Вепрь и Ворон

Катарина Оллар, склонив голову, увенчанную короной пепельных волос, слушала своего собеседника. Дамы степенно разбрелись по саду, и им никто не мешал. — Ты же Первый маршал, — тоскливо произнесла она. — Неужели Его Высочество не прислушается к тебе? — Нет, Катари, — голос Эпинэ прозвучал излишне жестко. — К сожалению, Альдо непримирим. — Но ведь можно хотя бы облегчить условия его пребывания в тюрьме? Принц не выглядит жестоким, он разумный человек, и, как мне кажется, ему не чуждо милосердие! Поверженных противников не бьют. Робер ничего не ответил. По поводу милосердия Альдо у него давно уже сложилось собственное мнение, к тому же, Ворона вряд ли можно отнести к поверженным врагам, это не Фердинанд. — Но ведь кто-то может помочь? — Катарина заглянула ему в глаза. — Неужели никто ничего не сможет сделать? Его Высочество ждет коронации, он не может ссориться с Агарисом, а там не жаждут крови герцога Алвы! — Эсперадор, как и Дриксен, Гаунау, Гайифа, говорит о беспристрастном суде над Первым маршалом Талига. Катари, не обольщайся, Альдо Ракану дают право убить Алву, но только соблюдая видимость законности — никто не хочет быть замешан в обыкновенной расправе. Гибель такого полководца только на руку врагам страны. А чтобы придать суду видимость объективности, нужно заставить Алву признать свои преступления и добиться соответствующего поведения, чем Альдо и занимается. Робер откинул упавшую на глаза седую прядь и поинтересовался: — Откуда тебе известно о том, что творится в Багерлее? Катарина молча оторвала листок от ветки, что держала в руках. Робер понимающе усмехнулся. В этом дворце многие ещё считают его кузину истинной королевой и надеются, что старые времена вернутся. — А новый супрем? — неожиданно спросила она. — Неужели Ричард Окделл совсем не помнит добра? Робер вспомнил свой визит к герцогу и их странный разговор. Нет, он не понял сына Эгмонта, но он не знает Ричарда, вряд ли их встречу в Варасте и общение здесь, в Ракане, можно счесть хорошим знакомством. Но может быть, Катарина понимает его лучше и разгадает его поведение? Бывшая королева слушала его очень внимательно, чуть сжав губы. Когда Робер закончил говорить, она сухо произнесла: — Рокэ вырастил его похожим на себя, но, в отличие от него, Окделлу незнакомо слово «милосердие». Это страшная ошибка Первого маршала — пощадить сына врага и попробовать воспитать его достойным человеком. Из Рокэ вышел плохой воспитатель. Иноходец промолчал. Особой жестокости он в Окделле не чувствовал, но и жалость, похоже, была ему не свойственна. Хотя, кто знает — графу Штанцлеру была предоставлена вчера более теплая и светлая камера и разрешены посещения лекаря. По-видимому, Повелитель Скал все же остался верен соратникам отца. В Варасте ему казалось иначе. — Ты не согласен со мной? — тихо спросила сестра. Эпинэ вспомнил, как плясали сполохи в бокале с «Черной кровью» в руке Ричарда Окделла, когда он спокойно говорил об убийстве Алвы. — Не знаю, — пробормотал он. Продолжать этот разговор не хотелось. Если для Катарины он был оруженосцем Алвы, то для него — сыном друга его отца, человека, которого он уважал, чье имя служило знаменем мятежникам. Катарина выпустила веточку из рук и вздохнула. — Я понимаю тебя. Когда-то я думала, что его судьба сложится по-иному, но что сделано, то сделано. Робер сам не знал, почему ему не хочется обсуждать герцога Окделла с его замкнутостью и надменностью, едва прикрытыми вежливой маской. Катарина ждала от него другого, но он промолчал, едва скрыв вздох облегчения, услышав стремительные шаги за спиной. Дави явился как никогда кстати, позволив Первому маршалу откланяться. Виконт с удивлением посмотрел вслед стремительно удалившемуся Иноходцу, и Катарина печально улыбнулась, пояснив, что они беседовали о Ричарде Окделле. *** Вечером Ричард Окделл сидел в кабинете, бесцельно вертя в руках книжку ин-кварто. Вспомнилось, как Алва высмеивал их с Франческой увлечение поэзией. Может, он смеялся над собой? Ричард отодвинул книгу туда, где она лежала раньше, на край стола. Сонет, что ударил по сердцу, он и так знал наизусть, а заключительные строки твердил про себя теперь постоянно. Ледяной комок в груди, появившийся сразу после истории с несостоявшимся отравлением эра, таял все стремительней. Иначе как объяснить то, что он начал переживать за людей, которых, в сущности, не знал и которые вряд ли могли интересовать герцога Окделла, Повелителя Скал. Баронесса Ренари, Мария и её муж, Ларт. Думать о последнем было особенно больно. Если бы он опомнился раньше, возможно, Рене-бретер был бы жив, он постарался бы отговорить его или просто не пустить на встречу с Дави, а не ограничиться несколькими предостерегающими фразами. Он спокойно отпустил человека умирать, как ранее в Урготе просмотрел… Нет, об этом нельзя, сейчас нельзя… Он должен разобраться, понять, решить наконец. В памяти снова всплыла картина — Алва прорывается к эшафоту, сметая всех на своем пути, поднимается по ступеням, кладет шпагу к ногам короля… Мог ли он предположить, что все сложится именно так? Вряд ли, Альдо Ракана никто и никогда не рассматривал как серьезную угрозу. Вот Дриксен, Гаунау, мятежи противников Оллара внутри страны — с этим приходилось держать ухо востро, но агарисский изгнанник на троне — такое, наверное, и Дораку не мерещилось. Однако свершилось, и Рокэ Алва заплатил по счету. Глупо предполагать, что он хотел себе такой судьбы, но выбрал он её. Когда-то он говорил своему воспитаннику, разбирая с ним давно отгремевшие сражения и действия полководцев, что выбор есть, даже когда кажется, что его нет, и Дик сердито с ним спорил. Тогда Алва так и не сумел ему это доказать. Сейчас бы, наверное, это удалось. Что-то кольнуло слева, и он яростно потер грудь напротив сердца. Оно все ныло и ныло, с того самого момента, как он посетил Багерлее. Выбора нет, но выбирать ему надо, только прежде следует раздать долги, вольные и невольные. Что бы он сейчас не решил, вряд ли потом у него будет возможность это сделать. В этот момент он подумал, что завидует Айрис. Наверное, неплохо не знать никаких сомнений. Ещё несколько минут он сидел за столом, бесцельно передвигая бумаги, когда раздался осторожный стук в дверь и слуга сообщил, что его ждет посыльный с письмом. Помянув закатных кошек, Дик распахнул дверь. У мужчины было абсолютно стертое, неприметное лицо, неброская одежда и негромкий, незапоминающийся голос. — Монсеньор, ответа ждут немедленно! Дик разорвал конверт и вздрогнул. Этот почерк он узнал бы из тысячи, хотя видел всего один раз. Пробежав глазами торопливые строчки, он кивнул. — Что мне передать? Больше всего на свете ему хотелось сказать «нет». Но этого он себе позволить не мог, памятуя о том, с кем имеет дело. — Скажи, я согласен. — Письмо просили сжечь, монсеньор. Дик кивнул, но гонец настойчиво повторил: — Сожгите в моем присутствии, пожалуйста. Он кинул конверт в догорающий камин, и лишь когда бумага обратилась в пепел, мужчина выскользнул из комнаты. В спальне Дик подошел вплотную, почти касаясь лбом стекла, к зеркалу, вглядываясь в стремительно шагнувшее ему навстречу отражение. Трусость бесчестна, недальновидность и безответственность — преступны, а чувство долга похоже на ядро на цепи каторжника. Выбирайте, герцог! Молодой человек в темном стекле улыбался привычной ленивой улыбкой, небрежно поправляя кружево манжет, и Дику захотелось ударить кулаком по стеклу и этому безупречно вежливому лицу.