Свет наш лунный, извергни тьму И сопроводи нас в дальний путь Невольного спутника руку сожму Канут в ночи тревога и грусть
Зима в Лендейле разбушевалась не на шутку, как многие и сетовали. Даже для уроженца вечно промерзлой матушки России это стало откровением. Уже большая часть Фуго миновала, а морозы даже не думают униматься, с каждым днём становясь только крепче. После той истории с хранилищем Кингсли, не будучи откровенно глупым человеком, пускай и со своими грешками, своевременно выпустил директивы, предписывающие торговцам сдать все стратегические запасы товаров первой необходимости, вроде зерна и другого долгохранящегося провианта, под контроль наспех сформированной комиссии по распределению провизии среди горожан. Довольно прогрессивненько, надо отдать им должное… впрочем, с неким душком военного коммунизма. Но оно и не удивительно: суровые времена требуют радикальных мер. Если у человека происходит остановка сердца — врач не задумываясь начнёт запускать его мощными ударами по грудине. Рёбрам в таком случае «капут», зато человек останется в живых — выбирай из двух зол меньшее.Сквозь тернии к звездам Проложим дорогу Что сами боги позавидуют нам Подобно птицам Преодолевая невзгоды Воспарим мы гордо к небесам
Вот только объяснишь ли это плебсу? Тем, кому плевать на подобные тонкости и кто явственно ощущает на себе лишь одно: урезание продовольствия. В чём причина? Почему избраны те или иные меры? Можно ли предпринять что-то иное с наиболее благоприятными условиями выхода из ситуации? Им это не интересно. Они не хотят думать. Они хотят есть. Вот хоть лбом об стенку расшибись — а дай им еды, более ничто их не заботит. Откуда? Да плевать откуда — просто дай. Люди не меняются. Что на моей "малой" родине, что здесь. Глупые, эгоистичные, ленивые, стремящиеся спихнуть всё на "дядю" и отказывающиеся думать сами. Каждый раз, как я выбирался из своей "берлоги" на прогулки, видел одну и ту же картину: толпа бранящихся и негодующих людей собирается на центральной площади, где назначенные на соответствующие должности люди продают отмеренные порции зерна, хлеба, рыбы, мяса и прочего, что только удалось наскрести с частных складов. Закономерно, там присутствовали и "наряды" стражников для поддержания порядка, поэтому особо буйных "заворачивали" моментально. Горожан пока удавалось держать в узде, ещё не было случаев вопиющего насилия и произвола. Смею предположить, что подобный тоталитарный подход и способствовал тому, что люди пока только голодают… а не падают истощёнными замертво, как в том же бедном квартале (или, чем чёрт не шутит, как было в блокадном Ленинграде), где в связи с отсутствием ресурсов люди предпочитали "развлекаться" охотой на крыс и, в отдельных случаях, даже каннибализмом. Впрочем, собаке — собачья участь (нет, на этот раз я не про Ленинград). В низинах всегда обитали люди тёмные и глупые, трусоватые и подлые, предпочитающие лёгкий бесчестный грабёж тяжёлому облагораживающему труду (мда, сказал тот, кто сам только и делал, что промышлял воровством… впрочем, я о себе справедливо ничего хорошего и не говорю, вот). И таких, по хорошему, в сложившейся ситуации и вовсе следовало начать нещадно давить, а то ведь они первые, кто возьмут в руки оружие с праведной целью «отнять и поделить по справедливости», как завещали дедушки Маркс и Ленин (правда, скорее в либеральной трактовке данного тезиса, то бишь исключительно с реками крови и слёз выживших по погибшим, ведь по-другому у коммунистов и быть не может, как всем известно). В общем, никаких компромиссов.Звон притягательный стали о сталь Ветер подхватит с собой Храбрым мужам, скрестившим клинки Неведом желанный покой
Впрочем, тем, кто начал всю эту "кампанию", подобная нерешительность в отдельных случаях играла только на руку. Как и вынужденные меры по распределению пищи. Насколько я слышал, торговцы особо и не упорствовали, когда их "грабили" власти — всё самое ценное уже небось заранее вывезли, оставив для виду самую малость. А ведь точно, сама Шарин даже говорила, что мятеж поддерживает городской торговый альянс… или гильдия, плевать. Небось с их подачи подобные уловки и воплощались в жизнь. И "своих" эти прохвосты голодать ни за что не оставят, зуб даю…Сквозь тернии к звездам Проложим дорогу Что сами боги позавидуют нам Подобно птицам Преодолевая невзгоды Воспарим мы гордо к небесам
Поскольку приходится периодически выполнять роль «мальчика на побегушках», меня не раз заносило в места, где с завидным комфортом расположились "повстанческие ячейки"… едрить их налево. Особо голодающих я среди них не заметил, хотя, любопытства ради, неоднократно высматривал: не упитанные пухляши, конечно, но и на дистрофиков не походили. Да о чём я вообще… они зачастую даже меня, пришлого незнакомца, кормили и поили на месте, вроде как «вежливость». Признаться, я уже и привыкнуть успел к этому — денег-то особо нет после того, как мои ночные вылазки по человеческие души прекратились. И даже вспоминать не хочется, какой именно «ценой». Мне тошно от одной мысли об этом. Но приходится постоянно возвращаться к этой девушке, Идаре, раз за разом, ведь той энергии, что я заимствую у неё по ночам, хватило бы не более чем на пару лёгких потасовок. А мне непозволительно оставаться беззащитным. Ко мне теперь приковано внимание не только толстяка с советом, но и, вероятно, того пожилого прецептора с его братией. Нельзя оступаться, нельзя быть слабым. Не хочется признавать, но если понадобится — я "выжму" эту девчонку досуха, даже если это будет стоить ей жизни. Как бы мне ни было её жаль, а своя шкура дороже. Прости меня, красавица… мне есть о ком заботиться. И я стараюсь напоминать себе об этом почаще. Повторюсь: никаких компромиссов тут быть не может.Пестрит серебром пустая дорога Спешно в долину торопимся мы Встретят нас, путников, гласно с порога Не избежавших трагичной судьбы
Ещё и покоя не дают дальнейшие планы горе-оппозиционеров. Если я правильно помню, Шарин также обмолвилась, что им нужно в ближайшее время устроить какой-то завал. И важна «естественность» повреждений. С учётом того, что мне никто ничего не докладывает — кто я, собственно, такой, чтобы передо мной отчитывались? — и ориентироваться приходится по редко услышанным разговорам да гуляющим на улице слухам, ничего "громкого" за последнее время не происходило… за исключением новоявленных "пищевых талонов", это само собой разумеющееся. Никаких крушений или обвалов. А что, к слову, им нужно обвалить? Это должно быть что-то по-настоящему нужное городу, иначе игра не стоит и свеч. На ум приходят разве что канализация и водопровод — электричество и интернет тут пока не прижились. То есть всё так, как и предполагалось: лишить людей пищи, затем и чистой воды с возможностью комфортно гадить. Великолепный план, просто охуенный, если я правильно понял. Странно, что этого не сделали попутно с той печальной «кражей века», но может просто не успевали должным образом подготовиться? Ну да, Шарин ведь что-то говорила про неимение соответствующих спецов. В общем, неплохой и проверенный временем ход… но очень уж опасный для столь холодной погоды. И здесь уж власти при всём желании не смогут что-то предпринять — останется только бросить все имеющиеся ресурсы на восстановление… коих, смею предположить, ныне жёсткий дефицит. Что ж, мне очень повезло, что я "играю" не на стороне властей. Хотя и сказать, что поддерживаю этих горе-повстанцев также являлось бы враньём. Я понял, что проще и быстрее действовать по собственному плану, чем просто сидеть и наблюдать за их "вознёй в песочнице". Тем более, что определённые соображения уже имеются…Сквозь тернии к звездам Проложим дорогу Что сами боги позавидуют нам Подобно птицам Преодолевая невзгоды Воспарим мы гордо к небесам
Ненадолго отвлёкшись от тягостных дум, я поддержал скромными хлопками аплодирующую толпу завсегдатаев — и, по совместительству, обитателей этого «пансионата», как его называет хозяйка, — стараясь особо не шуметь из своего закуточка под лестницей (ничего не могу поделать, люблю уединение). Ведь обладатель столь ангельского голоска определённо заслужил признание слушателей. Маленькая девочка-эльф уже не первый вечер так развлекает уставших после тяжёлого трудового дня мужчин — тем очень пришлись по душе немногочисленные местные песенки в исполнении Саи… пускай и без музыки. Впрочем, она ей и не нужна была, ведь тембр её голоска сам по себе походил на плавно струящуюся по залу мелодию. Мне даже как-то грустновато, что раньше она никогда не пела для нас с малявкой. Толпа было попросила ещё что-нибудь спеть, но малышка, едва открыв рот, разразилась сухим кашлем: ещё бы, она ведь почти без продыху голосила на протяжении получаса — для такого хрупкого миниатюрного организма это чересчур. Надо отдать должное хозяйке, что заботливо растёрла девочке спинку и спешно повела на кухню, не забыв осуждающе прикрикнуть на толпу в духе «хватит доводить ребёнка, дайте ей передохнуть уже». Такая мирная и успокаивающая атмосфера. Ведь собравшиеся в зале квартирующие в «пансионате» мужчины по большей части — трудяги-ремесленники, семьянины и просто законопослушные гражд… кхм, вернее, подданные королевства, оговорился. Сидишь среди них, пускай даже на отдалении — и душа уносится в рай. Не чувствуешь напряжения, неприязни, какой-то агрессии, нет ощущения зависшего над спиной ножа, грозящегося обрушиться в любое мгновение. Ох, не зря принял радушное предложение хозяйки остаться на ужин, хотя всего-то принёс пачку каких-то писем: может, что-то очень важное… но я этого при всём желании не узнаю. Жаль только, выпивка не входила в этот «ужин»… ну, как не входила — одна кружка слабого вина. Один смех, да и только, чисто запить харчи. Но хоть суп нажористый, с приятным ароматом зеленушки и кисловатым привкусом от, видимо, малосольных овощей — желудок аж начал приятно посасывать внутри от домашней пищи с пылу-жару. Невольно навевает мысли: как там справляется старик-жрец со спасёнными мною детишками?.. «Тяжело даётся исцеление душ, сын мой?» — прямо вопросил старик, протянув мне кружку горячительного, как я, мягко прикрыв за собой дверь, устало подобрался к очагу. «Эй, я делаю, что могу, — нахмурился я, обессиленно рухнув на рядом расположившийся табурет. Сейчас я понимаю, что его вопрос носил искренний, озабоченный характер, но тогда эти слова казались натуральной насмешкой над моими усилиями. Что вы хотите? У меня всего полтора года учёбы псифака да несколько прочитанных специализированных книг! Какой из меня психотерапевт?! — Я не мозгоправ… не квалифицированный, по крайней мере». Но я всё же старался навещать детвору, как удавалось выкроить время. Силился проводить импровизированную групповую психотерапию, чтобы хоть как-то разгрузить их неокрепшие мозги, дать им смирение и желание продолжать жить, как прежде… ведь на них просто невыносимо было смотреть. Те, что постарше, ещё как-то держались, даже вполне себе поддерживали беседу, насколько это вообще возможно после того, что с ними делали. Остальные по большей части пребывали в замкнутом состоянии, реагируя разве что на ластящуюся ко всем Юм-Юм. Всё равно зверёк томился в моей коморке в четырёх стенах, а тут хоть с ним поиграют: у меня на подобную ерунду банально не хватало времени, потому справедливо решил снести её детям. А забота о ком-то здорово расслабляет, отвлекает от тяжб и дурных мыслей; даже если мне не удавалось с кем-то поговорить, мне было радостно уже от того, что этот мальчик или девочка смеется, играя с друзьями и «мохнатой мордой». Хуже всего пришлось той темноволосой девочке, что я принёс обессиленную на руках — она либо спала, либо сидела в углу, обняв колени. Старик даже приглашал врачевателя, чтобы осмотрел её. Та кровь, что я поначалу принял за прорыв девственной плевы… Как я позже выяснил от других детей, это не был её первый раз, девочка уже несколько раз до этого побывала в "комнате". Врач подтвердил мои опасения, констатировав у неё множественные разрывы… или микротрещины, да хуй его знает, всё это так мерзко, что просто думать об этом тошно. В общем, девчонка получила пускай не смертельные, но очень проблемные травмы, требующие соответствующего лечения и ухода. И если бы я тогда не вмешался, вполне вероятно, тот ублюдок попросту затрахал бы малютку до смерти, разорвав ей там всё к херам, что уже никакими нитями не зашьёшь. Она выглядела такой маленькой, нежной и хрупкой, словно едва зацветший цветок, грозивший переломиться от грубых неотёсанных пальцев… твою же мать… Впрочем, как мне удалось деликатно выяснить, некоторых детей участь секс-кукол миновала вовсе. Им пока "везло": клиентам приглядывались более… Чёрт, меня уже от одних размышлений об этом всего трясёт от гнева. Хоть какая-то приятная новость, подытоживая. Как бы то ни было, а «нетронутые» детишки оперативно сориентировались, взвалив на себя большую часть домашнего хозяйства, приведя этот старый храм с жилой пристройкой в должное состояние. Стало куда уютней, пыль и паутина по углам испарились, начищенные стены и пол давали лучшее освещение от отблесков немногочисленных масляных лампад — здесь стало возможным по-настоящему жить. Понятия не имею, как обстоят дела в городе с этим… культом Айруса? Предполагаю, что не очень — прихожан я так и не застал за все свои визиты. Служб — тоже. Что ж, это всё равно не моё дело. «Вам лекарства ещё нужны? — припомнил я мальчугана с ампутированными пальцами на ноге, что сейчас приглядывал за отдыхающей под успокоительными тяжело травмированной, сильнее всего эмоционально, девочкой. Его родной сестрой. Той самой, которую я обещал вытащить в целости и сохранности. И чёрт его знает, выполнил я его просьбу в полной мере или нет, учитывая её… ох, состояние. Впрочем, не имеет значения — менее мерзко от всего этого не становится, даже будь она цела. — Этот… Симон, кажется, у него нет проблем с координацией?» «Бегать мальчик уже всяко не сдюжит, — пожал плечами старец. — А так вполне себе уверенно передвигается. Даже с Райли на рынок иногда выбирается. Благодаря вашей финансовой поддержке, Райли без труда закупает все требующиеся лекарства и провизию». Финансовая поддержка, да? Меня бы кто поддержал. Каюсь, что иногда подумывал о том, чтобы не отдавать старику все украденные из того борделя деньги — тот самый наплечный мешок, что я, будучи в состоянии транса, откуда-то достал. Полагаю, Наги умудрилась каким-то образом обнаружить их «нычку» и спешно опустошить, пока не разгорелся пожар. В общем, дёрнул меня чёрт просто отдать весь мешок старцу с детьми при условии, что тот будет их содержать и заботиться. Эх, надо было себе хоть немного забрать… тупой кретин. Но дарёное не отбирают — даже для меня это слишком гадко выглядит. «К слову, Райли слишком часто куда-то отлучается». — Мы с этим пареньком вообще редко пересекались: он постоянно куда-то уходил и незаметно возвращался. Я понимаю, что он самый старший из детей и что старику с трудом даются выходы наружу, но… — «Я бы не отпускал его так часто. Нынче ситуация в городе нестабильная». «Отрадно слышать, что вы обо мне волнуетесь». Вот же ж прохиндей… помяни нечестивого, как говорится. Я даже не услышал, как отворилась входная дверь — горький аромат трав, видать, так на меня действует постоянно, что разум стремится уплыть прочь, не замечая ничего вокруг. Стряхивая хлопья осевшего снега с тёмно-рыжих волос, Райли дождался, когда следом прошмыгнёт его спутница и после мягко затворил тяжелую дверь. «Конечно волнуюсь, — не стал кривить душой я, равнодушным взглядом провожая удаляющуюся в сторону кухни с кладовой девушку: ту, кого я в роковую ночь намеревался хладнокровно убить, но паренёк зачем-то меня остановил. Судя по тому, что они зачастую выбирались в торговый квартал вдвоём — выводы напрашивались сами собой: этот маленький олух попросту запал не неё. Что ж, ему, вроде как, уже пятнадцать, а ей на вид не больше двадцати – двадцати трёх… Не скажу, что одобряю подобное, но совет им да любовь, коль всё окажется взаимным и честным. Пускай лично меня она и раздражает одним своим видом. Лучше бы я пустил ей тогда кровь — и дело с концом. Не знаю, но даже невольное соучастие в чём-то подобном я простить не могу. Может, у меня очень развита эмпатия к детёнышам, не знаю. Неужто отцовские инстинкты взыграли?.. Ха-ха-ха, ну да, как же… Хреновый из меня вышел бы отец, как ни посмотри… — Ты здесь самый ответственный и смышлёный — без тебя вся эта свора просто от рук отобьётся. На кого ещё я могу здесь положиться?..» — Осёкшись, я обернулся на улыбающегося чему-то старика. — «Без обид, отче». «Какие обиды? — простодушно ответил он. — От меня здесь и впрямь пользы немного…» «Вы дали нам кров, дедушка, — закончив отчищать одежду от снега, присел рядом Райли. — Дядя Иллиан спас нас, однако ваша помощь столь же неоценима. Мы с ребятами вам очень признательны». «Слышь, паршивец, — наградил я юнца лёгкой оплеухой, на что тот мгновенно рассмеялся, — я же говорил, что не настолько старый, чтобы подросток называл меня "дядей" — прояви тактичность к благодетелю». «Райли неплохо справляется с ролью старшего брата, — не без гордости отметил я про себя, допивая остатки вина. Знать бы, чего это меня пробирает гордость, если я им никто… как и они мне. Но вот засело в душе такое приятное чувство. — С ним они обязательно переживут зиму… я могу быть спокоен». Пока я "социально разлагался" в своём закутке, зал незаметно опустел. Не удивительно, учитывая в какой поздний час я прибыл, так ещё и привычно пребывал в думах о том да сём. Из звуков слышалась разве что возня на кухне — ни голосов, ни постукиваний ложек о дно мисок… даже немного неуютно стало, будто я здесь чужой. Наверное, есть смысл "отчалить", мне нельзя здесь задерживаться… «Вот же ж… — проскрежетал я одними зубами, когда повернул голову на скрип входной двери. — Этот снова здесь…» Знакомый «ёжик» тёмных волос и глуповатое лицо втиснулись в проём, украдкой вглядываясь внутрь помещения. Спасибо моей привычке искать тёмные неприметные уголки — в такой одежде тень меня с лёгкостью скрывала от посторонних глаз, — этот валенок оглядел зал и, видимо, оставшись довольным отсутствием людей, прошмыгнул внутрь и направился прямо к лестнице, ведущей на жилые верхние этажи. Как я ещё ранее успел убедиться, они с малявкой держатся вполне себе невинно, просто болтая и периодически валяя дурака с Саей или практикуясь у Минори (корректней было бы называть её Мино, но я уже привык, да и ей, вроде как, всё равно). И всё же меня немного несло от мысли, что они сейчас там, наедине. Чёрт, я прям как её папаша, аж смеяться хочется. Но мне отчего-то не смешно. Руди — так зовут этого недоноска, если я правильно расслышал. Вечно околачивающийся рядом с ней, действуя мне на нервы. Сукин сын. Настоящее бельмо на глазу. Не знаю, сколько ещё я смогу вытерпеть его присутствие… на этой земле.***
— Маринад? — донёсся весёлый задорный возглас малышки. — Хм, верно, этот мужчина так их назвал… — кивнула хозяйка. Она произнесла что-то ещё, но я особо не вслушивался в их разговор, устало распластавшись по своему столику, лишь стараясь держаться подальше от света потолочной лампы. Не знаю почему, но ноги отказывались двигаться в сторону выхода, оставив меня за столиком, откуда я уже минут десять наблюдал за их немудрёной вечерней трапезой: закончив, видимо, со всеми бытовыми делами, хозяйка отправила Саю за теми двумя, и вскоре все четверо собрались за ближним к кухне столиком, где довольно громко и весело обсуждали что-то. — Вуа-а-а! — воскликнула малышка, растирая лоб. — Гадина-а-а! «А они с каждым днём ладят между собой всё лучше и лучше, — с улыбкой подумал я. Но веселье продлилось недолго, стоило сместить взор чуть левее Сири. — Если бы ты ещё не присосался, словно пиявка…» Впрочем, этот парень с самого начала ужина сидел как-то притихши. Чёрт, да они оба с малявкой какие-то больно молчаливые — девчонка ещё хоть как контактирует с остальными, а этот и вовсе чуть ли не мордой в миску опущенный. Мне даже интересно стало, чего он, обычно такой весёлый и расслабленный рядом с ней, сейчас ни рыба ни мясо. О, Сири его как раз тормошит. Что ж, если немного напрячь слух… — В чём дело? — Отлично, я начал разбирать даже их перешёптывания: этот забавный с шипящими нотками голосок определённо принадлежал малявке. Хоть какая-то польза от «контракта», что "отремонтировал" моё тело и даже увеличил возможности всех пяти чувств. — Да нет, не обращай внимания… — сдержанно повёл он плечами. — Ру-у-уди-и-и, — забавно прошипела Сири на манер змеи. Паренёк аналогично нашёл сие действо потешным и весело усмехнулся, слегка потупив взгляд. Склонив голову чуть ниже, он неохотно пробормотал: — Тот следующий шаг, о котором говорила командующая… Нас созвали сей ночью. — И, во имя пятерых, ты всё это время молчал? — чуть не выпалила она на повышенных тонах, но вовремя осеклась, коротко глянув в сторону болтающих о чём-то своём хозяйки с малышкой. — Значит, вы и впрямь собрались без меня? — Прости, — он ещё сильнее потупил взгляд. — Нужно просто кое-где устроить завал — твои навыки там ни к чему. — Зато ты у нас великий мастер на все руки, — отчего-то вспылила она и демонстративно принялась хлебать свой суп, более не обращая на того внимание. — Ну, всё же мой отец был каменщиком, — криво усмехнулся Руди, — поэтому лучше меня никто не сможет что-то разрушить так, чтобы в итоге самих не завалило. Но Сири, вероятно, его уже не слушала… даже голову подчёркнуто в сторону отвела. Какие мы обидчивые-то. А она довольно милая, когда дуется… Стоп… Завал? Это же то, о чём я думаю? «Хо-о-о, — в предвкушении чего-то "весёлого" довольно протянула "проснувшаяся" Наги. — Только не говори мне, что наконец решил побаловать меня чем-то стоящим?» А ты уже видишь мои мысли до того, как я успеваю их толком сформировать в голове? Ну да, мне бы следовало к этому привыкнуть за столько времени… «Если мои догадки окажутся верными, то нам следует как минимум глянуть на сей процесс, — мысленно кивнул я. — А там уж видно будет, благо импровизировать на месте у меня выходит лучше, чем долгосрочное планирование».***
Меня не отпускали скользкие мысли. Почему внутри какая-то пустота? И это не та печальная пустота отчаяния или скорби… она приятная и лёгкая, словно несущая моё тело по ветру беззаботности и свободы. «Просто старайся не думать об этом, Ильюша» Наги сегодня в подозрительно добром расположении духа, что даже незаметно перетянула на себя "поводья" управления моим телом: сейчас я не делал ничего, кроме пустых размышлений — ноги сами осторожно вышагивали по узкой, тянущейся вдоль зловонного фекально-помойного "ручья", относительно чистой площадке, таясь в тени округлых стен "кишки" канализации, преследуя спешащего, но также осмотрительно бредущего по слабо освещённому пламенем факела коллектору Руди. И даже предварительно обтёртая душистыми травами тряпка на лице слабо спасала от этого запаха. Пацан так и вовсе обходился без "намордника", лишь слегка прикрывая лицо ладонью. Ну разумеется, в итоге все мысли сводились к этому пацану… ну и немного к окружающей вони. Конечно, он меня раздражал, но не настолько, чтобы прям занимать всё моё сознание. Я уже понял, что дело скорей всего в девчонке — меня нервировало его присутствие рядом с ней. Это неразумно. Но себе я это вдолбить никак не мог. Словно папаше, чью дочку активно домогается дворовый хулиган, мне рьяно хочется начистить ему пятак, да с чувством, чтоб кровью умылся. А вот это не только неразумно, но и опасно. И дело не в том, что это расстроит Сири. Вздор, подобные мысли меня никак не трогали. Скорей проблема заключалась в общих последствиях такой выходки. Это человек Шарин, пускай и не из первых рядов. Что она сделает, если узнает о чём-то таком? Хм, так-то мне глубоко насрать, что эта овца будет думать, но сейчас мы все находимся на таком шатком мостике, что любой инцидент грозит вылиться во что-то существенное, и это мягко сказано. Нет, даже не думай о чём-то таком. Слышишь меня, ты, болван? Нет, не так… Слышишь меня, Наги? Ты ведь в первую очередь будешь меня раззадоривать на что-то подобное, я тебя знаю, змея ты подколодная… «Усохни, плесень, — ощетинилась та с характерными нотками раздражения. — Я помню, что ты тут главный и вообще босс качалки. Я и шага не сделаю без твоей указки, так уж и быть… Доволен?» Что-то меня это не обнадёживает, но лучше, чем ничего. Пожалуй, это вообще лучшее из того, на что я мог сейчас рассчитывать. Ох, не нравится мне всё это… Но куда деваться? Я обязан был "выбить" для себя определённую "страховку", невозможно бесконечно водить всех и каждого за нос. Поддавшись приятно прошедшей по телу тонизирующей и расслабляющей "волне", коей Наги привычно успокаивала мои не вовремя разыгравшиеся нервы и очищала разум, уже будучи полностью сосредоточенным, без лишних витиеватых мыслей, я затаился в тени одного из тоннелей. Так и не заметив плавных шагов Наги, Руди вышел в слабо освещённую прямоугольную "коробку" помещения с образовавшимся перекрёстком канализационных ходов, без особого колебания ступив старыми затёртыми сапогами прямо в дерьмо… благо его оказалось едва ли по щиколотку — остальное успешно утекало куда-то прочь. Окружённые единственным, помимо факела Руди, источником света, в помещении уже находились три расплывчатые фигуры, к коим паренёк без опаски и приблизился. — Почему так долго? — вместо приветствия произнесла одна из фигур хриплым мужским голосом. — Тьма уже давно успела сгуститься над городом. — Хозяйка з-задержала, — недовольно буркнул Руди. — Я, если кто п-подзабыл, приставлен п-приглядывать за леди С-Сириен. — Ладно, не напрягайся так, — ободрительно хлопнула того по плечу вторая из фигур. — А то вона, весь нервный и дёрганный. — Я н-не нервничаю, — насупился паренёк, — я в-всегда такой, когда н-на ответственном п-поручении. — А я о чём? — хохотнул второй, на что Руди ещё сильнее надулся. Вроде уже не ребёнок, и даже скоро выйдет из подросткового возраста — а всё равно детский сад. Незнакомец, видимо, того же мнения, поэтому лишь кратко пожал плечами. — Не будем терять времени. Инструментарий на месте, место, кажись, искомое, "хвостов" не замечено — можем приступать. «Хвоста не замечено, да?» — холодно усмехнулся я про себя. К слову, а имеет ли мне смысл здесь таиться, если они меня за своего считают? Да и непосредственно напрямую я узнаю куда больше, чем вот так подслушивая. Что ж, воины из них, как я понял, никакие — переживать, в случае чего, не из-за чего… — Чё, пацаны, аниме? Собравшись с духом, я как можно более непринуждённо , но сохраняя размеренный беззвучный шаг, невзирая на тошнотворное ощущение проникающего сквозь сапоги дерьма, вышел на свет, попутно бросая первую подвернувшуюся на язык фразу для обозначения присутствия. Сам не понял, почему захотелось сказать так и никак иначе… рефлексы из прошлой жизни, наверное, сработали. Да и при подобной реакции — все сразу засуетились: кто-то отпрыгнул в сторону, кто-то принял подобие боевой стойки с киркой в руках, кто-то попросту обернулся на меня ошалелым взглядом — это оказалось довольно уморительно. Когда сердце неспокойно — так и тянет ляпнуть какую-нибудь ерунду, чего уж, каюсь. — Ворон? — облегчённо выдохнул кто-то спустя десятки секунд молчаливого взаимного разглядывания, после чего все как-то синхронно расслабились, опуская импровизированное оружие или возвращаясь в "круг" тусклого света. — Ты и впрямь псих, наёмник, как наши о тебе рассказывали. На кой ляд так подбираться со спины? — Чтоб за тылом следили, — пожал я плечами, — а то ведь "очко" и «вжим-вжим» сделать может, если его не тренировать как следует. — А по-лендски изъясняться тебя не учили? — перехватил инициативу первый, обладатель охрипшего великовозрастного гонора. Впрочем, подобравшись поближе, я теперь воочию убедился, что передо мной истасканный десятилетиями мужик под пятьдесят, не меньше, с характерным усталым взглядом и равнодушным ко всему лицом, прикрытым аналогичной моей тряпкой (вообще без тряпки тут был только Руди, что как-то вгоняло в ступор). — Более того, что ты здесь запамятовал? Старша́я нам о тебе ничего не ведала. — Конечно, не ведала, — стараясь лишний раз не врать, дабы речь звучала более естественно, произнёс я. — Ведь я здесь не по её прихоти. Если вы ещё не в курсе, наняли меня совершенно другие люди, пускай и со схожей целью. И эти самые люди отправили меня проследить, чтобы в дело не вмешались "черныши" — они нынче очень злые, могут и в гости нагрянуть без приглашения. — Мы абсолютно убеждены, что смогли пробраться сюда незамеченными, — встрял третий, доселе молчавший человечек, не старше самого Руди. Мой парнишка, походу дела, являлся тут самым молодым и низкорослым. — Угу, я заметил, — недвусмысленно стрельнул взглядом в сторону сжавшегося от стыда Руди. Я его понимаю, но жалеть не собираюсь… уж точно не этого. — Итак, ещё глупые вопросы имеются? Если нет, то я бы попросил вас, любезнейшие, поторопиться. Быстрее закончим — скорее свалим. Мне не так уж хорошо платят, чтобы всю ночь нянчиться с вашими задницами. — Ленивый и жадный до денег… — без стеснения озвучил первый, разве что сделал небольшую запинку. — И впрямь как поговаривали. — Не жадный и не ленивый — всего лишь природная практичность, — без какого-то намёка на обиду негромко проговорил я, деловито разведя руками. — Меньше слов — больше дела. Под приглушённые «вот же засранец» и «да что он о себе думает» все довольно быстро разбрелись по углам и принялись за работу. А Руди кто-то ещё и заботливо всучил-таки в руки пропитанную травами лицевую повязку. Рад видеть, что не я один тут адекватный. Хм, признаться, я планировал немного другое. Вот опять желание развлечься пересилило намерение разъяснить обстановку… но это хоть здорово взбодрило. Любовь к унижению ближнего, наверное, в человеческой природе. Или я сам по себе такой мудак? Неважно. Тем более, что тут разъяснять-то и нечего: хлопцы и впрямь решили обрушить как одну из центральных сточных развилок, так и непосредственно канализационных, тем самым отрезая приличную площадь города от основных «благ цивилизации». Единственное, хорошо бы заранее узнать, какие именно части города это не затронет — так, чисто для справки. И без того стираться приходится чаще обычного. Да и просто любопытно, затронет ли это те места, где живут не безразличные мне люди. Не думаю, что будет разумным останавливать этих ребят, но, если всё же затронет, хотя бы стоит их об этом предупредить, чтоб успели подготовиться: последствия грянут явно не сразу, с опозданием, да ещё когда на улице минусовая температура. — Наша головная хворь наперво причинить максимального ущербу житию людей при минимуму повреждений подземной коммуникации в общем, — неохотно пояснил старший группы, пока Руди, как единственный, судя по всему, кто что-то понимает в этой планировке, буквально на пальцах объяснял, где-чего-куда бить, чтоб весь этот многотонный потолочный камень попросту не рухнул им на головы раньше времени. — Потому оговорено было взять всего две точки, но шоб тянущиеся от них ветви охватывали бóльшую житейскую площадь… — Дабы после в скором порядке их восстановить, — закончил я, на что тот молча кивнул. — А с чего такая уверенность, что городское управление не сможет быстро расчистить завалы и починить систему коммуникации? — Этого уж я не знама, — просто пожал он плечами. — Нам сказали ломать то-то — мы и ломаем. А остальное не нашего уразумения. — Где хоть вторая диверсионная группа? — понимающе сменил я тему. — Ди… вер… шо? — Где другие "шататели", говорю? — усталый вздох. — Те, что водостоком занимаются? — А-а, так тут рукой подать. Эти пути ведь, почитай, рука об руку тянутся, соединённые узкими боковыми проходами. Шкет, если надобно, покажет — он как раз собирался направиться, шоб это… про-ин-струк-тировать их, во. — Руди, что ли? — я недоверчиво покосился на что-то рьяно, с жестикуляцией, объясняющего остальным юношу. — Он у вас самый башковитый тут? — Отче его трудился над сохранностью этих ходов, — пожал тот плечами. — Из наших более никто не разумеет об этой конструкции так, как этот малец. Это ведь отгрохано ещё в эпоху древних. — Д-дедушка Калеб, — видимо, закончив с инструктажем, Руди поднял взгляд в нашу сторону. — Здесь я закончил, посмотрю, как дела у других. «Смотри-ка, — ухмыльнулся про себя, — даже заикаться почти перестал. Собранный, в глазах огонь…» — Какой я тебе «дедушка», щенок? — сплюнул под ноги мужик, но сразу же махнул рукой и присоединился к остальным, примеряющимся к каменным колоннам кирками и молотами не самого лучшего качества. Опомнившись, я поспешил следом за уже удаляющимся тусклым огоньком факела, что крепко сжимала ещё мальчишеская рука, несмотря на выше среднего рост её владельца. — Вам что-то н-нужно? Но уже спустя пару метров он недовольно обернулся назад, почуяв меня, видимо, своими едва отросшими волосками на спине, ведь Наги по-прежнему ступала бесшумно, что даже «булька» не слышно при очередном погружении ступни в фекальную жижу. — Мне? Отнюдь, — усмехнулся я. — А вот тебе защита бы не помешала. — От чего? «От моего кулака…» — чуть было не огрызнулся я вслух. Но вместо этого сухо произнёс: — Я ведь уже говорил, что адъютанты могут спуститься и сюда, власть имущие сейчас переполошены. — Если они выйдут на нас, то нам в любом случае конец, — как-то отстранённо пробормотал тот, что даже мне стало не по себе. — Или вы собираетесь биться с ними в одиночку? — В тесном пространстве особо не разгуляешься, — припоминая уроки пижона — да и собственных знаний из видеоигр было в достатке, — деловито пожал плечами. — По одному я их как детей малых сделаю. Сомневаешься? Ладно, меня немного понесло. С одним я сумел управиться лишь благодаря эффекту неожиданности. А столкнись я с ними при равных условиях… ну, вообще шансы какие-никакие имеются, я чувствую себя более чем уверенно. Но проверять, разумеется, не тянет. Совсем. Спасибо, что тому, видимо, было это не шибко-то и интересно и он, безучастно поведя плечами, возобновил шаг. Ну и правильно, чего зря тратить время… — Я… помню. Брошенную мимоходом фразу я скорее «почувствовал», нежели «услышал», настолько тихо он её прошептал. Не до конца поняв, о чём он, я всё же решил не переспрашивать — он явно не хотел, чтобы я это услышал, но какой-то порыв вынудил его обронить эти слова. А тут и впрямь рукой подать, как мужик и говорил. Метров пятьдесят вперёд, после свернули в левый боковой коридор, тянущийся не более чем на десяток метров — и вот уже вместо… гхы… говна обувку блаженно омывала пускай и застоялая и неприятно пахучая, но всё же старая добрая вода. Можно, пожалуй, и "намордник" снимать. О да, лёгкие приятно вдохнули этот спёртый плесневелый аромат полной грудью… ну после отходов-то оно всяко желанней, ещё бы. А спустя шагов десять-пятнадцать и сапоги выглядели более-менее презентабельно — благодать. — Ч-что у вас тут, ребят? — не теряя время даром, вместо приветствия выпалил на ходу вышедший в очередную освещённую тусклым пламенем факелов развилку Руди. Те, кто проектировал эти помещения, на мой взгляд, более чем знали своё дело: довольно просторные коробкообразные комнаты с узкими боковыми мостиками для передвижения и бассейном посередине, откуда и тянутся рукава каналов во все четыре стороны — о тех, кто всё это дело обслуживать будет, явно думали не меньше, чем о самой конструкции. — Не-не-не, куды?! — хаотично замахал руками подскочивший вплотную к одному из парней с киркой в руках Руди. — Ты же чуть несущую стену не повредил! Нужно равномерно пробить дыры в окружных стенах, чтоб ослабить конструкцию, а после уже… «Режимошататели, блин, — не без смеха наблюдал я за метаниями юнца между слаженно работающими мужчинами. Поскольку мои сапоги и так уже промокли, я позволил себе такую блажь как рассесться на одном из мостиков, болтая ногами в мутной воде и вытягиваясь всем позвоночником чуть назад, словно озорной подросток. — Координация у них ни к чёрту, как и сами кадры. На что только эта баба с пижоном надеются? Что знать в совете — конченые имбецилы? Или что сами горожане таковые?..» Я честно старался понять ход мыслей этих двоих. То есть, сами намерения и их воплощение мне известны — всё на поверхности. Я не мог вкурить другое — почему всё так… опрометчиво? И почему всегда главным фактором является надежда на великое русское «авось»? Даже мне, русскому, это кажется странным. Первое мероприятие грозило накрыться медным тазом из-за любой малейшей оплошности — мне аж пришлось покалечить себя, дабы хоть как-то прикрыть жопу, и то, опять же, вся надежда была на удачу. Сейчас снова все уповают на то, что у совета не найдётся квалифицированных профессионалов, что не смогут определить явное вмешательство в целостность конструкции… ну или, на худой конец, у них не будет на это времени и сил. Да что уж там — на то, что сам совет не сложит два и два и не поймёт, что подобная череда случайностей таковыми являться не могут априори. Что, здесь все конченые идиоты, что ли? Я понимаю, что ренессанс хоть и вступил уже в силу, но до просвещения им пока как до Китая раком (хотя местная архитектура и даже производства явно опережают своё время… если оперировать к моей истории). Что образование ещё не так востребовано (что, впрочем, не мешает людям ориентироваться по табличкам и надписям на вывесках… то есть худо-бедно читать люди умеют). И всё же элиты во все времена обладали каким-никаким интеллектом, уж на подобные уловки и провокации они должны быть научены реагировать соответствующе. Твою мать, вот уж действительно "возня в песочнице", просто иначе не скажешь. И я с ними должен в погремушки тут играть? Да какого вообще… — Стой! — послышался сдержанный, но всё же оклик Руди. Учитывая резко остановившихся мужчин, группа закончила свои истязания над величественным достижением человеческой мысли, и теперь все опасливо и осторожно пробирались к боковому коридорчику, откуда мы с пареньком недавно вышли. Что ж, мне тоже не имеет смысла здесь сидеть — спешно слив успевшую натечь в сапоги воду, я кряхтя поднялся на ноги и затрусил следом за скрывающимися в тёмном проходе людьми. Где возглавляющий шествие юнец вовсю что-то вещал: — Когда подожжём фитили — никому не высовываться, если не хотите, чтоб в голову прилетел камень. «Фитили? — нахмурился я. — Разве Шарин сама не говорила, что взрывчатку использовать — плохая затея?» Но скоро всё естественным образом разрешилось, когда один из мужчин выудил из наплечного рюкзака два кожаных мешочка размером не больше мужского крепкого кулака. Там не более двухсот-трехсот грамм взрыв-смеси, на глаз определил я, не имея возможности взвесить их на руке — не думаю, что выйдет большой «бум». Так, просто громкий хлопок. — Мы не менее чем в двадцати–тридцати футах под землёй, — неохотно ответил на моё замечание возившийся со свёртком у несущей стены Руди. — Потолок толстый, каменный, в лучшем случае проходящие над нами люди почувствуют лёгкое колебание земли, а звука и вовсе не услышат. — Какой ты осведомлённый для сына каменщика, — сдержанно хмыкнул я. — Вот только подумал кто-нибудь из вас, что следом за коллектором обвалится и часть внешнего, уличного покрытия? — Старик, оснастивший нас огненной смесью, натаскал меня за пару эроб как смог. Чтоб не убились тут по незнанию. Нет, между улицей и потолком достаточный слой земли и минералов, да и сама улица вымощена на совесть — должны выдержать нагрузку. Старик, значит? Интересно, это тот, о ком я думаю? Ну, он, походу, единственный псих в этом городе, кто рискнул бы провернуть подобное — я ещё в первую нашу встречу заметил, что у него не все дома. — Осторожней, ребят! — Аккуратно расположив первый мешочек и протянув от него смоченную в чём-то пахучем верёвку по сухой боковой площадке вплоть до знакомого нам бокового перехода, Руди проделал аналогичное действо и на другой ветке. Убедившись, что все забились подальше в угол и напялили "намордники", юнец чуть ли не трясущейся рукой поднёс к рядом лежащим концам фитилей факел и, едва те зашипели и заискрились, опасливо дал дёру к нам, жавшейся в самом тёмном и дальнем углу этого лабиринта гурьбе. — Прикрываем головы, зажимаем нос и рот! — Понеслась моча по трубам! — неожиданно весело вырвалось у меня и раскатистым эхом разошлось по всей канализации. Прерогатива отхватить по "шарам" или "кочану" каменной крошкой или задохнуться от пыли знатно так заставляла сердце бешено колотиться в груди и сжимать анальный сфинктер до размера приближенного к нулю. Чёрт, как же поджилки трясутся… но как же это и круто! Видать, из памяти уже выветрились те ощущения, когда я пострадал от похожей ситуации — огонь меня тогда едва до корочки не пропёк. Но сейчас это не имело никакого значения — я откровенно наслаждался приближением маленькой, но всё же кульминации. Два взрыва слились воедино. И нет, до обычных хлопков им всё же далеко — земля хоть и не ушла из-под ног, но ощутимо так завибрировала, что этот "массаж" ощущался даже через толстую подошву сапог. Из-за замкнутости пространства по ушам шибануло так, что хотелось жалобно заскулить… клянусь всеми местными богами, что на мгновенье ощутил какую-то влажность, медленно ползущую от левого уха, но спешно провёл пальцами и, не нащупав оголёнными подушечками искомого, облегчённо выдохнул. Вернее, не совсем выдохнул, не физически. Несмотря на плотно прилегающую к дыхательным путям повязку, каменная крошка и пыль всё же умудрилась попасть на язык, вызывая омерзительную вязкость и сухость. И в этом я хоть был не одинок: все присутствующие разразились судорожным сухим кашлем, а кто-то ещё и заматерился, сетуя на то, что пыль попала ему ещё и в глаза… баран, уж глаза — это первое, что при подобных случаях следует укрывать, теперь хрен отмоешь… да и где? Буквально на ощупь подцепив одними пальцами бумажный свёрток, я выудил из поясной сумки "солянку" из разношёрстных трав. "Закинувшись" самой пахучей и ядрёной из них — попросту надышавшись резким запахом, не подумайте, я с "этим" завязал — и дождавшись, пока в носу прекратит щекотать от поднявшегося вокруг облака пыли, резкими рывками вырвался из этой сплошной "массы" из чихающих и матерящихся мужиков. Всё же столь "тесные" контакты не по мне — я за "свободные" отношения. — Что ж… мои комплименты, — выбравшись из тесного пространства, я подошёл к уже успевшему подобраться поближе к приключившемуся завалу Руди, который недоверчиво ощупывал плоды своих трудов: груду держащихся друг на друге камней вперемежку с землёй. Не сдержав творящуюся на душе бурю положительных эмоций, я одарил его энергичным хлопком по спине. — Это было потрясно. — Получилось… — тихо прошептал он, крепко сжимая пальцами подобранную грязь и мелкие камешки. — Это главное. — Не будь скромнягой, — мне и впрямь что-то в голову дало, что я его, присевшего на корточки, бодро дёрнул за шкирку вверх, вынудив встать, и весело, чуть ли не по-дружески обхватил рукой за шею. — А я думал, что ты просто никчёмный трусоватый мальчишка, из-за играющих гормонов постоянно трущийся рядом с этой малолеткой. А у тебя, однако, и в голове что-то есть… — Что вы?.. «Э? — невольно замер я вслед за юнцом. — Бля, я это вслух сказал?!» — Вы… — Даже в полумраке мне отчётливо был виден его горящий недобрым огнём непреклонный взгляд, когда он медленно отходил от меня; моя неосторожная фраза, видать, его не на шутку задела. — Вы следили за мной? Зачем?.. — его брови дрогнули, когда, видимо, до него начало что-то доходить. — Нет, на кой я вам сдался — вы следили за ней… — Такова моя работа, — не став отрицать уже очевидное, я невинно пожал плечами. — Я в том числе наблюдатель и должен знать обо всём. А девка — очень ценный ресурс. — Р-ресурс? — процедил тот, повторяя за мной. Признаться, в этот момент у меня сложились смешанные чувства: вроде и отрадно видеть, что кто-то так же переживает за эту дурёху… но характер этой озабоченности мне совершенно не по нраву. Во мне вновь начали просыпаться успевшие спрятаться глубоко внутри негативные эмоции, оттесняя зародившиеся было тёплые чувства к этому пареньку. — Как у вас… у тебя язык поворачивается произносить это вслух? — Ещё скажи, что я не прав? — холодно вопросил я вместо ответа, окончательно задушив в себе всякую начавшую было проявляться симпатию. Забавно, эти слова произношу я, но ненависть за них почему-то адресуется ему. И мой разум отказывается даже рассматривать сие противоречие, не то что признавать. — Тебе самому поручили присматривать за ней, не забыл? Потому что эта девка постоянно любит влезать в неприятности. Да она сама ходячая неприятность, чего уж греха таить. Вроде не глупая девочка, а порой ведёт себя как беспросветная дура. И что ты только в ней нашёл?.. — Заткнись! — Хо-о-о… — удивлённо протянул я, когда юнец оказался в моём надёжном захвате. — Занятно. Он понимал, что это безнадёжный ход. Что это самоубийственный ход. И всё же этот мальчик его сделал. Даже сейчас, когда я испытываю к нему презрение каждой клеточкой своего грешного тела, я не могу не отметить ту честь и храбрость, с которой он поднял на меня зажатый в кулаке камень, как он метил им мне в голову. Она тебе настолько не безразлична, что ты готов вступить в неравный бой лишь за её женскую честь? Даже не за её жизнь? Дурак. Глупый, слабый и импульсивный ребёнок, вот ты кто. Однако… — Значит, ты её настолько любишь? — прошептал я почти дрожащим голосом в его подёргивающееся от неугомонных беснований ухо. — У-ублюдок… — вяло сопротивляясь в виду недостатка физической силы, процедил тот. — Не смей… говорить так о ней… Почему-то даже находясь в безоговорочно доминирующем положении, когда одна моя рука надёжно держит обе его, скрещённые за спиной, а другая недвусмысленно проводит холодными пальцами по его грубой обветренной коже на шее, меня не отпускало чувство, будто это я здесь побеждённый, что это он крепко держит меня за горло, посмеиваясь над моими тщетными трепыханиями, пока его костлявые пальцы сдавливают мою гортань. Я отказывался признавать это, но сие чувство крепко въелось внутрь, что, казалось, его уже ничем не вытравить — ни алкоголем, ни похотью… ни даже смертью. Этот мальчишка… почему я… завидую ему? Да, это скорей всего можно назвать завистью. Или ревностью? Пофигу. Проведя мягкими движениями пальцев сперва по шее, затем плавно перебросив ему на челюсть, я бесцеремонно развернул его голову к себе, вперившись в него пристальным взглядом единственного открытого глаза. Я хотел найти внутри мальца то, что есть у него, и чего нет у меня. Что-то, являющееся источником и причиной этой зависти или ревности. И сколько я не вглядывался в эти тускло-зелёные (насколько я помню — в потёмках они и вовсе казались чёрными) глаза — ничего в них прочесть не удавалось. Ненавистный, но тем не менее сохранивший внутреннюю доброту и простодушие взгляд — вот и всё, что мне удалось понять. Простодушие и доброта… этому я завидую, что ли? Ну и вздор. Юности? Да у нас разница года три–четыре, не более, пускай я и ощущаю себя уже сорокалетним стариком. Да что же в тебе так меня раздражает? Твою мать… а может дело вовсе не в этом? Может и нет особой причины? Я просто хочу найти эту самую причину… только чтобы не признавать очевидное: мне просто не нравится, что этот мальчик был рядом с ней. Не больше, не меньше. И эта мысль, что он окажется ближе к ней, чем я… В этом ведь всё дело, верно? Я просто хочу убрать его от неё. Потому что желаю занять это место единолично, не деля её ни с кем другим? Блядство. Такие мысли сведут меня в могилу. Если я позволю себе подобные глупости… — Наёмник? — Как вовремя… Остальные, окончив отхаркивание пыли и приведя себя в порядок, уже успели выйти к нам, разгоняя полумрак свежим подожжённым факелом и освещая наши с юнцом сгорбившиеся в подобии странного объятия фигуры. — А вы чего это с ним?.. — Я… помню… Не успел я толком и ответить, как прекративший было сопротивление паренёк слабо прошелестел, возвращая моё внимание к своей персоне. Что-то в его голосе изменилось: он стал каким-то… отстранённым. Как и его взгляд: парень словно бы что-то понял. Что-то такое, подобное тайне целой вселенной, после которой людям обычно уже нет никакого дела до всех мирских дел и суеты — его глаза преисполнились кристальной чистоты и некой праведной невинности, какую можно встретить разве что у медитирующих десятилетиями монахов, живущих в уединении глубоко в горах. — Я помню… что ты сказал тогда… в хранилище. Как ты… был готов выпотрошить нас всех… без колебания, если потребуется. Тебе нет до нас… всех никакого дела. И вместе с этим… я помню твой взгляд, когда… речь зашла о ней… — Ты что мелешь, сопляк? — уже не таясь и не скрывая агрессии — просто не видел в этом никакого смысла, — гневно проскрипел я одними губами, ведь плотно стиснутая от напряжения челюсть отказывалась двигаться, словно её свело. — Так это правда… — услышав это, он вовсе прекратил всякое сопротивление, расслабил мышцы лица и… неожиданно улыбнулся мне. Ярко. Вызывающе. Но цепеняще печально. И эта улыбка меня окончательно взбесила: в ней не было ненависти, презрения или даже насмешки. Всего того, чего следовало бы ожидать от человека в его положении. Она была преисполнена чистым и искренним сочувствием, даже неким проникновенным сожалением. — Я не знаю… что ты затеял, но… Она будет… проклинать тебя. Она никогда не оценит… твоих слов и свершений. Я не знаю, для чего… ты всё это делаешь. Возможно, что… для неё. Но она никогда… не поймёт тебя. Она никогда не… примет тебя. Тебе не… испортить её чистую душу… как ты сделал это с собой. Она… никогда не будет тобой. — Да что у вас двоих за трения? — не выдержал самый старших из мужчин, тот, что с охрипшим голосом. — Наёмник? Руди?.. — Ха-а… Вместо ответа из меня невольно вырвался скопившийся в лёгких воздух; в ладонях образовалась какая-то лёгкость и слабость, что они вынужденно разжались и паренёк выпал из хвата, осев на колени прямо в грязной пахучей жиже… но это не заботило ни его, ни меня. Какое-то мгновенье мы пребывали в странном неподвижном затишье, что я даже не слышал собственных мыслей, будто вокруг образовался вакуум. Пока… — Хы… Ха-х… Ха-ха… Ха-ха-ха-ха-ха! Вуа-ха-ха-ха-ха-ха-ха!!! Казалось, более чистого, искреннего и, главное, осмысленного смеха у меня не было за всю мою волнообразную жизнь. И эта чистота странно резонировала с глубокой болью и даже несчастьем. Н-невероятно. Я ненавидел тебя всем своим естеством, желая не просто отделить тебя от неё, но даже забрать твою жизнь. Высосать всю твою сущность. Стереть само твоё существование из этой реальности. И до чего же омерзительно, и одновременно уморительно и восхитительно, что именно ты принёс мне столь желанное облегчение! Боги, как же мне сейчас легко! Просто немыслимо! Это ёбаный абсурд! Почему. Именно. Ты?!! Чёрт, если бы так не сложились обстоятельства — у меня возникло ощущение, что, возможно, мы могли бы с тобой провести время за занимательной беседой под кружечку пива. Да что уж там — мы, возможно, могли бы стать хорошими друзьями! До чего же прямолинейно и проникновенно это было сказано! Твои слова… они ошеломили меня словно секущий удар серпом по яйцам! Моё сердце готово отказать от столь резких, но так правдиво звучащих слов! Меня постоянно терзали подобные мысли, но услышать это из чужих уст… это… До чего же прекрасное чувство!!! Я готов вечность пробыть обволакиваемый этим пробирающим до костей, леденящим саму душу "потоком"! Блядь, да я уже и позабыть успел, какого это… ощущать себя по-настоящему живым человеком, что ещё способен испытывать такую боль, что чудесным образом приносит столь желанное облегчение! Как же мне больно! И эта боль — самое приятное, что случалось со мной за последнее время! Вуа-ха-ха-ха-ха-ха-ха!!! — Он что, умом тронулся? — Не знаю, но мне не по себе… — Нужно убираться отсюда. — А как же Руди? — Ты хочешь самолично туда пойти? — Проклятье, ни за что… В этой какофонии беснующихся в голове мыслей и раздирающего глотку заливистого смеха начал проступать приглушённый гомон со стороны переступающих с ноги на ногу мужчин. Верно, я ведь всё ещё здесь, под землёй. И не один. Я не вовремя дал слабину эмоциям, что с ними не смогла справиться даже Наги, в какой-то момент всё же удосужившаяся взять их под контроль, и я вновь обрёл способность мыслить трезво. Так, хорошо. Я спокоен. Пускай хохот так и не стих до конца — его отголоски всё ещё парили над головами присутствующих людей, создавая пробирающую до нутра недружелюбную атмосферу. — Прошу меня простить, — откашлявшись, ровным тоном произнёс я, оборачиваясь лицом на мужчин. — У нас тут с юношей вышел весьма занятный разговор. Руди, видимо, исчерпавший весь свой запал на проникновенную речь, на меня уже не реагировал, продолжая сидеть по пояс в мутной тинистой воде, тяжело дыша и глядя куда-то перед собой, мимо остальных. — Ну… если мы здесь закончили, то давайте уже поспешим, пока не нагрянули нежеланные гости, — неуверенно огласил кто-то из позади стоящих мужчин. — Вы правы, — согласно кивнул я, прикрыв глаз и сделав глубокий вдох: тело всё ещё охватывала неизвестная вялость, что, казалось, сделай я шаг — и упаду носом прямо в омывающую сапоги жижу. — Мы закончили. — Что ж, тогда мы только поможем Руди подняться и… Вышедший было вперёд один из мужчин нервно вздрогнул, когда окутывающую всех присутствующих тишину нарушил неприятный лязг высвобождаемого из тесного чехла металла. Крюкообразное лезвие кинжала обдало присутствующих отблеском факельного пламени. Чуть отведя руку с коротким клинком в сторону, словно готовясь замахнуться им, как мечом, я сделал мягкий шаг навстречу застывшим в недоумении людям и безмятежно, словно мои слова были обращены в пустоту, произнёс: — И нам следует поспешить, пока не нагрянули нежеланные гости.***
— Н-нет… п-пожа… луйста… х-хва… тит… н-не ну… жно!.. Кроткий шёпот в очередной раз сменился протяжным воплем боли. Даже невзирая на отсутствие крови (ну… почти), я всем естеством ощущал, каково сейчас приходилось "подопытному", аж зубы сводило болью. Преклонного возраста мужчину, что умелыми уверенными движениями вгонял очередную длинную, смазанную каким-то растительным экстрактом спицу, нельзя было назвать простым «мясником», каковые обычно занимаются допросом военнопленных — это был настоящий «художник», у которого вместо холста, кисточек и красок служили человеческое тело, на удивление элегантные пыточные металлические инструменты и кровь. Это продолжалось уже, вероятно, не менее часа (нашего; местного, думаю, не выдержали бы ни жертва, ни я сам). При каждой вогнанной в ещё остававшиеся свободные участки тела спице у меня невольно дёргалось веко рабочего глаза. Со стороны это не казалось чем-то жестоким, но с каждым нарушением своего кожного покрова паренёк вопил так, словно из него вытягивали внутренности наружу… без анестезии… через рот. Мне в какой-то момент даже становилось жаль Руди, но Наги своевременно нашёптывала мне, что я поступил правильно, что нельзя отклоняться от намеченной цели, ведь цель оправдывает средства. — Маловато информации мы из него вытянули, — недовольно буркнул стоящий по левую руку от меня Кингсли, что также с трудом выдерживал творящуюся в подвальном помещении экзекуцию. — Настойка из тёртого горного златокорня не только мгновенно останавливает кровь, но и доставляет невообразимые мучения, — равнодушно проговорил экзекутор, беря свежую, уже двадцатую по счёту, спицу и обмакивая её в продолговатый стеклянный сосуд с желтовато-золотистой жидкостью. — Ещё какое-то время он будет в сознании, но разум уже подходит к своему порогу. Даже если он что-то и скрывает — это, боюсь, уже невозможно будет выяснить: разум "сломается" прежде, оставив от человека лишь немощную бездумную оболочку. — Ну и зачем ты нам приволок этого бесполезного мальчишку? — толстяк теперь вопросительно уставился на меня. — Этот малец, насколько я успел понять, заправлял тамошним мероприятием по завалу канализации, — непроницаемо пожал я плечами. — Ты ведь сам не хотел, чтобы я бездумно убивал всех налево-направо. Вот, кого смог — приволок, как и договаривались. — А остальных привычно пустил в расход. Я так и не понял: вопрос то был со стороны толстяка или утверждение. — У меня не сотня рук, — утвердительно кивнул я. — Или ты предпочёл бы отпустить виновных с миром? — Почему если что-то происходит с моим городом — к этому обязательно приложил руку ты? — тот недовольно сощурил взгляд. — И прояви уже хоть немного учтивости к тому, кто тебе платит. Не забывай, что сейчас ты полностью принадлежишь мне — контракт наёмника, если ты запамятовал, возлагает определённые обязанности. — Что ж, как пожелаете… хозяин, — я осторожно проделал глубокий вдох и плавный выдох. С этим трудно спорить, но мне по-прежнему тошно от того, что приходится унижаться. Неужто Ворон и впрямь терпел всё это, когда нанимался к очередному знатному ублюдку? Кингсли на моё «хозяин» отреагировал презрительным фырком, но, кажется, остался более-менее довольным, и я продолжил: — И да, вы спрашиваете: как я умудряюсь удачно оказываться рядом или не являюсь ли я сторонником противоборствующей стороны? — Первое, — спокойно ответил толстяк, хотя от последней произнесённой мною части у него едва заметно дёрнулись желваки: он всё же рассматривал второй вариант, пускай и не признаёт в открытую. Понимаю, я бы тоже не стал демонстрировать вероятному противнику своих намерений — в эту "игру" играют не так. И всё же он, спустя мгновенье добавил. — И вот ты снова не осторожно выбираешь слова. — Почему же? — в тон ему вопросил я. Раз уж мы перешли в "наступление": лучшая защита — это нападение. — Я говорю с вами совершенно открыто, как вы успели заметить. Если мне что-то не нравится — я сразу даю вам об этом знать. Если мне есть что сказать — я это говорю. Таков принцип моей работы, или личный кодекс, если угодно. Я не люблю подобные уловки: вы мне платите — я эти деньги честно отрабатываю. Не больше, не меньше. Ни о какой верности я чесать языком не собираюсь, этого вы не дождётесь. Вся моя верность — сумма, которую я получу за выполненный контракт. Но вместе с этим у вас куда больше шансов удержать меня на своей стороне, чем любого из вашей свиты. Ведь меня интересует только сам контракт и стоящие за ним деньги, никаких других принципов у меня нет. Предложите мне больше, чем любой другой — и я весь ваш, как портовая шлюха… разве что вместо рта и промежности я удовлетворю все ваши желания своим мечом. Вы можете засомневаться во мне — и я ничего вам не возражу, поскольку не имею ни представления, как предоставить нужные вам доказательства, ни желания их искать. Я просто выйду за ворота вашего поместья и вы меня больше не увидите, если только меня не успеют перехватить его дружки с соответствующим предложением. Повторюсь, работа для человека моего уровня найдётся везде и всегда. Я стою перед вами открыто — сами решайте, верить мне или нет, мой — пока ещё — хозяин. Кингсли молчал. В этот раз его лицо осталось совершенно непроницаемым, не считая образовавшейся едва заметной складки на переносице, дающей понять, что толстяк усиленно над чем-то раздумывает. Тишину напряжённого ожидания вердикта нарушали разве что слабые всхлипы и кряхтение скованного на стуле по рукам и ногам молодого юноши, что, вероятно, уже начинал терять рассудок от выжигающей его изнутри боли, когда как все остальные присутствующие — экзекутор и притаившиеся в тени углов пара адъютантов — лишь неподвижно ожидали какой-то реакции или, не исключено, приказа. — Мне не нравятся твои поступки, наёмник, — подал наконец голос Кингсли. — Они какие-то… хаотичные, непредсказуемые, в них слишком много вольности и они преисполнены безоговорочного честолюбия… Ненадолго умолкнув, он кратко прошёлся вокруг меня, словно осматривая ладную мраморную скульптуру оценивающим взглядом, не пропуская ни единого участка моей фигуры в тёмных плаще с капюшоном, штанах, сапогах, кожно-меховой куртке и скрывающей большую часть головы и лица повязке. Мне стоило великих усилий сохранить ровную, без единого лишнего движения расслабленную осанку. — Но мне импонируют твои слова. Вернее то, как они звучат. Ты не глупый человек, Ворон. Не самый умный, но далеко не глупый и не бесхитростный. Но сколько я ни силюсь — я не могу разобрать, где ты хитришь мне. Видимо, старею… — Закончив расхаживать, он коротко рассмеялся и вернулся на прежнее место, чуть поодаль от меня. — В твоих речах чувствуется прямота, следует отдать тебе должное. Я по обыкновению своему не могу в полной мере доверять людям. Но тебе мне верить хочется. Это правда. И ты справедливо, пускай и не без бахвальства, оцениваешь себя: действительно, упустить человека твоих высот было бы довольно печально. Что ж… — Кингсли протянул ко мне пухлую, но крепкую на вид ладонь. — Хорошо, я готов пересмотреть твой контракт в твою пользу, свежие условия обсудим позднее. — На этом моменте обычно говорят «вы не пожалеете об этом»… — отвечая толстяку на рукопожатие, довольно улыбнулся я, пускай он этого и не мог увидеть… а жаль. Но моя интонация, несмотря на хрипоту голоса, должна была более чем красноречиво передать всю палитру моих эмоций. — Но я ведь понятия не имею, насколько окажусь вам полезен. Поэтому отвечу следующим образом: сделаю всё от себя зависящее. — Нет, всё же твоя нескромная прямолинейность не может оставлять равнодушным, — расплылся в улыбке рыжий толстяк. — Но тем не менее, прежде чем мы утрясём все формальности, мне хотелось бы в кое-чём удостовериться… «Ч-что за… — едва не вырвалось у меня, когда обе мои руки болезненно взяли в захват невесть когда успевшие подобраться вплотную адъютанты. — Блядство, какого хрена?..» На удивление, моё тело всё ещё не раскидало бесцеремонно вторгшихся в моё личное пространство, ни один мускул не напрягся без моего ведома… я интуитивно лишь произвёл пару рывков, но тут же успокоился. «И чего же ты сейчас не буйствуешь?» — язвительно бросил я Наги. «Ты сам мне дал указание не сопротивляться», — неохотно, словно поясняя некую прописную истину, которую обязан знать даже ребёнок, произнесла она. Хм, это что же, моё подсознание успело дать ей команду ещё до того, как сформировалась нужная мысль? Неплохо, так мы и впрямь можем хорошо сработаться… если только она перестанет куражиться. Ай, о чём я вообще думаю? Я, походу, угодил в самую жопу, а ещё выискиваю в этом что-то положительное… — Любопытно, — как-то расстроенно протянул толстяк, вглядываясь в моё, на мгновенье приобретшее встревоженный вид, но моментально вернувшее привычное безмятежное выражение лицо… вернее, в его единственную открытую взору часть: демонстрирующий безразличие к происходящему, полуприкрытым верхним веко правый глаз. — Куда же подевалась твоя прежняя буйность и верткость? — Не вижу сколько-то весомых причин для агрессии, — нарочито приглушённо, дабы скрыть тревогу в голосе, и размеренно произнёс я. — Полагаю, вы сперва объясните мне мотивацию вашего нежданного порыва души, исходя из которой я уже решу, как мне действовать дальше: покорно подчиниться… — скосил взгляд на удерживающего мою правую руку адъютанта, — или проложить себе путь к выходу полчищем трупов вас и ваших людей. — Боги, — Кингсли вновь расхохотался, но на сей раз в его смехе читалось исключительно чистое веселье, без какой-то ненависти или агрессии, что невольно ставило в тупик: что он задумал? Незнание пугало меня больше, чем любое ужасающее знание. — Непоколебимая уверенность в себе, опрометчивая в столь щекотливой ситуации прямота и отсутствие привычного всем животным инстинкта самосохранения… — Его пухлая ладонь мягко легла на моё плечо. — Ты нравишься мне всё больше и больше. — Весьма польщён, — легко склонил голову в знак признательности: у меня отпало всякое желание продолжать провоцировать толстяка, пока не буду осведомлён об истинных его намерениях. — Итак, если вас не затруднит, поведайте же мне, что у вас на уме. — Снять, — толстяк указал жестом на мою лицевую повязку. — Только не говорите, что под «нравишься» вы подразумевали то, о чём я сейчас подумал? — невольно отшутился я, дабы хоть немного скрыть нервозность от опасной близости острого, поблёскивающего в пламени настенных ламп лезвия у моего глаза. — Мои слова про портовую шлюху являлись простой фигурой речи, не воспринимайте всё так буквально. — Похвально, что даже в такой ситуации ты умудряешься найти повод для веселья, но на твоём месте, когда в считанных дюймах от твоего лица орудует острое лезвие, я был бы более осмотрительным. Дерьмо, ладно голос у меня практически старческий, но лицо-то по-прежнему гладкое, юношеское, без морщин и прочего — меня раскусят как пить дать. «Чёрный плащ» особо не церемонился и просто надрезал все слои так аккуратно наложенной мною ткани резким рывком снизу вверх, что повязка просто сползла с моего лица и в воздухе рассыпалась на дюжину тёмных слизких полосочек. Ну всё, приплыли… а я ведь об этом даже и не подумал — и впрямь, пустяки какие, всего-то могли однажды попросить показать лицо, делов-то. Сука. Столько всего продумать на шаг вперёд — и споткнуться на ровном месте, да ещё из-за такой ерунды. Кингсли, лишь мимолётно взглянув на мою физиономию, жестом подозвал старика-экзекутора и что-то тихо произнёс на ухо. Уже тот, подойдя едва ли не вплотную ко мне, принялся усиленно разглядывать меня, особое внимание уделяя, как ни странно, шраму на левой стороне лица. — Хм… трудно сказать, — помолчав какое-то время, наконец вынес свой вердикт экзекутор, придерживая пальцами мои успевшие отрасти до подбородка и приобретшие вид скорей свисающих с деревьев перекрученных лоз засаленных, влажных от пота и грязи тёмных волос. Я и впрямь давненько не смотрелся в зеркало и попросту не обращал внимания, но от прикосновения его холодных крючковатых пальцев я понял, что знатно порос за эти месяцы. Тот же подбородок теперь не был колюч от щетины — ощущалась приличная такая бородёнка, пускай и не столь пышная, чтобы носить гордое звание мужской бороды. Выматывающие ночи и нездоровый образ жизни взял своё сполна — у меня закралась крохотная надежда, что я искусственно состарился хотя бы до тридцати. И реакция старика принесла мне некое облегчение. — Не могу сказать, что ему за сорок, но во взгляде читается характерная для поживших людей усталость, да и голос далеко не юношеский… — Значит, это не тот сопляк, что присматривал за девчонкой? Хм, ну конечно, адъютанты ведь именно из-за меня вычислили нас тогда с малявкой — по моей бросающейся в глаза одёжке. Глупо, очень глупо было забыть об этом: они в курсе обо мне, все они. И на что я был способен. Пижон, чтоб тебя, мог бы и напомнить об этом, раз уж я такой дебил… — Откуда ожог? — вместо ответа, обратился ко мне старик, неприятно проведя своими леденящими костлявыми отростками прямо по опалённой, всё ещё не терпящей прикосновений коже — от лба, после спускаясь к виску, щеке, и заканчивая открытым участком на шее, — что я с трудом контролировал лицевые мышцы. — И как давно получил? — Ты мне скажи, мясник, — ровно прошептал я, вкладывая всю имеющуюся волю в эти слова: давление его пальцев на мой ожог казалось невыносимо обжигающим. — Инцидент со складом произошёл, если меня не подводит память, около трёх–четырёх эроб назад, — пожевав нижнюю губу, задумчиво пробубнил он, неясно к кому обращаясь: ко мне, к толстяку… или просто рассуждая вслух. — Эта мазь… — Он провёл подушечкой указательного пальца по самому влажному из моих участков, после чего поднёс палец к носу… затем попробовал её на кончик языка. — Экстракт Морозной Сциллы и сушеного Горечника. Мощное средство, слов нет. Но даже оно не способно так ускорить заживление — я не силён во врачебных вопросах, но этому ожогу не меньше двух-трёх цукат, если не целая якума. — Уверен? — с сомнением вперился в меня взглядом толстяк. — В таких вопросах никогда нельзя быть уверенным, — честно пожал плечами старик, — но он определённо не настолько свеж. Да и сам парень не так молод для того, о ком идёт речь. — Хорошо. — Едва моего слуха коснулось это простое слово из уст Кингсли, я чуть было звучно не выдохнул, ограничившись блаженно прикрытыми глазами: что бы это ни было — оно закончилось. Каким-то чудом мне удалось выйти из опасного положения без ненужных потерь. То есть моей жизни — для меня это совершенно ненужная потеря, просто вопиющая потеря! — Всё же трудно поверить, что тому сопляку удалось бы выжить… Что ж, осталась последняя, совсем крохотная формальность. Не говоря ни слова, держащие мои руки в захвате адъютанты буквально потащили меня без моего участия, просто слегка приподняв над землей, к связанному на стуле юнцу — неужто я настолько исхудал, что мой вес для них не представляет совершенно никаких трудностей? — Мальчуга-а-ан? — мягко позвал Руди вставший по левую от него руку старик. — У нас остался к тебе последний вопрос — и ты можешь быть свободен. Казалось, успевший за это время провалиться в сон юноша необычайно быстро отреагировал на слова своего экзекутора, рывком поднимая к нему млеющее, лишённое прежней живости и наполненное сплошным нескончаемым страданием лицо; одни лишь глаза были преисполнены глупой и бессмысленной, но всё же надеждой на некое чудо, что его мучения прервутся… пускай даже путём лишения жизни — подобный выход, читалось в них, его устраивал в той же мере, что и высвобождение из оков на волю. Дождавшись от юноши слабого утвердительного кивка — по видимому, у него не осталось сил говорить, — старик указал пальцем в мою сторону: — Скажи-ка мне, ты видел когда-нибудь этого человека? Знаешь его имя? Может, слышал о нём от кого-то? Хоть что-то из этого? Ответь честно — и мы на этом закончим, обещаю. А вот это уже совсем опасно. Меня обдало прошедшим по спине холодком. Если он и впрямь сломлен — ему уже ничего не стоит сказать всё, как есть. Не говоря уже о том, какие чувства он испытывает в отношении меня. Руди послушно сфокусировал расплывчатый взгляд на моей персоне. Наши глаза на какой-то момент встретились… и никакой заметной реакции мне заметить не удалось. Его взор гулял по моей чуть сгорбившейся от цепкой хватки мужчин фигуре: начал с лица, сместил на торс, ноги, ступни… снова поднял взгляд на лицо. Он разглядывал меня с минуту, не меньше, не издав ни единого звука и мимикой не выразив никакой реакции, будто перед ним совершенно незнакомый человек. — Что, не узнаешь? — с расстроенным нотками протянул старик, когда Руди наконец сместил взгляд в его сторону и, насколько было в его силах, отрицательно покачал головой; у меня уже земля начала уходить из-под ног от столь острых переживаний, в груди начинало побаливать от переизбытка адреналина. — Совсем-совсем ничего? Юнец, как испорченный болванчик, продолжал покачивать головой туда-сюда, не имея возможности подкрепить свои действа словами; из его приоткрытого рта уже начала тянуться ниточка слюны, каким-то чудом всё не слетающая на пол от такой бултыхни. И вот теперь, когда опасность меня определённо миновала, мне стало по-настоящему его жаль. Вся моя ненависть к нему испарилась за эти считанные секунды колебаний его бритой головы. Более того, я начал ощущать уколы совести, пускай Наги продолжала напоминать мне, что я поступил правильно… Вот только это «правильно» было изначально в моём понимании. Но что есть «правильно» на самом деле — я уже не мог ответить. Я словно растерял любые ориентиры в этой жизни. Этот мальчик… он их попросту забирает с собой, словно беря с меня своеобразную плату. Вот уж верно говорят, что за всё в этой жизни приходится платить. Но больно уж расценки зверские, я вам скажу. — Теперь всё улажено? — проглотив все эти горькие мысли и похоронив глубоко внутри до более удачных времён, холодно вопросил я у толстяка. — Тогда я бы попросил избавить меня от столь неприятного вторжения в моё личное пространство. — Вопросы ещё имеются, — Кингсли попутно кивнул адъютантам и те послушно отступили на шаг назад, умело высвобождая меня из захвата, — однако решить их предлагаю в более комфортной обстановке, за сытным ужином и вином. Компенсация, так сказать, за доставленные неудобства. Ты должен понимать, наёмник, что я обязан был удостовериться наверняка… — Не утруждайте себя, хозяин, — размяв пробывшие в неудобном положении руки, я деловито оправил спутавшиеся в ногах полы плаща. И припомнив кое о чём, демонстративно извиняющимся тоном добавил: — Ведь со своей стороны я также вынужден принести извинения за те неудобства, что мне придётся доставить вам сейчас. Поминая о способностях Наги видеть мои намерения ещё на подсознательном уровне, я не стал терять время на ненужные формулировки и образы, а просто очистил разум. Мгновенно забрав контроль над телом себе, она без промедления круговым движением провела подсечку близстоящему позади адъютанту и, не дожидаясь, когда тело коснётся земли, ухватилась правой рукой за ворот плаща и дёрнула что есть силы на себя. От таких, совершённых в сплошном сумбурном действе, выкрутасов бедняга буквально закрутился в воздухе и, вместо ожидаемого приземления на спину, рухнул на каменный гладкий пол лицом, ошеломлённо-интуитивно перебирая руками-ногами и тихо постанывая. Чёрная махровая ткань приятно ласкала мои пальцы, крепко сжимавшие "одолженный" плащ. — Оставь это, — своевременно скомандовал Кингсли второму, рванувшему было в мою сторону с обнажённым клинком в руке адъютанту, когда я, выудив свой кинжал, принялся аккуратными резкими рывками срезать с плаща тонкий лоскут прочной ткани. Дождавшись, пока я по новой наложу импровизированную повязку на лицо, он со сдержанным смешком заключил. — Надеюсь, теперь все в расчёте.***
— Будь нежнее, — прощебетал усталый, но не растерявший юной живости голосок. И словно бы в издёвку, тихо добавил. — Дорогой. — Постараюсь, — привычно, как и каждую подобную ночь, равнодушно произнёс я, не вкладывая в свой ответ чего-то большего, чем простое обозначение своей позиции. — Но ничего не гарантирую. От касаний моих скользких пальцев девичья спина забавно вздрагивала, будто в ожидании долгожданного наказания, коему оно подвергалось изо дня в день и не знающее другого к себе отношения. И спустя секунды равномерных растираний влажными намыленными ладонями окончательно расслабилось в противоречиво расстроенных чувствах, что эти ожидания не оправдались. У нас уже вошло в привычку совместное принятие водных процедур. У меня и Идары. Хозяин таверны и прилегающего к ней постоялого двора, где работала девчушка, совсем уж древний старец, предпочитал рано отходить ко сну, оставляя дела на расторопных работников, посему я беспрепятственно мог пользоваться как кухней (в рамках разумного, учитывая резкое сокращение продовольствия), так и дворовой баней… за что, разумеется, я расплачивался монетой, пускай Идара каждый раз противилась, но в итоге всё равно сдавалась — я не намерен играть роль содержанки, покуда имеются хоть какие-то средства. И чего уж греха таить, баней мы пользовались не только по прямому назначению. Меня каждый раз буквально выворачивало наизнанку, когда я "возвращался" рассудком в своё тело и обнаруживал себя на мокрых голых досках в горячих и влажных от пота объятиях девушки — в голове крутилось лишь одно: «Хочу уйти, хочу уйти, хочу уйти». Но не самое здравое самочувствие после «этого» и совершенно не презентабельный вид каждый раз вынуждали меня задержаться ещё на какое-то время — пока камни раскалятся, пока вода подогреется, пока девчонку приведёшь в чувство… ведь не оставлять же её истощённую в такой духоте? Угарит ещё, чего доброго. И так это вылилось во взаимное омовение как-то само собой. Благо хоть она большую часть времени сидела спиной ко мне — или я к ней, когда наступала её очередь тереть спинку, — и мне не приходилось смотреть ей в глаза. Не знаю, смогу ли я. Нет особого желания проверять. — У-ум… пониже спины почеши, пожалуйста… Её, смотрю, совсем разморило от поднявшегося жара, что голосом она напоминала пьяного плюшевого медвежонка: весьма умилительно и забавно. — Пониже спины находится зад, — невзрачным тоном протянул я, казалось, откровенную насмешку, но чувства веселья не возникло. Не могу сказать, откуда во мне родился этот душевный порыв, но, как она сама и просила, я плавно опустил ладони к ягодицам, массируя и мня их, словно заготовочное хлебное тесто. И мало мне было её миленького вздоха — мой указательный палец самым наглым образом принялся поглаживать круговыми движениями анальное отверстие, периодически проникая на одну фалангу внутрь, как собственник, обследующий принадлежащий ему объект, не нуждаясь в согласии последнего. Нет, это явно не отголоски вновь проснувшегося сексуального желания — мой нижний "товарищ" никак не реагировал на эту забаву, — скорей, мне пришло некое осмысление, что если уж мыть — так полностью, на совесть, не пропуская ни единого важного места… особенно того, что я самолично "пачкал". Странно, но даже банального стыда от сих действ совершенно не возникало, будто выполнялась рутинная обыденная, в какой-то мере даже скучная, работа. Хотя не могу сказать, что мне в данный момент было так уж скучно… но возбуждение отсутствовало как факт. — Ах, дорогой, это довольно грубо, — сердито бросила она не оборачиваясь. И снова забавный нюанс: слова имели явно негодующий окрас, но сказано это было отнюдь не в гневном ключе — она наслаждалась моей стимуляцией пальцем, прямо как тогда, когда я отдавливал ей руку в наш первый разговор начистоту. — Мне остановиться? — безразлично, скорей из остаточного приличия, спросил я, хотя и так было ясно, что другого ответа тут нет и быть не могло. — Ну… — Забавно… она ещё сделала вид, что задумывается. — Раз уж начал… Эту хитрую задницу следовало проучить — я без предупреждения просунул средний палец внутрь во всю длину, не прекращая вращательные и поглаживающие шершавые стенки движения, отчего она забавно взвизгнула. — Нужно убедиться, что всё вымыто основательно, — как бы между делом молвил я, будто сейчас не совершал ярко выраженные сексуальные действия, а блаженно развалился в кресле за кружечкой чая, уткнувшись носом в газету. — Не дёргайся. Что ж, сегодня я определённо развлеку себя в полной мере — не всё же одной Наги веселиться с этой девчонкой, я тоже хочу получать удовольствие. Когда мне вообще выпадает шанс насладиться хоть чем-то? Особенно в последнее время? Вот именно. И раз уж она всё равно, почитай, моя "игрушка" — я с ней вдоволь наиграюсь, ни в чем себе не откажу. Нужно куда-то сбрасывать лишнюю негативную энергию — толстяк сегодня… нет, вернее, уже вчера выжал из меня все соки сперва этим неожиданным финтом в пыточном подвале, затем прошедший в неоднозначной обстановке ужин меня окончательно добил, что в голове до сих пор неразберимый бардак… «Авто… что-что?» «Автономные полисы, — доброжелательно повторил я, хозяйским движением руки подливая себе выпивку из уже третьего поданного слугой кувшина. — Никогда бы не подумал, что подобное возможно: разбросанные по территории крупные самоуправленческие города с подконтрольными им деревнями и мелкими поселениями, сплочённые, тем не менее, единой монархической властью. Как-то это слишком… необычно. Мне аж любопытно стало, что сподвигло нашего всеми любимого короля принять решение о децентрализации власти? Мне казалось, что люди ваших высот любят держать всё под единоличным контролем. Не так ли, лорд Лоуренс?» «А ты куда более образованный, чем я смел предполагать, наёмник, — Кингсли с неподдельным интересом вперился в меня взглядом. — Я бы сказал, что обременённый такого уровня знаниями странствующий авантюрист по своему тоже необычное и, чего уж там, весьма занятное явление. Поведаешь свой секрет?» «При всём уважении, хозяин, — я невольно выдал насмешливую ухмылку, и толстяк её отчетливо видел: мне пришлось приспустить повязку на подбородок, дабы вливать в себя неумеренные порции спиртного. А ведь наказал себе проявлять учтивость, нечего испытывать судьбу пуще положенного, у меня на сегодня определённо был израсходован лимит удачи. — Это вы, южане, не обременены интеллектом и знаниями, поскольку живёте в относительно комфортном климате со всеми прилегающими удобствами природы и отлаженной системой товарооборота. Мой родной город сильно северней от ваших земель, на той стороне великого утёса. Город в царящей атмосфере вечной мерзлоты, где каждый борется за место под солнцем, где большую часть приходится производить на месте и иждивенчества никто не терпит. Волей-неволей, а основы ты выучишь. Наши технологии и быт не подразумевают интеллектуальных голодранцев. Собственно, потому я и перебрался сюда — я всегда любил больше орудовать мечом, нежели головой». «Что ж, мечом ты и впрямь работать умеешь, — рыжий толстяк благосклонно отсалютовал мне бокалом вина и чуть пригубил, довольствуясь не только прекрасным нектаром, но и услышанным. — Что касается твоего любопытства. Такая система правления существует уже по меньшей мере две сотни якум. Законодательно мы все — подданные его величества. На деле же мы обеспечиваем себя всем необходимым самостоятельно, как ты, возможно, уже успел понять по некоторым случившимся неприятностям в городе и предпринятым в соответствии с положением дел мерам». «Я не любитель собирать слухи, — буднично соврал я. Отчего-то опьянённому мне куда легче давалось не только поддерживать дружелюбную атмосферу с малоприятными личностями, но и заведомо лукавить и всячески хитрить. Как с той же северной родиной: частично я сказал правду, но вкрапления лжи и искажения реальных фактов смотрелись в моей речи целостно и непринуждённо, словно так оно и было. Возможно, так на меня влиял пережитый стресс, не знаю… да и не всё ли равно? — Но да, я не мог не заметить продажу дозированных пайков по письменным разрешениям. Неужели корона и впрямь не поддерживает подконтрольные полисы даже в столь тяжёлые времена?» «Поддерживает, — безрадостно, даже с толикой язвительности произнёс Кингсли, — но лишь в случае акта агрессии со стороны соседних государств. У меня давно сложилось ощущение, что этот извращённый альянс образовался исключительно на случай военного вторжения и не более. Вот тогда они среагируют — тут же вышлют войска. А так…» — Он брезгливо взмахнул рукой, словно намереваясь отмахнуть стаю надоедливых мошек, кружащих над его лицом. — «Я отписал не только в столицу, но и в соседние округи. Все, все они трусливо попрятали головы под столы и сделали вид, что это их не касается. Один из самых крупных и передовых торговых городов переживает тяжелейший ввиду холоднейшей за долгое время Фуго кризис — и ничего! Короне главное — получить с нас ежеякумные налоговые отчисления, остальное их не касается. Наш король, добрейший из правителей, оберегающий простой люд…» — Злорадный смех разорвал устоявшуюся было атмосферу меланхолии и безмятежности. — «Ага, как же! Этот старый дурак даже в собственном городе ничем не управляет! Я самолично посещал этот живописный и распрекрасный Эринхолд, и все переговоры и деловые встречи велись исключительно с такими же мелкими дворянами-управленцами, как и я сам. Боги, да их администрация даже не является частью королевского дворца, кто бы мог подумать?! Это красивое, но отдельно вынесенное за пределы крепости здание, по сути, является частью уже непосредственно города, не ограждённого от всех и вся королевского двора. Его величество даже не появляется там, как я успел понять из всех этих встреч и конфиденциальных бесед. Забота о государстве, как и о его жителях — это всё наше, простого дворянина, бремя и заслуга, раздери их всех! Но нас, мелких господ, люд ненавидит, а этого высокопоставленного маразматика — превозносит… Ах, иногда хочется послать всё в пекло и уехать домой, в родное поместье. Заняться облагораживаем прилегающих территорий, навести порядок в своих личных владениях. А что вместо этого делаю я и мои соратники?!.» Толстяк умолк и устало откинулся на спинку роскошного бархатного кресла, затем залпом опустошил бокал. Удивлённый, если не сказать поражённый, я не сводил с Кингсли взгляд. Мне тогда стало интересно: насколько искренне всё это было сказано, или же это очередная игра на публику для достижения одному ему ведомого результата? Ведь это лицо, оно будто бы старело при каждом произнесённом предложении на несколько лет от собирающихся вокруг глаз морщин и постепенно тускнеющего в печальной обречённости взгляда. Такая реакция несвойственна ленивым, бессовестным, не сделавшим за свою жизнь ничего грандиозней почёсывания собственной задницы людям. Его страдания и печаль, невольно подумал я, они не могли быть следствием какого-то хитроумного плана. Это был натуральный крик души, случайно сорвавшийся с уст гордеца, что, подобно капитану морского судна, стоя на корме тонущего корабля, без единого звука уходит со своим детищем под воду. Душевная мука любящего хозяина, что наблюдает за непрекращающимся скулежом умирающего в агонии питомца. Эта любовь… не знаю, к чему именно: к городу, к его жителям… к самому бременю, тягостным грузом возложенному на его плечах, так или иначе — её невозможно было сымитировать. Как если бы высоконравственному искреннему мужчине приказали сымитировать оргазм с нелюбимой, внушающей лишь отвращение и брезгливость женщиной, пускай даже под дулом пистолета… ну или с ножом у горла, поминая местный технический прогресс. Я невольно начал проникаться симпатией к Кингсли — мне всегда импонировали самоотверженные, пускай даже не всегда добросовестные люди. Но что есть добросовестность? Толстяк явно не гнушался преступать общепринятые законы и даже этически-моральные принципы, но у него определённо имелся свод собственных правил, которые он безусловно соблюдал, в этом не было сомнений. В определённом смысле, он добросовестней подавляющего большинства, с таким огнём в душе ратуя за то, чем он занимается и за что несёт едва ли не персональную ответственность. Такие люди не могут не внушать уважения, и я не противился в выказывании ему заслуженного отношения. Забавно. Внешнее дружелюбие, утаённая агрессия… и странно скрепляющее всё воедино, подобно нелепому бутерброду, почтение и уважение — всё это перемешалось внутри меня. При других обстоятельствах я бы непременно встал на его сторону… ну или, как минимум, всерьёз рассматривал бы такую возможность — я понятия не имею, о чём конкретно мыслят те, что вступили в противостояние с законной властью, но я прекрасно вижу намерения и чувства нынешнего управленца и разделяю их. Самолюбие и корыстность только подчёркивали неподдельную заботу и самоотверженность избранному делу, и лишь давали в очередной раз понять простую истину: идеального не существует. Но из океана неидеальных капель всё же возможно было найти те, что ближе всего походили на то, к чему неосознанно стремится каждый из нас. «Что-то я увлёкся, — Кингсли, опомнившись, отстранённо повёл плечами и подлил себе ещё вина. — Забудь. В нашем мире всегда так было, есть и будет. Кто-то должен делать эту работу, пускай даже неблагодарную. Увы, но зачастую мы не выбираем нашу судьбу: мой отец и отцы остальных членов совета управляли этим местом с незапамятных времён, и нам ничего не оставалось, кроме как принять бразды правления. Проклятье, я даже помыслить не мог, что могу заняться чем-то другим. Можешь смеяться, наёмник, но я завидую вам, простым людям. Да, многие также прикованы к своему месту и зачастую следуют по стопам родителей, не имея за плечами ни каких-то сторонних знаний и навыков, ни амбиций эти навыки получить. Мне всегда было любопытно, что если бы я уехал куда-нибудь, как бы я зарабатывал себе на жизнь, чем занимался? Но очередной доклад или прошение вынуждали вернуться на грешную землю и тут же искать решение проблемы, как того требуют обязанности управляющего. Пожалуй, из всех людей в этом городе мы — самые подневольные его обитатели, проклятые вечность нянчиться с этими безмозглыми рохлями, что не могут даже прокормить себя без нашего указа. Ну не смешно ли?..» — Рот толстяка исказился в кривой ухмылке. — «И они ещё смеют кусать кормящую их руку, отбросы… неблагодарные свиньи… Вечность в заключении и то будет высочайшей милостью для таких, не то что быстрая и безболезненная смерть». «Вы удивитесь, насколько у нас больше общего, чем вы можете представить, лорд Лоуренс, — проникновенно произнёс я, болтая остатки эля на дне кубка и наблюдая за причудливой игрой света на поверхности тёмной жидкости. — Знали бы вы, сколько я за свою жизнь успел наслушаться, что я и бесчестный хладнокровный убийца, бесчувственный сучий выродок… Много, очень много красочных эпитетов прошли через мои уши. И никому и в голову не пришло, что это не я сам, а всего лишь моя работа, за которую так или иначе возьмётся если кто-то другой обязательно. Не я забирал чью-то жизнь — её забирал тот, кто заплатил мне за это, просто моими руками. Мой меч обагрён морем крови, но держали его те, кто желал их смерти… опять же, просто моими руками, не самолично. Если подумать, я ничем не хуже или лучше того же торговца или ремесленника. Только они продают и производят материальные товары, а я передаю жизнь одного человека в руки другому, служу связующей нитью между обоими, не более того. Почему все эти претензии не высказывают тем, кто меня нанимал? Только лишь потому, что, в отличии от других авантюристов, я принимался за абсолютно любую работу, за которую платят? Я виновен, что не чту их кодекс авантюристов, составленный непонятно кем и непонятно для чего? В пекло их кодекс и их правила, вот что я отвечал всегда. Я делаю то, что считаю верным для себя. И делаю это очень хорошо, иначе моя репутация не стоила бы и собачьего дерьма. Остальное совершенно не важно. И даже если никто не примет этого — мне достаточно того, что это принимаю я сам…» Крякнув от горечи ячменя, что даже фруктовый привкус не смягчил ощущения — однако, успел уже отвыкнуть от этого прекрасного вкуса с этим чёртовым самогоном, — я на мгновенье прикрыл глаза, а после поднял на толстяка самый тёплый и располагающий взгляд, на который только был способен. «Вам же повезло куда больше, чем мне, ведь вас принимает, по меньшей мере, один человек — я. Да, не в моих принципах говорить что-то подобное, но мне захотелось, чтобы вы знали: я уважаю то, как вы ведёте дела. Да ещё при условии, что вы делаете это вопреки, а не благодаря. Я могу быть согласен не со всем, что вы делаете, по некоторым вопросам просто-таки категорично не согласен… Но само отношение к работе, ваша озабоченность настоящим и будущим подконтрольного города и искреннее желание защитить то, что вы взращивали своими собственными руками — это достойно хотя бы уважения. Не мне указывать, как вам управлять городом и что делать для его благополучия, поэтому скажу только одну вещь: я принимаю ваши чувства, лорд Лоуренс. Вы имеете на них полное право. И если никто другой не скажет вам «спасибо» за всё то, что вы испытываете и переживаете — это скажу я: благодарю вас за вашу нелёгкую работу». Его лицо ожидаемо вытянулось, словно ему открылась истина, такая простая и, вместе с этим, такая далёкая для понимания. Не уверен, но могу ручаться, что в его голове настойчиво крутилась одна простая мысль: «А что, так можно было?». «Что ж, Ворон, — наконец заговорил он спустя целые минуты молчаливого созерцания моей неподвижной, развалившейся в стуле фигуры. — Должен сказать, что сравнение вышло более чем вульгарное и совершенно неуместное. Но я, на удивление, тронут твоими словами. Более того, меня теперь раздирает необъяснимый гнев за то, что подобные мысли не приходили ко мне ранее и были озвучены только сейчас каким-то проходимцем… Не пойми превратно». «Нет, я всё понимаю, — не затаивая обиды, честно склонил голову в кивке. — Не поймите превратно и вы меня: это сказано не из попытки угодить вашему тщеславию дабы расположить вас к себе, вовсе нет. Мне не нужно ваше расположение, только деньги, и удовлетворяющий мои нужды контракт мы уже обсудили и ничего уже изменить нельзя. Но мне претит мысль о том, что отдающий всего себя делу своей жизни человек должен нести незаслуженное бремя чужой ненависти и общественного порицания. Я чувствовал острую необходимость хоть как-то сгладить это бремя, пускай ничем большим помочь, увы, не в силах». «Поверь, этих слов более чем достаточно, — впервые за время нашего вынужденного общения толстяк наградил меня искренней благодарной улыбкой, как улыбаются люди, получившие некий сокровенный дар. Одной её, казалось, хватило бы с лихвой и никакие другие слова здесь не требовались вовсе, но тем не менее Кингсли сдержанно произнёс, торжественно протянув в мою сторону руку с наполненным бокалом. — Давай же выпьем за то, чтобы все отдавали себя любимому делу и с благородством духа радели за него всем сердцем, сколь недостойным оно ни казалось бы остальным». «За эгоистичный, бескомпромиссный, но добросовестный и справедливо вознаграждаемый труд, — поддержал я, бряцнув металлическим кубком о стеклянный бокал, что несколько капель обоих напитков пролились прямо на вяленную, нарезанную ломтиками рыбу, и тихонько добавил. — Прогресса человеческого двигатель». «Нас обоих тогда куда-то понесло, — угрюмо подумал я, пребывая в некой прострации, что вовсе не ощущал ни своего тела, ни даже окружения, напрочь позабыв, где нахожусь. — Установка доверительных отношений безусловно важна, но…» Окутавшие сердце эмоции на том ужине не вовремя проснулись снова, напоминая мне, что я чувствовал, когда слушал невольную "исповедь". «Но смогу ли я сохранять заданный курс, когда начинаешь проникаться человеком, которого впоследствии должен будешь оставить не у дел?.. Возможно даже лишить жизни? Нельзя исключать подобного развития событий…» В этот момент в голове всплыл образ этого пацана, Руди. Я ведь в нём тоже нащупал что-то родственное… и в итоге сдал его с потрохами. Теперь он наверняка уже мёртв. Или так и продолжает сходить с ума где-нибудь в подвальной камере, скрючившись на ледяном каменном полу, в последний раз думая о ней… Блядь, да забудь ты уже… — Т-ты… у-уже за-акончил?.. — А? И только заслышав прерывистый голосок Идары, я наконец обнаружил себя сидящим на деревянной сидушке в виде единственной доски на самодельных ножках, с буквально лежавшей на моей груди девушкой, что мне приходилось вкладывать силы, дабы противостоять давлению её веса. Девичья спина непроизвольно вздрагивала, будто в лёгкой конвульсии, а ноги странно разошлись в стороны, при этом бёдра не спешили размыкаться, словно намеренно скрывая от моего взора женское начало своей хозяйки. — Это… — поняв сложившуюся ситуацию, я выпустил её из объятий. — Прости, я задумался и не заметил, что… ну… Моя правая ладонь всё это время лежала на её груди, поглаживая и массируя бездумными, на уровне инстинктов, движениями, а левая и вовсе была перепачкана в мыльной пене и знакомо пахнущей влаге. Я откровенно увлёкся своими "играми", что Идара, по всей видимости, успела за это время достигнуть чёрт знает какого по счёту оргазма. Забавно, что мои пальцы умудрились проделать подобное даже без участия мозга — он где-то "гулял" на задворках, не интересующийся ничем материальным. — М-мерзавец, — сладко выпалила та на одном дыхании. Её головка откинулась назад, открывая мне раскрасневшееся, пребывающее в эйфории личико, а расфокусированные светлые глаза блаженно разглядывали меня. Забавно, я только сейчас по-настоящему взглянул на них, до этого как-то и не обращал внимание: её глаза поразительно схожи с моими… в те годы, когда я ещё был «человеком», а не чёрт знает чем — цвета чистого ясного лазурного неба, это проглядывалось даже в потёмках тусклого свечения одинокой лампы. Отдышавшись и в последний раз устало вздохнув, она с неподдельным усилием отстранилась от меня и попыталась подняться на ослабшие ноги, попутно бросив: — Меняемся… твоя очередь… — Уверена? — выдал я сухой смешок. Если ранее мне было по большому счёту всё равно, что с ней происходит, то сейчас её упорство и напускная твёрдость забавляла не меньше, чем мои "игры" с ней. Я не смог скрыть удовольствия в словах, да и не хотелось. — Проваливай, — озорно, и вместе с этим как-то непривычно твёрдо, потребовала она, хлестнув меня ступней по заднице, вынуждая освободить заднюю сидушку. — Вздумал играть грязно? Я тебе сейчас устрою. — Ну-ну, желаю удачи, — издевательски произнёс я, занимая её, переднее место. — Долго же тебе стараться придётся — я совершенно не в настроении. — Если бы наши тела всегда были в согласии с разумом… — философски протянула она. — В общем, нужно лишь добиться его "пробуждения", а там… «Ха-ха-ха, ладно, пусть уж делает, что хочет, — мысленно махнул я рукой и расправил плечи, приняв ровную сидячую позу. — Лишь бы не забыла оттереть спину, с остальным-то я и сам, в случае чего, управлюсь».***
Ч-чего?! … Т-ты… Ты смерти своей ищешь? Куда уставился?! Я понятия не имел, что здесь происходит. Но мне это, признаться, и не было интересно. Меня раздирала радость уже от того, что перед моими глазами предстала она. Пускай и ненадолго, бросив в лицо гневную тираду и тут же хлопнув перед носом дверью, скрываясь с той стороны. Даже невзирая на прозвучавший в жутком искажении голос, будто преодолевая некий воздушный купол, накрывший одного лишь меня — моё сердце приятно постукивало в груди, давая лишний раз знать о своём существовании и что оно по-прежнему гоняет кровь в ещё не сгнивших окончательно жилах. Я успел что-то ответить ей перед тем, как захлопнулась дверь, но собственный голос я не расслышал вовсе, будто его и не существовало никогда в этой реальности. И сей факт отметился в моём сознании лишь мимолётной искрой, не задерживаясь в памяти — разум был отдан на волю глазам, что недавно со странным любопытством разглядывали, а после, успев запечатлеть это зрелище, воспроизводили снова и снова эти проступающие сквозь влажную облегающую одежду маленькие чашечки, кои язык не поворачивался даже называть грудью… если только благодаря характерным бугоркам затвердевших от холода сосочков. Одним словом — пубертатный подросток. Да, это два слова, но мне, как вы поняли, глубоко насрать. Я сейчас не был способен на что-то большее, чем молчаливое созерцание той, которую я был вынужден видеть исключительно издалека, боясь приблизиться и побеспокоить, и теперь она, пускай и всего мгновенье, стояла так близко ко мне, что я боялся лишний раз вздохнуть, рискуя потревожить устоявшуюся иллюзию и, тем самым, развеять её навсегда. Ну, учитывая что ты видел мою грудь — тебя и вовсе повесить теперь мало… Но, так уж и быть, я смилостивлюсь и позволю тебе называть меня просто Сири. И ещё одно «леди» — лично головы лишу. Картинка резко сменилась, как будто в проекторе поменяли ленту, и место какого-то тёмного коридора с одинокой дверью заняла широкая мощёная и залитая утренним солнцем улица. Малявка обнаружилась сразу, вышагивающая чуть левее и позади, глядя на меня со странным прищуром и ехидной ухмылкой, словно издеваясь или насмехаясь. И снова я просто наслаждался её гладким, озарённым утренними лучами личиком, не имея представления, что сейчас происходит и о чём вообще шла речь. Меня словно бы это и не касалось. И вопрос «почему меня это не касается» даже и не думал возникнуть в сознании — мне это было не нужно. Мне нужна была только она. Я хотел слышать только её. Неважно, что она хотела сказать и что я ей на это отвечал — мне было важно только слышать этот приятный, словно омывающий безобразный песок морской бриз, голос. Как же я скучал по нему. Смотрю, кто-то маловато получил на сей юби… Ну, в общем… спасибо тебе за помощь, ты оказался довольно полезен… вот. Ясный солнечный день внезапно сменился серым и угрюмым, а тело налилось необъяснимой тяжестью и невыносимо ныли и саднили мышцы. Глядя на гордо стоящую поодаль, всё ещё преисполненную боевым запалом хрупкую девичью фигурку в свободного покроя штанах и рубахе, не требовалось никаких слов, чтобы понять очевидное: девчонка только что меня как следует отделала, что всё тело зудело, а извалянная в снегу одежда промокла до ниток. Опять же, вопрос «когда это я с ней спарринговал» не вставал вовсе — в голове вертелась только одна мысль: «До чего же этот контраст восхищает — хрупкость тела с девственной верой во всё хорошее, ещё довольно детское лицо, уверенная, излучающая непоколебимость и даже беспощадность крепкая стойка ног и свободно висящие по бокам, создающие лишь иллюзию расслабленности, но на самом деле готовые в любое мгновенье дать достойный отпор тонкие девичьи ручонки с закатанными рукавами рубашонки, что висела на ней натуральным мешком». Смешно, но вместе с этим не могло не восхищать. Избалованный ребёнок за время моего отсутствия начал мужать, если это применимо к девчонкам. Внешняя слабость с лихвой компенсировалась внутренней, самолично взращенной и развитой силой, которую невозможно не почувствовать. Да, прямо как я тогда и сказал сам себе, наблюдая с соседней крыши здания: «Такими темпами ты перестанешь нуждаться во мне». И этот день приближается быстрее, чем я думал. Возможно, она уже перестала зависеть от меня, имеющая смелость влиться в этот мерзкий и ужасный мир, способная не только не прогнуться под его реалии, но и даже имеющая достаточную силу навязать ему собственные. Громкие заявления, но я готов был за них поручиться своей жизнью. Ты… ты ведь всё равно не уйдешь, даже если я потребую этого? У меня закружилась голова — в нос ударил яркий аромат каких-то душистых трав с примесью телесного запаха. Снова резкая смена "сцены", как если бы неумелый режиссёр в наглую вырвал актёра посреди акта и грубо впихнул его в следующий, и так раз за разом, желая поскорее покончить с ненавистной картиной. Эта смена происходила внезапно, я её не контролировал, и мне совершенно непонятно всё, что происходило в кадрах. Но теперь я окончательно забылся от всего стороннего, ведь меня в данный момент грело тепло прижавшегося вплотную ко мне девичьего тела. Её тела. Моя грудь ощущала мягкость её груди, мой живот — упругость её живота, моя голова — нежность её пальцев, заботливо приглаживающих мне волосы. Я ощущал всё это даже сквозь плотную ткань наших с ней одежд. Нос жадно вдыхал аромат её распустившихся по моему плечу волос и не мог им насытиться. Мысли и чувства перемешались — этот момент я проживал одними инстинктами. И они мне говорили только одно: «Прижми её крепче и никогда не выпускай». Меня распирало необузданное желание овладеть ею полностью, прямо здесь и сейчас, даже если это грозило непоправимыми последствиями. Губы подрагивали в тщетной борьбе произнести слова, что теплились на сердце и требовали выхода. Пальцы до хруста в суставах впились в ткань её зелёной накидки, удерживаемые последними останками человеческой воли, на которую я ещё был способен, дабы не позволить им сотворить величайшее бесстыдство, соизмеримое разве что с осквернением божества. Я никогда не был верующим, но моё сугубо личное божество сейчас ютилось в моих объятиях, такое чистое и невинное… И которое я порочил сейчас всего лишь одним своим прикосновением. Это простое понимание вернуло мне часть рассудка, чтобы я тут же вознамерился разорвать эту порочную связь, убежать прочь и забыть всё как страшный сон. Но, к счастью или сожалению, даже оно не смогло вернуть мне требующиеся на это силы, чтобы разогнуть окаменевшие пальцы, оттолкнуть столь дорогое мне создание… отказаться от этих будоражащих разум и разогревающих кровь до опасных температур мыслей. Меня хватило только на то, чтобы не пересечь эту черту, не сделать всё хуже, но никак не уйти. Я мысленно взмолился ей: «Отпусти меня, уйди прочь, помоги мне разорвать эту цепь, что связывает нас… ничем хорошим это не кончится, ты и сама это знаешь, не так ли?..». Ведь сказать это вслух не вышло — у меня не было голоса. Нет, не так. У меня не было права на этот голос. На это тело. На эти действия. Только на мысли. Мои глаза всё ещё подвластны мне и я видел, что руки, сжимающие девочку в объятиях — не мои. Более грубые, при этом заметно короче и лысее моих. Я помню эти руки, пускай и видел их всего единожды… «…мой, ты слушаешь меня? Ты хорошо себя чувствуешь?» — Что?.. К тому моменту я и так догадывался, что передо мной лишь иллюзия, но тем не менее выведший меня из неё старческий голос оказался чем-то неожиданным, если не сказать, преступным. По крайней мере мой голос вернулся ко мне… я сам вернулся, если можно так выразиться. — Что с тобой, сын мой? — настойчиво повторил пожилой жрец. Его непропорционально маленькие глаза с усталым прищуром были обращены ко мне. — Прошу прощения, отче, какое-то наваждение, наверное… — на всякий случай я тряхнул головой и подался торсом вперёд, намереваясь размять застоялую спину. — Я понимаю, что лично попросил вас зачитать мне рукопись, а сам наглым образом на массу давлю… Вы не могли бы начать с самого сначала? — С самого начала? — изумился он, поглядывая на мою половину стола. — А мне показалось, что ты довольно многое успел за мной записать. — Что, п-правда? — Я недоверчиво опустил взгляд на разложенные по столу листы пергамента и пузырёк с чернилами — перо, на удивление, всё это время было крепко сжато в моей ладони. — Ох… хе-х… Ну ты даёшь, змея подколодная. И ведь правда, листа три уже были исписаны разного рода пометками, без какого-то порядка или формы, но довольно много. И самое главное — на русском. Мои глаза буквально радовались, что впервые за долгое время могли беспрепятственно получать целостную информацию из букв, а не как бог на душу положит. А я даже не помню, когда, собственно, начал их делать… и какие из них конкретно «мои», а не «её». Меня начал пробирать стыд — Наги даже в подобном выручила меня, хотя мотивации разглядеть не получалось: не было ни угрозы моей жизни, ни её личного интереса… «Я сейчас все твои писульки сожгу, если не оставишь меня в покое, мальчишка», — прошипела она, не забыв привычно меня "кольнуть" в темечко. Прости, что потревожил. Ты права, следовало отдать тебе должное, я просто не привык, что ты можешь не только издеваться надо мной… — Д-да, верно, я внимательно слушал, пожалуйста, продолжайте, — поспешно выпалил я, прерывая едва не разразившуюся было тираду Наги о моей скромной персоне. Недоумённо покачав головой, старик поправил старые потёртые очки и вернулся к зачитыванию дневника. Следовало заняться этим намного раньше, но постоянно находились другие дела. Не говоря уже о том, что я долгое время не мог сообразить, кого попросить об одолжении — выбор весьма невелик. Минори и я так постоянно напрягаю по поводу и без, не говоря уже о том, что чтение ей если и дастся, то с немалым трудом, и игра явно не стоила таких свеч. С пижоном и вовсе связываться лишний раз не хотелось, да и пойди найди его ещё — в последнее время мы не пересекаемся вовсе. Я каждый раз прихожу и ухожу — а его нет на месте, на двери постоянно весит замок. На счастье, приютивший детишек старик умел читать и писать, так что по итогу мой выбор пал на него. Разумеется, перед этим пришлось помочь с уборкой и готовкой, дабы мои визиты совсем уж не выглядели наглостью. Не говоря уже о том, что за мной теперь могли наблюдать — вот им и хорошая причина, чего я сюда явился: волонтёрство, едрить налево, да, сам горжусь… Ладно, чего я дурку валяю? Мне просто захотелось сделать что-то, после чего меня не будет тошнить, и даже останется приятное "послевкусие". Слушая вполуха, ведь, как выяснилось, нет особой нужды делать всё самому, когда у тебя есть надёжный партнёр, что подстрахует в нужный момент… «Я сейчас не поняла: ты там в конец края потерял или да?» Кхм, прости, я просто шучу. Как бы то ни было, но какая-то часть ещё не до конца разрушенного этими психотрипами сознания не переставала думать о том, что сейчас произошло. Мне стоило бы привыкнуть к подобному, но одно дело, когда это происходит во сне, а другое — прямо посреди, казалось бы, трудовой деятельности… ну, насколько вялую письменность можно считать таковой. Неприятные — и это мягко сказано — последствия «пожирания души», как я это назвал… «Я… что я должен сделать?! — чуть не воскликнул я в голос, ограничившись лишь мыслями и округлыми глазами, что сейчас молчаливо рассматривали безмятежно спящего подростка, прислонённого спиной к самому чистому участку канализационного тоннеля. — Скажи мне, что это шутка, сейчас же, я требую!» «Требовать от своей жены будешь, ничтожество, — равнодушно произнесла Наги. — Ты меня правильно расслышал. Действуй уже, пока на шум не припёрся ещё кто». Справиться с пускай целым десятком, но напуганных и не обученных мужчин оказалось на удивление просто: в один прыжок я оказался в центре столпотворения, а после хватило пары коротких секущих взмахов на уровне головы — и большая часть тут же осела на колени, хрипя и судорожно зажимая дрожащими пальцами широкие разрезы на горле. Тех двоих, кого по счастливой случайности не задела моя первая атака, достигла вторая: без лишний церемоний я выбросил в стороны обоих по руке с кинжалом, и каждое из лезвий без труда вошло аккурат меж рёбер, пронзая сердца. Хирургическая работа, я бы сказал, пускай моей заслуги в этом не было совершенно — с такой скоростью и точностью "работать" по-прежнему могла одна Наги. Меня едва хватило бы на краткий бой на мечах один-на-один, и то имелись сомнения, кто из нас двоих выйдет победителем. Несмотря на скоротечность схватки и минимизацию вложенных в неё усилий, я тем не менее почувствовал, как приличный запас скопленной энергии покинул мои мышцы, вынудив пошатнуться, благо хоть не потерять равновесие — всё же вонючая, пускай и вода не внушала доверия, чтобы окунуться в неё с головой. В этой тёмной "кишке" обваленного тоннеля остались лишь две, ну или три, как посмотреть, живые души: я, Наги и этот пацан Руди. Который, на удивление, даже не попытался сбежать, продолжая молча глазеть на меня безжизненным взглядом. В этих глазах имелся лишь намёк на страх, всё больше в них читалось смирение и некое принятие неизбежного. Он не проронил ни слова, пока я приближался к нему с окровавленными короткими клинками в свободно болтающихся из стороны в сторону руках. Он не видел их — его взгляд был прикован к моему лицу, вернее, к единственному видимому из-под повязки глазу. К тому моменту план в моём мозгу окончательно сформировался и не требовал каких-то дополнительных пояснений, однако его исполнение слегка вогнало меня в ступор. Поминая мою бесчисленную практику «энергетического вампиризма», я сделал предположение, что помимо жизненной силы и личности самого человека я смогу напрямую "забрать" требуемые мне воспоминания, часть самой личности человека… без угасания жизни последнего. Таким образом этого юнца можно было сдать толстяку без малейшего опасения насчёт раскрытия моего участия во всём этом. Профит, как говорится. Почему-то я был уверен, что Наги это под силу, раз она за всё это время ни разу не выразила протеста… впрочем, когда он вообще выражала какой-либо протест? Так или иначе, а такая возможность и впрямь имела место быть. Только её исполнение оказалось совершенно мне не по нраву… «Знаешь, я не могу припомнить ни одного исекая, где протагонисту пришлось бы сосаться с парнем… — поморщился я, неуверенно приподнимая голову бессознательно сидящего спиной к стене подростка за острый подбородок. — Если он, протагонист, разумеется, не девка». «Так и ты не безмозглый ояш с фансервисным гаремником за плечами, — неожиданно здраво заметила она. Чёрт, вот зачем она лезет мне в голову и использует мои же знания против меня? Это нечестно! — Хотя, насчёт "безмозглого" и "гаремника" я бы ещё поспорила…» «Очень смешно». — Невольный глубокий вздох. — «Нет, серьёзно, более демократичного способа нет?» «Если только ты не хочешь выпотрошить его — тогда я смогу забрать его энергию вместе с жизнью». «Нет, в этом-то всё и дело — он должен остаться в живых и даже вменяемым, иначе на меня ещё больше думать будут». «Тогда действуй, — холодно отрезала она. — Вы с ним ничем не соединены, мне не достичь его разума. Ты должен создать между вами энергетический "мост"… или "канал", как угодно. Через дыхание это сделать быстрее всего, если мои предположения верны». «О, так ты ещё и не уверена…» — страдальчески закатил глаза. «Я вся во внимании. Какие твои предложения?» Вместо ответа вырвался только животный полурык. При всём моём уважении к меньшинствам — я к ним не принадлежу. Мне плохо. От одной мысли, что придётся соприкасаться губами с другим мужчиной, я уж не говорю о языках, мне становится откровенно говоря дурно. Я брезгую. Не говоря уже о том, что практика чистки и ухода за зубами тут не особо распространена… и это мягко сказано. «Смелее, ты ведь не испытывал отвращения, когда смотрел яой, — подстегнула меня Наги, с явной усмешкой наблюдая за моими терзаниями. — И тебе даже понравилось». «В-вздор! — искренне возмутился я… ну или мне так показалось. — П-просто у них все персонажи такие… милые и няшные, а пассив и вовсе выглядел очень женственно, ну и… Э-это была непроизвольная эрекция!» «Твои скрытые гомосексуальные наклонности можем обсудить и позже, а сейчас пошевеливайся». «Да нету у меня никаких… Да чтоб тебя…» Собравшись с духом, с совершенно опустевшей от всего этого головой, я осторожно приоткрыл безропотному пацану рот большими пальцами и, зажмурив глаза, приблизился лицом. Мои губы, на удивление, почувствовали приятную мягкость и влажность чужих, как если бы я целовал ту же Идару или Рюки. На мгновенье, я даже забылся и уже привычно хотел проникнуть языком глубже в стремлении "обследовать" каждый зубик, каждую мышцу и, в особенности, язык. Погладить его, полизать, пососать… «Полагаю, я должна тебе напомнить, что это всё ещё парень». С-спасибо большое, блядь, чтобы я без тебя делал? Хотя, нет, и правда, спасибо. Я вовремя свернул язык как можно ближе к горлу и старался лишний раз не двигаться, дабы не произвести невольный обмен слюной. Достаточно того, что я ощущаю его дыхание своей гортанью. Удивительно, но я предполагал, что мужские губы, язык, да и рот в целом как-то отличается от женского, по крайней мере в ощущениях. Да нет, не особо. Если стараться не думать, что ты засасываешь мужика — вроде бы и ничего так. Даже приятно. И всё же я не переставал думать о том, когда же это закончится… ни на секунду. А думать об этом долго и не пришлось. Уже спустя секунд пятнадцать после установки своеобразного "контакта" в голову словно ударило крепкое спиртное: в мыслях появилась неприятная вязкость, в глазах размылось, в добавок ещё и тело окоченело, отказываясь двигаться. Будто меня окутали силки какого-то хищного растения, и оно сейчас постепенно всасывало меня в себя. Не моё тело, но мои мысли. Их уносит куда-то. Множество мыслей кружатся в огромном водовороте и накладываются друг на друга, создавая невыносимое давление в голове, сопровождающееся острой болью. Часть личности, что более чем жива, не спешила сдаваться и стремилась отстоять своё право на существование, отказываясь сливаться с моей. Одни частички пытались задавить другие. Они хрупки и незначительны сами по себе, но весомы и стойки как часть единого целого. Зрительные и слуховые образы, что созданы из информации, полученной от чужих глаз и ушей, силились заменить собой мои собственные. Я что есть силы старался урегулировать это миром, стремясь сохранить все доступные образы, найти им место в моём разуме, и не желая ни от чего отказываться. Это трудно. Они противились как друг другу, там и мне, той частичке, что пыталась их усмирить. В какой-то момент я не выдержал и издал полный боли, гнева и сожаления утробный рёв… «Хорошая работа, Ильюша…» И всё успокоилось. Словно разыгравшаяся в море буря начала постепенно затихать, поднимавшиеся на десятки метров ввысь волны разглаживались по поверхности воды, а сгущающие тучи постепенно расступились, впуская в это серое бытие немного ласкового улыбающегося людям солнца. Я снова чувствовал мир вокруг себя, видел грязный каменный потолок собственными глазами и ощущал липкий холодный пол собственными пальцами. Не хотелось даже задаваться вопросом «почему я лежу» — я просто был рад, что это закончилось. Голова всё ещё гудела, но не доставляла хлопот. «Ты всё же крепче, чем я думала. А теперь поднимай нашу с тобой драгоценную задницу и убираемся отсюда. Да, и любовничка захватить не забудь». «И что, меня теперь так постоянно плющить будет?» — натужно вздохнул я про себя. «Как и любой другой личности, ей потребуется время, чтобы раствориться в тебе и адаптироваться, — добродушно, даже непривычно как-то, произнесла Наги. — Придерживайся заданного курса саморазрушения при помощи алкоголя и сомнительных химикатов — и для тебя это пройдёт не так уж болезненно». «Отлично сказано, что и возразить нечего, — саркастично протянул я. — Что бы я без тебя делал…» — Не хочу докучать тебе ненужной заботой, но… И тут до меня дошло, что в комнате уже какое-то время царила тишина: старик прекратил чтение чёрт знает когда и теперь пристально смотрел на меня, чудика, что, возможно, сидел всё это время со странным выражением лица… я ведь понятия не имею, какой у меня вид, когда ухожу в себя. Но смею предположить по устремлённым на меня с неподдельным волнением глазам — не самый презентабельный. — Когда ты в последний раз спал? — заключил наконец он спустя короткую паузу, правда, для меня она показалась вечностью. — Как и обычно, — пожал я плечами, — прошлой ночью. — Позволь перефразировать, — кашлянул он. — Когда ты в последний раз хорошо спал? Ты выглядишь измотанным, ни капли не отдохнувшим, будто спишь в полглаза. — А кто сейчас может позволить себе крепко спать, отче? — увилисто отшутился я, прекрасно поняв, что он имел в виду, но развивать эту тему мне совершенно не хотелось: это не его дело, как бы грубо это ни выглядело. Похлопав свободной рукой по щекам, дабы привести голову в чувство, я вернулся к насущному. — Вы закончили с дневником? — Да уж когда ещё… — старик улыбнулся и пододвинул ко мне одну из двух стоящих на столе кружек с дымящимся отваром. Её не было на столе, когда я… кхм, был ещё «тут», так что закономерный вывод: он после чтения успел пройтись до кухни, разлить напитки, вернуться и даже устроиться обратно в кресло, будто никуда и не уходил? Я понимающе кивнул и с благодарностью принял протянутый мне напиток. — Ты очень странный юноша, Иллиан. Я готов был поклясться, что ты практически весь наш вечер спал… с открытыми глазами. Даже не знаю, как это и выразить, но твоё состояние с трудом можно назвать бодрствованием. При этом ты не переставал вести записи. Как у тебя только выходит? — Поверьте, вы не захотите этого знать, а с моей стороны за благо вам лучше этого не говорить. Ладно, а вот это действительно прозвучало немного грубее, чем я полагал. Учитывая, какую услугу отче мне оказывает. Впрочем, он довольно проницательный человек: в такт мне пожав плечами, он с сухим кашлем поднялся со своего кресла и неспешно пошагал в коридор. — Что ж, не буду отвлекать, проведаю лучше ребятишек, — произнёс он, когда поравнялся со мной, как бы отвечая на незаданный вопрос. Признаться, я бы его вряд ли задал, поскольку уже погрузился в изучение своих записей и попросту не заметил, как старик собрался уйти. Молча кивнув, я вернулся к разложенным по столу, словно карты таро, листам: я и так откладывал это слишком долго и хотелось уже поскорее решить этот вопрос. Раз уж взялся за дело — следует довести до конца, даже если на общем итоге это и не скажется. — Послушай, сын мой, — вновь молвил старик, потоптавшись какое-то время в дверном проёме: тяжёлая подошва его башмаков слышалась даже мне, с головой погрузившемуся в чтение. — Я не собираюсь читать тебе проповеди и учить, как следует жить. Но я действительно обеспокоен твоим душевным здоровьем. Я уже попросил Райли подготовить тебе меховой настил и подушку в общей комнате — тебе следует выспаться. Здесь тебе всяко ничего не угрожает и под боком всегда кто-то есть, никаких забот и тревог. Дети сейчас рассказывают страшилки, поэтому почему бы тебе не присоединиться, как закончишь? — Я… ну… — Сказать, что он ошеломил меня своим предложением — ничего не сказать. Это… чёрт, это очень мило с его стороны. Да, звучит по-бабски, но лучшего эпитета мне подобрать сейчас было трудно. Да и травить байки довольно весело… наверное. У меня ведь никогда не было походов с ровесниками, как и сопутствующих им костра, сосисончиков, страшилок, уединения с девчонкой за страшным зловещим деревом под полной луной… Кхм, ладно, это меня понесло уже куда-то не туда, как обычно. — Даже не знаю, что и сказать… — А и не надо ничего говорить, — улыбнулся он, не оставив мне никакого выбора и отсекая пути к отступлению… Да я особо и не противился, чего уж. — Лучше подумай, какую историю рассказывать будешь, а я пока разогрею ужин. Не засиживайся тут. — Вас понял, — послушно кивнул я. — Спасибо вам. Едва дверь закрылась, я принялся более спешно изучать рукописи — эта сцена меня здорово взбодрила. Казалось бы, ничего особенного не произошло, обычная человеческая чуткость и доброта… а как всё внутри приятно сжалось. Чёрт, и ведь вправду придётся вспоминать какие-нибудь страшилки, да чтоб не пошлые — всё же дети. Ну и не слишком жуткие… опять же, потому что дети. То есть всё японское отметаем сразу — у них всё или слишком страшное, или слишком пошлое. Чего стоит рассказ про ту же туалетную Ханако… и её хентай-версию. Вот особенно последняя меня в своё время "напугала". Вернее, меня напугали последствия, которые грозили припозднившемуся в школе учителю за то, что он вытворял с этой самой Ханако… которой, на секунду, лет десять–одиннадцать. И нет, я почему-то уверен, что господам из Тех-Чьё-Имя-Нельзя-Называть будет всё равно, призрак она там или живой человек, реальный или рисованный… У-ух, ладно, тебя снова не туда повело, придурок, давай уже закончим с этими писульками, выделим более-менее значимое, а дальше уже как пойдёт. Хозяйка того борделя, как оказалось, довольно умело вела свой дневник: всё доходчиво, гармонично и последовательно изложено, будто всерьёз книгу строчила. Если бы не спешка — я бы даже мог получить какое-то удовольствие от чтения. Но сейчас не до творческих изысков покойника — я преследовал конкретную цель, и пока ничего полезного не видел. Обычный перечень дел, краткие сводки о клиентах, деловых партнёрах и всё в таком духе. Имён, разумеется, не было — осторожная барышня, однако. — Это же… Примерно половина листов успело перекочевать в аккуратно выстроенную стопку, когда меня охватило необузданное желание сорваться на ночь глядя и бежать, бежать без остановки в призрачной надежде, что я верно уловил ту самую важную зацепку в этой бесконечно тянущейся прозе. Но я вовремя взял себя в руки и заставил выпрямившиеся было ноги согнуться и вернуть мои ягодицы на жёсткий деревянный стул. Нет, глупо спешить с выводами, следует найти что-то ещё. «Там тебя на ужин зовут, озабоченный». В голове прозвучал привычно-желчный голосок Наги, но я его уже не слышал. Вернее, не слушал — его невозможно было не слышать чисто физически. Мне не хотелось отрываться, было странное чувство, что если прервусь — утеряю эту самую «нить», что мне удалось по случайности выловить. О нет, такими вещами рисковать нельзя. Только не сейчас. Уж простите, отче, дети… у меня сегодня выдастся длинная ночь. И проведу я её, увы, не здесь.Интерлюдия
Стеснительно являющие себя из-за горизонта первые лучи приближающегося рассвета привнесли немного красок в это царство холода и мглы, разгоняя как первое, так и второе. Если бы в столь ранее время юби кто-то осмелился выйти на улицу и надумал прогуляться близ торгового квартала, усеянного сплошь магазинчиками, мастерскими, питейными и досуговыми заведениями, его застал бы врасплох отбрасывающий тень со стороны одной из крыш одинокий сгорбленный человеческий силуэт, не заметить который было чрезвычайно трудно на фоне тёмно-розового, необычайно чистого для этой цукаты неба. Крепкая слаженная фигура, закутавшись в чёрный плащ и укрыв голову дрожащим на ветру капюшоном, сидела на самой верхушке крыши одной из таверн, привалившись спиной к чугунной пике флюгера, запахнув полы и прижав к торсу колени, не позволяя теплу покинуть импровизированный барьер из одежды. Мужчина сидел здесь с ранней ночи, словно верный сторожевой пёс охраняя покой немногочисленных обитателей, и старался не промёрзнуть на открытом продуваемом ветром пространстве, на что указывало приходящее в движение, скрипящее несмазанными деталями плоское металлическое изделие с изображением диковинного животного, определяющее направление воздушных потоков. Но не она являлась целью таинственного наблюдателя в тёмных одеждах, стойко переносящего пробирающий до костей суровый ночной мороз Фуго. — Ты почти не меняешься, — чуть слышно прошептал он, будто кто-то, помимо ветра, был способен его услышать в этой безлюдной реальности. Некогда безлюдной… — Всё так же прекрасна и бесстрашна. Его взглядом завладела вышедшая — нет, вернее будет сказать выпорхнувшая — из-за двери заднего входа одного из домов фигура, закутанная в утеплённую шкурами накидку поверх простенького серого платьица с длинными рукавами. Молодая девушка, как тот и ожидал, без какой-либо опаски неспешно направилась прочь от здания по знакомому мужчине маршруту — она торопилась домой. Ведь человек, что заботился о ней и обеспечивал её пищей и крышей над головой был крайне недоволен, где и чем его подопечная зарабатывает на жизнь по ночам, отчего той приходилось возвращаться тайком, словно вороватому прохиндею. Таинственному наблюдателю нравилась сложившаяся за последнюю цукату пунктуальность девушки — пускай он, как и её опекун, не одобрял её ночную работу, — мужчина не мог позволить себе задерживаться здесь до самого рассвета. Этот короткий промежуток времени, когда девушка уверенными шагами брела по тёмным улицам города, был для него единственным вознаграждением, ради которого он, по большому счёту, и поднимался с кровати, продолжал жить юби за юби, эробу за эробой, якуму за якумой, несмотря на временами накатывающую на него апатию и даже раскаяние. Особенно в столь холодное время якумы как Фуго. Тогда, много-много якум назад, именно эта цуката заняла особое место в сердце мужчины. Давным-давно, чудом спасшегося от жестокой судьбы и оставшегося совершенно одним, простодушного мальчишку жизнь странным образом свела с не менее странной девочкой. Мужчина плохо помнил детали этой встречи, но в его сознании крепко отпечатался её образ: жавшаяся в углу под слоями одеял хрупкая девчачья фигурка, вздрагивающая, но отнюдь не из-за вторгшегося в её владения незнакомца, а от банального сквозняка, гуляющего благодаря множеству щелей в старых потрескавшихся досках строения. Девочка смотрела на него без малейшего намёка на страх — в её глазах читалась лишь озадаченность с примесью молчаливой агрессии, словно говоря ему: «Зачем ты здесь? Что ты задумал? Знай, если помыслы твои нечисты — ты сильно пожалеешь об этом». Их немые переглядывания завершились так же внезапно, как и начались — далее в голове были сплошные потёмки: сказывалось истощение от долгих блужданий по снегам и голода. Следующее, что он вспомнил — как проснулся на её месте, закутанный в её одеяла и согреваемый остывающими углями в маленький печке неподалёку. А рядом с печкой дремала она, устроившись головой прямо на поленьях и ветках, кутавшаяся лишь в собственную одежду. Но девочку он заметил позднее, ведь, учуяв запах остывшей, но всё ещё сохранившей приятный аромат пищи, мальчик ничего не соображал и словно дикий зверь кинулся на котелок, буквально вливая содержимое в желудок, оставив всякую этику и благоразумие за бортом дрейфующего в море инстинктов сознания. А когда же рассудок вернулся к нему… «Ого…» Под ворохом ткани и в кромешной тьме, не говоря уже о болезненном самочувствии, мальчик едва ли мог тогда разглядеть обитательницу этого дома. Но сейчас, когда она спала на освещённом ранними лучами клочке пола и без одеял, открывшийся вид окончательно отрезвил мальчика и вогнал в ступор. Он, как и все остальные, слышал много историй и рассказов о звероподобных людях, что живут преимущественно на севере и юге, но слышать и видеть подобное воочию… Остроугольные мохнатые ушки забавно вздрагивали при очередном порыве сквозняка, а проглядывающие из-за рукавов когтистые волосяные пальцы беспокойно скребли по полену, порой сжимая его, словно плюшевую игрушку. Выглядывающие из-под подола длинного платья сапоги не казались чем-то необычным, но, приглядевшись, он не мог не отметить непривычную длину носков, как если бы портной шил их с учётом имеющихся когтей на пальцах ног. В остальном же перед ним была обычная девочка-подросток: стройное тело, пропорциональные человеческим конечности, гладкое приятное личико, длинные ухоженные волосы. Всё чуждое, как правило, пугало человека и вызывало у него агрессию, но в мальчике пробудилось только мимолётное любопытство: «А каков этот мех на ощупь?» Он осторожно, стараясь не шуметь, подобрался к спящей и медленно потянулся рукой к её голове. Внутренне содрогаясь от проявленного к человеку неуважения и бестактности, он ничего не мог с собой поделать: это желание оказалось выше его добродетелей. Желание коснуться их, ощутить мягкость меха и щекочущее ощущение на пальцах. Её внезапное пробуждение и последовавший за ним акт насилия тоже хорошо въелся ему в память, но этот кусок мужчина предпочитал более не вспоминать. Тем более, что после этого недоразумения было предостаточно и более тёплых и радостных воспоминаний. Она приютила его, беглеца, в своей обители, что прежде служило ей убежищем от недружелюбного внешнего мира, и оно стало их общим домом, только для них двоих. Она регулярно навещала его, кормила, они проводили много времени за разговорами и играми, делились самым сокровенным и постепенно проникались друг другом. Что в итоге переросло в нечто большее, чем просто дружба. Мужчина привычно не помнил некоторые детали, вроде тех, что привели подростка в объятия внезапной возлюбленной, перешедшие в неуклюжие и неумелые поцелуи и окончившиеся таким же неуклюжим и неумелым сексом. Ныне эти воспоминания вызывали у мужчины усмешливую улыбку, когда как для мальчика это являлось чем-то невообразимо прекрасным, недостижимым идеалом выражения его и принятия её чувств. Обуреваемые неизвестным желанием, ведомые, словно слепые щенки, неразборчивыми инстинктами, каждый старался лишь доставить удовольствие любимому человеку, доводя его до пика наслаждения путём проб и ошибок, не задумываясь ни над правильностью происходящего, ни над его последствиями, и нисколько не сомневаясь в объекте своего обожания. И если мальчик старался быть нежным, не позволяя её белоснежной, гладкой и мягкой коже пострадать от его цепких, грубых и непомерно сильных пальцев, и не спешить, прислушиваясь к откликам её хрупкого миниатюрного тельца и своевременно реагируя на каждый спазм или сопротивление, то девочка, напротив, отдавала всю себя неизвестному порыву, жадно впиваясь ему в губы, что клыки невольно прикусывали их до крови, по животному облизывая его лицо, шею и грудь, или вовсе царапая когтями спину, стоило тому оступиться и сделать ей больно. Но мальчик не чувствовал боли. Вернее, она не казалась ему таковой, лишь разгорячала и без того крепкое либидо и ещё сильнее туманила разум, коим и так двигали сплошь животные бездумные инстинкты. Это была их первая ночь, проведённая вместе. Впоследствии девочка всё реже уходила домой и всё чаще оставалась с ним, отлучаясь разве что за жизненно важными вещами, вроде продуктов и дров. Поначалу такое положение дел радовало мальчика, но вскоре его начало одолевать беспокойство. Долго ли они смогут вот так жить? И можно ли это назвать жизнью, когда он даже не может выйти наружу без риска быть пойманным «чёрными плащами»? Его не отпускала мысль, что он сидит поклажей на её шее, тяготя её и сковывая по рукам и ногам, ведь их отношения уже зашли за ту грань, когда он мог просто собраться ночью и уйти в неизвестном направлении, оставив её одну. Они никогда не говорили об этом, но он прекрасно понимал всё без слов: он стал ей дорог так же, как и она ему. И с этим следовало что-то делать — это не та жизнь, которую он хотел бы себе… и уж тем более не та, которую желал ей. «Прости, любовь моя». Эти последние слова подросток произнёс уже пребывающей в беспамятстве девочке, чему лично и стал причиной — он не хотел, чтобы она видела, как его уводят и, уж тем более, как бы то ни было пострадала вместе с ним. Поэтому когда адъютанты вышли на их дом и уже проверяли комнаты на втором этаже, мальчик спешно запер хлипкую, мало походящую на серьёзное препятствие дверь и осторожно спустил возлюбленную из окна на заранее заготовленной верёвке из тряпья, вдобавок сбросив на неё все имеющиеся одеяла и простыни, стараясь сокрыть бесчувственное тело под видом горы бесхозного мусора, желания заглянуть в которую не появилось бы даже у последнего бродяги. «Я не окажу сопротивления, — спокойно произнёс он, когда самый крепкий из черных плащей снёс дверь одним добротным пинком и вся братия выстроилась вокруг мальчика полукругом, ожидая от него ответных действий. — Я подчинюсь любым требованиям, только не делайте этого здесь, прошу. Это место очень важно для меня, я не хочу, чтобы с ним произошло то, что и с моим домом». «Как раз потому, что твои родители совершили глупость и осмелились выступить против воли совета — их и постигла подобная участь». Мальчик никак не ожидал услышать ровный — и даже в какой-то мере ласковый — голос из уст адъютанта и его былая решимость сменилась растерянностью. Вперёд выступила строгая женщина со шрамом во весь левый висок, тянущийся до самой щеки, и присела рядом с ним на одно колено — её вид был до неприличия матёрый и воинственный, однако глаза смотрели на мальчика с неподдельным сочувствием и даже пониманием. «Если проследуешь с нами в добровольном порядке — обещаю, что ничего не случится ни с тобой, ни с этим местом, — заметив его колебания, она натянуто улыбнулась — было заметно, что улыбаться ей приходилось нечасто и сей процесс давался женщине не без труда — и добавила. — Можешь мне не верить, однако, если подумать, особого выбора у тебя всё равно нет, верно?» — Выбор всегда есть… — невольно вырвалось из уст мужчины, пока его зоркий взгляд провожал удаляющуюся фигуру былой возлюбленной. Он не двинулся с места. Не осмелился идти следом за ней. Ему нельзя было идти за ней — то была не его территория, он и так слишком близко подошёл к невидимой границе и дальше ему заходить не следовало. Одно то, что он позволял себе появляться здесь и следить за этой женщиной, было чреватым большими проблемами, если кто-то из недоброжелателей окажется рядом, а таковых насчитывалось неприличное количество. — Только порой складывается впечатление, что он ни на что не влияет и всё в итоге идёт своим чередом, словно всё предрешено свыше. Мужчину на мгновенье смутило сказанное им вслух, поскольку он редко позволял себе думать о чём-то подобном. Но так любил говаривать один человек, что спустя много якум стал ему если и не другом, то надёжной опорой, всегда поддерживающей мальчика на его пути становления тем, кем он являлся и по сей юби, и он сдержанно улыбнулся этим словам, давно уж унесённым северными ветрами далеко прочь. — Любопытно, до сих пор ли вы так считаете, учитель? — озвучил он ещё одну всплывшую в голове мысль, наблюдая за развевающимися на ветру полами накидки и тёмно-рыжими длинными волосами девушки. Её одежда и волосы, поддавшиеся власти ветра, будто безмолвно прощались с ним. И это последнее, что он увидел перед тем, как их обладательница окончательно скрылась за поворотом, намереваясь перейти на соседнюю улицу, где и располагалась таверна с отведённой ей на втором этаже угловой комнатушкой. — Пожалуй, стоит спросить об этом при встрече. Какое-то время он стоял на краю крыши в молчаливом одиночестве, слушая песнь бушующей стихии и прокручивая в голове те мгновения, когда он был рядом с той, которую желал и ждал всю свою сознательную жизнь, пускай она его, возможно, уже похоронила или вовсе забыла. Он не знал этого наверняка и предпочитал просто не думать об этом, возвращаясь к счастливым временам и отбрасывая прочь всё лишнее и тягостное. Его согревала одна лишь мысль, что она по крайней мере жива и здорова, ведёт полноценный, насколько это было возможным для неё, образ жизни, и в нём теплилась крохотная надежда на то, что он когда-нибудь сможет предстать пред ней лицом к лицу, услышать её голос, взять её за руку, насладиться ароматом её волос, ощутить её нежные прикосновения… Вдохнув напоследок полной грудью леденящий воздух, мужчина в чёрном плаще понял, что здесь ему более делать нечего и решил вернуться к себе, отдохнуть хоть какое-то время, покуда в его персоне не появится нужда. Но сделав пару шагов в нужную ему сторону, он не смог побороть терзавшее его любопытство и громко произнёс — не так громко, чтобы потревожить покой спящих, но достаточно, дабы сквозь свист ветра его смог расслышать притаившийся на соседней крыше нежданный гость: — Что ты здесь забыл, пацан? Ещё до того, как незваный гость выпрямился и явил себя во всей красе, порыв ветра донёс до слуха мужчины сдержанный невыразительный смех, как много ранее принёс ему стойкий острый запах крови и экскрементов — уже до боли знакомый и не оставляющий за собой никаких сомнений, кем являлся нарушитель его спокойствия. Худощавая высокая фигура в похожих, но менее опрятных, если не сказать грязных тёмных, одеждах, не переставая утробно хохотать сквозь плотно сжатые губы, плавно съехала на подошве сапог по обледенелой черепице и буднично, словно перешагивая возникшую на тропе лужу, перепрыгнула через короткий зазор между их крышами, постепенно сокращая дистанцию. Мужчина следил за каждым движением нарушителя его личного пространства, своеобразного ритуала, если можно так выразиться, и он непомерными усилиями старался сохранять свой разум очищенным, позволяя этому юноше объясниться… прежде чем того настигнет карающий гнев. И наблюдая на непривычно открытом, лишённом тёмной повязки, обезображенном лице приблизившегося недобрую неприглядную ухмылку, он всё больше убеждался, что не сможет сдерживать себя вечно и отсюда непременно уйдёт лишь один из них. — Да так, решил прогуляться в столь приятную ночь, не спится что-то, — играючи пожал плечами юноша, будто не замечая обращённого на него тяжёлого взгляда и поигрывания желваков на лице собеседника. Казалось, явившийся гость в этой жизни ничто не воспринимал всерьёз. Даже то, как он опустился на выступ покатой крыши и принялся беззаботно покачивать свободно свисающими вниз ногами, создавало иллюзию, словно они маленькие детишки, что забавляются на берегу озера, а не двое взрослых, погрязших в тёмных делах, с окроплёнными по локоть руками, душегубов. Недвусмысленно повернув голову в сторону давно уж как скрывшейся за зданиями девушки, паренёк невинно поинтересовался. — О, так вы с Рюки знакомы? Надо же, вот это совпадение… — Для тебя она Эрюкай’а, щенок, — холодно произнёс мужчина, оставшись неподвижно стоять на прежнем месте. Иначе, сделай он хоть один шаг, имелся риск преждевременного завершения разговора, а его всё ещё пробирало неразрешённое любопытство. — Избавь меня от своего шутовства и говори прямо — как ты меня нашёл и какова причина? — У-у-у, какие мы грозные, — губы гостя растянулись ещё шире, демонстрируя ровный ряд верхних зубов. — Впрочем, как мужчина, я могу тебя понять: видеть дорогого тебе человека в объятиях других мужчин и не иметь возможности самому коснуться её… даже просто заговорить… Это кого угодно взбесит не на шутку. Не так ли… Илай? Для мужчины последняя фраза не стала откровением: он уже заранее ожидал этих слов, иначе этого наглого юнца здесь попросту не было бы — за те десять якум, что мужчина возглавлял юго-восточный прецепторий Хигадеру, он не позволял ни единому человеку безнаказанно следовать за ним без его ведома, обученный чувствовать преследователя за версту и скрываться от погони во всём многообразии городских трущоб. И придя сюда ранней ночью, мужчина не чувствовал какого-либо присутствия — это ощущение явилось лишь ближе к рассвету, незадолго до ухода девушки: гость прибыл относительно недавно… или же названный мужчина того попросту недооценил, что крайне сомнительно. Так или иначе, а появление здесь именно этого парнишки не было чем-то неожиданным — он бы больше подивился, если бы это был кто другой: адъютанты, пускай и обученные профессионалы, действовали крайне предсказуемо, перемещаясь по известным мужчине маршрутам — ни один из них и рядом не лежит с этим местом. — Так она всё ещё помнит обо мне, — уняв разыгравшиеся нервы, ровно произнёс он после глубокого вздоха. Его переполняли одновременно давящие и тёплые эмоции. — Боги, и она рассказывала об этом тебе. Насколько же вы успели сблизиться за столь короткое время? — Хо-о, так это правда? — Илай так и думал: все эти плутовство и беззаботность были лишь игрой, дабы занять ведущую позицию в разговоре. Юноша сам не ожидал, что его догадка окажется верной, что брови, пускай и на мгновенье, поползли вверх, а глаза округлились. Но мужчина был вынужден отдать тому должное: гость быстро взял себя в руки и привычно сверкнул хитрой ухмылкой. — Хм, что ж, раз ты именно тот, кто раскрыл этот прекрасный цветок… — Ухмылка паренька ширилась пропорционально хмурящемуся взгляду мужчины. — Смею заверить, что наши с ней недолгие отношения носили исключительно плотский характер, тебе не о чем беспокоиться. Весело щёлкнув пальцами, словно поймав вылетевшую было из головы мысль, тот спешно добавил: — А ты не хочешь спросить, как я ко всему этому пришёл? И самое главное, к чему ещё привели меня полученные знания? — Где твоя повязка, Иллиан? — не поддался на провокации Илай и резко сменил тему. — Мне казалось, твои ожоги не выносят прямого контакта с воздухом. Ну или ему так казалось… — Как мило с твоей стороны поинтересоваться моим самочувствием, — юнец озорно склонил голову набок, отчего спадающие на левую часть лица отросшие волосы ушли в сторону, открывая взору безобразное, налитое кровью с оттенком желтизны глазное яблоко, окружённое покрасневшим участком сморщенной, будто с покоящимися внутри неподвижными червями, кожи. — Да, они всё ещё пощипывают, а порой ещё и дёргает мышцы, но ничего критичного — я ношу повязку больше из эстетических соображений, и в столь освежающую погоду было бы великим грехом не дать коже немного подышать. В дополнение к словам, тот ладонью отвёл левую часть волос на загривок, ещё сильнее обнажая опалённую плоть на левом виске и большей части щеки. Помимо приковывающего внимание шрама всё его лицо выглядело не лучшим образом: осунувшееся, бледное, поросшее грубой густой щетиной, что заканчивалась аккурат, где начиналась опалённая плоть — Илаю с великим трудом давалось осознание, что перед ним тот самый сопляк двадцати якум отроду, а не побитый жизнью муж под сорок. — К тому же, я ведь просто красавец, ты не находишь? Мужчина лишь слегка поморщился, когда Иллиан взорвался свежей порцией смеха. «У него определённо не всё в порядке с психикой», — невольно всплыла мысль в голове Илая, отчего он, по какой-то необъяснимой причине, поддался праздному настроению юноши и мягко уселся рядом, в такт ему свесив ноги над пропастью. Он попросту растерял весь былой гнев и сейчас в нём преобладало одно сочувствие с толикой отвращения. — А вот где моя повязка — это очень, очень хороший вопрос, пять баллов, — отсмеявшись, продолжил тот как ни в чём не бывало. Нет, его голос даже сделался чуточку глуше, придавая речи большую осмысленность, нежели мгновением ранее. — Скажем так: твой старый, во всех смыслах, приятель Арно повёл себя крайне невежливо, когда я надумал навестить его этим вечером и задать парочку вопросов… — Что это значит? — осмысливая самые разные предположения, осторожно спросил прецептор. Ответом ему послужила поднесённая ко рту оголённая левая ладонь, по внутренней стороне которой юноша со сладострастием прошёлся языком от ребра до самых кончиков каждого из пальцев. От внимательного взора мужчины не ускользнули засохшие бурые разводы на коже и пара ссадин на костяшках, что обычно остаются после пары-тройки хороших ударов кулаком. Пояснения были излишни. — Он ещё жив? — стараясь сохранять хладнокровие, равнодушно спросил Илай. — А это важно? — с лёгким оттенком разочарования ответил Иллиан вопросом на вопрос. — Нет, — честно качнул он головой, затем уточнил, — но Арно был ценным человеком, которые мне сейчас необходимы. — Ну да, — пожал плечами юноша, не то отвечая на первоначальный вопрос, не то соглашаясь с его последним утверждением. — Не то что я, который уже чёрт знает сколько недель пляшет под чужие дудки, постоянно стягивая всеобщее внимание на себя, тем самым позволяя тебе преспокойно наживаться не только на мне, но и на горожанах. — Тот на мгновенье задумался, что даже лицо невольно начало хмуриться, а глаза сужаться. — О да, уж этот дряхлый мудак куда как ценнее человека, от которого теперь буквально зависит твоя ёбаная жизнь. — Смелые речи, пацан, — поняв, что «обмен любезностями» благополучно завершился и они наконец перешли к прямой конфронтации, прецептор вцепился пальцами в каменный выступ на котором сидел, словно готовясь избежать случайного падения… в связи с чем угодно. Теперь что-либо предугадать не представлялось возможным: он так до конца и не понял, с какими намерениями этот крысёнок к нему явился. — Переходи уже к сути, я не намерен сидеть здесь вечность. — Наркотики. — Илай предполагал подобное направление, но всё равно это единственное слово прошлось по его спине пробирающим до костей холодком. «Сколь много он знает?» — задавался он единственным резонным вопросом, пока Иллиан продолжал говорить. — С самого начала «Поцелуй небес» был твоим предприятием. Ни городской совет, ни ополчение оказались не при делах, что меня крайне удивило. Пока они использовали наркотик как один из важнейших ходов для очернения противника — ты попросту стремился загрести как можно больше бабла. Благополучие города? Восстановление справедливости? Ты вертел всех и вся на кукане с самого начала — ты обеспечивал себе безбедное существование всеми доступными способами. Мужчина с холодным рассудком выслушивал обвинения в свой адрес не поведя и бровью. Его интересовало лишь одно: какой ещё информацией тот владеет. Для достижения своей цели он готов был снести любые слова, как бы омерзительно они ни звучали. — И знаешь, что самое забавное? Едва Иллиан начал подниматься на ноги, Илай последовал его примеру, подобно отражению в зеркале, что он однажды видел в покоях своего господина. Юноша скрестил руки на груди — мужчина повторил жест до мельчайших деталей. Невзирая на то, что один говорил, а второй слушал — они оба просто ждали повода, мимолётного намёка, едва уловимую команду, чтобы вступить в схватку. Но оба словно исполняли некий ритуал, что не позволял им прервать священный процесс, именуемый беседой, отчего паренёк старался говорить ровно, отчеканивая каждое слово до идеального выговора, как если бы колдун из сказок неверно зачитал заклинание и таинство не свершилось. — Я не мог правильно сложить эту мозаику даже после весьма продуктивной беседы со стариком. У меня не укладывалось в голове — зачем? Зачем человеку твоего уровня и твоих способностей это нужно? У тебя нет каких-то особых стремлений, насколько я смог понять. У тебя нет каких-то других талантов, чтобы желать занять новое место в социуме. Да было достаточно прочесть это в твоих глазах — тебе нравится то, что ты из себя представляешь сейчас, нравится держать в железном кулаке этих идиотов и нагонять страх на окружающих. Ты не ведаешь другой жизни. Но целенаправленно рушишь опору под собственными ногами. Всё то, что делает тебя тобою… ты хочешь это уничтожить. Для этого ты держишь меня поблизости, практически не ограничивая. Как бы ты ни бранился или грозился — ты буквально позволяешь мне делать то, что я делаю. Зачем? Признаюсь, я не задумывался над этим вначале, поскольку был крайне обеспокоен другими вещами… и другими людьми. Я считал тебя таким же надутым дураком, что не видит дальше собственного носа, отчего мне удавалось продвигаться к своей цели, шаг за шагом, периодически оступаясь, но тут же выравнивая равновесие, несмотря ни на что. Ты не мог не заметить, что я постепенно начал гнуть свою линию, вставляя палки в колёса не только совету, но и вашему хвалёному сопротивлению. Почему ты не остановил меня? У тебя было множество возможностей. У тебя всё ещё есть козырь против меня. И тебе стоило лишь напомнить мне об этом, как у меня не осталось бы другого выбора, кроме как подчиниться. Навевает единственным выводом: тебе это не нужно. Тебя устроит любой исход этого конфликта, даже если здесь камня на камне не останется… Иллиан коротко выстучал пальцами по плотной ткани своего плаща одному ему ведомый ритм, затем осторожно сместил голову чуть в сторону, недвусмысленно указывая взглядом прецептору за спину, стараясь, чтобы движения не были чересчур резковатыми, дабы ненароком не спровоцировать собеседника раньше положенного. — Я и подумать не мог, что когда старик назвал твоё имя, ты окажешься тем самым, о ком она говорила. Сперва счёл это банальным совпадением — мало ли людей с похожими именами? Но мир удивительно тесен, братишка. Блядский мир пиздец как тесен. И ебать мой изуродованный черенок в самых извращённых позах — это многое проясняет. Конечно, что же ещё может подвигнуть мужика поступать как конченный даун? Кто родоначальник всех мужских бед? Разумеется, куда же без баб-то, а? Блядь, ты не представляешь, насколько мне сейчас смешно. Мы с тобой, мы оба столько дерьма хлебнули, творили то, отчего спать по ночам невозможно… Ради чего? Я тебя, блядь, спрашиваю, ради чего вся эта хуйня?! Ладно я дебил, что вляпался во всё это не по своей воле, вынужденный вытаскивать эту мелюзгу из любого дерьма, в которое только вляпается её маленький тощий зад. Я готов изничтожить всякого, кто хоть на шаг приблизится к моей девочке с недобрыми намерениями, но лишь потому, что на кону моя сраная жизнь. Но ты… Ха-х, нет, нет-нет-нет, ты шагнул ещё дальше. Ты готов обречь аж сотню тысяч невинных жизней на самую ужасную участь… Ради чего?! Ради рыжей пилотки какой-то зверодевки? Которую ты просто когда-то трахал. Да… а после её трахал я. И тебя это бесит. Вот за что ты меня люто ненавидишь, ведь так? Самая никчёмная причина из возможных! А теперь ею и вовсе наслаждается каждый имеющий при себе должное количество монет отброс в этом блядском… Удар кулаком, прервавший страстную речь Иллиана, вышел столь силён, что юноша полетел камнем вниз, не сумев удержаться на тонком и скользком ото льда выступе. Илай пожалел о содеянном в то же мгновение, но лишь из-за практических соображений — этот малец был ему нужен, как он это ни старался отрицать. В душе же закралось краткое удовлетворение, но его было недостаточно, чтобы смыть с себя всю ту грязь, что на него посмело вылить это животное. Заслуженно или нет — не имело значения. Он не позволит ни одному человеку так говорить о ней, в особенности такому ничтожеству. Его терпение достигло своего апогея. Немного отойдя от гневного возбуждения, мужчина опомнился и приблизился к краю выступа, намереваясь поглядеть, цела ли ещё эта ошибка богов или же разбилась насмерть… — С-сукин!.. — прорычал прецептор, рефлекторно прикрывая ладонью прожжённые острой болью глаза. Этот «сукин сын» мало того, что остался невредимым от падения на удачно подвернувшийся массивный сугроб снега, так ещё успел скатать снежок и довольно метко запустить прямо в лицо выглянувшей сверху фигуре. Ослабив на мгновенье бдительность, мужчина сам оступился на скользящей поверхности и отправился вслед за Иллианом. Его падение сопровождалось бодрым заливистым смехом распластавшегося на сугробе юноши. — Спятивший никчёмный ублюдок, — прошипел Илай, когда зрение вернулось в норму и он осознал, что всё ещё жив, ощущая морозное покалывание всей задней частью тела: мужчина угодил в соседний сугроб, коих тут, на удивление, собралось немало. Недавняя вьюга таким вот незамысловатым образом напомнила о себе. — Ты хоть понимаешь, что это был бы конец? — Думаешь, я позволил бы себя ударить, имея хоть малейшие опасения за свою жизнь? — равнодушно кинул Иллиан, стряхивая с одежды комья липкого снега. Его смех канул в лету так же внезапно, как и начался, и он вновь смотрел на Илая невозмутимым, смирительным взглядом. — Ты слишком серьёзен, следует быть проще. — О, как же ты сейчас прав, — процедил сквозь зубы начавший распаляться вновь мужчина, разгоняя ступнями мешающий передвижению снег. — Я слишком долгое время был серьёзен, постоянно заботясь обо всём и не позволяя себе даже короткой передышки… Голос Илая ничуть не дрогнул, когда он кинулся на сидящего в сугробе Иллиана, ловко выкинув вперёд руку с разжатой кистью, намереваясь на сей раз ударить того ребром ладони. Юношу спасли исключительно сверхчеловеческие рефлексы, позволившие ему в последний миг извернуться и кубарем откатиться в сторону, оставляя за собой глубокий снежный след. — И сейчас я просто разобью твою дрянную рожу — куда уж проще, верно? — с недоброй улыбкой заключил прецептор, выдёргивая руку, ушедшую по локоть в снег. — М-м-м, потакание своим эгоистичным низменным инстинктам, — протянул спешно поднявшийся на одно колено Иллиан. — Даже если они принесут ущерб более возвышенным целям?.. — И его лицо озарила довольная ухмылка. — Какая прелесть, у меня аж встал от твоей решимости. Ну давай потанцуем, коли так настаиваешь. «Учитель… для чего всё это?.. Зачем это делают с нами?..» Женщина в чёрных одеяниях на мгновенье обернулась лицом к юноше, с материнской теплотой заглянула ему в глаза, но тут же вернулась к созерцанию красот вечернего города, так и не проронив ни слова. Сидящий рядом на уступе одной из самых высоких башен Хигадеру молодой мужчина в похожей одежде не задавался вопросом, что они с учителем забыли в таком месте и старался принимать любые её прихоти как должное. Эта женщина — та, что лишила его дома, и вместе с этим та, что спасла его от куда худшей участи — предоставила ему простой выбор: сгнить в подземелье за грехи родителей или искупить их, примкнув к «чёрным плащам». Обычно они не брали уже подросших детей, что старше двенадцати, но женщина убедила своего господина, что мальчик обладает полезными талантами и его ещё можно "воспитать" должным образом. «Если ты задаёшь подобный вопрос, — наконец молвила она с печальной улыбкой на устах, провожая глазами уходящее на покой рыжее светило, — значит, ты всё ещё не принадлежишь им полностью». «Кому?» Женщина мягко коснулась пальцами своей наплечной повязки с вышитыми на ней белыми нитями черепом с торчащим из него кинжалом. Дальнейшие пояснения не требовались и юноша лишь молча кивнул, пускай ответа до конца на тот момент и не понимал. «Вся наша суть — действовать, не задавая ненужных вопросов, — продолжила она отстранённым тоном. — Исполнять приказы, не задумываясь над их целесообразностью. Не считаясь ни с какими моральными нормами и философскими дилеммами, руководствуясь исключительно поставленной задачей. И для этого требуется уничтожить любые возможные связи человека с миром, как внешним, так и внутренним. Управляющая городом знать не одно поколение положила на то, чтобы достичь желаемого результата, ища идеальную формулу учения и воспитания, чтобы иметь в подчинении исключительных, выполняющих любой приказ беспрекословно людей. Методика до сих пор не идеальна, как ты мог заметить, но периодически даёт нужные результаты». «А что будет, если ты не покажешь должный результат?» — осторожно спросил юноша. «Если колос оказался поражён — его срезают и выбрасывают, — прямо ответила женщина. У подопечного от сих слов на мгновенье закружилась голова, но та заботливо придержала юношу за плечи, не позволив ему сорваться, и более мягко добавила. — Именно поэтому самое важное: внушить им то, чего они от тебя и ждут. Если есть что-то важное, дороже собственной жизни — спрячь это глубоко в сердце и никому не раскрывай. Будь стойким, не бойся и не выказывай слабостей. Поверь, это проще, чем кажется на первый взгляд». «Учитель…» Его глаза невольно увлажнились: это был первый раз, когда хладнокровный, не знающий жалости и сострадания учитель сейчас говорил с ним открыто, выражая, казалось, уже канувшие в небытие эмоции. Юноша впервые ощутил, что рядом с ним женщина, подобна его умершей матери… и той девочке, о которой он не переставал думать. Как она плачет, хороня его в собственном сердце. И в какой-то момент молодой человек и впрямь почувствовал себя мёртвым. Продолжала жить лишь плоть, но его чувства, эмоции, желания… его душу — всё это забрали. И заменили долгом. Долгом защищать господ. Долгом оберегать город и его жителей. Долгом отказа от всего, что делает тебя человеком. Ведь это то, что делает тебя слабым. Ты не можешь быть слабым. У тебя нет такого права… — У меня… есть это право… — вырвалось из уст Илая вместе с паром, пока он жадно глотал воздух жгучими лёгкими. — Да… есть право… — Что ты… там бормочешь?.. — прозвучало где-то рядом надрывное шипение Иллиана. — Пошёл… ты… На развороченный снег от утробного кашля слетело несколько алых капель. Две помятые, с множественными синяками, ссадинами и кровоточащими лицами мужские фигуры лежали плечом к плечу поверх взрыхлённого снега в ближайшем от места их недавнего падения переулке. Их кулачный бой шёл куда дольше, чем оба могли предположить. Оба вкладывали в свои движения всю возможную мощь, отчего ни один из мужчин не избежал травм: Илай сплёвывал алую слюну от кровоточащей десны — ему повредили передний зуб; Иллиан зажимал ладонью кровоточащий разбитый нос и шипел сквозь зубы, кляня начавшую опухать щеку. А уж на телах и вовсе не осталось живых мест — оба умело работали не только руками, но и ногами, щедро одаривая друг друга пинками в грудь, живот… и даже пах, пускай намеренно туда никто не целился. — Сейчас бы пивка дёрнуть, — на удивление бодро озвучил свою, вероятно, главную в этот момент мысль Иллиан. — Милое дело. Илай болезненно поморщился от столь неуместного в подобной ситуации высказывания недавнего противника, но, прислушавшись к себе, неожиданно для себя произнёс: — Да, я бы тоже не отказался выпить. — Тогда в кабак? — с теперь уже воистину неуместным дружелюбием предложил приподнявшийся в локтях юноша. — Я угощаю, мне как раз подкинули деньжат. — Всё закрыто, гений, — невольно хохотнул от такой наглости прецептор и подался вперёд, скрепя застоялыми суставами. — Ещё слишком рано. Илай потряс головой, приводя пьяно плывущие мысли в порядок. Обернувшись на Иллиана, он не встретил в его взгляде какой-то агрессии и ненависти: юноша взирал на него чистым незамутнённым взглядом, подобно ребёнку, что разглядывал заинтересовавшую его вещицу. Это сбивало с толку и вынуждало переосмысливать реальность, сомневаясь во всём, что произошло. Мужчина так до конца и не понял, почему решил произнести именно это, но о сказанном вовсе не жалел: — Да в пекло всё… Идём, у меня кое-что припрятано из спиртного на особый случай. Чувствую, это он и есть.Конец интерлюдии