Он украл его жизнь

Надежды Ортеги разбиваются о нахальную ухмылку «террориста» уже на следующий день. Этот гад – отмытый, переодетый в дорогое пальто, царственно взирающий на всех с высоты своего – Райкера – роста - передумал «возвращаться на полку». Кристин понимает, что ее обида – иррациональное и детское чувство. «Он другой человек и лично тебе ничего не должен», - твердит логика голосом Самира. Но попытки рационализации тонут в пучине досады. - Постарайся не сдохнуть в ближайшее время, - советует она Ковачу, на что тот только насмешливо задирает брови. - Кому же может понадобиться меня убить, а? – мурлычет он голосом Элиаса, вальяжно удаляясь. .......... Эта Ортега таскается за мной, как привязанная. Я цепляюсь за нее глазами уже вторые сутки. Прямо по расписанию. Какого черта ей надо? И почему меня это заботит? И откуда это мимолетное ощущение на самом краю восприятия – будто я ее уже где-то видел? Даже ее акцент кажется мне знакомым. Возможно, потому что я слишком долго провалялся на складе, а она чертовски много болтает. Но при этом молчит о самом важном. Она знает что-то особенное о деле Банкрофта. Как и они все. Мафы и полиция, им всем словно хочется посмотреть, как я буду биться лбом о местные углы, идя по следам их ошибок. Что она скрывает, эта полицейская? И какого хрена я вообще о ней думаю? Похоже, я для них – всего лишь элемент нового реалити-шоу. Человек из прошлых веков, втянутый в современные распри. Должно быть, любопытное зрелище. Прямо как этот музей. Я так хотел увидеть тебя, Куэлл. Пусть на экране или хотя бы голограмму. Не только в своей голове. Я зря сюда пришел. Я ошибся. Ряженые клоуны в доспехах преторианцов. Ёбаные идиоты. Они были в миллиметре от того, что я их нахер покалечу. Я все еще помню, как сидят на моей оболочке эти доспехи, и чувствую отвращение к себе самому. От того, какой они тебя здесь показали, Куэлл, стало только больнее. Победители пишут историю, все выворачивая наизнанку. Так удобно, когда больше некому рассказать о том, что случилось. Кроме меня. Но кто теперь меня услышит? Кто поверит "фанатику-террористу"? Те, кому я был нужен - люди, которых я знал, хранятся под стеклом мерцающей грудой цифрового пепла, выставленные на всеобщее обозрение. У них украли не только жизни - даже стеки. Даже их историю. Я и сам должен быть таким экспонатом. Стоять здесь под стеклом, как чучело себя самого. Может быть, я уже в него превратился. Все, что я любил, стало пеплом. Ты была жестока, но права, Куэлл. Все, кого узнаешь и обязываешь себе, чем угодно – твоя стая - должны быть лишь расходным материалом ради цели. Не друзьями. Не любимыми. Мы с тобой нарушили это правило. Да, мы не жалели - но, возможно, что-то упустили из-за чувств и поплатились за это... Каждый, к кому я был привязан, погиб. Каждый, кто был мне хоть как-то дорог, получил пулю прямо в стек. Я выяснил рецепт уже давно. Нельзя пускать кого-то себе в душу. Нельзя привязываться. Никогда больше. ....... Когда Райкер «брал след», он становился резким и порывистым, возбужденным и нервным, похожим на овчарку из старинных полицейских передач, которые любил ее отец. Под финал дел Ортеге казалось, что он начнет бегать по стенам без всяких антигравов. Принципиальный и готовый идти напролом, что бы ни было. В нем суровость мешалась с добротой - ему было жаль всех и каждого – каждую убитую шлюху, каждого без вести пропавшего – похищенного с целью продать красивую и здоровую оболочку тому, кто побогаче, убив при этом носителя. Сочувствие знакомой жертве его и доконало. - Если ты зайдешь слишком далеко, Элиас, мне придется тебя остановить, разве ты не понимаешь? – заявила она, когда дело Мэри-Лу, с которой он вырос, начало сводить его с ума, а Танака – сводить с ума ее своими требованиями побыстрее отправить в архив безнадежное расследование своего подчиненного. Ортега разрывалась между должностью и чувствами, думая, насколько все было бы проще, будь она просто детективом. Как его девушка, она пыталась ему помочь. Как его начальница, она обязана была удержать Райкера от глупостей. Но это было все равно что пытаться удержать ураган. Она не успела. И теперь ей казалось, что она позволила им украсть его жизнь. ........ Ковач, даже закованный в наручники, вплывает в участок величавой походкой огромного кота, словно это не он, а все они здесь - заключенные. Разваливается на узкой скамье в камере, как маф в своих покоях. Ортега чувствует - это обманчивое спокойствие недостаточно голодного тигра. «Когда же тебе надоест нарываться, придурок», - устало думает она, - «Наверняка только когда ты снова сдохнешь. При этом уничтожив тело». Тоска мешаются с досадой. Но здесь контроль – она. Возможность ненадолго присмотреть за оболочкой. Пусть «псих» побудет в безопасности хоть несколько часов. Ей больше нет нужды скрывать свое отношение к мафу. - Почему ты все еще хочешь работать на этот кусок говна? Ехидный пришелец задумывается, глядя в сторону и внезапно потеряв наглый вид, и на его лице отражается нечто трудноуловимое. - До того, как стать Посланником... я работал на Протекторат... Долго... Она слишком хорошо знает этот голос, чтобы не услышать в нем нотки горечи. Ковач говорит медленно и тихо, словно ему с трудом даются слова. В его взгляде что-то меняется, в самой глубине. Она ждала, он скажет - деньги, как и все. Свобода. Тело. Жизнь. Другая, новая, в шикарной оболочке. Обыденность. Но он словно отвечает на вопрос, который она не задавала. Белые пятна в вызубренном ею наизусть досье. Вот они, заполняются прямо сейчас. - Я не знала. - Никто не знает... Это не та работа, где будешь логиниться, где ни попадя. Он поднимает взгляд и тут же возвращает себе прежний презрительный вид, словно испугавшись собственной откровенности. - Я был хорош в этом. Он поднимается со скамьи, шагая к разделяющей их решетке за стеклом, и его голос вырастает вместе с ним, становясь похожим на рычание. - Знаешь, почему? Потому что я способен почти на все. Он приближается, почти вжимаясь в стекло, глаза в глаза. Вспышки сигнальной полицейской «люстры» из-за окон делают его глаза желтыми, как у зверя. Хищник, запертый в клетке. Опасный. Даже жуткий. Чертов псих. Она выдерживает его взгляд – тяжелый, испытывающий, так не похожий на Райкера. Она видела тысячи хулиганов, сотни подонков и десяток маньяков. Но не в этом – таком родном и близком - теле. И это страшно. Он пугает ее. Хочет напугать. Он словно видит ее насквозь. Прошивает пронзительным взглядом знакомых – и таких чужих глаз, позаимствованных у другого человека. Она чувствует себя так, словно это не он, а она сама сейчас заперта в клетке. Кошка в клетке с тигром. Но она слишком устала, чтобы бояться. У нее больше нет права на ошибку. Она уже ошиблась, и наказание вышло слишком жестоким. Что самое ужасное - не только для нее. И он не единственный человек здесь, кто умеет держать лицо. - Ты не думаешь, что если зайти слишком далеко, можно уже и не вернуться? - она отвечает без смятения. Для смятения она уже слишком вымоталась морально. - Может быть. Я дам тебе знать, если это произойдет. - Я буду рядом и остановлю тебя. Она не смогла удержать Райкера от падения. Второго шанса здесь тоже не будет. На украденном Ковачем лице появляется незнакомая и странная, едко-горькая усмешка. - Мне кажется, Ортега, ты и саму себя остановить не можешь, - парирует он. Рычание стихает, превращаясь в почти интимный, и от этого еще более издевательский, полушепот. Проклятый мудак. Он снова подцепил ее. Ей нечем крыть и нечего ответить. Самир, мать, все вокруг твердят ей то же самое уже много месяцев подряд. Остановись. Отпусти. Забудь. Живи дальше. Она знает, что не может. И вряд ли сможет хоть когда-нибудь. Появление Оуму вызывает у нее жгучую досаду, одновременно спасая от продолжения этого чокнутого диалога, больше похожего на схватку. Ковач с самодовольным видом удаляется к выходу, а Кристин обессиленно падает в свое кресло. Как же чертовски она устала. ............