всё началось с того, что я поссорился с Бранкой, — начал он медленно. — С Бранкой? — Неважно. Главное, поссорился. Хотя не знаю, чего она взъелась, мы с Нильсом просто пошутили… Ну да ладно. Ребята сказали, что помогут мне прогнать хандру. Они позвали меня в это заведение… — он замялся. — Ну, на другой окраине Нулльмара… Запретный дом. — Публичный, — подсказала Клара. — Питейный, — хмуро поправил ее Клаус. — Потому что… черт, да ведь это то же самое! Говорят, продают любовь. Нет. Забирают жизни у тех, кто слабее. Как чертовы кровососы. Никакой разницы. — Никакой, — тихо согласилась Клара. — Но самое ужасное не это, — продолжал Клаус. — Не могу точно знать, но уверен, что там держат наших. Я видел пленников издалека — и правда, у них несчастные лица, не эти мерзкие местные рожи! — Он в ярости саданул кулаком по земле. — Наверное, те, кому удалось перебраться через границу. Те, кто помладше, поменьше: девушки, мальчики… Такие вертепы в Фамбрии под запретом, но Нулльмар ведь и сам как бы вне закона. Видать, местные считают, что люцидийцы должны им за все убытки, за опустевший город, за всё! Мрази… — всхлипнул он. — Зачем же ты пошел туда? — спросила Клара. — Ведь не из-за какой-то Бранки, правда? — Нет, — Клаус мотнул головой. Его глаза блеснули во мраке. — Я… хотел узнать. Получить ответ на вопросы. Так ли всё ужасно, как говорят? Знал, что Нильс не пойдет, а если скажу, что хочу посмотреть, удержит. Ему не нужно: у него всегда есть ответы. Так что я пришел… ну с этими. Они сказали, что мы сначала выпьем, а потом поднимемся наверх. И я всё пил и пил, чтобы не подниматься. А потом уже и по ровной земле не мог двух шагов сделать — не то, что по ступенькам подняться. А даже и тогда не переставал спрашивать себя: почему живые люди делают то же, что и кровососы? — Неужели ты думаешь, забирать жизни у слабых — изобретение вампиров? — спросила Клара. В ее душе поднималась освежающая жестокость. — Они не придумали ничего нового. Не сделали ничего бесчеловечного. Клаус как будто насторожился. — Думаешь, в Люцидии будет то же самое, когда прогоним кровососов? — Не знаю… Наверное, поначалу память удержит от повторений. — А потом? — выдохнул Клаус. — Через сто лет? Двести? Тысячу? — А потом всё будет как прежде. — Что же делать? — он испуганно уставился на нее. — Есть ли выход? Может ли кто-нибудь помочь? — О да, — тихо ответила Клара, больше уже не сдерживаясь. — Может быть, когда-нибудь появится великий волшебник. Однажды он хлопнет в ладоши, и все двуногие монстры развалятся на куски, обнажив свою уродливую зловонную требуху. Тогда придут угодные миру твари, до сих пор нещадно истязаемые и пожираемые, и разделаются с тем, что осталось. А волшебник, исполнив благородный долг, забудется мирным сном в тени цветущих деревьев, и его безмятежные грезы будут тем самым раем, который вы все ждете. Клаус судорожно втянул воздух сквозь сжатые зубы и странно дернулся. — Вот опять… — пробормотал он. — Откуда это в тебе? Как та дурацкая история про фермера… Зачем ты говоришь такие глупые, такие ужасные вещи? — А зачем спрашиваешь? — спросила Клара, подавшись к нему. — Думаешь, я вернула тебя, чтобы ты задавал мне дурацкие вопросы? Говоришь, Нильс знает все ответы. Так иди к нему! Почему ты его бросил, ведь он наверняка скажет то, что тебе хочется услышать?! А я — не могу! Она резко отпрянула. Тяжесть высказанных слов почти придавила ее к земле. Клаус тоже понурился. — Скажи, ты правда хотела убить себя? Год назад. — Что? — выдохнула Клара. — Нет-нет. Якоб не понял. Я совсем не хотела умирать. Просто… — Хорошо, — кивнул Клаус. — Не можешь — не говори. Я ведь тоже не поверил. Не похоже было, что предательство короля тебя сломало. — Предательство? — Скажешь, нет? Неужели совсем на него не злишься? — Нет. — И не жалеешь, что спасла? — Совсем нет, — Клара грустно помотала головой. — Я должна была. Должна была помочь именно ему, понимаешь? — Нет! — отрезал Клаус. — Не понимаю. Помогла по доброте душевной, а он тебе — всем нам! — отплатил черной неблагодарностью. Вот скажи, что теперь будет с общиной? Кругом — враги! — Не спрашивай меня! — сердито напомнила Клара. — Ага. Нильса спросить. Думаешь, он скажет? — Что-нибудь да скажет. — Вот как получается! Теперь община — наша ответственность, так, что ли? Клара сглотнула и сжала дрожащие руки в кулаки. — Возможно, уже ничья ответственность. — Что ты имеешь в виду? — Клаус, — прошептала она, — скажи, а это страшно — умирать? Он вздрогнул, сердито отрезал: «Не помню!», а потом как будто помимо воли пробормотал: — Страшно… — шумно вдохнул и заговорил — быстро и глухо: — Знаешь, когда дерешься с тем, кто намного сильнее, и вдруг делаешь неверный ход, отдавая последнее преимущество? Вот этот миг, когда понимаешь: «Всё, проиграл!», только хуже и страшнее в тысячу тысяч раз, — это и есть смерть. Клара грустно улыбнулась. Значит ли, что ей не так уж и страшно умирать, если у нее никогда не было даже последнего преимущества? Но ее мучал еще более сложный вопрос. — Как думаешь, что хуже — умереть или никогда не быть? — Что? — усмехнулся Клаус. — Никто не сможет никогда не быть. — А вдруг сможет? — настаивала Клара. — Вот представь: раз! — и нет тебя. И никогда не было. Как думаешь, это хуже, чем смерть? — Звучит отвратительно… — ворчливо признал Клаус. — Будто тебя убили, когда тебя и не было. — Он задумался, а потом вдруг рассмеялся: — А вот знаешь, не могу представить! Ерунда какая-то… Даже если меня убьют, разрежут и запрячут по кусочкам по всему свету, всё равно не смогут сделать так, чтобы меня никогда не было! Я уже есть, и с этим придется мириться! Клара помимо воли усмехнулась. — Что такое? — спросил он. — Да так… Подумала, что община и впрямь должна быть твоей. И Нильса. Чьей же еще? — Договорились, — легко согласился он. — А у тебя какие планы? Не хочешь вернуться к своей госпоже? Клара отпрянула, врезалась в дерево и ободрала платье. Она никак не ожидала от Клауса такой подлости и такой проницательности одновременно. — Прости, — пробормотал он смущенно. — Я не хотел... То есть хотел, но не со зла. Я много думал об этом, но не решался спросить. Ты ведь была привязана к своей госпоже, правда? Почему? Как можно привязаться к кро... вампиру? — Как? — глухо повторила Клара. Ей так хотелось сказать хотя бы полуправду. — Я отвечу тебе. С ней я впервые и никогда не была одна. Ты... ты представить себе не можешь, каково это: сначала — самая слабая среди фермерских детей, потом — единственный маг среди домочадцев, а здесь — с самого начала единственная девочка среди кучи мальчишек. Надоело! И главное, всем-то до меня есть дело! Вот даже ты! — огрызнулась она, удивив саму себя. — Что — я? — перепугался Клаус. — Тоже меня терпеть не мог! Просто так! — Да я ведь думал... — В том-то и дело, — подхватила Клара, — все вы думаете, все вы судите, осуждаете... — Да кто — «мы»? — возмутился Клаус. — Вы! Вы... Те, кого много. А моя Госпожа, — она задохнулась, но не могла не продолжить, — моя Госпожа только одна. Клаус уставился на нее, и, хоть Клара не могла разглядеть выражение его лица, она кожей чувствовала пристальный взгляд, странно мерцающий в непроглядном мраке. Неизвестно, чем бы закончилась гнетущая тишина, если бы совсем близко не послышался знакомый голос. — Эй, кто здесь? Кто кричал?! Отзовитесь! В следующий миг все вокруг залил оранжевый свет факела, а Клаус сдавлено ойкнул: Нильс почти наступил на него. — Вот и вы! Вдвоем! Куда запропастились? Я обыскался! Он еще раз подозрительно оглядел их обоих. — Вы, что ли, вместе куда-то ходили? — Нет, — мотнул головой Клаус, не без труда поднимаясь на ноги: его всё еще шатало. — Мы вместе тут сидели. — Да где ты так набрался? — Потом расскажу, — отмахнулся Клаус. — Ты-то в порядке? — Нильс глянул на Клару через плечо. Та кивнула, и он затушил факел, обхватил брата за плечи, и все трое побрели к лагерю. Близнецы не умолкали: Нильс сдавленно ругался, Клаус сердито оправдывался. Клара едва их слышала. Она брела позади, и только одна фраза то и дело вспыхивала у нее перед глазами — огненные буквы в чернильной тьме. Будто тебя убили, когда тебя и не было. Клара отлично знала этот крупный размашистый почерк. Когда-то давно она уже читала нечто похожее в тонкой книжице, принадлежавшей Госпоже и написанной Корделией: Уничтожение того, что никогда не существовало. Четвертое великое умение. Сейчас Клара с невыносимой остротой осознала, что именно ей предстоит сделать: уничтожить несуществующее. Свою любовь.* * *
Сухой и солнечный сентябрь подходил к концу, а Клара всё яснее ощущала, как реальность ускользает от нее. Сменяющие друг друга дни вдруг сделались чужими, не имеющими к ней никакого отношения, зато начали возвращаться воспоминания — давние, забытые, мерзкие. События и люди с фермы Маллуса представали перед мысленным взором помимо воли и с пугающей ясностью, будто Госпожа так и не закрасила их кровавым узором. И, самое ужасное, Клара больше не могла вспомнить Госпожу. Она как сейчас видела каждую отдельную черту, но не могла вернуть цельный образ, слишком прекрасный для соседства с уродствами, захватившими ее разум. Иногда Клара подолгу пыталась восстановить чувство звенящего благоговения, которое охватило ее в тот день, когда она впервые получила приглашение от Госпожи и увидела ее восседающей во главе стола при свете свечи. И она помнила изящество рук, и ослепительное мерцание волос, и глаза чернее всех грехов, но пьянящий восторг так и канул в небытие. Клара спрашивала себя снова и снова: правда ли, что у Корделии то же самое лицо? И ответ больше не был так однозначен, потому что теперь, пусть и сквозь пелену удушающей боли, Клара видела правду: Госпожа и Корделия — не один и тот же человек, но одна — возможное будущее другой. Будущее, которое должно стать невозможным. Как будто этого было мало, в последних числах сентября произошло то, что внесло в ее мысли еще большее смятение. — Как же надоел этот бесконечный снегопад, — заметила Корделия. — Если так пойдет, к Новому году Город скроется с лица земли. Клара, как раз размышлявшая над тем, может ли она отложить неминуемое еще на день или нужно действовать немедленно, подскочила на месте. — Снегопад? — Даааа, бесконечная зима, — безмятежно продолжала Корделия. — На самом деле, хорошо бы она поглотила чертов Город. Но ведь наш Великий магистр в покое не оставит. Велит привести в порядок к новогодним празднествам. Хорошо, что еще месяц в запасе. Снег? Всего месяц до Нового года? У Клары голова шла кругом. Выходит, ошиблась. Но почему она не сомневалась, что День Аутодафе должен произойти именно сейчас? Не было никак оснований, никаких знаков, подтверждающих беспочвенное предчувствие. Почему время в мире Корделии, до сих пор шедшее нога в ногу с ее собственным, вдруг вырвалось вперед? И неужели теперь есть отсрочка еще на год? Но что если… в мире Корделии День Аутодафе никогда и не должен был наступить? — О чем задумалась? — спросила Корделия, касаясь ее щеки тыльной стороной ладони. Пораженная внезапным открытием, Клара не ответила. Она чувствовала себя опустошенной, измученной и еще более ненужной, чем во весь последний месяц. Получается, даже здесь в ней никогда не было никакого смысла. Она обессиленно опустилась на траву и закрыла глаза. Мягкий шелест — и яркое солнце по ту сторону век чуть померкло. Клара поняла: Корделия стоит на коленях у ее макушки. — Отдай мне свои мысли, чтобы не мучали тебя понапрасну, — холодные пальцы коснулись лба, откинули волосы. Корделия наклонилась и, следуя путями опрокинутого мира, поцеловала ее лоб, потом нос, а когда их губы перевернуто встретились, тьма за сомкнутыми веками стала абсолютной. Было больно. Колени Корделии оттягивали разметавшиеся по траве волосы, а ее невесомые прикосновения проникали под кожу глубже клыков Госпожи. Губы на подбородке, на шее, руки — на груди… Клара невольно вспомнила слова Оливии про истинную суть вещей, прикрытую ложью представлений. Как же это, оказывается, больно, когда касаются твоей сути. Какова должна быть любовь, чтобы позволить другому человеку трогать свое голое окровавленное сердце? Клара не знала, знала только, что не может оттолкнуть Корделию, будь та хоть самым коварным демоном, не имеющим никакого отношения к ее Госпоже. И в тот момент, когда боль заглушила мысли, спасительный звон колокола стер и ее тоже.* * *
Впервые Клара не искала встреч с Корделией. Ей повезло: в начале октября Вита несколько дней подряд не было в лагере. Пока близнецы недоумевали, куда и зачем он отлучается, Клара позволила себе наслаждаться свободой. Свободой от собственных желаний, потому что знала: как только путь будет открыт, она снова ступит на него, несмотря на тысячи сомнений. Так и случилось. — Тебя долго не было, — сказала Корделия, не оборачиваясь. — Я боялась, что ты и сегодня не придешь. — Я не могла, — сказала Клара, подошла и села рядом. Спавшая на траве Серпента лениво потянулась. — Не могла прийти или не могла не прийти? Клара пожала плечами, не зная, что ответить. Корделия повернулась к ней. У нее на лице застыло странное выражение. Обвинение? Вина? Повинуясь внезапному порыву, Клара подалась вперед и крепко обняла ее за плечи. — Ну ладно, ладно, — пробормотала Корделия с непривычным смущением. — Главное, что сейчас ты здесь. Она слегка отстранилась, обхватила лицо Клары руками и легонько поцеловала ее. — Не бойся. Сегодня нам никто не помешает. Никто и ничто… Я позаботилась, чтобы они крепко спали, и заткнула пасть проклятому колоколу. Больше он не будет указывать мне, что делать. И следующий поцелуй был крепче и настойчивей. Клара вырвалась, еще толком не понимая почему. — Что… что ты сделала? Мгновение Корделия выглядела озадаченной, а потом ее лицо стало непроницаемо. Она резко отклонилась назад, оперлась на руки, склонила голову набок. Ее распущенные волосы заструились по траве. — Да, я сделала это. Сегодня колокол не прозвонит. Не помня себя, Клара вскочила на ноги, заломила руки. — Сегодня ведь… у вас ведь тоже четвертое октября, верно? Ты… ты обманула меня! Ты говорила, что уже зима! — Четвертое октября, почти пятое, — Корделия выпрямилась, провела рукой по траве, пропуская длинные пальцы сквозь зеленые былинки. — Выходит, сегодня всё совпало. — Она посмотрела на Клару задумчивым невидящим взглядом. — Но ведь я тебя не обманывала, моя дорогая Клара. Город магов в снегу — это так. До колдовского Нового года остается меньше месяца — это так. Подумай, с чего бы мне поминать праздник бездарных обывателей? Видишь? Ты сама решила всё понять не так. И я не ожидала от тебя меньшего, — ее губы изогнулись в ехидной усмешке. Клара всё еще не могла поверить в происходящее. — Ты хоть понимаешь, что сегодня за день?! — закричала она в отчаянии. — Даже если бы не имела ни малейшего понятия, твое лицо рассказало бы мне всё без утайки, — пропела Корделия. — Тогда возвращайся! — закричала Клара, с ужасом глядя на нее. — Они уже задумали убийство! Они придут за вами в три часа. Время еще есть. Разбуди их. Бегите в лес! Вы сможете спастись! Ведь теперь ты всё знаешь! Корделия смотрела на нее, не мигая, и больше не улыбалась. — Ничего не выйдет, — отрезала она. — Я не хочу никого спасать. Я хочу, чтобы они умерли. Клара опешила. — Тогда оставь! — выдохнула она наконец. — Спасайся сама! Доберись до дома как можно скорее. Спаси отца, Луи, Линду, Бенедикта! Ведь и их тоже ждет ужасная судьба! Тень сомнения коснулась лица Корделии — но лишь на мгновение. — Да что с тобой такое? — спросила она сердито. — Ты с самого начала хотела, чтобы я приняла свою судьбу. Думаешь, это было легко? Совсем нет! Но знаешь, что во сто крат тяжелее? Что совсем-совсем невозможно? Отказаться от нее теперь! Клара взвыла, закрыла лицо руками. — Этот кошмар не должен быть твоей судьбой! Он никогда ею не был! Это я виновата во всем! Только я! — Возьми же себя в руки! — в голосе Корделии слышалось презрение. — И не притворяйся идиоткой. Ты давно всё поняла. Сама сказала мне: «Ты ничего не сможешь изменить», помнишь? Что же теперь, отречешься от собственных слов? А хотя, — она заговорила тише, — ты ведь тоже была не совсем права. Дело не в том, что не смогу, а в том, что не захочу. Клара опустила руки и глубоко вдохнула. — Я не сдамся. Я заставлю тебя вернуться. Ночные грезы исчезают при свете дня, знаешь? Если всё закончится сейчас, ты не пожертвуешь всем ради девушки из сна. Губы Корделии дрогнули, она покачнулась, подалась вперед, обхватила Клару за ноги. — Не оставляй меня, — прошептала она с душераздирающим отчаянием. — Не уходи. Впереди еще столько часов. Мне страшно… Клара зажала рот руками, чтобы сдержать истошный вопль, и он глухо разбился где-то в груди. Глаза Корделии потемнели, зрачки почти залили светлую зелень, и Клара с ужасающей ясностью осознала: да, это лицо Госпожи. Дрожащими руками она обхватила голову Корделии и применила Чары убеждения. Возвращайся в Город магов. Спасайся. Никогда не вспоминай обо мне. Корделия отпрянула, почти упала навзничь. Серпента подскочила на месте, навострила уши. — Колдуешь против меня? — прошипела Корделия в ярости. — Да что ты о себе возомнила? Ты хоть представляешь, какие силы на моей стороне? — Представляю, — грустно ответила Клара. Она видела: ее чары задели Корделию. Та боролась и побеждала, но победа была нелегкой: гримаса боли искажала прекрасные черты, делая их почти неприглядными. Серпента подошла к хозяйке и потерлась о ее руку. — Я никогда не сомневалась. Всегда знала: твоя сила исключительна, — сказала Клара. — Но всё же ты не хозяйка Оливийского сада. Мне придется этим воспользоваться. Она отступила на шаг, а потом изо всех сил бросилась вниз с холма. Одно мгновение — и уже была посреди лантийских ферм, но и здесь голос Корделии звенел в ушах, ее паника вибрировала в солнечном сплетении: — Нет! Не ходи к ней! Клара! Вернись, Клара! Нельзя возвращаться. Нельзя обернуться. Цепляясь за новую цель, Клара бросилась к бесконечному кладбищу. Казалось, это не она бежит, а услужливо опустевшие улицы сами собой уносятся из-под ног, и, когда густой лес, ведущий к мрачному двойнику Дома ночных кошмаров, обступил ее со всех сторон, никаких могил на пути не возникло. Клара поежилась. Казалось, ее ждали в гости так сильно, что разрешили прийти без гостинцев и даже предложили подвезти. Как и в прошлый раз, она поднялась по заросшему деревьями склону на вершину холма и вышла к знакомой ограде. Теперь ворота и двери были распахнуты настежь. Пытаясь задушить дурные предчувствия, Клара миновала сад, коридор и наконец вступила в полумрак гостиной. — О, опять ты? Как быстро. Оливия сидела на том же диване за прежним занятием: бесконечным тщетным шитьем. Свечи в двуруком подсвечнике горели тонким, прямым, неподвижным пламенем. — На самом деле, прошло много месяцев, — заметила Клара, садясь напротив. — Правда? — спросила Оливия с веселым удивлением. — А, по-моему, ты только-только выскочила за дверь. Бежала как ошпаренная. Эхо твоих шагов даже не успело затихнуть… У Клары оставалось слишком мало времени, чтобы обращать внимание на издевки. — Послушайте, уже пора. Вы обещали помочь… Вы ведь тоже хотите спасти Корделию? Верните ее. Заставьте спастись. Моя магия бессильна… — Куда ты так торопишься? — спросила Оливия ласково. — Времени достаточно. Она подняла голову, и длинная рыжая прядь упала ей на плечо. Капюшон приподнялся, обнаруживая узкий подборок, аккуратные губы и вздернутый нос. Оливия больше не пыталась скрыть своего лица. — Корделия будет здесь с минуты на минуту, — прошептала Клара в отчаянии. — Корделия? — хмыкнула Оливия. — Эгоистичная, самонадеянная девчонка! Правда веришь, что ты для нее то же, что она для тебя? — Мне всё равно. — Клара едва сдерживала слезы.— Мне ничего не нужно. Спасите ее, если можете. — Какая ты хорошая девочка, — восхитилась Оливия. — А я-то сомневалась. Думала, цена окажется для тебя слишком высокой. Что ж, недооценила. Я даже не буду ничего объяснять. Ты всё поймешь сама. С этими словами Оливия скинула капюшон с головы, и Клара, забыв, как дышать, вжалась в диван. Пусть в глубине души она давно знала, но сейчас, глядя в собственное лицо, такое знакомое и такое бесконечно чужое, не могла не чувствовать себя ограбленной, опустошенной, уничтоженной. Пламя свечей отражалось огненными черточками в зеленых глазах ее двойника. Нет. В глазах оригинала… — Кажется, я так и не представилась. Оливия де Тенебра. Приятно познакомиться. Она протянула маленькую худую руку. Едва понимая, что делает, Клара сжала ладонь, неотличимую от ее собственной. — Наверное, я всё же поясню. — Оливия улыбалась. — Оливийский сад — мой склеп. Моя душа почти восстановлена, но ты видела, во что превратилось мое тело еще задолго до твоего рождения? Кому нужна такая оболочка? Корделия не желала мне такой участи. Ей пришлось потрудиться, чтобы найти двойника — так много вариантов событий, так много кровавых жертв… Но ты сама должна впустить меня. Впусти меня, и я спасу Корделию. Впусти меня, и Оливийский сад, выполнив свое предназначение, прекратит существование. Клару трясло. Сейчас, увидев свой самый страшный кошмар воплощенным, она знала только одно: это всё ложь. — Кстати, вот портрет, который Корделия не захотела тебе показывать. Оливия щелкнула пальцами, и занавеси на картине у нее за спиной раскрылись. Клара вскочила на ноги и бросилась к портрету. Не то, чтобы ей действительно было интересно, но видеть, как двойник снова и снова кривит губы в эту мерзкую усмешку, становилось невыносимо. Однако на портрете было всё то же самое — те же плащ и прическа, та же гнусная ухмылка на губах, те же огненные черточки в глазах… — Мы так долго ждали тебя, Клара. — Двойник обнимал ее за плечи, его дыхание щекотало шею. — Если бы ты слышала крики моей девочки, когда она просыпалась в слезах и звала маму, которая не могла ее утешить! Бедное осиротелое дитя. Неужели ее крики наконец услышаны? Ты и сама знаешь, что это — твое предназначение, правда? — Двойник гладил ее волосы, ногти больно царапали кожу. — Ты не создана, чтобы быть сама по себе. Такая зависимая, такая ведомая, такая пустая… Впусти меня, отдай океану свою бесполезную душу, и никто не заметит разницы. О нет, конечно, заметят. Перемены к лучшему всегда заметны. Клара рывком обернулась, но двойник будто и не заметил ее ярости. Он с плотоядной жадностью трогал ее лицо, и, хоть свечи остались на столе, их отблески по-прежнему блестели в его глазах. — Мы ведь уже встречались, помнишь? На болотах. Сердце Эскиля услышало мольбу Корделии — такую горькую и отчаянную даже спустя много-много лет! Оно предложило выгодный обмен: бесполезную игрушку — на недостижимую мечту! Тогда не получилось, но… — двойник мерзко хихикнул. — Знаешь, как дети обращаются с игрушками? Бьют, отрывают руки и ноги и, в конце концов, выбрасывают. Но хорошие игрушки навсегда остаются верными своим маленьким хозяевам. А ты ведь самая лучшая игрушка, правда? Будь же полезной Корделии в последний раз. Я позабочусь о ней. Обещаю. Двойник ощерил зубы, потянулся ко рту Клары, и она ударила его по лицу с поразившей ее саму силой. Противник рухнул на пол кучей тряпья, и Клара бросилась на него сверху. «Убить, удавить, раздавить», — стучало у нее в голове. — Лживое отродье, — рычала она, отбивая руки о морду мерзкой твари. — Исчадие ада. Как тебе удалось одурачить меня хоть на секунду?! Оливия не мать Корделии, а ты не она. У нее никогда не было зеленых глаз! Только у меня и у Корделии! Проклятый вор! Говоришь, Корделия плакала, звала мамочку по ночам?! Какая же чушь! Да она скорее бы изорвала подушку в клочья! И зачем тебе, черт подери, мое тело, если ты собираешься спасти Корделию? Ведь тогда меня никогда больше не будет! Она подавилась ненавистью, замолчала и стиснула руки на шее проклятого двойника. А в следующий миг задыхалась уже не только от ярости. Запал чуть поутих, и Клара с ужасом осознала, что у нее горят не только руки, но и лицо, будто ее только что сильно избили. Из груди вырвался задушенный хрип, и ее руки сами собой разжались. Противник воспользовался заминкой и мгновенно оказался сверху. Он не обрушился на Клару ответными ударами, но снова потянулся к ее лицу избитой мордой. Ей хватало силы, чтобы удержать, но не хватало, чтобы оттолкнуть. В этот миг совсем близко послышалось истошное «мяв», и белый вихрь налетел на двойника, сбивая его прочь. Клара поднялась, успела увидеть, как Серпента зубами и когтями разрывает шею врага, и сильнейшая боль снова свалила ее с ног. Клара врезалась в высокий шкаф, и на нее посыпались мелкие вещицы и что-то крупное, больно ударившее по плечу. Она пошарила по полу в поисках упавшей вещи и отыскала кинжал с прямым клинком и деревянной рукоятью. Точно. Это ведь тот самый, который Госпожа использовала для тренировок. Как он здесь оказался? Вертя кинжал в руках, Клара огляделась — двойник сидел на полу у дивана. Его черты по-прежнему повторяли ее собственные, но она отказывалась признавать в ненавистной морде свое лицо. Его шея была разодрана и исцарапана, и Клара знала: у нее те же раны. Серпента сидела на полу между ними и время от времени шипела на врага. — Вижу, ты уже не так сильно хочешь спасти Корделию, — заметил двойник. — А так торопилась. Знаешь, я ведь всё еще могу… — Замолкни! — огрызнулась Клара, и Серпента помогла ей яростным шипением. — Ты ничего не можешь! Ты всего лишь безымянный залетный демон. Оливийский сад никогда тебе не принадлежал. — Чей же он? — издевательски протянул двойник. — Неужели твой? — Конечно, нет. Он… Клара взглянула на Серпенту, потом — на оставленный на спинке дивана платок, и озарение ударило ее не хуже слетевшего с полки кинжала. — Ну конечно, — пробормотала она. — Конечно… — Что? — Имя хозяйки — на твоем платке. Двойник неохотно потянулся к шитью и развернул его. — Можешь ничего не говорить. — Клара всё еще вертела в руках кинжал и не смотрела не демона. — Видишь, ее имя не меняется? Эти буквы проживут еще очень и очень долго. А с другой стороны? Буква «К». Это наши имена — мое и Корделии. Всё кончено. Круг больше не замкнется. Она еще раз посмотрела на кошку. Да, всё так. Серпенту никто не называл. Корделия забрала ее из воды вместе с именем, и Серпента никому по-настоящему не принадлежит. Но Оливийский сад принадлежит ей. — Может, и так, — зло процедил демон. — Вот только твоя кошка ничего мне не сделает. Как видишь, она дорожит тобой. — Ничего. — Клара погладила Серпенту. — Когда придет Корделия, ты изменишь форму. Чем ты пугаешь ее? Думаю, чем-то хрупким… — Корделия, — повторил двойник язвительно. Клара подняла голову — жуткие вертикальные огоньки снова зажглись в вероломно украденных глазах. — Ты называешь меня демоном? — продолжал враг вкрадчиво. — Может, и так. Но знаешь ли ты, что из себя представляет твоя ненаглядная Корделия? — Знаю, — глухо откликнулась Клара. — Кто же она? — Самая могущественная ведьма всех времен. — Ох, так ты поняла, что она… — Обладает моим даром? Магией живой и мертвой воды? Да, Корделия умеет возвращать мертвых к жизни. — Клара не могла скрыть раздражения, потому что боялась последующих вопросов. Боялась ответов, которые у нее были. — И кого же она вернула? — Девушку из Лантии, жену главы. — Как благородно, — ухмыльнулся демон.— Кого же еще? — Своих слуг, — выдохнула Клара. — Даже сквозь чернейшее проклятье сумела удержать их души на земле. — И? — И… — Клара запнулась. Она больше не говорила с демоном. Она должна была ответить самой себе. — И всю общину магов, безвинно загубленную люцидийской знатью. Вернула их сильными и… проклятыми. — Всё еще думаешь, демоны самые ужасные создания в мире? Легкие шаги в коридоре заглушили вопрос, а в следующий миг Корделия ворвалась в комнату. — Клара! Клара, ты здесь? Она приблизилась, и ее взгляд первым делом упал на двойника. Мгновенно кожа на украденном лице начала чернеть и расползаться, волосы из тугих кос расплетались сами собой. Корделия в ужасе закричала, врезалась в стену с портретом и сползла вниз, закрывая голову руками. Еще несколько бесконечных секунд Клара всматривалась в свое изуродованное лицо, а потом закричала: — Нет! Корделия! Я в порядке! Ты не должна отворачиваться. Корделия опустила руки, бросила на нее быстрый взгляд и в следующий миг уже стояла на ногах, а под ее взглядом демон рассыпался в безногий длинноволосый скелет. — Почему я не избавилась от тебя раньше? — Корделия одним ударом снесла голову обмякшему мертвецу, но череп так и не коснулся пола. Костяное тело рассыпалось черным порошком, который мигом свернулся в крошечный чернильный комок. Тот попытался укатиться во мрак комнаты, но Серпента бросилась на врага зубами и когтями и мгновенно его проглотила. Клара с трудом поднялась на ноги. Корделия прислонилась к дивану, держась за грудь. — Не могу поверить, что я не распознала эту тварь раньше, — пробормотала она и заметила оставленный на спинке дивана платок. — О, ее шитье… Корделия развернула клочок ткани, и ее глаза расширись от удивления. Она провела большим пальцем по вышивке, будто проверяя подлинность, а потом со словами «Получается, это твое» опустилась на колени рядом с Серпентой и повязала кошке платок на шею. — Что… что ты делаешь? — с трудом спросила Клара. Ее била дрожь. — То, что должна, — ответила Корделия. Она была пугающе спокойной. — О, надо же, папин кинжал… Где ты его нашла? Она протянула руку. Клара только сейчас осознала, что по-прежнему сжимает кинжал, и отдала его безропотно, хоть и с чувством приближения неизбежного конца. — Идем. Корделия протянула ей другую руку, и Клара приняла ее с той же обреченной покорностью. Она бросила случайный взгляд на недавно обнажившийся портрет и увидела только обугленные пятна на месте лица, издевательски повторившего ее черты. А потом Корделия потянула ее прочь. На пороге комнаты она щелкнула пальцами, и обе свечи в двуруком подсвечнике погасли. В глубине души Клара знала: сама комната тоже погасла. В ней нет смысла, когда ее не видят. Они брели в тишине и темноте холла к квадрату блеклого света, и, кроме своих шагов и Корделии, Клара различала за спиной невесомую поступь Серпенты. — Одумайся, — прошептала она. — Еще есть время. Ты еще можешь спастись. — Моя бедная Клара, разве ты не понимаешь? На мое спасение никогда не было дано ни единой минуты, — ответила Корделия. Ее лицо и волосы мягко серебрились во мраке. — Неужели ты будешь просто сидеть и ждать смерти? — Конечно, нет. У меня еще много дел, ты сама понимаешь. Я… услышала обрывок твоего разговора с той тварью и кое о чем вспомнила. Да… мне еще надо совершить одно великое злодейство. Но волноваться не о чем. Времени хватит, как хватало несметное число раз до сих пор. И, конечно же, всё получится. Потому что уже получилось. Клара помертвела, и силы оставили ее. Если бы не Корделия, она бы ни за что не выбралась из ужасной копии Дома ночных кошмаров. В саду Корделия выпустила ее руку, и Клара обессиленно опустилась на траву. Серпента села чуть в стороне, ее хвост беспокойно подрагивал. Корделия замерла на полпути к ограде, разыгравшийся ветер трепал ее волосы. — Серпента, — взмолилась Клара, — помешай ей. Она погубит себя. — Бесполезно, — откликнулась Корделия. — Серпента может быть более могущественной, чем ты или я, но думаешь, она понимает, что значит «погубить»? Смирись, моя воля ей ближе твоей, ведь мы с ней разделили столько одиноких лет… И скоро всё начнется с начала. Клара стиснула зубы. У нее оставался последний шанс. — Но ты-то всё понимаешь! — в отчаянии закричала она. — Почему, Корделия? Неужели тебе не жаль отца и остальных? Корделия помрачнела, опустила взгляд. — Их судьбы уже не изменить. — Нет, ты можешь! — настаивала Клара. — Только сейчас! Подумай, что случится. Сколько людей погибнет, сколько будет страдать… Корделия сощурилась и поджала губы, на ее лице появилось ожесточение. — Опять тревожишься о каких-то безликих чужаках? — Чужаках… — горько повторила Клара. — Вовсе нет. Я думаю только о тебе. Я готова стереть весь теперешний мир, чтобы спасти тебя от страданий. Я не хочу! Ты не заслужила… Лицо Корделии смягчилось. Она подошла к Кларе и коснулась ее плеча. — Ну конечно же, заслужила, — сказала она ласково. — Всё-всё. Сполна. Мир, в котором у проклятия не будет начала, а значит, и конца? Или мир, в котором тебя нет и никогда не будет? Думаешь, я соглашусь? — Да какая разница? — всхлипнула Клара. — Разве я не твоя выдумка? — И, ища защиты от страшных слов, она обеими руками вцепилась в лежащую у нее на плече руку. — Даже мое имя составлено из букв твоего! — Для моей выдумки ты слишком много мне противоречишь, — улыбнулась Корделия. — Но ты ведь… сама говорила, что мы не можем быть вместе. Ты… другая ты отпустила меня. — Неужели… неужели ты не понимаешь? — лицо Корделии потемнело, голос впервые дрогнул. — Я отпустила тебя, чтобы ты вернулась ко мне! Но… — она с видимым трудом взяла себя в руки, — но сейчас можешь вернуться. Я не дам помешать, но можешь не смотреть. Ты можешь вернуться сейчас… — Нет, я тебя не брошу, — прошептала Клара, крепче сжимая ее руку. — Хорошо, — спокойно согласилась Корделия, мягко высвободилась и отступила назад. — Знаешь, я столько всего боялась: смерти, одиночества, своего дара, здешнего моря, даже тех жалких костей… Но демон показал мне. Теперь остался только один страх: потерять тебя. Я больше не буду цепляться за истлевшие кости, смешаю свой дар с некромантией для величайшего чуда жизни и смерти, приму мучительную смерть и проведу долгие годы в одиночестве! А сейчас позволю морю явить свой истинный облик и призову его в свидетели и помощники! В поблекшем свете блеснул клинок, а следующую секунду по запястью Корделии заструилась вода. — Что ты творишь? — в ужасе прошептала Клара, пытаясь подняться на ноги. А Корделия тем временем рассекла кинжалом второе запястье. — Обнажаю свою суть, — прошептала она, задыхаясь. — Видишь, какова? Море чует… Этот холм выше всего остального сада, и, когда вода придет сюда, уже ничего не останется. Глупый демон, — добавила она со злостью. — Мой настоящий дом не стоит на холме… Корделия закрыла глаза, одним точным ударом разрезала себе горло, и хлынувшая потоком вода мгновенно промочила ей плащ, начала растекаться по саду. Клара закричала, но даже если бы она и могла подняться, зазвучавший следом голос сразу бы пригвоздил ее к земле. Говорила Корделия. Но не только она — тысячи невесть откуда взявшихся голосов слились в один, расползлись во все стороны оглушительными неблагозвучными аккордами — хлесткими, резкими. Клара очень хотела зажать уши, но отчего-то не могла, и она слушала и слушала, пока помимо воли не начала кое-что понимать в многоголосии. Нет, слова не обрели смысла, но Клара узнала жутковатый напев: звучавший язык явно был родственен тому, на котором Вит читал заклинания. Язык правды. Язык, лишенный всякой красоты. Корделия обхватила себя руками, ее глаза горели зеленым пламенем. Серпента подбежала к хозяйке, села рядом, и Клара увидела: в глазах кошки беснуется тот же огонь. А тем временем мир погружался во тьму: ограда уже исчезла, черная пустота принялась пожирать дом. И Клара чувствовала воду. Не слышала, но ощущала солоновато-горький запах — почти как кровь. Корделия охрипла, замолкла, согнулась пополам. Раны и заклинание ее измучили, но она выпрямилась, закричала, и услужливая тьма, внимая ей, дала силу ее голосу: — Они уже идут. Те, кто лелеют смерть в своих сердцах! Но мое сердце глубже. Никто не узнает, сколько гнева я скопила, но все ужаснутся, когда он вырвется на свободу. Пусть сегодня восстанут убитые без причины, и каждая капля крови обернется рекой. За первого — год кровавых мук, и следующий удвоит срок, а когда прольется моя кровь, — срок учетверится, проклятый круг замкнется и начнется, и все убитые после станут убийцами. Те, кто восстанут из мертвых в круге Солнца, убоятся прямых лучей, и сердца их сохранят уязвимость, но кровь живых дарует бессмертие, невиданную силу и запечатает проклятие… до самого конца… Она захрипела, упала на колени и в исступлении выдохнула: — Мучения — для мучителей, смерть — для убийц… — обессиленно ткнулась лбом в землю и прошептала: — Мучения, смерть — для меня… — Корделия! Оглушенная, Клара пришла в себя, но ужасные слова всё еще отдавались у нее в ушах. Она наконец смогла подняться, бросилась к Корделии и упала рядом на колени. — Корделия! — она зашлась в рыданиях, притянула к себе Корделию, и та прижалась к ее груди и крепко обхватила руками. Она была насквозь мокрой. — Почему? Почему? — шептала Клара, покрывая холодный лоб поцелуями и слезами, зарываясь пальцами в гладкие пряди. — Осталось еще кое-что, — прошептала Корделия. — Если буду знать, по какой узкой и опасной тропе иду, могу оступиться. Когда вода подойдет совсем близко, я отдам Серпенте воспоминания обо всем, что здесь случилось, чтобы она вернула их, когда всё сбудется. Клара огляделась — вода уже была здесь, почти подобралась к ногам. И что-то бесконечно бурлило, вращалось и вспыхивало тысячами оттенков в прозрачных глубинах. Хаотично искривленные линии и невозможные фигуры бесконечно сменяли друг друга, и ее исступленный разум наделял их своими смыслами. Это было совсем, как видеть горестный лик в бесстрастной Луне, или хороводы ангелов и чудовищ в бессмысленном узоре ковра, или слышать свое имя в невнятном гуле толпы. И постепенно все ангелы и чудовища оказались стерты, и осталось одно лицо и одно имя. — Не смотри слишком долго. — Корделия коснулась ее щеки. — А то не сможешь отвернуться. Клара грустно улыбнулась. Она видела: черная пустота стерла почти все, смешалась с водой со всех сторон, и лишь для них троих еще оставался небольшой клочок реальности, где свет и тени были нетронуты. А потом окружающая тьма дрогнула, и трепет разошелся волнами во все стороны — в бесконечность. Наверное, он увлек за собой все ужасы и тревоги мира, потому что сделалось звеняще тихо. И в этой тишине Клара могла бы забыть обо всем на свете, кроме руки Корделии, дрожащей на ее щеке. — Что произошло? — прошептала она. — Наверное, время остановилось на перепутье. Но выбор уже сделан. Корделия подхватила Серпенту, подалась вперед и прижалась лбом ко лбу Клары. — Почему? — повторила она. — Сколько раз ты спросила сегодня? Какая ты глупая, Клара. Неужели думала, что в этот раз я могу выбрать не тебя? Я всегда-всегда буду выбирать только тебя. И всегда буду ждать и защищать тебя. С днем рождения и… прощай, любовь моя, — и с этими словами она крепко поцеловала Клару в лоб. Клара успела увидеть, как странно дернулись тени, а в следующий миг густая, вязкая, мокрая тьма увлекла ее за собой. И она летела в бездну отчаяния, утопая в слезах, захлебываясь криками и изнывая под тяжестью несказанных слов и несделанных дел, а истошное мяуканье Серпенты всё еще звучало в ушах. И в тот гадкий миг, когда Клара смирилась с тем, что от этого кошмара ей никогда не проснуться, она ощутила на груди полузабытую, но такую знакомую, такую настоящую тяжесть. Тяжесть выпустила когти. Клара попыталась спихнуть кошку, дернулась и открыла глаза. Она сидела в кровати в своем доме. В комнате было темно, но бледное небо в просвете между облысевшими ветвями обещало скорый рассвет. Клара провела рукой по груди и шее. Казалось, она забрала из Оливийского сада всю боль, но от поцелуя Корделии остался только призрак, который слишком быстро таял на лбу. Неужели это всё? Огляделась — Серпенты в комнате не было. Конечно. Чего она ждала? Кошка осталась с Корделией. Или с Госпожой? Клара не имела ни малейшего понятия, где провести грань. Она только знала, что потеряла одну из них. Но как это возможно? Ведь ее любовь всегда была единственной… Неужели она потеряла всё? Темнота, прежде не пугавшая, сделалась невыносимой, и Клара зажгла свечу, окинула домик случайным взглядом и… едва не упала с кровати. Она снова и снова терла опухшие глаза и неверяще таращилась на стену. Там она отчетливо видела свою длинную и тонкую тень — несомненно, не менее огорошенную, — а рядом с ней сидела такая же длинная и бледная тень кошки.