Наследие богов

…о…

      Сгустившаяся вокруг тьма. Перед глазами встала лишь непроглядная давящая чёрная мгла. Первая разумная мысль: я ослеп. Но паники не было. Моё мутное сознание попросту отказывалось выдавать хоть какие-то… Забавно, хотел сказать «хоть какие-то человеческие эмоции». И нет, даже если ты, мой друг, спросишь, что я нахожу в этом забавного — я не смогу ответить. Я сам не знаю ответ на этот вопрос.

…б…о…

      По привычке захотелось сомкнуть веки, дабы проморгаться: авось эта странная гнетущая пелена сойдёт с глаз. Но я не чувствовал их. Веки, их словно не было. Как и всего остального тела. Такие привычные движения, что ты совершаешь каждый день, теперь казались невообразимо сложными. Я даже не мог сказать, существуют ли они… где бы это ни было. Я их не видел. Я их не чувствовал. Я ничего не чувствовал. Всё, что мне оставалось — безрезультатно пытаться всматриваться в бездну перед собой.

…л…но…

      Этот шум начинал раздражать. Несмотря на невозможность пользоваться своим телом в полной мере — да хоть в какой-нибудь! — я уловил невнятный искусственный шум. Первая ассоциация: телевизионные помехи при плохой отладке антенны. Но эти помехи не несли технический характер — в них, если постараться, возможно было выловить отдельные обрывки человеческой речи. Что ж, раз уж меня угораздило сюда попасть, то мне ничего более не оставалось, кроме как напрячь весь свой разум, дабы расслышать то, что хотят до меня донести.

…бо…но…

      В этой какофонии действительно сложно что-то разобрать, но меня переполняла уверенность, что голос имел характерные для женщин нотки. Этот голос… тонкий… робкий… хнычущий. Женщина пыталась что-то сказать. Мне ли, другому ли… Она просто хотела быть услышанной хоть кем-то. Если бы я сейчас был способен испытывать чувства — мне было бы искренне жаль её.

…б…л…но…

      Прости, моя голова уже трещит по швам от всех этих помех, что вот-вот из глаз начнут сыпаться искры. Ты сказала… «больно»?..

…больно-больно-больно-больно-больно-больно- больно-больно-больно-больно- больно-больно-больно-о-о-о-о-о-о-о-о!..

      Мозг будто вскипел до зубодробительной боли, а черепушка готова была взорваться и разлететься на множество мелких ошмётков. Казалось, этот преисполненный боли и гнева крик… нет, вопль вырвался из самых недр моего многострадального сознания. Впрочем, он, вероятно, и был частью меня, всё это время. Я запоздало понял это, но сомнений не оставалось.

…больно-больно-больно-больно-больно-глаз- больно-больно-больно-больно-я-не-чувствую-своего- глаза-больно-больно-больно-почему-я-не-могу-нащупать- собственный-глаз-больно-больно-больно-больно-кто-забрал- мой-глаз-больно-больно-больно…

      Нет, я ошибся. В её голосе не было гнева. В нём ощущалось лишь искреннее недоумение с примесью жгучей агонии и животного страха.       Твой… глаз?..       Что-то шлёпнулось о твёрдую поверхность с характерным звонким хлопком. Жидкость. В этот момент ко мне вернулись мои руки. По крайней мере я почувствовал знакомое покалывание на коже пальцев. Они были в чём-то липком, слизком… горячем. Кажется, именно с них сорвалась та самая капля, что звонким эхом отдалась по всему пространству. Подушечки ощутили что-то скользкое, маленькое… округлое и будто бы эластичное. Секундочку… не может быть…

…больно-больно-больно-верни-его-больно- больно-больно-больно-зачем-ты-забрал-его-больно- больно-больно-верни-мне-мой-гла-а-а-аз!..

      Пальцы сами собой разжались, выпуская, как это обрисовал мозг, сочащееся чем-то мерзким глазное яблоко. Вокруг по прежнему ничего не разглядеть, но я отчётливо мог слышать, как оно шлёпнулось обо что-то твёрдое и покатилось прочь от меня. В животе тут же начало неприятно крутить. Желудочный сок, словно в знак протеста, взбунтовался внутри организма и изъявил желание покинуть своего хозяина, подкатывая рвотным комом прямо к горлу. Что ж, по крайней мере моё тело при мне… этой единственной мыслью я утешал себя, пока опорожнял желудок, согнувшись пополам.

…больно-больно-больно-больно-больно- я-не-чувствую-тела-больно-больно-больно- моя-шея-горит-больно-больно-больно-почему-я-не- могу-пошевелить-конечностями-больно-больно-больно…

      Не успел я прийти в себя, как место женского голоса занял мужской. Более грубый, тяжёлый… но также невыносимо жалостливый, источавший злобу и боль всем своим существом. Однако мой разум уже понемногу адаптировался и это более не вызывало во мне те же яркие эмоции. Всё, чем он мог мне досаждать — острыми, будто иглами, уколами в самые недра сознания. Мне не сильно легче, но с этой болью совладать я должен. Я не сойду с ума.

…больно-больно-больно-больно-больно- холодно-больно-почему-здесь-так-холодно-больно- больно-больно-в-моём-животе-невыносимый-холод- больно-больно-больно-мои-пальцы-беспрепятственно- проникают-внутрь-живота-больно-больно-почему-внутри- меня-так-пусто-больно-больно-больно…

      «Я не сойду с ума…»       Зубы противно заскрежетали, крошась и впиваясь в дёсны до крови.       «Я не сойду с ума…»       В глазах начинало пестрить и рябить, несмотря на отсутствие какого-либо света, будто это не моё зрение, а лишь чёрный фон какого-нибудь телевизора или монитора, что вот-вот заглохнет навеки, испустив последний дух.       «Я не сойду с ума…»       Моё серое вещество принялось буквально молить о пощаде от столь ярого "потока", причиняющего ему непереносимую боль. Он подобен яду, что въедается прямо в оголённый управленческий орган, и без того раскалённый до предела любых человеческих возможностей.       «Я не сойду с ума…»       Что это?.. Откуда все эти голоса?.. Что им от меня нужно?.. Мне страшно…       «Я не сойду с ума…»       Голоса начали смешиваться между собой, окончательно превращаясь в неразборчивый шипящий шум.       «Я не сойду с ума…»       Этот шум усилился, будто они приближались ко мне. В ушах уже звенело, а виски невыносимо пульсировали. Ладони невольно обхватили голову, будто болезненное сдавливание черепушки способно как-то облегчить страдания.       «Я не сойду с ума…»       Я не мог их видеть, но всей своей сущностью ощущал, что они рядом. Они столпились вокруг меня. Моё воображение обрисовывало тянущиеся ко мне со всех сторон бледные руки. Их скрюченные пальцы вот-вот грозились сомкнуться на моей шее…       «Я… не… сойду… с ума!!!»       Внезапно картина перед моим взором приняла привычный тёмно-синий окрас, выдавая, пускай и чёткие, но лишённые полноты контуры окружения. Я сидел на подстилке в своей берлоге, что в заброшенном производственном цеху, где меня и разместил пижон. За окном всё ещё глубокая ночь: выглядывавшая из-за угрюмых туч серебристо-коричневая луна приятно одарила скупым светом мои полусонные глаза. После такого жуткого сна невольно захотелось улыбнуться, но стоило пошевелить мышцами губ, как во рту обнаружился просто мерзостный привкус, а кожа на подбородке ощутила влагу. Опустил взгляд на импровизированный спальник из какого-то тряпья, что нашлось здесь в день моего "заселения". Оказалось, меня вырвало не только во сне: блестящая в свете луны лужица с частицами не успевшей перевариться пищи растеклась по полу рядом со свёрнутым в несколько слоёв плащом, что у меня был вместо подушки. Благо эта ткань легко очищается.       Из-за усталости меня хватило лишь на бессмысленную ругань в пустоту. Никогда не понимал, почему такие простые слова несут в себе такую огромную силу, но тем не менее расходящаяся по телу мелкая дрожь понемногу начинала отступать.       И так каждый раз. Да, это не первый мой подобный сон. И не второй. Не могу понять, почему я этого не помню в момент иллюзорности бытия, переживая всё как в первый раз, но стоит мне проснуться… Всё это отчётливо вклинивается в мою память. И эти воспоминания, в отличии от любых других, мне не в силах отогнать прочь, "запереть" где-нибудь глубоко и никогда их не "открывать". Словно что-то хочет, чтобы я их не забывал… или кто-то…       — Мерзопакостная сука… — только и прошептали мои дрожащие и пересохшие губы.       Она так и не обмолвилась об этом ни разу, но ответ и без того был очевиден. Только Наги подвластен мой разум. Только она могла им манипулировать, когда я в наиболее уязвимом состоянии. Несмотря на нашу договорённость, она не отступилась от своего: ей по-прежнему нужно моё тело. Тело, но не разум. Не моё «я». Не в силах навредить мне физически, она стремится подавить и сломать меня ментально. Намеренно или нет, не знаю… да это и не важно. Стоит мне ослабнуть — она навсегда вытеснит меня. Туда, где всегда темно. Не люблю темноту. Не хочу темноту. Не будет преувеличением сказать, что я страшусь её. Даже смерть так не пугала, как неизвестность в забвении.       Впрочем, справедливости ради, частица моей вины в том тоже имеется. Все эти люди… Вопящие в агонии… Молящие в страхе… Их кровь на моих руках. Я никогда не видел их лиц и голоса мне не знакомы ввиду их "безжизненности". Мне оставалось лишь полагаться на собственную память, что теперь работала безупречно… тем самым являясь мне как даром, так и проклятьем.       Та девушка, что "потеряла" свой глаз. Я всё ещё ощущал противную липкость и вязкость на своих пальцах, как и слизистость от сочащегося глазного яблока. Да, этими самыми пальцами я самолично вырвал ей этот треклятый глаз, оставив несчастную корчиться на полу и вопить от боли.       Мужчина с "пустым" животом. Думаю, ему я разорвал брюхо и выпустил внутренности наружу. Другого объяснения у меня нет.       Другой жаловался на жар в шее и отсутствие чувствительности тела. Не припомню, чтобы кому-то отрывал заживо голову, но нескольким людям шейные позвонки сворачивал определённо.       Почему их так много? Когда я только начал "охотиться", эти сны не были такими яркими и болезненными. Они всегда приходили по одному. Нельзя сказать, что эти "посещения" проходили вовсе безболезненно, но никогда ещё не было ощущения, будто моё сознание разрывают изнутри на бесчисленное множество осколков. Первый такой раз оказался действительно тяжёлым из-за неожиданности и неприспособленности моего разума. После такого "опыта" я не смог заснуть и всю ночь провёл на крыше, обдуваемый северными ветрами, закутавшись в тёплый плащ. И с тех пор я больше не засыпал трезвым, хотя и до этого не больно-то сдерживался. Алкоголь, на удивление, действительно оказался мне лучшим другом, позволяя как можно скорее "нырнуть" в мир грёз и "вынырнуть" уже в завтрашнем дне.       Но в этот раз всё иначе. Их оказалось слишком много на одного меня. Слабые по одиночке, но сильные вместе. Создавалось впечатление, что задержись я там хоть на мгновенье дольше — и я бы точно уже не вернулся. Убитые мною люди. Выпотрошенные до кровавых ошмётков и разбросанных по снегу органов. И если бы просто убитые… Я забирал их жизненную энергию. Подобно вампиру, что сосёт кровь из юных дев, я высасывал через боль и страх их энергию, их силу… саму их сущность. Нет, пожалуй, это нельзя назвать «вампиризмом» в его привычном понимании — это больше напоминало «каннибализм»: я буквально "пожирал" их личность, их сознание, их память и всё то, что делает человека индивидуумом. Вместе с энергией мне каждый раз передавалась их частичка, что отзывалось неприятным покалыванием в голове и отдельными обрывками невнятных картинок, где невозможно что-то разобрать… да я и не пытался. Мне было наплевать. Я старался не воспринимать их как живых людей, ведь специально ради этого отлавливал тёмных личностей: наркоторговцев, карманников, убийц…       Но это лишь самообман. Что ни соверши человек — он всё ещё остаётся человеком. Не просто набор костей, плоти и крови — личность, со своими пороками и мечтами, бедами и радостями, неудачами и достижениями. Я всегда был противником деления мира на чёрное и белое, но именно это я и пытался сделать: одних заклеймил подонками, других — благодетелями. Не говоря уже о том, что в недавней резне в борделе я крошил всех подряд: владелицу, охрану, простых работниц и посетителей… вовсе не разбираясь, кто из них мог заслуживать подобную участь, а кто нет.       Ради чего? Конечно же, ради сохранения душевного равновесия. Никогда не считал себя хорошим человеком, но от осознания, что я делал за последний месяц, мне хотелось перерезать самому себе глотку. И пускай даже их убил не я… вернее, не «я» отвечал за движения своего тела, но ответственность с себя снять не могу. Не хочу. Просто не имею такого права. Глупо всё сваливать на Наги — она… чёрт его знает, кто она, но всё человеческое для неё чуждо, а значит и ответственность нести она не сможет. Да и не захочет. Если прислушаться, я, наверное, смогу даже расслышать её тихое язвительное хихиканье, пускай на время сна она и не "активна": уползает глубоко-глубоко и не подаёт никаких признаков жизни, словно уходя в стазис.       Мотнул головой, врезал ладонью по изуродованной стороне лица. Больно. Невыносимо больно. Я с трудом проглотил стремящийся вырваться наружу болезненный вскрик. Не удивительно, ведь действие мази давно уже сошло на нет. Сомнительное "лекарство", но всё же физическую боль проще переносить, чем ментальную — выбирай из двух зол меньшее. Вытянулся телом вбок и протянул руку к лямке лежащего рядом рюкзака. Уже привычно достал из недр бумажный свёрток с бесцветным порошком: толчёный корень какого-то растения. Арно не стал загромождать мою память ненужной информацией об этой траве, лишь дал напутствие: не более одной горсти на ночь. Подцепил немного крупиц на палец, зажал их между подушечками и поднёс к правой ноздре, попутно зажимая левую. Никогда не любил такой способ приёма лекарств, ощущая себя подобно героинщику, но подсознательно понимал, что через дыхательные пути оно гарантированно доберётся до мозга, а именно этот орган мне стоило сейчас успокоить в первую очередь. Утро выдастся поганое, до полудня будет мутить и шатать… но так я хоть смогу безопасно дотянуть до этого самого утра.       — Старик говорил, что чрезмерное употребление может негативно сказаться на мыслительной и моторной функциях, — пробормотал я в полусне, ощущая мгновенное воздействие лекарства на мозг, что словно начал промерзать изнутри, покрываясь леденистой оболочкой. — Ну… эта мелкая засранка вряд ли что-то подобное допустит: уж моторика конечностей ей ой как нужна…

***

      — Подтверждаю.       В просторном светлом зале заседания воцарилась гробовая тишина. Острые мужские взгляды смещались с одной фигуры на другую, не оставляя ни одного присутствующего безучастным. Из-за продолжительных молчаливых переглядываний в воздухе повисло недоброе напряжение, явственно ощущаемое всеми без исключения, будь это «капитаны», ответственные за городские районы, полный состав городского совета в лице пятерых человек… и даже немногочисленная прислуга, подливавшая гостям вино и подававшая закуски.       Я понимал, что в конце концов к этому всё и придёт, и уже заранее подготовился, насколько это представлялось возможным. Однако меня застали врасплох, бросив обвинения едва ли не с порога, как я прибыл отчитаться о проделанной работе толстяку. И как ни странно, обвинителем являлся прецептор того самого квартала, где я и "безобразничал" последнее время: мужчина преклонного возраста с тёмными, начавшими местами седеть, подобранными в конский хвост волосами и аккуратно подстриженной козлиной бородкой. Он не выказывал ненависти или раздражения — его слова не выражали ничего, кроме сухого освещения информации. Адъютант из «старой школы». Это сулило некоторые проблемы — такому палец в рот не клади.       — Правильно ли я понял: ты не отрицаешь свою причастность ко всем произошедшим инцидентам в бедном квартале, наёмник? — наконец, кто-то подал голос. Кингсли, будучи моим нанимателем, решил, видимо, проявить ответственность и взял бремя разбирательств на себя, раз все остальные продолжали молча переглядываться.       — По большей части, — стараясь говорить непринуждённо, но вместе с этим тщательно подбирая слова, я демонстративно развалился в кресле, вытянув ноги под столом и забросив руки за голову в духе «А я что? Я ничего». В таких делах главное не столько, что ты говоришь, а то, как ты это говоришь. Сколько людей так уже пересадили лишь потому, что они при допросе жевали сопли и терзались по пустякам, буквально крича своим видом: «я в чём-то да виновен!». — Я отрицаю те, что не входили в мой контракт и на которые не распространяются мои полномочия.       — Ты что несёшь, пёс? — вмешался пожилой прецептор, расположившийся по правую руку от меня через несколько человек, отчего ему приходилось опираться локтем на стол, дабы иметь возможность бросать на меня спокойный, но тем не менее прищуренный и выражающий недоверие взгляд. — Думаешь, какая-то писулька позволяет тебе без суда и следствия убивать людей?       — Вам же позволяет, — повёл я плечами. — Или всё то, что говорят люди, — лишь пустые домыслы да слухи?       Тот ничего не ответил, лишь слегка сместив брови ближе к переносице. Судя по всему, он просто хотел выразить недовольство, но саму по себе агрессию я от него не ощущал — ему будто не было ни до чего дела, но обстоятельства обязывали в этом участвовать и как-то реагировать, что он и силился демонстрировать.       — Не припомню, чтобы я давал тебе право сокращать мирное население по собственной прихоти, — вновь перехватил инициативу Кингсли.       — Издержки профессии, — меланхолично прикрыл я единственный открытый глаз, стремясь показать, что мне и самому это не доставляет никакого удовольствия, и отчасти это являлось правдой. — Вы сами велели «разобраться с проблемой» — я с ней разобрался. Тем способом, который посчитал уместным. Если он вам не по нраву — следовало предупредить об этом заранее. Вы прекрасно осведомлены о моих методах и принципах работы. Я не блюститель порядка — я охотник за головами. Я не ловлю преступников и не отправляю их в темницу — я выслеживаю добычу и убиваю её, предъявляя останки заказчику, если тому это угодно. Для установления местонахождения точек хранения и сортировки мне необходимо было провести серию допросов. Что мне ещё было с ними делать после? Отпустить? Чтобы они спешно свернулись и сменили дислокацию?..       Ох не зря я заранее навёл справки об этом Вороне. На моё счастье, тот и впрямь не охотно брался за контракты, где требовалось доставить цель живой — наёмник предпочитал приносить только голову. Даже если тот брался за охрану какого-нибудь каравана, то никогда не щадил разбойников, посмевших напасть на его нанимателя, вырезая всех до единого и не позволяя никому сбежать. Его меч настолько обагрён кровью, что не отмоется даже до второго пришествия. Такой человек и впрямь не станет пускаться в думы, оставлять кого-то в живых или нет… если он являлся частью контракта. Вне работы от него проблем, на удивление, не было: тот никогда не устраивал пьяных дебошей в кабаках и не выяснял отношения при помощи кулаков или меча, если имелась возможность разойтись миром. Воистину удивительная корреляция поведения. И мне на руку, что об этом известно если и не всем, то многим. Хотя с последним пунктом я слегка налажал, но вроде как пока обошлось.       — Ваши ребятки наверняка уже успели осмотреть места, где я "нашумел", — обратил я ленивый взор к пожилому прецептору. — Огласите весь список, пожалуйста.       Тот ожидаемо не отреагировал на мои слова и заговорил лишь после повторного требования уже самим толстяком:       — Как я уже докладывал ранее, всего было обнаружено четыре точки: три из них — подвалы, где хранились внушительные запасы «Поцелуя небес»; одна — какой-то притон, если верить информаторам. Установить точнее не представляется возможным в связи с учинённым пожаром, что разрушил здание едва ли не до основания и не оставил нам никаких существенных улик.       — Разрушение частной собственности, по твоему, также являлось частью контракта? — вперился в меня грозным взглядом рыжий толстяк.       — Разумеется, — пожал плечами.       — Ты хоть сам себя слышишь со стороны? — снова встрял прецептор.       — В ходе допросов я заполучил информацию об этом месте, включая его внутреннее устройство. Этот бордель предоставлял клиентам шлюх всех мастей и нелегальщину. То бишь являлся точкой сбыта. Обруби канал поставки — и такие места сами по себе перестанут являться проблемой, утеряв источник товара, это верно. Однако я пока так и не выяснил, откуда именно тянется этот самый канал поставки, и, следовательно, не мог рисковать, оставляя такую крупную точку существовать. Повторюсь: всё это в рамках моего контракта.       — Сжечь дюжины людей заживо и навлечь опасность на целый квартал ввиде риска распространения огня… — Кажется, я немного перегнул с равнодушием, учитывая, как начал наливаться злостью толстяк. Я и не подозревал, что ему есть такое дело до людей. У господ, как погляжу, имеется, хоть какая-то, но всё же совесть и ответственность за простой люд. — Ты хоть немного думаешь своим миниатюрным орешком?! Ты что, упиваешься всем тем, что творишь, кровожадный ты психопат?!       — Отнюдь, — нисколько не смутившись, буднично вздохнул я. — Заживо никто не сгорел — они все к тому времени были уже мертвы. Это раз. Умерщвлены были лишь те, кого я посчитал соучастниками. Дети, например, живы и здоровы, и сейчас пребывают в комфорте и уюте. Это два…       Не без усмешки наблюдая за их вытягивающимися лицами — разве что кроме прецепторов, что так и продолжили смотреть на меня равнодушными невыразительными глазами, — я выдержал драматическую паузу и наигранно протянул:       — Хо-о-о, так вам не доложили? Да, в том местечке практиковали сексуальное и физическое насилие по отношению к малолеткам. Кажется, теперь мои «преступления» не выглядят такими уж ужасающими.       — У нас не было такой информации, мои лорды, — поспешно отчеканил пожилой прецептор, едва заметив на себе негодующие взгляды толстяка и всего городского совета. — Я всё перепроверю и позже отчитаюсь.       — Да уж перепроверь, будь паинькой, — буквально пропел я, озорно разведя руками, — всё равно на большее вы и не способны, как я погляжу.       На этот раз тот отреагировал на мою ремарку, брошенную насмешливым тоном, и обратил на меня сощуренный взор.       — Тебе есть, что ещё сказать, плесень? — глухо прошипел старый прецептор сквозь зубы. Неужто я сумел, наконец, вывести его из себя? День определённо прожит не зря.       — О, ты даже не представляешь, как много, чернышонок…       — Наёмник, прекращай паясничать, — встрял в наш "обмен любезностями" толстяк. — Либо говори, либо умолкни — у нас нет времени на твои игры.       — Зря, — потянулся всем телом и откинулся головой назад, устроив её поудобнее на спинке мягкого кресла, будто собираясь в нём заночевать. — Игра обещала быть занятной. Но раз настаиваете… Вам не кажется странным, что я в одиночку смог заполучить информацию общедоступными методами, которой не владеет аж целый прецептор, за плечами коего должна быть целая орава разношёрстных следящих?..       — «Общедоступными» — это отлавливать случайных подонков и потрошить их в надежде, что кто-нибудь по великой удаче начнёт говорить что-то полезное? — недоумённо, с оттенком укора, склонил голову вбок пожилой прецептор.       — Как вариант, — не стал спорить. — И тем не менее, мне с трудом представляется такое… Если, конечно, отбросить тот простой факт, что подобные заведения кто-то курирует. Оберегает и покрывает, если угодно. Кто-то, имеющий достаточно высокое положение и влияние в данном районе.       — Ты смеешь обвинять меня в том, что я способствовал деятельности этих отбросов?       — Что ты, кто я такой, чтобы кого-то обвинять? — я миролюбиво развёл руками. — Всего лишь скромные мысли вслух, не более того. Ведь в любом поступке должен проглядываться мотив, верно? А подобного рода услуги очень хорошо оплачиваются, насколько мне известно. И любой здравомыслящий человек предпочтёт держать подобную отрасль под контролем, нежели бездумно стереть подчистую — это сулит весьма солидную выгоду. И вот так совпадение: это местечко вполне себе вольготно существовало едва ли не на видном месте. И местный прецептор об этом ни слуху ни духу — чудеса, да и только…       — Ты переходишь все мыслимые и немыслимые границы дозволенного, наёмник, — старик рывком поднялся с кресла, вперившись в меня убийственным взглядом сверху вниз. — Твой острый язык следует укоротить.       — Имеются доказательства? — проигнорировал того толстяк, обратившись ко мне уже усталым голосом.       Не найдя поддержки со стороны своего господина, пожилой прецептор неохотно вернул успевший обнажиться на четверть клинок обратно в ножны и осторожно сел на стул, демонстративно не глядя более в мою сторону.       — Какие доказательства, о чём вы? — изобразил искреннее изумление. — Я же говорю, что никого не обвиняю, а просто делюсь своими мыслями. Или это тоже уже запрещено? Божечки, как у вас всё запущено. Впрочем, мне всё равно. Я свою работу выполнил, а остальное меня уже не касается, разбирайтесь сами. Всё, что меня сейчас заботит — моя оплата.

***

      — С-с-с… м-мудила… — прошипел я в очередной раз, невольно прикрывая ладонью в кожаной перчатке подрагивающие губы, верхняя из которых была разбита, хоть уже и давно перестала кровоточить.       И тут же вдогонку подумал:       «Думаешь, срастётся?»       «Он уже вполне уверенно держится — к завтрашнему утру будет как прежде».       «Интересно, а с отрубленной конечностью такое прокатит, а?»       «Не уверена. Благо, до подобного ещё не доходило. Но если до этого дойдёт — постарайся как можно скорее вернуть её на место и правильно зафиксировать, может и сработает».       Я удивлён. Оказывается, есть вещи, в которых даже Наги не уверена наверняка. Впрочем, подобное мне проверять нисколько не хочется — с лихвой хватило и выбитого переднего зуба, отчего теперь неимоверно жгло в дёснах: усиленная регенерация оставляет желать лучшего. Но ещё хуже вовсе остаться без зубов. Чёртов пижон…       «Что ты там опять устроил?!»       Я едва выбрался из подземного лаза и ступил на каменный пол нашего убежища, когда внезапно мне в лицо прилетел кулак. Его удар выбил из меня весь дух, заставив на мгновенье даже отключиться… ну или так потемнело в глазах, что озаряемое жёлтым и оранжевым сквозь щели забитых досками окон помещение тут же накрыло чёрной пеленой. Так или иначе, а встретился я с ним взглядом уже будучи в лежачем положении, когда его ступня в лёгком, но с крепкой кованой подошвой, сапоге немилостиво опустилась на мою грудь, затрудняя дыхание.       «Какой ты… сегодня нетерпеливый, — надрывно просипел я, — ты же знаешь, что я… твой в любое время…»       «Смотрю, у тебя всё ещё остались силы паясничать?» — Я буквально услышал, как моя грудная клетка жалобно начала трещать под натиском его ноги, что невозможно было даже вскрикнуть: для этого просто не хватало воздуха в лёгких. — «Что всё это значило? Почему ты проделываешь подобное за моей спиной?!»       «Ты же… сам не хотел… меня слушать…»       «Потому что у нас нет на это времени!»       Видимо поняв, что ещё немного и он попросту проломит мне рёбра, пижон убрал ногу с моей груди и принялся медленно расхаживать рядом с моей головой, не выходя из зоны видимости.       «Да чтоб тебя… — грузно вздохнул тот. — По крайней мере ты дал этому городу небольшую передышку… пускай нам это и не сильно поможет».       «Р-разве не… — избавившись от давления на грудной клетке, мне стало легче дышать, но в горле по прежнему ужасно першило, что пришлось как следует откашляться. — Не в этом был изначальный замысел — сделать этот город хоть немного чище? Тогда в чём, мать твою, проблема?»       «Проблема в твоём бесконтрольном поведении!»       Б-блядь, только я расслабился — и мне в лицо снова прилетел удар, в этот раз пяткой в челюсть. Я чудом не захлебнулся прыснувшей в гортань кровью: как я позже обнаружил, этот удар выбил мне передний зуб, оставив рваной верхнюю десну и разбив губу — во рту встал омерзительный привкус солёного и чего-то ржавого. Хвала Докинзу, что я не умудрился от неожиданности проглотить плавающий по всей ротовой полости зуб, ведь из-за повязки ему больше некуда было деться — пришлось придерживать его языком, уперев в щеку.       «Клянусь всеми известными богами: ещё хоть раз посмеешь провернуть подобное за моей спиной — я убью всех, за кого ты так сильно печёшься…»       В тот момент в голове невольно всплыли образы девочек. Радостно смеющиеся, держащие друг друга за руки, они шли навстречу солнцу… и на какой-то момент яркая алая вспышка затмила зрение. Кровь. Она повсюду, устилала пол, стены и даже потолок. Раскинувшиеся в стороны бледные тонкие ручонки. Они не шевелились. Сердце болезненно сжалось, а в горле будто образовалась сотня иголок, прокалывающие плоть изнутри.       «А следом за ними последуешь и ты».       «Вот же мерзкий тип, — выдернула меня из дум Наги. — Почему ты не дал мне ему навалять как следует? Уж переломать пальцы вполне милое дело…»       «Его черёд ещё придёт, не торопи события, — поморщившись, я проверил едва сросшийся с десной передний зуб: ну, немного пошатывается, хотя чувствуется, что нервы успели частично восстановиться и корень сидит уверенно — сам уже не отвалится… Ещё бы не жгло так невыносимо, вот же срань. — Есть более насущные проблемы: наша "охота", походу, сворачивается. Тот прецептор явно был недоволен тем, что мы учинили в его районе — на нас могут начать усиленно устраивать засады. Никакие бумажки не помогут».       «Что ж… печально, но не велика потеря. Я уже нашла более-менее пристойную замену».       «Уже можно начинать беспокоиться?»       Хохотнув для приличия и не дождавшись ответа, я решил отбросить все эти мысли на какое-то время и устало подобрал ноги поближе к груди, обхватив их руками, и облокотился подбородком на коленные чашечки. Снежная буря, к счастью, уже успела закончиться, и в такой позе было возможно даже частично отогреться. Впрочем, сейчас мне и так не было холодно.       «Эх, Ильюша, всё же ты неисправимый сталкер-извращенец…» — озорно протянула Наги, видимо, начавшая уже скучать от однообразия.       Неудивительно, ведь с этой части крыши достойный вид открывался разве что на одно единственное окошко, где, по счастью, никто так и не повесил хоть какое-то подобие штор. И почти неподвижно — за исключением бегающего туда-сюда «хвоста» письменного пера — сидящая уже около часа за столом светловолосая девочка могла навести тоску на любого следящего со стороны. Но я отчего-то пристально следил за её неспешным трудом, с усмешкой отмечая периодически меняющееся выражение лица, когда что-то не получается: то она хмурила брови, когда вышла незначительная опечатка; спустя какое-то время уже мило морщила личико, силясь размять затёкшее запястье; теперь же она то и дело зевала во весь рот, даже не трудясь прикрыть его ладошкой. И куда только подевались твои дворянские манеры?       Ещё достаточно светло, поэтому Сая сейчас резвилась на улице: ветер периодически доносил до меня её весёлые смешки и радостные выкрики с заднего двора пансионата. Я уже успел проверить, как там малышка, поэтому теперь всё моё внимание занимала она. Я уже перестал задумываться, зачем я снова и снова прихожу сюда, целые часы напролёт сижу на промёрзлой крыше и наблюдаю за тем, как она что-то пишет, производит непонятные мне движения руками (полагаю, это как-то связано с той рукопашной техникой), играет с девочкой-эльфом в комнате, когда на улице поднимается метель… Несколько раз даже случайно заставал её за принятием водных процедур прямо в комнате. Может, Наги и права, называя меня извращенцем, пускай в такие моменты я старался особо и не смотреть, честно. Но её беспечность не оставляла мне иного выбора — я чувствовал, что мне следует как можно лучше присматривать за ней, пока я здесь.       Хотя бы из-за этого вечно трущегося рядом сопляка. Каждый, сука, божий день, как я ни приду — этот молокосос околачивался подле неё. Любезничал с ней, смеялся за компанию… Даже позволял себе притрагиваться к ней. В такие моменты кровь начинала бурлить в жилах, что я с трудом находил в себе силы, дабы не спрыгнуть прямо тому на голову и не выдернуть из наглеца позвоночник вместе с его поганым бритым «кочаном». И лишь постоянное напоминание о том, что всё это временно, успокаивало мои расшатанные нервы.       Да, это лишь временно… ведь когда всё это закончится, я…       «Великая матерь-пустота, он снова за своё…»       «А?»       Она-то чем недовольна, не пойму? Что я сейчас такого сказал?.. вернее, подумал?       «Может прекратишь уже строить из себя мученика?» — И тут же виски нещадно сдавило так, будто мою голову поместили в тиски, вынуждая меня что есть мочи стиснуть зубы до опасного скрежета. — «Почему ты так старательно увиливаешь от очевидного? Почему ты боишься признать то, что кроется в твоей душёнке? Думаешь, я не вижу, о чём ты думаешь? О-о-о, я прекрасно вижу все твои тёмные и грязные мыслишки. Но почему тебя это так гложет? С каких пор ты у нас стал праведником?..»       «Замолчи». — Удивительно, но это вышло слишком холодно, хотя её слова задели меня не на шутку. И в этот раз её чудесное "успокаивание" тут совершенно ни при чём. — «Мы не всегда можем делать то, что хотим. Особенно если это противоречит тому, что мы считаем правильным. Праведность или мораль тут вообще не играют никакой роли».       «Э-э-э? — противно протянула она на одной ноте, снова попытавшись меня "подстегнуть" болезненным уколом, на сей раз в область затылка, но более это не произвело ожидаемого ею эффекта ввиду моей готовности. — Какие-то заумные речи намечаются… не под стать такому, как ты. Вы, люди, сами выстраиваете себя препятствия и сами же на них бранитесь… В чём кроется смысл?»       «А что ты вообще знаешь о людях, Наги? — неожиданно для себя серьёзно вопросил я, разгибая спину и откидываясь назад, упираясь перчатками в обледеневшее шиферное покрытие. — Как я понимаю, ты не первый раз в этом мире. Но как хорошо ты знаешь людей?»       «Глупый вопрос, — ровным тоном проговорила она, но на какое-то время притихла, словно всерьёз обдумывая ответ. — Я знаю, что вы довольно недалёки, сентиментальны и мелочны… И, пожалуй, это всё, что следует знать».       «Хе-х, здесь мне возразить нечего».       На языке вертелась какая-то мысль… вернее, даже образ, ведь будь он полноценной мыслью — Наги бы его смогла внятно "прочесть". А так она сама вряд ли бы что-то из этого поняла. А мне хотелось это выразить, сейчас это казалось чем-то важным. И упавшая на лицо мимолётная тень сработала эдаким "триггером", что взгляд сам собой устремился на её обладателя… обладателей. В мрачном сером небе парила крохотная стая птиц, отдалённо напоминавшая крупных, размером с два-три баскетбольных мяча, воронов, разве что не издававших привычного карканья, а скорей свистящие такие высокие звуки, что-то среднее между сверчками и кукушками, не могу сказать точнее.       «Однако, взгляни-ка туда, — я указал пальцем на парящую чёрную "тучку" из птиц. — Они там, высоко-высоко, не привязанные к этой бренной земле и вольные лететь куда заблагорассудится…»       Запустив руку в поясную сумку, я нащупал маленький свёрток. И вытащив один наружу, бережно разогнул один из уголков, дабы всё содержимое не вывалилось наружу разом.       «Ведомые основными инстинктами, как и все животные…» — С силой сжав в ладони хлебный сухарь, я высыпал скромную его часть рядом с собой, следя, чтобы крошки не скатывались по кровле, оставаясь на самой крыше. — «При этом они могут находиться рядом с человеком, если им будет от этого выгода».       Словно вторя моим измышлениям, рядом, вальяжно взмахивая крыльями, приземлилась одна из птиц. Недоверчиво косясь на меня своими чёрными глазами-бусинками, ворон тем не менее потянулся клювом к ближайшему кусочку, переборов главный инстинкт любого живого существа — самосохранения. Я намеренно старался не проявлять какую-то активность, имитируя статую, дабы не тревожить пернатое и позволить ему полакомиться.       «Через какое-то время они, возможно, даже будут выказывать некое подобие привязанности…»       Я высыпал остатки сухаря, но теперь чуть ближе к себе, и сразу полез в св`рток за новым. Явно успокоившись — или попросту изголодавшись, — ворон, покончив с теми крошками, незамедлительно подтянулся к свежей порции, в этот раз подцепляя куски клювом и заглатывая более уверенно, не отвлекаясь на меня, хотя я был более чем убеждён, что стоит мне сделать лишнее движение — и он взмоет в воздух в мгновение ока.       «Будут сокращать расстояние, есть с рук…»       Я сдавил второй сухарь, но в этот раз просто вытянул открытую ладонь перед собой и застыл, ожидая развития событий. Ворон к этому времени успел расправиться и с оставшейся половинкой первого сухаря и теперь опасливо косил чёрное бельмо на протянутую к нему ладонь с раздробленными кусками сушёного хлеба. Впрочем, колебался он недолго, и спустя секунд пятнадцать мою ладонь щекотали его редкие уколы острым клювом, когда он подцеплял очередной кусочек еды.       «Но это лишь иллюзия. Он может улететь в любой момент. Лишь пока ты его кормишь, он остаётся рядом».       Проглотив последний кусочек, пернатый поднял на меня вопросительный взгляд, слегка набок склонив голову, словно вопрошая: «И это всё?». Повторно обнюхав мою ладонь и убедившись, что еда закончилась, он немного потоптался на месте, после чего взмыл в небо, обдав меня лёгким порывом воздуха от взмаха крыльев.       «Вольные уйти, когда им вздумается…»       Третий сухарь перекочевал из кулька в ладонь, и я снова раздавил его на маленькие кусочки. Явно наблюдавший за мной сверху ворон, почуяв очередную халяву, вновь плавно приземлился рядом, в этот раз едва ли не вплотную ко мне, словно не ожидая от меня никакой агрессии, окончательно принимая за своего.       «Нам остаётся лишь удерживать их подле нас…»       Протянул ладонь к самому клюву пернатого, и тот, благодарно "свистнув", принялся поглощать съестное.       «Благами…»       Медленно, осторожными движениями, я согнул руку в локте, вынудив пернатого подобраться ближе ко мне…       «Или же силой».       И без лишних колебаний, выпустив сквозь пальцы остатки сухаря, сделал стремительный выпад второй рукой.       Местные пернатые оказались не шибко-то пуганные, раз так быстро потеряли бдительность — ворон запоздало начал сопротивляться, когда мои пальцы уже крепко стиснули его череп так, чтобы клюв оказался аккурат между большим и указательным пальцами, не позволяя несчастному использовать его для атаки, что, впрочем, никак не защищало меня от его попыток ободрать мне кожу своими когтистыми лапами. Спасибо кожаному наручу с перчаткой — они были не по когтям этой животины, отделываясь лишь едва заметными отметинами. Пернатый неистово бесился в моей ладони, пока я продолжал стискивать его череп и наблюдать с некой долей азарта… или даже садизма, получая от этого странное удовольствие. Осознавать, что в твоей руке находится власть над чьей-то жизнью — это вызывает определённый восторг.       Наги же всё это время продолжала подозрительно молчать, словно боясь потревожить ход моих мыслей… или же она попросту ловила от происходящего своеобразный кайф, что наверняка было ближе к истине, зная её нрав.       «Тебе не кажется забавным, что частично это справедливо и к людям? — усмехнулся я, надавливая мизинцем ворону на шею, дабы хоть немного утихомирить беснующуюся тварь, что начинала постепенно раздражать своими выкрутасами. — Безусловно, мы больше общего имеем с обезьянами, я даже спорить тут не буду. Но то, как люди с лёгкостью разрывают свои связи и заводят новые… Что кого-то постоянно нужно чем-то удерживать возле себя… Вливать в эти отношения неизмеримое количество ресурсов, нервов и времени… И ради чего? Чтобы в один прекрасный день, когда у тебя закончится "хлеб", он просто взял и "улетел" восвояси».       Несчастный пернатый уже даже прекратил любые попытки сопротивления, лишь со странным блеском в этих чёрных глазах-бусинках взирал на меня, словно искренне удивляясь: «Что тебе от меня нужно и чем я это заслужил?»       Решив, что с него достаточно, я ослабил хватку, и ворон, немилостиво хлестнув меня крылом на прощанье, мощным рывком устремился прочь в чистую небесную высь, где по-прежнему парили его сородичи… менее смелые и оттого оказавшиеся более умными и приспособленными.       «Я тоже не желаю быть удерживаемым кем-либо против моей воли, даже если мне за это перепадёт самый лучший "хлеб" из возможных, — сухо заключил я, откинувшись спиной назад на шершавую и промёрзлую кровлю крыши, и поднял взгляд на серое депрессивное "полотно". — Я хочу быть свободным, подобно птице в небесах, и "лететь" куда вздумается…»       Будет глупым продолжать отрицать: я давно вспомнил то, что не хотел принимать и чего даже боялся. Слова, брошенные мною вслед скрывающейся под ледяной водой девочке, и что я повторил напоследок, уже смиряясь с неизбежным концом… когда все сожаления должны были остаться позади и ничто уже не должно было иметь значения. Я не знаю, почему я их тогда произнёс, как не знаю, слышала ли их она. Но это всё не важно. В этом нет абсолютно никакого смысла. Эти чувства, что переполняют меня… Они пусты. У них нет ни настоящего, ни будущего. Более того — они искусственны. Ведь мне здесь попросту не место. Я и раньше не испытывал восторг от пребывания здесь, но теперь я полностью уверовал, что этот мир не будет терпеть меня вечно. Я здесь чужой. Не говоря уже о том, что мне пришлось творить, чтобы защитить то, что считаю важным. И не имеет значения, насколько благородна была цель этих поступков — платить придётся в любом случае. И страшно подумать, какова будет цена. И тогда самый очевидный выход — побег. Да, стоит просто сбежать, неважно куда… лишь бы подальше от неё. Как только преисполнюсь уверенностью, что со всеми ними будет всё хорошо и они не пропадут — незамедлительно уйду отсюда и выясню, как можно будет вернуться домой. Ведь…       «Это и означает быть человеком, Наги: делать то, что считаешь правильным… даже если порой это противоречит нашим желаниям, которые ещё и навязаны извне. Как бы я ни хотел подобрать этот лакомый кусок, подобно этим птицам, в душе я прекрасно понимаю, что это сулит большие проблемы, ведь я не хочу остаться заложником чьей-то цепкой хватки и быть собачонкой на коротком поводке. Я человек, а не животное — следует руководствоваться разумом, а не инстинктами. И мой разум мне настойчиво шепчет: это не та жизнь, которую я бы хотел. Надо выбираться отсюда при первой же возможности. И лучше это сделать, как только представится шанс».

***

      Пред моими глазами предстала картина. Очень странная картина. Словно всё происходящее какой-то сюрреализм. Оно в полной мере могло бы воззвать как к моим низменным желаниям, так и вместе с этим вызвать неприятную тяжесть в животе и ноющее ощущение в груди… если бы я в этот момент мог хоть что-то ощущать. Но я имел возможность лишь наблюдать, подобно холодной и бесчувственной машине.       Я убеждён, что всё это лишь сон. Почему я в этом так уверен? Самая очевидная причина — я видел собственное тело со стороны: худощавый мужчина с взлохмаченными мокрыми каштановыми волосами и уже ставшим привычным «рисунком»-ожогом на пол-лица, лишённый какой бы то ни было одежды, отчего явственно виднелись и неприглядные покраснения с ещё местами сохранившимися струпьями в областях левой руки, части груди и бока — такого "красавца" я бы ни с кем не спутал. Он сидел на влажной дощечке в деревянной "коробке" банного помещения, широко расставив ноги, дабы стоящей перед ним на коленях девушке было удобно ублажать его ртом. Распустившиеся по гладкой спине и плечам тёмно-русые — впрочем, от тусклого освещения, что давали раскалённые камни в чаше да одиноко висевший над дверью масляный светильник, они приобретали больше золотисто-рыжеватый оттенок — поблёскивающие от влаги волосы колыхались с каждым движением головы и с острых кончиков сорвалась очередная капля воды.       Даже не имея возможности рассмотреть её лицо, я сразу узнал в ней ту самую девчушку из кабака, что всегда брала на себя моё обслуживание вплоть до готовки во время закрытия кухни. И судя по энергичным движениям головы и довольному, пускай и с равнодушным выражением лица, взгляду мужчины, она превосходно его "обслуживала" и на сей раз, задействовав не только губы с языком, но и пальцы рук — левая часть собственного торса, как и нога, не позволяли как следует разглядеть "труд" барышни, вынудив меня прибегнуть к силе воображения. Эротичные хлюпающие звуки вперемежку со вздохами вожделения девушки и тяжёлым, но ровным дыханием парня придавали и без того удушающему паром помещению гордый статус филиала ада, повышая и так уже раскалившуюся до предела температуру воздуха.       Но вот она прервала оральные ласки, отстранившись от его паха…       Губы девушки, как и видневшиеся из приоткрытого рта язык, измазаны кровью. Я было подумал, что она откусила ему член, но, сумев воспарить немного выше, я не без облегчения отметил присутствие сокровенного органа на положенном месте, что, впрочем, также был облеплен причудливой смесью крови, слюны и прозрачной предэякуляционной жидкости, переливавшейся блеском в свете лампы. Источник крови обнаружился сразу же, как девушка подалась телом к мужчине, игриво поцеловав того в губы, делясь этим странным, сохранившимся в её рту "коктейлем" из жидкостей, затем нежно взяла его правую руку и впилась зубами в ребро ладони. От моего внимания не ускользнул тот факт, что на кисте уже было несколько характерных отпечатков зубов, а получившиеся раны доходили едва ли не до мяса — силы этой девке не занимать. Но больше поражало абсолютное спокойствие меня… то есть сидящего напротив неё парня, добровольно позволявшего партнёрше насыщаться его кровью, следя за её "игрищами" ленивым, с лёгким оттенком удовольствия, взором.       Испив нужное ей количество крови, девушка вновь возвратилась к прерванным ласкам, проводя мокрым красным язычком по всей длине члена. И не позволяя жидкости вытечь наружу, заглотила его едва ли не полностью. Оставаясь практически безучастным до сего момента мужчина неторопливо запустил красные от стекающей крови пальцы в её волосы и, крепко сжав их в ладони до побелевших костяшек, взялся самолично направлять голову девушки в угодном ему темпе, чем явно вызвало слабое недовольство последней. И от этого, казалось, он начал распаляться: глаза парня налились нездоровым блеском, а уголки губ недобро изогнулись в ухмылке. Не обращая внимания на безмолвные протесты партнёрши, он ускорил движения рукой, что она едва поспевала за его темпом, отчего каждый раз волосы опасно натягивались, вызывая у той болезненные стоны.       И прекратил он истязания лишь после обильной эякуляции прямо в глотку девушки, что та едва не захлебнулась. Однако он продолжил крепко держать её за волосы, не позволяя отстраниться и выпустить пульсирующий орган изо рта, пока семя не выплеснется внутрь до последней капли. Судя по судорожно вздрагивающему горлу, ей ничего не оставалось, кроме как постараться проглотить всё целиком, с трудом в этот момент дыша через нос с надрывными свистящими звуками.       Игнорируя откашливавшуюся после столь неделикатного обращения девушку и не теряя даром время, мужчина грубо повалил партнёршу на пол, после чего умело придержал так, чтобы та оказалась на четвереньках, открывая ему безупречный вид на попку и влагалище, блестевшие от выделяемого "сока". Все её зародившиеся было протесты моментально сошли на нет, когда он опустился рядом на колени и начал водить указательным и средним пальцами левой руки по мокрой линии её сокровенного места, тем самым не только компенсируя давешние неудобства доставлением удовольствия, но и воплощая свой замысел, собирая на них как можно большее количество "смазки". Женщина, невзирая на саднящее горло, уже вовсю наслаждалась стимуляцией его умелых пальцев и не обратила внимания, когда он прокусил правую ладонь в том месте, где уже набралось приличное количество её собственных отпечатков зубов. Казалось, что ещё немного, и этот понадкусанный участок плоти попросту оторвётся, оставляя оголённую кость и рваные сухожилия. Но мужчине не было до этого никакого дела — впиваясь зубами, он даже не поморщился, будто само понятие боли для него не существовало. И без единого содрогания лицевых мышц он сжал правую кисть, откуда незамедлительно потекло красным на выпирающую вверх девичью попку, заливая и измазывая сфинктер.       Не дожидаясь возвращения партнёрши в сознательное состояние, мужчина прервал стимуляцию щелки. Затем смазал свой успевший вновь окрепнуть член позаимствованной у девушки влагой и без лишних церемоний вошёл до упора в её тугую неразработанную попку. Помесь крови, слюны и "любовных соков" хватило, чтобы мужчина не встретил достойного сопротивления со стороны этого хрупкого, но бойкого тела. Не нужно быть гением, чтобы понять очевидное: девушка отнюдь не была готова к этому, отчего вырвавшийся из её горла болезненный вскрик напомнил мне предсмертный зов попавшего в капкан дикого животного. Да и с той силой, что мужчине пришлось удерживать её на месте, дабы та прекратила сопротивление, красноречиво говорило о её нежелании продолжать сей сомнительный процесс. Но это его лишь сильнее раззадорило и возбудило. Словно загнавший добычу в клетку, мужчина обратился к ней дикими горящими глазами, ликующе обнажая оба ряда ровных заляпанных кровью зубов.       И будто в издевку он, даже не дав той время на передышку, начал быстрые, грубые и беспощадные движения вперёд-назад. Анальный секс разительно отличался от вагинального по понятным причинам: в анусе отсутствует естественная смазка, и сам по себе путь довольно узок, и это если ещё не брать в расчёт непроизвольное сокращение мышц сфинктера, что приводит к очень болезненному сдавливанию члена и затруднению движениям. Имея не такой уж и маленький орган, мужчина доставлял девушке невообразимую боль своими быстрыми и хаотичными толчками, отчего на её глазах невольно проступили слёзы, а в стонах более не ощущалось ничего, кроме превозмогания и снесения натуральных издевательств. И ему это нравилось. Пускай он испытывал аналогичный дискомфорт, очень далёкий от понимания «удовольствия». Дрожь её бёдер, плавное покачивание груди в такт движениям тел, наполнявшие атмосферу влажные, хлюпающие звуки, стиснутые в попытке заглушить боль маленькие кулачки и ставшие слабыми полные агонии стенания — всё это вызывало у него лишь довольную неприглядную ухмылку. Подобно тому, как он упивался болью и страданиями врагов, выпуская им кишки, вырезая глазные яблоки, язык или ломая кости, сейчас он откровенно наслаждался мучениями извивающейся в его "заключении" девушки. Его не волновал половой акт как таковой — это лишь способ выпустить накопившиеся гнев и ярость. И на это невозможно было смотреть без сочувствия. Каждый такой толчок расходился по девичьему телу едва уловимыми шлепком и вибрацией, но они терялись на фоне прерывистого глухого дыхания девушки, что уже начала терять способность даже стенать, лишь издавать глухие плачущие всхлипы. Эта боль попросту разрушала её сознание.       Но вот импровизированная смазка из крови и выделений уже понемногу начала иссыхать, отчего мужчине, судя по дёрнувшемуся левому веку, каждое последующее движение стало даваться трудней и болезненней предыдущего. И тогда он принял очень странное решение — он обхватил здоровой рукой волосы девушки и вынудил ту выгнуться спиной назад, что у несчастной буквально затрещал позвоночник. Девушке с трудом удалось сохранить положение стоя на карачках, противясь желанию просто рухнуть на пол — теперь же она и вовсе упиралась одними лишь коленями, держа равновесие благодаря одной лишь уверенной хватке мужчины на её волосах.       Боль в анальном проходе перенеслась в грудь, а затем и в голову — эти чувства пронзили меня, словно я самолично находился на месте истязаемой. Крепко удерживая в таком шатком положении девушку за волосы, он зачем-то сомкнул пальцы другой руки на её горле, будто последней и без того не приходилось тяжко. Складывалось впечатление, что он хотел окончательно довести её до состояния овоща, чтобы та попросту потеряла рассудок от боли и удушья. И судя по вырвавшимся изо рта булькающим звукам в попытке урвать хоть немного кислорода, он с каждой секундой подбирался ближе к намеченной цели. Её лицо выражало пугающую безмятежность и безразличие: лишь покрасневшие глаза и остатки слёз на пылающих щеках напоминали о творящемся здесь безумии.       Уже успевший один раз кончить, мужчина ещё какое-то время изгалялся над своей "жертвой", оттягивая скрипящие, словно плача, золотистые волосы и покрепче сжимая костлявые пальцы на нежном девичьем горлышке. И когда уже показалось, что девушка вот-вот подвергнется забвению, он излился во второй раз. После чего бесцеремонно "вышел" и позволил истощённой партнёрше беспрепятственно обмякнуть на полу. Та больше напоминала куклу-марионетку, что лишилась своих ниточек и теперь изнеможённо распласталась на мокрых досках, не в силах даже нормально дышать, поглощая воздух короткими, сквозь кашель, вздохами, сопровождавшимися надрывными всхлипами носом. И будто всего произошедшего было мало, парень подобрался поближе к лежащей девушке и опустился лицом к её промежности, что всё ещё сочилось помесью крови, влаги и спермы из попки. Я не хотел больше за этим наблюдать, но будто у меня имелся какой-то выбор: я сейчас словно камера, которую направили на актёра и что не обладает своей волей. Его язык с неким вожделением — даже любовью… очень извращённой и садисткой любовью — прошёлся вдоль всего влагалища и прямиком до попки, стараясь слизать как можно больше жидкостей. Девушка в свою очередь уже не реагировала на его действия, продолжая туманным взглядом пялиться перед собой, лёжа на боку.       Кажется, что внутри меня образовывался рвотный ком, который я не в силах удержать в себе…       «Что ж, полагаю, на этом стоит закончить».       Но в самый ответственный момент меня спас чей-то, словно раздавшийся в саой голове, мягкий и спокойный, так не контрастировавший с происходящим, голос. И картинка оборвалась чёрной, как смола, пеленой, словно закрывший сцену бархатный занавес по окончанию спектакля.

***

      — С-спасибо, — сипло промычал я, принимая протянутый мне стакан с какой-то остывшей бурдой и утирая рукавом рот, от которого тянулась длинная нить слюны. — И прости за неудобства.       Вовремя подставленное Минори ведёрко умудрилось заполниться на четверть моим переваренным завтраком… да и, кажется, вчерашним ужином тоже, судя по едва различимым останкам чего-то рыбного, что я определённо на завтрак не ел. Всё же одно дело, когда в тебе бушует адреналин и ты совершаешь что-то невообразимо отвратное, а другое дело это что-то лицезреть в ясном уме, да ещё со стороны во всех красках. Мой желудок попросту не выдержал такого истязательства. Не стоило, наверное, соглашаться "прогуляться" по собственной памяти в один заход, а делать это постепенно, как и предлагала Минори. Но результат более-менее окупил все эмоциональные издержки.       — Значит, — сплёвывая в ведро жидкость, коей прополоскал ротовую полость, я буквально прорычал сквозь зубы, — эта сука блокирует от меня мои же воспоминания.       — Я бы так не сказала, — задумчиво, с расстановкой, проговорила Минори, так и продолжив сидеть на табурете напротив, несмотря на идущий неприятный запах от ведра, что я пускай и отставил подальше. — Тебя ничего не смутило в увиденном?       Что меня может смущать, когда все мои мысли сейчас находятся в расходящемся болезненными спазмами и бурлящем пищеварительными соками желудке? Когда я пребывал в шатком состоянии, вероятно, весь зелёный и с кривящейся физиономией, она всё это время неподвижно и как-то странно глядела мне на лоб. Впрочем, ничего удивительного, ведь её глазам доступно то, что мне при всём желании не увидеть, даже при условии, что я тоже слеп на один глаз — у меня попросту нет такой выучки и опыта. И всё же меня не отпускала мысль, что я настолько слаб. Нет, мне стало дурно не от одной лишь последней сцены, но от всех скопом.       Судя по стоящим на столике импровизированным песочным часам, в реальности прошло не более пары минут, но внутри сознания, казалось, проведены целые часы. Жестокие пытки, изощрённые убийства, сексуальные надругательства, снова пытки, убийства, надругательства… Сцена за сценой, во всех подробностях, с самых удобных "ракурсов". Я ожидал, что буду лицезреть всё привычным видением от первого лица, но каким-то образом я парил вокруг подобно призраку, наблюдающему за смертными. Как это возможно? Особая магия? Чёрт знает, но вроде бы местная магия не настолько безграничная, чтобы проворачивать подобные финты… это уже больше напоминает волшебство, что вызывает скепсис даже у бывшей ученицы самых могучих и одарённых магов Цитадели. В таком случае остаётся только один адекватный вариант…       — Это не мои воспоминания, — мой язык невольно огласил сложившееся умозаключение, едва оно сформировалось в голове. Организм сейчас боролся с приступами рвоты и болью в желудке, и даже просто размышлять было уже настоящим вызовом для меня.       — Очень хорошо, — одобрительно кивнула Минори, подобно строгому учителю, у которой худший в классе ученик соизволил-таки дать правильный ответ на непомерную ему задачку. Не могу сказать, задел ли меня этот тон — сейчас просто не хотелось над этим задумываться. — Я пришла к аналогичному выводу. Да ещё эта чёрная плесень в тех участках мозга, где хранятся данные воспоминания…       — Что это вообще значит? — в нетерпении бросил я, но тут же прикрыл рот рукой, утихомиривая очередной позыв.       Та лишь неопределённо покачала головой, после чего неожиданно спросила:       — Что ты помнишь из того, что мы сейчас видели? Что помнишь конкретно «ты» — не «оно»?       — Не… «оно»?.. — промычал я сквозь ладонь, поведя плечами.       Почему-то от такой постановки фразы меня пробрал озноб. Это не мои воспоминания. Но в таком случае чьи? Они… «её»? Но как у духовной сущности вообще могут быть воспоминания? У неё нет физического воплощения — как Минори смогла "вскрыть" участки её сознания, если этого самого сознания не должно быть в принципе?.. Что я вообще несу? Я уже сам не понимаю. Ладно, к дьяволу логику. Тогда, если исходить из имеющихся фактов, получается, что эта «чёрная плесень», покрывающая отдельные участки мозга — это и есть её физическое воплощение. И тогда является ли в самом деле она духовным созданием или всё же это обычный паразит — не совсем понятный, но привычный и, главное, живой? Которого вполне можно удалить из меня, как опухоль какую. Эх, а ведь даже в моём мире не каждую опухоль можно успешно вырезать, не говоря уже про местные медицинские изыскания.       Так, стопэ, не о том опять думаешь. А ведь она тебя слышит, чел. Ладно, лучше не провоцировать её лишний раз подобными мыслишками, что там по «моим» воспоминаниям…       Я изо всех сил напряг извилины, стараясь припомнить все наши "охоты", мои встречи с той официанткой… вернее, мои "похождения" с этой ненормальной. Особенно стараясь припомнить события в подпольном борделе.       — Ох…       И спустя целые минуты я наконец подал голос. И звучал он не особо обнадеживающе. Обнаружив на себе вопросительный взгляд светло-серых глаз, я пояснил:       — Их нет. Вернее, нет именно тех, что мы видели. Только невнятные мутные огрызки. Будто в голове сплошной сгустившийся кисель с отдельно плавающими по нему "кусочками".       — Как и ожидалось. — Она привычно прикрыла глаза: ей так проще было размышлять. — Не знаю, в каких вы отношениях с… «этим», но, исходя из твоей предыдущей реакции, «оно» о тебе заботится.       — За… заботится?! — Чёрт, от такого надрывного гонора пришлось спешно тянуться к ведру и в который раз опорожнять желудок. Нужно быть полегче на поворотах. — Всё то, что я успел натворить… это всё по её вине! И ты называешь это «заботой»?!       — Если говорить исключительно про твой рассудок — да. Ведь ты всё ещё в своём уме, исходя из моего скромного опыта. У тебя появилась жажда крови? Тяга к причинению боли? Какие-то странные позывы, что раньше ты бы счёл аморальными и неприемлемыми?       — Нет! — твёрдо выпалил я даже не задумавшись. Ведь я нормальный человек — никому такое не придётся по душе. Хотя краем сознания я успел отметить то возбуждение, что приносит ощущение тёплой крови на твоих пальцах… — Кажется, нет.       — Хорошо.       Не заметив моего сменившегося тона — или сделав вид, что не заметила, — Минори услужливо взялась за ручку успевшего наполниться наполовину ведёрка и молча направилась к выходу. Полагаю, этим она дала понять, что на сегодня с меня хватит. Забавно, но её немногословность и полное отсутствие такта или понимания в каком-то смысла успокаивало: даже не проронив что-то в духе «ты молодец, а теперь отдохни», я всё равно почувствовал исходящее от неё тепло… через такие вот мягкие и непринуждённые жесты, что ли. Не уверен. Как она вообще способна смотреть на меня таким спокойным взглядом после того, что видела? Меня от себя в самом прямом смысле тошнит, а ей словно всё как с гуся вода. Мне сложно её понять. И если так подумать, есть ли в этом что-то положительное, что она меня не презирает… или хотя бы не подаёт виду, что презирает? Это определённо не выставляет её в хорошем свете. Чёрт, как будто я имею право говорить что-то подобное, лучше молчи, мать твою…       Но, как бы то ни было, мне знатно полегчало, что неприятное покручивание в животе практически сошло на нет. Зато на его место явился холодок, прошедший мурашками по открытым участкам кожи. Метель снаружи снова разбушевалась, походу.       — С-с-сукин…       Слишком резко поднялся с желанием переместиться поближе к огню. Аж дыхание спёрло от пронзительного писка в ушах и болезненного сдавливания в районе висков — вот тебе и отголоски "путешествия" по чертогам разума, а ведь, пока сидел, ничего такого и в помине не было. Теперь же меня не покидало ощущение, будто голову успели пропустить через молотилку, а после отправить под пресс и в довесок упаковать в коробочку с золотой каёмочкой, едрить твою. Спасибо удачно расположившемуся рядышком столику, на который я своевременно опёрся правой рукой… что только усугубило моё состояние, прибавив ко всему ещё и тупую ноющую боль в кисте. До этого момента я так и не обратил внимания на заметные, но хоть успевшие затянуться рубцы в местах, где зубы прокусывали плоть: очередное напоминание, что всё увиденное — не моя больная фантазия. Регенерация и впрямь работала неплохо, пускай от шрамов она и не спасала — на чудеса рассчитывать здесь бесполезно, не в фэнтезийной сказке, как-никак. Такими темпами на мне и вовсе живого места не останется. Впрочем, чего я переживаю? Красавцем мне теперь при всём желании уже не быть. Шрамом меньше, шрамом больше — какая к ебеням разница? Блядь, до сих пор мысли о своём лице отдаются тяжестью в груди. Хвала всем возможным богам, что хоть потребность в лекарствах потихоньку начала отпадать: сейчас вполне себе удаётся сидеть без повязки и вызывает это лишь лёгкое, почти не ощутимое жжение, к коему вполне можно и привыкнуть.       Присел рядом с очагом на простенький табурет. Успевшие подморозиться от проникшего сквозь щель двери ветерка ладони приятно обволакивало исходящее от пламени тепло. Вдобавок к нему ноздри щекотало мятно-пряным ароматом, тянущим из закипающего маленького котелочка, стоящего на огне: понятия не имею, где она умудрилась достать мяту и другие пряности посреди зимы, но запах тянулся восхитительный — заваривать… чай?.. травяной отвар она умела.       Давление в черепушке ослабло, стоило мне расслабиться, и в голову снова полезли ненужные мысли. Было ли всё это так уж необходимо? И есть ли в этом хоть какая-то вина Наги? Как ни крути, а все решения принимал я и только я, пускай и с её подачи. Да, свалив всё на неё, я просто не хотел выставлять себя подонком — естественная защитная реакция: винить других в своих бедах всегда проще, чем самого себя.       «Ты ужасный… отвратительный человек! Тебя лишь волнуешь ты сам и никто другой!»       Именно так девчонка и сказала в тот вечер. Сказанное в гневе, отчего я только сильнее завёлся… Что, вероятно, и является лучшим доказательством правдивости заявления. В противном случае мне было бы плевать.       «Животное! Эгоистичный ублюдок!»       Всё, что я делал… всё это было лишь для меня одного. Даже сохранность этой девки… да и малышки, судя по всему, тоже: у меня наверняка имелся нездоровый интерес, но сейчас я об этом, конечно, уже не вспомню. В противном случае стал бы я заниматься подобной благотворительностью? Оставил бы её где-нибудь — и дело с концом. Ведь это не моё дело. Я никому ничего не должен, ведь в свою очередь ничего не требую от других. Всё справедливо. Почему я вообще должен убеждать себя в этом? Это что, разве что-то плохое? Нет, я никогда не считал это чем-то откровенно плохим, ведь по похожему принципу живут если не все, то большинство людей. И если большинство людей в этом понимании «плохие» — в чём тогда смысл? Вернее, как меньшинство может диктовать условия большинству, указывая им, что есть «плохо», а что есть «хорошо»? Именно, херня всё это. «Плохо», «хорошо»… в итоге конечное значение имеет лишь то, жив ты или нет. Счастлив ты или нет. Всё остальное и выеденного яйца не стоит.       «Не удивительно, что ты постоянно бормочешь во сне про мамочку — она, небось, сбежала от такого, как ты, при первом же случае…»       И всё же, когда я думаю над этим — моё сердце болит. Невыносимо болит… я бы сказал, что "плачет". Почему? Если в этом нет ничего плохого и так поступают все — почему мне больно? Может и впрямь дело в матери: она точно подобное не одобрило бы — она была по-настоящему доброй женщиной, умудрявшаяся дарить радость всем окружающим одной лишь улыбкой. Да, ты права, малявка, она бы и впрямь просто сбежала от меня нынешнего… будь она жива. Странно, но эта мысль меня скорей успокаивала. Не сам факт её смерти — он как раз отдавал горечью, как и должно быть. Но то, что она не видит того, кем я стал… чем я стал…

Может, в таком случае, тебе просто умереть?..

      — А-а-а-аргх, да сморщенным хуем вам по всей роже, блядские хуемрази, и чтоб вылизали до блеска, выеби вас орава немытых гамадрилов!       От такого предательства со стороны собственного разума я чуть не вырвал клок волос, когда болезненно вцепился в голову и, взвыв, невольно дёрнулся. Нахлынувшая злость от проявленной слабины помогла вернуться на землю, голова тотчас же опустела, будто отпуская всё накопившееся на свободу. Стало легче… значительно легче. Несмотря на проступивший на лбу холодный пот, сердце уже вернуло размеренный ритм, а свистящие звуки, издаваемые носом, постепенно растворялись в наступающей тишине.       «Ты всё же забавный малый, Ильюша, — сладко пропела проснувшаяся Наги. Пришла блядина, покуда не ждали. — Уметь так истязать самого себя по подобным пустякам… Будь у меня собственное тело — я бы уже намокла, просто наблюдая за тобой».       — Заглохни… — ядовито процедил я, массируя виски в надежде, что это хоть как-то поможет. — Просто заткнись… заткнись…       На что закономерно получил лишь её протяжный злорадный хохот, казалось, эхом разнёсшийся по всему помещению. Я её не контролирую. Зато она может контролировать меня. Незаметно… впрочем, очень даже заметно… мы поменялись ролями. Я вынужден идти у неё на поводу, удовлетворяя самые сумасбродные прихоти в надежде, что в ответственный момент она снова вытянет мою тощую задницу из дерьма. Как же я устал. После всего этого ещё сильнее хотелось просто свалить как можно дальше, попытаться избавиться от этой дряни в моей голове и вернуться домой. Где мой старенький компьютер с видеоиграми, аниме и мангой, прохладное пиво, соседи по общаге, универ… А после и ненавистная работа, переработки, кутёж с коллегами по выходным, что до дома добираешься на карачках и с шумом заваливаешься на так и не заправленную с утра койку, предварительно не забыв заблевать всё вокруг, и мирно засыпаешь с мыслью, что завтра всё пойдёт по кругу. Хм, забавно, даже при всём при этом меня не отталкивала мысль о возвращении в этот порочный круговорот прежнего серого бытия. Наверное, потому, что особой разницы на самом деле и нет: тут не скучно, зато тяжело, и каждый норовит тебя убить; там скучно, зато безопасно… каждый норовит лишь тебя облапошить, но хоть живым останешься. Ну да, в целом никакой разницы, дело в расстановке приоритетов. И мой приоритет, как выяснилось, — спокойствие.       — Что-то не так, юноша?       От неожиданности я чуть не свалился с табурета. Минори умудрилась незаметно вернуться и уже стряхивала облепивший плечи и волосы снег.       — А? Да… То есть нет, я в норме, не обращай внимания.       — Травяной отвар уже успел закипеть, — подойдя к очагу и помешав деревянным черпаком в котелке, довольно огласила она. — Почему сидишь с пустыми руками? Тебе сейчас определённо не помешало бы расслабиться.       — Я же сказал, что в порядке, — поскребя пальцем нос, уставился на горящие потрескивающие поленья. Отчего-то не хотелось глядеть ей прямо в глаза, что сейчас были обращены ко мне. — Мне и так неплохо.       — М-м-м?.. Может, тебе и впрямь нравится, когда перед тобой пресмыкаются и всячески угождают? Прошу меня простить за недальновидность, господин Илья, я непременно подам вам питие, не стоит утруждать себя столь нецелесообразными телодвижениями. Вам подать питие в кружке? Или же вы предпочли бы слизать его с моей груди?..       — Чё-ё-ё?! — воскликнул я, заметив, с каким серьёзным лицом она это произнесла. Да к тому же действительно потянулась к стоящим на полочке глиняным кружкам-стаканчикам. — Н-ничего подобного! Это всё эта тварюга, у меня и в мыслях ничего такого никогда не было! Да что я за похотливый нарцисс в твоих глазах?!       — Это просто шутка.       Женщина протянула мне исходящий паром напиток… опять же, с самым что ни на есть серьёзным выражением лица, без единого намёка даже на самый простенький сарказм. Возможно, этим она хотела разрядить обстановку, но опыта общения в компаниях ей определённо не хватало. Меня самого нельзя назвать шутником, если не считать идиотских и нелепых ремарок, что непроизвольно срывались с языка в самый неподходящий момент, но даже для меня это слишком.       Вздохнув, решил просто забыть об этом и осторожно подул на жидкость в сосуде, после чего отхлебнул. Довольно неплохо, если не обращать внимания на горечь некоторых трав. По крайней мере привкус мяты сглаживал эти негативные впечатления, да и распространившееся по телу тепло также придало доброе расположение духа. И впрямь расслабляет…       — П-погоди… как ты меня назвала? — встрепенулся я, опомнившись, что чуть не поперхнулся напитком.       — Илья, — делая маленькие глоточки, пожала плечами та. — Разве это не твоё имя?       — Откуда?.. — Умолкнув, я задумался. Всё же очевидно — она изучала мой мозг, она видела мои воспоминания. Было бы странно, если бы она не узнала столь поверхностную информацию. — Ну да, точно… Пожалуйста, не называй меня больше этим именем.       — Почему? — та вопросительно склонила голову набок. — Тебе оно не по душе?       — Дело не в этом…       В горле встал гадкий ком, что пришлось заливать его всё ещё не успевшим остыть напитком, обжигая гортань до слёз.       Откашлявшись и растерев рукавом заслезившиеся глаза, я пробормотал:       — Илья был простым молодым человеком, что лишь ходил на учёбу да занимался обыденными для того мира вещами. Его сложно было назвать добрым и порядочным человеком, но всё же то, что было им, и то, что есть сейчас, — два совершенно разных человека…

Тогда зачем ты хочешь вернуться?

      — Я только и делаю, что вру, манипулирую людьми и причиняю всем боль, осознанно или нет. Мои руки по локоть в крови, и их уже ничем невозможно отмыть…

Что ждёт нового тебя в том мире?

      — Возможно, Илья уже «мёртв» и остался один только Иллиан. Что приспособился к требуемым условиям, вытеснив из себя всё лишнее и освоив то, что в моём мире посчитали бы дикостью или сумасшествием…

Там дом Ильи… у Иллиана там ничего нет… Такому как ты не выжить в том мире, но легко заполучить желаемое в этом…

      — И я даже не уверен, что у меня получится отыграть всё назад. Я держался одной лишь мыслью об этом, что удастся покинуть это место, стать прежним собой и забыть обо всём, списав на дурной сон. Но сейчас я всё больше убеждаюсь, что это просто самообман. Человеку не дано откреститься от своих деяний. Они всегда будут лежать на нём грузом. И с этим ничего не поделать.

Так прими это… Прими и смирись… Наслаждайся новой жизнью, насколько это возможно…

      Закончив, я отрешённо прикрыл глаза, стараясь унять дурные мысли, что снова начали донимать. Тишина повисла в комнате, что отчётливо можно было слышать биение собственного сердца.       — Юноша… — И чёрт знает, сколько минут мы провели в затишье, пока наконец Минори не подала голос. — Я могу с уверенностью сказать, что ты далеко не глуп, пускай и не так умён, каким пытаешься казаться. Но порой ты настолько погружаешься в самобичевания, что выдаешь по-настоящему глупые умозаключения.       — Причём тут самоби?..       — Одно то, что ты способен рассуждать в подобном направлении, уже о многом говорит, ты и сам это должен понимать. Я тебе уже как-то говорила: если бы тебе было всё равно — ты бы об этом не думал. Тебе не всё равно, что с тобой происходит, и ты, пускай неосознанно, но ищешь способ на это повлиять, разве нет?       — Я… — Кружка в какой-то момент начала ходить ходуном в подрагивающих пальцах. — Не знаю. Не думаю…       — В этом твоя беда, Илья: ты слишком много думаешь, но не в том направлении, в каком требовалось бы. Тебе не хватает сосредоточенности. Ты позволяешь своим мыслям перемешиваться с эмоциями и "гулять" по сознанию в свободном порядке. Ты мог бы начать искать решения, что не редко лежат прямо на поверхности, но по итогу лишь рефлексируешь и топчешься на месте. Абсолютно никакого самоконтроля — ты просто безнадёжен.       — Э-э-э? Я чего-то не пойму: ты сейчас меня подбадриваешь или опускаешь ниже плинтуса?       — Говорю ровно то, что вижу. Как и всегда.       — Забавно слышать это от слепой, — улыбнулся я… и поздно спохватился, что это было произнесено больно уж прямолинейно, что походило на насмешку или даже оскорбление. — Ох, прости, я не…       — Я оценила твою игру слов, если ты об этом. — Ожидаемо, её лицо оставалось равнодушным и беспристрастным. Эту женщину действительно не волнует подобная чепуха, как такт или вежливость. — И меня не перестаёт забавлять, как щепетильно ты относишься к подобного рода вещам.       — Что поделать… былое воспитание обязывает, — выдал я слабый виноватый смешок и возвратился к уже успевшему поостыть напитку.       Какое-то время мы молча потягивали травяной чай, пока она вновь не нарушила тишину, непринуждённо добавив:       — Как бы то ни было, тебе стоит наконец взять себя в руки и научиться контролировать своё сознание, отсекая всё лишнее. Иначе ты так никогда и не сможешь разобраться в себе. Вроде решения, оставаться здесь или вернуться домой.       — Чёрт, да от тебя ничего не скрыть, — скорей с облегчением, нежели с раздражением вздохнул я. И впоследствии лишь неохотно кивнул, растеряв всякое желание спорить. Однако, раз так сложились обстоятельства, будет глупо упускать подобный шанс, а потому я осторожно, как бы невзначай, спросил. — Ну а как бы ты в таком случае поступила на моём месте? Ты и впрямь поумнее меня будешь, да и жизненного опыта тебе не занимать, как я погляжу.       — Хочешь сложить ответственность за свой выбор на кого-то другого? — с невозмутимым лицом пробормотала она в промежутках между глоточками, блаженно прикрыв глаза и не смотря на меня вовсе. Отчего-то этот её расслабленный вид наводил на мысли, что та попросту смеётся надо мной. — Такой большой мальчик не может самостоятельно разобраться, что ему дороже: радующая сердце светловолосая девочка или же родной милый дом?       Проклятье, да она точно смеётся надо мной, вне всяких сомнений!       — Прошу, прекрати, — нахмурившись, проговорил я как можно мягче… и это стоило мне неимоверных усилий. — Тебе не идёт подобная манера говора.       — Что ж, — не стала спорить Минори, слегка склонив голову, — в таком случае прошу меня простить. Мне показалось, что сложившаяся атмосфера требовала от меня определённой разрядки. Очень жаль, что у меня скверно выходит шутить.       «С таким холодным тоном это даже на сарказм не тянуло, не то что на добротную шутку», — пробежала мысль, но я счёл за лучшее смолчать. Как минимум, она старалась… я думаю.       — Извини, но я просто не смогу дать тебе ответ, даже если бы захотела. Я видела твои воспоминания: что ты видел, что слышал, что говорил… даже о чём мыслил. Но я не могу разделить твоих чувств, они мне неведомы. То, что ты делал для этой девочки… что говорил ей и что говорил себе… всё это было довольно противоречиво и запутанно. Я не знаю, что бы я сделала на твоём месте — личный опыт в таких вопросах ничего не значит.       — Ты за свою жизнь любила кого-нибудь? — отчего-то вырвалось у меня, что я едва не выругался вслух: причём тут вообще это? О чём я только думаю? Речь ведь о другом, какая к чёрту любовь? Нет, дело совсем не в этом… Или в этом? Проклятье, я запутался.       — Трудный вопрос. — Её глаза, направленные прямо на играющее в очаге пламя, выглядели завораживающе — принявшие оттенок серебра, переливающиеся блеском отражающегося в них огня, — что я невольно залюбовался ими, позабыв о всех тяготах и слыша лишь её равнодушный, но тем не менее греющий, подобно этому огню, голос. — Вернее, вопрос простой, но ответ неоднозначный. В моей жизни был один мужчина, с которым мы какое-то время были вместе. Что поставил меня на твёрдые ноги после того, как я потеряла зрение. Что в тот период был самым близким мне человеком… — Когда Минори проговаривала это, её губы непривычно растянулись в лёгкой улыбке и даже голос приобрёл какие-то… мягкие нотки, словно мурлычущая кошка в руках заботливого хозяина. Но вот, будто очнувшись ото сна, она вновь возвратилась к своему обычному равнодушию и отвела взор от огня. — Давняя история. Да ещё и тесно связанная с моей прошлой жизнью в Цитадели. Не думаю, что об этом стоит распространяться.       — Издеваешься? — я аж скривил лицо от досады. — Да я с самого начала хотел поспрашивать тебя об этом местечке…       И спустя задумчивые секунды приглушенно добавил:       — Но думал, что ты не захочешь говорить об этом кому попало. И всё же, если это возможно, я бы очень хотел узнать о Цитадели поподробней. Пожалуйста, это действительно важно для меня.       В конце концов, когда всё это закончится и я таки решусь вернуться домой — что-то мне подсказывает, подобная кладезь знаний и хранилище ценных артефактов может быть моим единственным шансом найти то, что вернёт меня назад. Если бы ещё понять, как туда попасть… но проблемы следует решать по мере их поступления, а информация лишней никогда не бывает, определённо.       — Что ж… — та в задумчивости скрестила худые ручонки на груди. — Раз уж я без спросу вторглась в твоё личное пространство, то, полагаю, будет справедливо, если аналогичным образом поступишь и ты. Пускай мне и в самом деле не очень хочется об этом вспоминать.       — Я буду очень признателен, если ты поделишься, — почтенно склонил голову: судя по всему, её "зрение" способно было это разглядеть, хоть и очень расплывчато.       — В таком случае… — Минори, явно в преддверии затяжных посиделок, забрала у меня опустевшую кружку, наполнила её, и лишь после того, как сосуд вновь оказывается в моих пальцах, продолжила. — Придётся начать с самого начала, если ты не против…

***

      «Боюсь, что моя память не такая идеальная, как сейчас у тебя — я мало что помню из тех времён, когда жила в родной деревне. Но вот чего я не смогу забыть при всём желании — холод. Неумолимый, зубодробительный холод. Мы обитали недалеко от границы с северным регионом материка, в простонародье именуемым дикими землями. К тому же сказывалась возвышенность подножья горы, где по определённым соображениям и отстроили поселение — у нас большую часть времени правил холод и снег. Элрия, моя старшая сестра, всегда страшно бранилась, когда я забывала шапку, шарф или перчатки — сетовала, что на меня никаких целебных кореньев не напасёшься. Но мне повезло родиться с крепким здоровьем — веришь или нет, но я так ни разу за всю жизнь серьёзно и не болела: ничего страшнее лёгкого насморка не подхватывала.       Нас в ту пору было трое: я, сестра и отец. Мать я едва ли вспомню — мне было всего две-три якумы, когда она скончалась от лихорадки. Отца я могла видеть разве что уходящего на рассвете и возвращающегося под сумерки. Старателей, коим и трудился отец на местных шахтах, держали до последнего луча солнца, зато и платили сносно: как сейчас помню наши частые прогулки с сестрой до базарной площадки, где останавливались и разворачивали свои палатки заезжие караванщики. Сестра была старше на целых десять якум и всегда заботилась обо мне, подобно матери. Её согревающая холодными ночами улыбка и трогающая сердце колыбельная и по сей юби снятся мне. Удивительно, что по прошествии стольких якум я всё ещё помню их лица…       Хм?.. Ох, верно, как я оказалась в Цитадели? Не знаю, слышал ты об этом или нет, но они пополняют свои ряды за счёт близлежащих деревень или добровольно отрёкшихся от семьи аристократов. «Ничто не выносится за стены Цитадели» — этому кредо они следуют уже боги знает какое время, вероятно, ещё с начала эпохи Канто. Потому каждый вошедший внутрь более не может покинуть его стен, за исключением исследователей, карателей или вербовщиков. Даже в нашу глушь как-то раз наведался один из их вербовщиков. Помнится, староста деревни в тот юби собрал всех ребятишек в возрасте от шести до двенадцати в своём доме. Приезжий пожилой мужчина просил нас по очереди выходить к нему, где он задавал нам наводящие вопросы, просил выбрать те или иные предметы, что выкладывал перед нами на покрывале, и даже применял на некоторых из нас магию (уже позже я узнала, что это магическая техника по чтению разума, а на тот момент всё, что я видела — его ладони касались головы ребёнка, а затем его груди, где находилось сердце. Это выглядело очень странно).       Тогда он выделил четверых, включая меня, и попросил старейшину привести наших родителей. Разумеется, мой отец не смог бы прийти, ведь шахта располагалась чуть выше в гору и спуститься оттуда требовало значительного времени, поэтому мне пришлось уговаривать старейшину выдать мою старшую сестру за мать, благо та была достаточно высокой и выглядела старше своих восемнадцати. Элрия согласилась подыграть, раз уж речь шла о таком важном госте, однако прямо с порога заявила, что я никуда не поеду, невзирая на все его многообещающие заверения о блистательном будущем. Признаться, в какой-то момент мне и впрямь захотелось оказаться в этой Цитадели, получить безграничный доступ ко всем знаниям этого мира… это завораживало и заставляло сердце биться чаще. Но мне хватило одного взгляда на сестру, чтобы отказаться — мне не хотелось разлучаться с родными, даже за все знания и сокровища мира. Я понимала, что мне будет одиноко и страшно. В конце концов мужчина примирительно пожал плечами и успокоил, что насильно никто забран не будет и детям с их родителями самим решать, как поступить со своей жизнью. После того юби я больше не видела никого из их сообщества, как и трёх выбранных детей: вероятно, родители только обрадовались, что их отроки получили шанс на лучшую жизнь.       Как ты любишь говорить? Забавно? Да, это и впрямь выглядит забавным, учитывая, куда меня занесёт потом судьба. Но всё же несколько якум мы прожили вполне счастливо с того времени: сестра, так и не обзаведясь семьёй и вовсе игнорируя существование местных мужчин, большую часть времени учила меня ведению хозяйства и стряпне; отец в свою очередь стал больше времени проводить с нами, объясняя это тем, что на их шахту прибыли какие-то сторонние исследователи, мол в глубинах пещер нашлось что-то любопытное и туда никого из местных жителей не пускают. Доход заметно снизился, но мы все выкладывались на пределе возможностей, и даже в особенно холодные Фуго нам не о чем было переживать. Помимо хорошего склада ума, я ещё неплохо бегала и умудрялась таскать тяжести: мелких поручений от хозяев лавок хватало с лихвой, и я старалась регулярно вносить свой вклад в семейный бюджет. Работать мне нравилось даже больше, чем играть — создавалось ощущение, что ты делаешь что-то полезное, что ты имеешь какое-то место в этой жизни, что на тебя полагаются.       Но после произошёл страшный обвал в шахте, где работал отец. Узнали мы об этом лишь спустя какое-то время, ведь никто из старателей не вернулся: они все оказались погребены заживо. Я слышала, что завал до сих пор не смогли разобрать и, как следствие, никого не смогли достойно похоронить… они так и продолжают там гнить и разлагаться средь груды камней. Как сейчас помню невыразительное, смотрящее в ночное небо с пугающей пустотой и безразличием лицо Элрии, когда я порой просыпалась посреди ночи и не находила её рядом.       «Сестрёнка, а почему папа до сих пор не вернулся?» — частенько спрашивала я её, когда она вот так затихала и думала о чём-то своём.       «Папе пришлось уехать, — отвечала она ровным тоном, что почему-то пугал меня ещё больше. — Мама очень скучала по нему, поэтому он отправился к ней. Теперь они вместе».       «Я тоже хочу повидаться с мамой, — расстроенно говорила я, ещё не до конца понимая смысл сказанных ею слов, ведь я никогда не задумывалась, что собственно произошло с матерью и где она… не считала нужным об этом задумываться. Глупая. — И я скучаю по папе».       «Нам с тобой нельзя туда». — В такие моменты она пересиливала себя и вымученно улыбалась, попутно поглаживая меня по голове. — «Мы их увидим когда-нибудь… но не в ближайшем будущем. Нужно набраться терпения и постараться управиться со всем самим. Не будем огорчать папу с мамой, хорошо?»       Совру, если скажу, что обвал шахты не сказался пагубно на всей деревне. Лишившись большей части мужчин и стабильного дохода с продажи руды, поселение начало постепенно чахнуть. Караванщики стали заезжать всё реже и реже; торговля не была столь бурной; единственный постоялый двор, что раньше был едва ли не битком забит постояльцами, после имел свободных комнат больше, чем занятых — никто надолго здесь не останавливался. В этих промёрзлых землях было невозможно осваивать зерновые культуры, а что каким-то чудом росло — давалось великим трудом и посредственного качества. Ко всему прочему местный лорд-управляющий, казалось, вовсе махнул на деревню рукой. Вероятно, ты уже слышал о том, что в те времена среди населения Лендейля нарастало социальное напряжение? В крупных городах государство с этим безустанно боролось, подавляя любые волнения. В поселениях с этим было поспокойней… о нас просто забыли. Что неудивительно: горстка крестьян, в добавок оставшись без крепких, готовых дать отпор мужчин, не угроза засевшей за стенами знати. Всё равно налоги с нас шли скудные, основной доход обеспечивало зарождавшееся тогда цеховое производство, что сосредотачивалось в городах, и нас, по сему, было принято оставить на произвол судьбы.       Мне было одиннадцать, когда наш уютный и постоянно пребывающий в тишине и покое домик вновь наполнился жизнью. Старейшина не смог предпринять ничего лучше, чем попросить соседние поселения выделить мужскую рабочую силу для раскопки новой шахты — мы пробовали заняться земледелием, но таким образом прокормить всех невозможно, урожай давался никакой. Ожидаемо, на его просьбу откликнулись лишь те, кто не имел твёрдой почвы под ногами и не был обременён семьёй. Местные жители были вынуждены расселить новоприбывших по своим домам, пока те не обживутся и не отстроятся. Нас с сестрой также не миновала эта участь. Поскольку наш дом имел два этажа и три жилые комнаты, к нам определили двоих мужчин. Оба молоды и энергичны, постоянно болтали без умолку и хохмили, не давали нам ни мгновенья покоя. Но и платили исправно, благодаря чему мы ещё сохраняли право владения землёй — тех грошей, что зарабатывала сестра, будучи подмастерьем в местной текстильной мастерской, с трудом хватало на пропитание. Казалось, жизнь потихоньку начинала налаживаться…       Какая глупость. Скажи мне, юноша, будь ты амбициозным молодым крестьянином с чистыми помыслами и далёкими планами на жизнь — что бы ты хотел сделать?.. Уехать в город, значит… Что ж, не могу сказать, что это не лишено смысла, пускай и чересчур обнадеживающе. Многие предпочли бы остаться на родной земле, освоив самую доступную для себя профессию или занявшись земледелием. Но мало кто захочет сорваться с места ради непонятно чего в неизвестную глушь. Разве что те, кому не хватило места в родной деревне и кому не достало амбиций и упорства выбраться в город. Тунеядцы, смутьяны и дебоширы. Это стало очевидным не сразу, но довольно скоро. Нет, они отрабатывали свой хлеб с горем пополам, но на этом всё. Их полностью устраивало их праздное существование. Они не делали никаких подвижек, не пытались как-то отстроиться или наладить контакт с местными. Еда, выпивка, драки и женщины — всё, что их интересовало. Не заботясь о будущем, живя одним юби и не считаясь ни с кем. В любой другой ситуации их бы давно погнали взашей из деревни. Но на их плечах держалось всё благополучие этого местечка, поселение получало основной доход с торговли рудой и ископаемых — это понимали все без исключения. В какой-то степени они даже являлись «хозяевами» этой деревни, её «спасителями».       Если что-то могут «спасти» лишь подобные животные — заслуживает ли оно «спасения»?       В тот юби мне исполнилось двенадцать. Хотела бы я сказать, что запомнила его на всю оставшуюся жизнь… но вышло с точностью до наоборот. В голове те события мелькают подобно… как у вас это называется? «Слайд-шоу»? Да, что-то похожее… жалкие обрывки, что с трудом удаётся собрать в цельную картину. Самое яркое из них: я, сжавшаяся в углу комнаты в одной ночной сорочке, в безмолвном испуге смотрю на стоящую в центре сестру, чья рука сжимает окровавленный маленький столовый нож, с которого то и дело срывается очередная капля тёмно-красной жидкости и звонким шлепком смешивается с натёкшей подле её ног лужей. Из поля зрения не исчезают как бездыханное, лежащее чуть поодаль тело одного из наших постояльцев, так и появившийся в дверном проёме второй, с лицом неприкрытого гнева вперемежку с изумлением.       И дальше всё меркнет — думаю, второй достаточно быстро спохватился и попросту вырубил нас, но наверняка сказать затрудняюсь. И затем, как я смогла прийти в себя, до меня доходила лишь брань и злобные выкрики со всех сторон. Я не видела сестру. Я не видела окружающих. Перед глазами одна грязь и щебень. Запястья кололо и щипало. Нас выволокли куда-то на улицу посреди ночи и, связав, оставили лежать на земле, вероятно, не придя к единому решению, что с нами делать. Оно и понятно: убийство не прощалось, а в деревне стражами закона и порядка выступали сами селяне с попустительства старейшины — в те времена мало кому было дело до глухих поселений, ожидать солдат ради одного смутьяна глупо.       Произошедшее никак не укладывалось в голове, меня трясло и скручивало пополам. Учитывая, что я так и не запомнила исход этих общественный прений, меня снова уволокло в сон.       Очнулась я окончательно уже когда вовсю светило солнце. Картинка перед глазами здорово тряслась и рябила — я сперва погрешила на самочувствие, пока не заметила, что лежу в движущейся повозке.       «Вот, выпей».       Первые слова, что я услышала по пробуждению. И сопровождались они протянутой ко мне рукой, сжимающей старый кожаный бурдюк.       «Прости, — хохотнул задорный мужской голос, когда я, жадно приложившись к ёмкости, болезненно закашлялась от обжигающего ощущения в горле, — но у меня, кроме вина, ничего нет. Я его и так по пути разбавил водой из родника и добавил подвернувшихся под руку трав, это должно было смягчить вкус».       Холодная жидкость помогла прочистить сознание, и вместо ответа я подозрительно на него уставилась, впервые видя этого человека. Не сказать, что он выглядел подозрительно, но после произошедшего я не могла уже доверять никому. Я молча ожидала… сама не знаю чего.       «Полагаю, тебе интересно, что ты здесь делаешь и куда мы направляемся?» — верно истолковал он мой сощуренный взгляд, умудряясь орудовать поводьями и посматривать в мою сторону одновременно.       В ту ночь второй из наших постояльцев вместе с многочисленными приятелями требовали от старейшины расправы над Элрией. Гнев мужчины от смерти близкого друга затмил рассудок, как ему, так и его товарищам, и они не желали ничего слышать, прямо угрожая последствиями, если убийца не будет наказан.       «Я присутствовал на казни. Если тебе станет от этого легче, она умерла быстро: верёвка сразу сломала ей шейные позвонки. Твоя сестра до последнего держалась стойко, так и не проронив ни слезинки. Она лишь переживала, что ты останешься одна. Смелая и добродушная девчушка. Не переживай, после я потребовал выдать мне тело и упокоил её с миром…»       «Если вы весь из себя такой сочувствующий — почему вообще позволили ей умереть?!» — не выдержала я и прокричала.       «А ты хотела бы занять место своей сестры?»       Я оторопела…       «Как я понял из того гомона, твоя сестра убила одного из жителей. И, видимо, все настолько были возбуждены, что не заметили очевидного: её одежда была чиста, на ней лишь пара капель крови от рассечённой губы. Что не укладывалось в картину. Я нашёл время и осмотрел труп — его ударили ножом в живот не один раз, и не два. А вот твоя одежда была буквально пропитана кровью, но на теле ни одной раны, за исключением аналогичной царапины на губе…»       И запаниковала.       «Это ведь ты убила его?» — равнодушно заключил мужчина.       «К-куда мы едем?» — поникшим голосом спросила я вместо ответа.       «А это имеет значение?»       Задумавшись, я обречённо пожала плечами и молча свернулась калачиком у бортика повозки.       Какое-то время мы провели в тишине, нарушаемой лишь отдалённым пением пролетающих птиц.       «Цитадель», — вздохнув, кратко бросил он наконец.       «Вы вербовщик?» — без особого любопытства, зачем-то поинтересовалась я.       «Архивариус, служитель библиотеки. Впрочем, большую часть времени мне приходится участвовать в научных экспедициях, поэтому по большей части я полевой исследователь. Вот, даже в такую даль занесла нелёгкая».       «Тогда зачем вы взяли?..»       Я не договорила. Одно это слово вызывало у меня отторжение, пускай оно и было верным.       «Убийцу? — закончил он за меня, каким-то чутьём понимая меня с полуслова. Сейчас мне кажется, что он владел одной из тех техник по чтению мыслей, но что-то мне подсказывает, этот человек сам по себе понимающий, учитывая его необычную мягкость. — Я при всём желании не смогу поверить, что ты сделала это намеренно или со зла. Я провёл у вас всего ничего, но уже этого хватило, чтобы понять — мужской контингент у вас не самый благочестивый. Не знаю, что тот боров хотел с тобой сделать, но уверен, что ему воздалось по заслугам. Можешь не верить, но у меня глаз намётан на хороших людей. Поэтому я и не смог оставить тебя там — я не простил бы себе, если бы такой хороший ребёнок сгинул с голоду или от холоду».       От этих простых слов на душе стало чуточку теплее. Впрочем, я запоздало заметила, что до этого и так не мёрзла, несмотря на лёгкий тряпичный настил повозки, что пропускал северный ветер. Я была завёрнута в меховой плащ. А заглянув под него…       «Кхм, да, за это тоже прости, — крякнул он, заметив, как я разглядывала надетую на себя шерстяную свободную рубаху и широкие не по размеру плотные штаны. — Мне было боязно оставлять тебя в пропитавшейся кровью сорочке, потому взял на себя смелость… Как бы то ни было, я старался не смотреть, не думай про меня чего лишнего… Боги, да с чего я оправдываюсь? Ох уж эти дети…»       Его запинки и отведённый в сторону потупленный взгляд меня тогда несказанно позабавил, что любое возникшее было смущение напрочь вылетело из головы. В тот момент я наконец обратила на него должное внимание: меня удивило то, что этот, казалось, мудрый и назидательный голос зрелого мужа принадлежал откровенному, даже смазливому юнцу. Ну или он так молодого выглядел — уже спустя какое-то время я узнала, что ему на тот момент было чуть меньше тридцати. Жгучие чёрные волосы, выразительные и живые карие глаза, худощавое, при этом умудряющееся выглядеть сильным и волевым лицо. Его забавная многослойная мантия с множеством подпоясанных сумок притягивала взгляд, и я полдороги разглядывала мудрёные узоры на её полах, когда не спала или мы не останавливались покормить лошадь.       Сложно сказать, сколько времени занял наш путь — едва ли дольше эробы, — но я помню, что вся усталость дороги моментально сошла на нет, стоило завидеть гигантский массив горной породы, служивший своеобразными стенами крепости. К слову, я до сих пор под впечатлением от возможностей древних магов, что умели манипулировать столь огромными объектами как горы — Цитадель размещена на своеобразном островке посреди ущелья, сокрытая окружающими её непреодолимыми скалами, будто сама природа повелела им укрыть и защитить крепость. Думаю, что для магов предыдущей эпохи подобное было в порядке вещей; сейчас на такое способны разве что верховные магистры, и то лишь объединив усилия. Это на самом деле душетрепещущее зрелище — я постоянно вертела головой, стараясь увидеть как можно больше, пока наша повозка преодолевала узкий природный помост, протянутый от "островка" к основанию горы с единственным проделанным входом. И словно сундук в сокровищнице, в центре этой бездонной пропасти, на том самом "островке", возвели величественный город-крепость.       Да, правильней было бы назвать его городом, а не крепостью. Едва повозка миновала внушительную белокаменную арку ворот, мы оказались в настоящем водовороте мирской жизни и праздной суеты. Ряды каменных аккуратных зданий разбавлялись живописными архитектурными строениями, вроде акведуков, и цветущими садами с клумбами и деревьями, тут и там галдела ребятня и отдыхали пожилые люди. В глаза бросались причудливые лёгкие одеяния на манер того, что носил мой спутник, к коим моя северная душа всё ещё была непривычна, отчего, наверное, со стороны я выглядела как чудачка. Город был достаточно большой, отчего не создавалось ощущения давления или тесноты — просторная архитектура гармонировала с природой, привнося в мир камня и железа множество красок.       «В городе есть места, куда тебе пока ходить не позволительно, — вывел меня тогда из восторженного транса спутник, когда мы подъезжали к центральному строению, больше напоминавшее большую каменную коробку с множеством окон. — Да и первые несколько эроб тебе вряд ли разрешат покидать учебную территорию вовсе, но таков уж порядок, не обессудь, всё для твоей же безопасности».       «Учебная… территория?..» — не поняла я.       «Ты ведь не думаешь, что тебя будут кормить, поить, одевать и предоставлять крышу над головой за красивые глазки? — с чувством хохотнул он и наградил меня миролюбивым щелчком по лбу. — Разумеется, здесь каждый должен обладать хотя бы минимальным набором знаний и навыков, чтобы быть полезным членом нашего сообщества. И для этого придётся учиться… Хм, ты ведь, как я понимаю, ни читать, ни писать не умеешь?»       Я неохотно кивнула.       «Как и ожидалось от деревенских, — беззлобно пробубнил он, не мне в укор, просто констатируя как факт. — Что ж, у нас довольно много ограничений, и тебе в первую очередь следует научиться читать, дабы следовать предупреждающим вывескам и знакам, в противном случае можешь расстаться с головой».       Я звучно сглотнула и тот, обнадеживающе хлопнув меня по спине, поспешно добавил:       «Не волнуйся, в крайнем случае я буду поблизости и присмотрю, раз уж свалилась нелёгкая на мои плечи».       Это странное чувство поселилось тогда в моём сердце. Когда ты долгое время жил подобно волку в оголодавшей стае, когда каждый намеревался вцепиться тебе в глотку и приходилось постоянно пребывать в готовности отстоять своё место под солнцем. И после абсолютно посторонний человек, с которым тебя ничто не связывает, так просто говорит, что позаботится о тебе, с радостной ободряющей улыбкой. Мой мир тогда раскололся надвое: на «до» и «после». Ни на миг не переставая держать внутри память о произошедшем и подпитывать её горечью и ненавистью, я одновременно смогла вот так просто довериться какому-то случайному попутчику, проявившему самую простецкую доброту — может, это тоже была какая-то магия, ты так не думаешь? Что толку об этом рассуждать сейчас, пустое это…       «У тебя довольно выдающийся склад ума для своего возраста, девочка». — Казалось, целую вечность меня всячески осматривали, задавали странные вопросы, просили сделать то или это. Я уже буквально засыпала на ходу, когда старик, что отвечал за регистрацию новоприбывших и, как я поняла позже, их расселение, что-то написал на листке пергамента и затем, поставив неаккуратную печать, протянул мне. — «Твоё новое имя — Мино. Твой потенциал выше отметки "хорошо", и исходя из результатов тестирования, твоими наставниками будет семья Шизару — с ними у тебя наилучшая совместимость…»       М-м-м, что с тобой? Почему так на меня смотришь? Да, мне даровали новое имя — Мино Шизару, — таковы были порядки, этим мы выражали дань уважения нашим прародителям… Что? Нет, при нашей первой встречи я именно так и сказала — ты, видимо, плохо меня расслышал или неверно воспринял. Неважно, если ты не против, я продолжу… Да, премного благодарна. Так вот…       Не знаю, слышал ты об этом или нет, но нам запрещается иметь потомство — для этого проводили соответствующие ритуалы по "очищению" человека, чтобы он стал бесплодным. Если коротко, то предрасположенность к обузданию и манипуляции эрием не зависела от генов или наследственности в целом, потому воспроизводство магов путём контрольного размножения не могло дать твёрдых результатов — посредственным магом при должном упорстве может стать каждый, а Цитадель не может позволить себе растрачивать ресурсы на посредственностей. Мы до сих пор не знаем, что влияет на развитие у плода этой самой предрасположенности, в связи с чем и продолжают свою работу вербовщики, каждый раз ища уже рождённого с "даром" ребёнка и предпринимая попытки его присоединения к сообществу. Принуждать кого-то грубой силой, разумеется, не лучшая идея, отчего «незарегистрированных» магов-самоучек хватает в любой местности, впрочем, многого добиться без знаний им не суждено и опасности таковые не представляют в любом случае. Проще говоря, единственная возможность для кого-то побыть родителем — растить чужого, привезённого из внешнего мира ребёнка. Не каждому такое было по душе, однако за длительный период существования сообщества образовались «семьи», что с радостью принимали к себе детей и растили их до становления самостоятельного члена общества.       Как показала психологическая проверка, мне ближе оказалась семья Шизару. Тогда меня мало заботило лишь где спать или есть, не цепляясь постоянно за жизнь, поэтому я не слишком задавалась вопросами о них. А ведь Шизару были пускай и малочисленными, по сравнению с другими семьями, но крайне талантливыми магами: выходцы оттуда зачастую получали не только такие должности как архивариус или гвардеец, но и даже верховные магистры зачастую являлись приверженцами именно их учения — мне выпала честь стать воспитанницей столь могущественной семьи, а я даже не подозревала об этом. Воистину, моей тогдашней слепоте и глупости не было предела, пускай у меня и имелись хорошие задатки, как заверяли другие.       «Меня приставили к каким-то Шизару, — пробубнила я полусонно на выходе из административного здания, где, на удивление, всё ожидал меня невольный попутчик со своей повозкой. — Значит, мне теперь придётся прислуживать местному аристократическому дому?»       «Ничего подобного, — отрезал он, подавая мне руку, тем самым давая понять, что подвезёт меня. Учитывая, что я валилась с ног, отказываться не стала, и мы покатили обратно, стремясь выбраться к центру городка. — У нас нет аристократии как таковой — все обладают равными правами, различаясь разве что в должностях и обязанностях. Эти люди — твоя новая семья, пускай общей крови у вас и нет. Уважай их, верь в них и старайся на их благо — и они будут отвечать тем же, поверь мне».       «Звучит красиво, — выдала я неуверенную улыбку, попутно встряхивая головой, дабы не уснуть окончательно. — Но что, если я не оправдаю ожиданий?»       «Никто не станет требовать от тебя невозможного, — твёрдо заявил мужчина, плавно заводя повозку в поворот: улицы были пускай и просторными, но всё же довольно блудливыми, словно огромная паутина. — Не беспокойся, наша семья небольшая, но очень сплочённая и дружная, и я постараюсь проследить, чтобы так оставалось и далее».       «Наша семья?» — уже в полудрёме пробормотала я.       «Ох, верно, я же тебе не сказал. Я в прошлом воспитанник семьи Шизару, пускай из-за своих исследований ныне редко их навещаю. Как думаешь, хороший повод нам вместе зайти и поздороваться?»       Добродушный, с лучезарной улыбкой и живым блеском в глазах — я ещё долгое время задавалась вопросом, почему он тогда спас меня и после продолжал приглядывать за мной, когда возвращался в город. Суровая жизнь на северной границе отучила меня верить в простую человеческую доброту, но ему удалось вернуть её за считанные юби. Он действительно умел располагать к себе людей, при этом никогда не пользовался этим себе в угоду — мне искренне хотелось в это верить.       «Приветствую тебя в нашем доме, Мино». — Мой спутник упоминал, что Шизару малочисленны, но когда я переступила порог их головного дома, то чуть не растерялась: меня встретили несколько дюжин пар глаз, от малой ребятни до стариков, многие в тех странных многослойных мантиях, но на некоторых висели и простые хлопковые рубахи, штаны и башмаки. Занимавший центральное место за широким столом старик первым поднялся со своего места и громко поприветствовал нас после того, как сопровождающий меня мужчина представил ему их новую подопечную. — «Нечасто нас балуют приливом свежей крови. Что ж, после ужина Сото оценит тебя и подберёт соответствующего наставника».       Каково же было облегчение, когда вместо успевших надоесть глупых вопросов меня заставили повторить определённые жесты, очистить разум, дышать таким-то образом, представить течение самой жизни в конечностях… В общем, свой первый опыт вспоминать никому не хочется, это был тихий ужас по сравнению с тем, что я могу сейчас. Тем не менее Сото был доволен настолько, что на следующий юби изъявил главе семьи желание лично взяться за моё обучение.       Учеников было не так много, и на каждого наставника в среднем приходилось по одному подопечному, что облегчало процесс обучения. Однако из-за такого разделения мы довольно редко общались между собой, с некоторыми и вовсе пересекались разве что на общих сборищах.       «Игуми, па-ада-ажди-и!» — чуть не в слезах прокричала я, повиснув на дереве, не в силах подтянуться выше.       «Какая же ты слабая, Мино», — прозвучал насмешливый голос с ветки повыше и оттуда ко мне протянулась худая зеленоватая с коричневым оттенком — цвета молодого древесного побега — ручонка.       «Злю-ю-юка! Ты у меня полу-у-учишь!»       Игуми Шизару — единственная, с кем мне удавалось общаться в должной степени и даже поиграть, когда наши наставники, будучи хорошими друзьями, навещали друг друга и обсуждали какие-то дела, либо попросту выпивали. Несмотря на мой, так сказать, талант к бегу, мне никогда не удавалось её догнать или опередить, особенно когда речь заходила о подъёме куда-либо. Чего не отнять у алв — их природную гибкость и подвижность, пускай из-за жилистого строения тела они и куда слабее человека. Это превосходно играло на руку Игуми в овладении быстрыми и скоротечными техниками… но до сих пор не могу простить ей то, что она умудрялась использовать их при наших играх, мелкая мошенница. Кхм, ладно, чего теперь об этом вспоминать…       «Ты ещё и тяжёлая», — весело заключила Игуми, пока силилась подтянуть меня наверх.       «Я вешу нормально! — запротестовала я, чуть не задвинув ей ногой в бок, но тогда мы бы дружно полетели вниз. — Это вы все сплошь тощие и жилистые, что тяжелее копья ничего не поднимите».       Что сказать — тогда я не всегда думала головой прежде, чем что-то сказать. И встретившись с её блестящими ярко-жёлтыми глазами — они мне всегда напоминали два маленьких солнца, это одновременно и завораживало, и согревало душу, — что были преисполнены неподдельной обидой и укором, я невольно потупилась и промямлила:       «Прости, я не то хотела сказа… Ой».       «Что с тобой поделаешь, — улыбнулась она после того, как одарила меня на удивление неслабым щелчком по лбу. — Тем более, что мне нечего возразить на это».       Сейчас я понимаю, что мне очень повезло с подругой: она всегда умела быстро забывать обиды и не принимала ничего близко к сердцу. Не говоря уже о том, что открывавшийся нам с того дерева вид заставлял позабыть о любых печалях и бедах. Деревья всегда неохотно росли на горной породе, даже удобренной магами, и это можно было бы назвать чудом, что оно умудрилось вырасти столь высоким, что с него можно было разглядеть едва ли не весь город целиком: как и говорила ранее, это настоящая каменная паутина, разросшаяся до размеров сравнимой с тем же Хигадеру, а может и целой столицы. Всё такое ярко-бежевое с оттенками зелёного, оранжевого, синего… Где естественная зелень привносила краски, а где и сами люди облагородили свои жилища. Мы с Игуми могли до вечера так просидеть вдвоём, любуясь пейзажем города на фоне окружающих возвышенных багряно-пепельных скал, пока наставники не начинали созывать нас на ужин.       Якумы тянулись незаметно. Казалось, что тебя буквально вчера приютили, требовали выпустить слабенький эриевый заряд или выписать лендский алфавит по памяти. Но вот ты уже переписываешь на свитки древние семейные хроники, проводишь тренировочные схватки на равных с самим наставником и даже помогаешь в библиотеке, куда ещё не каждого пускают. Мне крупно повезло, что тот мужчина, спасший меня когда-то, имел какой-никакой вес среди архивариусов библиотеки и к его рекомендациям насчёт одной любознательной девчушки прислушались. Кладезь знаний, что за целую жизнь не освоить — всё это было буквально под боком. Разумеется, что попало брать не дозволялось, но даже того, что удавалось прочесть, хватало с избытком.       Как моё обучение было закончено и от меня требовалось избрать дальнейший путь, я предпочла остаться в библиотеке. Невзирая на то, что мой боевой потенциал был на должном уровне, чтобы стать кандидатом в Гвардию. Хм, если так подумать… ведь гвардейцы были своеобразным образчиком солидности и представительности. Защитники всего города, его главная сила. Командиры ополчения при возможной обороне, разведчики и каратели в мирное время. До сих пор помню, как Игуми безумно радовалась, когда её навыки сочли достойными для кандидата. И как огорчилась, когда узнала, что я отказалась от аналогичного предложения. Эта девчонка никогда не любила много думать, потому неудивительно, что мой выбор показался ей даже оскорбительным, нежели опрометчивым, и мы после долгое время не контактировали. Что ж, у людей, и не только, постоянно так: дороги то сходятся, то расходятся, ничего не поделать…       Благо, мои изыскания и исследования не давали мне скучать по ней и приносили определённые плоды. И мы с тем мужчиной наконец могли проводить больше времени вместе. Да, мне пришлось пойти на некоторые хитрости, но я смогла попасть в группу, где он значился руководителем. В какой-то момент меня терзали неприятные мысли, что он давно забыл меня, ведь якумы три мы с ним вовсе не виделись — я даже не слышала, куда именно его выдернули. До сих пор не возьму в толк, почему меня это так волновало — к тому времени, как мне исполнилось шестнадцать, ему уже было тридцать четыре, кажется. Мне сложно было представить, чтобы я к нему испытывала что-то помимо простой благодарности и учтивости. Но боги, за прошедшие пять якум моего обучения в Цитадели он нисколько не изменился: всё такой же смазливый, с гладкими и ровными чертами лица, разве что взгляд немного потускнел с тех времён. Что не удивительно: как выяснилось позже, постоянные разъезды невыносимо выматывают. Но когда ты занимаешься любимым делом и рядом есть человек, что всегда готов тебя понять и поддержать — всё это просто незначительные неудобства. Пускай наши отношения и не выходили за рамки «руководитель — ассистент», но меня это полностью устраивало. Думаю, и его тоже, хотя он порой предпочитал уходить в себя, после чего от него сложно было добиться хоть какой-то живой реакции — в такие моменты он выглядел довольно завораживающе и даже забавно, что ни в коем случае не хотелось вытягивать из раздумий, а лишь молча наблюдать. Замечательное было время.       Но и оно продлилось недолго. Вскоре произошёл неприятный инцидент. После Великой войны, что прошлась волной по всему материку и даже за его пределы, не осталось бы места, где мы не смогли отыскать следы тех времён. А где следы, там обязательно находились и останки. И порой среди них попадаются неизвестные нам реликвии, что мы зовём просто артефакты. Некоторые из них безобидные, когда как другие способны сравнять с землёй целые города — настолько в них заложено чудовищное количество энергии вкупе со сложными механизмами. Если имеется возможность, мы изучаем находки древних на месте, но чаще приходилось просто отсылать их в библиотеку, где имеются более опытные архивариусы и магистры со всем надлежащим оборудованием.       Одну такую находку мы решили попридержать в лагере: она не показалась нам чем-то выдающимся. К сожалению, последнее, что я помню из тех событий: я подготавливала полевую лабораторию… а после лишь яркий белый свет с последующим провалом в пустоту. Очнулась я, как позже выяснилось, уже в лазарете в Цитадели. Ослабшая, энергетически опустошённая… и ослепшая. Мне сказали, что тот артефакт, по скорому осмотру, высасывает из людей жизненную энергию и преображает её в какое-то подобие оружия. Большего они на тот момент выяснить не смогли. Или же не посчитали нужным вдаваться в подробности передо мной. По их мнению то, что я осталась жива — уже следовало толковать как некое чудо. И оставшись без большей части своей энергии, не имея возможности её как-либо восстановить, я превратилась в ничто, обузу. Ты и сам наверняка это знаешь, Илья: люди не терпят взваливать на себя ношу, что никак не окупается. А я даже не имела возможности просто передвигаться, не то что трудиться. Какой толк от моих навыков и знаний, если я не смогу даже добраться до места раскопок и у меня попросту не хватит сил их применить.       Мне было страшно. Страшно от того, что внутри меня будто образовалась пустота. Страшно от того, что я вновь окажусь брошенной и никому не нужной. Страшно… что я потеряю его. Но страшнее всего то, что я была не в силах заплакать или как бы то ни было ещё выразить этот страх и боль — вместе со зрением и энергией у меня будто забрали душу, оставив пустую оболочку, лишь простые физиологические потребности и процессы.       Он навещал меня достаточно часто. Вероятно, как только мог, учитывая его деятельность. Я более не видела его лица, но чувствовала прикосновения к своим рукам и слышала ровный ободряющий голос. Но это не приносило облегчения. У меня забрали даже те немногие чувства, что только-только зародились в моей юной душе. Существование, имитация жизни, будто живая кукла…       Забавно. Я с такой простотой смогла забыть ту наивную деревенскую девочку, коей была когда-то, что мне потребовалось всерьёз напрячь память, дабы сейчас поведать тебе об этом. И как же тяжело выкинуть те воспоминания, где я пролежала в лазарете таким вот живым полутрупом. На самом деле я об этом никогда и не забывала. При желании я смогу дословно пересказать тебе все те разговоры, что навещавший меня мужчина, некогда бывший для меня всем, пытался заводить со мной, чтобы я не чувствовала себя такой одинокой. Я даже помню едва разборчивые перешёптывания врачевателей и исследователей за моей дверью, когда те наивно полагали, что я сплю. Я тогда пребывала в таком состоянии, что мне даже сон не требовался — полчаса прикорнуть хватало с лихвой. Только не проси меня вдаваться в подробности, я уже жалею, что вообще завела об этом разговор… Но в таком случае трудно добиться полного понимания картины.       Скажу лишь, что всё это закончилось также внезапно, как и началось. Мой единственный посетитель однажды просто зашёл в мою комнату и, не проронив ни слова, закутал меня в свой плащ, взвалил моё ослабшее тело на руки и направился прочь, словно унося из этого кошмара. Я никогда не забуду его преисполненную решимостью и безмятежностью ауру, когда он шёл к выходу под проводы возмущённых возгласов работавших там людей. Все останавливали его словесно, видимо, не решаясь применить силу — его непоколебимость повергла присутствующих в ступор. Мы беспрепятственно покинули стены лазарета, и также беспрепятственно выехали за черту города. Я никогда ещё не была так рада ощущать свежий горный ветерок. Ну или, учитывая невозможность испытывать радость, он сладко заполнял мой нос и лёгкие.       «Прости меня».       Эти два слова — единственные, что я услышала от него за всё время пути. Будь у меня силы, я бы обязательно переспросила, что именно он под этим подразумевал. Позже, разумеется, я всё поняла, но тогда я так и пролежала в молчаливых раздумьях в потряхивающей повозке и закутанная в плащ с одеялом.       «Просто доверься мне».       Признаться, его дальнейшие действия могут повергнуть в шок. Но если задуматься… ведь он спас меня. Снова. Пускай и какой ценой…       Знаешь, когда тебя кладут на голую землю непонятно где, ты всем телом ощущаешь исходящую вокруг странную энергетику, и вокруг слышны тяжёлые сопения с дюжины тел, как позже выяснилось, селян, нормальная первая реакция — желание сбежать. Может оно и к добру, что я не могла реагировать на это адекватно, как и не имела возможности двигать конечностями… в лучшем случае удавалось пошевелить пальцами.       Хм? Верно, ты довольно сообразителен. Я до сих пор в неведении, что это за техника — смею предположить, что одна из запретных, которые хранятся в особом архиве библиотеки, и никому не дозволяется даже смотреть на те свитки, не то что практиковать. Но она смогла вернуть мне утраченную энергию и даже восстановить ход её естественного восполнения: я довольно скоро оправилась и могла даже вновь бегать, что уж говорить о ходьбе. И всё это ценой жизни многих людей. Жаль, что зрение так и не вернулось, но тут уж ничего не поделать. И я даже боюсь помыслить, сколько бы ещё пришлось тогда принести людей в жертву. Нет, оно того определённо не стоит. Иногда мне кажется, что и моя жизнь в общем-то не могла стоить жизни всех этих несчастных. Но я не смела говорить что-то подобное вслух. Только не при нём. Я не верила, что ему это решение далось так легко. Уверена, что он взял этот грех более чем осмысленно и со всей имеющейся отвагой решил нести его до смерти. Я была подавлена, если не сказать уничтожена. Да, ему удалось вдохнуть в меня жизнь, я снова могла чувствовать… я стала собой. Ценой других.       Как бы то ни было, что сделано, то сделано. И возвращаться нам теперь было некуда — следы столь могущественной магии читаются с лёгкостью, а за использование табуированных техник нас бы ждало сожжение заживо как еретиков и отступников. Солгу, если скажу, что нас это не терзало. Каждому из нас они были семьёй. Эти люди растили нас, обучали, кормили и давали цель в жизни. Никого из них нельзя было с уверенностью назвать хорошими или плохими людьми: они просто были нам дороги. И мы были вынуждены уйти от них. Иначе нам бы пришлось проливать кровь друг друга. Община не может сохранять целостность, если будет прощать столь серьёзные проступки — они должны искупаться жизнью, и никак иначе. И до чего же безумно выглядела та решимость, с которой он пошёл на это… ради меня. Он спас меня дважды, и при этом растоптал собственное будущее в обмен на мою жизнь. Скажи мне, юноша: как ты будешь относиться к человеку, что столько для тебя сделал? Ты смог бы принять всё это как должное?..       Как похоронили бедолаг и провели им ритуальную церемонию, мы спешно откочевали на юго-запах, в эти земли. Климат здесь довольно умеренный, да и лендский нами воспринимался куда легче остальных языков. И с нашими познаниями в науках мы без труда смогли обжиться в одной из деревушек, занявшись врачеванием. Боги, если бы только врачи из Цитадели увидели то, как мы выхаживали деревенских жителей — они бы все волосы с головы повыдирали от негодования. Не мудрено: для нас обоих это было малоизвестное направление — нас, как преимущественно учёных, а не врачевателей, обучали разве что самым азам первой помощи, вроде как справляться с хворью, лихорадкой, поломанными конечностями и тому подобное. Как оказалось, для местных и этого более чем достаточно. Не говоря уже о том, что местный знахарь ожидаемо не владел лечебными техниками, используя исключительно целебные припарки и зелья. В городе, конечно, нашим талантам было бы проще найти применение, но и "глаз" там хватало с излишком — нельзя было исключать возможность, что за нами могли выслать карателей. А эта деревенька находилась совсем уж на задворках, практически дикие места, путников тут днём с огнём не сыщешь. Нам казалось это весьма хорошей идеей.       Мы успели достаточно обжиться в той деревушке. Нас любили и принимали. Когда люди не нуждались в лечении, мой компаньон не редко брался за обучение ребятни письму и чтению — его любовь к преподаванию вызывала уважение и заставляла задуматься, почему в таком случае он не подался в наставники. Я же, не найдя себя ни в чём другом, вела домашнее хозяйство: стирала, готовила, убирала… скука смертная. Но кто-то же должен был это делать. Да и когда высушивала одежду во дворе, порой, так и заслушивалась, как он рассказывает детишкам истории: от детских развлекательных до взрослых назидательных. Это умиротворяло.       «Ты сожалеешь о чём-нибудь?»       Но так уж вышло, что за пол-якумы, как мы поселились там, мы с ним так ни разу и не поговорили, словно между нами возникла непреодолимая стена. Обмен короткими фразами по работе или домашним делам к общению едва ли можно отнести. И когда мы под очередной морозный вечер сидели дома, греясь у очага и потягивая свежезаваренный отвар, его внезапный вопрос застал меня врасплох.       «Твоя нынешняя жизнь, — пояснил мужчина, когда я переспросила, что он под этим подразумевал. — Если бы не моя тогдашняя прихоть, тебя бы здесь не было. Возможно, ты бы сейчас жила счастливо в своей деревне, уже успела бы выйти замуж, завести детей…»       «Или окончить жизнь заледенелым оголодавшим трупом в первую же разразившуюся Фуго, — резонно отметила я тогда с хмурым выражением лица. — Никто не может знать, как обернётся жизнь. Глупо даже задумываться над этим. Можно радоваться уже тому, что мы сейчас здесь, сытые, в тепле и уюте».       «Безусловно, — согласился он, пускай и с заметной неохотой. — Можешь надо мной смеяться, но меня всё равно не оставляет чувство, что я попросту решил всё за тебя. Что ты сейчас следуешь навязанным мною путём и несёшь ответственность за чужой эгоизм».       «Эгоизм?» — Помню, меня это так вывело из себя, что глиняная кружка едва не полетела в огонь. — «Во имя пятерых, ты спас мне жизнь… дважды! Я лишилась всего, что имела… но по своей собственной глупости! Ты же всё потерял из-за меня!..» — Я была так удручена тем, что мы отдаляемся друг от друга, и до меня запоздало дошло: да, ведь его отступничество — полностью моя вина. Не ему нужно просить прощения, а мне. Он связался со мной по доброте душевной, а я принесла ему одни лишь беды. Утянула за собой в пропасть. Вероятно, я сама боялась заговорить с ним, пускай и неосознанно, и он это прекрасно чувствовал. Но как бы то ни было, а убегать вечно не получится. — «Я и правда жалею о том, что ты подобрал меня тогда… Но только потому, что доставила тебе столько проблем. Останься я в своей деревне, замёрзнув до смерти или оказавшись в петле вместо несправедливо убиенной сестры, всем было бы только лучше. Сестрёнке… Тебе…»       «И как же от твоей смерти окружающим было бы лучше? — после этого уже он заговорил со мной, как с недалёкой. — Что изменится? Твоя сестра оплакивала бы тебя, а не ты её — вот и вся разница. Мне, знаешь ли, тоже твоя кончина не принесла бы облегчения…»       «Ты вскоре забыл бы обо мне, — отрезала я, отставив в сторону кружку и подтянув к себе колени: с каждым словом становилось зябко. — Людям свойственно сторониться забот других, даже если речь заходит о смерти. Ты бы просто стал жить дальше, как будто этого никогда и не было. Ведь именно так я и поступила с сестрой: я просто забыла о ней. Так значительно легче».       «Думаешь, если бы я смог забыть об этом так легко — я бы стал тебе помогать? — в его голосе сквозила некая ирония с оттенком горькой усмешки. — Возможно жестоко так говорить, но в тот момент я был преисполнен уверенности, что при желании смог бы отпугнуть эту оголтелую свору, тем самым защитив не только тебя, но и твою сестру. Но я не стал. Этим я бы спровоцировал ненужную конфронтацию с нашей общиной, а это весьма опасно. Я стоял и смотрел, как вокруг её шеи стягивают узел. Смотрел прямо в её широко распахнутые глаза. И ничего не сделал. Не захотел. Я сказал тебе, что она попросила меня об одолжении, чтобы её единственная сестра осталась целой и невредимой, и что я успокоил её. Это ложь. Я находился поодаль от толпы, наблюдая за всем в стороне. Я не мог приблизиться к ней и, следовательно, заговорить. Она рыдала и молила за тебя до самого последнего момента, тем не менее будучи уверенной, что о тебе никто не позаботится. Она умерла с болью и ненавистью на сердце. И меня это не волновало. Ты права, она для меня — очередная жертва этого несправедливого мира, что канет в небытие вслед за остальными. Не она первая, не она последняя. Но тебя выкинуть из души я не смог. Лежащую в снегу, обляпанную с ног до головы кровью девочку. Ты вызвала во мне странный отклик, и я спросил старейшину, можно ли мне забрать тебя к нам, раз уж никто не горит желанием приютить беспризорного ребёнка. Не знаю, как бы я поступил, если бы они настояли и на твоей смерти. Стал бы угрожать или просто развернулся бы и пошёл прочь? Не знаю, как поступил бы… но теперь я рад, что всё разрешилось именно так. Прости, что мои эгоистичные действия привели тебя к тому, что мы оба находимся непонятно где и живём непонятно зачем. Я не буду раскаиваться в своих решениях, ведь всё равно поступил бы точно так же. Но признаю твоё право ненавидеть меня, если угодно. Наверное, не стоило и затевать этот разговор. Я полагал, что услышав твоё мнение обо всём этом, мне станет легче. Но как следует подумав, я пришёл к выводу, что нет, ничего не изменится, мы имеем ровно то, что имеем…» — Он вздохнул. — «Забудь. Прости, что нагружаю тебя подобной чепухой на ночь глядя. Приятных снов».       «Тебе правда всё равно?»       Он уже собирался уйти к себе в комнату, когда я подала голос. От его откровений в голове всё перемешалось. Всё это следовало как следует обдумать. Но из всего этого меня волновало лишь одно.       «Что?»       «Моё мнение. Ты хочешь его услышать или тебе уже в самом деле всё равно?»       «Я же сказал, что это ничего не…»       «Это простой вопрос, — поднялась со стула и сделала шаг к нему. — Хочешь услышать или нет? Ответь».       Мы встали друг напротив друга. Не знаю, какое выражение приняло его лицо, но к тому моменту я уже начинала видеть образы людей благодаря обволакивающему их эрию — его фигура ссутулилась, а голова была склонена, будто тот не желал смотреть на меня. Он боялся услышать ответ? Не думаю. Этот человек не из тех, кто страшится трудностей, это я знала наверняка. Но для него это определённо было важным, иначе этого разговора не было вовсе. Я не могла это так оставить.       «Хорошо, так что ты ду-у… М-м-м?»       Сама удивляюсь, откуда во мне проснулась такая смелость, но я неуклюже коснулась его губ своими, так и не дав договорить. Это было излишне. Мои слова, как и его, уже не имели значения — это возможно было выразить только действом. Я не могу сказать, говорил ли он правду, когда рассказывал о последних мгновеньях моей сестры и своём отношении ко всему этому. Мне это было и не нужно. Мы оба были прагматиками, и на его месте я, вероятно, поступила бы так же. Я не имела права судить его. Но одно я знала наверняка: он был нужен мне. Не знаю, какого рода чувства у меня были к нему, учитывая нашу разницу в возрасте. Поначалу он был мне сродни отцу или старшему брату. После — мудрым и располагающим к себе наставником и старшим товарищем. Но мне было этого недостаточно. Было чувство, словно если я не стану ближе к нему — мы рискуем отдалиться настолько, что даже этому малому счастью настанет конец. И я решила отбросить сомнения и довериться инстинктам.       На удивление, его сопротивление было крайне заметным, что моё женское "обаяние" работало на пределе возможностей. Знал бы ты, юноша, каких трудов мне стоило, чтобы он просто не вырвался, не говоря уже об ответной взаимности. Я уже было испугалась, что попросту не интересна ему как женщина.       И всё же ту ночь мы провели в объятиях друг друга прямо на полу в гостиной, согреваясь лишь своими телами и постепенно затухающим огнём в очаге. Разгорячённая, уставшая от всех недомолвок, я буквально не оставила в нём никаких сил… Как же мне было стыдно на следующее утро за своё поведение, ты не представляешь. И тем не менее эта ночь, наверное, лучшее, что случалось со мной за долгое время. Всё, что не могла выразить словами, я передала ему физически. Я отдала ему всю себя. Это меньшее, что я могла сделать за его заботу и доброту. Но это всё, что я имела. Меня переполняли счастье и уверенность, что отныне всё будет хорошо, чтобы ни случилось. Собственно, в какой-то мере так оно и было, весь остаток нашей совместной жизни…»

***

      — Что? И это всё?       Заслушавшись, я даже позабыл об уже успевшем остыть в моих руках напитке, по итогу оставшийся совершенно нетронутым. И когда Минори неожиданно смолкла, и лишь изредка нарушаемая звучными короткими глоточками тишина продлилась дольше положенного, я осторожно подал голос.       — В общем и целом… да, это всё, — краткое пожатие плечами.       — Так, подожди-ка немного, — я растёр пальцами успевший взмокнуть от напряжения лоб. — И что же стало с тем мужчиной? Почему ты, в конце концов, оказалась именно здесь, а не продолжила жить в той деревушке? И что ты этим мне хотела донести, я не пойму?       — Донести? — даже невзирая на расфокусированный неясный взгляд, её светло-серые глаза обратились в мою сторону с подчёркнутым недоумением, словно я задал полнейшую глупость. — Юноша, ты и правда ничего не понял. Я всего лишь поделилась с тобой интересующими тебя воспоминаниями в качестве извинений за раскрытие твоих, ничего более. Делать какие-либо выводы — уже твоя забота. А что касается событий после… — Она прикрыла глаза, затем медленно допила свой напиток и только после заговорила вновь. — Это не твоего ума дело.       — Чего-о-о-о?! — недовольно протянул я с таким лицом, что наверняка напоминало бы восьмидесятилетнего старика: настолько оно скривилось и сморщилось от негодования. — И что это должно значить?!       — Я поведала тебе о Цитадели и, кроме того, о моих взаимоотношениях с самым дорогим мне человеком, — спокойным размеренным голосом пояснила женщина. — Думаю, этого более чем достаточно, чтобы ответить на твои вопросы. Причины моего переселения сюда ничего тебе не дадут и никак тебя не касаются.       — Ну спасибо, ты о-о-очень помогла, — с явным сарказмом пробурчал я, закатив глаза.       — Я ведь с самого начала предупредила, что не смогу помочь тебе, даже если захотела бы. С подобного рода дилеммами следует разбираться самому, никто не в силах тебе помочь. Думай, пока есть время — твоя жизнь исключительно в твоих руках.       Вот уж спасибо. Думай, говорит. Легко сказать. Да уж, как было бы здорово и впрямь свалить всё на другого и не париться. Тьфу, как инфантильный ребёнок, в самом деле. Мужик ты или кто?.. Тем более, что сейчас явно не время ломать над этим голову — у нас тут блядская война! Ну ладно, не совсем война, но следует сосредоточиться на этом. Всё, хватит, посторонние мысли прочь! Фу! Чур меня, чур!..       — Время уже позднее, — прервала мои метания Минори. — Если это всё, то тебе не следует здесь задерживаться.       — Эм, я тебя как-то задел своим любопытством? — разминая затёкшие мышцы, осторожно спросил я. Трудно сказать, но что-то в её тоне меня напрягало, хотя готов поклясться, что на лице ни одной заметной морщинки: абсолютная безмятежность.       — Ничуть, — серьёзно качнула головой. — О том, что меня в самом деле беспокоит, я бы и не стала говорить. Я в состоянии сама о себе позаботиться, юноша.       — Что ж, может и так, — невесело улыбнулся я, набрасывая на плечи тёплый плащ и натягивая до упора капюшон: и когда только эти метели сойдут на нет? Блядство. — Я хотел с тобой ещё кое о чём переговорить, но, думаю, это терпит до следующего раза, не хочу нагружать тебя больше положенного.       — Как тебе угодно. Ты осведомлён, когда у меня имеется свободное время, — вместо прощания бросила она через плечо, продолжая греться у огня.       Всё же, наверное, не стоило её донимать расспросами. Такое чувство, что здесь у каждого за плечами имеются тёмные времена, будто весь грёбаный мир только и жаждет сломать каждого живущего в нём. Это печально. Интересно, смогу ли я в самом деле сделать жизнь лучше хотя бы для этого города? То есть, разумеется, меня вынудили участвовать во всей этой движухе чуть ли не силой. И всё же какая-то часть меня хочет, чтобы у этих людей всё наладилось. Другой вопрос: а изменится ли хоть что-то? Не будет ли это замена шила на мыло? «От перестановки мест слагаемых», как гласит математический закон… Ведь вся наша жизнь, по сути, и есть математика, физика, химия… квантовость и прочая муть… чтоб вас всех…       — Юноша, — внезапно до меня докатился приглушённый голос Минори, когда я уже стоял в дверях и намеревался уйти. — Спасибо.       — За что? — недоумевая, обернулся я.       Но ответом мне послужило лишь невнятное покачивание головой.       Когда же я начал ощущать себя идиотом, с минуту как без результата пялясь на умолкшую, сидящую ко мне спиной женщину, у меня не оставалось другого выбора, кроме как закрыть за собой дверь и убраться восвояси, домой, где ожидает тёплая постелька. Что, правда, представляла из себя всего лишь собранное в кучу тряпьё, постеленное прямо на грязном полу. Чёрт, когда об этом начинаешь думать — ещё больше злишься. Да что это за жизнь?! Питаешься дерьмом, пьёшь дерьмо, спишь в дерьме… так ещё постоянно приходится следить, чтобы какая паскуда не поимела тебя в зад. И уж лучше бы это было в прямом смысле. Как же я устал думать наперёд, то и дело опасаясь где-то накосячить, что-то упустить. Оставь хоть малейший след — и хана. Форсировать события, пускай даже на микро уровне (город) — дело не простое.       — Чёрт, ещё и что-то надо придумать с этими писульками, — поправил я запрятанный в поясной сумке старый потёртый дневничок… ну или я так думаю. На книгу это тянет мало, да и не нужно уметь читать, чтобы понять: весь текст уложен не особо аккуратно, да и цифры в верхних уголках явно отображали не номер страницы — даты, не иначе. И всё бы ничего, только… — Текст для меня слишком сложный, я едва ли понимаю отдельные слова, что уж говорить о сложных предложениях.       Ладно, значит сперва следует разобраться с этим, а дальше видно будет. Отлично, когда ставишь перед собой конкретные и понятные задачи — в голове сразу как-то яснее становится, лишние думы просто выветриваются и остаётся только сосредоточенность. И всё же…       — Что же ты хотела сказать, Минори? — я обернулся напоследок на занесённый метелью силуэт пекарни, где на втором этаже боковой пристройки сейчас отдыхала её слепая работница. — Этой последней фразой?       Марк Аврелий, один из мудрейших и добродетельных императоров Рима, кого ныне можно было бы с уверенностью назвать «праведным атеистом», что нёс людям добро не "из-под палки" религии, а по велению собственного сердца, последователь одного из наиболее прогрессивных философских учений того времени — стоицизма, — писал в своих дневниках:       «Время человеческой жизни — миг. Её сущность — вечное течение, ощущение — смутно, тело — бренно, душа — неустойчива, судьба — загадочна, слава — недостоверна. Одним словом, всё, относящееся к телу, подобно потоку, относящееся к душе — подобно сновидению и дыму. Жизнь — борьба и странствие на чужбине…»       Человек, каких бы высот ни достиг, всё так же слаб телом и духом, что во времена великой Римской империи, что и по сей день. Мы — ничто в масштабах вселенной, даже сплотившись, что уж говорить об отдельной личности. Даже не понимая до конца, какова Минори на самом деле, каким человеком является и что ею движет, и дураку ясно, что даже самым сильным и волевым из нас не суждено без последствий всё переживать в себе. Мы — существа стадные, привычные держаться вместе и помогать друг другу. Даже если с развитием интеллекта и накоплением знаний и навыков выживания некоторые из нас приспосабливаются жить в отчуждении. Не знаю, что произошло с её счастливым совместным житием, но это явно ничем хорошим не кончилось. Всё течение её времени из рассказа напоминало ребристую водную гладь: подъём — спад — подъём — спад… Потерявшая всё, но обретшая это снова… чтобы после вновь лишиться и начать всё заново. Походит на злую шутку.       И если даже я, человек, кого судьба "окатила кипятком" лишь единожды, а после продолжала разве что слегка "покалывать" — меня это тогда почти сломило. Не хочется признавать, но всё же врачи мне здорово помогли, пускай подстраиваться под общество, когда тебе и без того плохо, чертовски тяготит. Став, как выразилась малявка, «эгоистичным ублюдком», я всё же сумел обрести какое-никакое, но равновесие. Я могу сказать, что твёрдо стою на ногах, пускай даже под ступнями находятся те самые люди, о которых ты вынужден вытирать ноги.       Тогда что же говорить о Минори? Маленькая испуганная девочка, которую жизнь так и норовила ударить под дых и оставить лежать в грязи. И сколько же она всё это держала в себе? Имела ли она возможность с кем-то поделиться? Я не заметил, чтобы она общалась с другими людьми, не считая, разумеется, нас с малявкой. И то, прямо скажем, наше общение строится отнюдь не на дружеских отношениях, а на простом расчёте — может, она и права, что её жизнь меня не касается.       И всё же…       «Спасибо».       Думаю, ей стало легче просто от того, что она смогла поделиться этим с кем-то ещё. С моей стороны это не потребовало никаких усилий, когда как для неё это, кажется, стало хорошей отдушиной. Что ж, если это и правда так — я рад. Честно. Я благодарен ей за то, что она делает для нас двоих, когда как с нашей стороны, такое чувство, будто и нет никакой отдачи. Это естественно, если речь заходит о друзьях… но мы-то не друзья. Я так понимаю. Впрочем, когда дело касается людей — разве это имеет значение? Мы и правда странные, если приглядеться… все мы, в той или иной мере. Но как писал тот же Аврелий: «…что согласовано с природой, не может быть дурным». И если наши странности так привычны и не являются чем-то из ряда вон, то может в них и нет ничего странного?