Вепрь и Ворон

      Когда дверь за возмущенным Торкетиллом закрылась, сьентифик перевел дыхание и неожиданно звонким голосом произнес. — Я прошу вас выслушать меня до конца, монсеньор, даже если то, что я вам скажу, покажется весьма необычным. — Говорите, мэтр, — Первый маршал сцепил руки под подбородком. — Я внимательно слушаю. Корнелис перевел дыхание и рассказал, как Ричард Окделл появился в библиотеке, как хотел познакомиться с трудами, в которых говорилось о магических обрядах, как хотел выяснить про привороты… — Я рассказал ему про графиню Эрвину, как она… — Я знаю эту историю, мэтр, — заметил Алва. Но Корнелис не обратил внимания на то, что его столь невежливо прервали. — Монсеньор излагал очень путано, но я понял, что его тревожил вопрос не только о том, что станет с тем, кто не довел ритуал до конца, но и со вторым, как отразится на нем смерть его пары. Последнее даже больше. Глаза Алвы опасно сощурились, и он подался вперед. — Я обещал поискать то, что его так интересует. К тому же было известно, что герцог так и не оправился от последствий пожара, что он постоянно мерзнет и в его комнату практически невозможно зайти нормальному человеку. Я не лекарь, но все же не составляет труда понять: вряд ли то, что столь молодого человека не греет собственная кровь связано с тем, что он чуть не задохнулся в огне. Да и этот его интерес, он, знаете, был настолько личным, что я догадался: речь идет о нем самом. И мне захотелось помочь. Я несколько дней рылся в старинных трактатах и, как мне кажется, нашел ответ на то, что его так занимало. Я хотел показать ему эти рукописи, но узнал, что он тяжело ранен. А несколько дней назад ко мне наведался мэтр Торкетилл: он хотел посмотреть труды Далеуса, о лечении ран, когда невозможно извлечь из тела нанесшее их оружие. Знаете, он сказал мне очень странную вещь: что герцога что-то держит на земле, что-то, чему он не может найти объяснения, иначе он не знает, как объяснить, почему тот ещё жив. И тогда я подумал, что прав в своих предположениях. — Что же это за предположения? — Ленивый, спокойный голос Первого маршала не мог обмануть старика: Алва был напряжен как струна. — Я предположил, только предположил, монсеньор, что герцог Окделл проводил некий ритуал. Но в силу каких-то обстоятельств он не был завершен. Как я понял из старинного трактата Трамелия, это вещь смертельно опасная: человек, начавший некое магическое действо, должен довести его до конца. Этим можно объяснить то, что он постоянно плохо себя чувствовал: скорее всего, он отдал свои силы на что-то и не замкнул круг обряда, что не позволяло ему восстановиться. — Вы можете сказать, что это был за ритуал? — Нет. Силы герцог потерял после пожара. Но вы пережили тот же пожар и быстро пришли в себя. Значит, обряд был совершен до пожара, ведь ранее герцог не болел? Несколько мгновений Алва размышлял, и сьентифик молча наблюдал, как тонкая морщинка пересекла его лоб. — Я, мэтр, находился в Багерлее, как вы знаете, и видел герцога только раз: когда он инспектировал тюрьму. Он не показался мне больным. — Скажите… а после побега? Когда вы бежали катакомбами аббатства? Вы помните? — Нет, — просто ответил Алва. — Я почти ничего не помню, я едва держался на ногах. И очнулся только в сторожке, когда подошли люди Карваля. Мы отбивались, а потом бежали через погреб. Там нас и нашли. Я быстро оправился, в отличие от Ричарда. Лицо Алвы стало жестким. — Я думал об этом, — неожиданно произнес он. — Мне тоже казалось странным, что я почувствовал себя здоровым, а вот Ричард… Это я должен был болеть, а скорее всего, погибнуть. Знаете, эта мысль приходила мне в голову, но вот до конца я её не додумал, хотя многое в его поведении было необычным. Алва невесело усмехнулся: — Но о прошлом потом. Что-то можно сделать, ведь иначе вы бы не пришли, не правда ли? — Я думаю, монсеньор, что герцог жив до сих пор именно потому, что не завершил обряд. Как следует из труда Трамелия, он находится между миром живых и мертвых, это во-первых, а во-вторых, но это уже мое личное предположение, его держит то, из-за чего он решился на такое. — Значит, он выживет? — Рокэ Алва подался вперед. Корнелис опустил голову и долго молчал. — Герцог Окделл — человек, а не литтен, силы его не беспредельны. Он уходит, но медленно. Его надо или отпустить, или… — он судорожно вздохнул и замолчал. — Договаривайте, раз начали! Ведь не для того же вы пришли сюда, чтобы лишь просветить меня о трудах почтенного Трамелия? — Нет, монсеньор. У меня были лишь догадки, но вот сейчас я уверен: он сделал что-то ради вас, ведь недаром вы сами признались, что должны были болеть вы. Что-то помешало ему закончить, поэтому все так и вышло. — Я был почти трупом… я знал, что умираю, и был рад, что умру не как зверь на цепи. А потом вдруг избавился от своего многолетнего недуга, — Алва вскинул голову. — У вашего Трамелиуса что-то говорится об этом? — Он говорит о разных обрядах, в том числе и о тех, когда болезнь или проклятие берут на себя. Или делятся своей силой и тем самым делят свою жизнь напополам с тем, с кем проводят обряд. — Одна жизнь и одна смерть? — Да, монсеньор, если нет другого способа спасти. И они оба посмотрели на неподвижную фигуру на кровати. — Можно узнать, что именно он сделал? — Почтенный сьентифик и подумать не мог, что голос у Первого маршала может дрогнуть. — Я читал, что есть только два способа осуществить подобное: сжигают прядь волос на священном огне алтаря… — Священный алтарь в катакомбах? У вас, мэтр, богатое воображение! И снова Корнелиус промолчал: сейчас ему стало безумно жаль всемогущего герцога, сидящего перед ним. — Ещё кровь, монсеньор. Трамелиус пишет о том, что можно было напоить умирающего своей кровью, полученной от надреза заговоренным оружием. — Откуда у Ричарда заговоренное оружие? — О том, что произошло в действительности, и почему он прервал обряд, может поведать лишь герцог Окделл. Как и о том, откуда у него заговоренная шпага. Алва хмыкнул и встал с кровати. — Шпага для этого вряд ли подходит, мэтр Корнелис, — он задумчиво оглядел комнату, и взгляд его упал на стоявший в углу сундук, куда сложили одежду раненого. Сьентифик смотрел, как Первый маршал торопливо перебирает вещи, как будто разыскивая что-то, пока в его руке тускло не блеснул клинок. — Родовой кинжал Окделлов, господин сьентифик, с ним герцог не расстается никогда. Корнелис плохо разбирался в оружии. Блестящий клинок, рукоятка — кинжал как кинжал, ничего не обычного. — Магия и не должна чувствоваться открыто, — протянул он. — Если, конечно, это то оружие. — У нас есть шансы узнать? — Нет, мэтр должен был признать, что Алва держится великолепно, если не считать торопливого тревожного взгляда в сторону кровати. — Я не колдун, а ученый, господин Первый маршал. То, что я вам рассказал, почерпнуто мною из книг. — Так как же ваши книги советуют завершить обряд? — Алва небрежно повертел в руках кинжал, размышляя о чем-то. — Надо раскаленным на огне клинком сделать надрез на руке, наполнить кубок на одну треть своей кровью, смешать с вином или водой и дать выпить. — Как просто! — Алва усмехнулся, поднес клинок к огню свечи, и несколько мгновений они смотрели, как язычок пламени лижет блестящий металл. Неожиданно по нему пробежал сначала золотой сполох, потом алый, а затем лезвие стало черным, и на нем заполыхали синие молнии. — Цвета Скал и Ветра, — зачарованно произнес Корнелис. В это мгновение ему казалось, что он видит ожившую легенду. И, неужели рука Первого маршала дрогнула? Нет, показалось, конечно. — Помогите мне, мэтр, — властно произнес Алва, и сьентифику не пришло в голову ослушаться. Он молча подал бокал, откупорил бутылку вина, сиротливо стоящую на окне. Ворон закатал рукав и сжал в руке кинжал. — Подождите, монсеньор, — торопливо проговорил вдруг Корнелис. — Подождите мгновение! Синие глаза полыхнули молнией, но кинжал замер у жилки на запястье. — Он же без сознания! Лекарь даже обезболивающим его напоить не может, подождите! Сначала он должен хотя бы немного прийти в себя! — Его не могут привести в чувство вот уже несколько дней, — голос Ворона напоминал рычание. — Он умирает, вы сами об этом говорили! — Конечно, говорил! Но он должен выпить это, а он не сможет! Он даже глотка воды не выпил за все это время, иначе Торкетилл напоил бы его своими тинктурами, а потом попробовал бы извлечь пулю! — Нужно попробовать! — Маршал снова взялся за кинжал. — Он не сможет, монсеньор, сначала нужно ему помочь, а лишь потом действовать. — Ну и как вы предлагаете это сделать? Корнелис судорожно вздохнул, осторожно развернул один из свитков, что принес с собой, и показал Рокэ на пожелтевший пергамент. — Вот. Так поступали правители здешних мест, пока не уверовали в Спасителя. Герцог Алва взял свиток из чуть дрожащих пальцев, пробежал глазами выцветший за многие столетия текст и поднял глаза на сьентифика. — Вы, видно, сошли с ума среди своих книг, мэтр, — голос его звучал очень тихо, но Корнелису казалось, что над головой загремели раскаты грома. — Вы понимаете, что мне предлагаете? — Я предлагаю его спасти, монсеньор! Других способов, увы, предложить не могу! — надтреснутым фальцетом ответил Корнелис. — Мэтр Торкетилл так и не смог ничего сделать, а время уходит… Алва подошел к кровати, склонился над раненым и поднес к его губам стакан с водой. Но губы Ричарда оставались сомкнутыми, и капли воды потекли по подбородку и шее. — Дик, пожалуйста, — Корнелис и не предполагал, что голос Первого маршала может звучать так мягко. — Дикон… — Послушайте, монсеньор, — вновь заговорил сьентифик. — Он ведь дорог вам, и не как воспитанник и ваш спаситель. Это другое. Поэтому… — Он торопливо перевел дыхание. — Лекарь заметил, как вы… словом, он сказал, что вы… точно теряете самое дорогое, что у вас есть. Да и герцог Окделл, его вопросы, навели меня на мысль… Поэтому я и принес сюда эту рукопись. Так действительно поступали в древние времена. Властители этих мест верили, что вместе с семенем они вливают силу, кроме того, тогда — до того, как уверовали в Спасителя — ничего предосудительного в таких отношениях не видели. У правителя часто был друг, и он мог именно так придать ему сил… Легенды говорят, что первые правители этих мест были по крови связаны с Повелителями, что благодаря силе той крови они могли многое, в том числе и делиться силами подобным образом. — То, что вы предлагаете, — насилие, а я никогда никого не насиловал, мэтр! — Глаза Первого маршала нехорошо блеснули, как будто он примеривался, а не проделать ли предлагаемое с самим почтенным сьентификом. — Что правильно или неправильно в этой ситуации, можете решить лишь вы, — очень тихо произнес Корнелис. — Тут никто не сможет быть ни вашим помощником, ни судьей. Обряд, даже незавершенный, все равно связывает людей. Если бы герцог завершил его тогда, он бы умер, а сейчас это держит его, не отпуская ни к живым, ни к мертвым. Только так не может продолжаться вечно, верно? Отпустите его, вам это ничем не грозит, это он привязал себя к вам, а не наоборот. Или попробуйте дать ему шанс! Дверь закрылась совсем неслышно, а Алва все так же продолжал стоять у кровати, зажав в руке кинжал. Лишь через несколько минут он вновь склонился к бесчувственному Ричарду, проведя рукой по спутанным волосам. — Дик! Когда он впервые понял, что юный герцог не просто воспитанник, а нечто большее? В то последнее лето, в Кэнналоа. Когда накануне отъезда они, мокрые, но довольные, выбрались из опрокинувшейся лодки и вплавь добрались до берега, а затем упали на песок, переводя дух. Пушистая челка Дика упала ему на нос, он сердито зафыркал, и Алва небрежно провел рукой, отбрасывая её с мокрого лба. Привычный жест, но рука неожиданно дрогнула, ощутив прохладу кожи, а по его телу прошла дрожь. Ричард рассмеялся, повернулся к нему и шутливо ткнулся носом в плечо. Кэнналийские вольности… А он тогда еле удержался, чтобы не прижать к себе… Всю обратную дорогу в Олларию герцог Алва упражнялся в остроумии, стараясь как можно больнее уязвить Повелителя Скал, и добился своего: почти весь обратный путь Дик старался держаться от него подальше. Потом была та проклятая дуэль… Искаженное болью лицо Габриэля Тювье, дрожащий голос Пьера Дави, рассказывающий о трагедии, сжатые губы Эмиля, холодный голос Ли «Ты воспитал убийцу!» — на одной стороне весов, а на другой — отчаянный голос Дика, уверявшего, что это был честный поединок. Он не поверил, но вот поступить с ним так, как требовали убитый горем отец и друзья, не смог. Ричард Окделл отправился в Лаик, а не в Надор. И ни разу за полгода не переступил порога особняка на улице Мимоз. Рокэ подспудно ждал, что вепренок придет объясняться и выяснять отношения, пока не понял: герцог Окделл слишком долго прожил в его доме и ждать от него таких несдержанных поступков не стоит. За эти полгода Рокэ Алва уверил себя, что все ещё можно исправить. Дик не получит место оруженосца, а сразу отправится в Торку, он сумеет это организовать. Правда, юному нахалу придется поволноваться о своей судьбе, но ничего, это явно пойдет ему на пользу. С высоты галереи он смотрел, как невозмутимо Повелитель Скал ждет решения своей участи, и невольно гордился им: Дик держался так, как, наверное, держался бы он сам в такой ситуации. Ликтор взял свиток в руки, герольды вскинули трубы, и он, неожиданно для себя, услышал свой голос: «Я, Рокэ Алва…» Эмиля и Ли возмутил такой поступок, а вот он впервые за эти полгода спокойно заснул в своем доме. А потом была Катарина. Сначала он не воспринял увлечение Дика всерьез, думая, что мальчишка сам разберется: с его точки зрения играла Её Величество отвратительно. Но как выяснилось, вепренку её игра показалась весьма убедительной, и Рокэ не знал, смеяться ему или злиться, наблюдая, как тот пожирает августейшую актрису глазами, столбиком застыв у колонны. Смеяться ему резко расхотелось, когда он увидел окровавленные руки Хуана, поддерживавшие раненого Дика. Он же думал, что теряет его… Не потерял, к счастью. А его вепренок резко изменился, словно и не было в его жизни возвышенной любви к «несчастной» королеве… Габриэлла, Лионелла, Франческа… Первые две вызывали у него лишь улыбку. А вот жена Муцио… Франческа, как ему казалось, увидела в Дике то же, что и он, иначе чем можно было бы объяснить, что взрослая, красивая женщина, любящая своего мужа, вдруг потеряла голову? Ему было жаль эреа, но в тоже время он злился на неё. Такая могла стать для Дика всем. Но не стала, не сумела задеть его сердце, чему он был безумно рад, хоть и не признавался себе в этом. Потом… Потом был Ургот и смерть Сильвестра, когда он впервые потерял над собой контроль. Наутро, когда он послал за Диком для тренировки, ему казалось, что ему сообщат, что комната оруженосца пуста, а его самого не могут найти. Но Дик спустился во двор, только глаза сердито поблескивали. И Алва с облегчением вздохнул: обошлось. Кто знал, что через день придется использовать запрещенный прием и говорить Ричарду то, о чем, сложись все иначе, он никогда бы не узнал. Дик не хочет от него уходить! Это осознание опалило тогда огнем, сладко сжало сердце, а через секунду он, не сводя с него глаз, рассказал ему подоплеку того, как он стал его воспитанником. Он прекрасно понимал: Ричард этого не забудет и не простит, а значит — не кинется вслед за ним в Олларию, значит, будет жить. Тогда это казалось ему единственно верным решением — сохранить ему жизнь любой ценой, ведь его оруженосца Ракан вряд ли пощадил бы. Вот только Дик рассудил иначе. Встреча с ним в Багерлее просто потрясла Алву. Юный идиот! Неужели ему неясно, что власть его белоштанного короля призрачна, что Альдо исчезнет, как весенний снег, а он — вместе с ним? Но Дик вновь поразил его. Он, с его точки зрения, никак не мог рассчитывать не то что на помощь, на простое сочувствие со стороны Ричарда Окделла. А Повелитель Скал вытащил его из Багерлее и провел обряд, избавляя его от тварей Лабиринта. Только не завершил. Почему все же? Не успел, не сумел, не захотел? Сплошные «не». Ему следовало с ним поговорить тогда, когда он почувствовал неладное в его поведении после пожара. Если бы он захотел, Дик не смог бы ему солгать, да он этого и не умел толком никогда. А он уехал. Впрочем, он вообще ни разу не пытался вызвать его на откровенность и упустил возможность не только узнать все из первых уст, но и помочь Дикону избежать множества неприятностей. Иными словами, герцог Ричард Окделл не лежал бы здесь между жизнью и смертью, если бы его любовника не звали Рокэ Алва.