Наследие богов

      Так тепло. И мягко. Неописуемое блаженство. Мои мысли, чувства и ощущения растворялись в этой сплошной божественной нежности, окутывавшей моё грешное, не заслуживавшее и частички подобного счастья тело. Что-то побеспокоило меня, и я невольно дёрнул конечностями в попытке отогнать… что бы это ни было. Не более чем мимолётное наваждение. Мне здесь ничто не угрожало. Мне ничто не могло угрожать в столь уютном и безопасном месте. Ведь я знаю, что оно оберегает меня. Заботится обо мне. Оно любит меня, каким бы ничтожеством я ни являлся. В глазах оного я всегда любим и желанен. И это не могло не вселять в меня чувства искренней благодарности и желания остаться с оным навсегда. Никогда не покидать это место. Ведь там, снаружи, притаилось нечто неизведанное. А неизвестность всегда страшит. Нет, я хочу пробыть здесь вечность. Вечность в окружении любви, заботы и безопасности.       Но некогда зародившееся беспокойство внезапно вернулось. И на сей раз я почувствовал чью-то хватку на своей ноге. Я попытался пнуть обидчика, но моя сила не чета этому существу, и оно будто бы этого и не заметило. Вместо этого вторженец медленно, но напористо потянул меня на себя. Туда, откуда прорывался свет, тревожащий уютный комфорт темноты. Непонятно почему, но мне хотелось тянуться ко тьме — свет пугал, от него тянуло неприятным холодком, когда как во тьме тепло и приятно. Я подумал было ухватиться за что-то, но вокруг сплошная гладь. Пальцы скользили по неровным стенкам нечто, вроде тоннеля, и я только сейчас осознал, до чего же они скользкие. Как и я сам. До сей поры я даже не задумывался над этим, но тянущий из света воздух вмиг обжог кожу, и та сразу же покрылась некоей морозной плёнкой, как если бы я искупался в одежде в ноябре и уселся обсыхать на берегу прямо так, не раздеваясь. Я невольно разрыдался, моля вторгшегося в мой дом чужака оставить меня в покое, не забирать меня, не отнимать у меня то, что я люблю всем сердцем, и что в ответ любит меня. Но мой голос не достиг ушей этого существа.       Даже сквозь плотно закрытые веки яркий свет умудрился обжечь глаза, но мне было что ответить негодяю — я истошно, ведь теперь меня ничто не сдерживало, завопил, слабо подёргивая конечностями в тщетной попытке дать хоть малейший отпор. Но всё оказалось бесполезным — тот, кто выдернул меня из моего тёплого и любящего рая, держал моё тело за спину, и мои конечности попросту не дотягивались, раз за разом сотрясая пустой воздух. Мне холодно. Мне слизко. Мои глаза болели от света. Как бы сильно я ни щурился, мне не укрыться от него. Что за ужасное место? Верните меня обратно!..       — Мои поздравления, господин, это девочка.       Плача и брыкая конечностями, до моего слабого, но уже начавшего разбирать внешние звуки слуха донёсся чей-то хрипловатый мужской голос. А следом за ним последовала мимолётная, более походящая на укол, боль в области живота.       — До чего же бойкая девочка — это хороший знак. Дорогая, только взгляни, какая у нас прекрасная дочь.       — Где… моя малышка? Дайте мне… мою малышку.       — Как только оботру дитя, госпожа.       Дочь… Дитя… Оботру… Что? Что здесь происходит?..       Но додумать мысль мне не дали распространившиеся по телу ласки от тёплой, окружившей меня влаги. Меня погрузили в воду, и я моментально забылся от всех невзгод, наслаждаясь этим поглаживающим ощущением. К ним также присоединились и другие, более щекочущие, но не менее приятные — полагаю, меня омывали от всей этой крови и слизистой… что-то там, каковой обычно покрыты младенцы после родов. Ведь иного ответа я не находил — я только что пережил первое появление на свет. Я чёртов младенец. Не скажу, что с лёгкостью принял всё происходящее: оказаться в шкуре новорождённого — очень странно и, возможно чуть-чуть, омерзительно. Но поминая прошлые трипы, этот мне теперь казался даже каким-то… интересным? Понять бы ещё, кто я сейчас. Мысли расплывались вместе с омывающей меня водой. Поразительно, что я способен мыслить вовсе — быть половозрелым мужиком в теле новорождённой… эм, девочки? Произнеси я подобное просто в слух, и за мной наверняка бы уже выехали некие уполномоченные товарищи, чьё имя нельзя называть.       — Кэролин, как ты себя чувствуешь? Выглядишь нездоровой. Может, тебе стоит сперва отдохнуть?..       — Н-нет… малышка… хочу п-подержать… нашу дочь… п-пожалуйста.       — Как скажешь, родная моя, не могу же я отказать матери моего ребёнка. Шогу, вы закончили?       Шогу?.. Старик Шогу?.. Хранитель владений Ванбергов и учитель Сири?!       Проклятье, тело вновь сковало холодом — меня вытащили из уютной ванны… или чаши, не знаю, мне всё равно. Но хоть завернули в мягкую толстую ткань, и я постепенно отогрелся. Я плавно покачивался в чьих-то крепких руках, пока меня куда-то несли. Это руки старика Шогу? Чёрт, сколько же я его не видел. И ведь даже соскучиться успел. Хочется взглянуть на его старческое лицо, но веки будто стали неподъёмными и намертво склеились между собой.       — Держите, госпожа. Осторожней, придерживайте головку… вот так, замечательно…       Приложив недюжинные усилия, мне таки удалось приоткрыть глаза, на что те вновь отдались жгучей болью. Удивительно, но после долгого времяпрепровождения в кромешной тьме даже тускловатые огни настенных светильников и расставленных поблизости свечей казались мне нестерпимо яркими. И поддаваясь боли, я снова разрыдался… верней, разрыдалась девочка, но понять, чувствует всё это она или я… или оба — безнадёжная затея. Я лишь ждал, пока это всё закончится… ну и, конечно, наблюдал за происходящим, как зритель в кинотеатре. А посмотреть было на что.       — Она… и правда чудесная, дорогой. У неё твой воинственный нрав.       — Да, любовь моя, нам с ней будет несладко. — Оба голоса сдержанно расхохотались. — Зато у неё твои глаза… С такой мамой она непременно вырастит красавицей.       В этом квазисредневековье, по понятным причинам, не водились фотографии, а живописные картины я никогда толком и не рассматривал, хотя в своё время достаточно нагулялся по поместью Ванбергов. И посему, едва моё зрение смогло сфокусироваться на обращённом ко мне женском лице, из меня чуть не вырвался восхищённый вздох. Хотя, он так и так бы не вырвался, ведь я не управлял этим телом, как мне изначально показалось — то лишь остаточные ощущения давно уж прошедших событий, и я на них ожидаемо не мог влиять. Только смотреть. И я смотрел. Завороженно разглядывая прекрасную женщину. Невзирая на изнеможённое и взмокшее после родов лицо и заметные морщинки, красноречиво говорившие о возрасте, женщина тем не менее обладала естественной красотой, которую при всём желании невозможно было бы скрыть. А та теплота и любовь, коей были наполнены её изумрудные, блестящие от слёз глаза и вовсе делали её похожей на настоящего ангела. Такого, какими их было принято изображать в нашем мире: светловолосые, изящные, с некоей божественной аурой, струящейся из их тел. Я чуть было ошибочно не принял её за Сири, разве что значительно подросшую… и с грудью, к которой так и норовило прижаться моё тело. Тьфу, тело маленькой Сири, конечно же. Сомнений не было — это её мать. Даже если бы не поразительная внешняя схожесть, я бы понял это уже по тому, как она смотрела на своё дитя, как обнимала его, прижимала к себе и что-то беззвучно, но нежно нашёптывала одними губами — весь её вид кричал о том, что самочувствие женщины далеко от приемлемого, но она продолжала укачивать на руках рождённую малютку, совершенно не думая о себе.       Интересно, столько же счастья было в глазах моей матери, когда я появился на свет? Мы с отцом никогда не заговаривали на эту тему. Он вообще не мог слышать что-либо о маме из моих уст. Я полагал… да и до сих пор частичка меня думает, что он винил в её смерти меня. И то, что я одним своим видом напоминал ему о ней, делало ему больно, а уж ещё и слышать о покойной от её убийцы — думаю, это было выше него. И я думал, что злюсь именно из-за этого. Что незаслуженно сносил такое отношение к себе. Но так ли оно незаслуженно? Сколько ни обдумывай, а уверенного ответа, хоть какого-то, у меня не выходило. И вся эта злость со временем просто улетучилась. Забылась. Вернее, забылись её причины. Осталось лишь интуитивное пренебрежение, не носящее в себе ничего, кроме пустого, кажущегося беспочвенным, раздражения. Блядь, всё же сложно думать о чём-то таком, когда тебя так приятно покачивают и со всей возможной любовью прижимают к сердцу. Которое с ускоренным темпом постукивает и ощущается всем моим телом. Слова могут быть наполнены ложью, но сердце — никогда…       — Дорогая, не нужно так перенапрягаться, ты ведь и без того устала. Лучше поспи, за малышкой есть кому приглядеть… Ну же, любовь моя, позволь Шогу забрать ребёнка… Дорогая?.. Кэролин?..       Окружённый материнской заботой и любовью, я не сразу заметил тревожные перемены. Сердцебиение… Его больше нет. Вернее, я не чувствую его. Поскольку теперь моё тело на некоем отдалении от груди женщины. Словно устав держать меня, её руки, вместе со мной, опустились на одеяло. Я лежал на животе женщины, её руки свободно лежали по бокам, более не касающиеся ткани моих пелёнок. Я с грустью поднял на неё взгляд и требовательно захныкал, требуя покачать меня ещё. Но её голова безмятежно висела лицом вниз, упираясь подбородком в грудь. Она… ведь просто задремала, правда? Рождение ребёнка весьма утомительное занятие. Женщина, лишившись сил, попросту уснула в столь спокойной и радостной обстановке и набирается сил. Чтобы по пробуждению вновь взять любимую дочурку на ручки, покормить, покачать, рассказать весёлую или не очень сказку, спеть любимую песенку, какую ей наверняка пела в детстве её мать. Ведь это не то, о чём я подумал, правда? Прошу… скажите, что это не…       — О боги, нет… Очнись, Кэролин! Кэроли-и-ин!!!       — Учитель, а это что?       — Этот сорт зовётся Гоуэн Як’ер, дитя. Что, полагаю, буквально можно перевести как «драконий хвост».       — Какой красивый…       — Красивый. Но лучше его не трогать — кожный зуд впоследствии замучает, хе-хе-хе.       — Ничего смешного, учитель! А-а-а, я ведь коснулась его пальчиком!       Что здесь происходит? Мама… то есть, госпожа Ванберг, куда она исчезла? Всё просто оборвалось. Последовала короткая, ослепившая взгляд и кольнувшая прямо в мозг вспышка чистейшего белого света — и перед глазами внезапно возникли смутные, но постепенно становившиеся всё более отчётливыми и насыщенными красками очертания цветочной полянки. Нет, подождите, вот картинка бегло смещается чуть выше — хозяйка этого тела оторвала взор от причудливой формы коричневато-зелёных цветов и посмотрела куда-то поверх них, — и это оказывается обделанная стеклом просторная оранжерея с ровными прямоугольничками засеянных цветами и растительностью участков. Не будучи фанатом прогулок на свежем воздухе и любованием природой, я лишь единожды выбирался на просторный задний двор особняка Ванбергов и стеклянное сооружение наблюдал исключительно издалека, когда садился передохнуть на первую подвернувшуюся каменную лавку… пока искал, где принимают ванные процедуры молоденькие служанки, но не об этом речь. И сейчас мне довелось наблюдать живописный природный уголок непосредственно, пускай и в виде воспоминаний чёрт знает какой давности.       Впрочем, исходя из размеров попавших в «ракурс» детских ножек и ручек, полагаю, Сири сейчас не более пяти-шести лет, может и меньше. Она уже довольно связно общается с Шогу, чрезвычайно шустро перебегает от одной клумбы с цветами к другой, всюду суя свои маленькие ручонки, на что старик едва поспевал реагировать, каждый раз предупреждая, что трогать можно, а что не следует. На мгновенье я краем глаза заметил её отражение в ближайшем стекольном покрытии стенки. Забавно, а она не сильно-то изменится к четырнадцати годкам: щёки лишь слегонца пухленькие — вероятно, служанки серьёзно следили за её питанием, что детская естественная полнота начала сходить на нет уже к столь раннему возрасту, — то же целеустремлённое и гордое выражение лица, при этом такое же по-детски наивное и доброе, а любовь к более простецкой, но практичной одежде прослеживается уже сейчас, исходя из надетого на девочке светлого, без изысков платьица и… нет, мне не показалось — а ноги вовсе были босые. Как и голову украшали разве что подвязанные двумя распускающимися в стороны хвостиками пшенично-золотистые волосы.       Если представить эти хвостики в виде расправленных лебединых крыльев — малышка Сири куда как явственней матери будет походить на маленького ангела, снизошедшего с небес прямо на земную твердь, пропитанную исключительно мраком и чернотой. Но с каждым прикосновением этих гладких, лишь чуть заземлённых оголённых стоп, земля подле ног девочки словно сама начинала расцветать и играть яркими внеземными красками. Мне жутко захотелось обнять её. Прижать к себе. Словно заблудшему во тьме прокажённому, что тянется на свет, к чистому и непорочному образу в тщетной надежде на то, что эта чудесность сможет, пускай мнимо, но освятить его самого. Развеять тьму вокруг. Излечить покрывающие кожу язвы. Привнести в чёрную душу немного света, тепла и любви. И стать отчистившемуся надёжной опорой на его нелёгком, полным лишений и страданий пути.       — Неужто Сириен снова отлынивает от учёбы? Шогу, мой верный хранитель, я ведь неоднократно просил вас быть построже с нашей маленькой лентяйкой — она как лисёнок-плутовка, так и норовит куда-нибудь улизнуть.       Взгляд девочки дёрнулся в сторону и наткнулся на слаженную высокую мужскую фигуру в приоткрытом дверном проёме.       — Папа, ты вернулся!       Мне не удалось разглядеть, каким был лорд Гаррус Ванберг в момент её рождения — малютка Сириен, с момента открытия глаз, находилась в руках матери, — однако спустя пять или шесть лет у мужчины уже сложился образ потрёпанного временем человека, находящегося на грани эмоционального слома, но каким-то чудом всё же умудрившегося сохранить остаточный "огонь" жизни в глазах. Печаль, таящаяся в неискренней натужной улыбке, не сходила с его лица даже в момент приближения единственной дочери, бросившейся в объятия присевшего на одно колено любимого отца. Но эта печаль отнюдь не носила страдальческий характер, как мне показалось. Она являла собой жалкую тень давно минувших дней, всё ещё морозящих душу, но не приносящих сердцу ощутимой боли. Как оставленный давешним противником глубокий шрам, что давно зажил, но одним своим видом так и норовит пробудить былые чувства. Ведь иначе сердце бы так не стучало. Радостно. Прозвучит, наверное, глупо, но когда девочка обвила отцовскую шею, а в ответ её висок кольнуло грубой щетиной подбородка в момент неуклюжего поцелуя мужчины в детскую макушку — этих двоих окружила аура чистейшего беззаботного счастья. Потеряв горячо любимую, и скорей всего искренне любящую его в ответ, жену сразу после родов, мужчина тем не менее продолжал видеть её частичку в ребёнке, и это возвращало в его душу надежду и смысл жизни. Я видел нечто подобное… как жаль, что некоторые предпочитают заменять чувства любви и радости — горем и ненавистью.       — Отнюдь, господин, — старик кратким покашливанием нарушил воцарившуюся идиллию между возвратившимся откуда-то отцом и его дочерью, и мужчина, не переставая улыбаться, перевёл взгляд на него. — Мы сим юби рано закончили с уроками письма и чтения, отчего я решил, что не будет лишним совместить отдых и учёбу здесь. Юная леди уже выяснила, какие из наших растений трогать не следует… а также какие не следует есть сырыми.       — А об этом могли и прежде сказать! — насупилась… я? Чёрт, до сих пор непривычно, что моё… это тело мало того, что отвечает детским девчачьим голоском, так ещё и без моего участия. В общем, высвободившаяся из объятий отца Сири надулась, судя по напряжению в мышцах лица, и недовольно упёрла ручонки в бока. — На языке до сих пор горечь! Что вы за учитель?!       — Я рад, что вам здесь было весело в моё отсутствие, — добродушно усмехнулся под нос поднявшийся на ноги лорд Гаррус и любя похлопал меня… Сири по волосам.       — Пап, а ты надолго приехал? — подняла она голову.       — Не настолько, как хотелось бы, лисёнок, — грустно пожал плечами мужчина. — Через три эробы меня вновь ждут в Хигадеру, очередное совещание по делам насущным.       — У тебя постоянно дела! Мы так редко играем… — огорчённо скривила девочка моську. — О, придумала! А возьми меня с собой в этот ваш… Хихатеру?       — Хигадеру, глупышка, — кратко рассмеялся отец, но тут же сделал серьёзный взгляд. — Я правда хотел бы проводить с тобой больше времени, радость моя, но большой город довольно опасен для детей, особенно твоего положения. Да и дорога не такая уж близкая — я ведь тебя знаю, ты не усидишь целый юби в закрытом экипаже, а останавливаться посреди леса и того опасней. Только не плачь, маленькая моя. Знаешь, что? Я возьму тебя с собой, но когда ты немного подрастёшь, договорились? Наберись терпения.       В глазах и впрямь появилась размытость от наворачивающихся слезинок, однако ручонки неуклюже смахнули их рукавом и картинка стремительно дёрнулась вниз, затем также быстро вернулась на отца: хлюпнув носом, девочка согласно кивнула.       — Шогу, на сей юби занятия окончены — я забираю Сириен в своё распоряжение.       — Отрадно слышать это, господин, — старик с улыбкой поклонился.       — Итак, юная леди, — взяв дочь за ручку, мужчина направился к выходу из оранжереи, ласково спрашивая на ходу. — Чем желаете заняться в дальнейшем? Прокатиться на лошадках? Почитать книжки?..       — Давай навестим маму! — радостно воскликнула она.       — Вот так сразу? — заметно понизив голос, неохотно ответил он. — Может, лучше проведаем её ближе к вечеру? Пока солнце высоко — следует насладиться столь прекрасным юби.       — Пап, ты опять позабыл? — нахмурилась девочка. — Ныне её юби рождения! Нужно успеть нарвать ей во-о-от такенную кипу колокольчиков!       — Это правда, она очень любила… любит колокольчики, — пытаясь сдержать горечь в голосе, счастливо улыбнулся ей отец. — Ты молодец, что вспомнила — твоя мама всегда отчитывала меня, что я вечно забываю те или иные даты.       — И я тоже буду тебя отчитывать! — весело засмеялась Сири и погрозила ему пальчиком. — Плохой папа! Забывчивый папа!       — О, стыд и позор мне, грешному, я безмерно раскаиваюсь, — понуро опустил голову мужчина, делая нарочито грустную мину. — Что ж, тогда нам следует запрячь лошадей — лучшие колокольчики растут у того озерца в лесу неподалёку, помнишь? Ты ведь уже не боишься леса, правда?       — С тобой мне ничего не страшно! — воинственно подняла она кулачок.       — Прекрасно, тогда вперёд! — вторил ей лорд Гаррус, вознеся к небу кулак и героически выставив вперёд грудь.       И оба под руку зашагали по выложенной резным камнем дорожке широкой несуразной походкой. Словно эти двое — герои сказки, что шли к пещере, дабы одолеть злого и огромного дракона. Впрочем, возможно, настроение обоих и носило подобный характер. Я чувствовал эмоции одной лишь Сири, а детское сердце всё что угодно будет воспринимать как героическое приключение. И от этого мне самому стало на душе немного радостно.       — А-а-а-а-а! Р-Розалин! Розали-и-и-и-ин!!!       Однако, едва картина реальности вновь выровнялась и прояснилась после внезапной, как и в прошлый раз, обжёгшей глаза вспышки, а сознание прекратило так нещадно резонировать внутри черепной коробки и позволило мне сосредоточиться на представившемся мне зрительном образе, радость сперва сменилась лёгким недоумением, а спустя секунды, когда до меня дошёл характер увиденного…       — Г-госпожа Сириен! Что случилось?!       — Р-Розалин, я… я… я умираю!       И вот когда к этому театру абсурда присоединилась ещё и ворвавшаяся в покои маленькой леди служанка и встала посреди комнаты с ошарашенным лицом — меня окончательно прорвало на истерический смех. Разумеется, разносился он исключительно в моём разуме, ведь тело мне неподвластно. Но даже так, я просто не мог остановиться, представляя под эти вопли побледневшее лицо девочки-подростка, что обнаружила на своём ночном платье и перинах небольшие алые пятна. Мало того, так ещё и вытянувшееся лицо запыхавшейся Розалин лишь добавляло коликов в животе… если, конечно, у меня вообще есть мой живот, но надорвался я тем не менее будь здоров, что мне тотчас поплохело.       — Ох, госпожа, что же вы смуту наводите с утра пораньше…       — Р-Розалин, ч-что это?.. Я не… ч-че!..       — Успокойтесь, госпожа Сириен, — опомнившись, служанка присела на край кровати и приобняла меня… тьфу, её, дрожащую и напуганную. Я даже смог отчётливо почувствовать этот страх — в её голове крутилось лишь «кровь — это плохо; кровь — значит рана; от ран люди хворают и даже умирают», и ничего более она не соображала. Но девочка заметно расслабилась, оказавшись в тёплых объятиях Розалин, что заботливо приглаживала её взъерошенные пшеничные волосы. — В этом нет ничего страшного, это всего лишь естественная потребность вашего организма в очищении себя. Помните, мы уже вели беседы о том, как дети становятся взрослыми? Так вот, вы наконец начали становиться женщиной. Мы все через это проходим, вы скоро привыкните к возможному дискомфорту и необычным… ощущениям в области живота.       Ну это просто пиздец, по другому не скажешь. Как же меня прорвало, я и подумать не мог, что некоторые девочки могут воспринять, казалось бы, понятные и даже обыденные вещи настолько уморительно… Умирает она, блядь. Всё, выносите меня, я испустил последний дух! У-ух. Впрочем, если так подумать, то это в моё время подобные вещи ребёнок может «загуглить» уже лет в восемь, как только сможет сесть за компьютер с доступом в интернет. А вот ей-то откуда об этом знать, если только по рассказам тех же служанок? Мать, увы, её уже ничему научить и просветить не сможет. Запаниковала, обо всём забыла… Чёрт, я теперь чувствую себя конченой мразотой за свою реакцию. Не понять мне женской доли, чего уж там. Даже находясь в голове девочки-подростка, только-только вступившей в пубертатный период. И да, я всегда полагал, что крови должно быть гораздо больше… Вот оно как…       — Пройдёмте, госпожа, вам следует умыться и привести себя в порядок. Ну-ну, всё хорошо, я помогу вам подняться…       Думаю, это даже к лучшему, что я не могу оценить её вид со стороны. Сири всё ещё немного трясло, что оказавшиеся перед глазами ноги, босяком опустившиеся на каменный пол, неуклюже развело в стороны, едва она перенесла вес тела чуть вперёд, намереваясь встать с кровати. Неужто она настолько чувствительна и эмоциональна? Или ей так дурно с непривычных ощущений от её первой менструации? Ничего не понимаю. И, честно, не очень-то стремлюсь это понимать. Но не переживать за неё не получается, потому мысли невольно продолжают вертеться вокруг… этого. Тем более, что эти ощущения начали потихоньку, но передаваться и мне. Лёгкий озноб, рассеянность внимания… ну, это скорей всего от переживаний. А вот то, что творится пониже живота — я даже думать об этом не хочу. Будто тебя что-то медленно, малыми порциями, но поедает изнутри… чёрт, не знаю даже, как это возможно передать словами, что-то совсем непонятное… но мерзкое. Терпимо, но как обратишь на это внимание — становится тошно. Причём буквально: к горлу так и подбирается противный ком, но всё никак не дойдёт до своего логического финала. Но больше меня передёрнуло от чувства влажности между бёдер, когда служанка помогла девочке встать на ноги — что-то медленно поползло по коже вниз, стремясь к ступням. Ужас. Благословите все возможные боги того человека, кто изобрёл прокладки и тампоны, ради всего святого. Вот он истинный праведник и агнец божий, а не этот ваш Иисус Христос.       — Вот так, шажок за шажочком… С вами ничего плохого не происходит, не переживайте, госпожа…       Я с этой девчонкой начал медленно, но уверенно сходить с ума. Я раздавлен, и физически, и психически. Один лишь бог ведает, сколько раз я так скакал по временным отрезкам и что мне только не довелось видеть. Младенчество, детство, ранний подростковый период. И вечно с ней происходили какие-то неурядицы. Она прямо ходячее бедствие. Мне уже жаль её старика. И теперь ещё я оказываюсь в них замешен по уши.       Почему я это видел? Нет, не так. Зачем я это видел? С какой целью? Что я здесь делаю? Мысли путались от противоречивых чувств и ощущений, но я твёрдо уверен, что я здесь с какой-то конкретной целью. Да, у меня определённо была какая-то цель. Какая же? Думай. Вспоминай. Это всё, конечно, трогательно, но я здесь терял время. Если здесь понятие времени вообще уместно. Я в своё время достаточно посмотрел как аниме, так и телевизионных сериалов с подобными финтами про внедрение в чужое сознание — там время может растягиваться безмерно, что ты пробудешь здесь десятки тысяч лет, а там, в реальном мире, пройдёт лишь пара минут. Чёрт, это пугает ни на шутку. Нужно выбираться отсюда. Как только пойму, что я должен был сделать… и как, собственно, отсюда выбраться, блядь. В итоге всё закольцовано. Или я себя накручиваю? Ай, ебись оно в три проёба, м-мать!..       «Не шуми, небоскрёб. Можно подумать, не ты сам открывал эти "ячейки"…»       А? Этот голос… Да ну нах, неужели это…       «Змея подколодная?»       «Ты кого змеёй назвал, шлепок?»       «Наги, драть тебя во все неприличные места, где тебя только мотало?! Я без тебя был словно без рук!»       «Неужели ты, наконец, признал очевидное, червь? — усмехнулся голос. — Хорошее начало, мне нравится. Ладно, выбирайся уже из её памяти, озабоченный, мне ещё нужно сказать тебе пару ласковых».

***

      — Н-невероятно… Это…       — Вся её жизнь.       Я с трудом сдержался, дабы не протянуть руку к одному из парящих над моей головой пузырьков с быстро сменяющимися нечёткими образами. Наги предупредила меня, чтобы я не касался этих "ячеек памяти", если не хочу соединиться с ними и вновь стать очевидцем тех или иных событий. Признаться, мне вдоволь хватило и того, что я уже успел поглядеть. Ощущение, будто мы с ней теперь делим один разум на двоих…       Ну или на троих.       — А тебе обязательно было брать именно… этот образ? — с хмурым лицом буркнул я, покосившись на вставшую чуть поодаль напарницу.       Почему она выбрала именно её? За мою не такую уж и короткую жизнь через меня прошло достаточно людей, хорошо знакомых и не очень, разных внешностей и характеров. После того, как она вытянула меня из воспоминаний сюда… чёрт знает, что это за часть сознания, вокруг сплошное… ничто — я оказался средь черноты, при этом глаза не испытывали недостатка в свете, прекрасно видя ту же Наги или плавающие вокруг треклятые пузырьки. Нечто вроде подсознания, я думаю, а может что-то другое, на совершенно ином уровне, что человеческий разум просто не в силах постичь. Не важно. Едва я очутился здесь и восстановил ориентацию в пространстве, рядом обнаружилась…       Мама? Тьфу, конечно же нет, чёрт возьми. Я уже пересёк ту черту сумасшествия, когда мой мозг уже ничем невозможно удивить, и я мог сохранять трезвость мыслей в любой ситуации. Кто это мог быть ещё, кроме Наги? Её холодный и… жутковато неотрывный, как у настоящей змеи, взгляд надменно разглядывал меня, будто примеряясь, с какой части тела меня будет проще всего начать поедать. Но следует признать, когда этот не враждебный, но убийственно опасный взор исходит из этих прекрасных небесно-голубых глаз любимой всем сердцем женщины с ровными спадающими на плечи золотисто-пшеничными волосами — кожа невольно покрывается мурашками, а голова стремится вжаться в плечи, словно ты шкодливый провинившийся ребёнок. Сердце наливается чувствами вины, счастья и гнева, и столь ядрёная смесь выжигает грудь дотла.       — Я решила, что этот будет тебе наиболее приятен, — кокетливо, с заметными оттенками злорадства протянула Наги, занеся тоненькие ручонки за спину и невинно склонив голову набок. Не взрослая женщина, а прямо девочка-одуванчик средь ягодного поля, только корзинки не хватает. — Что такое, Ильюша? Не стесняйся, можешь и обнять мамочку, если уж так хочется… Или же ты хочешь нечто чего-то… иного?       — Завались… хватит молоть чушь, — отмахнулся я от неё, с трудом сдерживаясь от того, чтобы начать брызгать ядовитой слюной во все стороны. Она просто провоцирует тебя, парень, успокойся. Не забывай, ей всё ещё нужно твоё тело — не удивительно, что она использует любую возможность, дабы ослабить тебя. Будь выше этого. Глубоко вздохнув, я постарался придать голосу ровный, беззаботный тон. — Я вижу, ты злишься. Я и сам не в восторге от произошедшего. Так в чём, собственно, дело? Почему я не мог с тобой связаться?       — Ты уже и сам успел сделать верные выводы, — разочарованно цокнув языком — я и правда раскусил тебя, падла, — развела руками Наги.       — Наркотик, значит… — Удостоившись сдержанного кивка, я задумался. — Постой, но ты всё равно могла слышать мои мысли? Это как вообще работает?       — То, что ты употребляешь во избежание, как ты их называешь, "трипов наяву" — это не ваша эта марихуана, что скорей успокаивает и затормаживает сознание. Это больше походит на стимулятор, вроде спидов. Очень мощный. Он многократно обостряет чувства и ускоряет работу мозга, из-за чего мне никак не удавалось преодолеть барьер твоих собственных мыслей — они… как бы это выразиться… слишком "громкие" по сравнению с моим голосом. Но да, я в свою очередь тебя слышала более чем отчётливо. Дичайшая ересь умалишенного, как и всегда…       — Да-да, нам очень важно ваше мнение, идите на хуй, — изобразив рукой клюв уточки, что быстро открывается и закрывается, я демонстративно отвернулся от неё и уставился на плавающие надо мной ячейки памяти. Яркие, переливающиеся всевозможными цветами пузырьки завораживали и не позволяли оторвать от них взор. Чёрт, и ведь хочется их коснуться… — Тьфу, чего это я… — Встряхнул головой, сбрасывая странное наваждение, и вынужденно обернулся обратно на Наги. — Так что я здесь делаю? Я помню, что должен был что-то сделать… Как-то помочь ей… Помню, как ей было плохо. Помню это безмятежное, пугающе бледное лицо. Но что… что я должен был сделать?       — Великая Матерь-Пустота, Ильюша, да ты как потерявшийся щенок, — доселе наблюдавшая за мной со строгим лицом Наги оскалила зубы, расплываясь в ехидной ухмылке. — Покажи, расскажи… за ручку возьми и в туалет справить нужду отведи, да?..       — Ещё скажи, будто это не в твоих интересах, сучара, — начав постепенно терять терпение, прорычал я в ответ, сжимая кулаки до бела. — Мне сейчас не до шуток. Быстро говори, как ей помочь? Не испытывай мой гнев, манда зловонная. Благодаря тебе и всему творящемуся пиздецу я и впрямь начинаю терять крышу, тебе это известно даже лучше меня. И как ты думаешь, до чего может дойти потерявший всякие границы разумного ёбнутый психопат? Я ведь знаю, где ты прячешься, падаль. А что если я вырежу тебя? Вот так, просто вскрою себе черепушку и вырежу тебя, пускай даже со всем моим мозгом. У меня как раз есть одна знакомая, что не погнушается подобной процедуры, а будет только рада получить ценный образец для исследований…       — Ты хоть сам веришь в свои угрозы, мальчик?       Наги с вызовом посмотрела прямо мне в глаза, и наши взгляды схлестнулись в ментальной неявной, но отнюдь не простой схватке. Схватке характеров за доминирование. У нас уже проходили подобные, и пока мы оба держали ничью, пускай иногда с небольшим перевесом как в мою, так и в её сторону. Она не собирается помогать мне просто так. И никогда этого не делала. За всё была своя цена. Одна такая сделка стоила мне частичной свободы. Другие — трезвости и ясности ума. Третьи — здоровья, как физического, так и психического. Что мне придётся отдать на сей раз?..       — Хочешь рискнуть и проверить угрозу на деле?       — Мы уже однажды это проходили, малыш. Не думай, что сможешь использовать этот трюк дважды.       — Я ведь всё равно получу своё, ты это знаешь. Вопрос лишь в том, что тебе тоже может что-то перепасть, верно? Так к чему эти кривлянья? Мы лишь теряем время. Выкладывай, да поскорей.       — О, этот язык мне нравится больше. И что же ты можешь мне предложить на сей раз? У тебя заканчиваются козыри, Ильюша. Такими темпами тебе придётся на добровольной основе отдать мне всё-ё-ё своё тело — тебе попросту нечем больше расплачиваться со мной.       — Об этом можешь забыть сразу, я скорей перережу себе глотку, чем позволю тебе творить что вздумается… и об этом ты точно так же осведомлена. Давай чего пореальней, дорогуша. Наверняка что-то да найдётся.       — Ты меня ни капли не ценишь, да, Ильюша?.. Что ж, да будет так. Для начала — избавься от наркотика. Из-за него я не могу должным образом сохранять контроль над твоим телом. Твоё накаченное химией сознание меня с лёгкостью вытесняет. И это нам обоим может выйти боком. Ты ведь не хочешь, чтобы в ответственный момент тебя настиг чей-нибудь клинок и выпустил твои потроха на радость честному народу?       — Прости великодушно, змеюлечка моя, но ты и сама понимаешь, что я не могу. Ты не способна препятствовать этим видениям… или не хочешь, что для меня одно и то же. Мы уже на финишной прямой — мне нельзя терять самообладание ни на миг, иначе всё покатится по пизде. Но я могу дать тебе слово, что как только это закончится — я разберусь с видениями. И тогда наркотик мне более не понадобится.       — Ты ведь понимаешь, что твоё слово и ломаного гроша не стоит?       — Ты права. Но я также понимаю, что мой "скилл" лжи недостаточно высок, чтобы суметь обмануть того, кто видит все мои мысли насквозь. Или я ошибаюсь?       Наги с подозрением сощурила взгляд. Эта игра в гляделки начинала потихоньку утомлять.       — Допустим, твоё предложение принято. Но ты и впрямь полагаешь, что этого достаточно?..       — Бога ради, женщина, чего тебе ещё надо?! Говори уже прямо!       — Догадайся с трёх попыток, Ильюша. Что же мне ещё нужно? Что-то… чего ты меня так подло лишил… И мне пришлось это просто проглотить… А без этого мне так плохо спится по ночам, ведь я вся изнываю от желания…       — Кровь, — невольно скривил я губы. Что удивительно, ведь это первая мысль, что пришла мне в голову уже в момент, когда я задавал этот вопрос. Довольно бессмысленный вопрос, выходит. И зачем я только спрашивал?.. — Я уже понял, что ты способна добывать энергию множеством способов, и человеческие жертвы тебе ни к чему. Тебе это просто доставляет удовольствие… Ты отвратительна.       — Хо-о, как будто ты не испытывал удовольствия, когда собственноручно кастрировал того любителя позабавиться с детишками. Заметь, я в тот момент никоим образом не вмешивалась в твою экзекуцию — это всё ты-ы-ы…       Наги противно загоготала сквозь плотно стиснутые зубы, едва вытянувшийся в широкой улыбке рот захлопнулся, прошипев последние слова. Я не смог сдержать отвращения и поморщился всем лицом. Но это отвращение было направленно не на неё. Ведь она была права — я действительно сделал это сам, своими руками. Я не помню, чтобы меня кто-то направлял. Я убил его по собственной прихоти, осознанно. И глупо отрицать очевидное — мне это понравилось. Блядь, да я натурально тащился с этого! Не будь во мне тогда хоть толики омерзения от всего происходящего — мой член проткнул бы ткань штанов от дичайшего стояка…       Когда я успел стать таким?.. Нет. Хватит. Замолчи!       — Я не такой как ты, — я на секунду прикрыл глаза, таким образом полностью провалив нашу зрительную баталию, но мне уже наплевать. Следовало успокоиться и собраться с мыслями. — Я всё ещё разделяю людей на достойных и недостойных. Не нужно быть светочем добра и справедливости, чтобы понимать, какое деяние человеческое допустимо в нашем обществе, а какое нет.       — И, конечно же, ты имеешь право решать, какие деяния допустимы, а какие нет, так, Ильюша? У-ху-ху, да у тебя развивается комплекс бога, как я погляжу.       — Говори что хочешь, я на эти уловки больше не куплюсь, — пропустив мимо ушей её язвительные замечания, глухо пробормотал я. — Я тебя понял. Ты хочешь, чтобы я позволил тебе развлекаться с людьми вдоволь. Хорошо, думаю, это приемлемая цена. Как только всё закончится — ты получишь свои "игрушки". Но не думай, что я позволю тебе делать это бесконтрольно. Я буду решать, кого можно трогать, а кого нет. Ты поняла меня? Как я уже говорил ранее — лучших условий я тебе не предложу. А теперь, блядь, если мы закончили эти ебучие прения — говори, что мне надо сделать. Сейчас же!       Эта злоебучая улыбка продолжала выводить меня из себя. Так ещё казалось, будто её рот только ширится от нескончаемого удовольствия за наблюдением моих метаний и достигающей своего пика сдержанности. Вот сука-то. Не знаю как. Не знаю когда. Возможно, у меня уйдёт на это много лет или же я вовсе умру раньше, чем это свершится. Но я изгоню тебя, змея подколодная. Чтобы ты уползла в свою ебучую нору, где тебе и место, и чтобы ты сдохла там в кромешной тьме и одиночестве. Пускай даже мне уготована та же судьба — мне будет хорошо уже от осознания того, что не я один буду страдать. Ты мне ответишь за всё…       — Там.       — А?       Осёкшись, я встряхнул головой и сфокусировал взгляд на успевшей незаметным мне образом ощутимо сместиться в сторону Наги. Она указывала пальцем в невесть откуда взявшуюся дыру. Нет, это больше походило на ровную округлую лужицу чёрной слизи. Меня передёрнуло от одного вида этого шлепка… непонятной субстанции, что ещё и бурлила, покрываясь небольшими пузырьками по всей поверхности.       — И-у, что… что за дрянь? — я с подозрением подобрался поближе к лужице.       — Просто заткнись и прислушайся.       Вздохнув, я послушно присел на корточки у края жижи и навострил уши. Ничего особенного — только звуки чего-то… беспрерывно смещающегося и трущегося друг о друга. Словно кто-то перебирает горсть мелких камешков, а они постоянно выскальзывают из скользких ладоней. Я бы ещё сравнил это с перевариванием пищи, когда плотный желудочный сок разъедает что-то и при этом бурлит, постоянно находясь в движении… волнении, как обычно говорят о чём-то жидком. Не очень приятный звук, в общем.       — И что я должен был услышать?.. — с недоумением обернулся я на Наги.       Но не успела та ответить, как внутри этой странной жижи что-то слабо ухнуло. Материя достаточно плотная на вид, посему громкого звука вырваться из неё не могло в принципе, но не почувствовать странные волновые колебания, находясь в считанных сантиметрах от лужи, было бы странным. Что-то внутри взбаламутило жидкость. На поверхности проявилась мелкая рябь. Некоторые пузырьки беззвучно лопнули, впрочем, запаха от жижи не повеяло никакого, а подобные штуки обычно дурно пахнут. Странно всё это. И вот вновь этот краткий гудящий звук, как от мощной вибрации. Там внутри что-то есть.       — Только не говори, что она…       — Там, — успев убрать бесящую ухмылку с лица, кивнула Наги с равнодушным видом, словно бы её здесь ничто не касалось. Немудрено, если она именно так и думала, надменная стерва. — Так чего же ты стоишь? Вперёд, Отелло, выручай свою Джульетту.       — Это же совершенно разные произ… — Впрочем, я тут же чертыхнулся. — Ах, да в пизду.       И, недолго думая, подался вперёд, погружаясь с головой в эту смоляную бескрайнюю черноту. На сей раз она оказалась воистину слепящей, что сколько ни моргай — не видать ни зги. И не слыхать. Даже на дне океана присутствуют какие-то звуки — здесь же просто вакуум, делающий тебя беспомощно слепым и глухим. Но я хоть мог вольготно дышать… или нет? Не знаю, но организм на недостаток кислорода явно не жаловался. Проклятье, нужно выбираться из этого дерьма… во всех смыслах. Ощущение, будто меня облепляет со всех сторон именно что экскременты, через которые с трудом удаётся продираться вглубь. Сука, да я даже понятия не имею, в правильном ли направлении движусь… и двигаюсь ли вовсе. Слабые колебания вновь почувствовались в районе правой ступни. Значит, вниз и чуть правее, отлично! Извернувшись насколько возможно, я поплыл в направлении источника вибраций, рьяно гребя… или даже загребая руками жижу, настолько она казалась плотной и трудно раздираемой. Скорей уж не дерьмо, а, мать его, желе.       «Ч-что?!.»       Мою руку неожиданно схватило что-то живое и ощутимо тёплое в сравнении с окружением. Я едва не вскрикнул от испуга, побоявшись пропускать мерзостную жижу в пищевод, и до боли стиснул зубы, в итоге получилось нечто сродни поросячьего взвизгу.       «Ещё чуть дальше, бестолочь. Беспомощен, как и всегда».       Я не видел, что именно сжало моё запястье, но спустя секунды моих панических беснований в голове прозвучал голос Наги, и я невольно расслабился. Могла бы и сразу со мной пойти, а не строить из себя не пойми что…       «Поговори мне ещё, эмбриональный выкидыш». — Что ж, не скажу, что привык к её отношению ко мне, но вновь слышать в голове этот желчный, полный пренебрежения голос оказалось на удивление приятней, чем я мог полагать. Вот уж действительно: человек привыкает ко всему. — «Скажи ей дышать ровно и зажмуриться, а то вы друг друга стоите — ещё брыкаться начнёт от испуга».       «Я н-не испугался!»       Да какого чёрта… Она ведь видит меня насквозь, как ни крути. И это по-прежнему раздражает. Ну и ладно.       «Она перед тобой — хватай её, а я вас вытяну».       Я послушно протянул вперёд руку. Пальцы вскоре нащупали характерную упругость и теплоту человеческого тела и тут же сомкнулись вокруг конечности.       «Спокойно, — сконцентрировавшись на той, что должна быть в каком-то метре передо мной и представив её образ, тем самым образовывая ментальную связь, мысленно проговорил я самым радушным тоном, боясь излишне напугать её своей неожиданной персоной. — Дыши глубже и зажмурь глаза».       Не знаю, за что я ухватился, но контакт есть — и ладно. Давай, Наги, вытягивай нас к едрене фене!..

***

      «Вот это речь ты задвинул, мальчик, — обхватив себя за плечи, огласила в моей голове Наги с чувством некоего вожделения или даже возбуждения. Ну и мерзость. — Вот именно — мерзость! Мерзость, циничность и откровенная трусость — всё в твоём духе, малыш! И вместе с этим это было так… трогательно. Я чуть не разрыдалась… если бы была чуть более глупой и не знала, что ты из себя представляешь на самом деле!..»       «Не шуми, — без всякой грубости осадил я, пропустив всё сказанное мимо ушей. Сейчас меня всё это не трогало, не до того… — Она только заснула».       «Она всё равно не слышит нас, увалень, — пожала та плечами. — Это ведь мы в её голове, а не она в наших. Мы можем видеть и слышать всё, а она только то, что мы сами захотим».       «Вот… как».       Не удержавшись, я осторожно подцепил спавшую на маленький лоб золотистую прядь и убрал обратно на голову, приглаживая вместе с остальными волосами. Подростки, как и все дети, очень выводят из себя порой одним своим видом, но когда они вот так крепко и безмятежно спят — начинаешь понимать, что подразумевается в выражении «дети наше счастье». Маленький грустный ангелочек уткнулся щёчкой мне в бок, а тоненькие белоснежные ручки так и остались висеть на груди моего чёрного плаща, чью ткань даже во сне продолжали крепко сжимать эти миниатюрные пальчики. Сколько же мы так сидим? Пару минут? Час?.. Вечность? Это не важно. Уже ничто не важно. Мне хорошо просто от того, что я нахожусь рядом, приобнимаю её левой рукой, пока правой деликатно, боясь потревожить хрупкий девичий сон, поглаживаю это маленькое создание самых настоящих богов по голове и причёсываю взъерошенные русые волосы. Если это и есть рай — я готов покаяться во всех совершённых мною грехах.       «Мне… — начал было я в мыслях, но осёкся. Мне очень хотелось это узнать, но в последний момент я попросту испугался услышать ответ. В конце концов, я дал себе мысленного пинка и с трудом выдавил. — Меня несколько… обеспокоило то, как легко она меня приняла, что даже не побоялась подойти и обнять…» — Прервав поглаживания, рука невольно приблизилась к лицу своего падшего хозяина и провела пальцами по грубой, всё ещё сохранившей шероховатость опалённой коже. — «На меня ведь невозможно смотреть без омерзения. Не говоря уже о вони трупного разложения и крови, коей насквозь пропитана моя одежда. Клянусь, сколько бы я ни чистил её — я продолжаю ощущать этот спёртый кисловатый запах…»       «Ты видишь себя таким, каким уже привык видеть, Илья, — отчего-то поумерив гонор и смягчившись, неожиданно мягко произнесла Наги. — Соответственно, девочка видела тебя таким, каким она привыкла видеть тебя: неопрятным циничным вульгарным раздолбаем… но не пропитанным самой смертью обезображенным убийцей. Если бы ты так не расчувствовался, то и сам смог бы это разглядеть».       «Спасибо, Наги, — мысленно кивнул ей в знак признательности, — мне от этого здорово полегчало».       «Далось мне твоё душевное самочувствие, — фыркнула та. — Всего-лишь констатация очевидного факта, не более. А то смотреть на тебя противно — сопли развесил, как дитё малое».       «Как скажешь», — улыбнулся я.       Я хочу побыть с ней ещё немного. Это первое, что всплыло в моей голове, едва я возвратил взгляд на это исхудавшее, но безоговорочно преисполнившееся жизнью лицо. Не знаю, что я сделал, но это помогло — к ней возвращались силы, она больше не испытывала боли. Она пребывала в сновидениях. Должно быть, ей сейчас снилось что-то приятное — слегка приоткрывшийся во сне рот, помимо пускания слюны на мой плащ, едва заметно, но улыбался. Она редко улыбалась, особенно в моём присутствии. У нас в принципе были странные взаимоотношения. На первый взгляд могло показаться, будто мы друг друга недолюбливали… если не сказать, ненавидели. И тем не менее мы заботились друг о друге. Могли быть уверены, что окажись один в беде — другой обязательно придёт на помощь. И ведь так оно и было. По странному стечению обстоятельств, но всё же. Она постоянно твердила, чтобы я уже проваливал по своим делам. И вместе с тем в её глазах всегда читалось облегчение с примесью лёгкой радости, стоило мне переступить порог нашей комнаты в «Закутке Сэтору» и произнести: «Я дома». Что уж говорить, она даже укладывала меня в постель рядом с собой, когда мне снилось что-то нехорошее, и каким-то образом разгоняла кошмар.       Двойственность сознания. Знаешь, Сири, а мы ведь с тобой не так уж сильно и отличаемся, надо заметить. Мы лучше всего умеем врать самим себе, не находишь? Виной ли тому, что мы оба росли одновременно в окружении людей, при этом оставаясь совершенно одинокими? Ты — от постоянных разъездов своего отца и отсутствия сверстников, видимо, будучи закрытой в четырёх стенах родового поместья большую часть детства. Я — от отсутствия любви как таковой со стороны своего, лишь её жалкие крохи, подобно объедкам сброшенные псу с барского стола. Или это заложено нами природой и люди на самом деле не меняются? Есть мнение, что человек полностью «обновляется» раз в семь лет, и эмоционально, и мировосприятием. Что ж, ты должна была уже как минимум один раз измениться, а я дважды. И единственные изменения, что я в себе заметил — вызваны внешними, не зависящими от меня факторами. В твоём случае… даже не знаю. Ты, на удивление, оказалась крепким орешком. Увидеть и пережить такое… и всё равно сохранить возможность просто смеяться и радоваться каким-то мелочам, вроде того городского фестиваля, где мы страдали хер… кхм, отдыхали и веселились — ты молодец, малявка, это достойно восхищения.       А меня довольно быстро успели сломать и переделать, как видишь. Или же я всегда был таким жестоким и равнодушным к другим, просто не понимал этого, пока жил в защищённом и спокойном мегаполисе, ограждённый от всех ужасов жизни? Невозможно полностью счесть человеческую сущность, наш мозг всё ещё недостаточно изучен и в нём полно неразгаданных тайн. Так или иначе, а такого отвращения к себе я ещё никогда не испытывал. И вместе с этим я не могу перестать совершать всё это. Мне это нужно. Есть ли другие пути? Возможно. Если хорошенько обдумать, то что-нибудь да обязательно найдётся, безвыходных ситуаций не бывает. Но хочется ли мне искать другие пути? Как ни удивительно, нет. Мне банально это не нужно. Меня полностью устраивает уже избранный путь. Путь разрушения и последующего возрождения всего из пепла.       О, я знаю, ты бы не одобрила этого. Ты всегда такая идеалистка, вся в папочку. Признаться, меня это поначалу сильно раздражало — обычно, заявляющие это люди слишком голословны и на деле ничего из себя не представляют. Но ты либо чрезмерно глупая, либо чрезмерно смелая. Даже если ты сама до конца не веришь в то, что сама говоришь и думаешь — тебя мало что заставит свернуть с этой дорожки. Тебя чуть не схватили в хранилище, и ты чудом лишь — в лице меня — смогла скрыться в катакомбах. И тебя всё равно опять потянуло в самое пекло, ты не можешь просто отсидеться в стороне, как многие другие. Жизнь совершенно ничему тебя не учит, да?       Боги… но почему мне это так нравится? Меня страшат твои глупость и порой чрезмерная самоуверенность. И вместе с тем — восхищают добросердечность и порядочность… пускай их и не всегда удаётся разглядеть за грубостью и строптивостью. Я не привык так глупо подставляться. Я в принципе предпочитал всегда отступать, пережидать и только затем наносить удар исподтишка… или же вовсе забыть об этом. Потому что это безопасно и действенно. Твоя жизнь должна быть самым дорогим ресурсом, что у тебя есть, и разменивать её на абсолютно глупые вещи, вроде мести или абстрактного общественного блага, — верх безрассудства. Дурость. Но я почему-то завидую этой дурости. Порой мне не хватает подобных идеалов, которых можно придерживаться. Которые могут служить мне опорой. Да, наверное, можно сказать, что у меня нет опоры. И поэтому я легко оступаюсь и могу даже не осознавать этого. Но вместе с тем я и не завишу от чего-то стороннего. Я руководствуюсь лишь собственной выгодой. Это практично.       Но вот я сам не заметил, как стал зависим от тебя. В какой-то момент мне пришлось корректировать все свои планы исключительно из-за тебя и твоей роли во всём этом. И всё, что я делал за последнее время — по большей части не для себя. Не для одного лишь себя. Ты стала… моей опорой. И я не знаю, радоваться такому исходу или же проклинать всё на свете. Возможно, всего понемногу…       «Мы не можем здесь задерживаться, — встряла в мои размышления Наги, протягивая мне материализовавшуюся из ниоткуда руку. — Девчонка почти восстановилась, и есть риск, что она может проснуться, когда ты ещё рядом. Выбираемся, сейчас же».       «Пожалуй, и впрямь пора».       В последний раз взглянув на её лицо, стараясь наиболее детально отпечатать этот образ в памяти, я напоследок провёл пальцами по маленькой мягкой щеке, что забавно дёрнулась от чужих касаний.       Прощай, малыш. Надеюсь, мы скоро свидимся уже в реальности. Мне всё ещё страшно от мысли, как ты можешь отреагировать на меня нынешнего. Но в больший ужас меня повергает мысль, что я тебя не увижу вовсе. Не смогу заговорить с тобой. Коснуться тебя. Увидеть, как ты смотришь на меня с той редкой улыбкой, что расцветает на твоём лице. Пожалуй, за это и убить не жалко.       Осторожно отцепив девочку от себя и уложив на белоснежную, словно состоящую из чистого света, землю, я поднялся на ноги и ухватился за протянутую мне руку.       «Когда всё это закончится — ты получишь своё, как и было обещано. До тех пор рассчитываю на тебя. И больше никакой херни».

***

      — …Катастрофа. Ты, небось, даже не осознаёшь этого, безродный выродок… Как я мог только повестись на бредни какого-то плутливого головореза… До столицы рано или поздно донесётся слух о том, что мы здесь устроили… Нам не сносить голов…       «Вы бы так не налегали на вино, хозяин», — в какой-то момент чуть не вырвалось у меня, однако, своевременно осёкшись, я лишь беззвучно вздохнул, продолжая мягко выстукивать каблуком сапога по каменному полу и молча подпирать спиной стену.       Что толку вообще рот разевать, когда Кингсли успел опустошить второй кувшин и теперь с несчастным видом кидался во всех и вся проклятиями, с трудом держа покачивающуюся округлую рыжую голову над столом. И для чего, спрашивается, меня вообще выдернули сюда, в личное поместье семьи толстяка? Выслушивать его причитания в просторном помещении, напоминающем огромный кабинет, с широким вместительным столом, несколькими стульями и роскошным, дающим весьма ощутимое в ещё довольно прохладную весеннюю погоду тепло, камином? Здесь довольно уютно и миленько, следует отдать должное, но мне бы сейчас выпить чего горячительного, да может лёгкую потасовку какую затеять для снятия стресса… ну или навестить кое-кого для другого, пускай и достигающего аналогичную цель, времяпрепровождения. А в итоге уже чёрт знает какой час — время небось перевалило за полночь — я вынужден выслушивать всё это дерьмо, старательно выражая всем своим видом смирение и послушание. Не хочу провоцировать толстяка, когда он в таком состоянии. Конечно, опасности для нынешнего меня Кингсли не несёт совершенно, но он пока нужен мне живым… и, главное, на моей стороне. А исходя из хаотичного потока сознания, струящегося из полных, окружённых пышной огненной бородкой губ — толстяк в гневе и отчаянье, но поддержку тем не менее решил искать у меня. Иначе для чего я здесь, в его доме, да ещё так поздно? На язык просилась шутка про «не разворачивайся к нему задом», но он видел моё лицо, так что…       Тем не менее, а волнения Кингсли были не то чтобы беспочвенными. Город стал заметно… тише, нежели раньше. Никто подолгу не задерживался на улицах, все предпочитали отсиживаться по домам или на рабочих местах. Лавки, где ещё имелись товары, всё ещё работали исправно и строго по графику, однако той бурности и жизненности более не наблюдалось. Люди перемещались украдкой, боязливо. Почти не разговаривали друг с другом. Так хорошо знакомый мне по осени парк не то что опустел… он умер. Детей, судя по всему, вовсе не выпускали наружу. Мне было важным понаблюдать за обстановкой, и я несколько дней подряд выбирался наружу в разгар дня, когда активность людей достигала своего пика, так что воочию наблюдал сложившиеся изменения. Напряжение в обществе ощущалось невооружённым глазом. Город лишился своих красок, и дело отнюдь не в залитых подтаявшим снегом улицах или пришедших в эти края угрюмых, успевших вобрать в себя влагу тучках, что былая солнечная неделька воспринималась не более чем манящим сном.       На меня даже несколько раз нападали неизвестные — чего раньше замечать не приходилось, а ведь тогда моя одежда имела куда более благоприятный вид, — аккурат в переходах между улочками, дабы отрезать мне пути к отступлению. Глупцы. Это им следовало бы спасаться, бежать от меня… от нас со всех ног без оглядки. Достаточно было забрать одну-две жизни отточенными секущими по диагонали ударами нашего верного танто, что их взгляд улавливал лишь блеск случайно упавшего на полированную сталь редкого лучика солнца, а слух — звон вынимаемого клинка и визг разрубаемого ветра, как остальные обычно в панике начинали улепётывать восвояси, стремясь выбраться на открытое пространство, где, по их мнению, я поостерегусь производить… незаконные действия в их адрес. Но возобновившийся шёпот, как я умерил дозировку голубой пыли до нужного баланса между "слышимостью" своей верной спутницы и бодростью от возможных галлюцинаций и видений, не позволял мне спускать столь вопиющую дерзость по отношению к нам — "изголодавшаяся" Наги требовала кровавых "пиршеств", и я не видел причин отказывать ей в положенной "добыче". Они сами виноваты. Так пусть послужат кормом моему дорогому питомцу.       Как мне позже сообщил Илай, подобные инциденты носили не разовый характер. Видимо, самые отчаявшиеся открыли сезон охоты на тех, кто, по их мнению, был виновен в происшествии на площади. И почему-то в виновные определили не сам совет, а исполнивших приказ адъютантов. Или же первых попросту не могли достать — все пять господ укрылись по своим поместьям и зарыли носы в землю, решив переждать возможные волнения под усиленной охраной и за надёжными стенами, — вот и взялись отыгрываться на тех, до кого могли добраться. А «черныши» не особо-то и скрывались, исправно патрулируя улицы по неизменным маршрутам, когда перемещаясь короткими забегами по крышам, а когда и в пешем порядке по земле. Где их и подлавливали. И, видимо, меня также по ошибке пару раз приняли за одного из них — всё же сплошь чёрное носили далеко не все лиходеи, не говоря уж о порядочных людях.       Услышанное заставило меня скрежетнуть зубами и ударить кулаком по столешнице. Нет, не из жалости к чёрным плащам — со столь превосходной выучкой большинство успешно отбивалось и даже успевало скручивать наименее проворных с последующим конвоированием до подземной темницы. Да и к отмороженным горожанам никаких чувств не возникало: ни сочувствия, ни ненависти. Меня брала лишь досада от того, что эти полудурки грозились закончиться раньше, чем я запланировал приступить к кульминации. Мне потребуются люди. Много людей. Причём как раз такие отчаявшиеся, с ненавистью и горем в душе, которых будет легко подтолкнуть даже на самоубийственный шаг. У меня было запланировано ещё несколько шагов. Виднелись хорошие возможности ещё сильней накалить обстановку. Нет, всё и так довольно неплохо вышло, думаю, и имеющегося вполне достаточно. То есть, всегда ведь можно сделать лучше, верно? Зачем останавливаться на полпути? Но эти глупые бараны всё портят. Я полагал, моя бойня произведёт на всех настолько гнетущее впечатление, что люди ещё какое-то время будут ходить под себя лишь от одной мысли о произошедшем. Где-то явно недотянул, можно было поступить и более жёстко. Следовало всё обдумать более ответственно…       Блядь. Да в пизду. И на хуй в придачу. В конце концов, всё это будет иметь значение лишь когда придёт время оправдываться перед короной. И не обязательно, чтоб прям всё-всё-всё было чистой правдой — всегда можно приукрасить. Никто не подкопается, если выстроить цепочку произошедшего в должной последовательности. И, разумеется, если не останется свидетелей, которые могли бы выступить против той версии, которая выгодна мне. Об этом ещё будет время поразмыслить. Как завещал один великий "мыслитель": «Чё сделано, то сделано — надо думать, как дальше быть».       Сейчас же из моей головы не выходили дети. Да уж, когда на носу столь глобальные и, не побоюсь этого слова, судьбоносные мероприятия, меня не отпускают мысли об опекаемой старым священником ребятне — человеческая природа, увы, ничего с этим не могу поделать. Что-то изменилось. После той странной истории с передачей энергии девчонке мне потребовалось какое-то время на отдых, а после Илай чуть ли не пинками погнал меня к толстяку на ковёр. Собственно, почему я сейчас и здесь. Но перед визитом к хозяину мне хотелось хоть немного развеяться, зарядиться энергией другого рода — положительными эмоциями, что ли? А с приходом весны детишки, подобно цветам, начали постепенно расцветать и преисполняться жизнью — их можно понять, зима слишком холодна и тосклива, а теперь вовсю солнышко сияло и грело, как тела, так и души.       Но встретили они меня как-то неоднозначно. Нет, их глаза не выказывали страха, печали или хотя бы ненависти — учитывая произошедшее и наверняка успевший разлететься по всему городу, включая и эту маленькую часовню, слух, подобные эмоции были бы вполне логичными и даже ожидаемыми. Я был готов к такому повороту событий, посему заранее в общих чертах поведал обо всём Райли, как самому старшему из детей, своего рода опекуну, чтобы никто не смел в тот день даже близко подходить к центру города… а ещё лучше вовсе никуда не выходить из церкви. Но меня обезоружили эти… дерьмо, даже слов не подобрать. Эти глаза… они блуждали по чему угодно, но ни один взгляд так и не упал на меня. Словно дети не знали, как им следует смотреть на меня, отчего, не найдясь с ответом, старались попросту избегать встречаться со мной взором. Это не обидело меня и не разгневало. Этим мне сделали невыносимо больно. Внутрь закралось горькое чувство, будто они как сломленные безмолвные рабы, которых хозяин долгое время держал на привязи и выдрессировал до идеального беспрекословного послушания. Им как будто запретили как-либо осуждать меня, и тем не менее я был им неприятен, это чувствовалось. Как если бы их жизнь принадлежала мне, и они это в должной мене осознавали.       «Клянусь, я н-ничего такого им не говорил…» — Эмоции в тот момент взяли контроль над телом, и моего остаточного самообладания хватило лишь на то, чтобы деликатно, стараясь избежать ненужного переполоха, выпроводить Райли в отдельную комнату. И едва дверь со скрипом затворилась, пацанёнок взмыл в воздух с кратким испуганным вскриком — я небрежно вздёрнул его над собой, крепко схватив за грудки, и спросил о причине столь странного поведения остальных. — «И-из меня плохой врун, дядь, вы же и сами знаете… пожалуйста, о-опустите».       «Мне не нужна жалость, — процедил я сквозь плотно стиснутые зубы, боясь невольно перейти на крик. — В особенности от какого-то сопляка. Если вы считаете меня чудовищем — пускай, ну так и смотрите на меня с положенными чудовищу презрением и ненавистью. А это что за херня? Жалкие и пресмыкающиеся. Отвратительно. Вы хуже насекомых. У вас нет ни грамма гордости? Или вы решили, что за малейший неосторожный взгляд или слово я могу сотворить с вами нечто похожее? Вы боитесь меня? Не доверяете мне? Вот какого вы на самом деле обо мне мнения?..»       Почему… почему мой голос тогда начал дрожать? А руки? Сказанное мною должно было пробудить злость. Всесжигающую необъятную бурю порочного гнева. Но вместо этого я вещал шепелявым гнусавым голоском, отчего даже перепуганный поначалу мальчик вдруг перестал упираться и с ошеломлённым взглядом возложил свои горячие ладошки поверх моих, всё ещё крепко впивающихся в ткань его рубашонки.       «Я что… я правда давал вам повод так обо мне думать?.. Ваш смех от моих нелепых попыток прочесть вам грёбаную сказку… Ваши одухотворённые лица после наших бесед по душам… Каким же я был идиотом. Меня провела горстка малолеток, а я и поверил. Вы точно такие же, как и все в этом городе — вы и душу продадите, лишь бы спасти плоть, не думаете ни о чём, кроме ваших жалких жизней. Вы подстраивались под меня, чтобы я не отнял у вас то, что сам же и подарил…»       «Дядь, да всё не так, мы…» — усмешливо улыбнулся Райли, радушно похлопав меня по запястьям, тем самым прося, но не требуя прямо опустить его на землю.       «Заткнись, крысёныш, — оборвал я того на полуслове короткой встряской, что голова паренька заболталась в воздухе, как у болванчика. — Я в какой-то момент совершенно позабыл о том, какими вы можете быть расчётливыми, если жизнь выдвинет вам ультиматум. Повёлся на ваши маленькие щенячьи глазки и наивный вид. Больше я такой ошибки не совершу…»       «Д-дядь… да послу… шайте же…»       Пальцы ещё сильнее сжали ткань рубахи, отчего ворот слегка сдавил мальчику горло и ему стало недоставать кислорода…       «Что? Очередные манипуляции? Хочешь и дальше водить меня за нос? Ещё не надоело, а?»       Но мне до этого не было уже никакого дела. Нет, не так. Просто в тот момент инициативу вновь перехватила Наги, упорядочивая мысли и отсеивая лишние, что могли пошатнуть мою веру в необходимость избранного способа. Способа преподать жизненный урок этим маленьким отбросам. Какой именно урок? Всплывший на мгновенье вопрос Наги тут же утащила куда-то глубоко, как и множество других мыслей, так и не позволив мне задуматься о поиске ответа на них.       «Дядя Иллиан, п-пожалуйста, перестаньте!»       «А?..»       Внезапно ворвавшийся в комнату вскрик со стороны чуть не ошеломил меня, что тело непроизвольно вздрогнуло, а единственный открытый глаз в недоумении обратился к источнику шума.       «Вам чего здесь надобно, мелюзга? — сердито прошипел я, окидывая бешеным взором кучковавшихся в теперь уже открытом дверном проёме детей. И первое, что бросилось в глаза… в глаз… — Хо-о, так, значит, теперь вы хотите смотреть на меня…»       Аллилуйя, ебись оно всё конём, эти мелкие подсосы наконец смотрели с широко распахнутыми глазами прямо в моё лицо, не отводя сраные взгляды ни на йоту. Кто-то просто взирал со страхом, у кого-то по щекам скатывались слёзы. Вот оно, оттрахай меня в печень, живая, нахуй, реакция живых, блядь, людей! А не тот блядский цирк, что был десять минут назад! Что, зассали проявлять свои истинные чувства, ебанашки мелкие?! Вот до чего вы меня довели!..

Не игнорируйте меня…

      «Прошу, успокойтесь, вы делаете ему больно!»       «Да, я делаю ему больно. И вы все поймёте, какого это, когда вам делают больно…»       Райли издал тихий болезненный хрип, когда я ещё сильнее стянул ворот рубашонки — от боли в горле мальчик невольно впился ногтями мне в запястья, хотя его озабоченный… невероятно проникновенный взгляд так никуда и не делся. Даже в таком положении он, казалось, противился выказать по отношению ко мне ненависть или агрессию. Почему? Давай же, я хочу увидеть то, что ты обо мне думаешь на самом деле. Прекращай этот фарс, сучёныш мелкий!..

Не делайте вид, будто меня не существует…

      «Пожалуйста, что бы он ни сказал или ни сделал — он не хотел как-то обидеть вас, мы все…»       «Вот именно. Вы все. Вы все не хотели обидеть меня, потому что боитесь, верно? Почему? Что изменилось? Ох, я знаю что. Но ведь вы и до этого знали, что я за человек, разве нет? Так что кардинально изменилось? Вы решили, что я настолько жесток, будто сделаю с вами что-то плохое при малейшей неурядице? А что же мною двигало, когда я спасал ваши несчастные задницы из того притона, а?! Вы об этом не думали?! Так почему я должен делать что-то плохое по отношению к вам?! После всего того, что я сделал для вас! Я никогда не просил любить меня! Я никогда не просил прятать свои чувства! Я всегда требовал от вас лишь честности и взамен относился так же к вам. Я хоть в чём-то соврал вам?! Райли?! Нет, я попросил вас остаться в часовне и даже честно рассказал почему! А вы… вы все делаете вид, будто ничего не произошло. Строите из себя невесть что, словно я или вы не относитесь к этой реальности. И только посмейте сказать, что вам насрать на случившееся. Я фальшь чувствую за версту — я врал многим людям на протяжении большей части своей жизни, таким профанам меня не провести. Почему вы вообще таились? Почему избегали смотреть на меня? Не высказали то, что думаете на самом деле? Я бы это принял. Но вы не верите мне, так ведь? В этом всё дело? Даже после всего этого… я в ваших глазах просто какой-то подонок, что единожды совершил хороший поступок… Да и хороший ли он, в самом-то деле?.. Блядство! Да катитесь вы все на хуй, ясно вам?! Видеть вас не хочу!»       Последнее я выкрикивал уже оседая на колени, после того как отбросил хрипящего Райли. Во мне попросту не осталось сил — меня словно опустошили, как графин с минеральной водой в зверскую жару. Дрожащие, покалывающие от напряжения пальцы судорожно скребли ногтями грубоватый запылившийся деревянный пол. Мне требовалось занять своё тело хоть чем-нибудь, иначе нахлынувшие разом чувства грозились выплеснуться ещё сильнее, чем те крохи, что уже достигли юных ушей. Я не видел их лиц. Мне и не хотелось их видеть. Они вызывали во мне… ярость? Нет, если подумать, я не злился на них. То есть, не было никакой ненависти, абсолютно. Что же тогда? Что-то горькое и вязкое, вставшее в горле и взывающее к рвотному рефлексу. А звонко разбившаяся о твёрдую грязную поверхность капля лишь закончила начатый в моей голове пазл. Почему на глаза наворачиваются слёзы? С каких пор меня так просто обидеть? Да ещё каким-то малолеткам. Дебил. Ты ведь сносил и куда более смелые и оскорбительные замечания и упрёки. И хоть что-то заставляло тебя плакать?..

Я окружён людьми… но никто из них не слышит меня…

      Да. Было кое-что. Из-за чего мой старый, шитый-перешитый неоднократно плюшевый мишка стал таким солёным — сколько раз он служил мне отдушиной, жилеткой, в которую я мог вдоволь порыдать, уж и не сосчитать. Одиночество. Оно единственное, что могло заставить меня плакать. Воспитатели в детском садике, учителя в школе, чужие родители — все они говорили, что я был удивительно спокойным ребёнком, никогда не закатывал истерик и всегда с непроницаемым лицом мог выслушивать от других ребят любые гадости. Всё это просто шло мимо меня, не задерживаясь в душе ни на секунду. Но когда отец, по славной привычке, возвращался домой пьяным и равнодушным к моим проблемам, порой даже грубо отталкивая меня, если я загораживал ему проход — от этого становилось действительно больно. Будто я здесь лишний. Словно под сомнение ставилось само моё существование…

Я… я не хочу быть один!

      «…бим».       «Ч-что?..»       Мою спину кольнуло от непривычных ощущений мягкости и тепла, и я чуть было с перепугу не подскочил на ноги. Но подняться не вышло. Я краем открытого глаза успел заметить повиснувших на моей спине и облепивших мои руки и торс со всех сторон, льющих неподдельные слёзы детишек. Я будто угодил в цепкий капкан или же приклеился к паутине — даже не пошевелиться. Я мог лишь ошалело крутить головой во все стороны, наблюдая сплошь маленькие лохматые головки, уткнувшиеся зарёванными несчастными лицами в мою одежду.       «Простите нас, дядя Иллиан, — хлюпая носом, прошептала под самое ухо одна из девочек. Вероятно, это та, что запрыгнула мне на спину и обвила руками шею. Я бы счёл этот жест милым, если бы не жалобный треск сгорбившегося в неудобной позе собственного позвоночника. — Мы с ребятами страшно испугались, когда услышали жуткие подробности той бучи, это правда. Но что-то говорить мы не хотели не потому, что боялись вас. Вернее, вы выглядите немного жутковато, да, и этот стойкий запах чего-то ржавого от вашей одежды… Мы просто не могли понять, должно ли это пугать нас. Вы никогда не давали нам повода бояться вас. Вы с нами такой… странноватый. Но эта странность скорей располагала, чем пугала. Вы действительно многое дали нам и ничего не просили взамен. Поэтому мы тем более не можем бояться вас. Мы не хотим бояться вас. И поэтому пребывали в сомнениях, как нам это лучше выразить. Простите, вы восприняли это с оскорблением, нам очень жаль…»       И то, чем она подытожила всё вышесказанное, меня окончательно добило, отчего поток слёз лишь усилился, как детей, так и мой собственный.       «Мы любим вас, дядя Иллиан…»       «Вот же хитрожопые мелкие ебанько, — растроганный до глубины души, улыбнулся я про себя, проматывая в голове эту неловкую сцену, пока подпирал спиной промёрзлую каменную стену банкетного зала и краем уха слушал, казалось, нескончаемые причитания опьяневшего Кингсли. — Заставили рыдать, как младенца… до сих пор стыдно. Я становлюсь не в меру сентиментальным и мягкотелым. Да что же со мной такое…»       — Ты!!!       От внезапного грозного громогласного рыка я едва не поседел и не словил инфаркт. Сфокусировав рассеянный ввиду слабой сонливости взгляд на вытянувшейся в полный рост объёмной фигуре в богатых расписных одежде и мантии, я вопросительно склонил голову набок, не решаясь произнести что-то вслух — обстановка в помещении неожиданно стала напряжённой.       — Ты так и будешь там стоять и молчать?! — прорычал толстяк, роняя слюну — или это остатки не успевшего провалиться внутрь пойла? — на отполированный резной стол. — Да что ты, раздери тебя пятеро, в таком случае здесь забыл?!       — Желаете, чтобы я ушёл? — нарочито вкрадчиво, тихим голосом вопросил я.       — Что?.. Нет!       — Желаете, чтобы я остался?       Рыжий и раскрасневшийся от ударившего в голову алкоголя дворянин открыл было рот, да так и замер, осёкшись, пытаясь, полагаю, осмыслить собственные действия и привести в порядок запутавшиеся мысли. И правильно, вам непременно следует остыть, это ни к чему хорошему не приводит… как правило.       — Хозяин, я понимаю, что вы на взводе, — решившись, заговорил я тем же спокойным и размеренным тоном, на какой только был способен, отлипая от стены с намерением подобраться поближе — негоже вести разговор на столь неуважительной дистанции, это понятно даже «безродному выродку». — Но уверяю вас: всё прошло довольно-таки гладко.       — Гладко?!.       — Прошу вас, будьте благоразумны и возьмите себя в руки, — в довесок к словам я медленно поднял руки и сделал призывающий к спокойствию жест ладонями. Мне ещё не приходилось видеть толстяка в столь возбуждённом состоянии, что невольно по спине пробежал холодок, невзирая на явное отсутствие какой-либо опасности от этого человека — одно лишь его раскрасневшееся со взбешенными глазами лицо вызывало беспокойство. — В ситуации, с которой вам… нам пришлось столкнуться — этот ход был наиболее верен. Да, соглашусь, что кое-где мы с вашими ребятками недожали, следовало поступить гораздо жёстче. И всё же… я считаю это успешным итогом. Не нужно так распаляться, хозяин, время всё расставит по своим местам. Особых смельчаков быстро изловят и накажут. Остальные же и так смиренно склонили головы и не кажут носа ещё долгое время — я внимательно наблюдал за обстановкой в городе последние несколько юби, посему знаю о чём говорю. Ваши дуболомы-прецепторы склонны со мной согласиться, если их мнение для вас более ценно, чем моё. Понимаю, я ведь человек новый. И всё же я вас ни разу не подвёл за всю цукату. Так почему должен подвести сейчас?..       — Ты… ты… — Казалось, ещё немного — и Кингсли начнёт задыхаться от собственной ярости. Нет, он уже в таком состоянии, когда любые слова становятся бесполезным. У меня в какой-то момент возникла мысль попросту ударить его, деликатненько так, чтоб не навредить, но вырубить. Пускай уже проспится, надоел тут слюной брызгать, я во век не отмоюсь… — Нам?! Ублюдок, да в тебе же ни капли заинтересованности! Ты и понятия не имеешь, чем мне придётся расплачиваться за, между прочим, твои действия! Как… как я мог послушать такого, как ты?! Н-невероятно! Я… я…       — «Никчёмный наместник»? Эти слова ищешь ты?       Мы с толстяком синхронно обернулись на грубо перебивший его хрипловатый с язвительными нотками голос из-за начавшей открываться двери. Вернее, обернулся на гостя лишь я — Кингсли, заметно притихнув и будто бы уменьшившись в габаритах, украдкой выглянул из-за моего плеча, и так будучи лицом ко входу.       — Ох, Лоуренс, тебя слышно аж в противоположном крыле усадьбы, — продолжил вещать посетитель, пока неспешно ковылял к нам через зал ломаными, явно дающимися с трудом движениями, сопровождаемыми негромким постукиванием деревянной трости по голому полу. — Даже этот неблагочестивый простолюдин излучает сейчас большее достоинство, чем ты, покровитель одного из самых успешных городов королевства. Скверное зрелище.       — П-при всём уважении, лорд Харальд, но ваш визит сейчас с-совершенно некстати, — спешно пролепетал голоском загнанного в угол, но из последних сил пытающегося показать зубы мальчишки рыжий дворянин и поспешил опустошить некогда отставленный в сторону бокал с вином.       — Мои визиты всегда некстати для тебя. — Когда же гость приблизился к нам и его фигуру осветил льющийся от застольных свеч тусклый свет, пред нами предстал преклонных… скорей уж предсмертных лет, под стать охрипшему с нотками некого свиста гонору, глубокий старик с набухшими фиолетовыми мешками под тёмными глазами, крючковатым носом и поджатыми, будто всё вокруг вызывало в нём отвращение, губами, вокруг коих красовалась седая короткостриженая борода. Несмотря на возраст, серые причёсанные волосы подобно воде струились от макушки до самых плеч. Удивительно бодрым движением старик поднял в воздух трость и легонько ткнул её кончиком в плечо Кингсли, что последний от неожиданности едва не поперхнулся выпивкой и разразился судорожным кашлем. — Только взгляни на себя, в каком виде ты принимаешь гостей и как ведёшь себя. Передо мной не властный мужчина, а самка кабана в период зачатия. Всё визжит и визжит, как истеричная дева, у которой долгое время не было мужа…       «Ёбана вошь, а старикашка жжёт, — внутренне поёжился я, так и оставшись молча стоять чуть поодаль, лишь украдкой наблюдая за развернувшейся сценой. — Это его батя?.. Нет, уж слишком большая разница в возрасте, ему, блин, лет сто, походу…»       — Наёмник, я что, неясно выразился?! — Задумавшись, я не сразу понял, что на сей раз обращались уже ко мне. Полные злости — и тревоги? — сделавшиеся поросячьими глазки Кингсли сверлили меня насквозь, а указательный палец свободной руки, на котором маняще поблёскивал толстенный, как и его хозяин, перстень с каким-то драгоценным камушком, неустанно тыкал в сторону двери. — Вон! Закончим наш разговор позже, выметайся!       — Как пожелаете, хозяин, — слегка склонив голову в знак почтения, безмятежно проговорил я, опасаясь хоть как-то потревожить и без того раскалившуюся обстановку и сочтя за лучшее тихо удалиться восвояси. — С вашего позволения…       Ночная улица неласково встретила меня мощным порывом ветра, что даже проводившие меня наружу стражники поместья не сдержались от нецензурных ремарок и, едва я прошёл несколько шагов по вымощенной камнем приусадебной дорожке, тут же захлопнули массивные, высотой с три меня, двустворчатые ворота. Этот злосчастный город отчего-то часто продувается северными ветрами, словно им тут мёдом было намазано — я привычно натянул на ладони беспалые, собственноручно порезанные кожаные перчатки и посильнее закутался в плащ-накидку: жилет может и кожаный с меховой набивкой, а рубаха льняная, тонкая, продувается на раз. Надо было всё же надевать зимний комплект одежды, ночи местной весны довольно холодны.       «Что за мерзкий морщинистый слизень… — прошипела проснувшаяся Наги. Как и было обещано, я немного уменьшил дозировку, ровно настолько, чтобы чувствовать нужную мне бодрость и при этом слышать эту гадюку. Эх, мои недолгие дни покоя, похоже, закончились — она теперь мне весь мозг выедет. — Можно я потом с ним поиграю?»       «Играйся с кем хочешь, но, как и условились, строго по окончанию всей этой партии, — мысленно бросил я, обернувшись на особняк и бегло оглядев рамочные и декоративные выступы на протянувшихся на добрые четыре этажа стенах. — Тебя не насторожил его взгляд?»       «Взгляд? Когда мы покидали приёмный зал?»       «Значит, не показалось. Меня не покидало ощущение пронизывающего в спину холодного взгляда от того старика. До самого закрытия двери. Что бы это значило? Он может что-то знать? Или просто чересчур подозрителен?»       «Ты у нас интеллектуал, в кавычках, ты и думай — моё дело лишь приглядывать за твоей смертной жопой».       «Ты мне больше нравилась, пока молчала…»       А оставлять это без внимания не стоило, однозначно. К тому же, за этот короткий отрезок времени, что длилась наша мысленная перепалка, я смог отследить примерное местонахождение нужного мне окна и прикинуть "маршрут" из выступов. Теперь дело за Наги.       «Ты всерьёз рассчитываешь что-то расслышать при таком ветрище?» — укоризненно с насмешливыми нотками протянула та, уже забрав себе моё тело и хватаясь в прыжке за карниз ближайшего к нам окна.       «Я уже обдумывал вариант с проникновением внутрь через дымоход, — неохотно начал пояснять я очевидное, что, небось, она и сама уже прекрасно "увидела" ещё до полноценного формирования в цельные мысли. — Ничего не выйдет. Мало того, что сам по себе дымоход может быть узковат для меня, так ещё в такую погоду все печи в доме наверняка протапливаются. Если я даже не успею задохнуться от угарного газа во время спуска, то попросту не смогу влезть в комнату через пламя. Нет уж, ещё больших ожогов мне на хер не сдалось. А других вариантов нет… если только выбивать какое-нибудь окно, чтобы на шум сбежалась вся имеющаяся в поместье охрана. Заебись план. Так что будь добра — настрой наши локаторы на максимальную чувствительность».       «Ты здесь главный».       Последнее слово она особенно выделила неприятным таким змеиным шипением, но при данных обстоятельствах мне пришлось эту её выходку проигнорировать — не до того сейчас. Мне нужно знать, что этот старпёр может навешать на уши моему, уже успевшему проявить ко мне какое-никакое доверие, хозяину и как сильно это ударит по плану.       Из-за задёрнутых наглухо штор внутри помещений я с сомнением припадал ухом к случайно выбранным окнам на третьем этаже в надежде расслышать хоть что-то — к счастью, на дворе стояла глубокая ночь, и шанс услышать кого-либо иного, нежели старика с Кингсли, стремился к числу, на которое не престало делить в приличном обществе… ну или в математике. Громоздкие, выделанные ромбовидными прозрачными, по типу мозаики, стёклышками окна выглядели крепко, и, с опаской, я всё же осмелился облокотиться о стекло ладонью — за тёмными шторами под тусклое освещение настенных и застольных ламп и свечей один хрен никто ничего не разглядит, а слышимость всяко получше, если прильнуть к окну вплотную, едва не целуясь с ним в засос. Даже думать не хочу, как я выгляжу в этот момент.       — …посему нет причин для беспокойства, лорд Харальд. — Наконец-то, вот оно — едва разборчивый, но приевшийся за это время бас, звучащий чуть более грубее из-за опьянённого состояния его владельца. Полагаю, это можно считать везением, что он вещал не таясь и ничуть не сдерживая громкость, а то разыгравшийся снаружи ветер мне отнюдь на руку не играл, сволота природная. — Уверяю вас, я делаю всё возможное для…       — На острие меча Тамоно я вертел твои заверения, Лоуренс, — заметно глуше буркнули старческим гонором; на сей раз Наги пришлось "выкрутить" мой естественный слуховой аппарат на заграничную чувствительность, что в перерывах между оглушающим, доводящим едва ли не до кровоизлияния ушей свистом ветра я что-то да смог разобрать. — Как можно быть настолько слепым и не замечать, что тебя откровенно водят за нос. Или ты всерьёз полагал, что я не осведомлён о всех твоих делах в совете? Не забывай, кто вообще позволил тебе его возглавить, безродный выблядок, и помни, где твоё подлинное место. Боги, не устану задаваться вопросом, о чём только думал мой непутёвый сын, пусть ему хорошо спится в объятиях Марико…       — При всём моём безграничном почтении и уважении, лорд Харальд, — теперь и голос Кингсли поник и приобрёл скорей шепчущие интонации, — но я не просил вас о такой чести. Вы сами провозгласили меня своим наместником. Так позвольте же мне самому со всем разобраться. Как и всегда.       — А какой у меня был выбор, безмозглый ты отпрыск заморской шлюхи?! — как-то по-звериному прорычал на того старик. Ну и отношения у этих двоих, не зря я оттуда свалил — даже подслушивать подобное неловко, а уж присутствовать воочию… — Отдать главенство кому-то из этих низших сортов? Или вовсе этому самовлюблённому выскочке Гаррусу? Раздери меня пекло, нет! Только через мой труп! Но боги в тот раз были на нашей стороне и этого надутого осла больше нет среди живых. Одной проблемой меньше…       Гаррус? Лорд Ванберг? Так это всё же было дело рук Кингсли? Это его наёмники проникли в поместье и устроили резню? Признаться, у меня ещё оставались некоторые сомнения, учитывая, с какой озабоченностью и искренностью толстяк ведёт дела городские, он не похож на отбитого самодержца с манией величия, который сделает что угодно, лишь бы удержать свой пост. Что могло послужить причиной такого шага? Наркотики? Нет, я уже выяснил, что это Илай проворачивал за спиной своего босса. У толстяка также наверняка есть определённые махинационные схемы, но это нормально для людей его положения, ничего из ряда вон выходящего. Не думаю, что тот же лорд Ванберг не позволял себе ничего подобного — святых не бывает, это я твёрдо усвоил. Нет, тут должно быть что-то ещё…       Безродный? Выблядок?.. Бастард? Рыжий толстяк был незаконно рождённым ребёнком от какой-то простолюдинки? Это может послужить поводом? Хм, если вопрос родословной здесь стоит остро, то «полукровке» просто не позволят не то что возглавлять, а просто заседать в городском совете знати и иметь подобные владения — статус бы не позволил. А толстяк, выходит, единственный представитель мужского пола данного семейства? Это имеет смысл: старик резко негативно настроен по отношению к бастарду, но терпит его, дабы сохранить влияние своей семьи. Звучит более чем разумно. Так что, лорду Ванбергу стало об этом известно и он начал какие-то репрессивные действия по отношению к Кингсли, на что второй отреагировал соответствующим образом, предпочтя просто избавиться от угрозы? Но в таком случае выходит, что Ванберг был просто вопиющим глупцом — как можно начать угрожать кому-либо и даже не обеспечить себе "страховку" в каком бы то ни было виде: письмо доверенному лицу, усиление собственной охраны… да мало ли способов в конце-то концов? Но с тех пор прошло уже около полугода — и ничего. Кингсли правит городом и в ус не дует. Старик, похоже, тоже не больно-то чем обеспокоен, а лишь вымещает злобу на отпрыске. Как говаривал протагонист одного небезызвестного фильма: «Великолепный план, просто охуенный, если я правильно понял, надёжный, блядь, как швейцарские часы».       — …А что за дела с тем наёмником? — разорвал застоявшуюся тишину по ту сторону окна старик. Признаться, я уже хотел "сворачиваться": из-за скрюченного положения тела мышцы начинало сводить, а размяться особо негде; карниз до того тонок, что я скорей висел на одной лишь правой руке, а ступни жалкими краешками носков опирались на выступ. Нет, долго я тут не провешу. — Как он умело обласкивал твои уши, ты ведь уже было доверился ему, не смотри, что орал как умалишённый.       — Даже не начинайте, лорд Харальд, прошу вас. Это мой человек, я сам решу, как мне с ним быть, чему доверять, а чему не стоит, — это не вашего ума дела. К тому же, он достаточно горделив и самовлюблён, чтобы не врать мне в лицо — мне сложно сомневаться в его словах и намерениях после того, что он передо мной уже успел устроить, едва не доведя ситуацию до открытой конфронтации. Он явно не до конца дружит с головой, но оттого весь как на ладони — это внушает определённое спокойствие.       — И ты так уверен, что он таким образом попросту не водит тебя за нос? — Тон старика в этот момент мне откровенно не понравился. Это было сказано с уверенностью. Неподдельной уверенностью в собственных знаниях. Так ему что-то известно? Как? Когда? Вот же сукин…       — Если вам есть, что сказать, то говорите уже прямо, — с явным сомнением отозвался Кингсли. — Вы же знаете, я не люблю подобные игры.       — В том-то и дело, мальчик, что ты их не любишь и, думается мне, не способен их разглядеть. Потому что наёмник явно ведёт какую-то свою игру. Иначе как он с такой лёгкостью подоспел первым на место обвала канализации? Как я понял из отчётов, когда подтянулись первые адъютанты — обнаружилась лишь горстка трупов, а наёмника с тем пацанёнком и след простыл. Поразительная скорость. К чему была такая спешка, любопытно знать?       — Но у меня нет оснований полагать, что он может быть связан с бунтовщиками. Я проверил его на взятом с места преступления пацанёнке — мальчишка никак не отреагировал на наёмника, а он без сомнений не столь крепок, чтобы суметь соврать после всех этих пыток.       — Однако твой наёмник почему-то очень не любит, когда за ним наблюдают. Мне докладывали, что при малейшем намёке на преследование он тотчас менял маршрут, всегда приходил в один и тот же кабак и всегда заговаривал с одной и той же девкой. Невозможно, чтобы человек не имел каких-либо иных потребностей, кроме насыщения своего брюха и утоления похоти. Эта чернь что-то замыслила. Он чего-то добивается, а ты этому только способствуешь, безмозглый баран…       — Хватит. — Вслед за спокойным, но твёрдым, как камень, голосом последовал добротный шлепок по дереву: то ли толстяк ударил ладонью по столу, то ли чересчур резво поставил на него свой кубок. — Не. Смейте. Встревать. В мои. Дела. Лорд Харальд. Вы вправе лишить меня всех титулов и наследства, но покуда я являюсь главой городского совета — не смейте встревать в мои дела и шпионить за моими людьми. Или клянусь всеми старыми и новыми богами — я предприму соответствующие меры. А теперь прошу меня простить, лорд Харальд, я отправляюсь к себе в покои и более не намерен всё это слушать. Продолжим наш разговор утром, когда я буду в более добром здравии… если вы того пожелаете, конечно. Приятных сновидений.       И лишь после звучного хлопка от закрытия тяжёлой двери я понял, что всё это время затаивал дыхание — я едва не разразился сухим кашлем, поспешно сглотнув слюну и прикрыв рот рукавом, дабы не пропустить ни единого лишнего звука. Теперь и толстяк меня здорово удивил — у него есть яйца, моё уважение. Похоже, не я один тут предпочитаю ходить по острию лезвия, это успокаивает. Однако недостаточно, чтобы забыть о сказанном стариком. У него в подчинении есть свои люди. Причём в должной степени квалифицированные, что Наги удавалось лишь почувствовать каким-то шестым чувством чужое присутствие, но сказать кто это или где именно он крадётся — без шансов. Уж что-что, а мастерству шпионажа адъютантов учат на совесть, тут даже демоническая сила не спасает.       «Ах ты ж сука-нах!..»       Лишь благодаря родимой Наги слова не вырвались наружу, пока я, сорвавшись с карниза, камнем летел вниз. Стиснутыми до боли зубы удивительным образом остались даже после того, как шок от падения миновал и я вновь мог ощущать свои конечности. Повертев головой, обнаружил себя полусидящим в каких-то облезлых кустах, вроде терновника: такой же колючий, что перчатки моментально покрылись заметными царапинками, а тканевые штаны умудрились даже местами изрезаться, показывая свету божьему розовато-белые проблески человеческой кожи. Где-то с минуту не мог понять, что произошло, почему я нежданно вдруг сорвался, хотя минуту назад был достаточно надёжно "приклеен" к окну всем телом.       Пока, наконец, в голову вновь что-то не "ударило", прямо как мгновеньем раньше, теперь я вспомнил. В глазах всё потемнело и раздвоилось, в лёгких будто поселился жучиный рой, что маленькими лапками быстро-быстро семенили куда-то ввысь по груди — от сердца до горла словно проходила морозная царапающая внутренности струя, — покалывание по всему телу вмиг обострилось, хотя я уже успел вылезти из терновника и даже бегло пройтись ладонью по одежде на наличие застрявших шипов: нет, полный порядок. Не-не-не, то было очень даже знакомое и привычное чувство. И имя ему — «отходняк», чтоб его, сука, драли толпой негров… пардон, афроамериканцев.       «Поверить не могу, что в своё время ты на это действительно решился, — шёпотом выразила своё недовольство Наги, пока я открывал один из подсумков, где хранились заранее подготовленные бумажные "квадратики", самолично мною наделанные из письменного пергамента. Что ни говори, а кинофильмы чему-то полезному могут учить. Хотя бы тому, как сподручней хранить наркоту. — Ты всегда был недалёкого ума, как бы ты там о себе ни думал, но чтобы до такого…»       «Ебальник на ноль, — промелькнула в голове лишь одна мысль, пока я втягивал одной ноздрёй содержимое бумаги, испытывая заметное облегчение от проходящего через мой мозг слегка морозящего электрического разряда. Так и знал, что эта дрянь быстро возьмёт своё — походу, я становлюсь зависимым. После первых приёмов меня как следует "вставляло", а когда эффект спадал на нет — ощущались разве что лёгкая вялость, рассеянность и жажда. И вот теперь я чуть не разбился к ебеням. Спасибо удачно подвернувшемуся кусту за избежание сей участи. — У нас есть проблемы посерьёзней, чем мои дурные пристрастия. Давай, соберись… тьфу, вернее, меня собери, ну ты поняла. Нужно поскорее вернуться и переосмыслить дальнейшие ходы. Жопой чую, что придётся заметно ускориться. Вариантов остаётся всё меньше и меньше с каждым ебучим днём…»

Интерлюдия

      В крохотном помещении уже некоторое время главенствовали тишь да тьма. Плотно заколоченные окна не позволяли тусклому свету луны проникнуть внутрь и рассеять сгустившуюся и охватившую всё вокруг, казалось, плотную чёрную массу, а неподвижность единственного обитателя комнаты сохраняла оглушающую до писка в ушах тишину. Приглядись кто со стороны — лишь смутные, едва различимые силуэты скромной мебели да сгорбленной, мало чем отличимой от той же мебели человеческой фигуры смог бы выцепить разве что намётанный и острый взгляд. И редкий вой ночного ветра снаружи изредка приносил с собой доказательство естественного хода времени, разбивая иллюзорность бытия с каждым стуком о встреченное им препятствие в виде высоких каменных стен производственного цеха, что служил пристанищем для двух не совсем верных… и не совсем соратников — никто из них не смог бы без тени сомнений сказать, какова степень их взаимоотношений и доверия, и всё же каждый ожидал от другого исполнения тех или иных задач и был готов довериться хотя бы в этом вопросе.       Самопровозглашённый хозяин этого заброшенного места, несущий титул прецептора одной из городских зон, измотанный бесконечной нервотрёпкой из-за своего горе-компаньона, уже некоторое время лежал грудью на столе, подперев голову руками, и наслаждался выдавшимися мгновениями покоя. До тех пор, пока "домой" не вернётся главный источник всех приключающихся в городе бед. Или же Илай попросту убеждал себя в верности таких выводов. И стоило ему в который раз взглянуть на это обмотанное тряпьём, самодовольное и преисполненное безумной уверенностью в себе лицо — подобные выводы напрашивались сами собой.       «Он опасен, — неустанно крутились мысли в голове Илая. — Он в конец обезумел. Таким нельзя доверять. Он не сможет довести начатое до конца. Он совершенно бесконтролен и импульсивен, как бы рьяно ни убеждал меня в обратном…»       Из памяти упорно не выветривался образ сломленного и стенающего от безнадёги паренька, чей единственный широко открытый глаз смотрел на него со смиренной мольбой, а по замызганной тёмной ткани лицевой повязки то и дело стекали слезинки и разбивались о грязную влажную землю. Чьи руки судорожно хватали Илая за полы плаща, но пальцы были слишком слабы, чтобы подтянуть статную фигуру мужчины ближе к себе и лишь бессмысленно сжимали ткань. То была поза человека, теряющего всё и упорно хватающегося за единственную соломинку. И Илаю ничего не оставалось, кроме как исполнить просьбу нечестивого товарища, импровизированным способом затащив его в желаемую комнату постоялого двора, куда и заселили злосчастную девчонку. Мужчине не был интересен исход этого неожиданно вспыхнувшего эксцесса, однако спустя непродолжительное время, успев заслышать с крыши несвязные и обречённые бормотания из той самой комнаты, в какой-то момент всё стихло, а из окна начал струиться слабый, едва видимый голубоватый свет. И это не могло не насторожить Илая, завороженно разглядывающего происходящее прямо на глазах ранее невиданное чудо, не в силах ни пошевелиться, ни что-то произнести. Когда же мужчина пришёл в себя — свет исчез, а появившийся в оконном проёме злосчастный парнишка, как ни в чём ни бывало, без колебаний, соскользнул с подоконника, пролетел пару этажей вниз и приземлился аккурат на ступни, лишь слегка примяв под собой землю. И бросив краткий взгляд на выглянувшего с крыши Илая, просто скрылся в переулках, не произнеся ни слова.       «Нет, возможно, это уже не он, — поёжился мужчина от внезапно погладившего его по спине сквозняка. — В тот момент, когда он ползал коленями в грязи и слёзно молил о помощи — мог ли это быть настоящий он, а то, чем он был до и вновь стал после — уже она? Та тварь, что поселилась в его разуме, как он сказал, — могла ли она окончательно подчинить его своей воле? Или же он добровольно перестал быть человеком? Нет, это не имеет значения. Я при любом исходе не могу полагаться на… чудовище».       — Может, ты всё же поприветствуешь меня должным образом? Сколько времени прошло с момента нашей последней встречи. И куда только девались твои манеры, Лу-лу?       «Она вновь назвала меня этим дурацким прозвищем… — вздохнул про себя Илай и вынужденно приподнял голову, разглядывая подпиравшую лишь боги знают какое время косяк открытого дверного проёма гостью. — И вообще…»       — Что ты здесь забыла, Шарин? — озвучил он основную, вертящуюся на языке мысль. — Я же требовал, чтобы связь была исключительно через тайники.       — Ты всерьёз полагаешь, будто обо мне ещё помнят? Спустя якумы? — наигранно усмехнулась женщина, плавно перетекая от дверного косяка в центр комнаты. Илаю не хотелось встречаться с ней прямым взглядом, потому так и оставил нетронутым лежащее в ящике стола огниво, а единственный подсвечник и вовсе покоился где-то на шкафчике в другом конце комнаты. Оба были вынуждены довольствоваться расплывчатыми силуэтами друг друга, и как минимум Илая это полностью устраивало. — Брось. У них там наверняка имеются и более важные дела. Ведь для них я всё ещё мертва, так?       — Мои легенды так просто не разрушить, — вытянулся на стуле мужчина, звучно хрустнув суставами в плечах и позвоночнике: ночи, проведённые за этим самым столом не преминули напомнить о себе. — Тебе ли не знать, ведь это ты меня всему обучила, когда я ещё подростком попал к вам.       Едва закончив фразу, Илай почувствовал резкую перемену настроения, что распространялось по помещению. Шарин, всё это время медленно бредшая через комнату к его столу, на мгновенье замерла, словно чего-то испугавшись, да так и осталась стоять на месте даже после шёпотом пророненной фразы:       — Прости, что так вышло. Ты всё ещё ненавидишь меня за то, что случилось с тобой и твоими родителями?       Обескураженный этим выпадом Илай и сам невольно задумался. Повисла короткая пауза.       — Если бы я тебя действительно ненавидел, думаешь, стал бы потворствовать твоему побегу, а после ещё и участвовать в твоих безумных авантюрах? — серьёзно ответил он вопросом на вопрос.       — Может быть, я просто применила некоторые из многочисленных уловок, чтобы переманить тебя на свою сторону, — невесело проговорила она. — Откуда такая уверенность?       — Брось, — в такт ей отрезал мужчина. — Я знаю тебя слишком долго, чтобы понимать, где ты хитришь, а где говоришь искренне. Например, как я тебя ни спрошу про это странное прозвище, которым ты меня называла ещё с момента обучения — ты всегда старалась сменить тему, но никогда не врала мне прямо в глаза. Я понял, что это нечто очень личное. Настолько, что у тебя язык не поворачивался соврать, но и поведать об этом тоже. И я давно уже тебя об этом не спрашиваю, хоть ты и прекрасно знаешь моё отношение к этому.       — Прости, ничего не могу с собой поделать. — После его слов Шарин всё же преодолела остаток пути до стола и присела на свободный стул напротив Илая. При произнесении женщиной очередного «прости» на столь малом расстоянии мужчине удалось разглядеть прорезавшуюся на её лице неловкую улыбку, и повисшее в воздухе напряжение понемногу начало растворяться в атмосфере домашнего уюта. — Каждый раз, глядя на тебя, эти слова сами просятся на язык.       — Ну что с тобой поделаешь… — вынужденно пожал плечами Илай. — Так зачем ты сюда пришла? Только не говори, что просто соскучилась — глупая причина, чтобы так рисковать. Совершенно не в твоём духе.       — Ты думаешь?       Мужчина с трудом разобрал донёсшийся до его слуха жёванный шёпот и предпочёл оставить это без комментариев, продолжая неотрывно глядеть на гостью сквозь густую завесу тьмы. Благо зрение обоих уже успело адаптироваться, и собеседники могли видеть даже некоторые очертания лиц друг друга. Та доброжелательная улыбка на лице Шарин медленно сменилась ровной линией губ, и женщина заговорила уже привычным размеренным, с некой хитринкой, деловым тоном, словно никакой заминки и не было:       — Как ты и сам уже успел понять, дела идут отнюдь не лучшим образом. Много хороших и полезных людей умерло, а те, что остались, — утратили всякий запал и более неспособны ни на что. Всё с самого начала шло какими-то окольными путями, будто сами боги отвернулись от нас и строили за нашими спинами козни…       Илай молча слушал поток откровений гостьи, не решаясь ни как-то ободрить женщину, ни осудить за поспешное опускание рук. Не ему говорить что-то подобное. Не человеку, что те самые козни за её спиной и строил. Руками чужого человека. И тем не менее всё происходящее произошло с подачи самого прецептора. Если бы он захотел — мог вмешаться в любой момент, раскрыть своего сомнительного товарища или же вовсе избавиться от него. Он не знал, насколько тот силён и можно ли того как-то одолеть вовсе, и всё же подобное мужчину вряд ли бы остановило — страх ему чужд, как и многим адъютантам. Его давно отучили бояться даже самого бога смерти, что уж говорить о человеке, пускай и с непонятной и порой пугающей силой. Но Илаю не нужна была его смерть. Как не нужны были грёзы Шарин о прекрасном будущем с самого начала. Ему не было никакого дела до этого города, его жителей… до их будущего. Всё, чего он желал — вырваться отсюда и уехать куда-нибудь далеко, где возможно начать жизнь сначала. С тем единственным человеком, который оставался для него дорог. С кем он когда-то обсуждал столь наивные, но по-детски счастливые планы на совместное будущее. И с кем его насильно разделили на многие якумы. Якумы, что уже никто не способен ему возместить. И потому единственно возможная плата, которую мужчина был согласен принять — их собственная жизнь.       — …ведёт двойную игру.       — Что?       Каким-то образом Илай умудрился поддаться тем немногим эмоциям, что ещё бушевали в нём, и потому прозвучавшая рискованная фраза из уст женщины застала его врасплох, вынудив инстинктивно обронить краткий вопрос, полный наигранного непонимания. Неуместного непонимания, за что мужчина тут же мысленно себя осадил.       — Переосмыслив произошедшее, подобные выводы сами собой напрашиваются, — словно и не заметив его колебаний, мягко продолжила Шарин. — Либо сами боги так над нами подшучивают, что звучит откровенной нелепицей, либо среди нас есть предатель… — Острый проникновенный взгляд женщины на мгновенье встретился с мужским, вдумчивым и расчётливым. — Ты ведь всё ещё на моей стороне, малыш?       — А ты сомневаешься во мне? — упёрся он сцепленными вместе ладонями в подбородок, не препятствуя той в "чтении" своего сознания, подобно открытой книге: ему не хотелось лишний раз врать или лукавить перед своим бывшим наставником, мужчина решил предоставить ей самой решать, что она думает о нём. В крайнем случае, подумал Илай, они сейчас на его территории — ей не победить здесь. — Ты мне скажи. Я всегда был пред тобой как на открытой ладони… — выдержав задумчивую паузу, он тем не менее добавил, — учитель.       — Это верно, наши с тобой отношения давно уже вышли за границы простого учителя и ученика, — сдержанно усмехнулась та сквозь зубы, одаривая его тёплой неподдельной улыбкой. — Я бы сильно удивилась, окажись предателем именно ты.       Илай никак не стал комментировать последнее замечание, продолжая пристально глядеть женщине прямо в глаза. Ему хотелось поскорее преодолеть данный этап. Лишние мысли недопустимы. Одно неосторожное слово — и весь тот иллюзорный барьер, что мужчина выстраивал вокруг себя и своего разума, мог рухнуть в один миг. Он даже затаил дыхание, побоявшись утерять концентрацию. И выдохнул лишь когда женщина сама оборвала зрительный контакт, мягко прикрыв глаза и опустив голову.       — Я верю тебе, — словно остерегаясь собственных слов, шёпотом проговорила она, затем, оправившись, вернулась к прежнему непоколебимому настрою. — Но меня с самого начала беспокоил этот наёмник. Ворон, кажется. Когда он объявился в городе? Как ты на него вышел? Но что более важно — зачем привлёк его к нашему делу?       — Я уже оговаривал это в своих письмах тебе. — Илаю не нравилось, куда шла нить их разговора, но он не находился, каким образом можно было бы деликатно спровадить нежеланную гостью. Оставалось лишь давать уклончивые, при этом наименее лживые ответы — авось подозрения женщины перетекут в куда менее опасное русло. Важнейшее значение сейчас имело лишь время, а после, когда всё закончится, — уж будь что будет, о его скромной персоне скорей всего позабудут… или же попросту не успеют найти. — У меня острая нехватка опытных и, что важнее, доверенных людей. Получение помощи извне — это был наш единственный шанс. И едва мне доложили, что в нашем городе объявилась птица столь высокого полёта, да ещё достаточно беспринципная, чтобы умудряться так виртуозно отплясывать перед людьми, которым собираешься нанести удар в спину, — грех не воспользоваться таким случаем. А если ты полагаешь, что он действует против нас — просто вспомни, что именно благодаря ему ты с товарищами смогла незаметно уйти из крепости-хранилища, он ради вас даже пустил себе кровь.       — Неуравновешенный и импульсивный психопат этот твой Ворон, это точно, — изменилась в лице Шарин, ничуть не скрывая пренебрежительного отношения к выше упомянутой личности. — В последнюю нашу встречу он смотрел на меня так, словно готов был вцепиться мне в шею и вырвать трахею голыми зубами. В любой другой ситуации я бы оценила подобный настрой, но не когда на кону стоит так много. Ты уверен, что у тебя хватает рычагов давления, чтобы сдерживать этого… это животное?       «Ты тоже это заметила, не так ли?» — безрадостно отметил про себя Илай, всерьёз обдумывая свой ответ.       Тот и впрямь становится неуправляемым, раз уж даже ставшая чрезмерно фанатичной к идее смены власти Шарин смогла прочувствовать это. Ауру чистой незамутнённой агрессии. Безумную жажду крови. И одержимость. Мужчина так до конца и не разобрался, в чём же состояла эта одержимость. Местью обидчикам? Желанием показать своё превосходство над всеми? Или же одной глупой девочкой, над которой этот безумец постоянно чахнет, что твоя птица-оборотень над сокровищами из старой детской сказки? Достаточно было лишь мельком пригрозить нанесением вреда этой мелюзге, как паренёк становился послушным и безропотным, лишь в редких случаях, так сказать, демонстрируя оскал и обнажая когти. Но долго это продолжаться не могло, верно? Зверь наконец понял, что плеть ему не страшна, а лакомство не столь приглядное, каким казалось поначалу. И теперь даже эта женщина прямым текстом вопрошала Илая: как тот намеревается поступить?       И в который раз беззвучно вздохнув в пушистый ворот наброшенной на плечи накидки, мужчина сдержанно улыбнулся и произнёс:       — Пока он верит, что мы выплатим ему поистине королевское вознаграждение, как только власть перейдёт в наши руки, — нам не о чем беспокоиться. Ведь совет не сможет перекупить его — у них попросту не найдётся таких денег, и наёмнику об этом известно, я лично об этом позаботился.       «Это ложь. Ведь это существо не интересуют деньги. Не интересует власть или другие общечеловеческие ценности. Всё, что этому нужно — девчонка. И с каждым юби мне всё труднее использовать мой единственный козырь. Но тебе об этом знать не обязательно. Я сам разберусь с этим. Не мешай мне. Только не сейчас».       — У тебя всё? — терпеливо выждав молчаливое и задумчивое созерцание женщиной падающего на близстоящий книжный шкафчик лунного света, едва пробивающего сквозь тонкие щели заколоченных досками окон, нарушил тишину Илай. — Тебе нельзя здесь надолго задерживаться, ты и сама это прекрасно понимаешь.       — Прости, ты прав, — неопределённо качнув головой, Шарин поднялась с кресла… не отрывая глаз от тусклого пятнышка света на каком-то мелком предмете местного интерьера, что не смог идентифицировать даже сам хозяин, бегло перебросив взгляд с гостьи на объект и обратно: её странное поведение не возбудило в нём должное любопытство, чтобы ради такой мелочи напрягать зрение. — Перед уходом я должна тебе сообщить, что мы всё же решили прибегнуть к запасному плану.       — Замужество девчонки? — спросил мужчина, спешно проглотив возникшее было необъяснимое чувство.       Ему не было дела до судьбы какой-то избалованной малолетней дворянки — хоть на корм псам пустить. Но если об этом станет известно этому психопату — одной лишней заботой больше. Илай чуть было не застонал в голос: сдерживать раздражение становилось всё труднее.       — Верно. Переговоры прошли довольно успешно и суженный прибудет в город уже завтра на закате.       — Послезавтра лорд Лоуренс устраивает грандиозный банкет в своём поместье, — будто бы размышляя вслух, размеренно проговорил Илай. — Так вы решили воспользоваться шумихой и провести церемонию у них под носом? А что дальше? Вывезите девчонку в тюках? Полагаете, будто иностранные гостьи неприкосновенны для проверок и досмотров?       — Малыш, а вот это уже не твоё дело, — наконец оторвав взгляд от чего-то ей одной зримого, Шарин озорно покачала указательным пальчиком. — Твоя задача состоит лишь в том, чтобы очистить определённую местность от чёрных плащей и, по возможности, от городской стражи. Учитывая неспокойную обстановку в городе, это не должно составить особого труда, ведь так?       — Как и всегда, сделаю всё от себя зависящее, — твёрдо кивнул он.       — Что ж, тогда, с твоего позволения, я испаряюсь.       Скрип входной двери прозвучал восхитительной симфонией в ушах Илая, ознаменовавшей окончание сей сомнительной процессии, что он невольно вернулся в своё изначальное положение: вытянулся на столе, давая отдых спине.       — Ах да, чуть не забыла, — обернулась гостья через плечо. — Думаю, тебе всё же стоит пересмотреть некоторые свои решения.       — О чём ты? — заслышав голос той, с которой он, казалось бы, уже распрощался, поднял голову Илай.       — Наёмник, — выйдя за пределы комнаты, но так и не затворив дверь до конца, отозвалась Шарин. — Я хочу, чтобы ты пересмотрел его контракт.       И женщина звучно захлопнула за собой дверь, оставляя бывшего ученика наедине с этим странным последним напутствием. Если и вовсе не угрозой — это было произнесено с игривой, но леденящей интонацией. Её вид до самого конца излучал доброжелательность вперемежку с сомнениями, но голос, каковой разнёс эти слова по маленькой комнатушке, напротив — пронизывающий и давящий, как тяжёлый сапог на сглатывающей глотке.       «Она в том же положении, что и я, — по своему растолковал её действия Илай. — И ей определённо что-то известно. Если так дальше и продолжится — мы просто перебьём друг друга… на потеху этому ублюдку».       Нет. Он не намерен просто бездействовать в такой ситуации. Тяжёлый кулак обрушился на гладкую поверхность стола, столь незатейливым, если не сказать варварским, способом придавая своему хозяину уверенности и сил. Илай не был до конца уверен, что поступает правильно, однако он принял решение.       Решение, за которое мужчина был готов понести любую ответственность.

Конец интерлюдии

      «За мной точно нет слежки? Твой тон что-то не особо вселяет уверенность, знаешь ли».       «Захлопнись, — беззлобно, скорей по привычке огрызнулась Наги. — Сегодня юго-восточный ветер, он дует нам прямо в спину. Если бы за нами был хвост — я бы его точно учуяла».       «Поверю тебе на слово, — вздохнул я про себя. — Какой у меня выбор?..»       После того, что я услышал в поместье Кингсли, мне требовалось как следует всё обдумать. И ноги отчего-то привели меня не в убежище, а в тот самый злополучный кабак, где работала Идара. Пришлось поучаствовать в короткой перепалке с хозяином заведения, однако не существует такой проблемы, которой не смог бы решить шнурок с горстью монет… особенно если его подкрепить убийственным давящим взглядом — уж что-что, а Наги это умела, один из немногих случаев, когда её жажда крови по-настоящему сыграла мне на руку. Подытоживая, я безвылазно провёл двое суток в скромных покоях своей новоиспечённой… Кого? Любовницы? Сексуально-садисткой игрушки? Живой отдушины, на которую я выплёскивал всю накопившуюся во мне грязь, а та и рада такой участи, да ещё добавки прося? Блядь, просто думать об этом тошно. А уж спросить её мнение об этом я и вовсе не посмею. Если она считает подобное отношение простой игрой, и в её глазах я лишь человек со странностями, но хотя бы не конченый подонок, — мне этого достаточно. Не хватало ещё начать выслушивать в свой адрес то, что я и без других прекрасно знаю. Нет, с самобичеванием я и сам неплохо справляюсь, идите на хуй. Все до единого, отправляйтесь дружно на хуй. У меня есть более важные заботы — ещё будет возможность себя в полной мере поненавидеть и попрезирать, в пизду сейчас лишний негатив, ясно?       Так-то лучше. Старый добрый способ с выкручиванием мизинца всё ещё работает — отпустило.       В итоге мне пришлось уйти оттуда. Потому что всё, чем я там занимался — спал, пил и трахался… надеюсь, что я хотя бы что-то ел, не помню если честно, но желудок вроде как не бунтует. То есть я в пустую проебал — буквально! — время, так ничего конкретного и не придумав. Сука! По крайней мере пустынные тёмные, освещённые разве что редкими уличными масляными лампами улицы смогли стряхнуть с плеч напряжение, а свистящий в ушах гуляющий у самой земли ветер — унести прочь всякие тревоги, привнося в душу пускай мимолётный, иллюзорный, но всё же покой. Хотелось вздохнуть полной грудью, но нос покрывала практически приросшая к моей коже лицевая повязка, от которой слабо, но несло кисловатой ржавчиной. Я привык к этому аромату. Кровь. Дерьмо. Боль. Страдания… Одиночество и печаль. Карма — всё же она существует. Ещё Будда об этом писал… или говорил? Неважно. «Тот, кто наслаждается злыми деяниями никогда не будет свободен от злобы и ненависти. И если сердце твоё наполнится тьмой — карма настигнет тебя и накажет». Вот каково оно, наказание кармы, да?..       Признаться, я даже рад. Если бы я сейчас испытывал хоть малейшее счастье — это бы значило, что никакой вселенской справедливости не существует. Не уверен, что она и правда есть… в моём мире, по крайней мере. Но здесь она, похоже, присутствовала. Я хорошо её ощущаю. Не знаю, возможно, я себя просто накручиваю. А может боги и впрямь существуют. И они мною крайне недовольны. Что ж, справедливо… Пусть также идут на хуй. Мне плевать. Я всегда действовал исключительно по собственному уразумению и исправляться уже поздновато. Повторюсь, именная табличка в аду для меня уже заготовлена, и я это принял. Но пока я всё ещё дышу — соседние с моим места не будут пустовать. Уж гарантирую — я найду тех, кого можно там "прописать", просто дайте мне немного времени. Мне просто… нужно… время.       «Надо вернуться в убежище, — просидев какое-то время в старом знакомом парке, где мы частенько играли с малышкой Саей и этой балдой, я наконец решился и, отряхнув мокрый от влажной земли зад, неспешно зашагал прочь, вглубь тёмных переулков. Я уж и позабыть успел, что значит опасаться чего-либо — Наги защитит меня от любой опасности, я верил в это. А если не защитит, то хотя бы предупредит. — В крайнем случае я могу просто спросить Илая».       Я что же, выходит, ему доверяю? Нет, не то слово. Скорей, у меня нет особого выбора. Я действительно не так умён, как мне всегда казалось, мне следует с кем-то поговорить. Даже если не получу от него реальной помощи — разговор может помочь собраться с мыслями. Возможно, я, как обычно, сам смогу сообразить, что я мог упустить или недооценить, просто озвучив все имеющиеся на данный момент нюансы, достижения и потери. Человеческий мозг всё же очень странно устроен, никогда не знаешь, какую подлянку он может сотворить со своим же собственным хозяином. Маленький серый слизкий ублюдок…       — Э-э-э, сма-ари куды прёшь, бе-естолочь!       Я чуть сердце через жопу не высрал, когда где-то внизу, прямо под ногами, неожиданно раздался хрипловатый надрывный возглас, а следом тут же последовало острое жжение в левой икре. Застанный врасплох, я инстинктивно отпрыгнул в сторону и занёс правую руку за спину, крепко хватаясь за шершавую рукоять танто. Но едва зрение сфокусировалось на смутьяне, пальцы невольно соскользнули с оружия, а из закрытого повязкой рта вырвался приглушённый вздох.       «Наги, какого вообще хрена?!» — всплыл у меня первый закономерный вопрос.       «Я не почувствовала его присутствия, — как-то чрезмерно серьёзно, без всякой язвительности и недовольства проговорила та, словно произошедшее её также не оставило равнодушным. — Я и сейчас ничего не чувствую, поэтому, если бы ты не смотрел на него напрямую — я бы решила, что у тебя очередной "приход". Но нет, я тоже его вижу… Илья, будь осторожен».       Даже так? Странно. Ведь мои глаза разглядывали ничем не примечательного пожилого бродягу, замотанного в тряпьё с ног до головы, что сидел облокотившись о стену одного из домов и вытянув ноги, тем самым перегораживая и без того узкий переход через проулок. Назвать этого старика хоть сколько-то опасным можно было лишь с большой натяжкой, даже с учётом крепко сжимаемого им посоха, что тот разместил на своих коленях. И которым, вероятно, меня и огрел, когда я случайно задел этого нечестивого при переходе на соседнюю улицу.       — Шо уставился, разбойник? — старик сверкнул недобрым взглядом во тьме подворотни. На мгновенье показалось, будто его глаза и впрямь горели то ли огненно-оранжевым, то ли вовсе кроваво-красным отливом. Этот взгляд был способен прожечь даже самую прочную в мире броню, не говоря уж о слабой никчёмной плоти. — Чуть ноги деду не свернул, а ещё лупится чего-то…       — П-прошу прощения, — неуверенно проговорил я смиренным тоном. Вообще-то в моей голове вертелись сплошь язвительные и презрительные ремарки, но язык явно был не согласен с мозгом, будто подчиняясь неведомому давлению извне. Не будь местная магия хоть и привычным, но всё же достаточно редким явлением, я бы решил, что старик использовал против меня какую-то технику. — Б-было темно, я вас не заметил.       — Прощение… — проскрипел дряхлый оборванец, облизывая заветренные сморщенные губы. — Не будет тебе прощения, шелупонь ты этакая…       Но тут его пугающий взгляд внезапно сменился лукавым прищуром, каковым обычно торгаши на рынках оценивают издалека подходящих дураков… то есть клиентов под свой сомнительный товар.       — Впрочем, если отсыплешь старому немощному человеку немножко монеток, это может принести тебе не только прощение за совершённые тобою грехи, но и удачу.       Обескураженный, я впал в ступор. Но уже через секунд десять из меня вырвался утробный, с надрывным хрипом смешок — странный, казалось, преисполненный какой-то внутренней силой и стойкостью старец оказался обычным грубоватым оборванцем-попрошайкой. Всякое напряжение моментально спало с моих плеч. До сего момента я даже не заметил, как пересохло в горле, отчего мой непродолжительный гогот тут же сменился сухим кашлем. Чего я только себе навыдумывал сейчас? Спокойно, мужик, такими темпами начнёшь от каждой тени шарахаться. Нужно быть проще. Проще и равнодушней. У тебя это всю жизнь прекрасно получалось, соберись. Ты тот, кто расправился с химерой в подвале того чокнутого колдуна и убил с полсотни людей, а теперь даёшь слабину перед какой-то грязной вонючей развалиной.       — Следи за языком, старик, — развеивая остатки непонятного наваждения, встряхнул головой и тихо проговорил сквозь зубы. Сейчас самое главное — не дать невольный сигнал Наги к действию: она попросту разрубит этого несчастного пополам одной лишь моей рукой, если захочет. Нет, каким бы неприятным ни был этот бродяга — я не могу опуститься до спонтанного убийства, это "финиш", "край" для любого хоть сколько-то вменяемого человека. Глубоко вздохнув через нос и вернув себе ясность ума, я спокойным тоном заключил. — Я не в том настроении, чтобы выслушивать нотации от какой-то кучи грязного рванья. Радуйся, что в нынешние времена ты вообще жив — я удивлён, что тебя не сожрали голодные крысы… — Собираясь было развернуться, чтобы уйти, по какому-то наитию я замер и бросил в пустоту перед собой, почему-то не осмеливаясь разворачиваться обратно к старику. — Или твои же собственные сородичи, уже рыскающие по этим улицам.       Прокачанный слух позволил уловить правым ухом шлепки чьих-то подошв о лужи. По правую руку от меня. Расстояние не менее пятидесяти-семидесяти метров — скорей всего соседний проулок. Это не могли быть припозднившиеся цивильные граждане — уже никто не ходил по ночам даже в центральных районах, что уж говорить об окраинах, куда меня и занесло. Последние надежды рушил ядрёный запах крови, тянущийся от их одежды и щекочущий моё обострённое обоняние. «Шакалы». Обитатели бедного района, что осмелились сбиться в небольшие группки и по ночам рыскали в поисках жертв. Но в отличии от «мстителей», что старались вылавливать лишь адъютантов или прочих мародёров, что предпочитали бескровно грабить неудачно подвернувшегося им прохожего, «шакалы» пошли намного дальше. Они забивали свою жертву до смерти любыми подручными средствами, буквально раздевали несчастного догола, забирая всё хоть сколько-то ценное… и поедали тело. Нет, разумеется, не сырым и не прямо на месте преступления. Однако когда случайным образом нашлись первые обглоданные человеческие останки, на крыс это свалить не вышло — крысы не зажаривают свою добычу. На костях обнаружились характерные следы копоти и термического воздействия, даже с нынешним уровнем знаний до людей дошло, что в городе начали проявляться акты каннибализма. До сегодняшнего дня "зарегистрированных" жертв насчитывалось не более четырёх-пяти человек… из тех, кого удалось обнаружить. Но учитывая усиленные патрули и комендантский час, вряд ли этим тварям — называть их людьми язык не поворачивался — удалось сожрать более десяти-пятнадцати. Иначе бы от них не чувствовалась такая сильная жажда крови и голода. Что ж… вот им и обед. Нужно уйти отсюда, иначе придётся отбиваться, а у меня совершенно нет настроения на потасовки.       — Пожелай приятного аппетита своим дружкам, когда они выйдут на тебя, — пробормотал я всё в ту же пустоту, осторожно ступая вперёд.       Они недостаточно близко, чтобы услышать мои шаги, однако могут услышать мою речь, повысь я голос хоть чуточку выше. Зачем я вообще произнёс это вслух в таком случае? Без понятия. Возможно, сыграло чувство собственного достоинства, не сумевшее простить дерзость нищего старика. Не могу сказать, что держу на него зло, но и какой-то жалости тот не вызывает. Пусть его съедят, мне всё равно. Собственноручно убивать нет никакого желания, но и спасать ему жизнь не имело для меня особого смысла. Поздно строить из себя моралиста и хорошего человека. Я уже переступил порог света и тьмы, назад шагнуть не выйдет. Можно лишь воздержаться от следующего шага, дабы не переступить куда более опасную черту — та, что отделяет свет с тьмой от хаоса…       — Почему ты боишься хаоса, если целенаправленно возводишь его собственными руками? Ты всё же такой забавный в своих противоречиях…       — Что?..       Я до последнего не желал придавать какого-то значения несуразным бредням, доносящимся со спины от уличного бродяги. Пока он не заключил свою речь тем, чего я ожидал услышать в этом мире меньше всего.       «…Илья».       Не знаю, что сильнее пробудило во мне животный страх. Произнесённые сиплым старческим голосом слова, что прозвучали будто над самым ухом, хотя, обернувшись, я застал бродягу всё в том же сидячем положении под стеной в метрах пятнадцати от себя? Или же виной тому служил его безумный звонкий, как у молодого мужчины, смех? Одно казалось сюрреалистичней другого. И на сей раз страх сковал меня по-настоящему. Рукоять танто так и осталась нетронутой — пальцам только и оставалось судорожно вздрагивать, будто в намерении оторваться от кисти и уползти прочь, не желая более иметь со своим хозяином ничего общего. Силы воли хватило на одно коротенькое словцо: в горло словно вцепилась невидимая рука, не позволяя мне не то что говорить — вздохнуть вольготно. Что он сейчас сказал? Как он назвал меня? Откуда ему известно моё имя? Да кто он такой?.. Или что он такое?       — Так теперь ты настроен меня слушать, мальчишка?       Почти юношеский бодрый смех вновь сменился старческим скрипучим голосом, преисполненным однако завидной твёрдостью духа и некой внутренней силой. И когда старик неуклюже, с кряхтеньем, поднимался на ноги, опираясь на трость сморщенной худой, казалось, будто изломанной в множестве мест верхней конечностью — рукой это назвать язык не поворачивался, — не укладывающийся в голове контраст между человеческой речью старика и такими чужеродными — нечеловеческими — движениями пускай и гуманоидного тела лишь сильнее укреплял и без того пробирающий до костей ужас. Я продолжал неподвижно стоять вполоборота лицом к старику… нет, к нечто, пока оно медленно приближалось ко мне. Я не мог убежать. Не мог атаковать. Не выходило даже издать хоть какой-то звук. Тишину нарушали глухие шлепки тканевых башмаков нечто об воду… да лишь моё прерывистое дыхание, с трудом преодолевавшее лицевую повязку.       — Внимай мне, Илья Сиверцев, отрок иного мира, — проскрипело старческим голосом нечто, остановившись в полуметре от моего лица. Либо это моё воображение разыгралось, либо мы оказались в не самом удачном месте проулка, но из-под плешивого, пестрящего грязевыми пятнами капюшона на меня глядела лишь пара широко распахнутых глаз, странно переливающихся оранжевыми и красными оттенками, а вокруг глаз — сплошная тьма, ни намёка на хоть сколько-то человеческое лицо, словно кроме глаз ничего более телесного у этого существа не имелось. — Внимай и бери на ум, повторяться я не намерен. Протоптанная тобою дорога из крови и боли приведёт тебя к развилке судеб. Не только твоей, но и всех тех, кто тебя окружает и кто тебе дорог. Будь мудр в своих решениях — обратной дороги тебе не сыскать. Что сделано, того не воротишь. Что потеряно, не обрести вновь. Возложенное тобою на жертвенный алтарь навсегда покинет этот мир. Будь непреклонен и рассудителен в своих решениях, и тогда сами боги не смогут воспрепятствовать тебе. Пускай земля обратится в пепел, кровавыми слезами заплачет небо, а мир погрузится в пламенные объятия хаоса. Ведь всё упирается в цену. Цену, которую мы платим за содеянное нами. Будь готов ответить за все свои грехи, когда неизбежно предстанешь пред богами, — они такая же часть тебя, как и добродетели. Предрекаю, эта встреча состоится быстрее, чем нам кажется. С вожделением буду ожидать этого дня, Илья…

***

      «…Да что ж такое-то?! Поднимайся уже, ты, отрыжка муравьеда! Встава-а-ай!!!»       — У-у-ух… с-сука-нах, какого хера ты так орёшь?.. — простонал я сквозь зубы, едва ко мне вернулся дар речи. Голову разрывал противный писк, мысли путались и… Э-э-э, какого чёрта всё вокруг тёмное? Только не говорите… Я что, ослеп?!. — Что… Где я вообще? Наги?!       «А теперь ты прекрати орать, пока на нас не вышли нежелательные представители местной фауны, — прошипела та, заметно понизив гонор. — Глаза вытри, дебил. Ты свалился без сознания прямо в вонючую лужу и к твоему лицу что-то прилипло. Нечто слизкое и довольно токсичное, надо сказать…»       — Иу-у-у!       Заявление Наги заставило меня подскочить, словно ужаленного, и, едва восстановив равновесие, я спешно оттянул ткань лицевой повязки в области губ вниз и согнулся пополам, облокачиваясь свободной рукой о ближайшую стену дома. Прощай сегодняшний ужин — здравствуй диарея, если хоть что-то успело попасть в рот, пока я лежал мордой в луже.       «Что это, блядь, такое было?.. — утирая слюнявый рот грязным рукавом, наконец взял себя в руки и умолк, начав привычно проговаривать про себя и попутно снимая пропитанную чем-то вонючим лицевую повязку. — Скажи мне, что ты тоже это видела, Наги? Скажи! Нет… я ведь не схожу с ума? Нет-нет-нет-нет-нет!..»       «Угомонись, плесень, — простонала Наги, в наказание "кольнув" меня в мозг. — Если это был очередной трип, тогда я так же сошла с ума, как и ты. Но в отличии от тебя, человечишка, я в себе уверена — не знаю, что это было, но оно определённо может скрывать своё присутствие, я не заметила как его появления, так и исчезновения. Я испытываю чувство, которое вы зовёте стыдом. Потому что этот человек… или ещё что — он меня обеспокоил».       «Обеспокоил? Серьёзно?!» — От этих слов у меня чуть глаза на лоб не полезли, и я в чувствах запустил снятую повязку куда подальше. Я тут трижды пересраться успел — от его внезапного появления, от того, что он назвал меня по имени, и ещё от его этой пугающей скрипучей речи, — а она, нахуй, просто «обеспокоена»? Блядки-ёлки-колотушки, вам звонок, блядь, из психушки. — «Пиздец, знаешь что, моя хорошая? Я так, сука, не играю! Хватит с меня! В пизду и на хуй! Не-не-не, лучше сдохнуть, чем ещё раз испытать что-то подобное!..»       «Спокойствие».       Казалось бы, столь простое, ничем не примечательное слово. Но распространившееся по сознанию нежным, можно сказать, материнским голосом Наги, это слово и впрямь заставило меня дышать ровнее, а сердце — прекратить безумную вакханалию внутри грудной клетки и замедлить темп. Словно растеряв доверие к собственному телу, пальцы рук медленно сжались в кулак и разжались обратно, возобновляя циркуляцию, казалось, на мгновенье застывшей в них крови.       «Легче?, — спросила Наги прежним пренебрежительным и язвительным гонором. — Могу ещё и кольнуть разок, если этого мало».       «С-стой! — спешно бросил я в мыслях. — Н-нет, я в порядке… Да, я в норме… С-спасибо».       «Ещё не хватало, чтобы ты и впрямь роскомнадзорнулся, — занудно протянула она. — Или как ты там любишь выражаться?»       «Сечёшь фишку, подруга, — улыбнулся я краешками губ, затем выпрямился во весь рост, похрустывая застоялыми позвонками. — К чёрту. Как я уже говорил до этого: проблемы стоит решать по мере их поступления. Без понятия, что это за хрень была, но угрозы оно сейчас явно не представляет. Пора возвращаться, нужно разобраться с делами насущными».       К превеликой радости, остаток пути до моей скромной берлоги я преодолел без приключений — на сегодня мне их определённо хватило — и уже ощупывал каменную поверхность улицы в поисках нужного канализационного лаза. Дом, милый дом. А вход-то какой чудесный: каждый раз спрыгивать в вонючую, хорошо ещё обычную сточную воду, на ощупь красться с метров десять, пока вытянутая вперёд и разгоняющая перед лицом воздух рука не заденет услужливо выставленную деревянную лестницу, и после останется только взобраться наверх, убрать прикрывающий лаз деревянный настил, подтянуться — и я уже внутри, в безопасной обители, где мне ничто не угрожа…       — Приплыли, — только и успел промычать я, когда открытое без повязки горло кольнуло чем-то сразу с двух сторон.       Повертеть головой мне не позволили — при малейшем движении в шею вновь болезненно упирались чьи-то клинки. Полагаю, оба неприятеля засели позади меня. Да, я верно выразился — скорей всего их там двое. Ну или это первый встреченный мною в этом мире мутант с четырьмя руками: помимо двух клинков по бокам от шеи, в ворот моего плаща вцепились также две руки и контролировали, чтобы я так просто не сбежал. Ах да, одна маленькая деталь: мне, блядь, даже вылезти не дали! Я с трудом балансировал ногами на самой верхней ступеньке лестницы, находясь внутри помещения в лучшем случае по пояс, и опирался руками о грязный холодный каменный пол цеха. Дерьмо.       А может всё же попытаться рывком уйти вниз? А там попробуй меня найти — уж в темноте мне равных нет: мало того, что слух отменным стал, так ещё и зрение позволяло мгновенно выявлять пускай лишь жалкие контуры, зато какие чёткие! Что же, может и впрямь сработает?..       — Я знаю, о чём ты думаешь, — прервал мои измышления знакомый голос, чей хозяин уже беззвучно преодолевал просторное помещение цеха, направляясь прямо ко мне. — И спешу тебя предостеречь: прямо под тобой ещё четверо, двое их них — с аналогичными твоему компактными арбалетами. И да, они умеют обращаться с таким оружием. Так что советую сохранять неподвижность.       — К чему весь этот цирк, Илай? — поднял я взгляд на подошедшего, вставшего в считанных метрах от меня, в пестрящем серебром от проникающего лунного света плаще прецептора. Если же мой взгляд носил скорей всего недоумённый характер, то его, напротив, выражал удивительное спокойствие и даже тоску. Почему? Что ты делаешь? Но самое главное, что и вызывало во мне недоумение… — Невероятно… тебе удалось застать меня врасплох. Ведь я…       — Чувствуешь запахи людей? — скорей утвердительно, чем вопросительно, легко произнёс он.       — Так ты и это знаешь?       — Не трудно догадаться, когда ты то и дело водишь вокруг носом, даже сам того не замечая, — пожал плечами мужчина. — Прямо как истинное животное. — Он осторожно присел на корточки, вглядываясь в моё ныне открытое на "радость" всему миру лицо едва ли не в упор. — Я давно подозревал, что ты стал ближе к животному. В тебе ведь не осталось ничего человеческого.       — А в тебе? — поддавшись мимолётному чувству, процедил я в ответ сквозь зубы, на что получил очередной укол в шею остриём лезвия. — Да не дёргаюсь я, блядь… Скажи своим пионерам, чтоб ослабили напор.       — Не могу, — серьёзно произнёс Илай, склонив голову чуть набок. — Ты и сам знаешь, что твоя тёмная сущность слишком сильна и опасна, мне с ней в одиночку не совладать. Как видишь, пришлось прибегнуть к особым уловкам. Мы ради тебя даже одежду обработали особым экстрактом, что используют трапперы при охоте на диковинную дичь.       — Что ж, отдам тебе должное — я и впрямь не почувствовал чужого присутствия сквозь смрад. Неплохой оказался план. Так и что мы будем делать теперь? Ты хочешь убить меня?.. Нет, иначе бы не распалялся сейчас на пустые разговоры. Говори уже, пока у меня ноги не затекли тут стоять, — хочу как можно скорее усесться нормально.       — Твой план, — сощурил глаза Илай, принявшись изъясняться коротко и чётко: не трудно догадаться, как ему всё это осточертело. — Сколько ещё ты собираешься ходить вокруг да около?       — Я знаю, обстоятельства начали меняться, — заговорил я, стараясь не сорваться на истеричную скороговорку. Нет, сейчас важнее всего сохранять уверенность, как в голосе, так и во взгляде. Нужно внушить ему, что у меня всё под контролем. Даже если это не так. А это и впрямь не так, чёрт возьми. У меня больше нет плана. Вернее, я не представляю, как именно его следует ускорить, чем можно пожертвовать, что и вовсе выкинуть за ненадобностью… — И я понимаю твою озабоченность. Но уверяю, что всё так или иначе идёт согласно плану. Если я не говорю тебе всех подробностей — просто ещё не настало время. В который раз я прошу от тебя лишь одного — доверься мне. Мне лишь нужно ещё немного времени и…       — У тебя не осталось времени, безмозглый ты кусок дерьма!       Я с трудом удержался, дабы не сорваться вниз, — неожиданный и сильный удар кулаком обрушился на мою голову, что в висках тут же "стрельнуло", а в глазах заплясали расплывчатые огоньки и искры. И не дав мне прийти в себя, Илай крепко обхватил пальцами мой подбородок, вынуждая задрать голову вверх, и неприятно дыхнул спиртным прямо мне в лицо — наши носы разделяло пустое пространство не большим, чем парой сантиметров.       — Уже завтра твою девку отдадут замуж за отпрыска иноземного лорда, и тот обеспечит нас нужной поддержкой, — выдал наконец он, когда казалось, что моё сознание вот-вот поплывёт далеко прочь, не выдерживая как тупой боли в черепушке, так и тянущегося изо рта смрада — Илай явно "заправлялся" чем-то не столь благородным, вроде вина или пива, то было что-то совсем за гранью добра и зла. — И я намерен поддержать этот план. Просто потому, что твоё безрассудство в конечном счёте приведёт нас к гибели. Судя по твоему загулу, теперь у тебя нет никакого плана. И думается мне, что его никогда и не было. Всё выглядит как череда сплошных удач. Нет, я не доверюсь тому, кто рассчитывает лишь на неё. Удача имеет свойство заканчиваться, друг мой. Ты ещё не понял, Иллиан? Ты уже ходячий труп. Только слишком упёртый, чтобы это осознать. Нет, я не убью тебя, просто отправлю твою потерянную душу обратно в Обитель. Но сперва уважь моё любопытство, будь так добр. Ответь мне честно, Иллиан: отпусти я тебя сейчас — ты был бы готов смириться с таким положением дел? Смог бы остаться в стороне после всего того, что наворотил? Забыть всю ту боль, что ты причинил невинным людям вокруг тебя? Но самое любопытное — смог бы ты отпустить её? Ту, что и держит тебя в этом мире? В должной мере сохранившегося, всё ещё тёплого, но уже дурно пахнущего, без огня жизни в глазах, мертвеца. Да, друг мой… ты и впрямь скорей мёртв, чем жив. Смотреть больно…       Моё напряжённое от агрессивного оскала лицо постепенно ослабляло мышцы с каждым произнесённым словом, пока наконец не стало безупречно гладким. Нет, агрессия никуда не делать — мне ужасно хотелось вцепиться ему в глотку, пускай даже и зубами. Рвать, пережёвывать и вновь рвать кусок за куском, пока горячая липкая кровь заливает мне рот, нос, глаза, одежду…       — Что?       Осёкшись и прервав свою пламенную речь, Илай нахмурился, видимо, не расслышав мой сиплый бубнёж под нос, и интуитивно переспросил, склоняясь поближе.       — И после этого ты смеешь называть меня «другом»?.. — смог выговорить я более чётко. — Немыслимо… отвратительно…       Ведь слова застревали в горле, вызывая своим горьким привкусом чувство тошноты. До чего же мерзко. А я было и впрямь решил, что мне удалось ухватить этого парня за яйца. Завоевать доверие. Получить возможность использовать его, как мне заблагорассудится. Нет… скорей уж он использовал меня. Мы оба использовали друг друга, чего уж там. Но вот во мне отпала всякая необходимость. И теперь я стою по пояс в люке, ожидая, пока мне не проткнут кинжалами горло и я не захлебнусь собственной кровью. Достойный конец для такого как я. Может, мне и впрямь здесь не место? Возможно, я действительно уже мёртв — умер в том злополучном взрыве на складе. И лишь Наги не позволяет моей душе покинуть это бренное тело, чтобы воплощать с его помощью все свои безумные, для человека, желания. Если так подумать, моя смерть сделает всех только счастливее. Так что, готов ли я поступиться своими эгоистичными желаниями ради гипотетического блага окружающих?..       — Хотя бы выслушай меня напоследок, — наконец успокоившись и взяв себя в руки, горько прошептал я, склоняя пред ним голову. Не как потерпевший поражение в честном бою гладиатор пред победителем в желании получить быструю и безболезненную смерть. А как трусливый вороватый плут, которому вот-вот отрубят голову поймавшие его стражники. Без чести. Без достоинства. Лишь с одной мыслью: «Нет, я не хочу… не буду… я не могу сейчас умереть!». — Прошу тебя… Илай.       Не знаю, с каким выражением лица он сейчас смотрел на меня — перед глазами стояли лишь его сапоги на толстой подошве. Но его звучный вздох прозвучал на удивление ободряюще, как если бы перед повешением человеку посчастливилось наблюдать последний восход солнца, при этом на небе не было бы ни единого облачка, позволяя разглядеть изумительное, заливающее розовым и оранжевым ясное небо. Когда сами небеса решили сжалиться над тобой и проводить в последний путь. От этого у меня сложилось впечатление, будто Илай до последнего надеялся, что я так просто примирюсь с его ультиматумом и не попытаюсь что-то предпринять.       Но вопреки здравому смыслу, как будто отдавая своеобразную дань уважения… чему-то — не знаю, но готов был поклясться, что я к этому вряд ли имею отношение, — он поднялся на ноги и сделал несколько шагов назад. После стоящие позади «конвоиры» довольно шустро, не дав мне ни единого шанса как-то среагировать, подрезали мои пояса с подвешенными сумками и кинжалами, и те плавно съехали по штанинам и шлёпнулись о воду внизу. Лишь затем меня удосужились вытянуть наверх одним коллективным рывком за шкирку, что я чуть не поперхнулся.       И Илай, теперь представший передо мной лицом к лицу, более не глядя на меня сверху вниз, а встречая прямым, как смотрят на равного себе, взглядом, ровным тоном произнёс:       — Только не вздумай снова хитрить со мной, Иллиан.