"Раз, два, три и я влюбился!"
2 года назад Шумные аудитории гудят каждую перемену, и эта была не исключением. Лухан сидел в небольшой компании однокурсников, слушая очередную смешную историю, или то, как другу классно отсосала девка с их потока в кабинке грязного и вонючего сортира. Лухан вновь заходится смехом, как и друзья, наклоняясь вперёд, бьёт себя по колену, показывая тем, что история зашла. Сейчас он обычный студент юридического факультета, такой же, как все присутствующие в этой аудитории, со своими проблемами, мечтами и планами, но вечером он как всегда станет зажигалкой клуба, будет крутить худыми бедрами у шеста и похотливо поглаживать собственное тело, изображая из себя то, что так хотят. Вот уже на протяжении полугода он работает в «Cassiopeia», живёт двумя совершенно разными жизнями. Кажется, он уже сам запутался, где он настоящий, где его настоящая жизнь. Но несмотря на это Лухан продолжает так жить, продолжает притворяться и врать о хорошооплачиваемой подработке, продолжает подставлять свой зад каждому, кто его оплатил на час, а может, и на всю ночь, продолжает притворно-сладко стонать, продолжает уверять себя, что когда закончит институт, закончит и со всем этим безумием. Устроится на работу по специальности и найдёт девушку, хотя и сам уже не уверен в собственной ориентации, ибо как назвать то, что его тело отзывается на грязные и грубые ласки мужских рук? Оправившись от приступа смеха, блондин с отливом розового на волосах откидывается на спинку деревянной скамьи, ещё изредка пропуская смешки, вытирает с уголков глаз выступившие слёзы. Взгляд скользит к началу аудитории, куда в раскрытые двустворчатые, деревянные, массивные двери входят двое редкостных отморозков их группы. Высокие и хорошо сложенные телом парни в развалочку проходят до стойки, где обычно стоит профессор, объясняя тему лекции, стучат по небольшому микрофону, переглядываясь между собой и ухмыляясь, привлекая внимание сидящей группы. Коренастый брюнет прыскает в кулак, смотря на Лухана, что сидит посередине одного из ярусов: — Хэй, слышали что говорят? — парень щурит лисьи глаза, ухмыляясь, группа притихает, концентрируя все внимание на двух парнях, — Недавно нашего стесняшку Лухана видели в приват-клубе для богатеньких каннамских детишек! Группа удивлённо покосилась на парня, что сейчас застыл, боясь представить, что эти двое выкинут. — И ладно, если бы он просто пил с какой-нибудь богатенькой девушкой… — одним движением руки, зачесав спадающую на глаза челку, как-то наигранно выдохнул брюнет, — но наш как мы все привыкли считать стесняшка подставляет свой зад богатым толстосумам! Танцует у шеста, раздвигая худые ножки! Слова ударяются о стены аудитории, ударяются в голове Лухана, побледневшего, будто безжизненного. Группа сразу же бурно начала обсуждать информацию, девушки хмурили аккуратные бровки, парни смеялись, кто-то косился на Лухана, облизывая тонкую кожицу губ. — Лухан, это правда? — потормошив за плечо блондина, спросил один из друзей, обеспокоенно смотря, и Лухан может поспорить, что если скажет «Да», то это последний раз, когда с ним разговаривают друзья, бывшие друзья. «Шлюха, да?» Лухан ничего не успевает ответить, как по аудитории вновь проходит этот сладко-тягучий, словно мёд, голос: — ЛуЛу… — с придыханием тянет брюнет, — так какой ты на самом деле? — Хэй, отсосешь мне, шлюшка?! — сразу слышится с другой стороны. — Лухан, не правда же ведь, да? — не отстает друг, громко сглатывая, нехотя мириться с тем, что блондин никак не реагирует, не говорит, не отвечает ему на этот вопрос. Тонкие пальцы сжимаются и разжимаются, будто это сможет помочь безумно быстро бьющемуся сердцу. Лухан видит этот насмешливый, довольный взгляд брюнета в начале аудитории. Блондин подрывается со скамейки под вопросительные взгляды, срывается с места, исчезая в институтском коридоре.***
Лухан больно бьётся головой о бетонную стену, чувствуя лёгкое головокружение, как чужие шершавые руки грубо исследуют его тело, такое сейчас вялое, он ничего не может сделать и на секунду даже думает о том, чтобы просто сдаться, пережить. — Так ты и вправду шлюха! — восклицает один из компании насильников, насмешливо скользя карими глазами по оголенному бледному торсу и хмыкая собственным мыслям, когда замечает недалеко разорванную, лежащую на полу рубашку китайца. — Станцуешь для нас, а? — тянет второй, легко расправляясь с пряжкой на скини-джинсах Лухана. И блондин невольно жалеет, что вообще их сегодня надел, уж больно много взглядов его ноги привлекали. Китаец негромко хмыкает, криво ухмыляясь, пытаясь сфокусировать взгляд на том, кто спросил: — А денег-то хватит оплатить? Нежную кожу щеки обжигает удар. Пощёчина чуть ли не выбивает из Лухана душу, оставляя красный след. — Ты сегодня устраиваешь акцию — «бесплатно подставляю свою дырку каждому желающему!» — и снова громкий гогот. Боксеры летят вниз, туда же к штанам, — ты посмотри… Настоящая шлюха! Блондин уже не понимает, когда оказывается на коленях перед главарём компании, почти дыша в оттопыренную ширинку. В груди не чувствуется сердца, будто оно и не бьётся вовсе. Горько, грязно… Он чувствует себя гадко, противно, будто на голову вылили ведро помоев. Так и должны чувствовать себя такие, как он? Лухан поднимает мутный взгляд на лицо коренастого брюнета, перед которым стоит на коленях, медлит. — Чего? — вскидывает брови парень, — поработай своим грязным ротиком, а потом я тебя хорошенько трахну, как раз посмотрим, насколько ты испорчен… — Кто тут испорчен, так это ты, — шепчет одними губами блондин, пытаясь сглотнуть горький комок в горле. Тошнота сама собой подступает. — Чего ты там пищишь, комарик? — брюнет подается бедрами вперёд, скользя жёсткой тканью джинс о бледную коду щеки Лухана. — Давай! Иначе… Блондин послушно скользит тонкими пальцами по ширинке вниз, высвобождая возбуждённый орган, не желая слышать то, что может быть за непослушание. «Просто очередной член… Просто надо.»***
Настоящее время — Сехун! Ты думаешь, все это, что между вами, серьёзно?! — кричит мать на весь дом, подрываясь со своего места. Нана и её родители ушли минут пять назад, почтенно покланявшись и отвесив пару комплиментов насчёт ужина. На протяжении всего этого времени родители Сехуна не отставали от Лухана, не прекращали расспрашивать об отношениях, что были между парнями. — Что вы можете вообще знать? — в ответ рычит Сехун, — просто перестаньте лезть в мою личную жизнь! Отец с грохотом запускает в стену старую вазу, наверняка, коллекционную, заставляя поморщиться от неприятного звука: — Это всё этот мальчишка! Если бы не он!.. — кричит он, показывая на сжавшегося Лухана. Всё это время, под этими прожигающими взглядами, что изучали его, в которых так и читалось — «Да, что наш сын нашёл в тебе?», блондин чувствовал себя зверушкой, забившейся в угол. Он думал о том, что эти люди и половины о нём не знают. Интересно, что будет, если Лухан скажет, что работает в клубе стриптизёром и периодически подставляет свой зад не только под Сехуна и делает это за деньги. Зато не нуждается в чём-то ещё, такая работа возмещает все минусы своей оплатой. Уж, за эти годы Лухан научился зарабатывать много денег, оставляя клиента довольным, желающим ещё раз вернуться в «Cassiopeia». Дом трещит от криков, и Лухан на секунду думает о том, что его всё заебало, что он хочет уехать от сюда, забыться, желательно на всю ночь. Блондин неожиданно для всех поднимается из-за стола, немо выходя из столовой под вопросительные взгляды. — Спасибо за ужин, миссис О, было очень вкусно. Спасибо, за «комплименты», мистер О, — у выхода из дома говорит Лухан, — и насчёт того, что я испортил вашего сына… — Лухан держится за прохладную ручку входной двери, слегка надавливая на неё, — Да, но это того стоило… До свидания. Сехун ловит его уже у машины, хватая чуть выше локтя. — Лухан… — он уже намеревается что-то сказать, наверняка, о том, чтобы блондин не слушал никого, что всё хорошо. Но это не так. Далеко не так… — Перестань, Сехун, — с какой-то мазохистской улыбкой выдыхает Лу, поворачиваясь всем корпусом к О и, чуть привстав на носки, легко касается чужих горячих губ. Совсем не хочется отдаляться. Хочется прижаться, углубить, целовать до того, что и капли воздуха не останется в лёгких, наотмашь. До боли в груди. Плечи дрожат не от поступающих слёз, совсем нет, холодный ветер обдувает тело, и в тонком сером пиджаке совсем не согреться. Пальто осталось в доме, да и не хочется возвращаться обратно. Плевать. Лучше замёрзнуть, чем встретиться вновь с взглядом, полным презрения и необоснованного обвинения. Сехун хотел уже было углубить такой поистине детский, совсем лёгкий поцелуй, чувствовать чужие губы, влажные от слюны, что соблазнительно блестят при лунном свете, слегка припухшие. Но Лухан вовремя отрывается, совсем нехотя. Опускает голову, смотря на начищенные ботинки, руки сами тянутся к собственному галстуку, срывая удавку с шеи и откидывая куда-то в сторону. Так официально блондин не одевался с времён школы. — Давай сделаем вид, что ничего не было? — подняв голову, неожиданно спросил Хань, — не было нас, не было тех ночей, тех дней… Ссор по пустякам, этого пиздатого ужина, чтобы он горел в аду… — невесело хмыкает своим словам китаец, смотря на лицо пепельного блондина, — Вернёмся к тому, когда не знали друг о друге… У тебя есть… как её там… Нана. Она, по-видимому, любит тебя, твои родители любят её, а её тебя… — выдох, — а у нас ничего не получится. Просто потому что я не подхожу тебе. Я не могу родить детей, готовить… Окей? Забудь, просто забудем это, как страшный сон. — Что ты несешь, блять… — шипит Сехун, — Что ты, твою мать, говоришь?! Лухан улыбается, чувствуя, как в уголках глаз собираются слёзы, слишком больно их держать, и он смаргивает, пуская капли вниз по щекам. В какой-то момент вырывает руку из сжатых пальцев Сехуна, живо садясь в машину, закрываясь изнутри, игнорируя хлопки по двери, крики за стеклом, раздражение и непонимание на любимом лице. Заводит машину, срываясь с места, оставляя за собой всклокоченного О. Оставляя часть себя, своего сердца. Смотря на дорогу через пелену слёз, капли падают на ткань брюк, пропитывая собой.***
Куча пожирающих взглядов устремлены на сцену, где сейчас так развратно, так… так, как никогда не танцевал, двигается Лухан. Чен, что сидел на своём обычном месте, потягивая из бокала коктейль, также не мог отвести взгляда. А в голове невольно всплывал вопрос, на который не было ответа — «Чего сегодня с этим парнем?» Неестественно выгибаясь в позвоночнике, блондин разводит стройные ножки, чувствуя, как больно упираются в твёрдую сцену лопатки. Он пьян, он невменяем. Глаза блестят не то от непролитых до конца слёз, не то от собственного возбуждения в штанах. Слишком сильно хочется расслабиться. Отдаться. Вернуться и заявить, что он остаётся! Но Хань продолжает тереться худыми бёдрами о шест, качая телом в такт музыке. Глубокая ночь, но проходит она не на мягкой кровати в объятиях тёплого одеяла, а в обкуренном клубе с громкой музыкой, что лёгкой вибрацией отдаётся по всему телу. Когда мелодия заканчивается, Лухан, тяжело дыша, уходит со сцены, падая рядом с расслабленным Чондэ, делая несколько глотков прямо из бутылки с каким-то алкоголем, дабы промочить пересохшую глотку. Морщась от ужасного жжения в горле и пищеводе. — Работа нашлась, клиент уже в приват-комнате, — оповещает Ким, переводя взгляд на захмелевшего танцора, — Ты хоть сможешь деньги, что за тебя выложили, оправдать? — ухмыляется Чен, делая глоток. — Много выложили? — поднимая расфокусированный взгляд на начальника, спрашивает Хань. — Прилично. Клиент пожелал на всю ночь. Без слов поднявшись с кресла, Лухан уже через несколько минут стоит перед дверью в приват-комнату. Ему плевать. Уже плевать. Какая разница? Пусть оставляют уродливые больные засосы, пусть до боли в мышцах, до хруста в костях, уже не для кого себя беречь. Повернув прохладную ручку деревянной двери, блондин вошёл в погруженную во мрак комнату, только свет луны из открытого окна освещает какое-то пространство. Высокая фигура у окна, выдыхает сизый дым, так и не повернувшись к танцору. Лухан хмурит брови. Он не постоять пришёл, поэтому решает взять инициативу на себя, говоря как можно слаще: — Раз ты снял меня для того, чтобы постоять, то я могу тебе отсосать на крайняк… Или ты стесняшка? Незнакомец с весьма знакомым оттенком волос тушит бычок о подоконник, поворачиваясь к блондину. Руки в карманах, а волосы зачесаны назад, открывая вид на высокий лоб. Лухан невольно дергается, уже успевая подумать о глюках, но знакомый незнакомец отбрасывает все, стремительно быстро сокращая расстояние, придавливая поддатливое тело к стене. — Решил так зализывать раны? — шёпот обжигает раковину уха, заставляя толпы мурашек пробежаться по лухановскому телу взад-вперед, — Ты думал, я тебя не найду? — Се… — блондин уже хочет что-то сказать, но к припухшим губам прикасается указательный палец, будто говоря о том, чтобы парень подождал. — Тшш… — шипит над ухом Сехун, — У меня вся ночь впереди, чтобы доказать неправоту твоих недавних слов. Ты — идиот, Лухан, раз вообще дал ход таким мыслям, как о том, чтобы всё забыть и притворяться, что это нормально и что так всё и было. Я хочу, чтобы ты знал… Ты — весь мой.***
Стрелки часов преодолели отметку в десять вечера, когда Чанёль решил наконец-то оторваться от учебников по математике. Пак и сам не помнит, когда начал так сильно париться насчёт этого предмета. Скорее всего, это произошло из-за того, что парень хотел привлечь внимание Бэкхёна, блеснуть умом, так сказать. За последние недели, что Бён с ним занимался дополнительными, брюнет и вправду начал лучше ориентироваться и понимать эти сатанические замашки точного предмета. Примерно час назад в коридоре хлопнула дверь, а потом и входная, отчего Чанёль догадался, что Бэкхён вышел на улицу. Весь день они не разговаривали, шатен уходил, как только Пак начинал разговор, и, в конце концов, брюнет бросил эту затею, пустив все на самотёк. В голове скользнула мысль о том, что соседа давно нет, отчего Пак поднялся с кровати, по пути до открытого окна натягивая на оголённый торс тёмную толстовку. Комната была погружена во мрак, только свет уличных фонарей и яркой в этот вечер луны освещали небольшой отрезок комнаты. В помещении витал лёгкий холодок из-за открытого окна, чёрные шторы поддавались изредка сильным порывам ветра, колыхаясь. Выглянув из окна, Чанель заметил соседа на невысоких бетонных выступах, что вели к входной двери в дом. Шатен делал глотки из тёмной бутылки и Пак мог поспорить, что там не сок. После каждого глотка, Бён морщится и еле слышно шипит с характерным стуком оставляя стеклянную бутылку на ступеньке рядом с собой. Бэк сидел в одной из своих растянутых домашних футболок и обычных серых штанах на завязках. Чанель вздрогнул, покрывшись под тканью толстовки мурашками, будто чувствуя этот холод вместо шатена. Спустившись на первый этаж, брюнет вышел на небольшой выступ, ёжась от холодного дуновения ветра, поражаясь тому, как Бён тут не окоченел. Сосед повернулся на еле слышное поскрипывание входной двери, и, заметив Пака, расплылся в пьяной улыбке, пытаясь сфокусировать взгляд. — Ооо! Чанёль! — протянул Бён, поднимая густые брови вверх. Тёмные волосы были взъерошены и даже с такого расстояния Чанёль мог уловить запах алкоголя, а кинув взгляд на бутылку, узнал в той купленные задолго до переезда Бэкхёна виски. Как-то раз Пак сидел в полном одиночестве на пляже, смотря на неспокойное ночное море, жмуря глаза от приятной горечи, что стекала по горлу до пищевода, обжигая нежные стенки. Вроде бы тогда он наконец-то расстался с одной курицей, что любила выносить ему мозг. С того раза-то и осталось примерно с полбутылки этой жижи, а выпить всё не было желания. — Тебе блять не холодно? На улице минус, а он в одной футболке задницу на бетоне студит с бутылкой в зубах… — ворчал Чанёль, закрывая за собой входную дверь, собираясь затащить пьяного шатена в дом, пока тот не откинул копыта прямо на ступеньках у дверей дома. — Завидуешь, малявка? — обиженно надув губы фыркнул, словно ёж, сосед, совершенно не собираясь покидать нагретое собственной задницей место. Выгнув брови от удивления, Чанёль сел рядом, цепляя пальцами стеклянную бутылку и обвив сухими губами горлышко, глотнул горячительного напитка. Спустя несколько долгих минут, Бён продолжил: — А я тут рассуждаю, чем лучше расхуярить тебе байк, он же у тебя не робкого десятка? — Чем тебе мой байк не угодил? — А тебе моя машина? Кажется, несмотря на бьющий в голову алкоголь, Бэкхён до сих пор мог адекватно мыслить, говорить почти нормально, игнорируя потребность во сне. Шатен дрожал, словно осиновый лист на ветру, но даже не собирался с этим что-то делать, тупо выдернул из цепких пальцев Пака почти выпитую бутылку, пригубив остатки до конца. — Я же уже извинился… И не один раз, между прочим. Даже сейчас, сидя вот так, Бэкхён казался слишком маленьким и худым, слишком тонким и хрупким, таким… что Чанёлю хотелось защитить того от всех возможных угроз. Но, что за бред? Бэкхён только неоднозначно хмыкнул, будто только этим и говоря — «Ну и что? Думаешь, этого достаточно?» Пак прочистил горло, прикрыв рот кулаком, но всё также не сводя взгляда с вдруг успокоившегося Бэка. Он выглядел слишком спокойным и умиротворенным, держа в окоченелых, красных от холода пальцах стеклянную бутылку, которая совсем не доставляла тепла, которого так не хватало шатену. — Пошли в дом, не хватало ещё подцепить на таком холоде какую-нибудь бациллу… — резко разогнувшись в коленях, протянул Чанёль, смотря на неподвижного Бёна. Пак нахмурил брови, обойдя соседа и встав перед его носом, после чего резко потянул за плечи вверх, вынуждая встать, и только тогда Бэкхён протестующие заёрзал, что-то невнятно рыча. Чтобы хоть как-то предотвратить это, Пак искусно оттянув подол широкой тёплой толстовки, накинул её на голову шатена, после чего та, показалась в растянутом горлышке. Недовольный, холодный, он бил Пака по оголенным участкам кожи под толстой тканью, а после того, как Чанёль обвил большими, жилистыми руками тонкую талию Бэка, скрывающуюся под толстовкой и прижал к себе, отчего сосед прильнул к крепким мышцам груди гладко выбритой щекой, неожиданно, наверное, даже для себя, замолчал. Бэкхён слышал размеренное биение сердца под мышцами и костями рёбер, слышал глубокое дыхание, что убаюкивало, заставляло успокоиться, как младенца тёплое молоко. На пустынной улице спального района Сеула не было ни души. Они стояли в полном одиночестве, слыша биение собственных сердец, чувствуя, как воздух между ними электролизуется и приятно нагревается. — Пак Чанёль, если я пьяный, это все равно не даёт тебе права, что ты можешь вот так делать… — бурчит Бэкхён, короткими ноготками скользя по подтянутым бокам, упругой коже, слегка щекоча ту под тканью толстовки. — Но несмотря на это тебе всё равно нравится. Бэкхен ничего не ответил, только в подсознание тихо шепча самому себе «Да». — Эм, надо дойти как-нибудь до дома… — Чанёль будто в подтверждение собственным словам потоптался на одном месте, заставив почти задремавшего Бэкхёна отхлынуть от соседа, но всё равно недалеко, даже большая толстовка не давала отходить слишком далеко друг от друга. — Я слишком пьян, чтобы думать о такой хуйне, — отрезал Бён, смешно морща нос, — Мне холодно даже под твоей толстовкой, бестолковый идиот. Пак неожиданно поднял подол толстовки вверх, заставив шатена неодобрительно зашипеть от пробирающего до костей морозного ветра. Неужели, зима решила нагрянуть, не предупредив? Но Бэкхён даже не успел опомниться, когда большие, жилистые руки подняли его над землёй, словно он ничего и не весил. Чанёль прыснул смехом на дрыганья соседа, но всё равно не отпуская, зашёл в дом, поднявшись до бёновской комнаты, по пути отмечая про себя — «Слишком лёгкий для парня». Сократив расстояние в несколько шагов брюнет опустил Бэка на кровать, слыша еле уловимое поскрипывание, и сразу закутал почти успевшего уснуть на чужих руках Бэкхёна в тёплое одеяло. Умиротворённое лицо, прикрытые глаза и приоткрытые губы, которые блестят от слюны, соблазн слишком велик. Пак наклоняется к лицу шатена, сглатывая так не вовремя подступивший к горлу ком. «Похоже, он и вправду спит» — успел подумать Чанёль, приподнимая уголки губ. Сосед пахнет резким одеколоном, табаком и алкоголем, запахи смешались образовывая невообразимый аромат. Такой… поистине бёновский. И Чанель целует. Совсем легко в приоткрытые розовые губы, чувствуя мягкость, осадок выпитого виски, что остался на чужих губах. Он собирается уже уйти, но, как только отворачивается с целью покинуть комнату, чувствует крепкое сжатие на собственном запястье. Обернувшись, видит, что Бэкхён смотрит на него, периодически смаргивая. — Останься, я замёрз, — кажется, говорит на полном серьезе. Голос сонный с хрипотцой, такой непривычной. — Сам же пожалеешь на утро, — выдыхает Чанель, уже представляя себе «весёлое» пробуждение. — Плевать, — фыркает на манер жеребенка шатен, еле заметно приподнимая уголки губ, но в следующую секунду резко меняется вновь на серьёзного, — Будешь долго думать, пойдёшь от сюда нахуй! Пак прыскает смехом, взбираясь на большую кровать, и ложится на другой стороне, слыша размеренное дыхание соседа и невольно подмечая, что тот уснул, повернувшись на бок, тем самым уткнувшись носом Паку в плечо. Бэкхён изредка вздрагивал, что-то бурча во сне, скуля, будто щенок, но так и не просыпаясь. Брюнет также повернулся на бок, наблюдая за сном Бёна, и сам не заметил, как провалился в тягучий сон, что липкими пальцами забирался под кожу.***
На часах пять утра, а за окном только начало рассветать. Чанёль не хочет спать, сон сам собой куда-то улетучился, покидая разум и мысли. Приятное тепло рядом с телом будто успокаивало. Бэкхён лежал рядом и, в отличии от Пака, спал. Чанёль повернулся на бок, упираясь носом в мягкую кожу молочной шеи, пытаясь не разбудить спящего на плече шатена. «Слишком прекрасен…» — мечтательно протянул про себя брюнет, сползая взглядом с закрытых глаз, чьи веки подрагивали, так и норовя открыться, далее на ровный аккуратный нос и розовые губы. Задорно хохнув, Чанель заметил одну очень смешную деталь: губы были слегка приоткрыты, а между них виднелся бёновский язычок, и слюну, что вот вот может потечь по щеке и капнуть на плечо Чанёля. Пак не знал о том, была ли эта странная особенность соседа, или же просто случайность, но завороженно смотря на розовый кончик языка, брюнет коснулся его пальцем, после чего резко отдёргивая руку и наблюдая за реакцией спящего. Бэкхён поморщился, облизав пухлые губы, а после и вовсе отвернулся от Чанёля, ложась к нему спиной. — Пхах… — вырвалось у брюнета, и, недолго думая, Чанёль притянул худое и прохладное тело к своему, заключая в объятья и, неосознанно согревая шатена, он укладывает свою голову где-то у макушки Бёна, не забывая чмокнуть её, а после умиротворённое закрывает глаза, неожиданно вновь засыпая.