Слепой Скульптор

      Их знакомит Кано. Он приводит в квартиру к Арато этого (как он говорит) рыжего и пушистого, говорит, что за окном вечер, а Арато только недавно потерял зрение и теперь с ним было бы неплохо посидеть, но он сам занят — страшно занят, надо бежать! — и пусть на эту ночь останется брат. Рыжий брат черного, как смоль, Кано.       Если волосы Кано — это мягкая и теплая вода, струящаяся сквозь пальцы, то у брата — жесткие пряди, которые вот-вот рассекут руки. Длинные, собранные в косу, и, кажется, даже не расчесанные особо перед этим. — Привет, — и голос красивый. Был бы, если бы не хрипел сорванными связками. — Я — Май. Просто Май. — Привет, просто Май, — а что еще ответить?       Они сидят в тишине. Арато предсказуемо начинает проваливаться в сон, стараясь не засыпать. — Кано говорил, что тебя нужно будить или сидеть рядом, когда спишь, — жесткая ладонь ложится ему на спину. — Спи, я буду здесь. Он рассказывал, как тебя разбудить в случае чего.       Почему-то ему хочется верить, и Арато, уставший за три дня без сна, закрывает глаза, соскальзывая в темноту. Он успевает почувствовать, как Май перехватывает его, поддерживая безвольно падающую голову, а потом — тьма и тишина, которую рассеивают фары.       Машины, машины — летят навстречу, выхватывая из сумрака смеющиеся глаза матери, отчаянно пытающегося не заблудиться в трех соснах отца… Они тогда гуляли по лесу до самого утра, а потом вышли к трассе, и шли вдоль нее, смеясь и рассказывая друг другу сказки.       А еще ему снится, что рядом идет сестра — светлая, улыбчивая девчонка с золотыми глазами, как у него самого. Она держит его за руку, помогая идти, и поит его уже остывшим травяным чаем из термоса.       Еще он видит небо. Огромное и звездное, его не засвечивают фары — почему-то он помнит его именно таким. Как тогда, зимой, когда он только познакомился с Кано на катке, чуть не оставив того со сломанным носом…       И визг тормозов — слишком близко. И то, как вспышкой заливает глаза темнота. И… — В небе звездочка горит, светит нам из той дали… — голос похож на путеводную нить, вырывающую его из кошмара, и Арато цепляется за нее, рвется вверх и вперед, туда, где звучит этот низкий, хриплый голос, и где рядом чувствуется тепло чужого тела. — Ночью путник видит свет, зная — будет он согрет…       Он просыпается. Май сидит рядом с ним, и, судя по тому, что ветер из приоткрытого окна не ощущается — кресло придвинуто к кровати. Лица Арато еле ощутимо касаются пальцы, кожа на которых огрубевшая и плотная, как джинса по сравнению с атласом и шелком. — Проснулся? — песня прервана, но она больше и не нужна. Кажется, Май улыбается. — Сейчас принесу воды, а то я тут пока переставил все. Утром верну на место.       Он и правда возвращается через минуту, и вкладывает в ладони Арато кружку — как догадался выбрать именно эту, с чуть щербатым краем? — Пей, скульптор, — с улыбкой, различимой даже на слух, говорит Май. — Скульптор? — У тебя руки такие… уверенные. Я бы не удивился, если бы ты был скульптором или музыкантом. Прямо как Кано, только у того мозоли на подушечках от струн.       Арато молчит, пьет холодную сладкую воду и протягивает кружку обратно. — Спасибо… — А теперь — спи. У меня были младшие братья, так что не беспокойся, ты не первый, кого мне подсовывают на ночь глядя. — А откуда ты знаешь про колыбельную?.. — Кано рассказал. И, как уже говорил — не беспокойся. Дальше меня это не пойдет, как и то, что ты мне расскажешь. Спи, говорю.       Арато снова засыпает. И в эту ночь больше не видит снов.

***

      На третий день Май вызванивает Кано и шипит ему в трубку что-то про бои, про сорванные ставки, про отношения… И откладывает телефон, как только Арато просыпается.       Арато засыпал у него на коленях, положил голову с повязкой на глазах на тонкую ткань, проложенную для удобства поверх бедер. Он помнит, что Май гладил его по голове, напевал ему эту колыбельную — про звезду, что светит в ночи, и он тогда заснул и спал почти без кошмаров, только один раз проснулся ночью, но Май принес ему воду все в той же кружке, и он снова спал. Май, похоже, ловит обрывки сна по ночам, иначе как еще объяснить то, что почти всегда он готов ответить на любые вопросы?       Май улыбается. Этого не видно, да, но это слышно в голосе. Он становится чуть теплее, мягче и более ласковым. Видимо, и вправду привык сидеть с детьми, раз спокойно выполняет все просьбы и при этом остается все таким же светлым и теплым, как солнечный свет.       Май даже на солнце его вынес — и не сбежал, глядя на то, как жадно впитывает золото разодранное лицо. Глаза под повязкой — точнее, пустые глазницы, не смогли спасти ему зрение, как бы ни старались, и Арато пытается щуриться по привычке, но нет, только темнота под навсегда распахнутыми веками.       Слепой Скульптор — вот как его зовет этот медный гигант. Май и правда выше его, Арато достает ему только до середины плеча, когда встает в полный рост, и это почему-то кажется смешным и милым. Как котята. Одного такого он даже держал когда-то, а потом котенок убежал, и его не нашли. Может, и правда лучше ему в старых садах к югу от города? Арато все равно пока что лучше не заводить зверей, чтобы не навредить случайно.       Играть не выходит. Руки, покрытые свежими швами, не хотят слушаться, превращают любую музыку в шум, но Арато понимает — это ненадолго. Сможет потом снова петь, снова играть на гитаре, которая стоит в углу (если только ее никуда не сдвинул Кано)… но не хочется. Как только он пытается петь, в голове сразу возникают воспоминания — вот под эту песню сестренка, смеясь, учила его танцевать, а под эту отец принес матери серьги из черных камней и белого золота. — Слушай, Май, ты же старший, да? — внезапно спрашивает Арато, когда они сидят на балконе. Ему самому еще сложно двигаться, тем более, что запомнить положение вещей в комнате он не может, и поэтому Май ходит с ним. Ведет за руку, подсказывает, куда наступить. Разве что в туалет Арато идет в одиночку, но и тут Май ждет его за дверью. — Да. Кано — второй сын. У него тоже, если честно, огромный опыт в сидении с детьми, — Май ерошит светлые волосы Арато, и оставляет пальцы в прядях, и это успокаивает внезапно начинающийся почему-то страх. — А кроме вас?.. — Да, еще и другие. Но нам с Кано пришлось труднее всех, потому что мама была совсем молодой, и папа — тоже. Меня еще успевали воспитывать, а вот Кано оказался полностью на мне. В пять-то лет уследи за младенцем… — Май смеется. — Мама еще, помню, ругалась на врача, которая давала ей советы, и на отца тоже, мол, его кровь плодовитая, через все преграды пройдет…       Он замолкает. Отца нет уже больше двух лет, но тоска иногда накатывает с новой силой. — Извини, я не хотел… — Все в порядке, Скульптор, — и вот как отучить его говорить так? — Это не первый раз, когда я о них вспоминаю.       Май поднимает Арато на руки, абсолютно неожиданно — и тот только замирает, но потом расслабляется. Не уронит. Май сильный. Ведь сильный же, да?.. — Лежи уж, не дергайся, — и опускает на кровать. И рядом — как знал — стоит все та же кружка с щербатым краем. Та, которую Арато выиграл у сестры в карты, и потом еще несколько дней гордился этим. Все бы отдал, лишь бы она вернулась. Пусть это все окажется кошмаром, пожалуйста!..       Тихие шаги Мая не слышны, когда он выходит из комнаты, оставляя Арато тихо плакать в подушку. Нельзя быть рядом в такой момент. Слишком больно — когда видит кто-то другой. И Арато даже благодарен ему за это.

***

      Потом снова приходит Кано. Они с Маем о чем-то ругаются на кухне — Арато не может нормально подняться, но это ничего, он сможет дойти, опираясь на стену; там, за дверью, Май говорит Кано, что тот совсем сошел с ума — выпускать из больницы откровенно больного; что Арато надо держать в палате и под надзором опытных врачей, а не одного старшего брата; что еще немного — и он перестанет справляться со всеми делами, которые сейчас на нем; что он готов помочь отвезти его в санаторий, где рядом с ним будет хорошая сиделка, и где…       Арато падает на пол. Шумно и тяжело. Ноги не держат, да, такое бывает, особенно когда тот, к кому успел привязаться за короткий срок, предлагает фактически бросить в больнице. Да, у Мая свои дела, как и у Кано, да, он волен уйти в любой момент, но… — Май, твою-то мать! — рычит Кано, резко распахивая дверь (стеклянные вставки в ней звенят, на кухне падает что-то бьющееся — и дверь ударяется о стену). — Какого хрена?! Больше не нашлось где и о чем поговорить?! Арато!..       Сознание Арато уплывает. Больно? Да, больно — подвернул ногу, когда падал, и теперь на ней разошелся шов, и болит. И холодно. Пол похож на лед, у Кано ледяные руки, и в этом холоде так хорошо и сладко спать, не просыпаясь, не видя кошмаров; так легко забыть все, что было, и больше не будет больно, страшно и темно; Арато улыбается, не чувствуя, как его пытается поднять невысокий Кано, и не реагирует, когда с пола его подхватывает Май. Он вообще ничего не ощущает. Ему холодно и легко, и он сам — льдинка, маленькая снежинка, которую вот-вот растопит солнце, чтобы он слился с тысячами подобных ему в весеннем ручье… — Арато, проснись, чтоб тебя… — кто-то его трясет, вливает что-то обжигающее в разжатые металлом зубы, заставляет глотать… Зачем? Оставьте его в холоде, пусть он наконец-то заберет неизвестно зачем оставшегося в живых, пусть судьба вершит свое дело, а он будет спать в снегу, разметавшись под завесой метели, и золотые волосы сольются с сугробом, когда их засыплет белоснежная пелена… — Арато!.. — Май? Не надо, я просто уйду, и ты иди своим путем, медный гигант с жесткими руками. Я уйду, я должен был уйти еще три недели назад, только вот зачем-то остался жив, а теперь — уйду… — Арато!!! Не вздумай сдохнуть, гад!       Почему Май ругается? Он же не хотел сидеть с ним, теперь это будет не нужно. Сердце вздрогнет еще несколько раз — и остановится испуганной птицей, и постепенно крики уйдут, и голоса затихнут вдали, и…       Кто-то разрывает на нем одежду. Кто-то кладет руки на грудь (больно!..) и толкает, вдавливая в жесткий пол, сжимая ребра. Ему больно. В груди что-то хрустит, и сердце… снова бьется, пока его сжимают ребрами, заставляя работать, и Арато кричит от боли — отпустите его в холод! Дайте ему умереть!!! — Арато, придурок! Не подыхай! — его вырывают из холода, и вокруг все окрашивается в алый, жаркий алый, больной алый, переходящий в гнилостный пурпур. — Не вздумай сдохнуть!!! Я же тебя сам потом убью, только живи, идиот…       На кожу падает что-то горячее. И еще раз. И еще… Кипяток застывает, превращаясь в льдинки. Это голос Мая? А это… он что, плачет? Зачем? — Я заставлю тебя выжить, слышишь? Хрен тебе, а не остановка сердца! Придурок малолетний, тоже мне, нашелся… — дыхание у него тяжелое, но руки все еще бьют по грудине, заставляя сердце биться. Май убирает ладони — и нащупывает пульс. Неровный, но есть, и Арато дышит сам, и даже словно смотрит на него из-под повязки. Нет, показалось. — Кано, отменяй вызов! Живой, — и уже тише, гораздо тише: — Как же ты нас перепугал, Скульптор…