***
— М-может быть добавки, леди Сириен? — Нет, благодарю, ещё немного — и я рискую лопнуть, — попыталась вежливо отшутиться я перёд поднявшемуся из-за стола Райли. — И я же просила называть меня просто Сири, сколько можно? — П-простите, оно само так выходит… — развёл тот руками, виновато улыбаясь. — Может, тогда вам подлить фруктового отвара? — Это было бы чудесно… Только не «вам», а «тебе», договорились? — Как пожелаете… Тьфу, то есть как тебе удобней… Так? — Угу, ты делаешь успехи, — одобрительно улыбнулась я, передав рыжему парнишке опустевшую кружку. — Спасибо за гостеприимство. — Ему, значит, «тыкать» тебе можно, а мне… — пробурчал сидящий через два стула от меня Иллиан, с задумчивым видом болтая в своей кружке остатки чего-то спиртного. — Ты что-то сказал, зверёныш? — с нажимом пропела я. — Ничего существенного, моя хозяйка, — тот поспешно отвернулся, пряча лицо в тени капюшона. — Просто мыслю вслух обо всём и ни о чём, не обращайте внимания… Пускай немного, но Иллиан всё же присмирел и на протяжении всего обеда молча поглощал свои порции злаковой каши с орехами и мёдом, тушёной рыбы с необычными, но потрясающе вкусными травами и кореньями и воздушного творога с перемолотыми лесными ягодами. Удивительно, как торговой гильдии удалось возобновить даже малую часть прежних объёмов съестной продукции за одну только ночь, но уже то, что имелось на этом столе, внушало спокойствие как за нынешний, так и за последующие юби. Тот паренёк, Райли, явно поскромничал, говоря, что это их первый кулинарный опыт с такими продуктами и объёмами и чудес во вкусе ожидать не стоит. Всё было скромно, соглашусь, но простота никоим образом не сказалась на вкусе: вышло потрясающе. Возможно, дело и впрямь в пропущенном завтраке. А может в том, что столы с яствами вынесли на задний двор этой старенькой, но такой уютной и по-своему красивой церквушки и обедали мы на свежем воздухе прямо под лучами дружелюбно сияющего в небе солнышка. Но мне хочется верить, что это заслуга именно ребят, трудившихся над приготовлением пищи. Вынуждена выказать похвалу и Иллиану: его слова про «подобравшуюся компанию» оказались не лишены смысла — трапеза прошла бурно и весело, и то, что я никого из ребят доселе в глаза не видала, мало повлияло на создавшуюся атмосферу домашней непринуждённости. Ах, желудок радуется, тело отдыхает, а душа поёт! — Так нечестно! Ребят, ну помогите же мне! Я один не справлюсь! — Ещё чего! Мы не помогаем одержимому! — Да! Лови её сам, одержимый! — Это единственная оставшаяся жертва, одержимый, поднажми! Обед уже некоторое время как закончился и все разделились на три условные группы. Самые старшие из присутствующих, а именно Шарин и Илай, быстрее всех покончив со своими порциями, вежливо вышли из-за стола и теперь о чём-то беседовали в сторонке вместе с одним из сопровождающих нас адъютантов. До меня не сразу дошла мысль, что стоило нам выйти за пределы центральной площади — я никого из чёрных плащей более не наблюдала, они будто растворились в бесчисленных закоулках. А когда мы уже пришли в эту церквушку на окраине бедного района и собрались размещаться за столом — входную дверь в здание позади нас уже подбирал спиной тот самый адъютант, с кем ныне разговаривали эти двое. Этот мужчина так ничего и не съел, как и остальные подчинённые Илая. Разве им не следовало также подкрепиться? Дисциплина дисциплиной, однако и голодать не дело. — Боги, ты такая верткая! Как так-то, а?! — Это не я верткая, это ты медлительный, бе-бе-бе! Более молодые — я, Иллиан, Райли и постоянно молчаливая девушка, что представилась как Мари — остались за столом и вели непринуждённые беседы о жизни и мирских делах. Впрочем, оставшийся вместе с нами за компанию пожилой жрец, и по совместительству смотритель церквушки, вряд ли подпадал под категорию «молодые» и являлся, пожалуй, единственным исключением. Приятным исключением, ведь простодушный и открытый характер этого человека не позволял беседе угаснуть и прерваться неловким молчанием — он то и дело подбрасывал в «костёр» обсуждений «хворост» наводящих вопросов или «раздувал пламя» любопытными рассказами из жизни, большая часть которых не сводилась ни к чему конкретному, но чудесным образом не оставляла никого безучастным. В особенности, когда речь заходила о детях, коих, как я поняла, старый жрец взял под крышу в самый разгар Фуго. Райли то и дело забавно икал и дёргал ушами, стоило старику упомянуть его в очередном забавном эпизоде, а Иллиан, напротив, старательно прятал лицо под капюшоном, когда речь заходила уже о нём. Удивительно, но жрец отзывался о нём достаточно тепло, что с языка так и норовило сорваться: «А мы точно говорим об одном и том же человеке? О самовлюблённом и эгоистичном засранце?». И судя по односложным ответным фразам, доносящимся сквозь бульканье спиртного — он и сам был не в восторге от таких нахваливаний. — Вуа-а-а! Я сдаюсь! Это невозможно! — Хе-хе-хе, я выиграла! Ну а самые младшие, совсем ещё детвора, сразу после еды собрались в кучу и затеяли какие-то игры. Их несложно понять: погода выдалась чудесной, и самый страшный из возможных грехов, какие только можно представить — это прочахнуть весь юби в четырёх стенах. Я изредка поглядывала на играющих детей, в основном из-за волнения, впишется ли в их сплочённую компанию, где все успели друг к другу притереться, Сая. Малышке легко удаётся поладить с любым из сверстников, и всё же её расовая принадлежность для многих не остаётся незамеченной. Кто-то дивится её большим сплошь зелёным глазам, непропорционально длинным тонким пальчикам, окрасу волос и, в особенности, цвету кожи. Другие лишь пожимают плечами и вскоре начинают воспринимать эти особенности как нечто естественное и привычное. Но бывает и так, что нечто не укладывающееся в привычную картину мира у некоторых вызывает агрессию, что непременно приводит к раздутому на пустом месте конфликту. К счастью, последних представителей ещё в первые эробы проживания Саи в городе Иллиан собственноручно, так скажем, отвадил от малышки… в некоторых случаях дело и вовсе доходило до крови. Не могу одобрять подобное поведение, и всё же намерения Иллиана нельзя было назвать плохими. Методы — возможно. К счастью, в этих детях не чувствовалось никакой жестокости. Большая часть из них даже не глазела на Саю как на диковинную зверушку — полагаю, дело в том, что они уже успели повидаться друг с другом ещё на площади, с ними же она тогда гуляла?.. — а вполне по-свойски, безобидно между собой подшучивали и просто дурачились. А теперь, когда она ещё и вышла победителем в… эм, во что они там играли? Судя по доносящимся обрывкам выкриков — это скорей всего «Одержимый»: один из ребят становится одержимым демоном и стремится коснуться других, чтобы «переселиться» в них, тем самым сделав одержимым другого, а прежний носитель выходит из игры, и так до тех пор, пока одержимый не изловит последнего из оставшихся участников, что знаменовало победу сил Тьмы и конец игры. Забавная игра, я сама в детстве частенько играла в неё со служанками, ведь с ровесниками в моём родовом поместье, понятное дело, приходилось туго, а в деревню я начала наведываться, когда мне уже стукнуло двенадцать — какие уж тут игры? Ох, о чём это я? Сая, благодаря своей эльфийской природе, ожидаемо осталась последней «нетронутой», и когда мальчишка-одержимый, окончательно выдохшись, осел на колени и признал поражение — она весело объявила о победе стороны Света. Глядя на её лучезарное счастливое личико, мне трудно поверить в то, что она мне сказала однажды. На следующий юби, как… нас покинул Иллиан. «Мы просто от природы более сдержанны…» Произнесла она мне тогда с грустным, но каким-то неискренним лицом. «В тот юби, когда я увидела своего отца… таким — тогда мне потребовались все силы на то, чтобы выплеснуть всё накопившееся на сердце. Это тяжело. Наши чувства не отпускают нас, вгрызаясь глубоко в сердце. Вы же всегда с лёгкостью делитесь ими с окружающими, разделяя с ними горе и радость, любовь и заботу…» Те чувства, что ты разделила со мной в ту ночь, когда я заболела, — они действительно были твоими?.. или ты «создала» их для меня? Таким образом забрав мою боль, вместе с этим молча переваривая собственную?.. «Мне тоже больно. Но в отличии от тебя, мне трудно выразить эту боль. Те радость и веселье, что вы видели, — это лишь маска. Мы с отцом долгое время жили среди людей, учась их поведению и мимике, — люди негативно относятся к тем, кто выделяется». И сейчас, весело смеясь в кругу улыбающихся и хохочущих в ответ ребятишек, ты продолжаешь носить эту маску? Тебе в самом деле весело с ними, Сая? Ты до сих пор боишься, что твои истинные чувства не примут? После всего того, что с нами было?.. — Леди Сириен. — Меня чуть не передёрнуло от внезапно раздавшегося у самого уха голоса Шарин, что с губ невольно сорвалось беззвучное, но оттого не ставшее менее грязным ругательство. — Возможно, это покажется вам крайне безответственным, но вы не могли бы позволить нам с Илаем отлучиться на некоторое время? — Что случилось? — без всякого укора поинтересовалась я. В конце концов они не обязаны быть подле меня круглые сутки, и я не видела ничего предосудительного в такой просьбе, тем более, что здесь не ощущалось ни малейшей, даже гипотетической опасности. Но меня одолевало любопытство, куда это им так срочно понадобилось уйти? — Мне ни коим образом не хочется вас обидеть, маленькая госпожа, но… — в попытке подобрать, по её мнению, правильные слова, замялась она. — Вопрос очень личного характера и мне бы не хотелось вдаваться в подробности прямо сейчас. Я бы предпочла доложиться вам по прибытию, когда вы вернётесь в поместье, — Илай оставит большую часть людей на страже, так что можете не беспокоиться. Понимаю, ваше доверие к нам не столь крепко, чтобы довольствоваться одним лишь моим словом… — Нет, вовсе нет, — примирительно подняла я свободную от кружки ладонь. — У меня нет причин не доверять тебе, это просто моё любопытство, прости. Если это действительно так важно — ступайте со спокойной душой. Надеюсь, вы прибудете до заката, у нас ещё полно неоконченных и домашних дел. — Ясно, — с заметным облегчением улыбнулась та и благодарно кивнула. — Не думаю, что это займёт много времени. Постараемся вернуться как можно раньше. — Ой, подожди, чуть не забыла, — запоздало одёрнула я вознамерившуюся уйти Шарин. — Может, ты всё же перед уходом соберёшь провизии своим людям? Мне не по себе от мысли, что они сидят где-то голодные с раннего утра, а мы тут прохлаждаемся. — Таково бремя слуг, маленькая госпожа, — без всякого лукавства и весьма простецки произнесла она, коснувшись ладонью моего плеча на прощание, в знак ободрения. — Не беспокойтесь, в наше снаряжение входит суточный походный провиант на случай затянувшейся слежки — они обязательно выкроют время на еду, когда всерьёз проголодаются, никак не жертвуя вашей безопасностью. Смело наслаждайтесь солнечным юби без лишних дум. — Вот как… — бессмысленно пробормотала я в ответ, когда та уже удалялась к компании двух мужчин в чёрном, бросив что-то на ходу одному — Илаю — и проделав цепочку жестов руками другому. Не мешкая, Шарин с Илаем лёгкой походкой направились… нет, не к задней двери церкви, чтобы выйти через неё наружу, как я ожидала, а к высокой стальной изгороди, огораживающей задний двор, и проворно перемахнули на ту сторону, моментально скрывшись во тьме проулка. Навевался очевидный вопрос: «Эти адъютанты уже разучились пользоваться дверьми, как все нормальные люди? Или настолько поджимало время?..» А были ли адъютанты когда-нибудь «нормальными» по общепринятым нормам, если задуматься? То, чему их подвергали с раннего детства, к чему приучали и что вкладывали в них — удивительным остаётся то, что некоторые из них ещё способны к выражению простых человеческих эмоций. Что Шарин, что Илай — ими обоими двигала любовь. Романтическая. Родительская. Братская. У каждого своя. Но она поддерживала их и не позволяла сойти с намеченного пути. Не позволяла утратить последние останки человечности, как это порой случалось с менее стойкими адъютантами, что являли собой не более чем набор мышц, костей и органов. Бездушные бесхарактерные марионетки. И эти двое положили собственные жизни на то, чтобы столь бесчеловечная практика канула в небытие… будучи готовыми подвергнуть страданиям других ни в чём не повинных людей. Я не знала, имела ли я моральное право осуждать их. Тех, кто самолично прошёл через такой опыт и закономерно стремился избавить от оного других. Как бы то ни было — всё закончилось. Меня не посвятили в подробности, но в целях безопасности всех преданных совету прецепторов и командиров городской стражи разместили в пустующих камерах на верхнем уровне крепости-хранилища — никогда не забуду наш визит туда — под надзор людей из Храма Ацуками, а оставшиеся без руководства адъютанты-исполнители, не имея чётко выраженной цели, осели в своих штабных убежищах в ожидании хоть кого-то, кто им скажет, что надобно делать. И если я верно осмыслила конечный замысел Шарин — она не планировала оставлять своих бывших товарищей, ради кого всё и затевалось, на произвол судьбы. Если задуматься, для чего ещё ей понадобилось бы в срочном порядке куда-то уходить, если не к ним? Любопытно, каким образом она намеревается ввести в общество людей, чьи навыки годятся лишь для убийства и шпионажа, а взаимодействие с другими всё это время ограничивалось рукоприкладством, пытками и запугиваниями? Надеюсь, Шарин знает, что делает… Поняв, что раздумывать об этом сейчас не имело ни малейшего смысла, я пространно улыбнулась, мягко качнула головой, собирая расплывшиеся мысли обратно в дельное русло, и вскоре с извинениями возвратила утраченное внимание к уже давно как приступившему к очередному рассказу пожилому священнослужителю, когда он справился о моём самочувствии. — Твоё сердце полнится заботами и переживаниями, дитя моё? — неожиданно произнёс отче с согревающей улыбкой на устах. На что я невольно приоткрыла рот, намереваясь было спросить, откуда ему это известно, но в последний миг беззвучно захлопнула его и в смущении отвела потупленный взгляд — моё подавленное с поджатыми губками лицо небось служило ответом на все возможные вопросы. Иллиан как-то раз упрекнул меня в том, что я совершенно не умею сдерживать эмоции и что я настоящее лакомство для нечистых на руку интриганов. Хотя, о чём можно говорить, если он сам недалеко от них ушёл — в собственном глазу и бревна не видать, да?.. — Прошу прощения, отец, если заставила вас поволноваться. Не стоит беспокоиться, просто надумала себе всякие глупости, такое со мной нередко случается, — деликатно попыталась я уйти от ответа, ведь… — Не стоит омрачать столь прекрасный юби всякими пустяками, правда? — И дабы отвлечься окончательно от былых настроений… — Интересно, как там Сая вливается в новый ко… Ой, а куда все пропали? Оглядев округу по нескольку раз, никого из детей я так и не обнаружила — на заднем дворе остались лишь мы четверо: я, Иллиан, святой отец и Райли. Как можно было не заметить пропажу столь шумной компании? До чего же я безответственная бестолочь!.. — Лицо попроще сделайте, хозяйка, а то сердце прихватит, — прозвучало из-под капюшона хрипловатое бурчание Иллиана. — В дом они ушли. Голову кому-то напекло, вот и решили внутри поиграть, остудиться. Порядок, за ними там присматривает… эта. — Её имя Мари, — с чувством заметной обиды, и тем не менее спокойным тоном произнёс сидящий напротив Райли, попутно взявшись в очередной раз услужливо подлить фруктового напитка в мою кружку. Я не сразу поняла, о ком шла речь, но вскоре припомнила недалече сидевшую рядом с пареньком девушку, а ныне отсутствовавшую по выше описанной причине. А также в памяти всплыло то, каким презренным взглядом награждал её Иллиан на протяжении всей трапезы. — Вы могли бы хоть запомнить её имя, раз уж отказываетесь проявить милосердие и отпустить ей былые прегрешения. — Не вижу для этого ни одной веской причины, — с нажимом произнёс грубым тоном тот, поигрывая пальцами на опустевшей кружке. — К тому же эта баба великолепно отзывается и на «слышь, ты, как тя там», значит её это вполне устраивает. — Что?.. — недоумённо покосилась я в сторону своего слуги, не найдясь, как должно реагировать на неясную мне ситуацию — пока что я наблюдала лишь проявление немотивированной агрессии. — Зато меня не устраивает. Она сносит такое обращение из-за чувства вины, дядя Иллиан, и вы это прекрасно знаете, даже если старательно игнорируете. И разве это не лучшее доказательство её раскаяния? Для чего вы продолжаете изводить несчастную девушку? — Изводить? — глухо загоготал тот сквозь зубы, отчего вмиг всем присутствующим стало неуютно. — Пацан, я ещё даже не начинал изводить её по-настоящему, это всего лишь лёгкая прелюдия, сам акт ещё впереди. А иного обращения, к слову, такой мусор и не заслуживает. Можешь сколь угодно продолжать обхаживать её в надежде на неуклюжий скорый перепихон, но будь добр — не указывай мне, как должно относиться к тем или иным людям, я на такую примитивную херню не куплюсь. Беспардонные речи Иллиана выходили за все возможные границы дозволенного. Мне едва хватало самообладания, дабы не сорваться на крик или, того хуже, нравоучительные оплеухи. К счастью, Райли, видимо, уже привычный вести диалог с Иллианом на эту тему, не спешил оставлять за тем последнее слово. Более того, его подрагивающий от обиды голос сохранял вежливый, негромкий тембр — нежелание раздувать конфликт чувствовалось за версту, но и промолчать паренёк по каким-то причинам был не в силах. — При всём моём безграничном уважении… Вы упрекаете меня в незрелости? Ну а сами-то? Отказываетесь рассматривать ситуацию с других сторон, делаете выводы, исходя лишь из каких-то надуманных лично вами причин и мотивов, и даже не задумываетесь, что этот человек чувствует на самом деле… — Да всем насрать, что она там чувствует, сестра милосердия, мля, — огрызнулся Иллиан, надменно вздёрнув подбородок, отчего в какой-то момент свету явилось его частично обезображенное лицо, на что я и Райли, казалось, единодушно сглотнули поднявшиеся к горлу горькие комки. — Человека характеризуют только его поступки, ты этого не знал? — Знал, — тем же спокойным тоном продолжал напирать Райли. — Но как же ситуации, когда наши поступки никак не зависят от наших желаний? Да, она мне нравится, но что это меняет? Я разговариваю с ней каждый божий юби, и всякий наш с ней разговор, чтоб вы знали, оканчивался слезами боли и раскаяния, невзирая на все мои заверения в обратном и даже протесты. Если человека характеризуют только его деяния — что ей должно сделать, чтобы заслужить прощение?.. Умереть? — А что, тоже вариант, — безразлично буркнул тот. — Но в таком случае это применимо и к вам. — А? — Вы удивитесь, какие тонкие и трухлявые стены в этой церквушке. Каждая из ваших немногочисленных исповедей дедушке превосходно прослушивалась через соседнюю комнату… — Ха? Ты сейчас пытаешься перевести стрелки? — пренебрежительно, но с подозрительно самодовольными нотками перебил того Иллиан, выдав неприятную во все зубы улыбку. — Использовать против меня мои же собственные трюки… Т ты хорош, схватываешь на лету. — Не знаю, как остальные, а я запомнил каждое ваше откровение, — довольно прикрыл глаза Райли, напрочь проигнорировав последний выпад. — Сплошные ложь, обман, манипуляции. Ваши руки обагрены кровью множества людей, как порочных, так и невинных… Ваши же слова, дядя Иллиан. — Прелестно, — мерзкая улыбка вмиг исчезла с лица, и этот прохиндей уже в следующее мгновение со скучающим видом подпирал голову свободной от выпивки рукой, упираясь щекой в кулачок. — Какая жалость, что мне плевать. Но ты бухти, может, чего интересного таки услышу. — Из всего этого я сделал вывод, что тяжесть ваших грехов и близко не стоит с тем, в чём провинилась Мари. Следуя вашей мысли, я должен ненавидеть вас, считать гнусным и порочным человеком, ведь именно об этом говорят большинство ваших деяний. Тогда почему же вы так усердно и ответственно опекали нас с дедушкой большую часть Фуго? Вы не просто устроили ту резню, попутно позволив нам выбраться из западни… Вы спасли нас. Каждого. И помогли благополучно вернуться к той прежней жизни, что казалась нам уже далёким воспоминанием, помогли если и не забыть, то отвлечься, обрести желания, стремления и мечты. В вас есть что-то хорошее, дядя Иллиан. Много его или мало — мы не знаем, но этого уже хватило, чтобы мы не относились к вам скверно. Тоже самое и с Мари — я при всём желании не смогу назвать её плохим человеком, даже если в один прекрасный юби возненавижу всем сердцем. То, что есть в нас — это не отнять. А вы либо слепы, в чём я сильно сомневаюсь, либо не хотите это признавать по неведомым мне причинам, что я считаю ближе к истине… — Надо же, — одним махом допив содержимое кружки и крякнув, Иллиан поднял на паренька спокойный, вернее было бы сказать вдумчивый, взгляд, что ощущался даже сквозь тень плотного капюшона. — Отдаю тебе должное, пацан, в голове у тебя что-то да варится. Тебе удалось вдоволь меня повеселить. — Что в моих словах вызвало у вас столько веселья? — Слова звучат правдиво и убедительно, это да. А вот их смысловая повестка, как бы сказать помягче… малость наивна. Ты правда полагаешь, будто я считаю себя хорошим человеком и требую относиться ко мне соответствующим образом? — В этот раз мой слуга зашёлся куда более звонким хохотом, отчего показалось, будто в голосе ненадолго пропала хрипотца. — Открою страшную тайну, пацан: хорошие люди могут совершать плохие поступки, как и плохие люди — хорошие. Да и в целом «хороший-плохой» — это оценочное суждение морального облика человека другими людьми, то есть, мы снова возвращаемся к поступкам человеческим, ведь они у людей и на слуху, и на глазу, а в душу никто лезть не будет, если только такие идейные, как ты или отче. — Иллиан приветственно поднял уже пустую кружку в направлении старика, что как доселе безучастно наблюдал за их спором, так и ныне не обронил ни слова. — Люди — существа хоть и импульсивные, но тем не менее в нужной степени практичные. Умный человек всегда понимает, на какую тропу он ступил. Оправдания и попытки обеления себя — удел глупцов и трусов. У меня хватает мозгов и яиц принимать себя таким, какой я есть — эгоистичным мудаком, привычным не считаться с другими… у которого, возможно, имеется пара-тройка моральных установок, не буду отрицать. Но этого недостаточно. Я — плохой человек, пацан. Ваше отношение ко мне — не более, чем личная симпатия, вызванная эмоциями от пережитых событий и моего участия в оных. Иначе бы моя дражайшая хозяйка в момент воссоединения со мной после долгой разлуки не прилетела в мои объятия с ярко выраженной радостью и облегчением, хотя мгновением ранее намеревалась проткнуть мне горло моим же кинжалом. От последней фразы я окончательно ушла в астрал, да так, что растеряла дар речи и всякую возможность гласно выражать свой гнев. Всё, что я могла ощущать в этот момент — сильный жар на лице и ладонях, горечь в горле и болезненное покалывание в груди и животе. А этот зверёныш, мимолётом скользнув по мне взглядом, лишь усмешливо фыркнул носом и возвратил своё внимание на Райли, продолжив как ни в чём не бывало: — И ведь у неё были на то веские причины. Будучи под личиной другого человека, я причинил моей хозяйке немало боли, и не только душевной, к сожалению. Причины этих поступков, их мотивация, мои собственные мысли, чувства и эмоции по этому поводу — в конечном счёте все это не имеет ни малейшего значения. Мертвецам слова не нужны. Как и тем, кто поражён глубоким горем потери. Им попросту насрать на это, сечёшь, пацан? Так если всем насрать — почему бы не насрать и тебе? Дай человеку прочувствовать, кто он есть, чтобы он уже принял это и научился с этим жить. Твоя сентиментальность лишь усугубляет положение, поверь моему богатому опыту. Райли молча переваривал всё сказанное этим человеком, хмуря брови и впиваясь в столешницу подрагивающими и побелевшими пальцами. Мы со стариком так и не смогли никак поддержать его в этом странном и, казалось, никуда не ведущем противостоянии, и нам ничего не оставалось, кроме как озабоченно перебрасываться беспомощными взорами между собой. — И к чему это приведёт? — наконец развеял затянувшуюся тишину Райли, выпрямившись на стуле, словно показывая противнику, что воспрянул духом. — Мне стоило немалых трудов, чтобы понять и принять Мари. Это было непросто, каюсь. Порой у меня перед глазами продолжают всплывать образы её, стоящей в дверном проёме и смотрящей на меня с, как мне тогда казалось, равнодушными глазами, пока я, абсолютно беспомощный, оказываюсь в лапах очередного… животного. Ненавидеть всегда проще, чем прощать. Для последнего требуется вся возможная воля и доброта, как твоя, так и оступившегося. И нет, я не верю, что человек в здравом уме осознанно желает быть плохим. Все мы так или иначе стремимся к светлому. У кого-то это может не получаться, кто-то продолжает стараться и работать над собой, кто-то опускает руки и смиряется, но в душе желает заветного избавления от тягостной ноши. Вы ведь тоже стараетесь, пускай и отрицаете это — быть не может, чтобы вами было проделано столько усилий лишь в порочных, эгоистичных целях. Вы совершали ужасные вещи… но все они вылились в общее благо, так или иначе. И разве не в этом заключалась ваша цель?.. — Наш разговор начинает меня утомлять, — вздохнул тот, после чего с невозмутимым видом поднялся из-за стола. — Что-то вино даёт о себе знать, пора выгулять змия. Честь имею. — Вы делали это ради неё? — поспешно и в коей-то мере даже бесцеремонно указал на меня пальцем Райли. На что Иллиан среагировал неожиданным образом: замер на полушаге, широко распахнув глаза, словно придя в умопомрачительное изумление — или то был животный ужас?.. — некоторое время молча и неподвижно глядел перед собой куда-то в пустоту, наверное, собираясь с мыслями, а после наконец подал голос, строгим тоном велев от него отстать. Но желаемого эффекта это, как ни странно, не возымело. — Почему вы зовёте её хозяйкой? — продолжил напирать на того паренёк, явно оставшись довольным такой реакцией. — А как ещё следует слуге обращаться к своему хозяину? — язвительно бросил тот и возобновил прерванный путь прочь, деликатно огибая меня со спины. Но Райли, едва Иллиан поравнялся с его сидячим местом, грубо схватил того за руку и в порыве удержать мужчину на месте следом за ним поднялся на ноги. Теперь их лица оказались в считанных дюймах друг от друга, отчего паренёк невольно перешёл на шёпот, будто желая придать их разговору большей интимности. Но все присутствующие, несмотря на приложенные усилия, его превосходно слышали. — Да неужели? В вас совершенно не чувствуется должных любому слуге уважения, покорности и готовности исполнить любой каприз. Здесь что-то иное… — Отвали от меня, щегол, — прорычал тот прямо ему в лицо, однако по какой-то причине не спешил применять силу, дабы вырваться из цепкого хвата. — Больше походит на опеку, нежели служение. Кем вы друг другу приходитесь? — Не твоего ума дело. — Ваше дыхание неровное и сердцебиение участилось. Постойте, неужели… — Не делай этого. — Милостивые боги, это правда? Вы рисковали своей и жизнью множества тысяч других людей… из-за одной девушки? — Хватит… — Вот оно как. И вас наверняка гнетёт мысль, что она рядом из-за тех самых личных причин. — Замолчи… — И какой-то частичкой души она люто вас ненавидит. Проклинает. Считает тем самым мус… — Закрой своё сраное ебло! Разразился истеричным вскриком Иллиан, уже занеся свободную руку в воздух в намерении ударить вцепившегося в него, словно хищная птица, Райли. Но в последний миг что-то в его взгляде блеснуло, чем-то светлым, разумным, и он отвёл кулак вниз, посылая весь импульс от удара несчастной деревянной столешнице. Посуда опасно задребезжала, но вскоре благополучно затихла и замерла, оставшись целёхонькой… если не считать опрокинувшейся и скатившейся с края столешницы одинокой кружки, ныне окутываемой крохотными травинками. Паренёк, наблюдая разъярённые, налившиеся кровью глаза собеседника, с неподдельным ужасом попятился назад, заведомо расцепив пальцы на чужой руке, на что её обладатель по-звериному прорычал, выпуская скопившийся воздух в лёгких, и глухо зашепелявил холодным, каким-то заупокойным голосом: — Выблядок… Что он только о себе думает?.. Смертное ничтожество… Кто он есть?.. Раздражает… Бесит… Почему мы должны это слушать?.. Эта личинка человека нам нужна?.. Мы полны жажды… Мы можем с ним поиграть?.. Их много, от одного не убудет, верно?.. Хоть чуточку, самую малость… — П-прекрати уже! — перепугавшись за здоровье парнишки — и, возможно, не только его, — я наконец смогла побороть охвативший меня ступор и поспешила на перехват, стремглав выскочив из-за стола и потянувшись рукой к, казалось, потерявшему рассудок слуге в намерении отрезвить. — Да что с тобой тако… Ай?! Стоило мне сомкнуть пальцы на запястье Иллиана, как тот в ужасе дёрнулся в сторону, с силой вырвав свою руку из моего хвата так, словно я ненароком ударила его мощным разрядом электричества, и уставился на меня испуганным и бешеным, как у загнанного в угол зверя, взглядом. Такое сравнение, про электричество, мне на ум пришло не случайно — отойдя от выходки своего слуги, я запоздало почувствовала неприятное покалывание, разошедшееся от кончиков пальцев по всему телу и плавно перетекающее в зубодробительный озноб, как если бы меня погрузили с головой в прорубь под самый разгар Фуго. Я что, и правда неосознанно причинила ему боль, да ещё и самой от себя же досталось? Я ведь хотела… не знаю, просто заставить его остановиться! — Я-я не… Я не успела и рта раскрыть в попытке оправдать этот странный казус, а Иллиан лишь упреждающе взмахнул рукой, безмолвно прося остаться на месте, затем пробормотал что-то нечленораздельное, очень отдалённо напоминающее человеческие извинения, и поспешил скрыться за входной дверью, оставив нас втроём в гробовой тишине, растерянных и переосмысливающих произошедшее. А Райли так и вовсе плюхнулся на свой стул, будто подкошенный. И немудрено, после случившегося-то… чем бы это ни было. И мы бы ещё долго сидели в подвешенном состоянии, не зная, как комментировать произошедшее и как надобно поступить, когда… — …глаза… — Что? — переспросила я ссутулившегося, пространно глядящего куда-то в землю парнишку, когда до моего слуха начало доходить его тихое бормотание. — Глаза, — более внятно, даже с надрывом, выпалил Райли на одном дыхании. Закралось ощущение, что парень уже на грани и вот-вот по щекам побегут слёзы, но лицо так и оставалось сухим… и расслабленным. Со свистом втянув ноздрями побольше воздуха, он заключил. — Снова… эти глаза. — Да, — неопределённо качнула головой я, сама не зная, что хотела этим сказать, то ли соглашаясь с его словами, то ли таким нелепым образом ободряя… или просто поддерживая возникший диалог из страха, только бы больше не молчать, успокоить сердце и привести разум в равновесие. В конечном итоге я озвучила то, что первое пришло на ум, только и всего. — Он умеет выдавать тяжёлый, чем-то даже пугающий взгляд. Да ещё с его-то этим… пострадавшим участком лица… — Нет! — вдруг подорвался в мою сторону Райли, усидев на месте разве что благодаря своевременно возложенной на юношеское плечо ладони старого проповедника. Однако развернувшееся в мою сторону выразительное лицо паренька заставило меня вжаться в стул без всякого осязаемого воздействия. — Ты не понимаешь! Это оно!.. — Поморщившись, видимо, от крепко сжавших его плечо мужских пальцев, юноша виновато втянул голову, выдохнул и продолжил прежним, опасливым шёпотом. — В тот злополучный юби, когда нас привели в эту церквушку… Я посчитал, что мне это привиделось. Со страху или от взыгравшей не на шутку метели. В какой-то момент я и позабыл о нём… пока не увидел его вновь. Тот же самый взгляд. Остекленевший. Чужеродный. Какой не может принадлежать ни одному человеку… живому человеку. Это взгляд чудовища. Чудовища… что питается людьми. — Хватит, — не своим голосом выговорила я, почувствовав лёгкое головокружение и невольно вцепившись обеими руками в край стола из опасении свалиться со стула. — Может он и не самый приятный тип… Порой так и вовсе невыносимый… Но уж точно не чудовище. — Она права, мальчик мой, — в мою поддержку выступил и старец, перенеся ладонь с плеча юноши ему на голову и начав укоризненно взъерошивать рыжие волосы, отчего последний жалобно заскулил. — Как бы человек ни повёл себя, он всё равно остаётся человеком. Негоже нас, детей Божьих, равнять с тварью лесною или же вовсе с обитателями Бездны. Благочестия сии слова не несут. Старик оказался единственным из нас троих, чей вид, поведение и тембр голоса не вызывали вопросы о душевном благополучии их обладателя. И это, пожалуй, поразило меня куда сильнее, нежели спонтанная выходка Райли… или самого Иллиана. — Я не говорю уж о том, — расплывшись в такой же мягкой улыбке, каковым сделался и его голос, заключил проповедник, — что влезать в личную жизнь других людей очень и очень дурной тон. — Б-боги, да о чём вы только подумали оба?! — не на шутку вспылила я, и без того страждущая от нахлынувшего на тело жара и необъяснимой тяжести внутри, каковые возникают обычно при подступающей хвори. Но уж слишком внезапно проявились симптомы, на недомогание не сошлёшься… Нет, я знаю, что это… Могла бы и сразу догадаться, но всё это до сих пор так непривычно… даже пугает немного. Нужно отвлечься от этих ощущений. Подумать о чём-то стороннем, приятном, сконцентрироваться. Сая? Да, прекрасно, это маленькое хрупкое создание — будто собирательный образ всего светлого и невинного, что только осталось вокруг меня. В гудящей голове проносятся обрывки воспоминаний, как она с другими ребятами бегает по двору, пока мы общаемся за столом, как весело смеётся, ловко маневрируя меж пытающихся ухватить её мальчишек… — У всех нас имеется то, о чём мы не хотим ни говорить, ни слышать, — негромко проговорила я, едва почувствовав желанное облегчение в теле и освежающее дуновение ветерка на своём разгорячённом лице. — Для Иллиана такими вот ножами в спине являются его мать и наш с ним вынужденный союз. Райли прав — он не преисполнен преданностью и покорностью по отношению ко мне. Сего юби у меня и вовсе закралось чувство, что Иллиан ненавидит меня всей душой, но старается не подавать виду. Я знаю, что обращалась с ним не лучшим образом, срывала на нём ту редкую злость, что скапливалась во мне, выдвигала уйму претензий и недовольств… И тем не менее я считаю его одним из самых близких людей, которые у меня есть… остались…Плохой… хороший… Какое это имеет значение?
Он заботится о вас… это главное…
— Ведь больше у меня никого нет, нужно довольствоваться тем, что имеешь, — невольно улыбнулась я, процитировав некогда высказанную одним человеком… вернее полукровкой, мысль. Того, по которому я, пожалуй, даже немного скучаю. — И да, к чему врать самой себе — он всё то время опекал меня, а после ещё и Саю. Может и не как заботливый и любящий отец, но как грубый, неотёсанный… и всё же совестливый и ответственный старший брат. Хотела бы я, чтобы и он чувствовал то же самое. — Из сомнений произрастает истина, дитя моё, — нравоучительно начал вещать в своей излюбленной манере проповедник. — Но она также может и зачахнуть, толком не распустившись, если не помочь ей взойти. Если тебя и правда беспокоит его отношение к тебе — не лучшим ли будет сесть и обменяться словом праведным? Да и с чего бы ему ненавидеть тебя? Он прошёл такой путь ради твоего счастья и благополучия… — Райли упомянул, что вы с Иллианом часто вели беседы, — деликатно оборвала я его, и без того поняв, к чему подводил мысль старик. — И он ни слова не обронил о своей… особенности? — Особенность?.. — охрипшим голосом повторил успокоившийся, но всё ещё пребывающий в подавленном состоянии Райли. — Это ты так деликатно называешь то чудовище вну?.. — Мальчик, — старец наградил паренька твёрдым взглядом, отчего тот вновь склонил голову, да так и затих на полуслове. — Нет, он прав… в чём-то, — ободрительно кивнула я им. — Я не знаю, что это, ни природу, ни происхождение этого, но нечто и правда находится внутри Иллиана. Мне единожды довелось лицезреть «пробуждение» оного. Я даже не знаю, правильно ли вам об этом рассказывать и поймёте ли вы то, что я собираюсь поведать. Вы создаёте впечатление опытного и мудрого человека, отец, и мне хочется услышать, что вы думаете об этом…***
— Сэмпай, что слу?.. — Н-нет, ничего такого, мне просто нехорошо, вино не в тот желудок попало, я тут отсижусь и всё пройдёт, да, всё пройдёт, ничего, верно, иди, дорогая, поиграй с Юм-юм и ребятами, ага, иди, ничего… Я продолжал говорить что-то в пустоту на манер скороговорки, пока слухом не уловил скрип закрывающейся двери — вышедшая на мой скулёж малышка наконец вернулась обратно в комнату, я вновь остался один, — и только после позволил себе выдохнуть и зашипеть от жгучей тянущей боли. «Отсохни моя печень, что это, блядь, только было?!. — мысленно провопил я, накладывая повязку на раскрасневшуюся, начавшую покрываться крохотными пузырёчками левую кисть. — Наги?!» «Почему ты меня об этом спрашиваешь, Ильюша? — весело пропел голос из моей черепушки. — Ты по собственной воле решил прополоскать ручонку в котелке с кипящей похлёбкой, ко мне какие претензии?» «Всё веселишься, манда страшная?!.» — огрызнулся я, прикладывая неимоверные усилия, дабы с шипения не сорваться в болезненные стенания. Она прекрасно поняла, что я имел в виду, но сперва, как обычно, решила покуражиться и потерзать меня — ей плевать, кого мучить, посторонних людей или свой же собственный сосуд, если она получает с этого… пищу? Да похуй. Важнее то, по какой причине я, собственно, сунул руку в кипяток, тем самым умышленно заработав себе очередной ожог, коих и без того на моём теле хватает с избытком, хоть в кунсткамеру сдавай. А причина очень простая: мне требовались какие-то простые и понятные ощущения… мои ощущения. Ведь моё тело на протяжении последних суток ощущалось… нет, я бы не сказал, что прямо уж как чужое, но сколько ни задумываюсь — никак не могу упорядочить ощущения, чувства, эмоции… и даже мысли. Прошлой ночью я не акцентировал на этом особого внимания, поскольку, как мне кажется, был поглощён обдумыванием конкретных, чётко выраженных и ясных задач, что не позволяли мыслям расползтись неведомо куда. Утро в этом плане ничем не отличалось — мы все переживали из-за встречи с местной и приезжей элитой и не могли думать ни о чём другом. Но стоило разобраться со всем, хотя бы на время — и вот, пожалуйста. Сперва эта чёртова эрекция у меня и необычные садистские повадки от малявки. А чем дальше в лес… Твою мать, я ведь чуть не убил этого пацана. И из-за чего? Просто, блядь, потому, что ему вздумалось порассуждать о природе моих поступков?!. Нет, постойте, это меня раззадорило, не отрицаю, но не думаю, что причина кроется в самих словах, дел совсем в другом. В чём же тогда?.. К чёрту. Меня больше заботит то, что произошло после. Девчонка всего-то коснулась меня, но последовавшие за этим ощущения больше походили на снежную лавину, всасывающую в себя незадачливого горнолыжника с головой. Меня охватил могильный холод, кожу пронзили тысячи тонких игл, а плечи сдавила неосязаемая внешне, но чуть ли не ломающая кости и суставы изнутри неподъёмная ноша. Что это? Такого раньше никогда не было. Я ведь без проблем касался её на протяжении всего нашего знакомства… не то чтобы у меня возникало острое желание это делать и не то чтобы это происходило так уж часто… Тьфу, не о том думаешь. Короче, бесовщина какая-то. Так, и как это можно попытаться оправдать? Чтобы разобраться с проблемой, нужно её сперва понять. Это определённо имеет отношение к нашей «связи», тут на Битву Экстрасенсов не ходи. Наги когда-то её разрывала, чтобы вселить в малявку убеждённость в моей смерти и тем самым обезопасить от возможных последствий нашей встречи. И что, это, получается, наша с ней связь таким образом начала восстанавливаться? Потому что я снова пребываю рядом с ней? Нет, я ведь и раньше часто наведывался к ней. Наблюдал с расстояния, да, но не такого уж и большого. И ничего. Она за всё то время и ухом не повела, взгляда в мою сторону не подняла. Это другое? Да какого вообще хрена это должно значить?!. «Порассуждать-то ты горазд, Ильюша… если бы ещё что-то умное в твою головушку забредало почаще… — откровенно и издевательски уязвила моё самолюбие Наги. Впрочем, когда её шипящий, растекающийся по сознанию болотной жижицей голос в очередной раз прорезается — это тоже по-своему помогает собраться, держать себя целостным, если можно так выразиться. — Начал ты за здравие, а закончил за упокой. Что ж ты так намеренно игнорируешь те манипуляции, что проводил с её беспамятным телом…» «В-выбирай выражения! — внутренне съёжился я, невольно припомнив тот эпизод с… Тц… Нет, я не хочу даже в мыслях это произносить. — Можно подумать, это была моя идея?!.» «Как угодно, — на удивление легко отмахнулась та, не став больше на меня давить, и продолжила на редкость отстранённым, в чём-то даже нравоучительным тоном. — Но факт есть факт: вы соединились, на некоторое время тесно переплетясь своими энергетическими каналами друг с другом. После такого наглого вторжения я при всём желании не могла более держать вашу связующую "нить" перекрытой, это грозило чреватыми последствиями для вас обоих». «Но это случилось двое суток назад, если не раньше, — сходу подметил я, всерьёз начав обдумывать услышанное. — И я касался её как минимум несколько раз, ничего такого не было». «Мать Пустота, да ты и правда тугодум, — вздохнула Наги. — Как ты думаешь, каким образом происходит обмен энергией между вами двумя? Каков характер вашей связи? Или ты наивно полагаешь, будто эрий внутри вас особенный, не требующий никаких усилий?..» «Просто скажи уже, — насупился я, поглаживая трясущуюся от невыносимого жжения, обёрнутую в ткань кисть. — Я сейчас не в том состоянии, чтобы играть с тобой в шарады». «Эмоции, бренное ты создание. Эрий выступает катализатором вашей силы, конвертером, а проводником выступают ваши людские эмоции. Чтоб ты знал, мне тогда стоило огромных усилий сдерживать твоё чувство обеспокоенности девчонкой в период её болезни и держать пропускную способность энергии на минимуме, иначе бы она почувствовала тебя даже в коматозном состоянии, не то что в обычной горячке…» «Я, кажется, понял, — грубо оборвал её, устав слушать этот снисходительный, с противными шипящими нотками голос. — Другими словами, расход эрия зависит от характера наших эмоций. Злость, гнев или ярость позволяют материализовывать эрий в некую физическую энергию, импульс, отчего малявке даже не потребовалось прибегать к сигилам, чтобы мне накостылять… И как я сразу не заметил этого?..» «А обеспокоенность и волнение, направленное от одного из вас к другому, усиливает передачу энергии, как если бы замёрзшего заключили в объятия в стремлении передать ему часть своего тепла, — довольно подтвердила та. — И таким образом…» «Я мог беспрепятственно касаться её, поскольку она воспринимала меня как чужака, — в нужном, как мне кажется, направлении развил я её мысль. — Если какие эмоции и были, то лишь в одностороннем порядке, следовательно, и такого колоссального обмена энергией не происходило. Хочешь сказать, сейчас, когда я для неё снова живой, она неосознанно испытывает такое же беспокойство обо мне, как и я о ней?» «Учитывая ту силу, что обрушилась на вас при малейшем тактильном контакте, вы оба испытываете целый спектр похожих, взаимозаменяемых между вами двумя эмоций… но, как ни парадоксально, неоднородных». «То есть?» «Возьмём, к примеру, гнев. Он присутствует в вас обоих, у кого-то он выражен сильнее, у кого-то слабее. Это чувство беспрепятственно циркулирует меж вами двумя подобно крови в вене. И если от девчонки к тебе он перетекает без ощутимых последствий, то принятое уже ею такое же чувство от тебя начинает вступать в противоречие с её собственным». «Почему?» «Потому что даже та малая честь гнева, что присутствует в ней… она достаточно чиста и прозрачна. Можно сказать, невинна. Твой же гнев — тёмен, порочен и ядовит». «И если моему, образно говоря, отравленному организму чистая энергия никак не вредит, скорей даже облегчает, то…» «Её он отравляет, — холодно заключила Наги, да с таким нажимом, что я словно оказался на вершине заснеженного Эвереста, абсолютно голый, обдуваемый всеми возможными ветрами. — Больше ментально, нежели телесно, но, как ты сам понимаешь, психические нарушения могут негативно сказаться и на здоровье физическом…» Потребовалось некоторое время, дабы переварить весь этот, не побоюсь данного слова, пиздец, прежде чем я смог вновь начать мыслить в дельном направлении, а не заниматься бессмысленным самобичеванием и угрызением. «И что мне с этим делать?» — ощутив в её голосе некую твёрдость и поверив, что та знает больше, чем говорит, в отчаянье вопросил я напрямую, без увёрток, манипуляций и прочих игр. У меня не осталось на них сил. Я лишь желал поступить правильно. «Единственное, что сейчас в твоих силах — это сдерживаться, — мягко, до омерзения мягко и понимающе молвила Наги, казалось, напрочь исключив шипящие звуки из своей речи, словно ей и правда были ведомы сострадание и такт. Но мы были слишком хорошо знакомы, чтобы я мог так запросто купиться на эту фальшь. — Можешь принимать меня за кого угодно, но я говорила это и повторю ещё раз: мне важно сохранить тебя в целости. И для этого, как ни странно, требуется сохранить жизнь этой маленькой самки человека. Я всю зиму держала "нить" перекрытой, дремля вполглаза и прикладывая неимоверные усилия, дабы не пропустить энергии больше положенного. Хочешь верь, хочешь нет, но я тоже имею в некотором роде ментальное здоровье, которое нужно поддерживать. Мне также необходим отдых. Поэтому будь хорошим мальчиком и хоть немного облегчи мне задачу. Всё, что от тебя требуется — держать свои эмоции при себе и не распространять их… О, не переживай, это только кажется невероятно сложным, а на деле же всё очень просто… Как? Тебе действительно требуется разжёвывать то, до чего твой куцый умишко давно уж как докумекал и сам?.. Подумай о прошлой ночи и последующем утре…» Вот как. Значит, я верно предположил ранее: чёткие и видимые задачи помогают сохранять концентрацию. Движение к цели не позволит отвлечься на праздные раздумья и, как итог, не поспособствует проявлению нежелательных чувств и эмоций. Не все они страшны, как сказала Наги, но некоторые из них являются «проводниками», притом мощными. Обеспокоенность малявкой, да?.. От этого следует избавиться в первую очередь. Моя энергия ей ни к чему, её тело не потребляет столько, как моё… по понятным причинам — с одной из них я постоянно общаюсь в своей голове, — а её собственного беспокойства обо мне более чем хватит, чтобы я мог «аккумулировать» полученную энергию от неё. Ей ничто не вредит — я преисполнен сил как никогда прежде — все счастливы… Или же я просто-напросто старался убедить в этом самого себя. — Можешь не красться, — в раздражении бросил я ещё до того, как мой мозг, собственно, переварил полученную от чувствительных рецепторов информацию. Ещё один приятный — или не очень — бонус от моего с Наги «сожительства»: она таким образом меня подстраховывает на случай внезапной атаки. — На таком расстоянии я отчётливо слышу даже неровное ускоренное постукивание сердца в твоей груди. Внезапный гость на такое заявление ожидаемо ойкнул девичьим голоском, но, что удивительно, не ретировался наружу или в одну из ближайших комнат, а так и застыл на своём месте не шевелясь. Мари. Объект вожделения мелкого рыжего поганца и моей собственной ненависти. Но сейчас, обернувшись через плечо и заглянув ей прямо в лицо — перед этим выждав с десяток секунд: мне показалось, что ей есть, что сказать, раз она всё ещё здесь, но в итоге, кроме того мимолётного всхлипа, никаких других звуков от неё я не услышал, — мне начинало казаться, что, возможно, я действительно в чём-то не прав и, возможно, мои суждения не такие уж и верные… Нет, не так, они имеют место быть, просто… Не такому, как мне, выносить столь громкий, праведный приговор. Да, тут пацан был полностью прав, не важно, говорил он это всерьёз или из простой обиды за честь своей дамы, — важен лишь результат. Точное попадание по центру, в яблочко. Ну и что же мне с тобой делать, красавица?.. — Говори уже, если есть, что сказать, женщина, — постарался я как можно более нейтрально обратиться к ней. Да, в этот раз я даже воздержался от «слышь, ты, как тя там», я учитываю свои ошибки, так что не надо думать, что я упёртый баран, не принимающий критики… если только самую малость. — Только будь любезна сделать это в лицо, открыто и прямо… — Бегло осмотревшись по сторонам, я без суеты поднялся со своего места, вытащил из-под обеденного стола один из старых табуретов и небрежно поставил его рядом со своим, напоследок хлопнув по поверхности. — Падай. В ногах правды нет, как грится. Наблюдая разительное преображение её лица от волнительного к откровенно удивлённому, осмелюсь предположить, что я и правда редко обращался с ней… не то что вежливо, а даже вот так, нейтрально, без открытой враждебности и пренебрежения, отчего девушка поёрзала на месте, побегала глазами там и сям, словно ища поддержки неведомо от кого, ведь мы здесь одни — дети в соседней комнате слишком увлечены играми и общением, что за дверью стоял натуральный шум-гам, — и в конце концов, явно сдавшись моему, неординарному для неё, поведению, медленно приблизилась ко мне и присела на табурет передом к огню, благочестиво сложив руки на коленях, одна на другую. Прям дева Мария во плоти, не меньше, ей только новорождённого Иисуса в пелёнках не хватает для полноты картины… Охуеть — не покаяться. — Что ж, раз гора не идёт к Магомеду… — и вновь выждав неприличное время, на сей раз около минуты, решал я подать голос первым. — Прежде, чем я услышу в свой адрес всю возможную ругань, проклятия и прочие непотребства, мне бы хотелось… хм, не то чтобы прям выразить благодарность, но как минимум положительно отметить то, как ты приглядывала за детьми в моё отсутствие, помогала преодолевать приступы паники и расстройства у тех, кто особенно пострадал… и это ведь ты обучала детей уборке, готовке и стирке, я прав? Если я на что-то не обращал особого внимания, не значит, что я этого не замечал вовсе. То, как детишки держали мётлы или поварёшки в середине зимы и как хлопочут по дому теперь — на лицо очевидный прогресс. Не думаю, что Райли, сам ещё подросток с ветром в голове, смог бы настолько ответственно подойти к обучению младших товарищей, да и старик не походит на того, кого в принципе волнует подобная мирская суета — до нашего прихода он прибирался дай бог если в своей спальной комнате, кою теперь заняла детвора, когда как чулан, прихожая… не говоря уж о чердаке, всё поросло паутиной и толстенным слоем пыли. Эта девушка единственная, кто создавала впечатление относительно опытной хозяйки. Да и я сам нередко наблюдал, как она раздавала ценные, без сарказма, советы и указания как по кухне, так и по наведению чистоты. Мари крайне боязливая и слабовольная, это я понял ещё в борделе… но в ней не чувствовалось подлости, корысти или, на худой конец, банальной хитрости. Сомнительно, чтобы она вела себя так лишь в моём присутствии, усиленно демонстрируя свою полезность и, как следствие, право на сохранение своей никчёмной жизни в лице своего главного палача, то бишь меня. Она наверняка понимает, что находится на таком социальном дне, когда её жизнь не стоит ровным счётом ни хера, и даже если её труп сумеют найти стражи правопорядка — никто не то что не возбудит следствие, даже скулой не дёрнет и слезинки не проронит. Очередная трущобная крыса подохла, да и скатертью дорога. Это вам не цивилизованный двадцать первый век, ага. И всё же не чувствуется в ней этой самой хитрости, отсутствует характерный запах блюстителя исключительно своих, шкурных интересов, ведущего борьбу за свою жалкую угасающую жизнь до последнего предсмертного вздоха. Нет. Девка просто делает то, что, по-видимому, считает правильным в данный момент. Для других, а может и для самой себя. Наги не подаёт в её адрес никаких тревожных «звоночков», а не доверять Наги в таких вопросах всё равно, что не доверять самому себе. И мои догадки вскоре подтвердились, как только та… нет, не стала с упорством маньяка, впопыхах уверять меня в верности таких выводов — как раз такое поведение вызвало бы у меня определённые сомнения, — напротив — она, сморщив личико, поджала губки и… посмотрела на меня угрюмыми, полными некоего вызова, блестящими от проступающих слёз глазами. У меня имеются некоторые соображения, каков характер этой реакции, и она показалась мне довольно-таки искренней. В этих глазах читалось некое… облегчение, когда тебя наконец признали, но с примесью горькой обиды из-за непомерной цены, что пришлось уплатить за это самое признание. Мне кажется, гнилой человек не стал бы испытывать что-то подобное. Нет, он скорей всего и не был бы способен это испытывать, не ища в других ничего, кроме простого средства выживания. Не могу утверждать с абсолютной уверенностью… но это то, во что я сейчас верил. И эта вера удивительным образом помогла унять бушующий внутри гнев, освобождая от незримых оков неумолимого воздаяния как девушку, так и меня самого. Отчего меня никак уже не тронули ответные, утратившие всякий страх разборчивые слова моей новоявленной собеседницы, коей потребовалось некоторое время, прежде чем собраться с мыслями — или духом — и заговорить вслух: — Ты ужасный человек. — Только не жди от меня извинений, дорогуша, — криво улыбнулся я такой прямолинейности, отдавая должное пробудившейся в девушке смелости. — Я лишь признал твои положительные заслуги, но я всё ещё не забыл о заслугах былых. Возможно, я пересмотрю своё отношение к тебе, но это не значит, что я полностью списал все твои… — Мне плевать на твоё отношение! Нет, ненависти её внезапный всплеск эмоций у меня не вызвал, хотя брошенная прямо в лицо фраза прозвучала весьма обидно и даже презренно. Это что же выходит, теперь она вознамерилась загнобить меня? Кинуть ответку? Опустить ниже плинтуса? Ну нет, хорошая моя, я проявил милость, и только — на большее я идтить не могу, до самоотрешённого праведника мне ох как далеко, голубушка, тебе не по адресу. Прожигая меня неотрывным взглядом, Мари после этой короткой фразы умолкла, и я уже вознамерился было перехватить вырванную у меня доминантную позицию обратно на родину, ехидно отшутиться, мокнуть лицом в грязь, из которой девица вдруг решила казать носик… Как вдруг она с тем же запалом, с коим бросила мне ментальный вызов, быстро заключила: — Не смей вредить им! — А?.. — растерялся я, натурально выпав в осадок на несколько секунд, переосмысливая услышанное. — Ты… — Краем уцелевшего глаза я заметил, как сложенные на коленях ладони взяла мелкая дрожь. И правда, страха в ней, казалось, не осталось вовсе — то была чистая злость. Не агрессивная, не требующая выхода с помощью насилия… но стремящаяся достичь определённого консенсуса. Справедливости. — Ты однажды… сделал больно этому мальчику. — Кому?.. — Я осёкся, внутренне усмехнувшись со своего тугоумия, и тут же поспешил прояснить. — Райли? — И вот ты снова хотел причинить ему вред, — вместо ответа твёрдым тоном продолжила та, неотрывно глядя на меня блестящими широко распахнутыми глазёнками. — Я наблюдала ваш спор через дверную щель. А также то, как твоя рука медленно тянулась за чем-то под плащ, пока тебя не остановила та юная дворянка. Мне всё равно, что ты говоришь обо мне, думаешь или даже сделаешь со мной, но… не смей трогать этого мальчика и других детей. Им опасно находиться рядом с таким мерзавцем, как ты. — И это говорит та, кто собственноручно укладывала их под всяких извращенцев, — не имея весомых причин молча сносить подобные речи, ровно, в такт ей, проговорил я. — Не сделай этого я — это делал бы кто-то другой, — ничуть не поколебавшись, будто твёрдо уверованная в собственной правоте, мгновенно ответила та. — Ты правда всё ещё полагаешь, будто я не пыталась ничего сделать? Я разными путями и под разными предлогами старалась подвести к ним городскую стражу, но хозяйка имела какие-то дела с районным капитаном, и все мои старания утопали в канализационных водах. Мне ещё повезло, что хозяйке не донесли об этом, а то я и сама могла бы оказаться там же. Ухаживать за этими детьми, оберегать их, заботиться… поддерживать в них надежду и жизнь — это всё, чем я могла помочь им. — Как трогательно… несите тазик, щас сблевану. Выдал я, однако слова с мыслями ощутимо расходились. Если подумать, а не о том ли самом раздумывал я несколькими минутами ранее, говоря о социальном дне? Думаю, не будь даже этого продажного капитана, стража всё равно неохотно бы взялась вмешиваться… да её и не видать было толком на этих самых улицах. Идёшь по торговому или развлекательному кварталу — народу море, как и дежурящих тут и там патрульных нарядов в сверкающей тяжёлой броне. А пересечёшь несколько проулков в нужном направлении — и кругом тут же на глазах произрастает грязь, разруха и повальная нищета, редкие прохожие в обносках… ну и, как следствие, полное отсутствие каких-либо патрулей. То ли они сами не больно-то спешат выполнять свой долг по защите мирных граждан, то ли их капитан считает нецелесообразным отпускать своих людей в этот зверинец, чтобы их ещё где-нибудь заточками проткнули, раздели догола, дабы сбагрить дорогое оружие и снаряжение подпольным торгашам… а может, чем чёрт не шутит, ещё и трупы сожрать. Эта зима дала ясно понять, что тут и такие водятся. К счастью, каннибалов в первую очередь решили отлавливать и даже казнить на месте без суда и следствия, как натуральных животных… коими те, пожалуй, и так являются. И вот самый очевидный вопрос, который напрашивается: и правда, что эта безродная нищая девка смогла бы изменить своими собственными силами? Ни-хе-ра! Так и есть. В таком случае зачем я продолжаю этот фарс? Кем я предстаю после этого?.. — И насколько ты сильна в своей решимости на самом деле, милочка? — решил я напоследок развеять остатки сомнений, вопросив у девчушки не в меру глухим и давящим голосом, от которого та ожидаемо вздрогнула, хоть и на миг, быстро выпрямившись в спине и гордо вздёрнув подбородок. — Что же ты готова сделать, чтобы защитить этих малюток… защитить Райли? — Отдать своё тело, душу и жизнь, — вновь чёткий прямолинейный ответ без всякого замешательства, словно она готовилась к этому разговору много часов. — Славный ответ, — честно произнёс я, выдав довольную улыбку. Ладно, хватит с неё, пожалуй, она и так много натерпелась, пора бы и честь знать… — В таком случае можешь начинать собирать вещи. — Что? — обомлела девушка, по видимому, не ожидав услышать от меня ничего подобного. — Вещи, — охотно повторил я, — свои и детей. Всё, что скопили за время проживания здесь. У нас плотный график, поэтому мы вскоре будем отчаливать… — Ч-что ты т-такое задумал? В её голосе прорезалась боязливая дрожь. Она что, думает, будто я собираюсь отвезти их куда-то, чтобы… что? Что у этой бабы вообще в голове сейчас?.. — Возможно, ты и права, что им не совсем безопасно быть рядом со мной. Но двадцать два растущих организма не могут пребывать в такой тесноте и дальше, им требуется простор, собственные кровати. Поэтому, пока мы не решим вопрос с приютом, я подумал, что им стоит пожить с нами в поместье Ванбергов. Заодно сэкономим на прислуге… Ну, то есть, каждый свой хлеб должен отрабатывать, я полагаю, это основы жизни, все дела. И раз уж ты так страстно радеешь за них — будешь нашим домоправителем, присмотришь как за хозяйством, так и за детьми. — Э-это такая шутка? — Слышь, Маруся или как там тебя, я ведь легко могу передумать… по крайней мере насчёт тебя уж точно, так что не доводи меня, как грится, до греха. Никогда не пили сук, на котором сама же и сидишь, тебе ясно? Похоже, её запал смелости закончился на той короткой речи, поскольку ответом мне послужили её молчаливые, частые и короткие кивки головой. — Связь установлена, гуд. А теперь иди и делай то, что от тебя требуется. Ах да, мне нужно будет сейчас отлучиться по некоторым делам, передашь маля… кхм, леди Сириен, если она будет спрашивать обо мне, чтобы не ждала и возвращалась домой, я встречу её уже там… Что встала? Брифинг окончен, скройся. «Уж чего не отнять у тебя, Ильюша, так это твоей деловой хватки, — ехидно прошипела Наги, как быстрые удаляющиеся шаги девушки окончательно смолкли вместе со скрипом затворяемой двери. — Всегда такой собранный, рассудительный, невозмутимый, ставишь разум превыше эмоций. Кремень, а не человек…» «Заткнись, — вяло отмахнулся я от очевидной насмешки над моей эмоциональной нестабильностью, что в последнее время одолевает нещадно. В особенности, когда рядом находится такой славный "триггер"… — И вообще, это, вроде как, ты следишь за моим состоянием… Хуёво ты справляешься, доложу я тебе…» «Как и ты, — сделалась Наги заметно серьёзней. — Что ты обещал мне, гадёныш? Что как только всё закончится — ты избавишься от этого треклятого наркотика. И? Ты даже не уменьшаешь дозировку, треклятое ничтожество!..» «Ещё и дня не прошло! — справедливо, как мне показалось, возмутился я на такие обвинения. — Мне нужно чуть больше времени». «Сколько?!!» — воскликнула та, буквально оглушая меня прокатившейся по всему телу ультразвуковой волной. «Мля, не знаю я, хорош так истерить! Будет! Всё будет! Гарантия сто сорок шесть процентов!..» Змея Подколодная ослабила напор на мои барабанные перепонки, то ли доверившись моим словам, то ли просто проявив жалость к собственному же сосуду… ага, как же… однако не преминула напоследок привычно "уколоть" меня в затылок, заставив ойкнуть и почесаться. Что ж, в этом деле у меня и правда не было намерений как-то схитрить — мне и самому не в радость продолжать гробить собственное здоровье. Но пока Минори не придумает, как избавить меня от всех этих… мертвецов в моей голове — ни о какой завязке и речи быть не могло. Лучше посажу сердце, печень и другие органы, чем окончательно сойду с ума и превращусь в безвольного овоща, и чьё тело с превеликим удовольствием возьмёт в оборот Наги, дабы беспрепятственно удовлетворять свои низменные и ужасающие любой человеческий, и не только, разум потребности.Интерлюдия
— Старший брат, мы голодны… — Старший брат, нам холодно… — Старший брат, у нас глаза болят от этого тусклого света… — Когда прибудет учитель, старший брат?.. Слабый гул кротких детских голосков то и дело возникал в самых разных концах большого, но совершенно не обжитого помещения, да ещё с низким, в высоту не более пяти локтей, каменно-плиточным потолком, отчего и вовсе напоминал скорее древний склеп, нежели подземное убежище, когда-то используемое адъютантами для временного содержания лиц, подлежащих скорому и жесточайшему допросу. В коем ныне, запалив все нашедшиеся под рукой лампады, где горючее масло ещё окончательно не загустилось и не стало бесхозной гнилью, ютилось с несколько дюжин молодых и очень юных людей в преимущественно чёрных и серых одеждах, чьи лица, в зависимости от возраста, имели либо волнительно-озабоченный, либо совершенно отречённый и безучастный виды. Отчего тут и там вспыхивающие, но тут же угасающие в оглушающей могильной тишине краткие тихие голоса юных обитателей не получали желаемую реакцию со стороны более старших товарищей. Ни одна, ни другая половина переселенцев не знала, как взаимодействовать друг с другом, будучи всё то время отделёнными, отсеянными, пребывающими в совершенно разных местах и условиях. Но оба лагеря объединяло одно: все они не знали, что им делать дальше. У первых отобрали учителей и наставников; у вторых — командиров и господ. Первые были слишком юны и несмышлёны для самостоятельных решений; вторые были от них успешно отучены. Вольница и неопределённость пугала их сильнее, чем самые жестокие и изощрённые наказания от руководства. — Всем хранить молчание, — негромко, но так, чтобы его услышали абсолютно все обитатели, заговорил наконец кто-то из адъютантов твёрдым голосом. — Имейте терпение, Айрон и Мирра должны вскоре возвратиться. Этого паренька, взявшегося успокаивать взволнованную детвору, с натяжкой можно было назвать мужем, однако у адъютантов возраст исчислялся другими мерами, и в его двадцать три он по праву мог считаться опытным ветераном тайной службы, в связи с чем он, возможно, и смог взять какие-никакие бразды лидерства на себя, тем самым невольно переступив через вложенные в него установки, выработав хлипкую, и всё же самодостаточность мышления, не требующую более указов извне. Даже средь сломленных, перестроенных под нужды хозяина личностей, в час нужды обязательно пробудится тот, кто сможет не только восстановить целостность группы, но и дать ей столь необходимое любому живому существу «топливо» — жизненную цель. Утерял цель своего существования — просто придумай себе новую. Такая простая мысль, к сожалению, зарождается далеко не в каждом человеке. Вот и у этого юноши она так и не смогла отчётливо сформироваться. Однако природные интеллектуальные таланты не в силах похоронить окончательно ни одному человеку, применяй он физическое или психологическое воздействие, разрушая волю, психику и саму душу. Как одинокое семечко, случайно занесённое сухим ветром в бесплодную, выжженную жарким солнцем пустошь, может дать ростки при череде удачно сложенных обстоятельств и благоговению судьбы, так и человек, сколь сильно его тело и душа ни были изранены и покалечены, в прекрасный момент способен взять в руки собственную жизнь, а возможно и жизни других людей, и направить её в нужном направлении. Если бы ещё жизнь не стремилась постоянно подкидывать несчастным отрокам её суровые и зачастую непреодолимые испытания… — Внимание, объявились чужаки, — мгновенно среагировал невольный лидер, подрываясь с места сам и лязгом вынимаемого клинка поднимая на ноги всех боеспособных людей. Вслушиваясь в окружение со всей подобающей ему ответственностью — благо каменные просторные равноугольные коридоры создавали превосходную акустику, отчего даже осторожные шаги прослушивались опытным ухом на довольно приличное расстояние, — юноша без труда определил количество шествующих, коих насчитал не менее одной дюжины — немного больше, чем он посылал наружу, — и ожидаемо предположил наихудшее из возможных развитий предстоящей встречи. Чем и поспешил поделиться с братией: — Нас больше, но нам негде разгуляться здесь и некуда отступать, посему обдумывайте каждое своё действие и старайтесь прикрывать друг друга, если хотите прожить немного дольше. — Про отсутствие путей отхода очень метко подмечено, мальчик мой. Обычно собранные и непоколебимые в любой ситуации адъютанты нервно вздрогнули от неожиданно прозвучавшего из тыла чужого женского голоса и едва не порезали друг друга своими же короткими клинками в полумраке и откровенной тесноте. Своеобразный предбанник подземного сооружения, где и обосновалось около шестидесяти чёрных плащей с не меньшим количеством юных воспитанников, попросту не был рассчитан на такое столпотворение. Как и навыки адъютантов — привыкших работать маленькими группами, а зачастую и вовсе в одиночку — не позволяли тем в полной мере продемонстрировать весь свой арсенал приёмов ведения боя на короткой дистанции. И такое положение дел их, мягко говоря, повергало в ступор и растерянность, пробуждая в них ранее невиданные чувства, такие как паника. Но каким образом все до единого с такой быстротой определили в подавшей голос женщине чужака? Тонкости и детали — вроде того, что низкий и размеренный тембр голоса более чем красноречиво выдавал зрелый возраст его обладателя, а среди присутствующих не имелось никого старше двадцати пяти — можно было смело опускать. Ведь более важно то, что все боеспособные мужи и жёны стянулись поближе к проходу во вне, встречать, так сказать, незваных гостей лицом к лицу, заодно и максимально отрезав их от неподготовленных и попросту незрелых воспитанников. И именно со стороны детей возник злополучный голос, внёсший одним своим появлением неразбериху и суету в ряды адъютантов. — Как? Первым сумев побороть мысленные метания и ступор, кратко и громко вопросил самый смышлёный и инициативный, негласно, но единодушно избранный всеми старшим адъютант. Ему не требовалось формулировать свой вопрос как-то иначе — он понял, что имеет дело с человеком если и не его рода занятия, то очень близкого к оному, а значит и мыслить они должны в похожем ключе. И он не прогадал. — Какая прелесть, — с нескрываемым наслаждением, если не сказать, смакованием протянула женщина, наконец выскользнувшая из тени дальней стены, ступив в границы одной из запалённых лампад, чей свет тут же выловил довольную, растянувшуюся по гладкому женскому личику улыбку. — Только не говори, что не знал о запасных ходах в это убежище. Прошло не большим десяти якум, а нынешняя подготовка чёрных плащей уже вызывает немало вопросов. — Обозначь себя, — всё так же кратко и прямо потребовал у женщины старший адъютант, не решаясь дать команду на начало, казалось, неминуемого сражения, а сперва силясь понять, с кем он и его братья столкнулись и чего им следует ждать от вторгшихся в их убежище чужаков. — Наёмники? Храмовники?.. — Малыш, ты правда думаешь, что храмовникам доступны планы наших личных тайных проходов и убежищ? — с откровенным весельем вопросила она, всем своим видом демонстрируя неуместную в такой обстановке расслабленность и праздность. Женщина блуждала по фигурам в чёрном мягким взглядом, словно перед ней не шайка обученных шпионов и убийц, а толпа драчливых, буйных, но безобидных малых детей, на которых невозможно злиться — только испытывать сочувствие и грусть. — Я уж не говорю о наёмниках, этих безмозглых псах, что только и могут махать мечами да топорами налево-направо… — Хочешь сказать… — начал было адъютант, но тут же осёкся, нахмурив взгляд, и решительно выпалил. — Покажи её. Если эта женщина — одна из нас, подумал про себя юноша, не сводя глаз с аккуратно продирающейся сквозь сидящих от усталости и опаски воспитанников женщины, что медленным размеренным шагом, без ощутимого страха приближалась к нему, в таком случае она сразу поймёт, о чём идёт речь. Убедиться в подлинности клейма много времени не потребуется… Впрочем, одёрнул тот собственную мысль, окажись она одной из них — на что это повлияет? Все адъютанты, что не легли под натиском разъярённой толпы горожан и не оказались в темнице впоследствии, собрались здесь, все до единого, никто бы долго не смог пробыть на поверхности незамеченным… даже с их подготовкой. Не тогда, когда нас целенаправленно выискивают. Так кто же эта женщина такая? Старший адъютант при всём старании не мог припомнить ни одной женщины-адъютанта столь почтенного возраста… и мужчин-то едва наберётся пара-тройка. Но все эти мысли пришлось отложить на потом, когда непрошенная гостья, остановившись на расстоянии нескольких локтей от юноши, услужливо подняла правую руку и приспустила вниз рукав бежевой свободной рубахи. Свет от пламени ближайшей лампады выхватил из потёмок застарелый, но всё ещё отменно проглядываемый на заветренной коже запястья грубоватый шрам, отдалённо напоминающий раскрытый глаз с торчащим из него рукояткой кверху кинжалом. От внимательного взора адъютанта также не ушло и несколько сечений на рукояти кинжала — таковыми обычно отмечали особые заслуги исполнителей. Два сечения — эта женщина как минимум заслужила право иметь собственных воспитанников, другими словами, имела статус наставника. Чужаки могли иметь общие представления об их клеймах, но детали были известны лишь их подлинным владельцам. — Старшая сестра, — невольно произнёс юноша, утвердившись в своих выводах и на мгновенье позабыв, в какой обстановке находится. Непозволительный промах для человека его закалки — этот паренёк был один из тех уникумов, из которых так до конца и не выбили всё, что делает человека личностью, а не послушным болванчиком, исполнителем чужой воли. И он слишком поздно осознал свою ошибку, когда на лице женщины расцвела улыбка. Не усмешливая, колкая и надменная, каковая наблюдалась у той мгновением ранее. Но тёплая, нежная и лучезарная. С какой смотрят на своего ребёнка… или воспитанника. — До чего же больно смотреть на вас, младшие мои, — мягко молвила женщина, опуская руку со шрамом, как только стоявший к ней ближе всех парнишка, старший из адъютантов, ослабил напряжение в мышцах и опустил клинок остриём в пол, чьему примеру тут же последовали все остальные. Волнение в рядах чёрных плащей никуда не улетучилось, но боевого запала заметно поубавилось — они не чуяли угрозу со стороны этой женщины, которая ещё и являлась одной из них. — Брошенные, обездоленные, потерявшие всякие ориентиры в жизни, вынужденные скрываться в этой… гробнице… — Кого ты привела за собой? — собрав остаток самообладания, возвратил внимание в дельное русло старший адъютант, прервав женщину твёрдым тоном. Ведь шаги становились всё громче, а обладатели оных, соответственно, ближе. И юноша всё ещё не мог сказать с уверенностью, что чужаки будут дружественно настроены к нему и его людям, что беспрекословно слушались его последние сутки… верят и вверяют ему свои жизни. — С какой целью явилась? Не играйся с нами, у нас численное превосходство и… — Брат Торин, — послышался тихий, даже сиплый шёпот из-за спины, и старший адъютант краем глаза заглянул себе за плечо, выискивая товарища, обратившегося к нему по имени. Остановив взгляд на зажатом между плечами соседних братьев низкорослом худощавом парнишке, коему не дашь более шестнадцати якум, словно тот только пару юби назад получил свой заветный чёрный плащ, Торин кратко цыкнул тому, давая понять, что он его слышит, на что паренёк подбородком указал назад, в сторону единственного явного входа в помещение, где… — Что нам делать? Обратив свой взор к проёму теперь уже тускло освещаемого самопальными факелами коридора, старший адъютант понял причину возникших сомнений и последующего за ними переполоха в рядах товарищей. Помимо множества безликих, казалось, отзеркаленных фигур, тревожимое редкими дуновениями сквозняка пламя также осветило и пару вполне узнаваемых Торину лиц — Айрона и Мирры. Оба выглядели целыми и невредимыми, озабоченность вызывала разве что плотно повязанная вокруг их торсов и соединяющая ребят друг с другом верёвка. Но не пленение товарищей вызывало удивление, а не менее знакомые тёмные одежды и поясные сумки самих чужаков — полевые форма и снаряжение адъютантов, их юноша при всём желании ни с чем не спутал бы. И это вводило в ступор, ведь манера и громкость шагов была характерна больше для праздных солдат или грубых наёмников, но никак не мастеров скрытности. Вторженцы нарочито выдали своё присутствие, сделал единственный возможный вывод Торин, блуждая глазами то по явившимся из коридора чёрным плащах, то по женщине в окружении его младших братьев и сестёр. Вот только зачем им это? Если они с мирными намерениями — к чему было связывать этих двоих? Предосторожность, дабы мы не наделали глупостей? Что за вздор, адъютанты всегда должны сохранять холодный рассудок, это в нашей природе… Или же дело в чём-то другом?.. — Не нужно проявлять агрессию, — на свой манер истолковав беглые переглядывания своего собеседника с остальными, ровным тоном проговорила женщина, демонстративно держа руки на виду. — Мы связали тех только лишь затем, чтобы они не сбежали к вам, тем самым переполошив и подняв ненужную бучу. Если пообещаете не делать резких движений — их сейчас же освободят. У нас нет намерений угрожать им или удерживать силой. Мы услышали друг друга? Ситуация складывалась непонятная, так ещё и не самая благоприятная для обеих сторон, и Торину ничего не оставалось, кроме как согласно кивнуть. Женщина не обманула — пленникам тут же перерезали верёвки за спиной, как только прозвучал щелчок пальцами, и оба адъютанта благополучно воссоединились с остальными, влившись в тесные, но кажущиеся такими надёжными, ряды товарищей. — Почему вы ещё на свободе? — решив поумерить пыл и настроиться на более позитивный лад, располагающим тоном вопросил Торин, также демонстративно вернув свой кинжал в поясные ножны, сочтя, что в случае обманного хода его навыков хватит, дабы вооружиться вновь, на всякий случай оставив левую за спиной, поближе к рукояти. — Что происходит снаружи? — А что обычно следует за насильственным захватом власти? — без былой артистичности и веселья заговорила женщина, лишь деловито разведя руками. — Не менее насильственная и повальная чистка, разумеется. — Смотрю, вы спустились сюда средь бела юби, налегке, да ещё и не особо таясь, — с сомнением вперился в неё острым взглядом Торин. — Осмелюсь предположить, эта «чистка» вас никак не коснулась. И причина тому мне видится ровно одна — вы во время вчерашнего бунта выступали на «правильной» для конечного победителя стороне. Нам что же, рассматривать вас как изменников? Скажи же мне прямо, старшая сестра, — какая цель привела тебя к нам, как ты верно заметила, обездоленным и потерявшим всё, что имело для нас смысл… нет, что являлось для нас самой жизнью? Только не говори, что для нас будет наилучшим выходом вверить свою судьбу горожанам — мы все здесь прекрасно знаем, какое у них о нас мнение и что нам должно ожидать от этих… — Как твоё имя, младший брат? — женщина оборвала его речь внезапным, в каком-то смысле даже неуместным в такой щепетильной обстановке вопросом, тем самым натурально застав юношу врасплох, отчего тот некоторое время простоял в беззвучном оцепенении, собирая расползшиеся мысли обратно в цельную массу. — Торин, — наконец соизволил он дать внятный и чёткий ответ. — Моё имя — Шарин Лакрон, — без лишней официозности, спокойным голосом произнесла в ответ женщина. — Не уверена, что кто-то из вас ещё помнит это имя… — Я знаю, кто ты, — ни мгновения не колеблясь, молвил старший адъютант, без труда выловив нужную информацию из недр памяти: разогретая предвкушением боя, но ещё не кипящая до предела кровь позволяла тому сохранять трезвость и остроту мысли. — Ты нарушила все возможные клятвы адъютанта пред ликом богов… да ещё запятнала свой клинок кровью собственных братьев и наставника. Зачем ты раскрылась нам, братоубийца? У меня теперь язык не повернётся назвать тебя своей сестрой. И ты всерьёз думаешь, что я смогу продолжать диалог с такой… — Можешь считать меня кем хочешь, малыш, — безразлично отмахнулась та. — Но не тревожь старую могилу, коли не представляешь, что в ней зарыто. И не для того я называлась, чтобы отдавать себя на никому не нужный суд посторонним личностям. А чтобы у вас сложилось верное понимание моих намерений. — Какие ещё могут быть намерения у такой, как ты? — с открытым пренебрежением цыкнул сквозь зубы юноша, казалось, напрочь утратив всякую надежду на благополучный исход для себя и своей братии. — Не знаю, что ты наобещала пришедшим с тобой, теперь уже бывшим для нас братьям, но не думай так же просто сломить и нашу волю, гордость и преданность своим идеалам. И последовавшая реакция женщины на слова Торина вновь произвела на последнего смешанное впечатление, в очередной раз выбив из него всякую твёрдость и непоколебимость духа, вынуждая устоявшиеся за многие якумы нрав и характер окончательно и бесповоротно пошатнуться: Шарин склонила голову чуть набок… и на её лице расцвела воистину светлая, каковой тот ни разу не имел честь видеть, улыбка. И вместе с ней на юношу был обращён взгляд чуть прикрытых верхними веками, кристально чистых, вместе с тем преисполненных потаённого горя и сочувствия — неизвестно кому или чему предначертанные — тёмных блестящих от слёз глаз.***
— …Неужто меня проклял сам Хэнджи?.. Уже вечереть начинает, а зал опустевший до неприличия… Ну что за напасть?.. Пропади оно всё пропадом… — Ну что ты постоянно ворчишь, Боурин? — водрузив рядом с задумчиво протирающим тряпкой длинную барную стойку хозяином постоялого двора несколько разящих спиртным кружек, девушка в рабочем платье и с чепчиком на голове посмотрела на того заботливым и радушным взглядом и сдержанно улыбнулась, осторожно коснувшись краем рукава крепкого мужского плеча. — После минувшей ночи у всех забот полон рот, спад посетителей вполне ожидаем, и твой излюбленный бог трудолюбия здесь вовсе ни при чём. Пошёл бы лучше к себе в комнату, отдохнул с часок. — Ах, Эрюкай’а, какая жалость, что его свет никак не коснулся тебя, — сильнее насупился мускулистый, весьма солидного возраста для здешних мест мужчина с короткой стрижкой и грубой колючей щетиной. — Мне так и не удалось привить тебе элементарное уважение к честному и облагораживающему труду, так хоть прояви уважение к чужим ценностям и идеалам. Не в моих принципах оставлять рабочее место… — Вздох. — Даже если работы как таковой не предвидится. — Ты что же, всё ещё таишь на меня обиду из-за того, что я взялась работать ещё где-то, помимо твоего «Закутка Сэтору»? — с краткой усмешкой спросила Рюка, сложив на животе сокрытые под длинными рукавами мохнатые и когтистые ладошки. — Мы ведь это уже обговаривали, разве нет? Тамошняя хозяйка щедро платит за не такую уж и сложную работу, да и не обижают меня там… в отличии от некоторых местных завсегдатаев… — Девочка моя, ты ведь знаешь, я тебя никогда в обиду не дам, — поднял на неё проникновенный взгляд Боурин. — И ты помнишь, что я сделал с последними негодяями, что пытались обидеть тебя. — Знаю, — с тёплой улыбкой на устах ответила девушка. — Ты всю мою жизнь опекал и заботился обо мне. Я буду помнить об этом до конца своей жизни. — Тогда почему ты приняла подобное решение даже не посоветовавшись со мной? — его лицо сделалось необычайно твёрдым и мрачным, словно мужчине нанесли непоправимое и ничем не смываемое оскорбление. — Ты прекрасно знаешь, какого я мнения о… подобного рода заработке. Малышка, ведь ты не така… — А какая я? — с грустью в глазах произнесла она, обрывая того на полуслове и категорично сжав пальцы на грязном от уборки фартуке, опоясанном вокруг светлого домотканого платьица. — Мне уже почти сорок якум, Боурин, а выгляжу я едва ли на двадцать. Когда ты покинешь меня — я скорей всего так и останусь юна, как сейчас, ничуть не изменившись. Я буду жить после тебя ещё боги знают сколь долго… одна, без твоей поддержки. Прости, если разочаровала тебя, но я всего лишь пытаюсь приспособиться к суровым условиям этого мира. — Да что ты… — опешил от её внезапного выпада мужчина, нахмурившись, и вместе с тем крепко обхватив девушку за плечи, словно боясь, что та возьмёт да исчезнет невесть куда. — Моя дорогая, ты же знаешь, я всегда буду любить тебя, независимо от твоих решений и поступков. Твоя мама вверила мне тебя именно потому, что посчитала меня достойным человеком, что сможет вырастить и воспитать её дитя должным образом. И я не могу сказать, что посрамил её последнюю волю, вовсе нет. Просто… твои решения иногда ставят меня в тупик, это правда. Я не могу сказать, что ты поступаешь плохо, но… не знаю, я просто не совсем понимаю, к чему такая категоричность. Да, я говорил тебе о необходимости в уплате долга, но… я просто… — Ты такой забавный, Боурин, — тихонько хихикнула в ладошку Рюка. Не со зла, отнюдь, скорей это было её своеобразным признанием его беспокойства о ней, её благодарность. — Спасибо тебе на добром слове, я правда ценю твою озабоченность моей жизнью. Но позволь мне выбирать свой путь самой. Я понимаю, что ты хочешь сказать. Мой долг пред тобой… этим ты просто хотел удержать меня здесь подольше, это ты хотел сказать? Ты не хочешь, чтобы я уезжала? Считаешь меня частью своей семьи? Но ты должен понять: у меня здесь нет ничего… кроме тебя. Весь этот город… он не принимает меня, как это делаешь ты. Те несколько человек, что мыслили как ты, их уже нет. Я не могу чувствовать себя здесь вольготно, вынужденная постоянно скрывать свои… особенности. Мне нужно место, где я смогу делать всё, что только возможно. Носить всё, что мне хочется, не боясь реакции на мою внешность. Общаться, с кем мне хочется, не волнуясь о том, что обо мне будут думать. Я хочу уехать, Боурин. На свою родину. Кровную, в Кель-Игвар, или же историческую, в северные земли, не важно куда. И ты не сможешь вечно удерживать меня здесь, ты понимаешь это? Здоровый мускулистый мужчина, что одной рукой, казалось, способен разломать подпираемую им барную стойку надвое, лишь беспомощно взирал на девушку пред собой печальными глазами, не зная, чем ответить на её откровения. Что бы он ни сказал — это не переубедит Рюку от своих планов. Он это знал. Она это знала. Что-либо говорить не имело смысла. Ему только и оставалось, что возвратиться к прерванной работе, а именно — также бессмысленно протирать тряпкой и без того надраенную до блеска деревянную поверхность, прожигая пространным взглядом опустевший зал таверны на первом этаже. — Посетитель просил принести ему что-нибудь съестное, — расценив его молчание как завершение их личной беседы, Рюка перевела разговор в более дельное русло. — У нас вообще осталось что-нибудь со вчерашнего? — Так у нас всё же имеются посетители?.. — безразлично пробормотал мужчина, продолжая глядеть куда-то перед собой, избегая встречаться глазами со своей подопечной. — Погляди на кухне, может чего и завалялось. В крайнем случае рыбы какой порежь ему да специй сверху посыпь — под выпивку и такое сгодится. — Ну, один точно имеется, — с усмешкой отметила девушка, легко отварив деревянную дверцу, отделяющую область за барной стойкой от остального зала, и плавными шагами скользнув в направлении кухни, на полпути задержавшись и проронив напоследок. — Только странный он какой-то. Сидит в тёмном углу под самой лестницей и пьёт с неохотой в гордом одиночестве. Мне подумалось, что этот мужчина ждёт кого-то, вот только пришёл он ещё засветло, а небо уже розовеет. Я решила полюбопытствовать, может помочь чем смогу, но он мало того, что оказался немногословен, так ещё и лица из-под капюшона не кажет. Ох, ладно уж, проблем не доставляет — пускай себе сидит, лишь бы оплатить выпивку не забыл. — Вот как, — сухо бросил вслед ей Боурин, моментально взяв себя в руки и начав выискивать взором упомянутого одинокого посетителя, почуяв едва уловимую тревогу на сердце. — Только смутьянов в такое время нам не хватало. Хозяйский глаз не сразу выявил призрачный из-за падающей от лестницы тени мужской силуэт даже в пустом, хоть и весьма обширном зале таверны. Ведь гость, казалось, был абсолютно недвижим, словно за один из столиков какой-то шутник решил усадить ростовую куклу, закутанную в какое-то тряпьё бежево-коричневых оттенков. И только спустя непродолжительное время неотрывного вглядывания во тьму эта «кукла» решила явить признаки жизни, неспешными плавными движениями пальцев покрепче взявшись за пивную кружку и также медленно подняв ту на уровень головы, а завершающим штрихом столь немудрёного действа выступил глухой стук железного ободка днища кружки о деревянную столешницу. Этот, казалось бы, банальный процесс утоления жажды столь сильно приковал к себе внимание Боурина — хозяйские глаза неотрывно следили за каждым покачиванием деревянного с железными заклёпками сосуда вплоть до его возвращения в исходное положение на столе, — что стоило тому, опомнившись, скользнуть взором чуть выше… Хозяин постоялого двора не мог сказать наверняка, встретились ли они с посетителем глазами, но неприятное холодящее чувство в поджилках возникло отнюдь неспроста: чёрная бездна коричневого капюшона была направлена строго на мужчину за барной стойкой, а из недр черноты тому почудился недобрый блеск. Боурин никогда не являлся приверженцем военного ремесла, будучи скромным странствующим гурманом, лишь в случае острой необходимости берясь за свой верный топор, отпугивая встречных ему на пути живность или лиходеев. Но за свою нескромную насыщенную жизнь этот человек повидал многое, что-то вспоминая с удовольствием, а что-то и не прочь забыть навсегда, и мало кто или что был способен всерьёз встревожить вечно угрюмого и непоколебимого — если только его проблемная и своенравная подопечная, — всё ещё сохранившего завидную часть своей былой силы и выносливости закалённого странствиями мужчину. Но этот незнакомец неведомым образом смог пронять его лёгким морозным дуновением вдоль спины одним своим присутствием и странным, можно сказать, отрешённым поведением. Для простого лавочника или чернорабочего этот человек создавал слишком уж бывалый вид, однако для наёмника или траппера он был одет до неприличия скудно и простовато, да к тому же ещё и без всякого оружия и снаряжения — не ходят местные воители налегке даже в черте безопасного города… особенно в такое неспокойное время. — Эрюкай'а, — придержал хозяин таверны свою помощницу за плечо, когда та, наспех выложив на тарелке немногочисленную закуску из засоленной рыбы и засушенного хлеба, уже намеревалась выпорхнуть обратно в зал, обслуживать столики, и волнительно заглянул ей прямо в лицо. — У нас ещё посетители имеются помимо этого человека? — М-м-м, нет, кажется, уже нет, — задумчиво покачала она головой. — Был ещё один бодренький, довольно забавный старичок, что пытался ухватить меня пониже спины, пока забалтывал мне язык о былых юби, но он уже расплатился и ушёл, прямо перед тем, как я ушла на кухню за едой для нашего… — Хорошо, — кивнул с напряжённым лицом Боурин, не дай своей подопечной толком договорить. — Думаю, ты права, мне следует отдохнуть. Отнеси посетителю его заказ. Последний на сей юби. Как только гость окончит трапезу — доброжелательно направь на выход, мы закрываемся. — Но ведь ещё достаточно светло, — недоумённо нахмурилась Рюка. — Я тут могу и сам пригля… — Пусть доедает-допивает, расплачивается и уходит, — с большим напором повторил он своё распоряжение. — Мы закрываемся. Иди. Девушка не понимала причин столь кардинальных перемен в настроении своего опекуна, но перечить ему ожидаемо не стала — понимала, что такой человек не станет закрывать заведение простой прихоти ради — и послушно засеменила к единственному занятому столику под лестницей. Ей и самой уже поскорее хотелось распрощаться с этим странным мужчиной, казалось, бесцельно просиживающим драгоценное время за кружкой дешёвого спиртного, часто даже неподвижно, как одна из тех статуй в Храме Ацуками, кои ей доводилось видеть, когда ещё возникала нужна закупать лекарства «легально» у священнослужителей. Нет, ко всякого рода посетителям, в том числе и не без странностей, Рюка уже привыкла за долгие якумы проживания в постоялом дворе на втором этаже и работы в таверне на первом. Её недовольство имело иную природу. Запах этого мужчины, он был ей смутно знаком. Полузверолюдка не могла похвастаться отменной памятью, как и абсолютно звериным обонянием, и всё же многих местных завсегдатаев она могла назвать поимённо с закрытыми глазами, едва уловив их запах при входе в помещение. Большинство запахов не имели какого-то эмоционального окраса, и даже так она могла более-менее назвать их обладателя. Но были и те, за которыми стояли как отдельные события, так и целые истории, имеющие те или иные оттенки эмоций. От приятных и не очень до захватывающих дух и попросту отвратительных. Таковые исчислялись пальцами одной руки, и каждый из таких запахов имел для Рюки немалую ценность. Несколько таких запахов девушка не чуяла со времён минувших цукат Чоши и Фуго — девочки Сириен и Сая, от которых осталось не так уж много воспоминаний, но все они были необычайно тёплыми и полны жизни, — другой же чуть меньше, как по времени, так и по эмоциональному окрасу — Иллиан, в отношении него Рюку до сих пор обуревали смешанные и противоречивые эмоции, с одной стороны радость от осознания, что тот жив, а с другой — разочарование и горе, кем он стал впоследствии. Но был и ещё один, с которым связана своя незабвенная история, более далёкая, но и с куда более сильным эмоциональным отпечатком, пронизывающим самое сердце. Почему же ей в таком случае хотелось поскорее распрощаться с этим человеком? Вновь подобравшись к мужчине поближе и выставив на столик тарелку с закуской, Рюка в очередной раз вдохнула его аромат полной грудью, и вновь неприятное чувство осадило её, сметая любые возникшие приятные ассоциации вмиг. Этот запах… он являлся одновременно и знакомым, и чуждым. Как если бы с приятным ароматом листвы примешался горький и вонючий дым от костра. Какой-то далёкий отголосок знакомого сладковатого запаха, да и только — его с лёгкостью перебивал горечно-кисловатый, отторгающий… чужеродный. В какой-то момент она укоренилась во мнении, что это попросту осадок чьего-то другого запаха, оставшегося на мебели и не имеющего никакого отношения к гостю нынешнему. Рюка сочла это вполне убедительным и, более не забивая голову излишними думами, молча стала ожидать посетителя чуть поодаль, перед этим обронив виноватым тоном, что заведение скоро закроется и этот заказ последний. На что незнакомец, совершенно не притронувшись к тарелке, да ещё и отцепив пальцы от кружки, кратко спросил глухим голосом, какова оплата за его заказ. И без лишних пререканий выложив мимолётным движением руки аккуратную цепь мелких синеватых монет по окружности столешницы, мужчина бесшумно поднялся из-за стола, пряча как лицо под натянутым до самого носа капюшоном, так и руки под коротким, до бёдер, коричневым плащом, учтиво поклонился настороженно глядящей на него девушке и мягкими размеренными шагами направился вдоль пустых рядов столов со стульями через весь зал, провожаемый взглядами обоих работников. Внезапный порыв тёплого южного ветра чуть не содрал с головы мужчины капюшон, когда за тем закрылась входная дверь в «Закуток Сэтору», но тот своевременно придержал головной убор за край ткани и лишь зябко повёл плечами, с хмурым видом разглядывая порозовевший под ногами каменный кирпич улицы и тянущиеся по нему длинные тени. — Милостивые боги… — охрипло пробубнил под нос мужчина, сплюнув промеж кирпичных проёмов вязкую и горькую после спиртного слюну. — Какой же я всё-таки трус… Иллиан и то справился бы лучше… — Правый кулак невольно сжался до хруста в суставах, этот звук отчётливо разнёсся по тихой улочке даже несмотря на плотную ткань домотканого плаща-накидки. — Вот же ублюдок, все мысли только к нему и сводились, стоило мне просто взглянуть на неё… В пекло, пора возвращаться. Поговорю с ней в следующий раз. Немного приободрившись от мысли, что в следующий раз он сможет сказать ей всё, о чём грезил все эти долгие якумы, Илай звучно выдохнул, возвращая ясность ума и прежний рабочий настрой, и рванул в ближайший проулок, решив возвратиться в поместье Ванбергов — его новый дом — как можно скорее, тише и незаметнее. Как его и выучила бывшая наставница, а ныне — верная соратница и, вполне возможно, правая рука новой управляющей городским советом.Конец интерлюдии
— Сестрёнка, небо уже розовеет, а мы всё ещё коридор вычищаем!.. — Без паники! Суетливость — наш злейший враг! Работаем быстро, но аккуратно, и тогда всё успеем! Слова давались легко… жаль, что с делом они вязались слабо. Даже с моими магическими навыками наведение красоты в приёмном зале и ведущем к нему от входных дверей коридоре первого этажа требовало неописуемых упорства и самоотдачи всех, с кем я вернулась в стены моего семейного поместья, единственного оплота спокойствия и безопасности в, казалось, ставшей ещё более враждебной из-за встреченных нами по пути к дому многочисленных патрулей из охотников, наёмников и храмовников в придачу городской среде. Возможно, я себя попросту накручиваю, не знаю. Как бы то ни было, а весь мой по-настоящему весомый вклад остановился на "чистке" застоялого и засорившегося дымохода, ведущего от камина в выше упомянутом приёмном зале при помощи сигила воздуха и растопке начавших сыреть дров сигилом огня… ну и паутину по углам "срезала" тем же воздухом, но это уже мелочи — здесь бы и швабра с лестницей благополучно справились. «До сих пор не верится, что этот засранец вот так просто исчез, оставив меня нянчиться с детьми, — зло бросила я в мыслях, пока неустанно, боги знает сколько времени уже елозила по каменному полу смоченной тряпкой, обмотанной вокруг наконечника древка, а также временами поглядывая на других таких же "работников" в поле моего зрения. — Да ещё и сделал из них прислугу! Ну что за человек?!.» Несмотря на то, что добрая половина ребятишек восприняла уборку больше как игру, нежели тяжёлую каторгу и вполне с весельем и упоением бегали туда-сюда, оставляя после себя влажные полосы с отпечатками башмаков, я не могла смотреть на это без жалости и уколов совести. То, что мне успел поведать старый священник из той церквушки за обеденной трапезой и без того повергало в шок и заставляло усомниться во всей человеческой природе… а это, вполне вероятно, была лишь малая часть всего, что происходило в стенах того заведения до злосчастной последней Фуго. Что ж, по крайней мере все те зверства, что сотворил Иллиан в том борделе, оказались более чем оправданы, вне всяких сомнений. Было время, когда я наивно полагала, что никто не заслуживает такой кончины… те пересказы людей, что видели откопанные из-под завалов обугленные тела в неестественных позах… без конечностей… без внутренностей… И меня поначалу объял самый настоящий гнев, когда во время рассказа всплыло участие во всём этом моего слуги. Но мягкий, покладистый, если не сказать, отеческий взгляд старика побудил меня пересмотреть собственные убеждения. Ведь его уста повествовали о не самой благой судьбе несчастных сироток, коим Иллиан, весьма неординарным поступком, но всё же подарил второй шанс. Шанс на обретение заслуженного человеческого счастья и избежание бесславной кончины в гниющих трущобах средь отребья и ворья. Вот уж и правда: не важно, плохой или хороший, если твои поступки по итогу оказываются благими и верными. Потому что при всей моей симпатии к этому человеку, у меня язык отказывался провозглашать его хорошим. Не могут хорошие, в моём понимании, люди творить такие вещи и произносить такие слова, о которых я стесняюсь даже помыслить. Как, например, идея использовать и без того настрадавшихся детей в тяжёлом ручном труде. Звучит ужасно. Но если отбросить эмоции… Вынуждена признать — даже с теми адъютантами, коих оставили мне Шарин с Илаем — к слову, не так уж и много, со мной внутрь прошло не более шести человек, может остальные остались снаружи, но я слишком поздно об этом подумала и не спросила их, — мы не смогли бы привести в божеский вид даже первый этаж к приходу союзных нам глав гильдий и прочих достопочтенных господ, являющихся нашими… как там выразилась Шарин? Патронами?.. Может из меня никудышный политик, но даже я понимаю, что принимать таких важных гостей следует должным образом, ведь я в одном шаге от поста управителя города и близлежащих к нему земель. Я не могу усадить всех за грязный стол средь пыли и паутины! Какое ко мне будет после этого отношение?!. — Ох, маленькая госпожа, вы меня приятно удивили, — я с головой ушла в пространные думы, что с испугу буквально подскочила, когда что-то коснулось макушки моей поникшей головы. — Не думала, что вы самолично возьмётесь за швабру… — Ш-Шарин! — воскликнула я, судорожно сжимая пальцы на ткани рубашонки в области груди, откуда норовило выпрыгнуть разошедшееся ни на шутку сердце. — Да что у вас всех за привычка такая — вечно подкрадываться ко всем со спины?! — Прошу меня простить, таковы уж издержки былой профессии, — с невинной улыбкой поклонилась она. — Полагаю, мне стоило бы также извиниться за столь позднее возвращение… — Она украдкой оглядела снующих вокруг с тряпками и вёдрами детей, после чего продолжила всё тем же мягким тоном. — Но, похоже, вы тут и без меня успешно справлялись. — Скажешь тоже, «справлялась»! — возмущённо упёрла я кулачки в бока и сердито надула щёки. — Мы до сих пор не закончили с коридором, а за приёмный зал и вовсе не принимались, только протопили помещение! Шарин, мы не успеваем, нам нужны ещё люди! Сколько с тобой ушло?!. — Я осеклась, наконец выглянув ей за спину и заметив… — Ч-чего?.. Нет, глаза меня определённо не обманывали, да и с ума я ещё сойти не успела: после всего пережитого меня вряд ли чем-то можно пронять. В коридоре позади неё ютилась воистину огромная и непроглядная толпа адъютантов, в рядах которой тут и там мелькали и низкорослые, явно принадлежащие детям, фигуры. Э-э-это что ещё за личная армия чёрных плащей у Шарин?! Они выглядели растерянными и даже поникшими… но вид таких людей всегда обманчив, я это запомнила на всю жизнь, и мышцы невольно напряглись, словно я уже твёрдо решила идти в наступление… крайне плачевное для меня, прямо скажем. — Маленькая госпожа, не делайте такое лицо, вы их ещё сильнее смущаете, — усмехнулась Шарин, с любопытством разглядывая меня, как выставочную зверушку. И это не очень-то приятное чувство… Впрочем, а чем я лучше? Я буквально делаю сейчас то же самое с её спутниками. — Я и так с большим трудом уговорила их выползти из глубокой норы в свет. — Н-но это же… Я тут же прикусила язык, не зная, как лучше сформулировать мысль. Ведь моя неоконченная фраза — «Но это же адъютанты, верные слуги прежнего управителя, как им можно доверять?» — ровно так же относилась и к самой Шарин… однако ей я в итоге доверилась. И вроде как не прогадала. Ну или почти. С этими многоходовочками Иллиана я уже в конец запуталась, где чьи заслуги, а где промахи… — Так, блэт! — разразился хрипловатый гонор из самых недр человеческой гущи. Мне даже не потребовалось напрягать извилины, по одному только характеру и формулировке сказанного было ясно, кто бы это мог быть. Как он сам там говорил однажды? Вспомнишь го… э-эм, ну да неважно… — Это чё ещё за несанкционированный митинг на ночь глядя?! Животы, мля, вжали, уступите батьке дорогу, ну! Понаехала, блин, лимита поганая, Росгвардии на вас нет, тьфу!.. Адъютанты, надо признать, достаточно сдержанно реагировали на лившиеся на них… я даже не уверена, оскорбления ли то были или что-то иное. Так или иначе, а вскоре из толпы, подобно спущенной с тетивы стреле, на свободное пространство между мной и Шарин вперёд головой вылетел Иллиан, на удивление, без скрывающего обезображенное лицо капюшона. И причина оказалась весьма простой — коричневый плащ с пришитым к нему капюшоном ныне выполнял роль наплечной сумки, очень огромной по размерам сумки, в которой слуга нёс… я даже думать над этим не хочу — зная Иллиана, я не ожидала увидеть там ничего хорошего. — Вечер в хату, хозяюшка, — воодушевлённо выпалил он с лукавой ухмылкой, как только восстановил равновесие, перевёл дух, явно таща на горбу что-то увесистое, и только затем соизволив обратить внимание на мою скромную персону. Сбросив ношу на пол и утерев взмокший лоб, Иллиан грубо указал большим пальцем себе за спину, явно намекая на столпотворение, и вопросительно приподнял бровь. — А эти добры молодцы чего тут забыли? Я думал, что их организацию распустили к едрене фене, не? — Во имя всех возможных богов, когда ты уже научишься держать свой бескостный язык за зубами? — грозно прошипела я, не оставляя попыток приструнить слугу за неподобающее поведение. — Прояви хоть чуточку такта. На сей раз, правда, я ограничилась лишь словесным осаждением, более не желая закреплять за собой практику физических наказаний. Пройдёт время, подумалось мне, и я попросту буду воспринимать подобные методы как норму, а это неправильно. Нужно добиваться целей верным словом, а не грубой силой. — Хм, — Иллиан интуитивно вжал голову в плечи, очевидно, в ожидании последующих за словами привычных тумаков. Но так и не дождавшись своей положенной кары, он поспешно оправился, хмыкнул и как-то безлико — если не сказать, раздосадовано — продолжил глухим тоном. — Вот уж не подумал бы, что именно т… вы будете их защищать. Ну что ж, как вам будет угодно, хозяйка, я умываю руки. — Ну, зато от них вы уж точно не услышите подобной дерзости и своеволия, маленькая госпожа, — встряла между нами Шарин, в отличии от меня не постеснявшись воздать грубияну лёгким ударом костяшками пальцев по темечку, на что Иллиан лишь безмолвно скривился и отошёл к окну. — Впрочем, этот невежда в одном оказался прав: адъютанты, лишившись как своих командиров, так и господ, также потеряли и смысл своего существования. Им некуда податься, у них нет каких-либо глобальных целей или стремлений. С ними придётся здорово повозиться, дабы сделать из них полноценных и самодостаточных членов общества… — П-постой, Шарин, — впопыхах зажестикулировала я, застигнутая врасплох неожиданной сменой направления разговора. — Ты же не хочешь сказать, что они… здесь?.. — О, нет, маленькая госпожа, — верно разобрав мои неуверенные бормотания… я на это надеюсь… успокаивающе подняла руки Шарин. — Я понимаю, что даже такое обширное поместье, как у вашего отца, не рассчитано на содержание более ста человек. Конечно же, они не останутся здесь. «Хвала богам…» — безмолвно протянула я в мыслях, устами лишь облегчённо вздохнув. — Я планировала разместить здесь только детей, — осторожно продолжила она, чем в итоге меня окончательно добила. Нет, ты всё же имела в виду именно то, о чём я и подумала. Хоть и не в таких масштабах. — А остальные могут пожить и в конюшне. Я уже осмотрела прилегающую к основному дому постройку, сена там много, ночи сейчас не такие холодные… Ну вот и как на это должно реагировать, скажите мне? Пожалуйста! Кто-нибудь!.. — Боги, Шарин, я не знаю, где уложить уже имеющихся детей, а теперь ещё… — Я бегло высчитала все находящиеся на виду низкорослые фигуры, но это наверняка была капля в море, поэтому быстро бросила эту затею и спросила прямо. — И сколько их тут? — Чуть больше тридцати. — Ну и где я, по твоему, должна разместить пятьдесят человек?! — не выдержала я такого давления на свои хрупкие плечи. — Даже если в одну кровать уложить сразу троих, то это… это… — Футоны. — Что? — обернулась я на голос доселе не встревавшего в нашу беседу Иллиана. — Футоны, — спокойным тоном повторил тот. — Помнишь, как я спал на полу? Стелешь матрац прямо по полу, это как экономит пространство, так и увеличивает количество мест для сна в целом. Ну, это не совсем футон получается. В общем, не важно. — Даже если предположим, что мы каким-то образом отчистим комнаты от лишней мебели и выстелим по полу твои эти… футоны — ты где столько матрацев взять удумал? В такое-то время?! — Всё гениальное просто, — хитро усмехнулся слуга, скрестив руки на груди. — "Одолжим" их у соседей. Соседние поместья принадлежат ныне арестованным и чахнущим в крепости членам городского совета — им кровати сейчас точно ни к чему. — Превосходно! — с неприкрытым сарказмом бросила я, всплеснув руками. — Только воровства нам ещё и не хватало! — Мародёрства тогда уж, — ничуть не изменившись в лице, просто пожал плечами тот. — Это не совсем воровство, если ты берёшь что-то, до чего прежнему хозяину уже нет дела. Это скорей мародёрство. И да, если есть идеи получше — я вас слушаю, хозяйка. — У-у-у-у-у… — насупилась я, в гневе потрясая кулачками, но так и не найдя, что сказать в противовес. — Осмелюсь высказать своё мнение, — оборвала моё негодование Шарин, мягко возложив руку мне на плечо, — что я всецело разделяю ваше недовольство, касательно свершения преступления мало того, что в такой ответственный период времени, так ещё и по столь ничтожному поводу. — Ну да, «ничтожному»… — презрительно фыркнул в её сторону Иллиан. — Припомни эти слова, дорогуша, когда будешь подыхать от пневмонии. — Но вместе с тем, — наглым образом проигнорировав выпад парня, ровным тоном продолжила она, — я также соглашусь, что на данный момент ничего лучше придумать мы уже не успеем. Ни один торговец не возьмётся доставлять нам несколько дюжин матрацев в столь позднее время. — Ну хорошо, хорошо, — я устало махнула рукой, не имея более никакого желания продолжать сей диспут. — Как только этот злосчастный приём окончится и город погрузится в сон, тогда и приступайте… — Не сдержавшись, я добавила. — Для вас это, полагаю, труда не составит. — Расценю это как комплимент, а не укор, маленькая госпожа. — Шарин напоследок бросила на меня озорной, с частичкой едкости в глазах, взгляд, после чего развернулась лицом ко всё это время молча ожидавшим нас адъютантам. — Вы всё слышали, младшие мои! Но перед тем, как стемнеет — займётесь общественно-полезной деятельностью! Часть из вас берётся за тряпки-швабры и драит коридор! Другие меняют воду — набирать в колодце на заднем дворе, сливать в ванной комнате, туда подведены канализационные трубы! Третьи, самые старшие — рассредоточьтесь вокруг поместья, займите наиболее выгодные позиции и следите за непрошеными гостями! К обязанностям приступить! Последнюю фразу она сопроводила громкими хлопками в ладоши, на что чёрные плащи среагировали мгновенно, не сговариваясь разделившись на три равные группы и приступив к исполнению… Наверное, это стоило бы назвать приказом, однако эти люди более не являлись чьей-то собственностью, став вольными и независимыми. Но вот что делать с этой самой свободой, по-видимому, никто так и не понял, отчего те с бо́льшим энтузиазмом возьмутся выполнять указания кого угодно, лишь бы ответственность за их жизни не легла на собственные плечи. Довольно печально, если задуматься… — Что ж, — вновь подал голос Иллиан. — По крайней мере не нужно волноваться о собственной безопасности. Хе-х, с такой-то армией обученных убийц… — Это всё в прошлом, — категорично отрезала Шарин. — Если ты ещё не понял, мальчик, их освобождение от гнёта совета было основной целью моего предприятия. Больше я не позволю помыкать ими как вздумается всяким плутам и трусам… в особенно таким, как ты… — Довольно, — своевременно выступила я вперёд, отгораживая этих двоих друг от друга, пока не вспыхнул новый конфликт: у нас попросту не было на всё это времени. — Лучше подумайте над тем, как нам встречать гостей. Что подать на стол, что следует одеть… — А ведь точно! — хлопнув себя по лбу, восторженно воскликнул Иллиан и подошёл к своей поклаже, так и провалявшейся всё это время нетронутой на полу. — Я тут, в общем, кой-чего припёр нашей хозяйке, авось подходящий размерчик… Ну, я по памяти выбирал, поэтому не могу ручаться. — Это что ещё за цветастые тряпки? — с сомнением подцепила я пальцем расписную какими-то цветками и прочими узорами ярко-зелёную ткань… чего бы то ни было. — Боже правый, малявка, и после такого ты ещё требуешь к себе большего отношения, чем имеешь сейчас? — нахмурился тот, заглянув мне прямо в лицо тяжёлым давящим взглядом. — Платья, как я понял, ты не шибко жалуешь. Жаль, но допустим. Однако одежда всё равно должна соответствовать твоему новому-старому социальному статусу. Так что не ной и иди меряй. Если ещё и волосы в порядок приведёшь — вообще замечательно. — Эй!.. — Увы, но здесь я с ним полностью солидарна, маленькая госпожа, — мягко потрепав меня по голове, с нажимом произнесла Шарин. — Я не решалась сказать вам после окончания собрания в управленческом поместье, но ваше нынешнее облачение годится разве что для странствующего торговца или, в лучшем случае, ловчего, но никак не для дворянина. Вполне возможно, что вас не воспринимали всерьёз в том числе и за ваш внешний вид. — И ты туда же?! — Против лома нет приёма, — ехидно рассмеялся Иллиан, после чего, ободрительно хлопнув меня по плечу, обратился уже к Шарин, всучив ей этот недо-мешок. — Раз ты на моей стороне — будь добра, придай нашей госпоже презентабельный вид. Утром мы оплошали, это да, но сейчас постараемся не ударить в грязь лицом. Как-никак, нам с этими людьми теперь решать будущее этого чёртового города…