Наследие богов

      — П-прости, — который по счёт раз извинилась я перед наставницей.       После неприятного инцидента с огнём наши тренировки плавно перекочевали на задний двор пекарни, где трудилась Минори, и над которой находилась её комнатушка. Хозяйка — пожилая крепкая женщина, — несмотря на скверный характер, позволила нам воспользоваться пустующим клочком земли при условии его очистки от сорняков. Благо, я уже приноровилась владеть «огненным хлыстом», и спустя пару методичных взмахов мы стояли посреди выжженного, усеянного пеплом участка.       Вот только…       — Хозяйка меня непременно изничтожит за ягодный куст, — пробормотала она. Её голос всегда звучал сухо и безэмоционально, но некие нотки страха всё же прорезались. Бросив последний взгляд на пепелище, она обернулась ко мне. — Ты в последний момент потеряла контроль над пламенем. В чём дело? Ты ведь прекрасно овладела этой техникой.       — Знаю, просто… — я запнулась, обратив внимание на свои подрагивающие пальцы.       Уже как три юби прошло… И он до сих пор не объявился.       Той ночью никто из оставшихся в комнате не сумел сомкнуть глаз — каждый думал о чём-то своём. Сая, лишившись своей "игрушки для сна", даже перебравшись ко мне в кровать, постоянно ворочалась и пинала меня под рёбра, за что тут же получала оплеухи. Этот мерзавец умудрился даже малышку перед уходом довести до слёз, что Рюке с трудом удалось её успокоить.       «Можешь вообще не приходить!» — подумалось мне тогда.       Однако на утро я первым делом поинтересовалась у «лисы», не у неё ли этот идиот ночевал.       «Я бы его при всём желании к себе не пустила после вчерашнего, — покачала она головой. — К тому же он сразу на улицу вышел и после не приходил. Я допоздна в зале работала, так что…»       Ну и ладно! Один юби пошатается где-нибудь и вернётся, как выпустит пар. Всё равно часть его вещей так и осталась в комнате, вроде этого странного куска чёрного зеркала, издающего непонятные звуки, что тот называл «музыкой». Так просто он их не оставит… правда?       «Извиняй, сахарная, — пожал плечами Гейл, когда мы столкнулись с ним на следующий юби в парке, где привыкли проводить с Саей большую часть свободного времени, — но я ему не нянька. К тому же он, вроде как, на совсем распрощался со мной…»       «Ну и здорово, коли так! — скрестив руки на груди, бросила я. — Мне плевать на него, просто некоторые его вещи так и остались в комнате, и мне они ни к чему».       Сдержано хохотнув, он лишь потрепал меня по голове, после чего развернулся и плавной походкой исчез в непривычной для этого района толпе.       «Распрощался», значит… Ну и ладушки, хоть не придётся терпеть его издёвки по поводу моего возраста. Благодать одна, да и только!       Тогда…       Почему на моей душе так пусто? От мыслей, что я больше никогда не увижу это идиотское выражение лица, эти глупые шуточки и чудачества, у меня в животе всё начинает неприятно сжиматься и крутить.       «Что за бред? Я просто привыкла к нему! Ничего страшного, через какое-то время снова отвыкну!» — попыталось успокоить организм моё внутреннее «я».       Но на следующий юби, явившись на плановую тренировку, я с порога озаботилась у Минори, не видала ли она Иллиана.       Получив в ответ лишь сдержанное пожатие плечами, я окончательно поникла. Три юби… Да сколько можно прохлаждаться не пойми где? Ладно бы один… ну два…       Я крепко сжала подрагивавшую ладонь. Слабое покалывание немного отрезвило сознание; обида постепенно уходила, оставляя на душе лишь лёгкий осадок.       Минори продолжала глядеть на меня пустыми светло-серыми глазами. Этот взгляд было тяжело выдерживать: он словно разглядывал тебя изнутри, обнажая саму твою сущность. От него ничего невозможно было утаить… по крайней мере мне так казалось.       — Просто… — повторила я, сжимая ладонь в кулачок и болезненно впивая ногти в кожу. — Как же он меня бесит! Мало того, что всё это время не ставил нас ни во что, так ещё и посмел растоптать всё немногое, что ещё осталось, и вот так исчезнуть! Ненавижу!       — Хм? — Минори слегка нахмурила брови, хотя глаза по-прежнему ничего не выражали. — Теперь понятно, почему он был в таком состоянии…       — Что? — удивлённо обернулась к ней. — Ты ведь сказала, что он у тебя не появлялся!       — Я этого не говорила, лишь промолчала, — серьёзно заявила она. — Уходя, он просил не говорить тебе об этом… Хм, верно, я ведь не должна была этого говорить…       — О чём ты только думаешь? — я встряхнула её за плечи, выводя из раздумий. — Когда это было?       — Вчера. Я тогда допоздна засиделась и не совсем уверена… Кажется, он пришёл во второй половине ночи, опьяневший и одурманенный. В таком состоянии я не могла оставить его, поэтому пришлось выпроваживать силой.       — Одурманенный?       — Его зрачки были необычно расширены, — кивнула она. — При этом он довольно бодро себя вёл, даже чересчур. Хихикал, нёс бессвязный бред… Это определённо воздействие психотропного вещества.       — Не может… — Я отступила на шаг, прикладывая ладонь ко лбу. В голове не укладывалось… Он даже с алкоголем никогда не перебарщивал, а тут… — И ты его в таком состоянии просто взяла и отпустила?       — А у меня был выбор? — она удивлённо склонила голову набок. — Хозяйка с меня три шкура содрала бы, начни тот шуметь. А он непременно начал бы. К тому же я ему не мать.       — Всё равно, это… — Я не находила нужных слов. — Где теперь этого идиота искать? Он же угробится так!       — Этот? Вряд ли, — она с довольным выражением лица прикрыла глаза. — Судя по всему, у него было множество шансов угробить себя, но он всё ещё жив. «Это» внутри него так просто не позволит ему умереть.       — «Это»?..       — Хм, точно, он и об этом просил тебе не говорить… Что-то я сегодня рассеянная.       — Минори-и-и! — в ярости взвизгнула я.       — Ладно-ладно, — со вздохом начала она. — Если коротко, то…

***

      Сколько же времени уже прошло? Час? День?.. Месяц?       В голове стоял такой кавардак, что даже эта мимолетная мысль раскалывала сознание пополам, заставляя меня стонать в желании скорейшей безболезненной смерти.       Мне холодно… и жарко одновременно. Ужасно хочется есть и пить. Язык покрыт мерзкой на привкус субстанцией. Здесь темно… очень темно. Нет, кажется…       Верно, просто мои веки плотно закрыты, что до меня не доходит свет. Мне страшно, я хочу выйти к свету. Но тело не слушается — глаза лишь беспомощно мечутся во тьме.       «Ну же… Я хозяин своего тела… Я приказываю тебе!»       В появившуюся щель ударил яркий луч света. Глаза резануло нестерпимой болью, отчего желание умереть лишь возросло. До слуха донеслась чья-то отборная ругань. Я почувствовал слабое шевеление собственных губ… А, она моя? Но голос такой чужой, далёкий… слабый. Как же погано я выгляжу? Я даже не знаю, хочется ли мне посмотреться в зеркало или нет… Хе-хе-е…       Зубы издали дикий скрежет, когда мозг сдавило чем-то.       «Б-блядь, голова снова трещит по швам, нужно очистить сознание… никаких мыслей».       Взгляд лениво блуждал по комнате: меня окружали обшарпанные стены и потолок с давно послезавшей краской; грубый деревянный пол уже обрёл коричнево-зеленоватый оттенок от сырости — удивительно, как он ещё умудрялся держать что-либо на себе; правая нога упиралась в знакомую ножку старенького, лежащего на боку табурета.       Это же… то заброшенное здание, где мы с Гейлом тренировались.       «Какой чёрт меня сюда занес? — промелькнуло в голове, но, опустив взгляд чуть ниже… — А, ясно…»       Непослушные пальцы с трудом дотянулись до ближайшего осколка и подцепили его. Керамика… или что-то похожее. Поднёс осколок к носу — меня прошиб резкий запах какой-то бормотухи, отчего к горлу подкатил рвотный ком. У-ух, что же там такое было? Не удивительно, что меня «вынесло» до такой степени.       Я полулежал в окружении множества этих красно-коричневых керамических кусочков, бывших когда-то бутылями, облокотившись спиной о стену. Промёрзлое за ночь дерево холодило спину, а льющиеся на вытянутые ноги лучики солнца придавали телу неприятный жар — какое ужасное сочетание тепла и холода. Нужно сдвинуться в тенёк…       Ноги словно одеревенели от столь долгого неудобного положения — мне не удавалось ими пошевелить. Блядство.       Я сделал попытку переползти при помощи рук, но стоило лишь пошевелить торсом, как моя и без того замызганная толстовка превратилась в натуральное корыто для свиней: я таки опорожнил желудок, выведя перорально все токсины из организма. Б-боже… Ужасный запах.       — Дайте мне уже сдохнуть… — простонал я, прикрыв глаза, свернувшись на полу калачиком и подперев голову рукой.       — Ты опять выбираешь самый лёгкий путь, да… Илья?       Этот голос… здесь? Но как? Это…       — Невозможно, — выпалил я, силясь поднять замыленный взор.       Глаза выцепили знакомые ноги в коричневых брюках, сложенные по-турецки. Чёрные полированные туфли блестели в лучах раннего солнца. Сместившись выше, я обнаружил всё так же знакомые чёрную рубашку, бордовый с причудливым узором галстук и ярко-горчичный старенький пиджак с накладными карманами. Он всегда любил одеваться в своём собственном стиле сколько я себя помню. Даже его средние светло-каштановые волосы всегда были уложены лишь одному ему ведомым способом, создавая иллюзию мягких волн. Впрочем, отлично гармонировавшим с идеально подстриженной «эспаньолкой». Трудно признать, но я всё же скучал по этому разглаженному, пусть и выглядящему как у старика, в его-то сорок пять лет, лицу. Время его никогда не щадило…       — Бать… ты? — недоверчиво прищурился я.       Да что же я такое пил вчера, что меня так «торкает»?       — Да кто же ещё к тебе подойдёт, кроме меня? Ты себя видел хоть со стороны? — нахмурился он.       — Завались, — поморщился я. — Ты сам постоянно нажирался как свинья, что мне приходилось тебя с порога тащить до кровати. Ты мне ещё постоянно синяки оставлял, пусть и случайно. Училка каждый раз угрожала «донести, куда следует»…       — Ты всё ещё злишься на меня за это?       Его лицо выглядело необычайно серьёзным. Мне нечасто доводилось видеть отца таким. Лишь когда он выступал на редких симпозиумах. Все знали, какая у него «репутация», и мало какая конференция высылала ему приглашение, несмотря на проделанные им титанические труды. Он всю жизнь положил на изучение истории… а собственное имя так и не смог прописать в ней. Какая ирония. Я бы сейчас посмеялся, не будь мне так плохо…       Тем временем он недовольно покачивал головой:       — Я думал, что мы оставили это в прошлом, сынок.       — Ничего я не злюсь… Я всё понимаю, — слабо вздохнул я, борясь с бурлящими внутри меня кислотами. — Но и прощать тоже не собираюсь — невозможно просто взять и вычеркнуть что-либо из жизни. Этот «след» будет с нами навечно.       — Вижу, — кивнул он. — Посмотри только, кем ты стал: нелюдимый, озлобленный… Ты никого не любишь и тебя никто не любит. Тебя никто и ничто не волнует; ты всегда делаешь только так, как проще и выгодней лично тебе, совершенно не считаясь с другими… Ты приносишь другим только боль и несчастья, из-за чего тебя постоянно окружает одиночество. Так жить нельзя, сынок.       — Пошёл… на хуй, — я сплюнул вязкую противную слюну прямо ему на туфли, но это, казалось, совершенно его не заботило. — Как ты вообще смеешь произносить это слово? Ты только и делал, что работал и пил… пил и работал. Ты оградился от меня как только смог! Думаешь, периодический отсып бабла из премиальных или покупка базовых для любого подростка вещей делает тебя примерным отцом? Да хуй тебе по всей роже, только губой трясти поспевай! Ты обращался со мной как с обузой, которую не грех и утопить где-нибудь! И ты всерьёз рассчитываешь, что я после этого буду любить тебя? Называть «папа»?       — Илья. — В его карих глазах встал нездоровый блеск, когда он опустил свою тёплую ладонь на мой грязный, влажный от пота лоб. Отец шёпотом заговорил. — Ты прекрасно знаешь, чем была твоя мать для меня. Я долгое время был сломлен. Знаю, это не оправдание тому, как я поступил с тобой, просто… Я искренне надеялся, что мы уладили это тогда. Помнишь день, когда ты собирался перебраться в общежитие?       Я слабо кивнул, молча наслаждаясь его нежным прикосновением. Отец никогда не проявлял подобной теплоты… Это так умиротворяло.       — Ты тогда высказал всё, что ютилось на твоей душе, — продолжил он. — И знаешь… Мне стало намного легче. Твоя злость, боль… Они были оправданы, и я принял их без остатка. Я был так счастлив, когда после этого мы оставили всё позади, решив начать сначала…       — Но всё это хуйня на постном масле, не так ли? — скулы свело от напряжения; уже на мои глаза наворачивались слёзы, как я ни старался отогнать их прочь. — Я всё так же продолжал ненавидеть тебя, а ты всё так же видел во мне лишь причину, что отняло у тебя «её».       — Не говори глупостей, — ласково произнёс он, приглаживая мои сальные волосы. — Это был несчастный случай…       — Вот именно, сучара! — борясь с наваждением, я одёрнул голову назад, стараясь отодвинуться от него, но тело всё ещё ощущалось ватным и вышли лишь невнятные покачивания. — Я не был виноват в её смерти! Но для тебя это не имело значения!.. Ведь тебе изначально было плевать на меня, это дало тебе лишь повод для ещё большей ненависти ко мне! Думаешь, я не знал?! Твои и мамины друзья постоянно твердили, что вы завели ребёнка лишь потому, что «оно само так вышло». Что ты согласился оставить меня только потому, что мама очень хотела, а ты не мог ей ни в чем отказать! Тебя так же не волновало ничего, кроме самого себя! Нотации он мне ещё читать будет, ёбанный… А может и мама для тебя была не более чем удобством, дабы скрасить серые будни? Что ты молчишь, пидарасина! Вранье, хочешь сказать?! Ну давай — скажи мне, что это неправда!       Отец ничего не ответил, лишь грузно вздохнул, склонив голову.       Верно, что он мог ответить? Невозможно, чтобы одновременно врали все: его друзья, коллеги… даже просто хорошие знакомые. За то время, пока я жил с ним, предоставленный самому себе, — я успел многое услышать от самых разных людей. До сих пор удивляюсь, что он не отправил меня в приют сразу после её смерти… Наверное, он настолько дорожил памятью о маме, что даже оставил меня. Но исключительно как дань уважения к ней…       Вот поэтому ничего никогда не изменится.       — Съебись с глаз долой, — опустошённо пробормотал я, опустив веки. Глаза нещадно щипало от проступивших слёз, что не было сил держать их открытыми, а от замызганного рукава толстовки становилось только хуже. — И только посмей ещё раз ко мне…       Приоткрыв один глаз, дабы бросить на того гневный, испепеляющий взгляд, я в удивлении охнул — рядом со мной никого. Помещение было пустое, не считая перевёрнутых стола и пары табуретов.       — Ха-х… Как знал… Здорово же меня «плющит», — скупо улыбнулся я, прислоняясь щекой к холодному, влажному от слёз полу, дабы остудить голову. — Откуда этому хуесосу тут только взяться? Зря языком чесал… Даже обидно как-то… А?       В мои глаза бросился лежащий поодаль маленький кожаный мешочек, перетянутый шнурком. Странно… откуда здесь это? Мне казалось, что все медикаменты я оставил в своей комнате, в рюкзаке.       С трудом протянув руку и подцепив пальцем узел, я осторожно подтянул мешочек и раздвинул края. Какая-то сыпучая смесь бирюзово-голубого цвета. Чем-то напомнило камни-светильники в подвальном помещении того странного старика-пушера, у которого я закупил нечто похожее, только зеленоватого цвета… вроде как антисептик.       Что он там говорил? «Посыпать прямо на рану»?       Я слегка закатал правый рукав — часть руки, от запястья до локтя, была в глубоких порезах, чьи края пестрили буро-голубоватым оттенком.       — Еб… Ну я ёбу дал, — только и выпалил я, потрогав раны.       Забавно, но никакой боли не ощущалось. Невзирая на раскатившуюся по всему телу слабость, я двигал правой рукой ничуть не хуже, чем левой. Хотя… я ей вообще ничего не ощущал, не считая слабого покалывания на кончиках пальцев. Что это за херь такая?       Голова отказывалась работать как надо, но всё же крупицы воспоминаний выловить удалось: кажется, я дополнительно «набрался» на последние деньги, что заработал от продажи шкуры; потом я сижу под каким-то деревом в парке и раскуриваю косяк, разглядывая ночное небо…       А что же дальше? Судя по мешочку в моей руке — мне этого оказалось мало, и я каким-то образом раздобыл ещё дури.       У-ух, почему моя смекалка работает только в таких паршивых ситуациях? Надо же, такой прагматик как я… и так гробить свой организм. Впрочем, не удивительно, когда тебя всё достало и на всё становится плевать…       От лежащего рядом осколка вновь повеяло крепким спиртным, и меня снова вырвало желтовато-коричневой массой. Боже… да что я ел такое?       В последний момент я успел убрать мешочек с дурью из зоны поражения. Сплюнув остатки переваренной пищи, я лениво разглядывал переливающиеся в свете голубенькие крупицы порошка, лёжа в зловонной луже… и мне было плевать на это. Меня сейчас заботил лишь мой организм, который слово выворачивало наизнанку. Во рту стоял омерзительный привкус; горло пересохло; желудок завязывался в узел. Мне определённо нужно найти еду и воду… Вот только для начала нужно встать. Проклятье… как же это непросто.       Плюнув на здравый смысл, я впился зубами в чистый участок кожи на правой руке… раз уж она всё равно пока ничего не чувствует. Язык тут же ощутил металлический привкус; тонкая струйка пробежала по подбородку и ушла за ворот толстовки.       — Ладно… может хоть так получше станет, — в сомнениях пробормотал я, зачерпнув трясущимися пальцами маленькую горсть порошка и начав втирать его в образовавшуюся рану.       Ничего…       Лишь приступы тошноты немного отступили, позволяя свободно вздохнуть полной грудью. И, кажется, запахи стали сильнее, чем раньше.       Но спустя секунды — или минуты? — тело вытянулось словно по струнке, будто в позвоночник вставили стальной стержень, сделав из меня управляемую марионетку. Чувство голода только усилилось, хотя голова больше не трещала и вялый поток сознания вновь возобновился, досаждая меня всякими глупостями.       Напряжение сменилось лёгкостью, словно я поднимался над землёй. Дерьмо, я… Я вижу себя? Определённо, больше ни у кого здесь нет таких классных толстовки и джинс… Моя прелесть… Но я не хочу расставаться с вами!       Лихорадочно пытаясь «грести» руками, я (а что, собственно, есть «я»?) тем не менее продолжал отдаляться от своего тела, что лишь беспомощно билось в конвульсиях с идиотской ухмылкой на лице. Мне аж стыдно за него… тьфу, за себя.       Тело уже превратилось в ничтожную маленькую точку, когда меня окутал невыносимо яркий свет. Такой согревающий и притягательный… Он укрывает меня, подобно одеялу, ограждая от этого мерзкого мира. Хотелось просто отдаться ему и ни о чём не думать… даже если это означало уход в небытие.       Впрочем, какая разница, если ты освободишься от всех забот и тревог, верно?..

***

      — Леди Сириен, прошу вас, — Шарин осторожно положила руку мне на плечо. — Вы должны прислушаться…       — Я никому ничего не должна, — спокойно отчеканила я, стряхнув её ладонь. — Я ясно дала понять, что не могу пока покинуть это место.       — Но почему? Из-за этого бесполезного сумасбродного мальчишки? — женщина старалась сохранять хладнокровие, но в её голосе проскальзывали нотки негодования. — Миледи, дался вам этот детина? У нас несколько дюжин хорошо подготовленных воинов, они защитят вас куда лучше.       — Мне не нужна защита! — гневно бросила я через плечо.       Детина, значит? Этот балбес схожим образом отзывался уже обо мне. И тогда, на опушке леса, окружённая оравой нежити, я показала, чего стою…       Как и он.       Эти стремительные и вместе с тем плавные секущие движения — словно уличный артист, безупречно исполняющий боевой танец — завораживали и заставляли сердце трепетать. Он с такой лёгкостью отводил конечности из-под удара, будто его тело состояло из воздуха, который невозможно разрезать — лишь вытеснить в сторону. А та скорость, что он развил в сражении с тем гибридным чудищем… она не поддавалась никакой логике.       Разумеется, это всё эффект «печати» — Иллиан никак не походил на искусного мечника. Да у него одышка раньше моего возникла, когда мы в тот юби брели по лесу… хорош «воин». И всё же его эта «сила» превосходила даже отточенное многими якумами мастерство розоволосого полукровки.       Отец рассказывал, что в южных землях процветает рабство, и что сильные и выносливые рабы там высоко ценятся. Лучших из лучших выкупают сами города-государства для «игрищ». Рабов заставляют биться друг с другом насмерть или с отловленными чудными зверями на потеху публике. Варварство.       Если адъютанты ранее следили за нами — им наверняка уже известно не только обо мне, но и о нём. На рынке рабов за столь уникальный экземпляр наверняка предложат отличную цену. Конечно, вероятность того, что они где-то видели его «силу» мала, и всё же…       Поглощённая мыслями, я продолжала вертеть в пальцах маленький продолговатый пузырёк с тёмно-серой жидкостью. Шарин с лёгким недовольством неуёмно нависала надо мной, сидящей на краю кровати. Сердце гнало меня наружу, искать этого нерадивого, пока он окончательно не натворил глупостей…       Но разум справедливо «кольнул» в самое нутро: искать одного человека в большом городе всё равно, что иголку в стоге сена.       — Миледи, я не понимаю, — скрестив руки на груди, тихо произнесла она. — Да кто он вообще в конце концов? Этот грязный, невоспитанный и напыщенный простолюдин — кто он для вас?       — Я бы и сама хотела знать, — так же тихо ответила я.       Ранее я бы не задумываясь бросила что-нибудь вроде «он лишь мой слуга, ручная зверушка». И это правда. Вернее, было правдой…       Шёл уже пятый юби как Иллиан исчез, и с каждым новым пробуждением я всё больше ощущала какую-то непонятную пустоту. Конечно, когда я возилась с Саей, это не было так заметно, но стоило остаться с собой наедине — внутри что-то неприятно съёживалось, в голове слышался нарастающий гул, а в горле образовывалась сухость. Это определённо эффект «поводка» — я «ощущала» его, полностью. Хоть между нами и расстояние.       Но почему я раньше его не чувствовала, когда он был так близко?       Неужели…       Я скучаю по нему? Отчего мои мысли вертятся вокруг него, что усиливает ощущения? Ересь какая-то. Времени прошло всего ничего… но это первое, что пришло на ум. Стоило подробнее разузнать у Минори, но совершенно вылетело из головы. Ну, по крайней мере я могу догадаться, почему вообще скучаю по этому обалдую.       — Тебе не понять, Шарин, коли ты никогда не была дворянкой, — подняв на неё взгляд, я печально улыбнулась. — Он спас меня… и не один раз…       Верно, даже если от этого зависела его собственная жизнь — это не отменяет всех его заслуг.       — Он был добр ко мне, пусть я доставляла одни лишь неприятности…       Хотя я была ему никем. Он спокойно мог запереть меня в комнате, посадив на чёрствый хлеб и воду, тем самым не обременяя излишне себя и сохраняя меня в живых для собственного блага.       — И когда все отвернулись от той эльфийской девочки — он без раздумий взял её к себе…       Порой он ведёт себя мерзко и бесчестно, но при этом всегда действует согласно собственным принципам и пониманию «правильного»… даже если я их не понимаю или они повергают меня в шок. Он неисправим… но я без особых трудностей могла мириться с его повадками. И до сих пор мирюсь.       Шарин удивлённо пригляделась к моему лицу, когда я уверенно заключила:       — Пускай он всего лишь пустоголовый мальчишка-простолюдин, но он — мой слуга. Нет, он — мой напарник, товарищ…       А то и единственный оставшийся в живых друг.       — Миледи, при всём уважении, — её пальцы начинали подрагивать: Шарин явно была не в восторге от моего упорства. — У нас сейчас нет возможности послать людей на его поиски. Мы бросаем все силы для отвода шпионов от данного района и…       — Я и не просила твоей помощи, — нахмурилась я и резко поднялась с кровати. — Сама справлюсь.       — Леди Сириен, постойте! — она попыталась ухватить меня за руку, но я с силой отбила её. — Вам опасно покидать этот район города! Мы не сможем защитить вас, уйдите вы хоть немного дальше!       — Прекрасно, — с надменной ухмылкой бросила я, набрасывая утеплённый плащ и проверяя содержимое поясных сумок. — Пусть попробуют напасть… Давно у меня не было стоящей практики.       — Треклятый холод, — пробормотала я, потирая ладошки. Ткань перчаток, некогда купленных им для меня, была чрезвычайно тонка для подобной погоды. — Надеюсь, с ним всё хорошо.       Цуката Чоши подходила к концу и всё больше уступала цукате Фуго. Стоило радоваться, что в этой якуме Чоши вообще выдалась довольно тёплой. Впрочем, это могло знаменовать лишь одно: за аномальной жарой всегда следовали аномальные морозы. Эта Фуго скорей всего выдастся самой холодной за долгое время.       — Где же ты… Иллиан?       Не зная с чего начать, я первым делом выбралась к центральной площади, где вовсю бурлила торговля и обмен сплетнями. Не удивительно — огромные часы, что возвышались над площадью, давно показывали середину второго часа: время близилось к обеду.       В нынешнем состоянии ему здесь нечего было делать. Но с чего-то следовало начать…       Глубоко вдохнув и плавно выдохнув, я попыталась сосредоточиться на ощущениях. Минори говорила, что при должной концентрации мы можем чувствовать друг друга. А значит, если постараться, я смогу определить хотя бы примерное его расположение.       Тревога…       Пустота…       Блаженство…       Покой…       От такого потока противоречивых ощущений меня разрывало изнутри, отчего я согнулась пополам, с трудом удерживаясь, дабы не потерять завтрак. Не трудно было понять, где именно мои эмоции, а где его. И удержать всё воедино оказалось труднее, чем я думала. Но…       Во имя пятерых — отступать уже поздно.       Сконцентрировавшись на спокойных и одухотворённых эмоциях, я мысленно стала взывать к нему. Его лицо… Этот странный взгляд, так не коррелирующий с пускай редкой, но добродушной полуулыбкой… Образ нужного мне человека ясно предстал предо мной: успевшие прилично отрасти коричневые волосы; странный — порой отталкивающий, порой притягивающий — блеск в небесно-голубых глазах; грубая колючая щетина, придающая помятый, хоть и довольно мужественный вид; эта странная зелёно-чёрная одежда…       — Ох… — вырвалось у меня, едва я вновь открыла глаза.       Мои ноги вовсю несли меня сквозь непроглядную толпу снующихся людей. Меня словно тянули за руку… Это и радовало, и пугало одновременно. Невидимый «помощник» умело выискивал дорогу, направляя меня в нужный проулок или поворот на очередной развилке — в этом городе довольно запутанная система дорог, ничего не стоило заблудиться на ровном месте.       Красивая архитектура обновлённых каменных зданий незаметно сменилась обветшалыми деревянными домиками, как только я прошмыгнула через очередной узкий переулок. Эта арка словно служила порталом в другое измерение — здесь царили запустение и грязь.       Нечастые прохожие в обносках бросали на меня изучающие взгляды. В их глазах стоял недобрый блеск, словно перед ними был не человек, а лишь дикое животное — ценная добыча и ничего более.       Стоило одному из них подойти слишком близко — я с перепугу отбросила его на противоположную сторону улицы лёгким взмахом руки. Довольно опрометчиво использовать магию в таком месте — я поняла это слишком поздно. Но хоть эти «крысы» теперь выдерживали дистанцию.       Впрочем, обычных крыс тут также хватало — маленькие красные глазки мелькали чуть ли не в каждом тёмном уголке этого места. И о чём только думают городские власти? Когда в бедном районе им станет тесно — они с лёгкостью пойдут завоевывать новые просторы в соседние районы и тогда эпидемии не избежать. С этой заразой нужно бороться заблаговременно. Впрочем, до бедняков никогда никому не было дела. Даже мой отец, в периоды сильных морозов, при всём желании никак не мог повлиять на благополучие Собборго — слишком накладно, учитывая, что те и так не приносили большого дохода с земель. Крестьяне и бедные горожане умирают от холода, голода и болезней — состоятельные горожане и дворяне с комфортом переживают всё. Это неправильно… с этим нужно что-то делать…       Кто-то слабо подёргал меня за рукав, стоило мне замедлить шаг в раздумьях. Ожидая худшего, я ловко отскочила в сторону и уже приготовилась обрушить всю имеющуюся мощь на посмевшего прикоснуться ко мне неприятеля.       — П-простите… — испуганно пролепетал тоненький голосок.       Ошарашенная, я лишь изумленно хлопала ресницами. Это всего-навсего ребёнок. Мальчик, якум девять, не более. Весь чумазый, в таких же обносках, что и остальные жители. Он весь съёжился от моей реакции, не осмеливаясь даже вразумительно что-то сказать, лишь продолжая опасливо поглядывать на мои выставленные в боевой стойке руки.       Гейл как-то говорил, что в городе даже дети промышляют грабежами, а порой и убийствами, когда нужда гонит. Довольно сложно было поверить, что этот малыш способен причинить кому-то вред, но те слова не давали покоя моему беснующему сердцу.       Опустив руки и выпрямившись, я изобразила доброжелательное выражение лица, однако сокращать дистанцию поостереглась.       — Ничего страшного, — улыбнулась я. — Но в следующий раз не стоит вот так подкрадываться к людям, мало ли что.       — Извините, — более уверенно произнёс он.       Не знаю, насколько убедительно моё дружелюбие, но мальчик явно расслабился и с неприкрытым интересом разглядывал мою одежду. Неужели я настолько выделяюсь на их фоне?       Тем временем его взгляд явно зацепила одна из поясных сумок, и он опасливо пробормотал:       — Просто я не ел несколько юби, а этот запах очень манит.       — Запах?       Я в недоумении принюхалась, но ощутила лишь лёгкий смрад чего-то кислого, что вероятно исходил из небольшого зазора между кучно стоящими домиками. Сдох там, что ли, кто?       Проследив голодный взгляд мальчика, я проверила несколько кожаных поясных футляров: горсть сине-зелёных монет; крохотный нож странной полукруглой формы (Иллиан когда-то отдал мне один, оставив у себя несколько аналогичных… он ещё назвал их «метательными»); всякая мелочёвка для дальних странствий, вроде мотка тонко плетённой верёвки, кремня и прочее… Ох, а я и забыла совсем о них.       — Так ты об этом? — я выудила несколько сухарей и поднесла к носу: странно, но аромат от них исходил довольно слабый. Как он только учуял? — Держи.       Малыш осторожно протянул руку и забрал сухари с моей ладошки.       Эти запасы остались ещё с последнего выхода за город — совершенно вылетело из головы. Дабы не жевать одно лишь мясо, Иллиан тогда закупил дюжину кукурузных лепёшек, порезал небольшими кусочками и оставил сушиться на кухне таверны, неведомо как уговорив хозяина. Вкус так себе, но они были довольно питательны и почти ничего не весили.       — Ф-фпафыбо, — невнятно пробубнил он, жадно вцепившись в сухари зубами.       — Прости, но ничего другого у меня с собой нет, — горько пробормотала я, наблюдая за его бурной трапезой.       И таких вот детей тут сотни, если не тысячи… это ужасно…       — Нет-нет, — проглотив последний кусок, поспешно выпалил он, — это намного вкуснее того, что мне обычно удавалось съесть!       — Я рада, — отбросив сомнения, я заботливо пригладила его растрёпанные волосы, отчего он снова съёжился и залился краской. Этот ребёнок просто не мог быть способен на злодеяния, это было видно сразу.       Вспомнив, зачем вообще сюда пришла, я вновь попыталась очистить разум, сконцентрировавшись на ощущениях…       Но ответом мне оказалась лишь безмолвная тишина.       Я ощущала лёгкий душевный подъём с примесью отвращения — мои собственные эмоции. Никакого опустошения или эйфории. Мой «контакт» прервался и отказывался возобновляться вновь, сколько я не силилась.       От досады я чуть не пнула пробежавшую мимо крысу, но вовремя сдержалась — только сапоги портить…       — Почему вы злитесь? — взволнованно произнёс мальчик, заглянув мне в глаза.       — Я не злюсь, просто… — вздохнув, я строго посмотрела в направлении, куда до этого несли меня ноги: казалось, эта улица тянулась бесконечно, ей не было ни начала ни конца. — Я кое-кого ищу, только и всего.       — Случаем, не того странного мужчину, одетого в чудную зелёно-чёрную одежду?       У меня чуть сердце в пятки не ушло. Как так? Таких совпадений просто не может быть… Вот так удача!       Не веря своим ушам, я затрясла мальчишку за плечи:       — Где ты его видел?! Когда это было?!       — Да прямо здесь, — мальчик ошеломлённо развёл руками. — Этот парень вёл себя странно: ломанной походкой брёл по улице и горланил что-то нечленораздельное, поднимая всех местных на уши. Они, ясное дело, захотели проучить зазнавшегося проходимца, но тот как схватит самого крепкого и плечистого, что был ближе всех к нему, прямо за горло! До сих пор диву даюсь: сам тощий и хилый, а такого здоровяка одной правой приподнял аж над землёй! И всё с той же лёгкостью свернул ему шею, да так и бросил посреди улицы. Наши испугались от такого и разбежались. Вроде, вчера это было… Да, точно, только сим юби, под утро, тело удосужились оттащить с глаз долой в тот проулок…       Обернувшись, я прищурила глаза, вглядываясь во тьму. И верно, в этом силуэте проглядывались человеческие очертания. Так вот откуда этот смрад шёл.       Свернул шею одной рукой? Даже от мысли об этом становилось дурно… Да что с ним не так?       — А после куда он направился? — проглотив омерзение, я продолжила допытываться.       — Хм… — он всерьёз задумался, почёсывая макушку. — Точно не скажу, но сим юби как раз слушок прошёл, что какой-то странный тип обосновался в проклятом доме. Может, это был он…       — Ну же, где этот дом?! — я взбудоражено затрясла мальчика с новой силой, что его голова заболталась, словно у тряпичной куклы.       Стоило тому умолкнуть, как я поспешно сорвалась с места, бросая слова благодарности через плечо уже на ходу. Из его корявых объяснений выходило, что этот дом находится на отшибе бедного района, где раньше располагались небольшие усадьбы состоятельных граждан. Видимо, тогда этот район был куда благополучнее и чище. Время творит ужасные вещи, если оно под контролем таких же ужасных людей…       Провожаемая множеством взглядов, я неслась через узкие проулки как никогда прежде — было невыносимо находиться в подобном месте и хотелось поскорее выбраться в свет. Вскоре грудь горела так сильно, словно я преодолела расстояние, равное всему городу, но трухлявые домишки всё не заканчивались и не заканчивались, продолжая мозолить глаз. И чем дальше я забиралась вглубь, тем сильнее давила атмосфера запустения и отчаянья, и тем меньше людей встречалось на моём пути.       Я уже окончательно выбилась из сил, когда вдалеке проступил силуэт высокого, на фоне одноэтажных халуп уж всяко, дома. Подобных зданий здесь можно было по пальцам пересчитать, а уж с ярко-голубой, пусть и успевшей слезть, краской и того меньше — это он, проклятый дом. Наверное, стоило бы выяснить, чем он таким проклят, но на это не было времени.       Мокрая, на трясущихся ногах, я с трудом протиснулась в зазор между досками заколоченного входа.       Оказавшись внутри, я испытала панический наплыв: несмотря на просторную прихожую — ободранные и покрывшиеся плесенью стены; пыльные скрипучие половицы; застоялый запах чего-то кислого, каков обычно бывает в покоях стариков, — все это давило и заставляло съёживаться, словно под натиском неизведанной силы.       На улице и без того стоял холодный ветер, так ещё и щели дома создавали невыносимый сквозняк, обдувая со всех сторон и пробирая до костей — задержись чуть дольше и простуда обеспечена.       Я бы так и продолжила безмолвно стоять на негнущихся ногах, опасливо разглядывая окружающее меня запустение, если бы не отчётливо донёсшийся сверху шорох.       Сглотнув, я заставила себя сделать шаг вперёд.       Затем ещё…       И ещё…       Старая, не вызывающая доверия, трухлявая лестница каждый шаг сопровождала жалобным потрескиванием, грозясь отправить меня на уровень фундамента. Перепугавшись особо протяжного скрипа, последние три ступеньки я преодолела в один прыжок с завидной ловкостью, коей сама тотчас же поразилась.       Солнце понемногу сдавало свои позиции, но отсутствие дверей в комнатах позволяло лучам добираться до узкого коридора второго этажа. Некоторые из полотен были повалены и мирно лежали в проёмах, когда как другие вовсе бесследно пропали. Прислушиваясь, я осторожно ступала по пыльному, но сохранившему чьи-то следы полу к самой дальней из комнат.       Едва я приблизилась к нужному помещению, как в лицо повеяло характерным смрадом чего-то спиртного и съестного, как в кабаках ближе к ночи.       Зажав нос, я осторожно заглянула внутрь. Взгляд сразу наткнулся на зелёно-чёрный комок одежды, съёжившийся в тени угла.       — И… Иллиан? — неуверенно позвала я.       Комок «ответил» мне знакомым голосом, издав невнятный хрип и слабо вздрогнув.       Из-за его положения — спиной ко мне — невозможно было разглядеть ни лица, ни волос. Но сам голос, пусть даже и ослабевший, я узнаю где угодно.       — Иллиан!       Подбежав и рухнув рядом на колени, мне с трудом удалось перевернуть его на спину. Запах от этого балбеса был ещё омерзительнее, чем от тех оборванцев. Его лицо было мокрым от пота; по небритой щеке разошлась нить слюны, уходившая за ворот; влажные глаза бессмысленно уставились в потолок. Былая причудливая верхняя одежда из тёмно-зелёной превратилась в зелёно-коричневую, собрав на себе грязь, пыль и желудочные отходы. Его броня вместе с множеством поясных сумок и оружием испарились неведомо куда — в столь беспомощном состоянии не удивлюсь, если его попросту обнесли спящего. И только завидев его внешний вид, я обратила внимание, что и сама сидела в окружении рвотных красно-коричневых субстанций, пропитывая ей уже свою одежду.       На всё это невозможно было смотреть без слёз.       — Идиот! Тупое животное! — одна рука осыпала его шквалом пощёчин, покуда другая трясла за волосы. — Хватит дурака валять, безмозглый кусок протухшего мяса! Ты всегда строил из себя крутого парня, так чего теперь расклеился?! Подъём, прокляни тебя пятеро!       Ощущение беспомощности всё больше охватывало меня с каждым новым ударом. Иллиан даже не взглянул на меня, продолжая глядеть мутным, расфокусированным взглядом перед собой в пустоту — он словно покинул этот мир, оставив лишь пустую оболочку.       Хлопнув себя по лбу, я расторопно выудила пузырёк с тёмно-серой жидкостью.       «Постой, — придержала меня Минори в тот юби, когда я уже собиралась уходить. Порывшись на полках, она вручила мне этот пузырек. — Я не знаю что конкретно он принимал, поэтому могу дать лишь это. Не излечит, но выведет из организма все токсины и отрезвит разум».       Поморщившись, я осторожно раздвинула ему пальцами челюсть и вылила содержимое в глотку.       Реакция не заставила себя ждать — Иллиан выгнулся так резко, что я едва успела одернуть пальцы, дабы тот не откусил их. Его блаженное вялое бормотание сменилось болезненным стоном, будто из него выдёргивали внутренности.       Опомнившись, я придержала его за грудь, разворачивая лицом к полу — лекарство должно вывести всю дрянь… и для этого был лишь один способ.       Прикрыв глаза, мне тем не менее пришлось слушать весь процесс очищения, ведь мои руки заняты, чтобы прикрыть уши. Кисловатый запах начинал усиливаться — приходилось дышать ртом, да и то через раз. Мои штаны постепенно пропитались этой субстанцией, отчего меня саму тянуло опорожнить желудок, и я старалась вовсе не думать об этом.       Когда же характерные звуки смолкли и их место заняло тяжёлое сопение, я, стараясь не глядеть на пол, приложила все оставшиеся силы, дабы оттащить грузное тело подальше от зловонной лужи.       — Как ты можешь быть таким тощим и тяжёлым одновременно? — выпалила я сквозь одышку, пристраивая эту тушу в противоположном углу комнаты.       От запаха так просто не избавиться — сам выветрится со временем, — но одежду очистить не помешает.       Не найдя альтернативы, я срезала кусок ткани с его плаща, что валялся на одном из старых столиков, и полила водой из бурдюка. Рот, щёки и волосы также были покрыты рвотными массами, поэтому я устроила его голову на коленях и взялась приводить лицо в порядок.       Я не сразу обратила внимание, что его мутный взгляд был теперь направлен на меня — его глаза ничего не выражали, но он всё же видел меня и частично был «здесь». На языке что-то вертелось, но я так и не произнесла ни слова: очень сложно формулировать мысли гласно, когда на тебя устремлён такой проникновенный взгляд, словно он читает тебя, подобно открытой книге.       Но к моему удивлению он заговорил первым, слабо прошептав что-то; уголки его губ подрагивали, силясь изогнуться вверх:       — Про… сти… — удалось мне расслышать, наклонив голову достаточно низко.       — Молчи, — пока я утирала ему рот, на тряпку упали несколько капель. Глаза нещадно защипало. — Тебе нужен отдых.       — Я не… смог за… щитить те… бя, — доносились обрывки фраз уставшим хрипловатым голосом. — Ты такая… безрассудная…       — А сам лучше?! — не выдержила я. — Ты исчез на пол-эробы! Растоптал всё, что у меня осталось и просто ушёл! А теперь лежишь в богами забытом месте, в луже собственных выделений! Ты совсем не думаешь о других!       Он всё это время продолжал глядеть на меня мутным невинным взглядом с лёгкой полуулыбкой, отчего весь мой гнев невольно сходил на нет.       Иллиан постоянно клеймил меня ребёнком. При этом сам сейчас был такой беспомощный. Я ничего о нём не знала, ведь он пресекал любые попытки узнать, закрываясь ото всех. Но достаточно было одного взгляда на эти «детские» глаза чтобы понять — ему требуется забота и поддержка куда больше, чем мне или даже Сае. Он всю жизнь был сам по себе, лишённый какого-либо тепла, а потому ставший чёрствым и нелюдимым. Он привык полагаться только не себя, воспринимая других лишь как помеху. Он тот, для кого остаётся тайной понимание дружбы, любви, доверия или ответственности…       Но вместе с тем он каждый юби старался выложиться на полную, будь то работа или совместный досуг. Было видно, что ему всё это чуждо и непривычно, но он ни разу не пожаловался и даже старался не подавать виду, что ему тяжело. Несмотря на неприязнь к совместному сну с кем-либо, даже после того как я ему сказала — он ни разу не выгнал малышку из своего ложе, лишь интуитивно отодвигаясь, когда та прижималась к его спине. Он старательно создавал образ самовлюблённого эгоиста… коим на деле вовсе не являлся, постоянно обнажая свою истинную натуру.       Когда я закончила счищать рвотные массы с верхней одежды, Иллиан уже успел отойти ко сну, мирно посапывая у меня на коленях. Было неудобно сидеть в такой позе, но категорически не хотелось тревожить это изнеможенное осунувшееся лицо.       К тому времени комнату уже озарял оранжевый свет; тени начинали удлиняться; недавно усилившийся ветер понемногу сбавлял напор.       Откинувшись спиной к стене, я только сейчас прочувствовала, насколько же выбилась из сил. Не только подогнутые ноги отдавались глухой болью — плечи невыносимо ломило, словно меня запрягали в повозку вместо лошади; влажные глаза продолжало пощипывать, что никакой рукав не в силах был помочь; в голове неприятно гудело… скорей всего от переизбытка всевозможных запахов.       Понимая, что пока Иллиан не придёт в себя, нам отсюда не выбраться, я устало прикрыла глаза.       «Этот дом считается проклятым… Не думаю, что кто-то осмелится сюда сунуться. Да и всё равно уже нет сил сидеть без дела…» — попыталась приободрить саму себя.       И в конце концов это сработало.       Даже этот мерзкий смрад не мог удержать моё сознание от неумолимого погружения в бездну.

***

      Нестерпимый яркий свет понемногу отходил куда-то вдаль, и вскоре я снова остался наедине с собой… в кромешной тьме.       Ненавижу темноту.       Даже будучи здоровенным лбом, у меня до сих пор сердце сжимается при воспоминаниях о всяких «буках» и «леших», которыми одноклассники друг друга пугали в школах, а мне затем мерещилась всякая чертовщина, едва я пытался сомкнуть глаза. И если тем детям стоило лишь закричать, и им на помощь прибегут родители, обнимут и утешут…       Единственный, кто был моим «защитником» в те моменты — долбанный плюшевый медведь, старый, что твоя бабка, мирно посапывающая перед включённым телевизором с очередным мыльным сериалом. Если ту игрушку лизнуть лизнуть — она до сих пор наверняка будет солёной от всех тех слёз, что я лил, зарываясь лицом в мягкий ватный живот.       Как же я ненавижу эту ёбаную темноту.       Но вот, словно моё желание было услышано, вдалеке загорелся крохотный огонёк.       Затем ещё один.       И ещё…       Тысячи огоньков окружили меня, согревая мне сердце таким приятным видом.       Нет, это не огоньки. Знакомое свечение. Это…       Звёзды?       Точно, я уже видел нечто похожее, когда наблюдал за ночным небом в парке. Словно в подтверждение моим мыслям, на тёмном полотне начали проступать сияния всевозможных цветов и форм: закручивающиеся спирали, полосы, сферы; синие, красные, жёлтые, белые…       Галактики.       Из миллиарда звёздных систем, объединённые единым гравитационным полем, образуются галактики. Десятки, сотни и даже тысячи связанных вместе галактик формируются в скопления галактик. Но несмотря на свои размеры в сотни миллионов световых лет, они кажутся ничтожными песчинками в огромной вселенной. От понимания масштаба этого творения хочется расхохотаться над одной лишь мыслью, что всё это мог сотворить некий высший разум или божество.       Но что я здесь делаю, в этой пустоте, где сплошной вакуум? И вообще… кто я? Нет, вернее… что я? Будь я человеком, меня бы уже сплющило давлением, и поминай как звали. Может…       Я тот самый высший разум? Нет, не так…       Я есть сама вселенная.       Словно любящий родитель, я осматривал своих «детей» — галактики. «Старшие братья»: Млечный Путь, Андромеда и Треугольник снова задирали «младших», подминая их под себя. Как нехорошо… но они уже достаточно взрослые и не мне их учить.       Ведомый каким-то внутренним позывом, я устремил взор на «детей» Млечного Пути — звёзды. Сириус, как обычно, самый озорной из всех — весь светился от счастья. Звезда Ба́рнарда, снова куда-то торопилась. Не споткнись, торопыга… Хотя у тебя и ног-то нет…       Рядом промелькнуло что-то очень знакомое: жёлтый, горячий… но ласковый гигант — Солнце. Под его «опекой» находились аж восемь маленьких сорванцов. Эх, Плутон, держался бы поближе к «братьям» да каши побольше ел — глядишь, и не вычеркнули бы тебя из состава планет, вертись теперь сам по себе. Все они разные, как по форме, так и содержанию. Но был один, что выделялся на фоне не только своих «близких братьев», но и далёких.       Земля. Единственная в солнечной системе, а может и во всей вселенной, что смогла создать необходимые условия для сохранения и поддержания зародившейся у себя жизни. Миллиарды лет зарождались, сменялись и умирали миллиарды видов живых организмов, что позволило природе породить едва ли не уникальный вид, поставивший все остальные на колени.       Человек. Эти существа проделали долгий путь: от примитивного обезьяньего мозга до развитого современного; от сгорбившихся волосатых приматов до прямоходящих облысевших Хомо Сапиенс. Они как никакой другой вид влияли не только на другие виды, но и на природу в целом… чем та, порой, не отвечала им взаимностью, сжигая десятками и сотнями тысяч под лавовой лавиной или заживо хороня под руинами из-за очередного землетрясения.       И всё же…       Я «пролетел» над внушающими уважение и гордость городами, что люди начинали возводить ещё до начала бронзового века, и с каждой эпохой доводили их до совершенства: от примитивных халуп из дерева и глины до массивных гигантов из камня, стали и стекла. Снующие по живописным улицам жители в деловых костюмах, майках-шортах или платьях. Кто-то искренне улыбался новому дню, кто-то злился из-за очередной неудачи, кто-то печалился из-за приключившейся трагедии. Но все они так или иначе боролись за место в этом мире и цеплялись за каждое мгновенье в их столь короткой жизни.       «Бороться…» — глухим эхом разошлось внутри меня.       Почему это простое слово вызвало у меня столь неприятные ассоциации? Чем они вызваны? И почему подобное вообще волнует меня, если я ничто? Нет, это бред, я не могу быть ничем, иначе откуда этот голос? Вселенная неразумна. Она ничем не управляет и ей никто не управляет. Всё хаотично. Даже, казалось бы, то, что поддавалось прогнозированию, порой давало сбой: люди называют подобное «аномалиями» или «исключениями из правил».       Забавно. Это как если бы человек подкидывал монетку и ему восемь раз из десяти выпал «орёл», и он основал бы на этом какой-нибудь «Закон Орла», что монетка обязательно должна выпасть «орлом» вверх и никак иначе, а все побочные результаты: исключения или аномалии.       Противный срежет раздался, когда я стиснул челюсть.       Внезапная острая боль в голове едва не свела меня с ума, заставляя упасть на колени и беспомощно скулить сквозь зубы, сдавливая виски руками.       Голова…       Зубы…       Руки…       Невзирая на дичайшее давление на черепушку, я опустил одну из рук на уровень глаз: тощая, бледно-розовая, слегка подрагивающая ладонь с пятью пальцами. Обычная человеческая рука.       Так и есть. Я не мог быть ничем. Я всегда был кем-то. И я так же цеплялся за свою жизнь, как и все мои сородичи. Я так же радовался и расстраивался по мелочам. Преодолевал трудности… и убегал, когда не оставалось сил. Сражался… и отступал, когда одержать верх не представлялось возможным.       Если бы я ещё знал — кто я?       Сдавливающая боль отступила так же незаметно, как и нахлынула.       Встряхнув головой, я попытался подняться на ослабевшие ноги, но меня в плечо что-то легонько толкнуло. Одинокий прохожий в распахнутом поношенном пальто, клетчатом свитере, брюках и туфлях. Он куда-то спешил и налетел на меня. Странно, но представшая перед ним преграда нисколько его не заботила, и он, даже не подняв на меня взгляд, оправился и поспешил дальше.       Я остолбенело стоял и крутил головой. До боли знакомая улица. Осеннее солнце стеснительно пряталось за малочисленными, но плотными облаками, лишь изредка радуя нечастых прохожих своими лучиками. Прохладный ветерок гонял клубы пыли от аккуратно собранных кучек опавшей листвы и уличной грязи.       «Рабочий день, — почему-то пронеслось у меня в голове, — и уже не раннее утро».       Откуда я это знаю?       Хотя, если задуматься, то всё встает на свои места: в выходные людей всегда много, даже по утрам, особенно в этой части города, где большое скопление магазинов с товарами первой необходимости…       И снова — откуда мне это известно?       Неизвестность всегда пугает, отчего подобные «озарения» только жгли меня изнутри. Я попытался окликнуть несколько людей, дабы прояснить хоть что-то, но меня никто не услышал. Меня словно и не было здесь. То, что меня задел какой-то незнакомец, уже казалось лишь мимолётной иллюзией, ведь у меня не получалось ни к кому прикоснуться: моя рука проходила сквозь них, будто они не более чем мираж. Безликие и невыразительные, как те манекены в витринах ближайших магазинов, они спешили по своим делам.       Подобное должно было меня напугать, но я ощущал лишь раздражение и злобу. Раздражение от собственной беспомощности и злобу на самого себя из-за этого.       Но где-то вдалеке послышался голос, что прозвучал словно гром среди ясного неба:       — Ильюша, не играй на дороге!       Звонкий голосок молодой девушки. Он кажется мне таким знакомым и… далёким.       Я судорожно бегал глазами по улице, высматривая его обладателя, словно спасительную нить моей жизни.       Вот она. Невысокая, но гордо держащая осанку стройная девушка вела за руку маленького мальчика лет четырёх-пяти. Шелковистые белокурые волосы развевались на ветру в такт полам лёгкого бежевого пальто. Искренние небесно-голубые глаза заботливо следили за озорным чадом; тонкие губы вытянулись в радостную улыбку.       Мальчик с каштановыми волосами и такими же голубыми глазами всё порывался вырваться из крепкой хватки, не переставая гомонить:       — Мама, хочу сладостей!       — Потерпи, Ильюша, скоро будет обед.       «Мама…»       В сердце неприятно кольнуло, рука непроизвольно сжала шерстяную ткань на груди. Моя память по-прежнему плутала в потёмках, но у меня встало твёрдое убеждение, что если бы предо мной стояло зеркало — я определённо увидел бы в нём этого мальчика. Выше, крепче… но без всяких сомнений — это будет он.       Эта женщина… она столь близкий для меня человек. И я её не помню. Как такое возможно? Я испытывал к ней ненависть? Она сделала мне больно?       У меня не было ответов на данные вопросы, а попытки хоть сколько-то задуматься над этим приводили лишь к болезненному давлению в черепной коробке.       Они уже переходили дорогу, когда на мгновенье наши с ней взгляды встретились. Её прекрасные голубые глаза смотрели прямо на меня с нескрываемым интересом и… лёгкой печалью.       В этот момент все посторонние звуки исчезли: топот редких прохожих, изредка покрикивающие птицы и даже шелест листвы на ветру.       В этом мире лишь мы двое. Время словно остановилось. Нас разделяло расстояние в десятки метров, но сейчас мы были ближе друг к другу как никогда прежде.       Несмотря на лёгкую полуулыбку, она с грустью в глазах прошептала… и невзирая на приличное расстояние, её слова достигли моих ушей:       — Ильюша.       — Мама? — Голова полностью опустела, и теперь я мог слушать только своё сердце. Его послания были туманными, и тем не менее… — Мама!       Невзирая на слабость в теле, я в три счёта преодолел расстояние между нами. Я едва не сбил с ног её хрупкое тело, что тотчас крепко прижимал к себе. Наши сердца были так близко, что, казалось, они стали единым целым, синхронно выстукивая бешеный ритм. Тепло её кожи, аромат ванили от гладких волос, прикосновение мягких губ к моей щеке…       Я беспомощно зарылся влажным лицом в её волосы, пока она успокаивающе гладила меня по голове и нашёптывала что-то на ухо. Я не понимал, что происходит. Мои чувства и эмоции были вне компетенции мозга, управляемые неведомой силой.       — П-прости… — всхлипывая, пробормотал я сквозь мокрую ткань бежевого пальто. — Прости меня… прости меня…       — Глупый, — ласково произнесла она. — За что ты извиняешься?       — Я… убил тебя.       Слова давались с трудом, горло нещадно саднило. Она ничего не ответила, отчего сердце сжалось ещё сильнее, затрудняя дыхание.       — Эта боль… она была так невыносима, — шмыгнув носом, я выдавливал из себя такие простые и одновременно сложные слова. — Я хотел забыть обо всём… чтобы двигаться вперёд, как всех этому учат. Но… я забыл не только плохое, но и хорошее. Я забыл… тебя: твоё лицо, твой голос. Говорят, что покуда мы помним о «них» — они живы. Что пока жива память о них — живы и они. Моя память о тебе исчезла в бездне моего сознания… Я убил тебя!       Жар разошёлся по моей щеке — отпрянув, женщина ловко ударила меня ладонью, что глаз даже не уловил движения. Эта боль… она так приятна. Словно этим мама освободила меня от тяжкого груза.       Обхватив меня за плечи, она коснулась моего лба своим, после чего со слезами в глазах и счастливой улыбкой заглянула прямо в глаза:       — Большей чуши я в жизни не слышала.       — Ты сама мне эту чушь сказала, — улыбнувшись в ответ, прошептал я. Её лицо было так близко… это успокаивало. Не уверен, но кажется, раньше она всегда так делала, дабы я прекращал реветь. — Помнишь? Когда умер мой хомячок — ты меня утешила именно этими словами.       — А что мне ещё оставалось? Тебе тогда было всего три года.       Мы коротко рассмеялись.       — Верно… Каким же я тогда был идиотом.       — Неправда, — отстранившись, она взъерошила мне волосы. — Ты всегда был умным и милым ребёнком. Даже после моего «ухода» ты радовал меня каждым своим поступком.       — Ты же знаешь, что я в это не поверю, — сухо прошептал я, стараясь отвести взгляд. Здравый смысл начинал потихоньку пробиваться через тернии эмоций, отчего меня охватил озноб. — Мёртвым нет дела до живых. Я вырос убеждённым циником и эгоистом, кому ни до кого нет дела, кроме себя самого… Это никак не могло тебя радовать, ведь ты всегда была восторженной и дружелюбной ко всем. Почему ты вообще здесь? Почему я здесь?!       Обхватив себя за плечи и отступив на шаг, я встряхнул головой, сбрасывая наваждение:       — Я схожу с ума, ведь так? Тебя нет. Я не знаю, где я реальный в данный момент, но абсолютно уверен, что это всё — иллюзия. Всего лишь бред. Я небось лежу сейчас где-нибудь при смерти…       — Ильюша…       Она протянула ко мне руки, но я отпрянул прочь, поднимая на неё вновь налившиеся слезами глаза:       — Хватит! Это… это просто не можешь быть ты. Хватит меня дурачить! Ты не моя мать… Она уже мертва!       — Дети, которых не любят, становятся взрослыми, которые не могут любить, — со скорбью вымолвила она, отчего я разозлился пуще прежнего. — Это правда, порой твои действия могут поражать окружающих и даже вызвать к тебе неприязнь или ненависть. Но я знаю, что в глубине души ты всё тот же хороший мальчик. И мне больно смотреть, как ты разрушаешь себя, отталкивая всех дорогих тебе людей…       — Завались! — в гневе рявкнул я, едва сдерживаясь от того, чтобы не поднять на неё руку. Даже понимание, что передо мной лишь пустышка, не позволяло мне поступить подобным образом. — Не тебе меня учить! Откуда тебе известно это высказывание? Нам это как-то препод говорил на одном из занятий по детской психологии… Ты не могла этого знать, ты никогда не интересовалась чем-то подобным.       От осознания происходящего меня вдруг пробрало на смех. Дикий гогот разнёсся по пустынной улице; женщина неизменно глядела на меня с неподдельной печалью, только теперь она не улыбалась.       — Ну конечно, — отсмеявшись, я тяжело вздохнул. — Ты ведь плод моего подсознания. Ты всего лишь говоришь мне то, что я хочу услышать, даже если мне это кажется неприятным. Надо было сразу спросить у тебя что-то, чего я точно не мог знать… Всё же я конченый баран…       Даже после такого мне было тяжело со спокойной душой смотреть на неё, поэтому я отвернулся и провопил в пустоту:       — Эй, тварюга, что обитает во мне! Вытащи меня отсюда! Я так больше не могу!       — Почему тебе так трудно взглянуть на меня, Ильюша? — донеслось из-за спины. — Ты всё никак не можешь меня отпустить?       — Молчи! Отстань от меня! — грубо отмахнулся я, стараясь не смотреть в ту сторону. — Ёбаный насос, выпустите меня отсюда!       Кем бы эта тварь ни была, она мне не отвечала.       Вот всегда так… Ни на кого нельзя положиться. А потом все удивляются, почему я всё делаю сам…       Поднеся руку ко рту, я что есть силы вцепился зубами в белоснежную кожу. Острая боль разошлась по всей руке, рот заполнился противной на привкус кровью.       — Да что такое?! — завопил я, зажимая рукавом толстовки глубокие, чуть ли не до мяса, укусы. — Просыпайся уже!       Что-то дёрнуло меня за рукав, заставив опустить взгляд. Тот маленький мальчик, кого эта женщина вела за руку… Прошлый «я».       Продолжая дёргать меня за рукав, он взволнованно пробормотал:       — Братик, почему ты оставил меня?       — Что… — На секунду я потерял дар речи, но бурлящий внутри гнев мгновенно вернул меня в эту иллюзорную реальность. — Что ты несёшь?!       Я с силой одернул руку, отчего ребёнок потерял равновесие и упал на выставленные вперёд ручонки. Он взялся хныкать, разглядывая свои маленькие ладошки, которые теперь были покрыты ссадинами и страшно кровоточили.       — Почему ты такой жестокий, братик? — подняв на меня заплаканные, но выразительные глаза, серьёзно вопросил он, отчего меня всего передёрнуло.       — Проклятая мелюзга… — Не сдержавшись, я выписал сильный пинок под ещё несформировавшиеся рёбра, отчего мальчик согнулся пополам и завалился набок. — Захлопнись!       — Почему ты так злишься?       Я в недоумении обернулся: женщина глядела на меня спокойными глазами, на её лице не было и следа от слёз, словно всё это и впрямь было простой галлюцинацией — остался лишь серьёзный вопрошающий взгляд. Такой простой вопрос застал меня врасплох, что я всерьёз задумался, помаленьку остывая.       — Ты это серьёзно? — отозвался наконец я после недолго раздумья. — Ты и сама прекрасно знаешь ответ: я не люблю, когда мной манипулируют… — Я бросил короткий взгляд на пустое место, где секунду назад был маленький «я». — Особенно если это я сам!       Она так и смотрела на меня с непонимающим выражением лица. Блядство, я уже начал сомневаться, что это лишь моё подсознание. Неужели я так люблю над собой издеваться? Сначала я вижу человека, который, казалось, навсегда был стёрт из памяти моими собственными усилиями. Теперь ещё и моё собственное «я» подключилось… Где же я нагрешил так?       Вздохнув, дабы немного успокоить разыгравшиеся нервы, я поднял взор к уже успевшему стать ясным небу и ровным тоном заговорил, стараясь более чётко сформулировать всё, что таилось у меня душе:       — Я не смог защитить тебя, когда ты нуждалась в этом больше всего. Порой ты такая безрассудная: всегда срывалась с работы, стоило воспитательнице позвонить из-за очередной драки, а после, поругав для виду, вела меня есть мороженное; умудрялась заботиться и обо мне и об этом придурке, что постоянно или торчал в институте, или за своим письменным столом, и даже ни разу не попрекала его за это; постоянно упускала меня из виду, когда мы выходили на прогулки, и вечно вытягивала меня из неприятностей…       Опустив голову, я пнул ногой лежащий рядом камешек.       — Почему я злюсь? — ухмыляясь, продолжил я. — Даже и не знаю. Может потому, что в глубине души я чувствую свою вину за тот случай? Хотя умом и понимаю, что это бред. Как и тот бред, что ты мне тогда сказала… Я воспринял его всерьёз, отчего груз вины только сильнее давит на меня.       Собрав всю имеющуюся волю, я наконец осмелился встретиться с ней взглядом:       — Я даже не знаю, ты ли это на самом деле… Я выкинул из головы всё, что хоть как-то было связано с тобой. Лишь каким-то внутренним чутьем я понимаю, что это ты… Это меня и злит. Я уже не тот ребёнок… Я хочу помнить тебя. Воспоминания… Это всё, что у меня есть.       — Илья, — после недолгого молчания она робко обратилась ко мне. — Ты ведь никогда не зацикливался на прошлом, предпочитая смотреть в будущее. Что изменилось сейчас?       Верно… Что изменилось? Я не спроста оказался здесь — что-то меня подкосило, нарушило шаткое равновесие в моей душе.       — Если бы я знал, — растерянно пожал плечами, — то не находился бы тут.       — Ты должен разобраться в себе, — она устало вздохнула. — Пусть ты и возмужал, но этот груз, что ты вынужден нести на себе… Он не даст тебе по-настоящему вырасти. В душе ты всё тот же ранимый ребёнок. Ты должен найти правильный путь.       — Вот уж спасибо, кэп, — фыркнул я, прикрыв глаза и скрестив руки на груди. — Если бы всё было так просто… Философия никогда не была моей сильной стороной, иначе я бы уже правил миром.       — Когда придёт время — ты сам всё поймешь.       Последние слова прозвучали более отдалённо, словно между нами возникла воздушная подушка.       В сознание ворвался пронзительный визг тяжёлых тормозов, оглушая и дезориентируя меня.       Глухой звук удара. Детский вскрик. Взволнованные перешёптывания множества голосов…       Когда я поднял веки, вокруг никого и ничего не было. Я остался один…       Опять.       От всего произошедшего голова шла кругом. Мысли перемешались, создавая в голове хаос.       Опомнившись, я одёрнул рукав, как мне казалось, раненной руки — она оказалась чистой, никаких следов укусов. Рукав абсолютно сухой, идеального тёмно-зелёного цвета.       Мне ничего не оставалось, кроме как сесть на успевший нагреться дорожный асфальт и пялиться в пустоту.       Я один, меня никто не слышит…       Никто не придёт на помощь…       Хотелось взвыть, но меня хватило лишь на вялые покачивания взад-вперёд. Хоть что-то, сидеть неподвижно было невыносимо.       «Интересно, а можно ли умереть в собственном подсознании?» — пронеслась в голове очередная глупость.       Хотя… а что мне ещё оставалось? Разве что разговаривать с самим собой. Если не ошибаюсь, то сначала ты начинаешь видеть того, чего нет. Затем разговариваешь с собой или воображаемыми друзьями. А дальше — белая рубашка с белой палатой… или там должно быть что-то ещё? Ну, тут никого — нет никакой возможности ни навредить, ни просто смутить поведением. Забавно, но никогда бы не подумал, что мне будет так невыносимо находиться в одиночестве.       Этот ребёнок… Что он имел в виду?       «Я оставил его…»       После похорон я ещё долгое время не мог улыбаться… да и сейчас выходит довольно криво и неубедительно.       Верно, тогда какая-то часть меня навсегда покинула этот мир вслед за ней.       Отец, наверняка не по своей воле, водил меня по множеству психологов. Они всегда говорили «не замыкайся в себе», «не держи в себе»… и тем не менее всячески старались, чтобы я всем улыбался и делал вид, что всё хорошо, дабы не портить другим настроение своей унылой рожей. Лицемеры…       Тогда я понял, что искренность ни хуя не значит. Людям ты нравишься до тех пор, пока им это удобно и выгодно. Улыбаешься — тебя любят. Ноешь и жалуешься — от тебя отворачиваются. Или того хуже — «исправляют». Они много сил вложили в то, чтобы исправить и меня… но я лишь научился улыбаться. По крайней мере от меня отстали именно тогда, когда я стал вести себя так, как от меня этого ждали другие.       Тот искренний, весёлый и жизнерадостный мальчик…       Он умер вместе с ней.       — Иллиан…       Внезапно до моего слуха донёсся приглушённый окрик, заставивший меня встрепенуться. Не веря своим ушам, я огляделся по сторонам, но никого не было.       — Это имя… — пробормотал под нос, хмуря брови.       В голове что-то щёлкнуло, стоило мне услышать это слово. Перед глазами предстал образ девушки, совсем юной девчонки. Она звала кого-то взволнованным… знакомым голосом.       — Иллиан! — Голос стал более отчётливым, но я по-прежнему не мог понять, откуда он исходил. Казалось, будто он звучал в моей голове. — Очнись уже, ты, зверушка!       — Я тебе не зверушка, малявка! — рефлекторно гаркнул я в пустоту, отчего внутри тут же стало теплее.       Эта девочка… она зовёт меня? И почему… мне так приятно слышать нечто подобное? Это должно злить меня, но мое сердце радуется. Эта малявка, как я её назвал, — она всегда так ко мне обращается? Почему я позволяю ей это делать? Ох уж эта…       — Сири, — выпалил я вслух последнюю часть.       Верно, так зовут эту малявку. Всегда такая наглая и драчливая, если что-то не по ней…       Мне внезапно поплохело, и я согнулся на земле калачиком. Помимо уже привычной головной боли, что-то рьяно выкручивало мой желудок. Казалось, ещё немного — и меня вывернет наизнанку.       Город начал плыть, искажая контуры и размывая краски, словно безумный художник плеснул на мольберт кислотной жидкостью. Свет начал угасать, погружая меня в столь ненавистную темноту. Да что же это такое… не хочу…       Но, как обычно и бывает, мои желания не интересовали никого, кроме меня самого. Этот мир начал рушиться, подобно конструктору в неумелых детских ручонках. Нагретый асфальт покрылся множеством трещин, осыпаясь вокруг меня в непроглядную пропасть, сохраняя лишь жалкий клочок земли «на плаву». Это пугало… но вместе с тем я ощущал, что освобождаюсь от чего-то…       Поднявшись на ноги, я осторожно подкрался к краю пропасти. Теневой вихрь затягивал внутрь обломки бетона, вырванные с корнем фонарные столбы, автомобили… Всё, что попадало в поле его активности. Несмотря на развевающиеся, опавшие на лоб волосы и трепыхающуюся ткань толстовки, бездна не спешила поглотить меня — я уверенно стоял на своих двоих, не ощущая никакого внешнего воздействия.       Но этого и не требовалось. Всё моё естество, вопреки здравому смыслу, кричало мне: «Прыгай!» Подобно маленькому ребёнку, что впервые взобрался на высоченную башню с трамплином в бассейне, я испытывал непреодолимое желание сигануть вниз и убежать в страхе одновременно.       Сглотнув и зажмурив глаза, я всё же совершил крохотный шажок вперёд, чего вполне оказалось достаточно: гравитация проделала остальную работу. Ноги потеряли опору, тело вновь оказалось в состоянии невесомости, ощущая лишь слабый обволакивающий поток воздуха. Но в этот раз я чувствовал, что это не моя погибель, но моё освобождение.       Я нащупал выход из этой ловушки.

***

      — Может, стоило всё же потуже затянуть узлы?       — Зачем? Девка при всём желании их не разорвёт, а пацан ещё долго будет витать в облаках…       Двое высоких мужчин, сидевшие на ящиках в противоположном конце комнаты, с усмешкой наблюдали за моими тщетными попытками ослабить стянутую на запястьях верёвку. Несмотря на то, что руки чувствовали себя довольно свободно, выдернуть их казалось невозможным. Похитители рассчитали мои физические возможности и каждый дюйм вокруг запястий…       Иллиан по-прежнему не подавал признаков жизни, продолжая безвольно сидеть привязанный к выпирающему из стены столбцу с болтающейся на груди головой. Он так и не просыпался с тех пор, как уснул на моих коленях.       Даже когда пришли они…       За разбитым окном заброшенного дома уже стояла непроглядная темень, когда тишину нарушили чьи-то осторожные шаги, потревожившие мой сон. Сонно моргая, я не сразу вспомнила, где нахожусь. Пока не стало окончательно поздно.       Трое крепких, хорошо слаженных мужчин уже возвышались надо мной, разглядывая холодными изучающими взглядами. Капюшоны и лицевые повязки скрывали лица, но их спокойные, отрешённые глаза уже говорили о многом: для них убить кого-то — что сплюнуть наземь. Тёмные плотные кожаные гамбезоны, облегающие штаны и высокие сапоги на коротком каблуке смотрелись необычайно дорого — мало какой простой наёмник мог позволить себе нечто подобное.       Но моим взором больше всего овладела вышитая на плече одного из мужчин символика.       «Проткнутый кинжалом глаз, — всплыли тогда в голове слова Шарин. — Увидите этот символ — бегите».       Адъютанты. Личная гвардия городского совета: шпионы, блюстители порядка и палачи в одном лице.       Боясь пошевелиться, я лишь выжидающе глядела на них. Из-за сухости в горле не получалось даже сглотнуть ставшую вязкой и противной на вкус слюну.       Молчаливое обоюдное созерцание, казалось, длилось вечность, пока один из них, стоящий посередине, сухо не произнёс:       «Она?»       «Трудно сказать, — отозвался крайний слева, прищурив глаза. — Цвет волос и глаз совпадают с описанием, но… Она выглядит как какой-то оруженосец, а не особа благородных кровей».       В моей душе затеплилась надежда. И правда, последние юби я была как на иголках и должным образом не следила за внешним видом: под ногти забилась грязь; растрёпанные, наскоро уложенные волосы начинали попахивать; мои рубаха и штаны все в грязи и пыли, не говоря уже о зловонных пятнах рвотной массы, коей одарил меня этот идиот…       Из дворянского у меня осталась лишь гордость, которую я сейчас держала глубоко внутри, испуганно вжав голову в плечи.       Но надежда разлетелась вдребезги, даже не успев толком укорениться.       «Зато шкет в полной мере соответствует описанию, — хрипло подметил третий, крайний справа. — Коричневые волосы, тощий, одет в странную одежду… Всё сходится, тот малец не соврал».       Малец? Этот мальчик, кого я накормила и кто подсказал мне дорогу? Как же так… Ох уж этот маленький…       «Не важно, — заключил первый, по середине. — Пакуем обоих, на месте разберёмся».       Сделав шаг вперёд и наклонившись ко мне, мужчина с символикой на плече приподнял мою голову за подбородок, устанавливая зрительный контакт.       «Имей в виду: у нас нет чётких предписаний по поводу твоего внешнего состояния. Если потребуется — вырубим и дотащим на себе. Но не хотелось бы калечить такое прекрасное тело, поэтому будь хорошей девочкой — проследуй с нами в добровольном порядке».       Оставшись довольным от моего слабого кивка, он дал команду связать мне руки за спиной, пока сам стягивал верёвку на запястьях бормочущего во сне Иллиана.       Как только мы выбрались на улицу через заднюю дверь, что осталась не заколоченной, они «ослепили» меня, надев старый пыльный мешок на голову. Сложно сказать, сколько мы так плутали, но к тому времени, как с меня стянули это тряпье, глаза невыносимо щипало от слёз из-за забившейся в нос пыли. Что за звери… Неужели так трудно было его хоть встряхнуть разок?       Оставив нас с Иллианом связанных у дальней стены, двое из адъютантов что-то бурно обсуждали поодаль, а третий просто исчез без следа. Сплошь деревянное просторное помещение создавало впечатление то ли верхний ярус амбара, то ли склада: повсюду стояли наспех сколоченные ящики, мебель отсутствовала как таковая.       — Прекрати дёргаться, — осадил меня, наконец, один из сторожевых «псов», устав от затянувшегося представления. — Ты лишь делаешь себе хуже. Такой узел не по зубам даже крепкому мужу.       Бросив на них презрительный взор, я тем не менее послушно расслабила руки. Путы и впрямь не поддавалась моим усилиям ни на дюйм. Руки, невзирая на отсутствие давки, начинали затекать. От полулежащего положения я не ощущала нижнюю половину тела — то и дело приходилось изворачиваться и потирать икры ступнями, дабы их окончательно не свело. В таком состоянии невозможно было сосредоточиться даже для простенькой техники… Не говоря уже о том, что довольно трудно вывести сигил, не видя собственных рук.       Ушлые подонки — додумались осмотреть содержимое поясных сумок, и теперь мой единственный нож красовался воткнутым в ящик рядом с ними.       Безысходность ситуации выбивала из колеи и вынуждала лишь тихонько подвывать сквозь зубы.       — Ну и ночка выдалась, — донеслась до моего слуха приглушённая речь второго адъютанта, явно направленная к товарищу. — Почти целую эробу за этими двумя гонялся восточный прецепторий, а в итоге на них вышли мы. А ведь это даже не наш район…       — Думаешь, старшой сердиться будет? — вяло отозвался первый.       — Как знать, — выдернув пробку, адъютант жадно приложился губами к бурдюку, после чего звучно выдохнул и крякнул. — Порой я совершенно не понимаю, чего от нас хотят. «Делай то», «делай это»… А куда, зачем и почему — поди разберись.       — Подобные размышления нас не касаются, — вдруг твёрдо заявил первый, на что второй ненадолго застыл, с любопытством взирая на собеседника. — Нам сказали — мы делаем, не более.       Задержав на нем изучающий и настороженный взгляд, второй вскоре сдержанно хохотнул.       — Молодой ты ещё, Мун… Вот напьёшься разок в кабаке, попортишь одну из местных девок — тогда поймешь, что жизнь не ограничивается лишь простым «сказали — сделал», вся эта дурь про беспрекословное следование долгу и отказ от всего и вся…       — Осторожнее, Ригар, — нахмурился Мун. — Услышь тебя сейчас его светлость…       — Да-да, — собеседник безразлично махнул рукой. — Нарушишь обеты — голову с плеч. Только ты и сам понимаешь, что это бред, просто не хочешь признать. Как сейчас помню, когда половина ребятни в процессе обучения тайком сбегали в город и гуляли всю ночь напролёт…       «Молодой» со скучающим лицом слушал товарища, явно не воспринимая всё близко к сердцу. Мне показалось очень странным, что имея схожий рост, телосложение и сглаженность лица, один из них, судя по словам, значительно моложе. «Опытному» не дашь больше двадцати-двадцати двух, когда как «молодому» — восемнадцать-девятнадцать. Впрочем, мальчики всегда росли по разному: кто-то до двадцати будет выглядеть подростком, когда как другой уже в шестнадцать обрастал на манер зрелого мужа.       Но сейчас это не имело никакого значения. Эти двое так увлеклись беседой, что не обращали на нас и доли внимания. Какой-никакой, а всё-таки шанс.       — Иллиан! — стараясь не горланить, как можно чётче выпалила я в сторону безмятежно сидящей рядом фигуры.       Не уверена, как много прошло времени, но вся дрянь уже давно должна была выйти из его организма, окончательно прочистив мозги.       Сквозь шумную перепалку надзирателей я смогла различить невнятное бормотание, сопровождаемое вялым пошатыванием лохматой головы. Он меня слышал и реагировал, пускай и довольно слабо.       — Иллиан! — я подалась всем телом к нему, насколько позволяла стягивающая запястье верёвка, произнося едва ли не в самое ухо. — Очнись уже, ты, зверушка!       — Я… тебе… не зверушка… — разобрала я слабый шепелявый голос.       Я едва удержалась от смешка, но уголки губ неизбежно поползли вверх.       Он в порядке… Несмотря на слабое состояние — его разум вернулся. Это был тот самый Иллиан, которого я знала. Хотелось обнять его, не обращая внимания на всю эту грязь и смрад, коей пропитана одежда, но связанные за спиной руки не позволяли проделать желаемое, оставляя лишь возможность мысленно ликовать.       Как прискорбно, что радость продержалась недолго.       — Что вы тут устроили?!       Грубый басистый гонор эхом раскатился по комнате, отчего даже натренированные убийцы вжали головы в плечи, явно признавая в этом голосе некий авторитет.       — Господин прецептор!       Очухавшись первым, «молодой» соскочил с ящика и вытянулся, словно по струнке, перед появившейся фигурой.       Незнакомец мягко скользнул на свет, подобно тени, и окинул своих подопечных невозмутимым взглядом, так не контрастирующим с гневной интонацией голоса.       — Повторяю: что вы тут устроили? — более спокойно переспросил он.       — Старшой, не сердись, — расслабленно отозвался «опытный» Ригар. — Один из наших смотрящих получил любопытную информацию, и мы решили проверить… Ты только погляди — каков улов…       Оборвав подчиненного на полуслове быстрым ударом кулака в живот, прецептор холодно произнёс:       — Не испытывайте моё терпение.       — Господин прецептор, Ригар всё верно сказал, — взволнованно отозвался «молодой» Мун. — Нам доложили о подозрительных личностях в бедном районе. Мы выдвинулись проверить. Нашли этих двоих, задержали и доставили сюда. Мы понимаем, что это не наша территория, но дело в том…       — Значит, вы это понимали, — переведя взгляд на «молодого», в глазах прецептора появился нездоровый блеск, отчего на лице Муна явственно проступила самая настоящая паника. — И всё равно полезли на чужую территорию. Без ведома местного прецептора. Без моего.       — Н-но… — заикаясь, бормотал тот. — О-они же… Н-нам же…       Муну не представилась возможность оправдаться, ведь спустя мгновенье от аналогичного тычка и вовсе распластался по полу, пуская слюну на грязный деревянный пол. «Старшой» явно не сдерживал себя при общении с подчинёнными, уложив обоих с одного выверенного удара.       Я совершенно потеряла связь между этими событиями и лишь с удивлением наблюдала за происходящим.       — Беспрекословное подчинение, — наконец молвил прецептор, когда двое адъютантов, откашливаясь и кряхтя, смогли подняться на ноги. — Это всё, чего я требую от своих людей.       Повернувшись лицом к «опытному», он произнес:       — Я много раз закрывал глаза на твоё пристрастие к алкоголю, Ригар.       Тот лишь покривился, но смиренно опустил взгляд, выказывая тем самым послушание.       — И так же закрывал глаза на твои шашни с той распутной девицей, Мун.       Лицо «молодого» приняло бледный, болезненный вид, что, казалось, его вот-вот вырвет.       Вздохнув, прецептор продолжил:       — Я понимаю, что со временем нравы смягчаются, и вы позволяете себе некоторые… свободы. Но спешу напомнить, что если я закрываю на это глаза — не значит, что я об этом ничего не знаю.       — В-виноваты! — хором отозвались подчинённые, понуро склонив головы.       — Человеческое начало всегда было слабым, — презрительно бросил он, неспешно двинувшись в нашу с Иллианом сторону. — Его светлость требует порой невозможного, я понимаю. Но, во имя богов, делайте это хоть не столь заметно.       Остановившись предо мной, прецептор бросил короткий взгляд через плечо:       — Ладно. Тем не менее вы хорошо поработали. Можете отдохнуть. Гонга внизу разбирает провизию — помогите ему, и можете приступать к трапезе.       — Да, господин! — также хором выкрикнули они и поспешили ретироваться подальше от своего командира.       Дождавшись, когда эти двое скроются за лестницей, прецептор опустил взгляд на меня, лишь краем глаза косясь на слабо шевелящегося Иллиана.       — Скверно выглядите, леди Сириен.       — Вашими усилиями, — неохотно пробубнила я, ответив на его взор своим хмурым.       Немногочисленные настенные светильники не давали хорошего освещения, отчего лицо прецептора с трудом удавалось разглядеть: приглаженные назад тёмные волосы; сухие невыразительные глаза то ли серого, то ли голубого цвета; ровный с широкими ноздрями нос; стянутые вниз уголки среднего рта, словно в его жизни не было ни единого радостного момента… Это лицо ничем не выделялось из сотни других, за исключением серьёзного, даже уставшего не по якумам взгляда: предо мной будто не зрелый мужчина, а измученный временем старик.       — Примите мои искренние извинения, — выдав лёгкий поклон, сказал он. — Хочу заверить вас, что в этом нет ничего личного…       — Какое мне дело до ваших заверений! — поморщилась я. — Лучше объяснитесь, зачем я здесь?       — Не сочтите за грубость, но вы не в том положении, чтобы требовать что-то, — сочувственно протянул прецептор, словно ему и впрямь был неприятен этот разговор. Хоть и внешнее поведение оставалось таким же холодным и отточенным. — Скажу лишь, что это связано с вашей семьей.       — Значит, Шарин говорила правду… — опустив голову, безразлично пробормотала я, ни к кому не обращаясь.       На мгновенье, хотя может мне лишь показалось, кадык прецептора слегка дрогнул, сглатывая слюну, но я посчитала излишним заострять на этом какое-либо внимание.       Почувствовав отчаянье, я была не в силах сдерживать эмоции — мой язык сам собой выдавал все вертящиеся в голове мысли:       — Из-за того, что мой отец не пошёл на поводу у совета, его убили… А меня теперь продадут в рабство какому-нибудь знатному извращенцу, как игрушку.       — Полно вам, миледи, — прецептор опустился на корточки, заботливо опуская руку мне на плечо, отчего меня скорей передёрнуло, нежели успокоило, но он не придал этому значения. — Может, вы этого не понимаете, но в нашем мире вы можете радоваться уже тому, что останетесь живы. Мир жесток. Каждый стремится подмять под себя ближнего, не оставив от того и мокрого места. Вы испытаете неимоверную благодарность, если вас будут хотя бы кормить, поить и…       Звучное шипение разнеслось по помещению.       Не в силах выслушивать эти отвратительные речи, я извернулась и вцепилась зубами ему в кисть. Тёплая вязкая жидкость облепила мои губы, а язык ощутил неприятный привкус человеческой плоти.       Затем по моей щеке разошлась острая боль, заставившая стиснуть зубы. В глазах зарябило, взгляду сложно было сфокусироваться, оставляя мне лишь размытую картинку.       — Зачем вы так, миледи? — недовольно прошипел он, разглядывая сочащуюся красным руку, после того как выпрямился. Причём не спеша перевязать рану, словно наслаждаясь этим нехитрым процессом. — Очень опрометчиво с вашей стороны поступать столь необдуманно. Ведь я ваш единственный друг в этой комнате.       — Ударить женщину… Хорош «друг», ничего не скажешь… — неожиданно донеслось со стороны.       Мужчина бросил безразличный взгляд на слабо шевелящуюся фигуру на полу — Иллиан с трудом держал голову прямо, взирая на того снизу вверх туманным взглядом.       — Знаешь, — просипел Иллиан, едва не подавившись собственной слюной, но откашлявшись, благополучно продолжил. — В моём мире, если мужчина поднимает руку на женщину, ему неслабо так прописывают пиздюлей.       — Пришёл в себя, наконец? — проигнорировав сказанное, мужчина на сей раз опустился рядом с Иллианом, приподняв тому голову за челюсть для установления зрительного контакта. — Ты доставил немало проблем моим людям. Не знаю, кто ты такой и откуда. Но мы это выясним — будь уверен.       Иллиан, какое-то время пялясь на него невзрачным взглядом, вдруг слабо захохотал.       — А я разве противлюсь? Выясняй что хочешь — мне уже абсолютно плевать… Только пожрать принеси для начала.       — Пожрать? — недоверчиво сощурил взгляд прецептор. — Это какая-то шутка?       — Какие шутки, братан? — округлив глаза, тот вывалил наружу пересохший язык. — У меня внутри будто чёрная дыра образовалась… Я серьёзно — помираю уже! Ладно еда, но хоть воды дай, изверг!       Ошарашенный — как и я, наблюдавшая за всем молча — прецептор снял с пояса бурдюк, выкрутил пробку и осторожно приложил горлышко к губам пленника. Светлая зеленовато-жёлтая жидкость медленно перетекала внутрь ослабевшего организма, лишь периодически проливаясь тонкими струйками по шее за воротник.       — Д-долбаное вино… — покривившись, прокашлялся Иллиан и поскрёб языком о верхний ряд зубов. — Ну почему вам так сложно прокипятить ёбаную воду?       — Итак, — не обращая внимания на причитания пленника, взялся за допрос прецептор, как убрал сосуд обратно за пояс. — Для начала, как твоё имя, откуда ты родом и…       Заслышав характерное сопение, прецептор прервался и недоумённо уставился на полулежащую на полу фигуру. Пленник, буквально мгновенье назад что-то бурчащий, уже мирно посапывал, невзирая на столь неудобное положение.       — Ты что же, щенок, глумиться надо мной вздумал?! — желваки на его лице заиграли, на шее вздулась вена, а лицо начало багроветь.       Сложно сказать, насколько сдержанным являлся этот человек, но если у Иллиана что хорошо и получалось, так это выводить людей из себя.       Взбешённый, прецептор взялся неистово трясти пленника за плечи, но тот лишь, пошатывая головой туда-сюда, бормотал невнятную чушь.       Острый неприятный запах разнёсся по помещению.       Мужчина тоже его учуял и, опустив взгляд чуть ниже, брезгливо отпрянул. Тёмно-серая в тусклом свете огня ткань штанов Иллиана начинала темнеть в области паха, но тот с блаженной ухмылкой продолжал громко сопеть и бормотать во сне.       — Ах ты ж… — скривившись, мужчина сделал короткий тычок ногой в грудь пленника, отчего тот слегка завалился набок, свисая на скованных за спиной руках, но при этом оставаясь в полусонном состоянии. — Вот ведь свинья… Сил моих нет. Тобой займутся позже.       Проведя пальцами по густым бровям, мужчина тряхнул полами тёмного плаща и поспешно скрылся на лестнице. Мы остались одни — адъютанты-исполнители не спешили возвращаться с первого этажа.       — Ты ужасен, — с улыбкой на лице прошептала я, хоть он и вряд ли меня сейчас слышал. — Даже будучи в таком положении, у тебя нет ни капли гордости.       — К чему гордость, когда результат говорит сам за себя? — отозвался он слабым голосом.       Я и не заметила, что громкое сопение стихло в тот же миг, как исчез командир, а Иллиан уже давно принял ровное сидячее положение и глядел на лестничный пролёт, прищурившись из-за близкого свечения светильника.       А когда повернул голову ко мне, заботливо, с полуулыбкой, спросил:       — Ну как ты, малявка?       От нахлынувших эмоций слова застревали в горле, мне с трудом удавалось подавить слёзы. Чувства отвращения, радости и облегчения перемешались, вводя меня в состояние отчуждения.       Всё, на что меня хватило — криво усмехнуться с радостью на глазах.

***

      Первое, что я увидел, после того как вновь оказался в привычном мире, — какого-то напыщенного пижона в чёрном одеянии, возвышающегося над миниатюрной, без лишней скромности радовавшей мой глаз всё это время, фигурой. Я и не представлял, что это создание так много для меня значило, что даже после всего того, что мы наговорили друг другу, я снова рад видеть её.       И именно поэтому я так вспылил, когда это существо посмело ударить её, пускай даже внутренней стороной ладони и лишь слегка, судя по отсутствию видимой реакции.       К счастью, моё самообладание, пусть шатко, но сохраняло позиции, и я смог обвести его вокруг пальца, сыграв роль обдолбанного дурачка, отчего тот сразу сбежал в отвращении. Эх, полагаю, даже не стоит упоминать, как глубоко мне пришлось засунуть свою гордость, чтобы суметь прилюдно обмочиться и остаться невозмутимым.       Но оно того стоило. Мы остались одни.       И даже несмотря на то, что разум до конца не оправился, размывая картинку перед глазами, я по крайней мере мог, пусть примитивно, но рассуждать: мы оба сидим в полутёмном помещении, похожем на склад; судя по покалывающим пальцам и потери чувствительности в запястьях, мы связаны…       Похищение.       Пленники.       Дело дрянь… Случилось то, чего я так старательно избегал.       И судя по всему, в этом оказался виноват я. Если бы не повёл себя как идиот, настоял бы на совместном побеге из города, а не…       Стоп. Хватит. Что толку от причитаний? Всё уже случилось. Нужно выбираться отсюда.       — Сири, — я вновь обратился к молчавшей, странно смотревшей на меня девчушке. — Ты в порядке? Он что-то сделал, пока я?..       — Нет, — поспешно отведя взгляд, тихо пробормотала она. — Всё хорошо, правда. Я… просто рада, что ты здесь.       — Вот уж спасибо, — хохотнул я, едва не поперхнувшись от одолевающего меня сухого кашля, невзирая на недавнюю порцию вина. — Всегда мечтал посидеть связанным в сомнительном месте, да ещё в луже собственной мочи.       — Идиот, — прошептала она. Её улыбка понемногу сползала, уступая место недовольному выражению лица, хотя в глазах по-прежнему углядывался блеск. Вновь подняв на меня взгляд, она с чувством выпалила. — Ты хоть представляешь, как мы за тебя переживали? Взял и ушёл с концами! Я полгорода оббегала, пока тебя искала!       — Серьёзно? — с ухмылкой вопросил я.       Не скажу, что не верил её словам, но… Это точно та вечно задиристая и недовольная девчонка, которую я знал? С каких пор она за меня переживает? Никогда не замечал, чтобы действие «печати» распространялось и на неё — думал, только я от этого страдал…       Но то, как она это произнесла… Чёрт, я был тронут.       — Ну, не то чтобы полгорода… — надувшись, он потупила взгляд. — И это не то, о чём ты подумал! Я хотела найти тебя, так как ты забыл свои никчемные вещи… И ещё ты не извинился перед Саей!       — И правда, — я откинул голову назад. Затылок почувствовал приятную прохладу дерева.       После недолгого молчания я наконец произнёс, стараясь подобрать нужные слова:       — Прости меня… Я наломал дров. Я лишь делал всё по-своему, совершенно не считаясь с вашими чувствами. Это вполне естественно — человек всегда видит мир лишь через себя, но… Если ты заботишься о ком-то — ты должен учитывать его мнение, желания…       — Нашёл время разводить сопли! — гневно выпалила она, что я в недоумении повернулся к ней, застыв на полуслове. — Если ты ещё не заметил — у нас крупные неприятности, а ты тут решил душу излить? Вот ведь действительно балбес!       — Что поделать, — я с блаженной ухмылкой прикрыл глаза. — Но я хотел, чтобы ты это услышала.       — Позже с этим разберёмся — нам нужно выбраться отсюда, — донеслось сквозь непонятный шорох.       Не открывая глаз, я старался привести мысли в порядок.       Проще сказать, чем сделать — голова наотрез отказывалась работать. Несмотря на отсутствие сонливости, организм требовал отдыха и вгонял разум в состояние безразличия и апатии. Совершенно не хотелось ничего делать… ни о чём думать…       Я надкусил нижнюю губу. Металлический привкус слегка взбодрил меня, а боль не позволила мозгу уйти в непролазные дебри. Неплохо… Уже что-то начало «клевать» в темечко…       — Так, — открыв глаза, поднял я решительный взор на девчушку. — Надо избавиться от веревок. Попробуй изрезать их или сжечь магией.       — Я уже пробовала, — покачала головой Сири. — В таком положении невозможно сосредоточиться и вывести правильную форму сигила. А даже если и получится — я не смогу её контролировать… Я скорей сожгу нас здесь заживо.       — Блин, об этом я не подумал, — цокнув языком, бросил я в пустоту и отвернулся.       Очнувшись, я сразу приметил, что всё моё снаряжение пропало, и надежды на верный танто уже не было.       «Ножи, — осенило меня. — Парочку я всегда прятал в обувной накладке, что создавала видимость сапог».       Но опустив взгляд, я лишь выругался про себя. Босые белоснежные ноги заметно выделялись на фоне тёмно-коричневого дерева. Ушлые ублюдки… Обшмонали, разули…       — Спасибо хоть не до трусов… сволочи, — в отчаянье проскрежетал я.       — Так что нам делать? — подала голос Сири.       — Не знаю я! — вспылил. — Я сейчас не в том состоянии, чтобы вразумительно думать… Лучше бы помогла…       — Я тут боги ведают сколько уже сижу! — в такт мне отозвалась она. — Если бы тут был выход — уже нашла бы!       — Ну так давай расслабимся и просто насладимся процессом ожидания участи! — прорычал я, грузно выдыхая и с силой прикладываюсь головой к прохладному столбцу. — Я не понимаю, чего ты от меня хочешь?       Порываясь что-то сказать, Сири остановилась на полуслове и медленно прикрыла рот, обречённо опустив голову.       Её энтузиазм был понятен, но меня всегда раздражала эта детская наивность. «Сделай что-нибудь» — фраза на все времена. Даже не произнося её вслух, девчонка имела в виду именно это: я не знаю что делать, поэтому ты найди выход… даже если его нет — найди и всё. Если бы это было так просто — люди, наверное, вообще бы не умирали… Ну, по неестественным причинам уж точно.       — Самое главное — осторожно подал я голос, — нельзя впадать в апатию. Нужно сохранять положительный настрой, что бы ни случилось. Если ты сдался — ты однозначно проиграл, верно?       Нет, всё же она права. Даже если это наивно — лучше сохранять оптимизм, чем тупо смириться. Я никогда не верил в чудо, но лишать этой веры её я не решился… У меня нет такого права.       Скупо улыбнувшись, она слабо кивнула, впрочем, так и не подняв на меня взгляд. Кажется, я всё же бесповоротно напортачил. Нужно что-то срочно придумать.       Голос внутри меня по-прежнему не подавал признаков жизни, сколько бы я ни взывал к нему. В любой другой ситуации я бы этому безусловно порадовался, но сейчас мне требовалась её сила.       — Да в пизду, — пробормотал я под нос, решившись. И затем обратился к Сири. — Слушай внимательно…

***

      — Кто-нибудь! Он не дышит, помогите!       Мой встревоженный крик эхом разнёсся по помещению. Горло ужасно першило, а в ушах стоял звон. Но невзирая на это я продолжала взывать.       Спустя какое-то время на лестничном пролёте возникла голова «молодого» Муна, неохотно бредущего к нам.       — Что вы тут расшумелись? — недовольно проворчал тот.       — Скорее! — испуганно пролепетала я. — Он не дышит! Его сначала трясло, будто припадочного, а после он начал пускать слюну и окончательно затих. Помогите же ему!       — Ох уж эти обдолбыши, — сплюнул Мун, припадая на колено перед неподвижно весящим на закованных руках телом. — Вечно с ними…       Не успев договорить, адъютант начал неистово хрипеть и булькать, вздрагивая всем телом.       Всё это время прикидываясь умирающим и дыша через раз, Иллиан дождался, когда Мун наклонится поближе, дабы послушать дыхание пленника, и тут же, извернувшись, вцепился зубами тому в горло. Мотая головой подобно цепному псу, он раздирал несчастному гортань, что тому не удавалось даже пискнуть, не то что заорать.       Как бы мне ни хотелось отвернуться и не лицезреть подобное зрелище — я продолжала наблюдать за экзекуцией. Штанины обоих мужчин заливала кровь и мелкие ошмётки плоти; в воздухе повис неприятный смрад от смеси крови, плоти, пота и мочи. Мне едва удавалось подавлять рвотные позывы.       Наконец, всё было кончено. Иллиан, сплюнув кусок мяса и обтерев язык о верхний ряд окровавленных зубов, приложив недюжинные усилия, сбросил с колен обмякшее тело адъютанта и тяжело задышал. Вероятно, также пытается унять рвоту.       Зрелище вышло пугающим — он словно дикий зверь, весь перемазанный в крови, с животрепещущим блеском в яростно пылающих глазах и жутким оскалом.       Но меня это нисколько не пугало. Не могу сказать, что принимаю то, как он поступил, но сейчас не было времени думать об этом.       — Н… — попытался выговорить Иллиан. Его кадык гулял вверх-вниз, не позволяя ему внятно произнести. — Н… н-нож.       Проследив его начавший затуманиваться взгляд, я поняла, что он хотел сказать: у лежащего на животе тела под расстёгнутым гамбезоном на поясе виднелся небольшой кинжал в кожаных ножнах.       Кивнув, я кое-как стянула сапоги и протянула оголенные ступни к телу. С непривычки пальцы на ногах слушались слабо, не позволяя мне ухватиться за кинжал. Вспотевшие, они скользили по обделанной гладкими лоскутами кожи рукояти.       — Да чтоб тебя… — шёпотом проклинала я. Дабы дотянуться, пришлось выгнуться всем телом, отчего не только ноги начинало покалывать, но и руки со спиной. — Ну же!       Дёрнув в очередной раз за рукоять, клинок нехотя выпал и звучно бряцнул об деревянный пол.       — Есть! — чуть ли не воскликнула я, вовремя осёкшись: внизу ещё остались минимум трое, и их появление на данный момент не сулило ничего хорошего.       — Давай сама, — пробубнил Иллиан, когда я попыталась подтолкнуть нож в его сторону. — Мне… что-то нехорошо…       — Это мягко сказано, — поморщилась я, наблюдая за тем, как розовая нить слюны тянулась от его алых губ до самого пола, залитого тёмной жижей.       Поминая добрым словом свои худобу и гибкость, я без особых усилий подтолкнула кинжал за спину и, подцепив рукоять непослушными пальцами, принялась «пилить» верёвку. Толсто плетённые нити потрескивали от каждого движения лезвия, но разрываться не спешили: казалось, им не было ни конца ни края.       Сие продолжалось невыносимо долго: в наступившей тишине слышались лишь скрипучие звуки трения лезвия и тяжёлое сопение Иллиана.       Наконец лезвие неприятно упёрлось мне в поясницу, а узел, ослабнув, сполз по запястьям на пол.       — Эй-эй! — позабыв про обувку, я поспешно кинулась к Иллиану. Его голова безвольно опустилась на грудь, веки стали полуоткрыты, а глаза ни на что не реагировали. Припав ухом к груди, я облегченно выдохнула: дыхание, пусть и слабое, было. — Нашёл время, дурень! Не спать!       Разрезав путы, я попыталась взвалить грузное тело на плечо, но, почувствовав резкий укол в пояснице, тут же отбросила эту затею: мне не удастся протащить его и до лестницы, не говоря уже о полноценном побеге.       — Оставь, — прошептал он, когда я потянула его за ткань верхнего одеяния, намереваясь хоть как-то поволочь за собой. — Беги…       — Заткнись, — выпалила я, мотнув головой.       — Дура, — он с трудом разлепил веки, вперившись в моё лицо серьёзным взглядом. — Если умрешь ты — умру и я. Мне в любом случае конец, если ноги меня не слушаются… Мы не сможем так тихо улизнуть. Беги, говорю.       — Прекрати пороть чепуху! — в гневе повысила я голос, напрочь позабыв о неприятелях внизу. В горле встала неприятная горечь, сбивая дыхание. — Ты уже забыл, что за тобой должок? Ты обязан перед всеми извиниться за то, что был таким засранцем! Разрази тебя пламя, если я позволю тебе так просто…       Его неожиданно крепкая хватка на моих волосах застала меня врасплох, заставив умолкнуть. Подтянув к себе, он неотрывно глядел мне прямо в глаза. Его лицо выражало некую борьбу, а в глазах ощущалась явная смесь горечи и радости.       — Ну почему ты всегда такая упрямая? — пробормотал он, после чего уголки его губ выгнулись вверх. — Как же ты на неё похожа…       Ничего не понимая, я лишь молча любовалась небесным оттенком этих блестящих в тусклом освещении глаз. Его ладонь, крепко сжимающая прядь моих волос, плавно сместилась на щёку. Что-то липкое и горячее облепляло их, но мне было всё равно.       Через какое-то время Иллиан, видимо взяв себя в руки, мотнул головой, поспешно одёрнул ладонь и произнёс:       — Ладно… Помоги мне встать… Попытка — не пытка.       Кряхтя, сопя и странно вздрагивая ногами, он всё же принял более или менее устойчивое положение, опираясь на моё плечо. Каждый проделанный шаг в сторону лестницы давался ему с трудом — на лице то и дело возникало болезненное поморщивание, но тут же разглаживалось после очередного выдоха. Под ногами предательски скрипели половицы, заставляя нас периодически замирать, вслушиваться — нет, отдалённая болтовня и постукивания не меняли своего ритма — и так неспешно пробираться дальше.       — Сейчас будет спуск, — осторожно произнесла я, покрепче прихватывая Иллиана за торс. — Ты в порядке?       — Я в сознании… если ты об этом, — слабо отозвался он, качнув головой в подобии кивка. — Веди уже.       Один шаг вниз — прикладывание всех имеющихся сил, дабы удержать эту тушу, пока он осторожно поставит свою ногу на ступеньку — только затем следующий шаг.       — Это будет долгий путь, — выдохнула я, чувствуя наплыв усталости на ноющие плечи.       — Я предупреждал… — начал было он, но я лишь шикнула, оборвав на полуслове.       Спустя неопределённое время наши оголённые ступни осветились слабым просветом в полумраке.       Посадив Иллиана на ступень и убедившись, что он уверенно сидит и не собирается никуда падать, я осторожно припала лицом к щели между лестницей и потолком. Такое же просторное помещение, что и этажом выше: сплошь ящики и перевязанные тряпками свёртки. В дальнем углу вальяжно расселись на ящиках три знакомые фигуры, уплетая нечто съестное и оживлённо обсуждая что-то. Надсмотрщики ещё не заметили намеревающихся сбежать узников из-за тьмы, царившей на лестничном пролёте, но деваться нам так и так некуда — единственные широкие дверцы-половинки расположились аккурат за спинами неприятелей. Или правильней сказать, неприятели обосновались аккурат прямо у выхода, преграждая единственный путь наружу.       — В чём дело? — спросил Иллиан, видимо заметив моё скривившееся от досады лицо.       — Тут не пройти, — честно ответила я. — Даже брось я тебя, как ты того просил, здесь невозможно проскользнуть незамеченным.       — Ладно, возвращаемся, — спокойно произнёс он, протягивая мне руку.       Обратный путь занял у нас ещё большее время, чем спуск. Мы постепенно выдыхались. Из-за тяжёлого дыхания в ушах стоял оглушительный гул, заглушая посторонние звуки. Мы буквально ввалились на второй этаж, заползая на карачках.       — Мы не можем блуждать так бесконечно, — отдышавшись, выпалила я.       — Это и не нужно, — откашлявшись, пробормотал Иллиан и указал рукой куда-то вглубь помещения. — Идём.       Не пускаясь в расспросы, я вновь помогла ему подняться на ноги. Его тяжёлая рука окончательно отдавила мне плечо: казалось, ещё немного, и оно оторвётся. Ноги начинало подмораживать, а разбросанная по всему полу листва и солома то и дело колола ступни, но думать об этом сейчас казалось чем-то постыдным и глупым.       — Куда? — взволнованно вопросила я, когда мы оказались в противоположном конце помещения и упёрлись в гладкую, без единой щели, стену. — Здесь тупик.       — Темно, — произнёс он. — Нужен свет.       Оставив его прислонённым к стене, я поспешно сняла с ближайшего настенного крепления источник огня. Освещение эта железная конструкция давала более чем скудное, но другого тут всё равно не имелось, так что…       — Посвети.       На негнущихся ногах Иллиан принялся ощупывать шершавую деревянную поверхность, слабо подсвечиваемую подрагивающим пламенем.       Ругаясь сквозь зубы, он наконец зацепился ногтем за что-то тёмное, поскрёб и облегчённо выдохнул:       — Значит, не показалось.       — Что такое?       Вместо ответа он подцепил пальцем какой-то металлический крючок, поддел вверх, затем вперился рукой в стену.       Я едва успела подхватить начавшего вываливаться наружу Иллиана и спешно оттащить от образовавшейся пропасти. Широкая дверца плавно отъехала наружу, открывая нашему взору живописный пейзаж реки с густым пролеском на противоположном берегу.       — Запах прибрежной воды и морского ветра, — протянул Иллиан, усаживаясь на краю и глядя вниз. — Им тянуло из щелей, тут я не ошибся. Обычно в подобных строениях всегда делают окна, дабы проветривать помещение от застоявшейся пыли и всё такое, если тут работают люди.       — Я сидела буквально спиной к нему… — поёжилась я, осторожно вглядываясь вниз. Данное «окно» скорей напоминало полноценные дверцы-половинки, начинаясь от самого пола и заканчиваясь где-то на две трети от всей стены: полтора нашего роста в высоту. — И как я не почувствовала такой сквозняк?       — Я сам лишь мимолётно уловил этот пресный запах воды, — вяло отмахнулся он, вдыхая полной грудью. — Как же хорошо…       — И чего это ты расслабился? — нахмурилась я. — Это, по-твоему, выход? Тут не менее полсотни футов!       — И вода небось ледяная, — кивнул тот, поморщившись. — Но другого выхода я не вижу.       Это складское строение находилось аккурат у самого причала — до устья реки было рукой подать, даже разбегаться не придётся. Вот только высота и холодная погода вносили свою неприятную лепту.       — А как же ты? — я бросила взгляд на его бледное осунувшееся лицо. — Ты едва стоишь на ногах.       — Да уж доплыву как-нибудь.       Пробурчав, Иллиан проделал неожиданный рывок и, покачиваясь, твёрдо встал на ноги, облокачиваясь на оконную раму. Отмахнувшись от моих протянутых для помощи рук, он в сомнениях поглядел на поблескивающую в лунном свете гладь воды, а затем, почему-то, на мою одежду.       — Т-ты что делаешь? — чуть не взвизгнула я, когда он подался вперёд и начал возиться с завязками, скрепляющими ворот плаща. — Совсем уже рассудка лишился? В такой ситуации, да в таком месте…       — Дура, — коротко хлопнув меня по голове ладонью, он продолжил возиться с узлом как ни в чём не бывало. — Твой плащ выполнен из качественного, но «тяжёлого» материала. Намокнув, он потащит тебя на дно.       Постыдившись от собственных мыслей, я смущённо спрятала лицо в тени, отведя светильник в сторону. И впрямь, я как-то об этом не подумала… Этот балбес даже в таком состоянии умудряется мыслить более трезво, нежели я. Стыд-то какой.       — Эм-м… — Когда плащ плавно съехал с моих плеч, Иллиан с хмурым выражением лица принялся ощупывать ткань моей рубахи. — Это шерсть…       — Ну уж нет, — предугадывая ход его мыслей, насупилась я. — Я не полезу в ледяную воду голой… Да ещё с таким извращенцем на пару!       — Женщины, — фыркнул он.       И неожиданно принялся стягивать верхнее одеяние уже с себя.       К плащу отправилась его тёмно-зелёная пушистая рубаха, а затем он принялся и за тонкое белое, что с коротким рукавом, полностью обнажая торс.       — Вот, — не дав мне и слова вставить, твёрдо произнёс он, протягивая мне эту белую рубаху. — Ткань лёгкая, синтетика. Веса не прибавит, зато скроет твои… бугорки.       — Ты отвратителен, — злобно прошипела я, тем не менее выхватив рубаху и взявшись осматривать её на предмет нечистот.       Не знаю, из какого материала было сделано его верхнее, что тёмно-зеленое, одеяние, но вся та грязь и желудочные отходы до этой рубахи так и не добрались. Лишь слабый телесный запах как-то давал понять, что это отнюдь не чистая одежда.       — Только попробуй… — пригрозила я, поворачиваясь к нему спиной.       — Пошевеливайся, — осадил он меня, тем не менее отвернув голову в сторону. — Они могут показаться здесь в любой момент.       Я второпях, одним движением стянула свою рубаху и бросила её в кучу к остальной одежде. Следующим движением также поспешно надела уже его одеяние. За столь короткий промежуток времени спина успела покрыться мурашками от пробирающего до костей ветра. Особой разницы не ощущалось, разве что эта рубаха продувалась сильнее, заставляя поёжиться.       — Что стоишь? Прыгай, — приказал он, натягивая обратно свой верх. — Я следом за тобой.       — Давай руку, — мотнув головой, я протянула ему ладонь. — Ты не доплывёшь один.       — Не мели чушь. Я так потяну тебя на дно. Прыгай, говорю, я сам справлюсь.       — Как же ты порой меня раздражаешь! — Я крепко вцепилась в ткань на его груди. — Почему ты опять ведёшь себя как эгоист? Почему для тебя так сложно хотя бы попытаться! Что ты удумал? Просто сесть и ждать участи? Тебе проще ничего не сделать, чем сделать и проиграть?       — А что если и так? — безмятежно вымолвил он. Его голубые глаза взирали на меня с неподдельным любопытством. В них не было ни капли гнева или страха… лишь заинтересованность. — Я ведь просто человек. У всех нас есть предел. Я правда устал.       — А как же мы?! — гневно бросила я, не в силах утихомирить беснующее сердце. — Сая, Рюки, Минори… Да даже этот розоволосый пройдоха! Ты не можешь вот так ворваться в чью-то жизнь, а затем просто уйти! Возьми наконец ответственность, раздери тебя…       Его мокрые от слюны и крови губы вдруг коснулись кончика моего носа, оставив на нём горячий влажный след. Все мысли в голове перемешались, дыхание участилось.       — Ты всё же удивительно на неё похожа, Сири.       После этой фразы он обхватил меня за плечи и что есть силы вытолкнул наружу.       От неожиданности я даже не смогла закричать. Ветер словно подхватил меня, унося вниз с бешеной скоростью и заворачивая меня в воздушный кокон.       Иллиан слабо зашевелил губами, сказав мне что-то напоследок, но из-за шума в ушах я была не в силах ничего разобрать.       Спина болезненно встретилась с водной гладью, выбив воздух из лёгких. Глаза застелило тёмно-синей пеленой, размывая реальность. Ледяная вода забивалась в ноздри, уши и рот, заполняя лёгкие. Пальцы мгновенно потеряли чувствительность, что нереально было понять, гребла я руками или лишь безвольно неслась, подхваченная течением.       Звуки исчезли. Кругом лишь беспросветная синева. Тело сковало льдом, не позволяя пошевелиться. Разум постепенно угасал. Сознание растворялось во тьме. Она не имела границ.       «Неужели это конец?»       Промелькнула последняя мысль в голове, прежде чем я окончательно ушла в забвение.

***

      В какой-то момент меня охватила паника, когда Сири скрылась за тёмной речной гладью и больше не показалась на глаза.       «Только не это… Эта девчонка куда сильнее, чем может показаться… Она не могла так просто утонуть… Зря, что ли, я свою футболку пожертвовал?» — старался успокоить я бешено выстукивающее сердце.       Лишь моя жизнь служила мне ответом на столь мучительный вопрос. Я понятия не имел, как быстро я должен умереть, когда жизнь моей хозяйки оборвётся. Но я всё ещё дышал, и это вселяло надежду, что с ней всё хорошо.       Удивительно, но до текущего момента я и не замечал, как же она похожа на неё. Мою мать. Те же черты лица, светлые шелковистые прямые длинные волосы, этот маленький носик и тонкие губки… Лишь зелёные глаза выбивались из столь знакомой картины. Теперь понятно, почему я не бросил её даже тогда, когда, казалось, и нет другого выхода. Я до последнего цеплялся за всё, что хоть как-то связано с…       До моего слуха вновь донёсся приглушённый гогот с первого этажа.       Верно, ничего ещё не закончилось… Выбрось всё лишнее из головы.       Едва переставляя окоченевшие ноги, я добрался до бездыханного тела, лежащего посреди слабо освещённого помещения. До сих пор не верится, что я смог это сделать. Во рту ещё сохранился отвратительный привкус крови и сырого мяса, и я не в силах от него избавиться. Хотя бы приступы тошноты давно уже стихли, оставив лишь опустошённость. В кого я превратился…       На хер… Сейчас не время об этом задумываться. Эти ублюдки знатно потрепали нервы моим товарищам, за что они обязаны ответить.       Голос внутри меня по-прежнему молчал, и я окончательно позабыл о нём, положившись исключительно на свои силы.       Стараясь не споткнуться на ровном месте, я поочерёдно вскрывал ящик за ящиком в надежде найти что-то полезное: ткани, какая-то посуда… совсем уж неведанная для меня хрень. Удивительно, как на этот шум ещё не поднялись оставшиеся внизу сторожилы.       — Эврика, — выпалил я устало, срывая чёрт знает какую по счёту крышку.       Один из бочонков был наполнен густой пахучей жижей… больше всего напоминавшей смолу, только древесного цвета. Наверное, для строительства заказали или вроде того, без разницы.       Зачерпнув в ладошку немного густой жидкости и стряхнув на пол, я поднёс к ней заранее высвобожденную из чугунной "клетушки" свечу. Жижа вспыхнула мгновенно — я едва не получил ожог лица, умудрившись вовремя отпрянуть, приземлившись на пятую точку.       — Гори-гори ясно, — прошептал я довольно, туша ногой импровизированный костерок. Ещё слишком рано для «шоу».       Данной смолы, к сожалению, нашлась лишь одна бочка. Зато в соседних ящиках притаилась не слабая коллекция заморского спиртного. Откупорив пробку, я сперва принюхался, а затем сделал смачный глоток. Нутро приятно обожгло, однако из-за сухости в горле я чуть не поперхнулся, рискуя выблевать последнее, что ещё сохранилось в желудке.       «Да сколько же в нём градусов? — вывалив онемевший язык, подумал я. — А ведь казалось, хуже абсента ничего быть не может…»       Довольно щёлкнув пальцами от собственной гениальности, я проделал аналогичное действие, что и со смолой — вылил немного на пол, а затем поднёс огонь. Пойло горело уже не так эффектно, но пламя всё же получилось внушительное.       Превосходно. Какое-никакое оружие у меня теперь имелось.       Повесив лампу обратно на стену, я сперва опрокинул бочонок со смолой, позволяя бесценной тёмно-жёлтой жиже растечься по полу, а затем принялся щедро поливать густеющую массу жгучим бухлом. Сказать, что у меня слёзы наворачивались от такой растраты столь хорошего алкоголя — ничего не сказать.       Импровизированное «минное поле» было готово. Оставалось лишь завлечь этих супчиков.       Сглотнув, я подобрал валявшийся возле столбца кинжал и ковыляющей походкой направился к трупу. Из его разорванного горла до сих пор сочилось тёмно-бурым, но этого было недостаточно.       Я что было силы обрушился на несчастного, всаживая лезвие в спину. Трясущимися руками я продолжал совершать рывки, прорезая мясо вместе с плотной тканью.       Помнится, я едва сдерживался, когда потрошил тушу кабана. Забавно, но в этот раз окромя брезгливости и лёгкого сочувствия на душе ничего не таилось. Нервы сдают потихоньку, наверняка.       — Старшой, гляди, — донеслось до моего слуха сквозь установившуюся тишину, которую нарушали лишь редкие хлюпающие звуки. — Что это там капает с потолка?       — Гонга, Ригар — проверьте, что там, — властно прозвучал голос пижона.       Звуки шагов постепенно приближались, что вынудило меня поторопиться.       Скрип лестничных ступеней звучно разносился по помещению. В полумраке начали прорисовываться знакомые силуэты.       — Т-твою мать! — выпалил тот, что помоложе, ступив в освещённую область.       — Вот же больной ублюдок! — поморщившись, согласился второй, выглядывая из-за спины.       Оторвавшись от тела, я нарочито медленно обратил на них яростный, полный ненависти и жажды крови взгляд, попутно поднимаясь на ноги.       Жаль я не могу видеть себя со стороны, но это, наверное, довольно жутко: моя толстовка была полностью перемазана в крови и внутренностях, что я любезно «позаимствовал» у падшего. Моя правая ладонь сжимала что-то влажное, упругое и всё ещё тёплое: я не обратил внимания, что это — не было времени разбираться, но скорей всего это или печень, или почка… что-то из брюшной боковой области. Мои перемазанные в крови губы растянулись в безумной улыбке; с уголков по щеке сочились струйки, капля за каплей падая на пол.       Запрокинув голову к потолку, я хрипло рассмеялся, насколько мне позволяла пересохшая гортань. Меня распирало от отвращения к содеянному, но я не мог остановиться и продолжал свой безумный спектакль.       Одно дело — простое убийство, на какое способен любой из нас, если его довести до определённой грани. И другое — психопат, что упивается жестокостью. Была крохотная надежда на то, что подобное зрелище как минимум отвлечёт их, а как максимум — вгонит в ступор.       И мой маленький трюк более или менее удался.       Выпучив на меня изумлённые глаза, они неохотно обнажили короткие клинки, но подходить не спешили. В их взглядах читался если и не страх, то настороженность.       Адъютанты так и не заметили, что стоят посреди легко воспламеняемого пространства, а я не предоставил им ни единого шанса, непринуждённо бросив заблаговременно снятый со стены и уже начавший тускнеть светильник прямо им под ноги.       Душераздирающие крики разнеслись по всему складу, а может и вырвались за его пределы. Их кожаные куртки горели ничуть не хуже их собственной кожи, превращая лица в нечто безобразное.       «Живые мертвецы», — всплыла в голове единственная ассоциация.       Помещение залило жёлтым, оранжевым и красным оттенками, разгоняя столь ненавистную тьму. Босые ноги мгновенно согрелись, как и остальное тело. Идиллию нарушал лишь запах горелого мяса да каких-то неизвестных химикатов.       — Трах-тибидох, — пробормотал я, когда два почерневших и обезображенных тела перестали дёргаться и мирно распластались по полу.       Неспешной ковыляющей походкой я подобрался к краю распахнутого настежь оконного проёма. Лицо обдувало холодным прибрежным ветерком, когда как спину нещадно пекло от разбушевавшегося пожара.       — Вот и всё, — обратился я неведомо к кому, улыбнувшись проступившему через густые облака ночному светилу. — Несколькими уродами меньше.       Опустив взгляд на свои липкие, покрытые бурой коркой и источающие смрад руки, я невольно добавил:       — Впрочем, а чем я лучше?       Ответом мне послужил мощный толчок в спину, сопровождаемый невесть откуда раздавшимся грохотом, словно взорвалась ёмкость с тротилом.       «И откуда только тут взяться взрывчатке?» — запоздало промелькнула мысль, когда пламя заглотило меня.       Я буквально ощущал, как плавится лицо. Кожа шипела и пузырилась. Горячо… Невыносимо горячо. Кровь натурально закипала в жилах.       Действительно… и чем я лучше этих? Собаке — собачья участь. От меня останутся лишь тлеющие угольки, как и от этих мерзавцев.       Запах собственной плоти показался мне на удивление душистым и приятным. Чёрт… так бы и съел себя сейчас.       Но внезапно охвативший холод не позволил мне насладиться этим мгновеньем.       От столь резкой смены температуры мой мозг сварился заживо. Кожа потеряла всякую чувствительность, я словно оказался в вакууме.       Нечем дышать.       Ничего не видно.       Ничего не слышно.       Я отрезан от всего мира. Лишь острая боль сводила меня с ума, пока на выручку не пришла спасительная пустота.       И прежде, чем она поглотила мой разум, я в последний раз прошептал эти столь ненавистные мне слова, которые я проронил ей напоследок, отправив в свободный полет. Той, с кем я провёл лучшие дни моей короткой жизни, несмотря на все печали и раздоры. Та, кто стала мне ближе кого бы то ни было, даже с оглядкой на некоторую пропасть между нашими мировоззрениями. Та, ради которой я сейчас буквально отдаю свою жизнь…       Они отпечатались в моём начавшем затихать сердце:       «Я люблю тебя».

***

      Ещё не до конца придя в себя, моей первой реакцией на этом свете было исторжение остатков воды, засевшей в лёгких.       Воздуха решительно не хватало, грудь обжигало при каждом вздохе… при этом новый глоток свежего кислорода был подобен живительному бальзаму на душу.       — Полегче на поворотах, сахарная, — донёсся до меня знакомый мужской голос. И только после этого я поняла, что всё это время кто-то учтиво похлопывал меня по спине, помогая очистить организм от лишних жидкостей. — А то так внутренности выблюешь.       — Г… кха-кха… Гейл?       В глазах двоилось после столь головокружительного заплыва, отчего, как я ни старалась, мне не удалось разглядеть спасителя. Да ещё капюшон отбрасывал тень, пряча лицо. Но этот звонкий голос и своеобразная манера речи не оставляли сомнений.       — Немного поздновато для заплыва, не находишь? — хохотнул он, обтирая мне лицо куском ткани, как только меня закончило рвать речной водой. — Тебе ещё повезло, что вверх по течению имеется горячий источник, отчего местная вода не достигает таких уж низких температу. А ведь мог бы тебя и не заметить…       — Иллиан… — мне с трудом удалось произнести одно слово. В горле саднило и першило, каждое движение язычка побуждало согнуться и возжелать смерти. Но я не могла просто молча сидеть, когда он остался там один. — Где… он?       — Вас ведь держали на складе, что на окраине портового района? — неожиданно тихо спросил он.       Что-то в его голосе мне не понравилось, и я лишь молча кивнула.       — Если стоять можешь — идём, — отряхиваясь, Гейл подал мне руку.       Завидев мои голые ступни, он, хлопнув себя по лбу, выудил из наплечного мешка кое-какие тряпки и наскоро обвязал мне ноги, сделав подобие башмаков. От разбушевавшегося ветра это слабо помогало, но я хотя бы могла чувствовать собственные пальцы, что теперь так приятно покалывали.       Мокрая одежда сковывала движения, хоть и висела на мне мешком. Особенно большая не по размеру белая рубаха Иллиана с короткими рукавами. Как я ни силилась растереть плечи — теплее не становилось. Бредя по узким переулкам, я отметила, что за мной тянулся след от капель. Если бы за нами отправили погоню — им бы не составило большого труда найти нас. Но учитывая разносящуюся то тут, то там по всей округе ругать, до нас сейчас никому не было дела.       Налетев на спину внезапно остановившемуся Гейлу, я, потирая ушибленный нос, выглянула из-за плеча, куда был устремлен взгляд спутника.       Даже на фоне тёмного, без звезд, неба выделялся густой сизый дым. Языки пламени переплетались между собой и рвались ввысь, создавая невообразимый пейзаж.       Двухэтажное складское строение полыхало, словно лагерный костёр. Тот самый склад, возвышавшийся на небольшом холмике, прямо на берегу реки… где нас, скорей всего, и держали.       — Это… — начала было я, но разразилась кашлем, сгибаясь пополам.       — Да, — кивнул Гейл, додумав остальное. — Так я тебя и нашёл. Я был буквально в трёх шагах отсюда, когда услышал странный всплеск в воде. Подумав, что кладовщики выкинули что-нибудь, я подбежал поглядеть: не пропадать же добру. А тут ты бултыхаешься…       — Ты… — не отводя взгляд от заливающего ночную мглу светом огня, произнесла я через силу. — Т-твоих… рук дело?       — Пожар? — он недовольно покосился на меня. — Нет, зачем мне это? Да и пока я тебя откачивал — склад уже воспламенился и полыхал, что твой берестовый трут.       — Иллиан… — повторила я. — Он… остался там.       Гейл, пожевав нижнюю губу, лишь нахмурился и промолчал.       Я слышала, что мужчины стараются не проявлять эмоции, держа всё в себе. Гейл же и вовсе предпочитал маскировать свои за маской беззаботности и веселья, отчего его колебание я не могла трактовать как-то по иному, кроме как…       — Через какое-то время, как появились первые признаки огня, — нарушил наконец тишину Гейл, — прозвучал очень громкий хлопок, что аж земля содрогнулась. Я раньше видел что-то подобное… В общем — ничего живого после такого там просто не могло остаться.       Я лишь понимающе кивнула, продолжая молча взирать на снующих туда-сюда горожан и стражников, старательно тушивших пожарище… или, вернее уже сказать, пепелище. От склада остался лишь скелет из перекладин: кровля, настил, стены, потолок, пол — всё уже поглощено пламенем и осыпалось в труху.       — Хватит, — он положил руку мне на плечо, стараясь отвести обратно в темноту переулка, из которого я почти высунулась целиком. — Здесь уже небось четверть города собралось. Нужно уходить.       — Спасибо, — запоздало произнесла я, когда мы осторожно продвигались вдоль безлюдной улицы, стараясь держаться в тенях. — Что… спас.       — Я же сказал — я думал, что это какое полезное барахло выкинули по случайности, — отмахнулся Гейл нехотя. Видимо, не в его природе было проявление доброты и благородства, отчего он испытывал некий дискомфорт от случившегося. Однако, вздохнув, он вскоре обернулся ко мне, выдав пусть сдержанную, но искреннюю улыбку. — Но я рад видеть хотя бы тебя живой, сахарные губки.       — Чунибье.       Почувствовав раскатившееся по телу тепло, я невольно выпалила любимое выражение Иллиана, словно он был рядом. Гейл в этот раз не стал дуться и беситься, а лишь скромно хохотнул.       «Словно он рядом, да?» — улыбнулась я этой глупости.       Однако…       Я остановилась посреди пустынной улицы, вслушиваясь в тишину. Нет, подозрительных звуков не доносилось, лишь отдалённая ругань и причитания взбудораженных горожан. Было что-то другое… Что-то совсем иное…       — Ты чего, красатуля? — заметив, что меня нет рядом, обернулся Гейл.       — Что-то… — я не могла подобрать нужных слов, но определённо что-то чувствовала. Оно не отпускало меня, не позволяя сделать и шагу. — Что-то тянет меня.       — Час от часу не легче, — нахмурился тот, подходя ближе. — Слушай, у нас нет на это времени, нам надо…       — Он жив, — выпалила я, когда что-то неприятно кольнуло в самое сердце.       Это невозможно было объяснить никакими словами — я словно «знала» это, как само собой разумеющееся, вроде зеленистости травы или голубизны неба. Это ощущение было подобно тому, что я испытала в торговом районе, когда искала его. Тогда я просто «знала» куда идти… вернее, мои ноги знали. Так и сейчас сердце яростно навязывало мне лишь одну мысль, без каких-либо пояснений.       — Что ты несёшь? — непонимающе спросил Гейл.       — Он жив! — чуть не воскликнула я, когда «понимание» достигло моего рассудка.       — Похоже, ты наглоталась чересчур много речной воды, — обескураженный, он принялся массировать виски. — Кто знает, что они туда сбрасывали…       — Он жив, я это чувствую! — вспылив, я ударяю его кулаком в плечо, но моих сил не хватило даже на то, чтобы тот хоть немного пошевелился. Казалось, он этого и вовсе не заметил, устало теребя розовый загривок. — У нас с ним «связь», забыл уже?! Я не знаю как, но… Я чувствую, что он жив!       — Да в пекло, — отмахнулся Гейл, разворачиваясь ко мне спиной, и неспешно продолжил путь. — Даже если и так — в потёмках, да ещё в городе, мы даже пьяного медведя не найдём.       — П-постой!       Я попыталась его догнать, но, запутавшись в обмотках, повязанных на ступнях, рухнула лицом вниз, в последний момент успев выставить перед собой руки. Колени, несмотря на добротные, пусть и промокшие штаны, отозвались тупой болью при встрече с каменным настилом улицы; мокрые ладони разодрались в кровь, создавая своеобразный рисунок из алого и тёмно-коричневого цветов.       Фигура в плаще, на чьём тёмном фоне лишь слабо выделялся клочок розовых волос, выпирающих из-под стянутого назад капюшона, даже не обернулась, невзирая на разносящиеся по улице шипение и сдержанную брань.       — Он же твой друг! — зажимая ладони в ткани уже измаравшейся рубахи, выкрикнула я в спину уходящего Гейла, оставаясь сидеть на расшибленных коленях, не в силах подняться.       — Ты переоцениваешь понятие дружбы, девочка, — бросил тот, не оборачиваясь, но по крайней мере остановился.       — И тем не менее! — не унималась я, заметив сомнения, одолевавшие его. — Он доверял тебе больше, чем кому-либо! Он всегда следовал за тобой, несмотря ни на что! Это ничего не стоит?!       — Надоела.       Прошипев ещё что-то нечленораздельное, он торопливым шагом приблизился и одним рывком водрузил меня на плечо, словно плюшевую игрушку.       — Что ты делаешь?! — взвизгнула я от неожиданности. — Отпусти!       Я взялась пинать его в бок, но уже спустя пару тычков затихла и лишь плавно покачивалась, вися на плече. Каждое новое движение ногой создавало жгучую боль, словно в неё воткнули тысячи игл.       — Ещё раз, — перехватывая меня покрепче, заговорил Гейл. — Даже если то, что ты говоришь — правда, мы ничего не сможем сделать, пока не рассветёт. Придётся ждать утра.       Сдавшись, я опустила голову. И всю оставшуюся дорогу до гостиницы разглядывала плавно проплывающие мимо каменные блоки улицы. Мне уже даже плевать на столь унизительное положение…       Я переживала лишь о том, что на утро может быть уже поздно.       Но мне нечего было возразить своему упрямому спасителю, поэтому я смиренно отдыхала в его крепкой руке, более на сей юби не проронив ни слова.