Он украл его жизнь

Я просыпаюсь с тяжелой головой, а пепел снова сыпется, словно с потолка, переходя из моего сна в реальность. Доброе утро, блять. Что, теперь так будет всегда? Я сжимаю виски ладонями и зажмуриваюсь. Когда я открываю глаза, пепел рассеивается. Силком стаскиваю потяжелевшую оболочку с кровати. Мысли с трудом продираются сквозь ощущение, похожее на наркотическое похмелье. Мысленно ставлю галочку в списке «запомнить на будущее» - больше никакого секса с кем-либо, выделяющим эмпатин в таких бешеных количествах. Вчера пепел тоже был. Но даже после горсти дури, что я принял, мне не было так мерзко. Воспоминания смазываются, будто их прокрутили на бешеной скорости. Я даже не помню, когда она ушла. Помню, что секс был. Помню, что процесс был роскошным. Но после него – ничего, мутная пустота, будто меня треснули по голове дубиной. Словно мы трахались под сильной наркотой. Иронично. После выгрузки так люто хотелось секса, что я готов был даже на шлюх. Лишь бы не синтетки. Два с половиной века назад этого пугающего дерьма еще не было. Я начинаю чувствовать себя древностью. Черт, я был готов даже на ту навязчивую полисменшу. Довольно странно. Раньше меня не заводил этот крайне редкий для Харлана испанский акцент. Я заметил в первый же день - в этом городе все смотрят на мое новое тело, как на красивую тачку. Словно хотят выдрать меня из стека и залезть в эту кожу, чтобы поиметь какие-то привилегии. Наверное, эта оболочка считается здесь привлекательной. Но я бы стопроцентно выбрал другую. Я не спец в земной оценке мужской красоты. В этом огромном теле мне все так же неуютно, как и пару суток назад. Мириам же с самого начала смотрела на меня, как на трофей. Будто у них с мужем какое-то чокнутое соревнование. Мне даже интересно, нравится ей эта оболочка – или тот факт, кого в нее поместили? Может быть, это она выбрала для меня шкуру, на свой вкус? Я это узнаю. В любом случае, мне неприятно быть чьим-то трофеем, даже если это - ценный трофей. Но, тем более забавно, что Ортега не согласилась. Черт возьми. Вчерашний секс с женой мафа сегодня уже не кажется хорошей идеей. Я так хотел трахаться, что уступил ей. Позволил ей делать с собой все, что она хотела. Хотя признаю – эмпатин – натуральное читерство. Он оглушает не слабее нейро-шокера, как мощная дурь. От него словно разваливаешься на несколько частей и ощущаешь себя – и ее – вместе - будто со стороны и внутри одновременно. Я был не очень-то против. Я решил дать поразвлечься этой оболочке. Спустить пар. И спустил. Но тогда откуда это отвратительное чувство, что это меня поимели? - Ты совсем расклеился за пару веков, брат. - Да. А тебя вообще не существует, - отвечаю я хитро улыбающемуся образу Рэй, усевшейся на край стола рядом с фальшивыми чучелами ворон, и шлепаю в душ. Поток ледяной воды выгоняет тяжесть из оболочки и галлюцинации из головы, прогоняя и мутные мысли о Мириам. Зато воспоминания разгораются с новой силой. Рэй. Мать. Ее смерть. Подонок, который когда-то был моим биологическим «отцом», хотя это слово никоим образом нельзя к нему применить. Харлан. Падение. Их смерть. Снова пепел. Наверное, я никогда от этого не избавлюсь... Даже если сменю еще сотню оболочек и стану похож на Лоскутного человека из той страшной сказки. Я усилием воли пытаюсь вытащить себя обратно в реальность. Силой заставляю себя всмотреться в чужое отражение. В нем нет ничего, похожего на меня из прошлого. Хотя я уже с трудом вспоминаю свое настоящее тело. Что ж. Два пункта выполнены. Я все еще могу вернуться на склад. Если облажаюсь с расследованием. Если Банкрофту ударит в голову еще какая-нибудь блажь. Например, устроить мне показательную расправу за секс с его женой. Не думаю, что они спят вместе последние полсотни лет, как минимум, но... Лучше бы Банкрофту об этом не знать. Это может осложнить дело, а я уже устал от мозгоёбства. На самом деле, на его немилость мне плевать. «Немекс» все еще лежит в рюкзаке вместе с дурью. Все это превратилось лишь в игру. Реальность для меня теперь похожа на конструкт. Я в любой момент могу выйти и не вернуться. Погасить экран. Я лишь отложил это на неопределенный срок. Пока я не найду то, что хотел бы знать. Или пока мне окончательно не надоест. Я принял условия игры, но Банкрофту просто нечем меня напугать. Даже у мафа нет власти над тем, кто больше не боится смерти. ... - Она не могла сама поставить себе код, - убежденно твердил Райкер, и Ортеге стало казаться, что это начинает походить на одержимость. Первым делом Элиас прошелся по бывшему Мэри-Лу, который и сам был закодирован. Но торчок оказался абсолютно ни при чем, его даже не было в Бэй-сити уже больше года - с тех пор, как он «познакомился» с Райкером и увидел его кулаки. Он клялся и божился, что уговорить Мэри-Лу на перекодировку было так же бесполезно, как «вернуть этой безбожной шлюшке девственность». То, что он не врет, подтвердила программа глубинного эмоционального анализа, куда его запихнул Райкер для дачи показаний. Тот же конструкт, по старинке называемый «детектором лжи», в соседнем кабинете проходила и Мириам Банкрофт. Пока Элиас носился с делом Хенчи, как полоумный дрон доставки, Ортеге активно трахали мозг мафы, Танака и все управление Департамента Бэй-Сити. Она без конца моталась в Аэриум, тратила время на брифингах и пресс-конференциях, надиктовывала длинные отчеты «Хоукаю» и вместе с Самиром мариновалась в рабочем конструкте проклятой мафской башни, куда криминалисты загрузили все улики и данные. Ее уже тошнило от одного только вида роскошной, отделанной под старину залы с испачканным кровью орлом в самом ее центре. И в конструкте, и в реале. Но к реалу прибавлялись еще и постоянные унизительные ремарки хозяев этой белоснежной башни. Сраные небожители. Все указывало на суицид. Все ИИ-программы и криминалисты, собрание коронеров и дополнительные эксперты. Техотдел признал кибер-атаку на спутник мафа всего лишь «удачным» совпадением, случившимся одновременно с дурацкой идеей Банкрофта вынести себе стек. В этом деле не было ничего, кроме мафской спеси и нежелания признать очевидное. Но из-за Банкрофта у нее физически не оставалось времени на множество других дел и Мэри-Лу, как бы она ни хотела помочь Райкеру. Дело мафа и через неделю казалось все более однозначным, а дело Хенчи становилось все запутаннее с каждым часом. Элиас днями напролет тратил нервы техотдела, пытаясь установить средство, из которого вытолкнули – выкинули – или заставили выброситься Мэри-Лу. Все, что он смог найти – очень плохое по качеству видео падения тела. Крошечная и размытая летящая точка на дрожащем от чрезмерного приближения заднем плане панорамного снимка. Панораму снял рекламный автодирижабль, висящий над центром Бэй-сити. Райкер заставил техников рассчитать траекторию и соотнести ее со всеми данными по движению транспорта в этой зоне, на разной высоте. Но результат запутал все еще больше. Материалы из транспортной полиции, снимки и видео со спутников, отслеживание путей аэротакси, проверка воздушных трасс всех видов транспорта, летающих над заливом – они перебрали все возможные варианты. Ни одно из парящих, носящихся туда-сюда, перевозящих по воздуху грузы и людей, очищающих воздух или пытающихся исправить испорченный климат летающих средств – любого назначения – не подходило. Ни такси, ни дроны, ни даже тот самый рекламный дирижабль. - Она как будто упала с неба.., - ошарашенный Райкер запутывался все больше и запутывал Кристин. - Она же не могла свалиться... из ниоткуда, - Кристин, усевшись в позе лотоса на кровать, с картонкой лапши из доставки в руках, хмуро всматривалась в многослойные голо-карты. Райкер притащил из техотдела «ОНИ» помощнее и завесил проекциями всю комнату, отчего она стала напоминать ночные улицы Даунтауна, когда идешь там без блокатора трансляций. Райкер стоял посреди светящихся в полутьме изображений, накладывающихся на него, будто он сам - часть этой световой инсталляции. Светлая рубашка покрылась искаженным узором переплетенных транспортных линий, большеглазое лицо странно подсвечивалось голубоватыми отблесками, делая его похожим на пришельца. Или призрака. Ортеге казалось, что Элиас или техотдел просто что-то упустили, работая почти сутками, как проклятые. Но Райкер, проводящий ночи напролет за этим делом, считал, что они проверили все. - Ее как будто выбросили из машины, которую нельзя отследить, - пробормотал он, перетасовав карты так, что теперь они развернулись почти горизонтально, - Вот, смотри. Он провел пальцем по заранее отмеченной линии, ведущей сверху вниз. Условная линия падения. Ортега надеялась, что Танака не узнает – это Мики позволил Райкеру унести домой часть рабочих материалов. Проекция мигнула, превратившись в объемную схему, отображающую расчеты. - У нас была... сила удара, выведенная из повреждений оболочки и этой записи... Скорость, расстояние... траектория падения и... прочая техническая муть. Мики высчитал исходную точку. Но там в это время ничего не было! – Райкер яростно ткнул ладонью в голограмму, отчего она подернулась рябью, словно у ИИ начался небольшой припадок. - Ни один аэрокар, ни один дрон, ни даже дирижабль - ничего там не пролетало в это время! Что это за дерьмо такое? Элиас уставился на проекцию недоумевающим взглядом. - А как же спутники? – удивилась Ортега, - Что-то должно было засечь его, чем бы оно ни было. - Нам прислали их данные. Но они или неполные, или поддельные... Или.., - Элиас развернулся, - ...Или данные об этом средстве как-то нахрен стерли! Из всех баз и систем. Даже из видео. Ортега нахмурилась. Это казалось ей каким-то новым, особым витком его свежеприобретенной паранойи. - Ты так говоришь, словно эта тачка или что там было... это фантом какой-то. Это просто невозможно, Элиас. Удалять данные об объекте из всех источников сразу... Это что-то слишком крутое. - Да. Очень крутое. Очень. Какое-то новое технологичное дерьмо, - Райкер взъерошил и без того растрепанные волосы и нервно закружил по комнате, разрывая собой голограммы, - На самом верху. - О чем это ты? – удивилась Кристин, - О мафах? Они-то тут каким боком? Аэриум был в совсем другой стороне, и версия, что Хенчи свалилась с какой-нибудь из «райских башен», изначально была бессмысленной. - Не знаю.., - бормотал Райкер, словно говоря сам с собой, - Но у тех, кто это сделал, должен быть доступ ко всем базам, и особое оснащение. Может быть, это военные... Может быть, это... СИТЕК? – Элиас замер, уставившись на Кристин странным, полуошалевшим взглядом, словно его озарило прямо сейчас. - Такая техника и возможности если у кого-то и есть, то только у них! Он выглядел так, будто сейчас сам засияет, как неоновая вывеска. Ортега же не верила своим ушам. - Это полное безумие. Зачем СИТЕК заниматься подобной ерундой? Из-за Мэри-Лу? Она же всего лишь про... - Проститутка. Да. - Райкер напрягся и помрачнел, скрестив руки на груди и глядя исподлобья, - Всего лишь. - Не надо, Элиас. Я не об этом, - примирительно попросила Кристин, отставив на низкий столик уже давно остывшую недоеденную лапшу, - Ты же знаешь. Тема «всего лишь проституток» неизменно вызывала его раздражение. Как и то, что убийства «жриц любви» чаще всего отправлялись в «долгий ящик». Кристин считала это его личной проф-деформацией – на долгой работе в отделе «краж оболочек» он успел по полной насмотреться на все дикости сексуального рабства. Смерть Мэри-Лу сделала его гнев на эту заразу, поглощающую город и крадущую жизни совсем юных девчонок, еще сильнее. - Да. Знаю, - он смягчился и выдохнул, выйдя из защитной позы. Он никогда не мог долго на нее сердиться. Ей даже не приходилось извиняться. Но Ортега знала этот его упрямый взгляд. - А вот чего я не знаю - зачем им все это понадобилось. Пока не знаю. Но... все это только кажется невозможным. Как и то, что ей перекодировали стек. Райкер, бормоча что-то вполголоса, снова вернулся к проекциям, а Кристин с грустью поняла, что спать большую часть ночи она опять будет одна. Она вздохнула, уткнувшись взглядом в широкую спину. Цикл новой «идеи фикс» у ее «бойфренда» включился по новой, как заевший музыкальный трек в сломанном антикварном автомате. ...

«Ваша смерть – это всегда испытание для других. Ваша жизнь вам не принадлежит. Не покушайтесь на неё...» «Шерлок». Ортега просыпается раньше, чем ее будит «Хоукай», и долго молча смотрит в потолок. Теперь ей не с кем говорить по утрам, кроме ИИ в ее планшете, который отвечает невпопад. Кровать все еще кажется слишком большой и широкой для ее тонкого, миниатюрного тела. Уже несколько месяцев эта и без того неуютная квартира наполнена сосущей пустотой. - Ты должна отсюда съехать, - твердит ее мать, без спроса заявляясь «в гости». - Это место не дает тебе забыть. - Выбери район получше. То место больше похоже на склад, чем на жилье, - вторит дядя, когда Кристин приезжает посидеть с племяшами. По сути, когда-то это и были склады. Потом район заселили, когда жилая зона расползлась на все пригодные и непригодные для этого места в Бэй-Сити. Райкеру здесь было удобно – на зарплату детектива не позволишь себе роскошные апартаменты, и отсюда было всего пару переходов на гипертьюбе до Департамента, если не взял такси или служебный аэрокар. Алазнэ не в курсе – у ее дочери давно нет денег на что-то получше. Кристин гордая, как и ее мать, она никогда не попросит о помощи. И не попросится обратно. Но проблема даже не в этом. Она не хочет забывать. Или не может. Решив, что бродящие в голове мысли все равно не дадут уснуть – да и добрав эти несчастные сорок минут, только будешь чувствовать себя еще более разбитой, Ортега заставляет себя встать, облиться душем и уехать в участок. ... - Ты должна прогнать этот шум, - сказал вчера Самир. Он думает, что может помочь ей успокоиться. Ортега подозревает, что скоро вместо медитации он посоветует ей казенного психолога, у которого она уже была. Или священника. А потом аккуратно намекнет на психохирургию. Но Кристин не слушает его осторожных, сдержанных и точных советов, хотя и знает, что они верны. Она не уверена, что хочет успокаиваться. Кажется, одержимость Райкера передалась ей, как вирус. «Видимо, это заразно», - с тоской думает Ортега. Сегодня еще слишком рано. Она в зале одна. А шум – бесконечная грызущая ее боль, гнев и тревога – никак не желает исчезать. Его можно лишь слегка заглушить, выплескивая ярость на потрепанных тренажерах. Кристин избивает грушу так, словно та виновата во всех ее бедах. Множество «если бы», постоянно кружащихся в голове, не дают ей спать ночами, и заставляют доводить себя до изнеможения. Если бы она с самого начала доложила о «сомнительных связях» - удар. Если бы она сказала Танаке, что Райкеру нельзя вести это дело – удар. Если бы она забрала у него это дело, пусть и поссорившись, и отдала другим – удар. Если бы она не отмахнулась от слухов о его старых проблемах – удар. Если бы она донесла на него, когда он похитил техника СИТЕК, в тот же вечер – Райкер сидел бы в камере за похищение – удар. Это было бы гарантией его обиды. Удар. И его алиби. Удар. Он был бы страшно разочарован. Может, даже ушел бы от нее. Если бы смог. Она знает, как он любил ее. Может быть, слишком сильно. Удар. Но он был бы сейчас здесь, в участке. Или, может быть, перевелся, чтобы больше не видеть ее лица. Пусть даже так. Пусть и не с ней. Но не на «хранении». И его тело бы не разгуливало по городу, ведомое каким-то психопатом. Удар. Ёбаный маф. Удар. Ёбаный Ковач. Удар. Еще и еще. Райкер был бы жив. По-настоящему жив. Он был бы здесь, а не там, на складе, запертый в одном из громадных серверов, в тюрьме для оцифрованных душ, на три пожизненных срока. Почти на вечность. Он там один. Совсем один. В темноте. Удар. Удар. Удар. Кристин зажмуривается, пытаясь не думать об этом, и обессиленно сползает на пол, опираясь разгоряченной спиной о холодную стену зала. Она стаскивает тренировочные перчатки. Даже в них она снова ободрала и без того избитые костяшки, не чувствуя боли. Она поднимает глаза на портрет отца на «стене памяти». «В память о храбрости павших на службе». Она знает эту надпись наизусть. Когда убили отца, она так же часами изматывала себя в зале. Тогда ее голова разрывалась от противоречий между верой и реальностью, невозможностью наказать ублюдков, укравших его жизнь, и обязанностью уважать его личный выбор. Но внутри ей казалось, что она вот-вот взорвется. Сейчас она чувствует себя так же. И тактичные советы Самира не способны пригасить бушующий внутри нее огонь. Она может лишь измотать себя так, чтобы усталость вытесняла мысли, чтобы поздно вечером без чувств упасть в кровать и отключиться до того, как очередное «если бы» разбудит ее посреди ночи. Раньше рядом был Райкер. Он действовал гораздо грубее и проще благородного и тактичного Самира, не давая ей окончательно отбить себе пальцы в очередном припадке гнева. Он спарринговался и лупил тренажеры вместе с ней. А когда ему надоело смотреть, как она издевается над собой, ничего не желая слушать, он просто... схватил ее в охапку, взвалил на плечо, будто она ничего не весит – не зря же разорился на чертову дорогущую военную нейрохимию - и потащил ее прочь из зала, не обращая внимания на возмущенные вопли и колотящие его по спине кулаки. Святая Мария, как же она на него за это разозлилась... Она орала, что если он сделает так еще раз, опустив ее авторитет лейтенанта перед всем участком, она соберет вещи и вернется к матери. Элиасу было смешно до чертиков, но он извинился. Он ходил за ней, как огромный щенок, и извинялся целый вечер. А потом извинился еще несколько раз – уже без слов, в их кровати. Но эта его очередная выходка заставила ее наконец пожалеть себя и сбавить обороты. Хотя бы, чтобы над ней не ржали подчиненные, отпуская шутки в стиле «наш сильный, но легкий лейтенант». Иногда он просто сводил ее с ума... Иисусе, если бы она могла проделать с ним то же самое. Схватить и утащить от всего этого дерьма. Спасти от себя самого. «Недоступная функция в вашей оболочке», - вспоминает она монотонный голос устаревшего и глючного обучающего ИИ в полицейской академии. Ортега одновременно смеется и всхлипывает. Время, когда все ее любимые люди были рядом, теперь кажется таким невероятно счастливым... Она помнит, как пыталась заставить его бросить курить, словно это было вчера. Точно как мать, ругавшая за эту же дурную привычку ее отца. А эти двое грозных мужиков, которых до смерти боялись и ненавидели бандиты, прятались от своих женщин с сигаретами, хитро перемигиваясь, словно мальчишки. Потом отец погиб, Танака занял его место капитана, а Ортега почти смирилась с такой мелочью, как сигареты. Даже баловалась сама, когда становилось совсем дерьмово. Или, наоборот, очень хорошо, когда они с Райкером иногда дымили после бурного секса. Внешне казалось, что Кристин стойко вынесла смерть отца, хотя они всегда были ближе с ним, чем с кем-либо еще из всех родных. Она так на него похожа. Она скрывала слезы и поддерживала всю семью, чтобы сохранить как можно больше нервов матери и всем остальным. Ортега всегда была сильной, но ей пришлось быть еще более стойкой, чем все вокруг. Элиас внезапно оказался в разы более хрупким, чем она. Дело Мэри-Лу его как будто сломало. Он помог Кристин пережить смерть отца, но ей не удалось помочь ему, когда он принялся рушить все, что у него было, из-за погибшей подруги. Кристин с беззвучным вопросом вглядывается в фото отца. Не анимированное, классическое по полицейской традиции, на дорогом бумажном носителе. Улыбающийся «Капитан Франциско Ортега» на нем в полном обмундировании. Отец тогда позировал для очередной награды. Самый несгибаемый и принципиальный капитан Бэй-Сити. Теперь это когда-то радостное фото перечеркнуто черной лентой, обозначающей «конец смены»*. Что же мне делать, папа? Но фото – не стек. Оно не заговорит, не подскажет, как жить дальше и что делать. Не сможет помочь. Его нельзя обнять, пусть и в чужой оболочке или хотя бы в конструкте. Даже чтобы попрощаться. Фото не скажет, кто убийца. Ортеге не увидеть там ничего, кроме собственной памяти и своего же отражения в защитном стекле. Сначала отец. Потом la abuela*. Потом - Элиас. И это - за последний год. Самир не понимает. Но этот шум нельзя прогнать. Все, с кем она была по-настоящему близка, с кем могла говорить по душам, исчезли из ее жизни. Ортега сидит одна на полу в пустом зале, и ей не от кого больше прятать слезы. Она вдруг ощущает себя маленькой девочкой - запутавшейся, брошенной и потерянной. Старый вопрос снова разъедает душу. Почему трактовки древних книг были для тебя настолько важнее, чем те, кого ты любил, папа? Тех, кто любит тебя? Важнее твоей жизни, твоей любимой работы? Ты позволил им украсть тебя у нас. У меня. Позволил им украсть даже шанс на правосудие. Вы оба позволили украсть ваши жизни.