Эрюкай’а
— …И не мечтай, дорогуша, на меня такие уловки не действуют. — Рюка категорично щёлкнула пальцами, с усмешкой глядя на старательно льющего ей в уши сладостные речи мужчину, что представился как Аргейл. Или Гейл, как он сам позволил себя называть, цитата: «Прекрасному степному цветку, освящённому блистательным светом луны». — Какие такие уловки, радость моя? — искренне изумился он, наигранно вытянув брови кверху. — Всего лишь ничтожная и жалкая попытка описать твою божественную красоту. Прости великодушно, что у столь ничтожного смертного не имеется более подходящих слов, дабы передать всю суть твоего возвышенного естества без остатка. — Так, вот только моего естества касаться не нужно, — смерила она затейника строгим взглядом. — Постыдился бы так себя вести при ребёнке. К тому же, кое-кто перёд тебя успел оценить все мои достоинства. И его запах куда как скромнее твоего, блудного прохвоста. — Кто? Кто этот негодяй, посмевший осквернить столь чудное создание природы? — изобразил напускное негодование мужчина. — Вы с ним хорошо знакомы, как я успела заметить. — Чё?.. Погодь, Иля? Этот сопляк? Да ты, верно, шутишь, ушастая… — В какой-то миг Гейл окончательно вышел из образа и на его лице вовсю красовалась недобрая насмешливая ухмылка, обнажающая истинный характер своего носителя. — Мальчишке недостаёт опыта и такта, это правда, — ничуть не смутившись, откровенно проговорила Рюка, деловито разведя руки. — Но у него имеется то, чего нет у тебя и у большинства местных мужиков. — Да быть такого… Ну уж нет. За других говорить не берусь, а вот я с ним охотно померяюсь. Это уже вызов. Не верю, что у него там настолько большой… — Я об искренности, стервец, — не оценила его плотских шуток девушка-полузвероморф. — Порой он может говорить какие-то противоречивые вещи, а то и вовсе невразумительный бред. Но всё сказанное им, такое чувство, всегда исходит от чистого сердца и носит… не знаю даже… заботливый, наверное, и в чём-то доброжелательный характер. И он никогда не выказывал при мне хоть сколько-то гнусных и бесчестных намерений. А уж поверь, дорогуша, отпетых подлецов я за версту чую. И потому я ума приложить не могу, с чего бы это Иллиану ошиваться с таким… кхм, как ты. — Ох, как романтично и трогательно, — игнорируя последний выпад, с надрывом протянул тот, не забыв демонстративно высморкаться прямо в ладонь. — Так и пробивает на эмоции — сейчас расплачусь. Не забудь выслать приглашение на ваше свадебное торжество. — Ни за что на свете. Довольная результатом, несмотря на отвратительное застольное поведение гостя, Рюка ликующе улыбнулась ему в лицо, а затем перевела внимание на молча сидевшую на соседнем стуле девочку-алву и ласково погладила её по серебристой макушке: — Прости, что вынуждена оставить тебя одну наедине с этим отщепенцем, но мне нужно проведать тех двоих — что-то они задерживаются в умывальне. Не стесняйся звать Боурина, если что-нибудь случится — этот здоровый боров за стойкой только кажется недружелюбным, однако за ним ты будешь как за каменной стеной, можешь поверить мне на слово. — Так говоришь, будто я с ней могу что-то сотворить, пока никого рядом нет, — уязвлённо промямлил Гейл, скучающе опёршийся на выставленную на стол приподнятую руку. — Ничуть этому не удивлюсь, дорогуша. Ничуть. По-детски казав тому кончик язычка, Рюка торопливым шагом покинула обитель товарищеского приёма пищи днём и безудержного мужского пьянства вечером и выскользнула через заднюю дверь во внутренний дворик. Весь персонал таверны давно приучен вставать ещё до зари, дабы привести себя в порядок до подъёма самых ранних "пташек" из обитателей постоялого двора на втором этаже и заодно растопить для них утреннюю баню — хозяин терпеть не мог тех, кто не блюдёт нормы гигиены, и ни для кого не делал исключений, хоть сколько монет перед ним ни выложи. Отчего едва проснувшихся Сириен и Иллиана мигом погнали умываться, едва те заикнулись о завтраке. Новоприбывшую алву, впрочем, это никак не касалось — малышка сама проснулась ни свет ни заря и, спустившись вниз, тут же охотно была взята в оборот Рюкой, как раз готовящейся к банным процедурами с другими работницами. И это правильно — свежую одежду для крохи девушка подготовила ещё перед отходом ко сну, и ей не терпелось поглядеть, как та будет смотреться в её стареньких, но ещё сохранивших былую красоту нарядах. — О нет, никаких поцелуев, пока не воспользуешься зубным порошком, — она категорично вскинула когтистую ладонь перед потянувшимся к ней с замысловатой улыбкой Иллианом, некогда угрюмо подпиравшим входную дверь в предбанник. — Ты знаешь правила. — Правила-шмавила… — буркнул закативший глаза юноша, обиженно дёрнув носом, как малое дитё. — Что-то я не припомню, когда это требовал от тебя хоть что-нибудь, прежде чем согласиться лезть языком тебе в… Ауч! — Не так громко, балбес. — Рюка своевременно царапнула того по щеке острейшим из своих коготков. — Твоя сестра буквально за этой дверью — хочешь во всех красках расписать ей нашу интимную жизнь? — Ну да, её детский мозг ещё не созрел для откровений взрослой жизни, — заметно присмирел он, растирая слюнявым пальцем лёгкий, но вмиг налившийся розовым порез. Но тут же цокнул зубами, раздражённо сведя брови к переносице. — К слову о детишках — малявка там уснула, что ли? Я тут уже всерьёз о вечном поразмыслить успел, пока вон те кусты облагораживал… — Как мило, — не без тени иронии, с усмешкой обронила Рюка. — Нет, серьёзно, такими темпами вся еда остынет к едрене… — Иллиан бесцеремонно схватился было за ручку двери, но в последний момент, заметив на себе пристальный взгляд девушки, всё же предпочёл сперва постучаться и повышенным, в пределах разумного, тоном нелестно поинтересоваться. — Эй, сколько ещё тебя нужно ждать, а? Никто не требуют идеальной чистоты — просто ополоснись и всё. Ты тут не одна между про… — Заткнись и убирайся прочь, животное!!! — …Воу, — только и выдохнул паренёк на столь яростно-ошеломительный крик, отпрянув от хлипкой с виду деревянной перегородки, ныне ставшей для него непреодолимым барьером. — П-пожалуй, лучше воспользуюсь своим комнатным ведёрком. — Боги, Иллиан, что ты успел натворить? — пребывая в не меньшем смятении, обеспокоенно спросила Рюка уже в спину удаляющемуся. — Не знаю и знать не хочу, — поспешил отмахнуться тот даже не оборачиваясь. — И ты вот так просто уйдёшь? Даже не поинтересуешься, что у неё там? — Ну уж нет. Мне хватило нянчиться с ней в деревне. Так что сегодня я намерен отдохнуть вдоволь. Если так угодно — сама под раздачу и вставай вместо меня. — Удивительно, как в одно время ты можешь быть необычайно чутким, когда как в иное — самым настоящим засранцем. Последняя фраза Рюки досталась пустоте — тот, кому предназначались эти слова, уже успел захлопнуть за собой заднюю дверь таверны, откуда она сама пришла. Вздохнув, девушка решила последовать напутствию — хотя брошенное Иллианом с огромной натяжкой удавалось таковым назвать — и без промедлений, но со всей возможной осторожностью крадучись прошмыгнула за дверь в предбанник с намерением разрешить возможный конфликт. Который уже по счёту, если подумать?.. — Сири? Она тихонько позвала девочку, пытаясь разглядеть ту в просторном, отчего-то погружённом во тьму помещении, хотя на такой случай в бане имелись застеклённые оконца под самым потолком для естественного освещения. Звериным глазам потребовалось какое-то время, дабы после ослепительных солнечных лучей привыкнуть ко мраку. И когда короткий период адаптации завершился… — Дорогая, что стряслось? — Рюка застала Сириен обнажённой и сжавшейся, сидящей на корточках у самого центра неподалёку от каменки и едва слышно стонущей сквозь плотно стиснутые губы. Вся недавняя бойкость девочки куда-то вмиг испарилась, подобно вылитой на раскалённые камни воде. — Тебя кто-то обидел? Тебе стало плохо? Болит где-то?.. — Осёкшись, девушка припомнила, как та остро реагировала на её прикосновения при первом совместном купании, и сопоставив одно с другим — или так ей показалось, — она поспешила утешить бедняжку, опустившись рядим. — Ох, детка, просто дыши глубже и постарайся не перенапрягаться. Испытывать боль во время этих юби вполне естественно, когда твоё тело чрезмерно чувствительно… — Ч-ч-чего?!. — вмиг оживилась Сириен, подняв на Рюку дикие широко распахнутые глаза. — К-какие ещё эти юби?! Да что у тебя только в голове творится?! Вы с этим кретином друг друга стоите — оба ненормальные! Б-бесстыдство! И-и-извращение!.. Я-я-язык без костей!.. — Ты закончила? — Не дрогнув и веком, она равнодушно пропустила всё мимо своих мохнатых чувствительных ушей, несмотря на неприличную близость к источнику, казалось, нескончаемых громких звуков, и позволила себе открыть рот лишь удостоверившись, что разразившаяся истерика девочки достигла своего апогея и, подобно туго натянутой нити, благополучно оборвалась. Со свистом выпустив воздух через взбухшие ноздри, вновь поникшая Сириен слабо кивнула. — Итак, что с тобой происходит, милая? Что-то произошло этим утром? Та молча покачала белокурой головкой, однако никаких пояснений за этим не последовало. «Неужто придётся из неё каждого слово вытягивать силой?» — с досадой подумалось Рюке. — Значит, что-то случилось во время вашего выезда в ту деревушку? Прошу, не молчи — я правда хочу помочь. — Здесь ты ничем не поможешь, — тихо пробормотала девочка, уткнувшись лбом в сложенные на коленях ручонки. — Никто не поможет… — Брось, любой проблеме возможно найти решение, — девушка ободрительно коснулась её плеча, поглаживая влажную гусиную кожу. И, не подумавши, в шутку добавила. — Если только ты не планируешь умирать, вот тут я и правда ничем не помогу. — Не знаю, — мрачно и пугающе отрешённо ответила та. — Может и планирую… — Я ведь просто пошутила, — поняв, что сглупила, Рюка перешла на серьёзный тон. — Давай уже, выкладывай, что у тебя на уме. Или я сама разозлюсь. А меня лучше не злить — ты это знаешь, милашка. Девушка угрожающе провела коготком по одной из её маленьких, едва обрётших заметную глазу форму чашечек, отчего та моментально взбодрилась, поспешно закрывая грудь дрожащими ладошками и звучно сглатывая вставшую в горле слюну. — Это… этот запах… — Запах? — Рюка непонимающе нахмурилась, невольно втянув окружающего воздуха: пахло сыростью, банными травою и мылом, а ещё улавливался слабый душок гари, вероятно, дошедший сюда с кухонной печи. Ничего необычного и выбивающегося из устоявшейся атмосферы умывальни. — О чём ты? — Я сперва приняла его за обычный пот. — Побледневшие губы девочки слабо подрагивали с каждым произнесённым словом. — В Хитс кое-что произошло. Не хочу говорить об этом. Но те несколько юби, что мы провели там, пока выполняли заказ и оправлялись от столкновения с… Меньше всего я озабочивалась вопросом гигиены… — Думаю, я поняла, что ты хочешь сказать, — неуверенно протянула девушка несколько лукавя. Впрочем, интуиция ей подсказывала, что цельно выстраивать картину и не требовалось — достаточно лишь уловить самую основную суть. — Но всё благополучно завершилось, малыш. Теперь ты дома, в безопасности. И всё такая же красавица, чистенькая и ароматненькая. Так бы тебя и отведала, хи-хи… — Заткнись! — неожиданно, как и некогда с Иллианом, воскликнула Сириен со злостью в глазах, где проглядывались проступившие в уголках крохотные слезинки, и нотками отчаянья в срывающемся на визг голосе. — Это ложь, и ты это знаешь! Как ты можешь его не чувствовать?! Кислый, душный, зловонно-мерзкий! Запах трупной гнили! Он окружает меня! Он исходит из каждой частички моей кожи! Боги, я будто сама гнию заживо изнутри!.. — Умолкнув, дабы продышаться и высморкаться, девочка вскоре продолжила более приглушённым и размеренным тоном. — Я думала, он исходит от моей одежды, посему забросила её в Иллианово ведро отмокать. А придя сюда и раздевшись, поняла, что он никуда не испарился — вероятно, перебросился от одежды на кожу. «Какая ерунда», подумалось мне, «всего-то стоит отмыться как следует». Но сколько я ни растиралась мылом — он никак не отступал. «Волосы», осенило меня… — Хочешь сказать, что из-за этого собралась побрить голову? — Е-если это потребуется, — заикнувшись, тем не менее довольно решительно произнесла та. — Однако сперва я подумала начать с менее очевидных мест. Ну и… Сириен, поморщив личико, медленно приподняла левую руку, открывая вид на страшно покрасневшую гладенькую подмышку. Помимо очевидного внешнего дефекта кожи Рюка отметила также и то, что во время их последнего совместного омовения у тринадцатилетней — почти уже четырнадцатилетней — девочки к тому юби вовсю пробивались светлые, и тем не менее достаточно осязаемые на вид и ощупь волоски: невольные спутники каждого человека на пути его зрелости, разве что у кого-то они более короткие и редкие, а у кого-то длинные и частые. — Разрази меня Канто, ты их мечом, что ли, сбривала? — Н-нет… — Поколебавшись, та спустя мгновенья тишины осторожно вымолвила. — О-огнём. — Да ты никак ума лишилась! — тут уж не сдержалась Рюка, перейдя на повышенные тона под стать самой Сириен. — Ты могла сжечь себя заживо! И всю баню в придачу!.. П-постой, что значит «огнём»? Как и чем ты умудрилась разжечь его в такой влажности? — Я… — Девочка мгновенно вытянулась в лице и ещё сильнее съёжилась, нервно поигрывая пальцами рук, словно совершила величайший проступок в своей жизни или сказала то, что следовало хранить в строжайшей тайне. — П-пожалуйста, если об этом станет известно… у-ух, ничем хорошим это не кончится… — Поверь, детка, ещё более странной тебе уже не стать, — вынужденно смягчилась она, улыбчиво погладив ту по волосам. — Так и что это было? — М-магия… — Вдохнув поглубже, девчушка вдруг затараторила, местами спотыкаясь о случайные слова заплетающимся языком. — Сигил стихийного выр-жения, огненного льмента, прямого в-здействия, малой шар-вой формы, магическая техника баз-вого уровня, расходу-щая малое количество эрия, но требу-щая непрерывной сред-точености исполня-щего и… — Хорошо, малыш, я поняла, выдохни, спокойнее, вот так… — Рюка с огромным трудом смогла вклиниться в этот монотонный терминологический речевой поток лишь когда обхватила ту за щёчки и развернула лицом к себе. — Так ты у нас маг, стало быть? Удивительно. Никогда бы не подумала, что встречу кого-то с познаниями в самой настоящей магии. Да ещё в таком юном возрасте… Ох, так ты у нас выходец из семьи храмовников? — Ну… не совсем… как бы… Сириен потупила взгляд, очевидно, не горя желанием развивать эту тему, и Рюке пришлось поумерить пыл, вместо этого молча продолжив поглаживать ту по беспорядочно распустившимся по плечам светлым волосам. В конце концов, к текущей проблеме это ни коим образом не относилось — излишнее давление на хрупкий разум напуганного ребёнка. — Трупная гниль?.. — Для пущей убедительности, как для девочки, так и для самой себя, Рюка всерьёз обнюхала её с головы и чуть ли не до пят. — Ох, милая, но я правда ничего такого не чувствую. А мой звериный нюх куда как острее человеческого — ты забыла об этом? — Н-но… — Та крепко задумалась, но посему было видно, что внутри неё разгорается нешуточная борьба: лихорадочно пожёвываемая нижняя губа, застывший в задумчивости взгляд и сжавшиеся кулачки давали надежду, но не внушали безоговорочного успешного исхода беседы. — Я-я же… О-он ведь… Т-такой яркий и отчётливый… К-как это?.. — Я не знаю, где ты успела побывать в этой вашей деревне, но что бы это ни был за запах — его давно нет. Ты себя накручиваешь. Ты пахнешь изумительно. Поверь мне. — Если… ты так говоришь… На то, чтобы окончательно прийти в себя, Сириен понадобилось некоторое время, и Рюка терпеливо просидела рядом с девочкой до тех пор, пока не прозвучала просьба покинуть помещение и позволить той закончить водные процедуры. На гласное беспокойство о полученном ожоге последовало заверение о владении в том числе и целебными техниками. Более не имея возможности помочь чем бы то ни было ещё, девушка послушно прошла через предбанник, отварила дверь, вышла на улицу… — Б-боги… — ограничившись шипящим шёпотом, подавляя рвущийся наружу испуг, Рюка недоумённо уставилась на притаившегося аккурат за дверью и припавшего спиной к бревенчатой стене Иллиана. — И давно ты тут торчишь? — Достаточно, — с хмурым видом проговорил юноша аналогичным ей приглушённым тоном. — Полагаешь, тебе удалось привести её в чувство? — Ох, неужели ты наконец озаботился родной сестрой? — с неприкрытым ёрничеством протянула она. — И как своевременно-то. Ты сама доброта, Иля. Ума ни приложу, что бы малютка без тебя делала. — Я должен был врываться туда, где она с огромной долей вероятности находилась в неглиже? — Иллиан же в свою очередь довольно справедливо подметил сей неочевидный нюанс, на что Рюка уже не смогла подобрать достойного и внятного ответа. — Если ты настолько желаешь мне смерти — будь добра сделать это своими руками, а не чужими. — Очень смешно. Она, между прочим, такого там успела надумать, что едва не поджарила себя до румяной корочки. — А твои остроты, значит, уместны?.. — Осёкшись, паренёк устало вздохнул. — Прости. В конце концов, ты не обязана была взваливать на себя мою работу по выколачиванию из неё всякой придури. Спасибо за помощь. Я очень ценю твою доброту. — Ты бы так лучше ей почаще всякие приятности говорил, а не мне. — Девушка недовольно скрестила руки на груди. — Она девочка своенравная и с переменчивым характером, этого не отнять. Но ты ведь куда старше её. Должен уже осознавать груз возложенной на тебя ответственности. Хочешь того или нет — вы семья и должны оберегать друг друга. Бога ради, Иллиан, почему тебе так сложно проявить хоть чуточку больше любви к родной сестре? — При всём моём уважении, но наши с малявкой взаимоотношения никого, кроме нас, не касаются. Даже тебя. — В раздражении юноша издал околозвериный полурык, после чего отлип от стены и направился обратно в таверну, проговаривая последнюю фразу уже на ходу нарочито огрубевшим голосом. — То, что мы с тобой приятно проводим время вдвоём и я однажды по дурости залез к тебе в душу — не означает, что и ты получила право нагло вторгаться в мою. Просто… не суйся не в своё дело. Я сам разберусь с тем, что касается только нас двоих. И я больше ни слова не хочу от тебя слышать об этом. — А? И как это прикажешь понимать? После того, что я для вас двоих сделала — это всё, что ты можешь мне сказать? На что Рюка получила лишь скупой и невразумительный взмах правой рукой. «Вот же грубиян», — только и подумала она, внезапно ощутив прокатившуюся по спине необъяснимую усталость. Какое суетливое начало дня.Аргейл
— Серьёзно? И даже не объяснил, почему передумал? — Что я только что сказал, малой? Ты будто меня совсем не слушаешь. На кой тогда вообще за мной увязался, если ни малейшей заинтересованности делу не выказываешь? И не спи на ходу, увалень. Свалишься ненароком, приземлишься неудачно и отобьёшь самое сокровенное — твоя благоверная такой утраты явно не переживёт. Ха-ха-ха-ха-ха! — Тебе бы кто отбил. Авось в голове чего прояснилось бы… чунибьё. — Да уж лучше пускай в голове каша, зато мои яйца при мне, а не в чьих-то женских пальчиках. Как у некоторых. — О да, требуются воистину слоновьи яйца, чтобы так яростно вырываться из хватки какой-то мелкой щуплой девчонки. Вон какое ухо опухшее — не под стать моему. Красотища. — Эй, я так-то проявлял деликатность к ненаглядной своего напарника. Или мне стоило её отделать как следует просто высвобождения ради? А может и вовсе прирезать на твоих глазах? И правда, чего мелочиться?.. — Конечно-конечно, продолжай оправдываться… Скромная повозка с покрытыми тканью разных размеров и форм тюков и корзин неспешно ехала по одной из главных улиц прямиком к центральной площади. Зевавшая в такт своим временным хозяевам лошадь то и дело норовила остановиться напротив очередного постоялого двора, откуда тянулись всевозможные ароматы утренней стряпни, отчего управляющий поводьями Аргейл был вынужден беспрерывно подгонять упрямое животное, попутно обсуждая возникшие на сегодня задачи с развалившимся рядом и чешущим спину о деревянную перегородку Иллианом… покуда разговор внезапно не увёлся в иное, отнюдь не дельное русло. За успешное избавление деревни от полчищ живой мертвечины и спасение похищенных жителей отважная троица без лишних хлопот получила обещанное вознаграждение. Ну как «без лишних»? Староста оказался мужиком ушлым и предприимчивым — тут же предложил часть награды конвертировать в зерно, мясные, молочные и прочие продукты, пообещав отпустить их по себестоимости, дескать, всё самое лучшее и почти даром для дорогих гостей. Сию хитрость и прагматичность первым, как ни странно, заметил Аргейл, пока остальные его товарищи с восторгом мечтали вслух о вкуснейших и изысканных блюдах на ближайшую неделю, до сих пор вынужденные обходиться похлёбками да кашами, а мясо — разве что по особым поводам. И последний недоумок бы догадался, что таким образом староста просто-напросто хотел избавить себя от издержек на сбор и охрану каравана до города и обратно — наёмники буквально выкупят у деревни если и не все, то большую часть продуктовых излишек, что и так предполагалось продать в город за деньги, которые пойдут не только в уплату налогов, но и на закуп иных материалов, недоступных местным сельчанам. Кочующий авантюрист с уважением отметил острый ум старосты — не даром этот мужик занимает такой важный и ответственный пост. Эта деревня далеко пойдёт с таким смотрителем, посмеивался про себя Аргейл, пожимая старосте руку в знак одобрения сделки. Однако остальных своих партнёров мужчина мигом спустил с небес на землю — большую часть припасов необходимо будет так или иначе реализовать, если все хотят получить причитающиеся доли: не менее деловитый полуалв сходу дал понять, что при любом исходе его половина "звонких" осядет в положенном им кармане — никому и ничего компенсировать он не намерен. Что, впрочем, ничуть не помешало возникновению утреннего конфликта с хозяином «Закутка Сэтору». Сразу по возвращению в родные края под поздние сумерки Аргейл перво-наперво направился к старому трактирщику договариваться об оптовом сбыте нужных для питейного заведения пока ещё свежего мяса, копчёных колбас, козьих сыров и, по возможности, остальных продуктов. И сперва старик вроде как выразил заинтересованность поступившим ему предложением, потребовав подойти с таким разговором утром, а не отвлекать в самый разгар праздного застолья. Ну а по утру явившийся на порог Аргейл непредвиденно получил от ворот поворот, оставшись довольствоваться невнятным, ничем не мотивированным отказом, что ожидаемо вывел мужчину из себя — аренда повозки и животины так-то денег стоит, а из-за подлого форс-мажора придётся оплачивать лишние сутки… что щепетильного по отношению к финансам плутоватого авантюриста-музыканта ни разу не прельщало. Но наисильнейшим ударом по его плану стало откровение, что за весь их долгий путь домой девчата успели подъесть едва ли не всё сладкое: ватрушки с заварным кремом, пироги с тёртыми ягодами и орехами… Даже творога — довольно-таки кислого, пускай и полезного продукта — остался ничтожный свёрток, и тот они по-тихому унесли с собой в комнату. А ведь то был самый рентабельный для продажи товар, не переставал с горечью повторять про себя Аргейл и по сию пору. Какое ужасное расточительство. Вот почему он всегда предпочитал избегать работать с женщинами — они, по его мнению, легко спутывают все карты своим непредсказуемым поведением. — И что теперь? — устав от бессмысленной перебранки с напарником и некоторое время молча разглядывая череду одинаковых домов вдоль протяжной улицы, наконец бесстрастно поинтересовался Иллиан со скучающим видом. Казалось, парнишку не шибко заботил исход сего предприятия… или же его голову занимали куда более серьёзные мысли. — Будешь заруливать в каждый встречный кабак и сбывать жратву по мелочи в надежде, что рано или поздно запасы таки иссякнут? — Не-е-е, больно много мороки, — мужчина покачал головой, не столько в качестве визуализации ответа, сколько ради отвода застлавших взор спутанных в прядь розовых волос. — Да и незачем им брать что-то у незнакомца, когда имеется надёжный и проверенный поставщик. Как я раньше об этом не подумал? Дело дрянь… Аргейл мрачнел на глазах, всё больше разочаровываясь в принятом решении. Если бы не бурный восторг этих двоих в момент обсуждения сделки — он бы наверняка углядел этот подвох ранее. Нет. Глупо пенять на детей — новички и есть новички, какой с них спрос? А он прожжённый и закалённый авантюрист, чей рассудок всегда должен быть холодным, а ум предприимчивым и расчётливым. Некого здесь винить, кроме себя самого, справедливо подытожил мужчина. Тщетные попытки приободрить себя утонули в пучине безоговорочных фактов: он дал слабину перед собственной жадностью и вынужден за это поплатиться. — Может тогда развернёшь палатку на центральной площади? — взялся подкидывать варианты Иллиан. — Все деревенские так делают, насколько я успел заметить. Да и бо́льшая часть горожан предпочитает отовариваться там, а не близ дома. — А знаешь, почему так? — Аргейл недовольно сверкнул своими красными очами в сторону паренька. — Ублюдки сбивают цену до неприличия, дабы также поскорее избавиться от товара и вернуться домой, не переплачивая лишние монеты за ренту жилья и складского помещения. Пахать несколько юби и получить за это меньшие деньги, чем ежели бы мы взяли всю причитающуюся нам плату изначально — да ни за что. Лучше убейте меня на месте. Мне одна мысль о столь ничтожной и дрянной работе уже претит, да ещё и за такие деньги… — Ясно. Тебе просто не нравится честный труд. Так и запишем. — И что с того? Ты сам много в своей жизни поработал, чтобы смотреть на меня свысока? — Не перебрасывай своих тараканов на меня, угу. Я не отрицаю, что все эти твои махинации позволяют набить карман проще и быстрее. Однако не стоит принижать честных работяг — у них хотя бы совесть чиста и спокойна. В этом тоже есть своя определённая ценность. — Ох ты ж как заговорил. Может, тогда сам за прилавок и встанешь? А я посмотрю на тебя вечером, как ты заскулишь и попросишься обратно карманы подрезать. Катись-ка колбаской с подобной риторикой, изнеженная заносчивая недоросль. — А ты ленивое бестолковое чунибьё — у каждого свои недостатки. Да и плевать мне, если честно, на эти продукты — меня и моя текущая доля устраивает. Хм, а чего б их и впрямь не придержать для личных нужд? Договоримся с нашим хозяином — он нам выделит местечко в погребе. Что можно — законсервируем подручными средствами. Что нельзя — съедим в ближайшее время. Сэкономим на жратве, чё. — Ну уж нет. Я к этому надменному жлобу больше ни ногой. Да и в целом это будет значить, что я потерпел поражение. Нет, я обязан выжать из этой груды дерьма все возможные плюшки. Твои девки и так много подъели — больше ни кусочка из этой повозки не отправится в чьё бы то ни было брюхо, покуда я не увижу свои монетки. — Почему дерьма-то? Погода достаточно прохладная — всё пока свежее и смотрится аппетитно… — Нашёл время острить. — Ты же отпускаешь плоские шуточки постоянно, к месту и не очень. Учусь, как грится, у великих. — Но не тогда, когда я пытаюсь думать. Так что сделай одолжение — умолкни-ка на хрен. — Слушай, что-то ты слишком начал загоняться по такой ерунде. Серьёзно, братан, будь проще, с тебя… — …Что? На миг Аргейлу показалось, что слух его обманул. — Говорю, с тебя никто спроса не держит — не стоит так сильно загоняться из-за какой-то деревенской жратвы. Да сами её съедим, забей ты……От тебя никто не ожидает невозможного…
…Не нужно постоянно выкладываться на полную…
…Я… я счастлива уже от того, что ты рядом со мной…
Такие разные по своей манере и структуре слова. Но смысл в них заложенный… Аргейл нервно сглотнул налившуюся горечью, чуть ли не выжигающую ядом горло и язык слюну. «Почему… — пронеслось в его голове. — Почему ты сказал нечто подобное именно сейчас?.. Зачем напомнил об этом?.. Я убивал людей и за меньшее, а уж за потревоженные, так старательно забытые воспоминания…» Пальцы болезненно впились в грубо сплетённые поводья, дабы не позволить рукам потянуться к ножу или напрямую к глотке сидящего рядом парнишки. Нет, это не разумно, не практично и большое расточительство таланта. Только азарт наживы и приключений мог возобладать над бушующей в его сердце яростью, подпитываемой глубокими горечью и сожалениями. Сейчас он смог сдержаться. И это был первый раз при подобных обстоятельствах, когда кто-то смел затронуть те немногие, ещё не оборвавшиеся до конца струны его истлевшей порочной души. «Этот сукин сын… — подумал он. — Удача этого парня поистине безгранична. И вполне возможно, что самим богам станет не под силу его остановить, если он однажды загорится великой целью… Блядская лирика…» — Хм… — Тем не менее Аргейл довольно ухмыльнулся, а затем и вовсе позволил себе от души рассмеяться, развеивая всякую нахлынувшую тоску. — Бездна, ладно, на сей раз твоя правда. Чего это я вдруг как не траханная якумами девка взъерепенился? Нужно сохранять легкомыслие и оптимистичный настрой в любой ситуации. В конце концов, боги любят подкидывать смертным подлянки — наиболее излюбленное их развлечение. И мы просто обязаны преодолеть их с гордо поднятой головой… А в идеале ещё и всыпать этим ублюдкам по спелые помидоры. — О-о-о, да неужели? Вот теперь я точно гляжу на нашего старого недоброго чунибьё, — нарочито безразличным голосом с нотками уныния протянул Иллиан… при этом странным образом никак не скрывая от спутника довольно растянувшейся ухмылки. Подобное двуличие уже вошло в привычку обоих в той или иной мере, посему никто не придавал большого значения словам — порой у человека всё написано на лице. — И чё-т теперь опять уныло. Я надеялся позлить тебя подольше, а ты как всегда — быстро весь кайф ломаешь. Под аккомпанемент заливистого хохота повозка неспешно катилась по мощённой "артерии" прямиком в самое "сердце" города — центральную площадь, где им предстояло перейти на другую "нить", ведущую в портовый район. Каков был дальнейший план, когда они прибудут в обитель заезжих морских торговцев и местных "теневиков" со спекулянтами? Аргейл решил прибегнуть к своей привычной тактике, а именно — импровизация на местах. Какое ажиотажное начало дня.Саегда
— …И всё же приготовленным с любовью деревенским сладостям не ровня даже самые изысканные заморские блюда. Знаешь, мне отчего-то припомнился свой первый юби, когда я в позапрошлую якуму впервые осмелилась улизнуть из родового поместья на самостоятельную прогулку по лесу. Тем тёплым солнечным днём я повстречала деревенского охотника. Мальчика, немногим старше меня. И когда он спросил, всё ли у меня хорошо и не наткнулась ли я на хищника — тут-то вся моя глупость и всплыла наружу. Подумать только, сколько якум с отцом катались на лошадях по окрестностям — я ни разу не задумалась о тех опасностях, что обычно таит в себе любой дико разросшийся лес. Меня спасло только то, что поместье находилось на относительно небольшом расстоянии от Собборго. Родная деревня Кирби — того мальчика-охотника. Мы оба тогда жутко растерялись: я из-за собственной глупости — он из-за моего знатного происхождения. Но вскоре после заминки он радушно пригласил меня посетить его деревню. А я, не знаю почему, с энтузиазмом приняла его предложение. И там я впервые отведала давленные ягоды в молоке с мёдом — такое простое в приготовлении блюдо, но до чего изумительное на вкус. Знаешь, люди порой в ограниченных условиях могут находить самым простым вещам необычайное применение и сочетание. И это касается не только еды. Вот ты бы догадалась в отсутствие мыла использовать топлёный животный жир? Ох, строго говоря, мыло и делается из жира, верно. Однако некоторые деревенские вовсе не моются: они натираются жиром с головы до пят, а затем соскребают с себя получившуюся жиро-грязевую прослойку особым скребком. От вшей не помогает, но вонь убирает-таки неплохо… если верить россказням Кирби. Сама я ни за что бы не согласилась такое испробовать — более привычное умывание с мылом меня полностью устраивает. Но способ интересный, если по каким-то причинам нет возможности искупаться хотя бы в водоёме каком… Даже в разверзнувшейся предпраздничной суете на довольно-таки стеснённой улочке странным образом выделялась одна невысокая фигура. Кажущаяся на первый взгляд незаметной и утопающей в людском потоке, но вместе с тем без помех огибающая, а то и вовсе шествующая напролом, ничуть не стесняясь отвечать неосторожным прохожим грубыми тычками, как велят местные нравы и устои. Девочка в привычных для неё околомужских коротких сапогах, податливых широких штанах из мягкой кожи и просторной мешковатой рубахе с длинным рукавом, а также с неопределённым выражением лица — что-то среднее между азартным авантюризмом и надменным самодовольством, — свободно и расковано шагала навстречу ветру и намеченной цели. А следом, едва поспевая за темпом ходьбы своей спутницы, семенила другая девочка помладше, закутавшаяся в любезно одолженный зелёный плащ и старательно прячущая отчуждённый взгляд под натянутым до носа капюшоном. Старшая из девочек непрерывно вещала о чём-то своём в полный голос, ничуть не стесняясь окружающих, а младшая покорно ловила каждое её слово, не имея возможности как-то поддержать беседу. Да и самого по себе желания говорить что-либо тоже. Глядя на эту человеческую девочку… Нет, в глазах малышки она представала уже подросшей и в меру самодостаточной девушкой. И эта девушка ведёт себя с ней так непринуждённо, как если бы они были знакомы не один-два дня, а росли под одной крышей с самого детства. Это так… успокаивает. Внутрь неё закрадывалось тепло, согревающее разбитую в дребезги душу и дарующее желанное умиротворение. — Что… Заслышав робкий голос позади, идущая во главе девочка-человек вмиг умолкла и заинтересованно обернулась на свою подопечную. Малютка с самого утра не обронила ни слова, несмотря на то, что их компания успела устроить бучу в таверне, не без скандала пойти на мировую и отправиться на совместный завтрак, а затем благополучно разойтись в стороны: мальчишки ушли по своим делам — девчонки собрались по своим. И у малютки на то были весомые основания. — Что мне следует делать, гос… С-Сириен? Эта девушка ещё в дороге сетовала на попытки обратиться к ней подобающим образом, то есть с указанием титула. И малышка с трудом перебарывала себя, дабы угодить просьбе своей… Кому? Кто она для неё? Подруга? Нет. Наставница? Тоже не то… Хозяйка?.. Верно. Маленькая алва отныне принадлежит им. У неё нет дома. Нет родителей. Нет никого, кому бы она оказалась нужна и кто бы о ней захотел позаботиться. Она не питала иллюзий о людской доброте. Она прекрасно осведомлена о человеческой природе. Они жестокие и коварные существа. Они всегда преследуют свою выгоду, ничего не делая просто так. Но в таком случае почему она согласилась ехать с ними? Голод? Страх? Невозможность прокормить себя самостоятельно ввиду малого для тяжёлой работы возраста и боязнь умереть в одиночестве. Рабство на фоне таких альтернатив не казалось чем-то особенно плохим. А она правда рабыня? Это её терзало сильнее всего. По приезду в город от неё не требовали абсолютно ничего. Ни помочь с разгрузкой телеги. Ни заняться домашними хлопотами. Ей даже позволили устроиться в хозяйской кровати по соседству, когда как юноша, что на первый взгляд был если и не равен девушке, то определённо имел куда более близкую связь с ней, нежели сама малышка — он и то завалился спать на отнюдь не удобном, постеленном посреди грязного пола матраце. Что это значит? Почему так? От непонимания голова малютки шла кругом. В конце концов она пришла к единственному разумному объяснению: эти люди, вопреки собственным заверениям, всё же собираются её кому-нибудь продать, в коллекцию как представителя иной расы или ещё зачем — её фантазия на этом, увы, исчерпывалась. Но сейчас, послушно следуя за девушкой и выслушивая её праздные, в чём-то даже очень личные жизненные истории, внутри алвы нарастало беспокойство. Неизвестность всегда пугала больше, нежели самая страшная, но понятная участь. — А? Прости, я не расслышала — что ты хотела сказать? Но малышка не отреагировала, истратив весь свой накопившийся запал на один единственный вопрос, да и тот утоп в нескончаемом гуле множества голосов. Более того, её растерянность заставила ноги остановиться и застыть посреди улицы, не в силах сдвинуться с места, как бы ей самой того ни хотелось. — Сая? — Девочка, что носила имя Сириен, вынужденно вернулась к подопечной и осторожно дотронулась до её плеча. — Эй, ты в порядке? Ты плохо себя чувствуешь? Малютка покачала головой, однако ещё сильнее сжавшись и глубже запрятав лицо в недра капюшона. — Тебе некомфортно средь толпы? — по своему истолковала её поведение девушка. — Понимаю. Местные ещё те хамы. Порой так и хочется как следует проучить… — За… — Саегда — или Сая, как её прозвали эти люди — приложила оставшиеся усилия и выдавила из себя с надрывом, подняв своё мрачное, обеспокоенное личико. — Зачем я вам нужна? Какую цель вы преследуете? Какой вам прок… с такой как я? Обе остолбенели посреди улицы. Их то и дело задевали случайные прохожие, но ни одна не уделила этому хоть сколько-то внимания, безмолвно… можно сказать, беспомощно обмениваясь взглядами в надежде достичь некоего понимания. Но оно не приходило. И не могло прийти. Ни людям, ни алвам не подвластна подобная сила. — Ни зачем… — наконец собрав немногочисленные мысли воедино, неуверенно вымолвила девушка. — Мы изначально не планировали брать тебя с собой. И если говорить откровенно, нам и правда с тебя никакого проку. Но прежде, чем бескрайние большие ярко-зелёные глаза малышки, в коих уже начал проглядываться влажный блеск, окончательно потухли от бренности бытия, её маленькое тонкое тельце ощутило приятное давление в груди и спине — Сириен без раздумий обхватила юную алву обеими руками и притянула к себе, заключая в крепкие объятия. Саегда невольно перепугалась от столь внезапного порыва, но когда упёрлась щекой в ту часть тела, где наиболее ощутимо выстукивало чужое сердце, а затем уже на её щеку угодила капля от струившихся из чужих глаз слёз — все её былые тревоги будто подхватил ненасытный ветер и унёс далеко-далеко, прочь от незаслуженно несчастного невинного ребёнка. — Но какое это имеет значение? — шмыгнув носом и борясь с собственными чувствами, тихо заговорила девушка, поглаживая малышку по напряжённой вздрагивающей спине. — Иллиан может быть ещё тем мерзавцем, но что ни говори — он чувствует эмоции и потребности других. Он взял тебя, так как больше ты никому не была нужна. Прости, я, возможно, не должна такое говорить. Но я не хочу врать тебе. Наш мир воистину не самое гостеприимное место. Мы здесь сами по себе, и посторонним в большинстве своём нет до нас никакого дела. Мы должны учиться заботиться о себе сами. Но кто сказал, что все люди должны отворачиваться от тех, кому нужна помощь? Что абсолютно никто не поможет и не поддержит тебя в трудный миг? Как и ты в свою очередь не должна полагаться на кого-то? Мы слабы в отдельности, но вместе мы сильны как никто другой в одиночку. Ты можешь быть слабой и ни на что не годной. Таковой была и я когда-то, и до, и даже после встречи с Иллианом. Он тоже любит побузить по поводу расходов на моё содержание. И куда как чаще, чем хотелось бы, на самом деле. Но он в конечном счёте оборачивает всё в несмешную, но тем не менее безобидную шутку. Ведь я, как ни крути, единственный человек, кто может терпеть такого придурка рядом долгое время… не считая Рюки, разумеется, но они и не живут вместе, поэтому она не знает его со всех возможных сторон так, как знаю его я. В этом моя сила и нужность, полагаю. Ты тоже рано или поздно найдёшь своё место в жизни, станешь нужной и полезной обществу и отдельно взятым людям. Но ты пока ещё мала, и никто от тебя не посмеет ожидать или требовать чего-то — всему должно быть своё время, запомни это. А пока… Сириен выпустила затихшую в её объятиях девочку и, нежно потрепав её за золотистую щёчку, с улыбкой добавила: — Просто живи и ни о чём не беспокойся, хорошо? Можешь остаться с нами, или мы можем попробовать подыскать тебе более заботливых и ответственных опекунов — выбор только за тобой. Но самое главное, чтобы ты была счастлива — это единственное, чего я от тебя хочу… И я более чем уверена, этого хочет и Иллиан. Прошу, не нужно считать себя чем-то обязанной нам. Веди себя так, как тебе удобно, и делай то, что тебе хочется. Остальное, в том числе тревоги и заботы, предоставь нам. Мы… Да, мы хотим дать тебе ощущение семьи. Свои мы потеряли точно так же. Мы все одинокие люди. Но мы можем быть одинокими вместе, как бы это странно ни прозвучало. Можешь считать меня старшей сестрой, если хочешь. Ох, только без «госпожи» и других формальностей, я тебя умо… — Си… риен. Малышка непроизвольно сжала свои длинные пальчики на ладони девушки, чья рука всё ещё находилась на осунувшейся золотистой щёчке. Алвы не склонны к проявлению эмоций. Или так они старались убеждать сами себя, когда дело доходило до переживаний. Они считали людей слабыми и сентиментальными, видя, как те с лёгкостью проливают слёзы печали иль радости по любому удобному случаю. Считали себя выше подобного, предпочитая холодный рассудок и непоколебимую логику. Так полагал отец Саегды. Так полагала она сама. — Спасибо… се-сестрёнка. Но, возможно, люди не такие уж и глупцы. И слёзы, как и прочие эмоции, отнюдь не проявление слабости. Таким образом людям попросту удобнее доносить до сородичей свои истинные чувства. Ведь слёзы — будь они от радости, печали или злобы — способны сказать многое одним своим видом, без единого проронённого слова. И это особенно полезно, когда наиболее подходящие слова приходят тебе на ум слишком поздно. Или даже их может катастрофически не доставать, чтобы передать всё то, что желаешь переложить из своего сердца в чужое. Какое поучительное начало дня.Иллиан
Запустив руки поглубже в карманы предусмотрительно надетых чёрных джинсов вместо менее удобных, хотя и не так привлекающих внимание окружающих льняных обтягивающих штанов, небрежной и развалистой походкой шествовал вдоль портовой набережной юноша с опущенным к воде мрачным взглядом, колкой щетиной и буднично взъерошенными волосами, чей коричневатый оттенок приобрёл более светлые, золотистые тона из-за резвящихся на них лучиках солнца, покуда сам хозяин тем временем что-то бубнил под нос, изредка поплёвывая в неспокойную, поглаживающую высокий каменный берег воду. «Слушай, малец. Если так и дальше собираешься действовать мне на нервы — лучше проваливай куда подальше и подоставай кого другого, ага. Сам затребовал выходной после тяжёлой работёнки — вот и катись колбаской, я тебя не задерживаю…» — Пф, ну и пожалуйста, как будто мне больше всех надо… Тогда и нехер было выдёргивать меня из постели в такую рань своим ором и руганью!.. Говнюк. К его глубокому разочарованию, под ногами так ни разу и не попалось ни единого камешка, на котором возможно было бы "отыграться", пнув в какое-нибудь из ближайших складских зданий или запустив «лягушкой» по воде. Но тут ко всему прочему к парню пришло неприятное понимание: а ведь за всё детство он так и не научился пускать «лягушек» — бросать камни так, чтобы они отскакивали от поверхности воды, образуя круги, как после скачка лягушки, — и царапающее загривок раздражение только возросло. Илья ни разу не оставался подолгу наедине с собой с тех пор, как они с Сириен покинули родовое имение Ванбергов и осели в Хигадеру. Он околачивался с Аргейлом, занимаясь по большей части отвлечением внимания, стоянием "на стрёме" и даже откровенным воровством. С ним же он в перерывах осваивал искусство ведения боя на коротких клинках — парирование, уклонение, оттачивание бокового зрения для отслеживания окружения, когда взгляд всегда должен быть направлен строго на противника. В свободное время раньше старался разговорить хандрящую, старавшуюся всё держать в себе Сириен — не без скандалов и даже истерик со слезами, за которые впоследствии приходилось извиняться ему одному, но это дало свои плоды. Затем возникла нужда время от времени захаживать к Минори на предмет изучения природы его связи с девочкой. И наконец, при приближении очередного позднего вечера, наступала пора отдыха в компании пива-эля и охотно уклонявшейся от работы в таверне Эрюкай’и. Илья задумался над тем, что у него последнее время всегда имелись какие-то заботы, ему нужно было куда-то идти, что-то делать… кто-то и зачем-то его обязательно ждал. Но теперь, спустя столько дней, он вдруг оказался предоставлен сам себе на значительную часть времени — едва ли не до заката. И юноша не знал, что ему надо… нет, что ему хочется сделать. Он совершенно позабыл каково это — остаться одному. Наедине со своими мыслями. Раньше он, вероятно, прихватил бы из магазина связку пивных банок, уселся бы перед ноутбуком и залип бы в какую-нибудь одиночную или многопользовательскую игрушку. Иль ещё проще — включил бы какого-нибудь блогера с «Ourtube», вещающего ему, начинающему думеру, про плодящиеся с невероятной скоростью всё новые зумерские тренды. Но в этом мире нет компьютеров. Нет видеоигр. Нет видеохостингов, интернета и электроники как таковой. Вся его жизнь… её больше нет. Осознание этого простейшего факта пришло лишь спустя многие месяцы его пребывания здесь. Ему не было нужды задумываться над этим всерьёз, ведь рядом всегда были что-то или кто-то, перетягивающие внимание на себя, позволяющие отвлечься и занять руки, голову и прочие части тела. Но сегодня все до единого неожиданным образом разбрелись кто куда. Аргейл, не иначе как в порыве жадности и самолюбия, отправился во все тяжкие по портовым спекулянтам в надежде отыскать заинтересованное в дешёвом скоропортящемся товаре лицо. При этом, очевидно устав от нескончаемых причитаний о бессмысленности сего предприятия, мужчина поспешил спровадить досаждающего напарника подобру-поздорову. Сириен сразу по завершению совместного завтрака загорелась целью пройтись по магазинам с прибившейся к ним малышкой-алвой, не забыв предусмотрительно "приватизировать" его поясную сумку-кошель методом "бизнесменов" из России девяностых. И после той внезапной истерики в бане ему категорически не хотелось ей возражать — пусть уже делает что хочет, справедливо расценил он свои силы и нервы. Эрюкай’а же была загружена дневной работой в таверне и постоялом дворе над ним, а после заката её ждали в публичном доме, посему даже вечером Илье придётся сегодня пить в одиночестве, не говоря уже о предшествующем оному времяпрепровождении. Впрочем, после устроенной им утром спонтанной и не очень красивой сцены возле бани — опять же, благодарить за это ему следовало психически нестабильную девочку, — ближайшее время ему вероятно предстоит провести исключительно в компании своей правой руки. Оставалась ещё Минори, но окромя как обсудить какие-то деловые моменты или попросить-оказать помощь, поговорить с ней о чём-то отвлечённом у них никогда не выходило — очень часто над ними повисало неловкое, по крайней мере для паренька уж точно, молчание. И какой ему тогда смысл к ней просто так наведываться? Ответ очевиден. От незнания, куда себя деть и чем занять, Илью и брало то самое раздражение. Хоть в запой уходи на весь день, не погляди, что ещё только утро, отшучивался он про себя. Но для этого пришлось бы возвращаться в комнату и потрошить любовно обустроенный под кроватью тайник с отложенными на "чёрный день" финансами. «Да и плевать, — лениво подытожил он и сплюнул под ноги, попутно натягивая капюшон в желании спрятаться от припекающего макушку солнца. — Нахер это всё… И их всех тоже… Мне всё равно!..» Однако внезапно раздавшийся неподалёку детский вскрик заставил Илью отвлечься от праздных дум и инстинктивно принять боевую стойку: убрать правую ногу чуть назад и обе согнуть в коленях, а правую руку увести за спину, где под коричневой накидкой на поясе привычно таился кинжал-танто. Но углядев вскоре причину переполоха, он шикнул сквозь зубы и расслабил мышцы… или то, что таковым возможно было назвать при его субтильном телосложении. Метрах в ста дальше по набережной на конце ближайшего из десятка причалов во всё горло ревел мальчишка лет пяти-шести и то и дело порывался согнуться пополам, пряча под животом руки, пока озабоченного и встревоженного вида пухлый мужчина пытался ухватиться за одну из рук, покрикивая на мальца что-то неразборчивое. На совратителя детей тот мужик не походил, прикинул в уме Илья, иначе бы давно сбежал — такую суету навели в самый разгар рабочего процесса, когда поблизости столько народу шатается. А ребёнок, по всей видимости, или поранился, или отравился, что всего скрутило — со спины Илье проблематично было разобрать. Иными словами, какой-то семейно-бытовой конфуз. Отец, или кто он там, уже предпринимал какие-то меры, так что всё в порядке, они там сами разберутся. Илью это уж всяко не касается. Просто иди своей дорогой. Ты здесь не нужен… — Твою-то мать, — только и процедил сквозь зубы юноша. И лёгкой трусцой сорвался с места по направлению к тем двоим. Сам до конца не ведая причин своего неожиданного порыва. — Прошу прощения, — сходу выпалил вбежавший на дощатый широкий помост Илья. — У вас всё хорошо? «И почему именно эту фразу все предпочитают использовать в ситуациях, когда, очевидно, всё херово? — запоздало промелькнуло в его голове. — Грёбаная привычка…» — Ру… ру… ру-ука-а… — всхлипывая и подвывая между словами, ослабело пробубнил заметно поутихший, но начавший пугающе вздрагивать всем телом мальчонка. — Ры… ры… ры-ыба-а… — Рыба? — непонимающе уставился на того юноша. — Я учил сынишку обращаться с удочкой, покуда в порту затишье и погода спокойная. — Поглаживающий детскую спину мужчина одарил Илью недобрым, подозрительным взглядом, однако вздохнул и взялся за разъяснение произошедшего. — Пойманная им рыба начала трепыхаться, и этот дуралей каким-то образом умудрился перебросить крючок с неё на ладонь. А затем от испуга как рванул, ну и… Отцу таки удалось высвободить повреждённую руку из плена окропившейся рубахи и явить на свет довольно жуткую на вид рваную по краям "полосу" вдоль всей ладони, с коей тут же потекла алая струйка — на желтовато-коричневых досках вмиг образовалось несколько неприглядных клякс от разбившихся капель. — Я ведь предупреждал, чтобы ты так не хватал, — причитая, мужчина обмакнул какую-то тряпку в деревянное ведёрко — не иначе как для рыбы — и деликатно провёл кончиком вдоль краёв, как заправской доктор. — Нужно быть осторожным. Вот же дурень. Боги, и ведь обработать нечем. Придётся потерпеть, пока не вернёмся домой… «Бедолага, — к собственному удивлению подумал Илья, также отмечая возникшее у себя неприятное покалывание в области живота. Странное чувство для такого чёрствого человека, вроде него. — Не, ну для ребёнка даже царапина будет сродни отрезанному пальцу, будто я себя не помню в его возрасте? А тут так разворотило… Чёрт…» И за одним глупым — как он сам считал — порывом незамедлительно последовал и другой. — П-простите, что лезу не в своё дело… — Для Ильи было великим облегчением, что все его поясные сумки не интегрированные и с лёгкостью отстёгивались, отчего к Сириен перекочевал лишь кошель, но не остальные, включая столь полезную при данных обстоятельствах сумку с медикаментами — или "наркомальню", как юноша её шутливо именовал за наличие в ней не самых легальных целебных порошков. Наскоро порывшись в импровизированной аптечке, он на ощупь отобрал необходимый бумажный свёрток, развернул, убедился, что это то самое, и с приподнятым духом протянул его главе семейства. — Возьмите, этим можно обработать рану. Мужчина недоверчиво покосился на предложенное незнакомцем и взял свёрток лишь спустя десятки секунд колебаний, да вдобавок не преминул рассмотреть порошок, обнюхать и даже взять щепотку на язык, впрочем, тут же выплюнув её и обтерев язык смоченной тряпкой. — Морская дева, — больше с утвердительной интонацией, нежели вопросительной, молвил наконец тот и наградил юношу пристальным, если не сказать осуждающим, взором. — Её дозволено использовать лишь опытным врачевателям и строго в пределах храма Ацуками. Что-то ты не походишь на служителя. Я уж не говорю о твоей юности для должности врачевателя. — Это так важно? — Илья в свою очередь ответил ему невозмутимым лицом с расслабленно опущенными верхними веками. — Значение имеет ровно одно: я недавно применял этот порошок на себе… — Плюнув на осторожность — для неё уже было поздновато, — парень развернулся к мужчине задом и приподнял верхнее одеяние, оголяя спину с отчётливо проглядывающейся в районе лопатки болотисто-зелёной коркой: место, куда Аргейл некогда буквально всадил ему нож в спину… разумеется, ради их всеобщего блага. — И он не только обеззараживает, но и немного снимает боль. Продавший его мне старик заверил, что это безо… — Это незаконно, — моментально отрезал тот, даже не дав юноше закончить. — Я имею право доложить о тебе в ближайший пункт стражей порядка и тебя легко найдут — ты слишком выделяешься для того, кто имеет при себе запрещённые вещи. Совсем из ума выжил?.. — Делай что хочешь, — не имея никакого желания спорить, легко сдался он, оправляя задранные плащ с толстовкой. И собравшись уже было ретироваться от греха подальше, лишь напоследок буркнул не оборачиваясь. — Главное, пацану сперва помощь окажи, пока он анемию не схлопотал. Думать о всякой херне, когда твой ребёнок страдает… Подступавшая к горлу колющая злость вынудила Илью мысленно чертыхнуться и зашагать прочь, так и не закончив начатую мысль во избежание перехода на нецензурную лексику. Да и смысла в этом, прямо скажем, было мало — такие люди, если сразу не осознали очевиднейшие вещи, то уже никогда их и не поймут. Он был в этом убеждён — его собственный опыт тому красноречивое подтверждение. В голове юноши моментально всплыл образ собственного отца. Его несменное хмурое лицо, обращённое на мальчика всякий раз, как тот подойдёт к отцу за чем-либо. Спросить совета, попросить помощи… да хоть бы и просто поздороваться — всегда одно и то же выражение безразличия, примешенного с тоской и долей презрения. Один и тот же пустой взгляд потухших безжизненных глаз. Всегда ровные линии заросших бровей и бледных губ. И на любое обращение один из заготовленных шаблонов: «Что найдёшь в холодильнике — всё твоё», «Не знаю, выйди в интернет с этим», «Я занят, займись этим сам» и тому подобные. Илью брала злость. Не столько из-за отсутствия внимания и любви со стороны единственного живого родителя, сколько из-за собственной слабости и нерешимости. Слабости, которая подтолкнула уходящего в свободное плавание повзрослевшего мальчугана простить своего главного обидчика. Сделать вид, что всё в порядке, что не было тех невыносимых лет эмоционального одиночества, кое грозило перерасти в хроническую депрессию, чего мальчик избежал не иначе как чудом, вовремя открыв для себя прелесть виртуального общения посредством социальных сетей, тематических форумов и видеоигр, где его хоть кто-то понимал… пускай все они и были обезличены под маской анонимности. Он полагал, что когда начнёт жить самостоятельно — все былые проблемы просто испарятся ввиду отсутствия возбудителя негативных эмоций рядом. Это ложь. Покуда его окружают другие люди, точно такие же эгоцентричные безответственные родители, пускай и для совершенно посторонних детей — все они будут пробуждать таящуюся внутри него тьму. Будут тревожить того забитого, потерянного и опустошённого мальчика, коего половозрелый Илья так старательно усыплял внутри, где-то в очень далёкой и глубинной частичке разодранной в клочья души. И этому мальчику более не суждено обрести желаемую любовь. Его время упущено. Оставленные раны не затянутся полностью уже никогда… — Эй, ты, а ну-ка постой! Илья, уже ступивший на каменный выступ набережной, лениво обернулся через плечо, заслышав явно предназначенный ему мужской оклик. Папаша, как успел отметить взглядом юноша, уже успел обработать рану — пацанёнок активно кривлялся и потрясал ладошкой, где вовсю пузырился втёртый в плоть порошок и вскоре должна будет образоваться безобразная, но надёжная защитная корка — и ныне вновь взялся домогаться, по собственному же уразумению, подозрительного пройдоху непонятно зачем. И Илья не переставал задаваться вопросом, зачем он вовсе реагирует на человека, о котором уже сложил вполне себе однозначное, и не самое приятное, впечатление, но тем не менее остановился, морально готовясь к возобновлению противостояния. — Плавать умеешь? — …Э? Илья не мог поверить, что правильно того расслышал и не смог сдержать охватившее его лицо изумление. А мужчина тем временем заметно смягчился и даже криво усмехнулся, прежде чем продолжить: — Сынишка, пока боролся с рыбиной, упустил удочку, и та теперь колышется в отдалении от берега. Мне бы не хотелось лезть в холодную воду — здоровье уже не то. Да и оставлять мальчонку без присмотра безответственное дело. Вот я и подумал, что ты с виду шустрый малый — вмиг сплаваешь туда и обратно, а? «Он… ведь шутит, да?..» — С какой стати мне делать тебе ещё одно одолжение? — грубо бросил в его сторону Илья. — С такой, что без удочки я не смогу наловить рыбы. А значит и не смогу отблагодарить тебя за проявленную заботу о моём мальчике. Больше мне на данный момент предложить тебе нечего. — Подавись своей благодарностью. — С удовольствием бы подавился, да нечем. Говорю же, инструмент уплыл — сплавай, достань его. Не переломишься… «Да он просто издевается! — из последних сил держал себя в руках Илья, уже сжимая пальцы в кулак до хруста суставов. — Может и впрямь стоило его проучить малёха? Блядь, но бить его на глазах собственного сына… Какого вообще хера он о себе?!.» — …могу научить. — Ч-чавойсь? — Говорю, заодно и рыбачить могу научить. Глухой, что ли? У нас семья потомственных охотников и рыбаков, знаешь ли, — один я решил податься во врачеватели. Знаю такие хитрости — в любом месте в любое время прокормиться сможешь, пальцы на отсечение дам. Ты сам из авантюристов ведь, не так ли? Вашему брату подобные умения лишними не будут, это я тебе ответственно заявляю. А ты с виду ещё тот балбес, не нюхавший жизни, — что-то новое да узнаешь для себя. Ну так что, сплаваешь? И тут вся наросшая агрессия юноши в мгновенье ока испарилась, подобно ушату вылитой на раскалённые банные камни воде. Рыбалка?.. Его… научат ловить рыбу? Он сможет попробовать то, чем обычно занимаются дети со своими… «…отцами». Необъяснимым образом его сердце при этой мысли застучало быстрее, а в голову ударило чем-то сильным, как после шестой или даже восьмой кружки пива. — Показывай, где инвентарь! — решительно выкрикнул Илья и едва ли не бегом поспешил обратно, прямо на ходу стягивая с себя верхнее одеяние. Какое сентиментальное начало дня.Сириен
— Сестрёнка, ты как? Неважно выглядишь. — Нет, всё в порядке. Просто ноги слегка гудят. Ну и закупились же мы — на все случаи жизни. Большущая наплечная сумка шлёпнула улыбнувшуюся Сириен по спине, когда та дёрнула за лямку в желании размять ноющее плечо. К её счастью, все покупки были не только экономно укомплектованы, но и имели сравнительно небольшой вес — не тот, под которым физически неразвитая юная девочка могла оказаться раздавленной. Но его оказалось достаточно, дабы высосать значительную часть сил спустя очень недолгую прогулку вдоль торговых палаток на центральной площади, ведь помимо сельских продуктов, домашней животины и утвари здесь возможным было поесть заморских и просто необычных деликатесов, кои не входили в меню таверн и пригостиничных кухонь. Желудки полны, но энергию для дальнейшего шествия восстановить удалось едва ли. И белокурая девочка наконец приняла нелёгкое решение: — Пожалуй, лучше всё-таки присядем где-нибудь ненадолго. — Присядем?.. Саегда окинула своими широкими бездонно-изумрудными глазами своевременно возникший подле них просторный клочок цветущей и облагороженной земли средь сплошного камня, дерева и минералов, что в совокупности именуется городской застройкой, а те единичные природные, не тронутые цивилизацией, участки — городским, или пейзажным, парком. Шли они в эту сторону осознанно или то лишь удачное стечение обстоятельств — сейчас это уже не имело особого значения. Не для измотанной в край Сириен так точно. — А это ничего, что мы прямо… вот так вот? Малютка обеспокоенно подёргала за подол своего — вернее, чужого, одолженного сердобольной Эрюкай’ей — сарафана. Сириен озадаченно склонила голову, силясь понять, что бы могла подразумевать под этим действом её спутница, однако додумавшись последовать её примеру и вглядеться в окружение… — Ох, а все лавочки уже позанимали, да? — раздосадовано пробормотала девочка, отмечая неприличное количество молодых и не очень парочек, а то и вовсе целых семей с детьми. И куда ни глянь — ни одной свободной скамьи поблизости. Ну конечно, ровно середина эробы уже минула — у большинства горожан заслуженный выходной, понимающе вздохнула она. И малышка, вероятно, намекала на то, что придётся сидеть на голой земле. Буквально. Ведь если постелить плащ — морозящий ветер в конец доконает, не укрыться. — Ну да не страшно, я могу и на земле посидеть. Как чувствовала, когда выбирала наряд на прогулку. — Она довольно похлопала себя по прочным кожаным штанам. — В этом хоть ползай, хоть катайся — всё нипочём! А ты можешь разместиться на мешке, если тоже подустала. Это верно — не стоит пачкать чужое. Вот вернёмся, переоденемся и тогда… — А он не разойдётся по швам, если я на него сяду? — Шутишь? Он довольно плотный, а ты ведь ещё… К слову, а сколько ты весишь? — Точно не помню… Думаю, сорок — сорок пять фунтов. — Хм, ну раза так в два меньше моего. Мне как-то уже доводилось сидеть на похожем рюкзаке — и ничего. Так что не о чем переживать. — Папа когда-то рассказывал, что из-за разницы в плотности мышц и костей вес человека превышает наш от двух до двух с половиной раз… Ом, сестрёнка, а ты намного старше меня? — Эм… — На сей раз Сириен мгновенно уловила "в какую сторону ветер дует" и поспешила перевести тему — её всегда гнели разговоры о её недостаточном для своего возраста росте или весе. «Я ещё расту, понятно?!» — и на этой фразе обычно всё обсуждение и заканчивалось, если и вовсе не на откровенной грубости. — Лучше давай поищем себе укромное местечко где-нибудь подальше, дабы никого не стеснять. Идём, а то меня уже ноги едва держат… Удивительный контраст: ранним утром девочка была охвачена навязчивыми мыслями о трупной гнилой плоти до того, что едва не сожгла себя заживо от поспешного и вспыльчивого использования огненной магии, но спустя один коротенький разговор и бурно прошедший в питейном зале завтрак все её мысли вернулись к будничным, если не сказать скучным, вещам — куда сходить, что купить… в общем, как наиболее продуктивно потратить выдавшееся свободное время. Нет, она не выбросила произошедшее из головы. Она помнила всё. В особенности то, как повела себя и что наговорила окружающим её людям. Но поделать с этим ничего не могла, как ни старалась — в такие моменты она не то чтобы себя не контролировала… Она попросту не понимала, что ведёт себя как-то странно и неправильно. Будто бы внутри неё сформировались две отдельные личности: старая, что пережила все те ужасные события и утратила всякий смысл своего существования, кроме как причинять боль себе и всем вокруг, и новая, образовавшаяся на руинах, стремящаяся если и не заменить собой старую, то надёжно запереть где-то очень глубоко, чтобы с ней ушло и всё плохое, оставив лишь светлое, чистое и непорочное. Ведь осмыслить случившееся с ней, смириться с этим и, уж тем более, принять это оказалось выше как навыков Иллиана, так и её собственной силы воли. Но в какие-то моменты, случайным образом или будучи спровоцированной чем-то извне, старая сущность, ничуть не оправившаяся от горя и не избавленная от томящейся ненависти, прорывалась наружу, раня не только её собственные сердце и разум, но и чувства окружающих, завладевая её языком, её телом, её мыслями и чувствами. Эти кратковременные вспышки эмоций — или эмоциональные качели, как выразился однажды Иллиан, когда они вели очередную "терапевтическую" беседу тет-а-тет — стали неотъемлемой частью её жизни вдали от утраченного навсегда дома. Она новая мало чем отличалась от себя старой. Вернее, от ещё более старой, много раньше тех злополучных событий. Она была доброй по существу, но грубоватой и требовательной по нраву, а стремление к всеобщему счастью и справедливости нередко оборачивалось желанием кого-то изничтожить морально или вовсе отлупить ввиду податливости подросткового мозга на провокации и природной вспыльчивости, когда эмоции полностью заменяли голос разума. И тем не менее между двумя этими состояниями имелась одна маленькая, но весьма отличительная черта — новая Сириен не имела ярких, или же вернее будет сказать чистых, идущих из самого сердца эмоций. Её редкий смех или улыбка, ворчание или язвительность имели скорей привычный или вымученный характер — смутный "след" тех эмоций, которые она когда-то испытывала. Нет, она испытывала удовольствие или неудовольствие от тех или иных вещей, действий или слов, ведь она по-прежнему живой человек. Но она словно бы не позволяла им достигать определённой отметки, когда их невозможно уже контролировать. Раздражение не перерастало в злобную ярость. Приятность в эйфорию счастья. Неприятность в страдания от горечи. Ведь в такие мгновения непременно появлялась она — старая Сириен, со всеми бурлящими, никак не перевариваемыми и чистейшими эмоциями и чувствами разом, накатывающими подобно величественной морской волне в штормовую погоду и сносящими всё на своём пути, неважно, будь то разрушительный гнев, безумное счастье иль душераздирающий страх. Так было в первые дни пребывания в городе, когда ещё не было новой Сириен. Так было при встрече с ожившими мертвецами и кукловодом… Так было этим утром. Сколько она ни обдумывала произошедшее, но понять не смогла, что же послужило толчком к "прорыву" — как она для себя начала называть подобное состояние — на сей раз. Девочка просто проснулась — и ей в нос ударил знакомый спёртый кислотный запах. Но разбудившая их с Иллианом суматоха внизу позволила ей ненадолго отвлечься и даже забыть о нём. Пока она не оказалась наедине с собой… и с этим запахом. В конце концов он сам мифическим образом рассеялся после клятвенного заверения Эрюкай’и, что та ничего не чувствует. Вернее, после того, как она, Сириен, поверила в то, что его на самом деле быть не может. Её собственный разум игрался с ней, и она не понимала причин. Нет, очень косвенная и надуманная, но одна имелась. Старая Сириен, которой отныне и доставались все плохие и гнетущие воспоминания новой, заставила её вновь пережить тот кошмар, прочувствовать его всей своей нежной и хрупкой душонкой насквозь. Ведь она должна страдать. Страдать за то, что слаба, пуглива и беспомощна. Страдать за то, что допустила всё это, не сделала ничего, даже не предприняла попытки помешать творящемуся со всеми злу. Страдать за то, что захотела забыть обо всём и жить дальше как ни в чём не бывало. Страдать за то, что все, кого она знала и любила — мертвы… и лишь она одна всё ещё имеет наглость дышать. Да что ты только себе позволяешь, маленькая… …мерзкая… …трусливая… …бессовестная… …эгоистичная… …тварь?! — …рёнка? — А? Фо? Сириен тяжело и пронзительно выдохнула, едва не зайдясь сухим кашлем. Всё то время, как оказалось, она задерживала дыхание, отчего лёгкие кипели от нехватки кислорода, и разгулявшееся сердце давно уж как неистово било тревогу своей беспробудной хозяйке. Снова. Ещё один "прорыв". Не такой, что был утром — этот лишь заставил девочку уйти глубоко в себя, полностью изолировавшись сознанием от внешнего мира. Что, правда, немногим лучше. Два "прорыва" за один день. Она такое и в страшном сне представить не могла — обычно они имели крайне редкий характер: перерывы занимали от суток до половины недели, более точно выявить закономерности ей пока не позволяло малое прожитое время. К счастью, приступ продлился считанные мгновения — она не могла сказать наверняка, почему так решила, в данном мире не было счёта ни в секундах, ни даже в минутах, но её брала непоколебимая уверенность в сём выводе. Она помнила, как они с малышкой пересекли область, усеянную лавочками, минули резвящуюся детвору, взобрались на небольшой пологий холмик и устроились под одиноким, но наиболее могучим из имеющихся в парке деревьев. В протянутых ногах всё ещё теплилась усталость, покалывающая и дёргающая пальцы под обувкой. Рюкзак, некогда обещанный кое-кому в качестве сидушки, так и оттягивал лямкой её плечо, служа своеобразной опорой под спину. А Саегда с обеспокоенным лицом стояла подле, склонившись над Сириен, и тонкие длинные ручонки тянулись от плеч к самому лицу девочки, немилостиво оттягивая ей щёки до онемения лицевых мышц. Вот благодаря кому я вернулась, мысленно улыбнулась она, не имея возможности изобразить эмоцию наяву. — Мофеф атфуфтить. — Ой, п-прости. Саегда опомнилась и одёрнула ручонки, смущённо спрятав их за спину. — Ты вдруг ни с того ни с сего замерла и уставилась перед собой, — с озабоченностью в голосе взялась пояснять малютка. — Твоё лицо стало пугающе отрешённым, а глаза и вовсе сделались, как у… п-покойника… — Вот как? — Сириен довольно усмехнулась. Ей отчего-то данное сравнение показалось весьма забавным. Вероятно, в этом крылась некая ирония, но настолько глубоко она не привыкла заглядывать. Её и так чуть не засосало вглубь самой себя… что бы это ни значило. — Прости, если напугала тебя. Надеюсь, больше ты меня такой не увидишь. — С тобой такое не впервой, сестрёнка? — В широко распахнутых глазах эльфийки читалась искренняя обеспокоенность, невзирая на едва заметные очертания зрачков на монотонно-окрашенных радужках и бельмах. — Ты неважно себя чувствуешь? — Нет, не совсем, но… — Она честно попыталась дать внятное объяснение, но нужных слов катастрофически недоставало. Или они мигом выветрились из памяти, или их не существует вовсе… для неё. — Скажем, я порой могу повести себя так, как мне совершенно не хочется, или сказать что-то, о чём обычно никогда бы и не помыслила. Думаю, это нечто сродни болезни, только хворает не тело, а разум. И у меня к тебе просьба: что бы я ни наговорила в таком состоянии — постарайся не воспринимай всё близко к сердцу, хорошо? Просто помни — временами я могу сделать или наговорить что-то, о чём потом с огромной долей вероятности буду сожалеть до конца жизни. Это слабое оправдание, но надеюсь, что ты не будешь держать на меня зла. — Не могу представить, чтобы сестрёнка сделала или сказала что-то, что могло бы кого-то очень сильно расстроить, — несколько поразмыслив, бойко и уверенно произнесла Саегда. — Ведь если хорошие люди крепко поругаются между собой — они довольно скоро мирятся, так как всё понимают и сожалеют о содеянном. Люди постоянно совершают ошибки, а потом их исправляют, и вновь на те же грабли, круг за кру… Ой-ой, это прозвучало как-то не очень, э-это не только про людей, я не хотела… — Нет, хорошо сказано, очень даже, — утвердительно кивнула Сириен, ласково пригладив эльфийке серебристые волосы на макушке в знак признательности: малютке очень понравился этот незамысловатый жест, когда её так впервые погладила Эрюкай’а, и Сириен взяла такой метод похвалы на вооружение. — Все мы в какой-то мере люди, независимо от расы. Мы всегда тем или иным образом будем причинять друг другу боль и доставлять неприятности. Но если мы любим друг друга — любые неурядицы легко сводятся на нет и всё вскоре возвращается на круги своя. — Ага! — радостно улыбнулась малышка, потёршись головой о её ладонь как самый настоящий котёнок. Ей, как видно, ну очень понравились поглаживания головы. — А если сестрёнка снова начнёт чудить — я просто обниму её покрепче и буду ждать, когда она придёт в себя! — Договорились. А если не поможет — разрешаю тебе мне хорошенько всыпать, — хохотнула Сириен, в шутку одарив свой лоб звучным щелбаном. — Итак, с этим мы разобрались. И пока у нас имеется свободное время — можешь пойти поиграть с другими ребятами. Вряд ли тебе понравится бесцельно лежать со мной под деревом. — Если сестрёнка продолжит гладить меня по головке — я с удовольствием полежу с ней! — Что? Эй, не липни ко мне… У-уф, а ты тяжелее, чем я думала изначально… Ну хватит, дай хоть сперва сниму сумку и ты нормально устроишься поверх неё… Ради всех богов, ты ведь испачкаешься!.. Какое проникновенное начало дня.Минори
— Миа! Ты опять поздно легла почивать? Эй, просыпайся, Миа! Бездельница великовозрастная!.. За дверью, помимо невнятной возни, вдруг разразился грубый старушечий крик, мгновенно выведший предающуюся собственным грёзам женщину в сей бренный мир. — Я встала, хозяйка, встала. У-у-умоляю, не так громко — у меня чувствительный слух, вы же знаете… — Твоя хворь — не моя! Солнце уже высоко! Нам пора открываться! Приводи себя в порядок да побыстрее! — Уф… Поняла. Зевнувшая во весь рот Минори без труда приняла сидячее положение только благодаря тому, что, как оказалось, по обыденности заснула прямо за письменным столом, разместившись головой на собственных, так кропотливо ведённых значимую часть ночи, записях. Заспанные белоснежные глаза бегло прошлись по чуть смятым листам — всё в порядке, особые чернила нигде не смазались, успев высохнуть и образовать застывший слой эриевых частиц: она без труда распознала аккуратно выведенные ею символы. Женщина вздохнула облегчённо — этой, буквально, драгоценной смеси оставалось не то чтобы много, а возобновить запас необходимых ингредиентов станет возможным не раньше чем на следующей неделе. Или придётся повременить с рисованием, где ей также приходилось пользоваться теми же чернилами, разве что с добавлением более традиционных красителей для эстетического виду. И это вопрос не столько нерегулярного захода нужных судов в городской порт, сколько финансовый: хозяйка ей платила исправно, но потуги оставить что-то после всех положенных трат впрок оборачивались ожидаемым разочарованием. Или же Минори попросту не научилась за все эти годы грамотному обращению с деньгами, предпочитая разом всё спускать на бытовые, творческие и исследовательские нужды, что было куда ближе к истине. Но сама она этого, ввиду закостенелой гордыни, ни за что за собой не признает. «Я уже одета, — бездумно отметила она, потрясывая рукавами своего несменного строгого, успевшего помяться за время сна, тёмно-серого платья. — Так ли необходимо раздеваться, мыться, чиститься, снова одеваться?.. Какая морока…» Минори всегда преисполнена энтузиазмом и энергией… но не когда речь заходит о бытовой суете. В такие моменты она впадала в подобие спячки, разве что не уходя в сон, но всячески теряя интерес к окружающей её действительности, словно свернувшийся в берлоге и посасывающий лапу медведь в сезон морозов. Но долг перед приютившей её хозяйкой пекарни обязывал блюсти какое-никакое подобие опрятности и чистоты, как во внешнем виде, так и в выделенном ей жилище — небольшой чердачно-складской пристройке на втором этаже, имеющей отдельный от основного здания вход через внешнюю лестницу во внутреннем дворике. Долг долгом, но и лень ленью. Посему наша лентяйка, памятуя недовольство хозяйки по поводу бездумного пользования магическими техниками — небольшая копоть на стене, оставленная после тренировок Сириен, вылилась в целую лекцию об опасности "игр с огнём", и никакие заверения Минори ту ни коим образом не убедили, — без зазрения совести, но со всей возможной осторожностью вывела на каждой из ладоней по очереди простенькие водяные сигилы без отметин формы и воздействия: опытному магу для примитивной манипуляции стихией большего и не требовалось. Сконцентрировавшись и собрав в печатях немного вытянутого из воздуха эрия, Минори небрежно выставила перед собой руки и вольготно развела пальцы подобно музыканту, усевшемуся за клавесин и приготовившемуся сыграть сложную многоступенчатую симфонию на многолюдную аудиторию. Только её клавишами выступала сравнительно свежая вода в расположенном близ околодверного шкафа ведёрке для умывания рук и протирания пыли — самое то для несколько иной, но не менее "чистящей" задачи. Беспокойная, пульсирующая в недрах жидкость медленно казалась из ведра и вскоре зависла в воздухе всей своей сгущённой массой, по граням коей то и дело протекали целые волны норовившей вырваться из-под внешнего контроля воды — Минори умеренно расходовала силы, но расслабляться не думала, боясь пролить на пол хоть каплю и вызвать на себя гнев известно кого. Плавное разведение рук в стороны — и объёмный водяной сгусток поплыл в её сторону, а безостановочные движения каждого из пальцев направляли потоки вокруг себя, закольцовывая их, тем самым образуя и поддерживая цельную шарообразную оболочку и избавляя себя от необходимости контролировать каждую каплю в отдельности. Ответственный момент — позволить этому сгустку облечь торс и зафиксироваться на нём, не утратив прежней поддерживающей оболочки и не разлившись по всему полу. Вдох носом. Выдох ртом. Минори не стала рисковать и на мгновенье усилила пропускной ход эрия через печати, контролируя всю водную массу. И тут же сделала широкий шаг вперёд. «Холодно, — стиснула зубы Минори, когда её кожу пронзило множество морозных шипов, нещадным образом коля в самые уязвимые места нежного женского тела. — Стоило предварительно подогреть воду. Гениальные идеи всегда приходят с опозданием…» Деваться было некуда — ей пришлось работать с тем, что имелось. Благо грязь и телесные выделения не обязательно вымывать исключительно горячей водой. Не тогда, когда речь заходит о силе, способной манипулировать всем сущим. Водная оболочка, окутавшая сперва лишь торс Минори, медленно растеклась вдоль рук, а затем спустилась по ногам, не доходя до запястий и щиколотки соответственно. Жидкость забурлила и задвигалась, поглаживая поверхность, а также периодически просачиваясь через кожу внутрь и выскальзывая наружу — шло воистину королевское омовение с абсолютным очищением тканей как непосредственно организма, так и облачённой поверх одежды. Двух зайцев одним точечным зарядом. Неприятно отметив начавшееся распространяться от кончиков пальцев лёгкое онемение из-за холода, Минори в последний раз произвела мощный эриевый импульс через сигилы, выведя отделённый от тела натуральный ком грязи в обособленный пузырь, и только затем позволила себе расслабиться, куда менее бережно отправляя обе водяные массы обратно в ведро, да так, что последнее лишь чудом не опрокинулось от случайного удара о бортик — тут уж лень и желание поскорее покончить с необходимой, но крайне неприятной процедурой наконец взяли верх над страхом Минори перед хозяйкой. Но хорошо то, что хорошо кончается… «Точно, следует ещё высушиться». — Минори попыталась опустить руки, но сохранившее некоторое количество влаги платье принесло ей ощутимый дискомфорт. Или не совсем кончается. Как бы то ни было, потратив ещё немного времени и жизненных сил на просушку всей себя комбинированной техникой воздуха и огня, Минори вскоре захлопнула входную дверь в комнату снаружи и, скользя ладонью вдоль всей длины перил для страховки, спустилась по лестнице и замерла перед чёрным входом в пекарню, собираясь с мыслями и настраиваясь на рабочий лад. Ведь выпечка требовала не только мастерства, аккуратности и сосредоточенности, но и любви. С последним у Минори имелись некоторые проблемы, поэтому ей приходилось полагаться на первую тройку из списка — с оставшимся разберётся хозяйка. — Канто меня прокляни, я же велела привести себя в порядок. И едва дверь отварилась внутрь, прямо на пороге Минори щедро одарили оплеухой. Повезло, что ещё без скалки обошлись — и такое бывало. Старушка легка на помине, как поговаривают в народе. — Я умылась, хозяйка, — ровным тоном проговорила Минори, всеми силами борясь с одолевающей её зевотой. — Чиста как склянка. — Я про твою голову, дурёха, — проворчала пожилая женщина. — Птичье гнездо, а не волосы. — Прошу прощения, я не обратила внимание, — без долгих раздумий последовал её честный ответ. И вопреки ожидаемой Минори "добавки" за проявленную недальновидность, хозяйка лишь буркнула что-то нечленораздельное и самолично, с необычайной для своего преклонного возраста бодростью, взялась прореживать спутавшиеся в клоки тёмные пряди невесть откуда оказавшимся у неё в руках гребешком. — Клянусь богами, ты из меня все соки выжмешь рано или поздно, — запричитала старушка, но как-то беззлобно… и даже с частичкой заботы. — Слепа дева, да не беспомощна. Всё, что тебе требуется — это перестать витать в облаках и взяться наконец за ум. — Я не витаю в облаках, — равнодушно протянула Минори, послушно стоя с чуть опущенной вперёд головой в ожидании наведения красоты, как любила изъясняться пожилая женщина. — И мой ум в должном состоянии. — Это где ж он в состоянии, когда ты извечно недосыпаешь и занимаешься боги знают чем у себя наверху? — Я сплю ровно столько, чтобы поддерживать мозговую деятельность на достаточном для своей работы уровне. Как и ответственно распределяю время на личные дела. Нет повода для беспокойств. — Бездна меня поглоти, Миа, и когда ты только научишься живому языку? — …Прошу прощения. — Ты не извиняйся, а исправляйся… Дурёха. — Цокнув немногими сохранившимися зубами, хозяйка выдернула гребешок из волос Минори и отступила на шаг, прицениваясь к проделанной работе. — С горем пополам. А теперь за работу. Нам к обеду следует испечь ржаного хлеба на пять дюжин голодных ртов. — Какая-то из мануфактур вновь запустила производство? — без особого интереса, скорей приличия ради, спросила прошедшая следом за старушкой Минори. — Текстильная, если ничего не путаю. Не забивай голову — они сами заберут заказ, а нам следует только уложиться в обозначенное время. — Уложимся, хозяйка, — с готовностью засучила рукава Минори, уже мысленно прикидывая, какой комбинацией сигилов будет скорее взбить такую гору теста, а какой — обжарить до хрустящей корочки, но чтобы не превратить в тлеющие угольки. Привычными, естественными методами тут при всём желании не обойтись. Почему хозяйка и подняла свою главную и единственную подопечную, будучи прекрасно осведомлённой о её прошлом и магических талантах. Их обоюдно выгодное знакомство представляет собой необычайную и захватывающую историю, отчего Минори, невзирая на резковатый характер старушки и странным образом привязавшееся к ней имя покойной дочери последней, относилась к приютившей её хозяйке с безоговорочным доверием, семейной теплотой и глубокой благодарностью. Но эта история будет рассказана когда-нибудь в другой раз. А до тех пор… Какое рутинное начало дня.***
Под бликами рыжими солнца закатного в спокойствии чинном шествовали важно три барышни кисейные разновозрастные и речи благопристойные вели… Ох, да кого я пытаюсь обмануть. Что женщина средних лет, что девочка-подросток, что совсем ещё малышка — все трое были такими разными, но каждая из них и близко не стояла с тем идеальным образом настоящей женщины, что всплывал в головах не только благородных господ, но и простых горожан. Минори, в силу своей "зрительной особенности", держалась чрезмерно собрано, если не сказать скованно, стараясь блюсти некоторую дистанцию от любого идущего параллельно или навстречу человека, дабы случайно ни с кем не столкнуться и никого не задеть. Бредущая рядом и обменивающаяся с ней ёмкими любезностями Сириен, напротив, позволяла себе излишнюю вольность как в походке на широкую ногу, так и в оттеснении недобропорядочных, нагло прущих напролом грубиянов, что нередко оборачивалось недовольным взаимным бурчанием друг другу вслед. А Саегда гордо возглавляла их маленькое трио, идя на опережение и то и дело сворачивая в стороны, дабы поглядеть через окна во всякие магазинчики и заведения самого разного предназначения. После достижения всех поставленных на утро задач и проведения будничной тренировки по контролю эрия — вернее, Сириен тренировалась с Минори на заднем дворе, покуда Саегда угощалась сладкой выпечкой у хозяйки — все трое возвращались через торговый квартал в старый добрый «Закуток Сэтору», где постоянно сменялись жильцы, где до позднего вечера не стихал шум-гам на первом питейном этаже и где теперь был их родной и единственный дом. Для двоих из девушек несомненно. Тяжёлая двухстворчатая дверь таверны со скрипом отварилась внутрь, привлекая внимание заканчивавшей протирать последний столик, как и подготавливать зал к предстоящему наплыву завсегдатаев и случайно залетевших на праздник жизни, Эрюкай’и. И она поначалу глядела на вход скучающими невыразительными глазами, но когда из-за двери появились знакомые лица, девушка-полузвероморф радушно улыбнулась и помахала возвратившимся постояльцам. Невзирая на отсутствие тяжёлой работы в частности и праздный настрой выходного дня в общем, Минори с Сириен казались физически и эмоционально выжатыми, и обе, не сговариваясь, с порога направились к дальнему угловому столику, подальше от нежеланных глаз и ушей — по всей видимости им было о чём поговорить тет-а-тет в непринуждённой обстановке, если ради этой девочки Минори переборола лень и проделала столь немалый путь. Одна Саегда вела себя бодро и неугомонно, так и норовя завладеть всеобщим вниманием — нарочно иль случайно, кто ж наверняка скажет, — в особенности неравнодушной к детям Эрюкай’и. А та и не прочь бы уделить внимание своей новой фаворитке — никто не мог оспорить простой факт, что ещё более миниатюрная, да вдобавок с экзотической, завораживающей глаз цветовой палитрой малютка-алва била все возможные рекорды по милоте, оставляя далеко позади бывшую обладательницу данного титула, Сириен. Вот только ночная работа не за горами и попусту растрачивать немногие сохранившиеся силы Эрюкай’ю не прельщало: всё её очарование для клиентов заключалось в необычайном контроле малейших участков тела, и касалось это в первую очередь хвоста и… Ну да не время рассуждать о всяких пошлостях, ведь священные границы алкогольного оазиса были вновь потревожены новоприбывшими. На сей раз, правда, компания состояла из двух мужчин. И контраст виделся невооружённым глазом. Там, где барышни скромно протиснулись через полуоткрытые дверцы и тихо-мирно заняли столик, ограничившись лишь невзрачным взмахом руки для подзыва свободной трактирной прислуги — резвящейся малышке можно сделать скидку на возраст, — мужики без стеснения вышибли одну из толстых древесных створок с ноги и с отборной матерщиной завалились в зал. Одно лишь могло оправдать их беспардонное поведение — руки обоих занимали здоровенные ящики, чей вес, по всей видимости, тянул бедолаг вниз с риском не только повредить содержимое, но и нанести увечья самим труженикам. И поток ругани смолк только тогда, когда оба деревянных контейнера с чем-то звонким водрузились на ближайшие ко входу столы. Как вскоре выяснилось, самому главному авантюристу из их горе-партии удача в этот раз не светила. Или же да, с какой стороны посмотреть. Никаких денег с деревенской провизии Аргейлу выручить не удалось, о чём он заявил сходу, едва подскочившая от такого переполоха Сириен подобралась поближе с явным намерением отчитать парочку за возмутительное поведение. Зато в какой-то момент ему представилась возможность конвертировать сырую и скоропортящуюся еду в закупоренное и долговечное спиртное. От подробностей такой сделки он, естественно, воздержался. Впрочем, никто и не настаивал. А Иллиан так и вовсе озвучил вслух то, о чём вероятно подумали остальные, кто хоть немного был знаком с данной "персоной нон грата", а именно — скептицизм по поводу "чистоты" сей продукции, как по бумагам, так и в непосредственно качестве. На что затейник справедливо, или не очень, обиделся и пригрозил, что ни капли в рот не попадёт тому, кто смеет ставить под сомнение его таланты ушлого дельца. И Иллиану пришлось спешно извиняться — паршивое спиртное или нет, зато много и даром: натура начинающего алкоголика возобладала над его самолюбием. А сие, в свою очередь, не понравилось уже Сириен, отметившей знакомый жадный блеск во взгляде паренька. Но ей по итогу также пришлось надавить на хвост своей гордости и воздержаться от комментариев — и без того на сегодня много скандалов приключилось, ей просто хотелось скорейшего и благополучного завершения дня. Но вечер ещё только набирал обороты. И внезапно пробудившаяся из самых потаённых глубин души щедрость Аргейла в кратчайшие сроки и не по-детски встряхнула это местечко, как ставя на уши вовсю отдыхающих за кружечкой завсегдатаев, так и завлекая случайно проходящих мимо и заглядывающих на небывалый, доходящий до противоположного конца дороги гам. Сальные, провокационные и попросту аморальные баллады, умело наигрываемые на невесть откуда материализовавшейся у Аргейла лютне. Пьяные подпевания с рукоплесканиями и неуклюжие танцы, в том числе и на столе. Некоторых и вовсе тянуло устроить мордобой по малейшему поводу, отчего мясистый и крепкий хозяин трактира то и дело был вынужден выбираться из-за своей стойки и наводить порядок, а то ведь не ровен час кого-то из девушек на раз зашибут и не заметят. В общем, протекало мирное цивилизованное культурное мероприятие накануне тяжёлого рабочего дня. И лишь двоим не достало места на сём празднике жизни. Иллиан и Сириен удивлённо переглянулись, заметив друг друга, едва ли не единовременно оказавшихся на заднем дворе таверны: он уселся на ступенях небольшого крылечка — она подпирала локтями перилла заграждения у самого угла, отчего каждый поначалу даже не обратил внимание на появление другого, и кто из них был первым понять казалось затруднительным. Да и так ли это важно? Значение имело лишь то, что двое извечно пререкающихся, уживающихся друг с другом как кошка с собакой, в коем-то веке оказались на одной волне — оба не терпели шумные компании и по-настоящему отдыхали либо в одиночестве, либо в очень тесном дружественном кругу. Прямо как сейчас. Идеальнее момента и представить нельзя. Сириен бросила взволнованный взгляд на паренька, приоткрыла рот, но так ничего вымолвить и не смогла, в следствии чего бессильно сжала кулачок и отвернулась, стыдливо прикрыв глаза. Иллиан в свою очередь смотрел на неё неотрывно и сосредоточенно — его нервозность выдавали разве что постукивающие подушечки указательных пальцев сложенных в замок ладоней да изредка подрагивающие уголки бровей ближе к переносице. Каждому из них было, что сказать другому. И ни один не смог найти в себе силы произнести это вслух. Причины разные. Как и крутящиеся в голове мысли. Одинакова лишь тишина, изредка нарушаемая доносящимся из-за двери весёлым гомоном и редкими бессодержательными вздохами то одного, то другой. Заветное «прости» в какой-то миг сорвалось с уст обоих в унисон, отчего их лица удивлённо вытянулись… а затем последовали сдержанные, приглушённые ладонями, но от того не менее радостные, полнящиеся теплом и светом смешки. Такое простое слово, но оно было подобно величественной плотине, перекрывающей широкую бурлящую реку. И разрушив её до самого основания, слова ныне вытекали легко и беспрепятственно. Он сожалел, что уделял недостаточно внимания её чувствам и душевным потребностям. Она сожалела, что не ценила его помощь и заботу, принимая их как должное. Обоюдный обмен извинениями зашёл так далеко, что они уже начинали перебивать друг друга, и это едва не послужило началом нового конфликта. Но словно поддаваясь веянию неравнодушных богов, наблюдающих за ними сверху и благословляющих детей своих в светлый путь, они одновременно умолкли, вдруг осознавав всю глупость и нелепость своего поведения. Наивысшее значение имело лишь самое первое слово. В остальных не было никакой надобности — пустое сотрясание воздуха. За них заговорили их сердца, бьющиеся в считанных дюймах друг от друга, когда двое бессознательно сблизились в центре крыльца и слились в осторожных — с боязнью нарушить эту хрупкую, только установившуюся между ними идиллию — нежных объятиях. И последние силы их уходили на то, чтобы не дать захлестнувшим эмоциям вырваться наружу самым постыдным из возможных образов: через слёзы. Благо на такой случай по меньшей мере у одного из них имелся надёжный, как швейцарские часы, план. Иллиан вспомнил, что за всё это время у них так и не появилось общей фотографии, и предложил исправить сие недоразумение, заявив, что ради такого дела не жалко сжечь и последние остатки "зарядки". Ничего не понимающая Сириен была вынуждена довольствоваться скупой отмашкой и просьбой никуда не уходить, пока Иллиан не приведёт остальных — если уж и делать фото, так групповое, со всеми значимыми людьми, что успели влиться в их сумбурную, полную передряг и невзгод, и тем не менее насыщенную и в чём-то даже довольную жизнь, если накрепко задуматься. Был восход. И был закат. День постепенно подходил к своему логическому финалу. И впереди ожидалось ещё великое их множество. Одни будут радостными. Другие — горестными. Сказать наверняка возможно одно: все дни по своей сути особенные, ни на что не похожие, и это вызывает в нас желание проживать каждый из них как последний. Ведь пережить этот самый день вновь более не представится возможным уже никогда. И на этой меланхоличной ноте… Какое замечательное окончание непростого для всех дня.