Наследие богов

И-Иль… лиа-ан…

      С глаз не сходило кружащее пёстрое непроницаемое марево, как если бы импульсивный художник выплеснул все имеющиеся краски на холст и яростно размазал их в порыве безумного вдохновения. Овладевший головой ядовитый туман продолжал спутывать мысли и причинять самую настоящую боль, выедая мозг до той степени, что, возможно, ещё немного — и он вытечет из ушей, кои и без того пульсировали и сворачивались в трубочку от оглушающих стуков сердечного ритма и высокочастотного свиста. В лёгкие будто поместили раскалённые угли, и как бы широко ни раскрывался рот для глотка леденящего воздуха, этого казалось мало. Отчего утрата чувствительности в руках и ногах виделась мне наименьшим из свалившихся зол — какое мне дело до конечностей, когда я вот-вот обращусь в пепел.

По-о… моги-и… мне-е…

      Нет, про чувствительность — наглая ложь. Я не управлял руками и ногами — осмелюсь предположить, из-за отсутствия в том всякой надобности, — но они всё ещё отзывались мне обширной палитрой ощущений. Тупой ноющей болью: ноги — от быстрого, за гранью возможностей человеческого организма, бега; руки — от увесистой для моих щуплых мышц и объёмной живой поклажи. Мягкостью связывавшей нас воедино шерстяной накидки. Жаром брызнувших сквозь повязку от мимолётной встряски и угодивших на открытые участки кожи алых капель крови…

Бо-оль… но-о… хо-оло… дно-о…

      И влажностью от пролитых на мой ворот страдательных девичьих слёз. Я не помню, куда я бежал. Каким путём следовал. Как сумел выбраться наверх с удерживаемой мною одними руками, неумолимо слабеющей и бледнеющей девочкой. Уже несколько позже ко мне пришло понимание, что тяжесть в руках исчезла — стало быть, я достиг своей цели и её кто-то куда-то забрал. Но в голове отложилось только одно. Сей эпизод без конца прокручивался в мыслях, раз за разом, подобно заевшей пластинке в неисправном граммофоне. Как неустанно сквозь одышку молил её не закрывать глаза и держаться за меня изо всех имеющихся сил. Не знаю, следовала ли она этим напутствиям — девочка была плотно привязана к моему торсу своим, её голова покачивалась на моём плече, временами утыкаясь щекой в шею. Я не видел её лица. Из-за бурлящего адреналина я не ощущал её сердцебиения. О её состоянии говорили лишь затекающие под воротник слёзы и прорывающиеся сквозь звон в ушах слабые прерывистые стенания. Они заставляли прочувствовать все испытываемые ею боль и страдания, однако парадоксальным образом они несли в себе и надежду: постепенно увядающая, невыносимая, и тем не менее жизнь пока ещё ютилась в этом хрупком слабеющем тельце.       И наиболее яркое из них, что она обронила перед тем, как выскользнуть из моей крепкой хватки и раствориться в неизвестности…

Стра-а… шно-о… уми-и… ра-ать…

      Я тоже так думал, малыш. Что нет ничего хуже смерти. Этот страх… неизведанного. Что нас ждёт? Вечное блаженство? Вечные муки? Вечное… ничего? Так сразу и не скажешь, что из этого вгоняет в ужас сильнее. Теперь я знаю ответ. Хуже своей смерти может быть только смерть самых дорогих тебе людей. Без которых насыщенная жизнь превращается в бренное существование. Человек становится бездушным, ни на что не реагирующим сосудом с базовыми потребностями. Без цели. Без стремлений. Без счастья. Какой смысл чего-то добиваться, если рядом нет того, кто оценит твои достижения? Что это за счастье, которое не с кем разделить? Да, множество людей вполне себе живут особняком, не имея не то что семьи или спутника — просто друга. Но это как с сексом или наркотиками: ты не осознаешь их значимости и нужности, пока не впустишь в свой маленький уютный мирок. Кто ничего не имеет, тому и терять нечего. А кто имеет хоть что-то важное — будет дорожить им больше всего на свете. В этом и кроется смысл нашей жизни. В противном случае это бренное отягчающее существование, что для человека разумного, неугомонного в познании всего сущего, включая самого себя, смерти подобно. А то и во стократ хуже.       Я сам был таким когда-то. Не живущим, но существующим. Плывущим по течению. Ни в чём не заинтересованным. Без должного представления, какое будущее меня ждёт и как выстроится житие, если не считать таковым выбор университета и находкой пары-тройки приносящих удовольствие развлечений. Я всегда был чем-то занят, имел какие-то стремления, но ничто из этого не являлось для меня по-настоящему важным. Выпрут из университета — устроюсь в забегаловку, уж на комнатушку в общаге и бич-пакеты хватит. От меня отвернутся немногие приятели — найду других, интернет бескраен и там найдётся место каждому. Утратится один, якобы, смысл жизни — найдутся ещё с тысячу других причин продолжать топтать землю, было бы желание их искать. Необременённый ничем, без забот, без тревог. Если подумать, звучит не так уж и плохо. Так в чём проблема?       Сири. Сириен. Госпожа Ванберг. Маленькая леди… Малявка.       Одно наименование краше другого, но стоящее за ними — суть едино. Это заносчивое, капризное, незрелое, несамостоятельное… сострадательное, благочестивое, озаряющее всё вокруг себя тёплым и лучистым светом создание. Мои величайшие бремя и проклятие. И мои же сокровенные дар и благословение. Моя непреодолимая слабость. И моя величайшая сила. Однажды впустив её в свою жизнь — по воли моей или высших сил, без разницы, — никакими известными средствами я от неё уже не избавлюсь. И хотел бы я сказать, что всему причина наша глубокая, на непостижимой для простого человеческого разума плоскости, созависимость. Умрёт она — умру я. Моя нить жизни тесно переплетена с её. Весомая причина желать спасти её даже при серьёзных рисках пострадать самому, вплоть до кончины. Но всё куда глубже, чем я мог себе представить. Я не просто готов отдать свою жизнь в обмен на её. Я чувствовал, что готов убивать и быть убитым из-за малейшей царапины на этой белоснежной мягкой коже. Из-за мимолётной прокатившейся по гладкой щёчке горькой слезинки. Да одно отсутствие счастливой улыбки на этом милом личике казалось достаточным для броска в самую гущу клинков и огня. Эта улыбка… стоит всего моего порочного и изуродованного тела.

Им будет куда лучше без тебя… Ты погубишь нас всех…

      И я погубил. Причинил этой малютке, быть может, непоправимый вред. Не своими руками. Но ответственность всецело лежит на мне. Её жизнь утекала через мои грязные смердящие пальцы, а я ничего не мог сделать. Только бежать. Туда, где ей окажут помощь. Кто-то другой, более добродетельный, умеющий даровать жизнь. Ведь я — мусор. Человеческий отброс, умеющий лишь отнимать и разрушать. Кем я стал?.. Нет. Кем я изначально был? Человек, получивший даже огромную силу в один миг, не меняется по щелчку пальцев. Он разве что быстрее и охотней раскрывается, являя миру свою истинную натуру. Кто-то становится героем. Кто-то злодеем. Никогда не любил подобную классификацию — на ум сразу приходили несуразные западные комиксы про чудиков в труселях поверх лосин из прошлого века. Но кто я есть, если не вылитый злодей? Что я сделал хорошего? Кому принёс хоть песчинку радости и счастья? Пройдя по этому извилистому пути, я оборачиваюсь — и мой взор скрашивает пейзаж из крови и руин. Слух ласкает симфония плача и стенаний. А нюх выхватывает аромат гнили и гари.

Я давно подозревал, что ты стал ближе к животному… В тебе ведь не осталось ничего человеческого…

      Я повинен во всём. Это мои грехи, что лишь накапливались, подобно набежавшим процентам по кредиту, оплату коего я откладывал в долгий ящик, всячески оправдываясь перед самим собой, торгуясь с безликой судьбой… или вовсе отмахиваясь от них, как от чуждого, со мною не связанного. Ответственность. Это то, что отличает человека разумного от животного. Не одним интеллектом, но и умением держать ответ. Перед природой. Перед сородичами. Перед самим собой. Давно ли я перестал отвечать за свои деяния? Начал сбрасывать с себя всякую неугодную лично мне ответственность? Искать выгоднейшие решения прежде всего для себя, не озабочиваясь последствиями для других? Когда я… успел стать животным? Или вернее будет сказать, чудовищем?

Ты уже ходячий труп… Только слишком упёртый, чтобы это осознать…

      Он оказался прав. Илай. Бедолага изначально видел меня насквозь. Для меня всё закончилось ещё в ту злополучную ночь, в сгоревшем портовом складе. После я стал безвольной марионеткой твари, засевшей в моей голове, и мой извечный экзистенциальный кризис только играл ей на руку. Она умело поддерживала иллюзию свободы воли, и я всерьёз полагал, будто контролирую не то что её — всех вокруг. Жизнь каждого человека в этом дрянном городишке принадлежала мне — это чувство однажды закралось внутрь и буквально определяло все мои дальнейшие действия. Я не понимал — и даже не задумывался — о природе таких метаморфоз в собственном сознании. Но я вспомнил. Я не из тех, кто стремится к чему-то великому… или даже конкретному. Я высокомерен и горделив, но никогда не желал абсолютной власти или всеобщего признания. Меня отвращает прозябание в нищете, но мне чуждо и купание в роскоши. Я порой вспыльчив и агрессивен, но не терплю насилие там, где возможно решить разногласия словом. Я… не тот, кто есть сейчас.       Сомнения пали — это всё она. Наги. Едва угодив в моё тело, она, подобно новорождённому брюшному глисту, могла лишь вслепую ползать внутри меня, изучая доступное и подвластное её духовно-паразитическому естеству. Только по этой причине я не заметил, что внутри меня обитает чудовище. Я был человеком. Пускай не самым хорошим, и всё же. Но стоило ей освоиться, понять принцип работы моего организма, какие сигналы мозг подаёт в какие мышцы, какие гормоны способствуют каким эмоциям и, соответственно, решениям — и моя природа всё больше обрастала сомнительными оттенками. Вот почему я стал куда чаще испытывать такие полезные для неё эмоции как злость и возбуждение, а мешающие исполнять задуманное — страх и сожаление — или затмевались, или вовсе отключались за ненадобностью. И почему многие откровенно уродливые решения ускользнули от цепких лап исправно осаждавшей меня совести.

Илья уже мёртв и остался один только Иллиан…

      Я не хочу быть Иллианом. Не хочу пребывать в личине монстра, способного лишь сеять смерть и внушать страх. Не хочу причинять боль и страдания людям. Ни посторонним, ни тем более близким. Но само моё существование плетёт нескончаемую вереницу из загубленных душ, смоченную слезами друзей и любимых. Этому не будет конца. Я не контролирую Наги, пора это признать. У меня едва хватает сил сдерживать её от очередной мясной бучи. Единственный оставшийся у меня рычаг давления — уход в себя и сокрытие всех своих мыслей и эмоций настолько глубоко, чтобы они более не могли подпитывать эту тварь. Но это всё, на что я оказался способен. До чего смог додуматься на текущий момент. Я не чувствую окружающую меня действительность. Не вижу. Не слышу. Не осязаю. Как знать, возможно, моё тело лежит где-нибудь связанное и ждёт положенной участи. Или оно успело сбежать, как удалось доставить слабеющую малышку. Куда сбежать? И кому я её отдал? А отдал ли вообще? Быть может, я оступился и теперь лежу где-нибудь посреди улицы: разбитый, ослабевший, не в силах пошевелиться — только наблюдать, как распластавшаяся рядом девочка испускает свой последний вздох.       Я не знаю. Мне уже всё равно. Моё внимание занимали лишь её кроткие болезненные бормотания. И стоило им удалиться, исчезнуть из моей реальности — я ушёл. Не физически — ментально. С меня хватит. Я отказываюсь участвовать в этом… параде безумия. Делай что хочешь, Наги. Флаг тебе в руки и ветер в спину. Наслаждайся своей долгожданной свободой…       Ровно до той поры, пока наша с тобой драгоценная хозяйка, пребывающая на краю жизни и смерти по нашей вине, не покинет этот несчастный, истерзанный нами же мир. И тогда я обрету желанный покой. А даже если каким-то чудом бедняжке удастся избежать наиболее вероятного исхода — наша с тобой участь предрешена. Если меня не убьёт связующая магия — я найду способ сделать это своими руками, вопреки твоей власти. Клянусь той крупицей человечности, что ещё теплится во мне — наши с тобой бесчинства закончатся раз и навсегда.

Интерлюдия

      Трудно сказать, как скоро комната погрузилась в долгожданное затишье — в головах присутствующих никак не желали смолкать отголоски слышимого ими на протяжении значимого отрезка времени горячечного шепелявого бреда вперемежку с редкими агонизирующими стонами. Проникающая колотая рана в области ключицы выглядела пугающе и обильно кровоточила, однако даже Шарин, чьи навыки врачевателя ограничивались оказанием первой помощи в полевых условиях, с облегчением отметила благотворную реакцию пострадавшей на лекарственные травы и снадобья из скромных пожитков адъютантов: болезненные причитания сменились томным и размеренным дыханием, напряжение покинуло тело и крепко сжимающие чужую ладонь девичьи пальцы вольготно распрямились, а некогда дрожащие в агонии веки умиротворённо сомкнулись, даруя бедняжке желанные покой и сон. Разве что бледный осунувшийся вид девочки продолжал вызывать у всех беспокойство и предполагать не самые светлые прогнозы.       Почему Шарин первым делом и отослала самого быстрого и смышлёного из чёрных плащей в храм: найти и привести любого мало-мальски сведущего в целебной магии жреца — окна уже вовсю озарялись оранжевым, знаменуя окончание дня, в том числе рабочей смены для всех уполномоченных властных иль церковных структур. И опоздать к закрытию дверей — тщетно искать ушедшего домой работника в огромном человеческом муравейнике. У адъютантов имелись собственные лекари, в том числе и владеющие исцеляющими техниками, но все они, будучи служителями Ацуками, ожидаемо были отозваны церковью в ту же ночь, как власть имущие предстали пред ликом разгневанной, жаждущей возмездия за все перенесённые лишения кровожадной толпы, и где их теперь сыскать — Шарин могла только гадать.       Но что сомнению однозначно не подлежало — кого именно следовало "благодарить" за случившееся…       «В-во имя пятерых… как?»       Выбежавшая на шум в вестибюль и остановившаяся на ступеньках от представшей картины Шарин из последних сил сдерживала порыв наброситься на застывшую в дверном проёме грязную, помятую, залитую потом с мелкими вкраплениями бурого и задыхающуюся от нехватки воздуха мужскую фигуру. Воздерживала женщину только висящая у него на руках, привязанная к торсу тряпьём съёжившаяся, плачущая и истекающая кровью девочка — её драгоценная госпожа, леди Сириен. Кто без ведома своей телохранительницы улизнула из поместья в разгар переполоха вместе с одним из адъютантов. Куда именно — неизвестно, никто из этих двоих не удосужился поставить хоть кого-то в известность о своей отлучке. Имелось лишь одно предположение, выдвинутое мальчиком по имени Райли: та отправилась искать Иллиана, как наиболее сведущего в уходе за травмированными детьми, коим и потребовалась срочная помощь. Но если встревоженная малютка, из-за которой и начался весь сыр-бор, давно как почивала в комнате после принятия успокаивающего отвара, то возвращение этого парня — на её языке вертелось множество красочных, но нецензурных эпитетов для этого существа, посему пришлось ограничиться более расхожим и неброским — едва ли походило на добрую весть.       «Иллиан, как это случилось?.. Кто это сделал?»       Юноша не удостоил обступивших его адъютантов ни граном внимания. Пока методично раскрывавшийся рот судорожно вбирал в лёгкие воздух, широко раскрытые глаза, более напоминающие искусственный стеклянный жемчуг, неподвижно и неотрывно глядели в бледное девичье личико, будто силясь запомнить каждый дюйм, каждый изгиб и чёрточку… как если бы он смотрел на что-то в последний раз. И только заслышав от Шарин более развёрнутый, повторённый на ощутимо высоких тонах вопрос, Иллиан нехотя, деревянным, словно у куклы, движением поднял голову и перевёл мёртвый безразличный взор на возмутительницу своей загадочной иллюзии.       Весь первый этаж тотчас погрузился в неосязаемый и незримый — если только на грани подсознания — холод и мрак, когда обветренные чумазые губы шевельнулись, услужливо заворачивая сорвавшийся с них вздох в форму ёмкого, но явственно звучного слова:       «Илай…»       — Ушёл? — Шарин взбудоражено вскочила на ноги, с трудом разгибая обвитые вокруг прохладной маленькой ладошки напряжённые пальцы, и одарила ворвавшегося в опочивальню с неожиданной вестью адъютанта озадаченным взглядом. — Как?       — По всей видимости, через окно.       — Нет, я про…       Опомнившись, что в помещении помимо «своих» присутствовали и «гражданские» — служанка и подросток, нянчащий обычных детей, — новоявленная телохранительница и начинающая советница была вынуждена покинуть свою немощную госпожу. Указав пришлому кратким жестом на выход, они вместе проследовали в коридор.       И только отойдя от двери на некоторое удаление, она позволила себе говорить открыто:       — Ты видел его состояние? Выкопанный из могилы покойник посвежее будет. Как по виду, так и по запаху. И он едва на ногах держался. А теперь ты мне говоришь, что он чудесным образом умудрился выскользнуть из-под вашего надзора и его никто не успел остановить? Я повторяю вопрос: как?       — Мне очень жаль, старшая сестра, — смиренно выговорил юноша в чёрном и понуро склонил голову. — Это результат нашей неосмотрительности и…       — В бездну твои извинения, Ралан, — процедила она сквозь зубы, держась за последние уцелевшие нити самообладания. — Вы упустили человека, кто, возможно, единственный обладал непосредственной информацией по случившемуся с леди Сириен. Хоть что-то успели из него вытянуть? Я велела допросить его сразу по оказанию врачебной помощи.       — Ничего. Мы и помощь никакую не успели оказать — объект отказался от неё, пожаловавшись лишь на голод, и сразу напросился в умывальню, смыть с себя… нечистоты.       — Так. И вы ушли за едой и ванными принадлежностями, оставив его без присмотра в какой-нибудь комнатушке на нижнем этаже? Иначе я не понимаю…       — Не нужно издёвок, сестра. Разумеется, мы вручили ему первое подвернувшееся исподнее, тазик с водой и тряпкой, а затем, с обещанием принести что-нибудь съестное позже, заперли его в умывальне на самом высоком из имеющихся этажей.       — Третий этаж?.. Через окно?       — И с его-то травмами… — пространно добавил Ралан. И уловив на себе изумлённо-вопросительный взгляд, взялся за разъяснения. — Помимо отощавшего изнеможённого вида я заприметил неестественность в изгибах обеих кистей. Мне уже приходилось видеть нечто похожее у беглых пленников — они выворачивали суставы запястий, а некоторые дробили кость в области большого пальца, дабы вырвать руку из петли. Из-за грязевых разводов не удалось разглядеть, были ли у объекта следы стягивания верёвкой, но в целом впечатление беглого заключённого он складывает как никто другой.       — Хочешь сказать, истощённый худосочный мальчишка спустился с третьего этажа по отвесной стене со сломанными руками?       — Знаю. Никак не укладывается в голове. И только поэтому мы позволили объекту остаться наедине, выставив лишь внешнюю охрану — с какой стороны ни погляди, ему некуда было деться.       — А место под окном проверили? Может, у него помешательство какое приключилось — сиганул вниз и разбился. Лежит теперь груда мяса где-нибудь в кустах или висит на ближайшем дереве.       — Первым делом. Никаких следов — ни тела, ни крови. Только небольшие клочки примятой травы, берущие начало аккурат от стены и обрывающиеся где-то подле ближайшего ограждения.       Повисла глубокомысленная напряжённая безмолвная пауза. Ни у кого не осталось слов, дабы передать происходящее здесь…       — …Безумие.       Такое простое слово, обронённое Шарин спустя боги знают какое время, как ничто иное красноречиво описывало сложившиеся обстоятельства.       — Людей на поиски и перехват уже выслали? — с примирительным вздохом подытожила она результат этого короткого, но так ни к чему и не приведшего расследования.       — Вторым делом. Трое, что были со мной, сразу взялись искать любые возможные следы близ поместья. Ещё троих я поднял с кровати по пути к вам, кратко проведя вводную. Они уже должны были успеть переодеться в гражданское и нагнать остальных, если не возникло накладок.       — Полагаешь, может потребоваться столько людей ради одного, пускай и до боли живучего и прыткого сопляка?       — Я уже ничего не полагаю, сестра. — В спокойный голос Ралана закрались оттенки обеспокоенности, скрыть которые оказалось не в силах даже нарочито вызванное горловое першение. — В нашей практике такое впервые — незачем подвергать братьев излишнему риску перед неизвестными возможностями потенциального противника.       — Пожалуй, твоя правда.       Померкший взгляд Шарин обратился к ближайшему окну, устремляясь в сумеречную серебристо-синеватую даль, где крылись ответы на все возникшие вопросы, но которых следовало терпеливо дождаться. Ныне от неё уже ничего не зависело — оставалось уповать на судьбу, что, как известно, славилась своей изменчивостью и капризностью, похлеще самой подлой и корыстной шлюхи. И только боги ведают, повернётся она к тебе лицом или же…       «Илай, — невольно скользнула навеянная пейзажем засыпающего города одинокая мысль. — Неужто приключившееся с малюткой и этим отбросом поистине твоих рук деяние?»       А следом, в то же мгновенье, сознание пронзила ещё одна, не оставляющая и лучика надежды:       «И значит ли это, что из вашей с Иллианом конфронтации ты вышел?..»

Конец интерлюдии

      Боль. Такая острая, жгучая, невыносимая. Болит тело, откуда медленно, из полученной раны, утекает жизнь. Болит сердце, которое разрывается от потерь, сожалений и предательств. Болит разум от тщетных лихорадочных поисков столь значимых для меня слов, что позволят разрешить все возникшие по ходу жития противоречия и достойно распрощаться с сим прекрасным родимым миром. И вся эта единообразная, но разнохарактерная буря естественным образом порождает страх. Страх неизвестности, когда не знаешь, чего ожидать на той стороне — прошлый мой опыт, как оказалось, являлся не более чем глубоким сном, но теперь всё иначе, это я могла сказать с уверенностью. Страх отчуждённости, когда приходит понимание, что отныне ты никогда не увидишь знакомые лица, не услышишь родные голоса, не ощутишь мягкость и тепло их объятий. Страх полости, когда позади осталось великое множество незавершённых дел, невысказанных сов, недостигнутых целей и мечтаний — тебе нечего оставить этому миру, кроме как своё бездыханное разлагающееся тело. Оба чувства сливаются в безобразное месиво — как чёрный и белый, порождая уйму разных, но одинаково безвкусных и невзрачных оттенков, — и оно распространяется внутри меня жгучей агонией, от которой никак не сбежать и негде скрыться. Если только в бездне, в пристанище Тамоно, куда попадают все неприкаянные или неблагочестивые души. И боюсь, дорога мне только туда — в прекрасных цветущих садах Марико нет места таким глупым, вечно оступающимся и приносящим всем вокруг неприятности бренным созданиям.       Простите меня. Иллиан. Сая. Шарин. Дети. Прочие жители. Я подвела вас всех. Мне следовало прикладывать больше усилий. Следовало быть умнее, сильнее, решительнее. Быть опорой и путеводной звездой, ярко освещающей путь в прекрасное завтра. Но всё это обман. Я глупа, слаба и труслива. Всю свою жизнь я была ведомой кем-то, сама не разумеющая, куда мне идти и что делать. Все ответы я получала готовенькими из чужих рук. Отец. Учитель. Иллиан. Даже Шарин неохотно спускала меня с цепи, не позволяя и шагу сделать без её присмотра. И я уже не понимаю, как и зачем встряла в эту войну. Не понимаю, имела ли я хоть малейшее влияние на неё, хотя бы опосредованное. Я просто маленькая несмышлёная девочка, обременённая лишь долгом перед…       Перед кем? Кому я должна? Что я должна? По какой причине?..       Манипуляция. Слово, которое я единожды услышала от Иллиана — почему-то оно первым пришло на ум. Это когда тебе внушают какую-то цель, вину… или долг, чтобы заставить тебя делать что-то против твоей изначальной воли. Использовать в своих корыстных целях… с твоего же дозволения. Что, если я всего-навсего следовала чужой воле? Даже когда искренне полагала, что сумела избавиться от влияния извне и взять судьбу в свои руки? Марионетка… вплоть до самого последнего вздоха. И я ничуть не приблизилась к цели. Своей истинной цели: радость и счастье для всех. Ничего не изменится. Всё вернётся на круги своя. Осознание допущенных ошибок пришло ко мне слишком поздно. И даже будь у меня крепкая воля — я не сильнее мироздания. Тело холодеет. Мышцы немеют. Лёгкие будто заполняет водой, затрудняя проход воздуха. Никакая магия не способна вернуть человека, уже пересёкшего грань жизни и смерти — тщетные надежды. А я чувствую, что вот-вот окажусь по ту сторону.       «Заберите меня… — обречённо прошептала я одними губами, не в силах издать и малейшего звука, — куда угодно… прекратите это… умоляю…»       Ну и ладно. Повлияла ли я хоть на что-то или же моя жизнь так и не обрела вожделенный для каждого смысл — уже не имеет никакого значения. Важно только одно: готова я уйти или продолжу бороться? И сколько ни силюсь, не могу найти ни единого весомого довода и дальше противиться судьбе. Я бесполезна. Я несу всем только неприятности. Самые дорогие мне люди или уже на той стороне, или вот-вот там окажутся. Так зачем с этим тянуть? Хочу унять эту боль. Хочу избавиться от тягот и сожалений. Хочу увидеть покинувших меня ранее. Мама. Папа. Кирби. Учитель. Розалин. Хорхе. Близняшки… Как я хочу обнять вас всех и никогда больше не выпускать. Кто бы из богов за мной ни явился, прошу вас, от всего сердца, позвольте нам побыть вместе, пусть самую малость. Даруйте последнюю милость страждущей душе.       — …куд… лась…       «Что?..» — Сквозь неугомонный стук в висках и протяжный свист в ушах прорезался далёкий, в какой-то миг показавшийся мне обманчивым, неразборчивый голос. — «Кто?..»       — …чём… наю… ги… нять       Однако повторившийся следом за ним, совершенно другой по интонации, но имеющий тот же характер звук — человеческий голос, — на сей раз внёс ощутимые искажения в устоявшуюся и даже ставшую обыденной какофонию. А сквозь плотно закрытые веки неожиданно пробился исцеляющий белый свет, избавляющий от цепких оков окутывавшей некогда тьмы.       — …рен?.. ир… ен?       Что-то — или кто-то — скользнуло мне под лопатки и с усилием потянуло тело наверх, тем самым, на удивление, позволив наконец почувствовать нечто помимо боли — приятные покалывания на коже и напряжение в мышцах. А вскоре я ощутила и твёрдую почву под ступнями: меня поставили на ноги. Но как? Я не могла и пальцем пошевелить, а теперь… Боль! Она в какой-то миг просто исчезла. И этот свет…       — Чего это с ней? Как деревянный идол встала.       — Без понятия. Чудачка, как и всегда…       И шум исчез! Больше ничего не досаждало! Ах, никогда прежде я не чувствовала себя лучше!.. Но тогда это значит, что я…       — Эй, ваше высочество, подъём!!!       — Вуа-а-а!       От громового рёва над самым ухом я непроизвольно вскрикнула и чуть было не завалилась обратно на… куда бы там ни было. Но кто-то услужливо меня придержал, если не сказать приобнял, за спину и я осталась на своих двоих. Я уже собиралась осадить неизвестного за его первичную грубую выходку, когда сознание кольнуло одним простым пониманием. Вскрик. Громкий и звонкий. Я снова могла говорить. Могла слышать. Осязать…       И видеть?..       — А?..       К стыду своему, я даже не задумалась над попыткой открыть глаза — не удивительно, поминая недавние обстоятельства. И сквозь образовавшийся зазор разлепившихся век хлынул чистый яркий свет. Что поражало — совершенно безболезненный, разве что слепящий, затмевающий обзор.       — Ха-ха-ха, у тебя сейчас такой глупый вид — прямо как у новорождённого порося! Ха-ха-ха, ну и умора!       — Братик, это грубо! Тебе следует извиниться, так дедушка говорил!       — А что я? Вы сами не видите? Один в один же, ну! За правду не извиняются, так-то!       — Обычно я против сюсюканий, но сейчас ты и правда перегнул палку. Можно подумать, твоя собственная рожа по прибытию смотрелась иначе? Уж кто бы говорил, К…       — Хе-хе-хе, да уж получше твоей была, Х…       — …Что?       Мне… мне послышалось? Я пребывала в такой растерянности, что воцарившаяся меж неизвестными перебранка звучала где-то на задворках, в тени проплывающих мыслей. Но два скользнувших в чужой речи слова завладели моим вниманием без остатка. Нет, не замечание про порося. То, каким образом они обратились друг к другу. А именно…       — Кирби?.. Хорхе?..       И глаза, благодаря непрерывному морганию, наконец смогли выловить что-то из окружения — на однородном белом полотне проявились смутные серые очертания, пока что лишь отдалённо напоминающие человеческие фигуры. Но если слух меня не обманывает — я уже могла предположить, кто из них кто.       — О, наша принцесса таки очухалась! — Самая ближняя из всех, что и придерживала меня всё это время за спину… Я и правда дура, если не смогла узнать его по одному лишь касанию ко мне. — Даже и не знаю, поздравить тебя с таким… исходом или выказать соболезнования! В общем, с пришествием!       — Больно ты счастлив для парня, чья подружка, очевидно, вляпалась в не самую приятную историю. — С этими словами ко мне приблизилась вторая, пониже ростом и с отчётливо проглядывающимся бедламом на голове: Кирби тоже не сильно озабочивался внешним видом, но в сравнении со всклоченными, напоминающими выжатый болотный мох, волосами Хорхе — первый просто-таки образец прилизанности. — Хотя, если говорить начистоту, я в какой-то мере тоже рад повидаться снова, Сири… Самую малость, не обольщайся.       — Сестрёнка! Сестрёнка! — И ворвавшиеся в поле зрения две фигурки помельче цепко обвились вокруг моей талии. Манера касаний этими маленькими нежными ручонками из памяти не выветрится никогда. Близняшки Лана и Лэйн. — Мы так переживали, что больше тебя не увидим!       — Ребята…       Сколько слёз было пролито до этого — не счесть. И всё же они снова прокатились по щекам. Благо хоть на сей раз они несли в себе не тёмные боль и страдание, но светлые радость и благодарность.       И что последует за этим чудесным воссоединением — уже не имело для меня весомого значения. Только не сейчас.

Интерлюдия

      — Эй, целительница! — Несмотря на убедительные бодрость и задор в разнёсшейся по помещению речи, озвучившие её дрожащие уста ни на миг не сомкнулись ввиду необходимости вбирания драгоценного, столь дефицитного от неустанной беготни по подземным коридорам и до одури заплесневелого воздуха, а гладкий, но осунувшийся лик, озабоченность на котором будто застыла неприглядной восковой маской, лишь подчёркивал ложность истинного настроения своей обладательницы. — Всё сделано в наилучшем виде: раны обработаны, инородные объекты — что бы это ни значило — не потревожены, повязки сидят плотно, но не слишком туго, как ты и велела. Оба страдальца выглядят кошмарно, но пока дышат и даже особо не жалуются. Тяжёлый выдался юби… А, верно, как ты и просила, я принесла… Ц-Целительница? Что с тобой? Ты там живая, эй?!       Догорающий под котелком хворост едва подпитывал пламя, что крайне неохотно разгоняло тьму, да и то на расстоянии считанных футов в окружности. И когда мимолётная случайная вспышка искр от треснувшего древесного бруска пролила свет на застывшую в сидячей сгорбленной позе фигуру с протянутыми вдоль колен руками и затмившими лицо космами, объявившаяся в каморке девушка не раздумывая ринулась к ней, кого незатейливо нарекла «целительницей», оставшись под впечатлением от лицезрения целебной магии в исполнении последней. Настоящими же именами обменяться никто не успел — время становится непозволительной роскошью, когда речь заходит об оказании экстренной медицинской помощи.       — Божечки! — в ужасе воскликнула девушка, когда неподвижное доселе тело, вдобавок застывшее в странной неестественной позе, неожиданно вздрогнуло от первого же прикосновения, подавая ясные признаки жизни, а затем из его нутра вырвался тихий протяжённый вздох со свистящими сиплыми нотками. — У меня чуть хвост не облысел! Что ты только такое делаешь?       — Дышать… больно, — надрывным шёпотом вымолвила целительница, прерываясь на краткие вдохи носом и выдохи ртом. — Четвёртое правое… ребро сверху… небольшая трещина… защемлён нерв… отдача в лёгкие.       — Т-трещина? Нерв?.. — Ограниченная лишь самыми общими познаниями о здоровье, будь то наложение повязки или снятие жара при простуде, девушка лишь невинно похлопала горящими впотьмах янтарными глазами, напоминающими скорей кошачьи, нежели человеческие. — Э-это опасно?       — Не… смертельно. — Подышав с некоторое время, покуда тревожный свист не исчез окончательно, та наконец позволила себе разогнуться и запрокинуть голову. Прикрытые веками белоснежные глаза устало и бессмысленно, поминая их абсолютную слепоту, воззрились куда-то вверх, словно там могло быть хоть что-то не только видимое, но и стоящее внимания. — Лучше подробней опиши состояние тех двоих. «Выглядят кошмарно» звучит слишком расплывчато и не даёт комплексного понимания.       — Ну, я даже и не знаю, что тут можно добавить, — последовал ответ с нервным смешком в голосе и натянутой улыбкой на рассеянном лице. В подобных вопросах заурядная работница таверны имела компетентность чуть выше табурета. — Один, который с изрезанной спиной, шипит без устали, но хотя бы в трезвом уме и даже может уверенно сидеть. Второй не внушает оптимизма — в сознание так ни разу и не пришёл. Но сердце бьётся и дыхание выровнялось, разве что частое и с редкими стонами…       — Достаточно. Понятно. — Небрежно проредив волосы одними пальцами и уведя досаждающие пряди за уши, женщина опустила голову и в требовательном жесте протянула руку. — Принесла?       — А, да, вот. — На ладонь легли четыре маленьких тканевых свёртка с неразборчивыми рукописными символами. — Ты просила забрать из его сумки всё, что отдалённо напоминает лекарства, но я не совсем поняла, что здесь что и…       — Тебе и не надо, — целительница оборвала её объяснения спокойной, если не сказать изнеможённой, тихой речью. — Адъютанты, как отборные боевые единицы полицейского назначения, должны в обязательном порядке оснащаться необходимым минимумом провианта и медикаментов на случай долгого пребывания в ограниченной и враждебной среде. И если их врачеватели хоть самую малость компетентны — они потрудились подобрать максимально лояльные или хотя бы нейтральные друг к другу компоненты, не имеющие между собой пагубных химических реакций при единовременном усвоении организмом.       — Эм…       — Кратко резюмируя, — после вздоха последовало терпеливое пояснение, — здесь ровно то, что тем двоим сейчас необходимо: анальгетик, стимулятор, антибиотик… Хм, затрудняюсь определить, что может быть в четвёртом. Скорей всего, что-то витаминосодержащее. Не важно. Главное — все препараты, в теории, возможно применить разом без риска скоропостижного и мучительного летального исхода.       — А… ты в этом абсолютно уверена?       — Я учёный. У нас не бывает «абсолютной» уверенности ни в чём. Но если выбор стоит между смертью от отравления и смертью от кровопотери, истощения и инфекции — в первом варианте шансы на благополучный исход несколько выше. Предположительно, тридцать-тридцать пять процентов против одного-четырёх.       Тихая монотонная речь ещё не смолкла, когда содержимое свёртков уже поглотила закипающая в котелке мутная желтоватая жидкость. Смрад плесени, фекалий и металла разбавился душистым остро-кисло-сладким ароматом неизвестных трав. Какой бы отвар доселе там ни варился — запаха доселе он почти не источал, и это не могло не насторожить сведущую в кулинарном ремесле девушку. Если невозможно определить запах еды — её лучше не есть. Она всегда придерживалась данного правила. И то, что это, с позволения сказать, блюдо предназначалось совершенно посторонним людям, чья судьба лично ей должна быть безразличной, только наращивало некогда закравшееся по загадочным причинам беспокойство. Ведь один тесно связан с леди Сириен, и одна мысль о том, что его кончина огорчит малышку, не могла оставлять равнодушной. А что же касается второго…       — …шай. Эй, слышишь меня? — Требовательный тон одёрнул ушедшую в себя — или скорей опьянённую едким запахом растворённых пряностей — девушку. — Отвар помешай, говорю. Мне нужна концентрация.       — А, да, конечно.       Освобождённые от ложки пальцы правой руки слабо замерцали голубоватым, после чего указательный наспех вывел на левой ладони полукруг с несколькими символами внутри, что по окончанию налились аналогичным светом. Едва проглядывающие из-под золы, тлеющие красным угли затрещали, а затем вспыхнули оранжево-жёлтыми лепестками, крохотными, но достаточно яркими и жаркими — угасающий костёр вновь ожил.       — Эй. Медленно помешивай по кругу, пока я удерживаю пламя. Совсем немного осталось.       — Поняла… — услужливо отозвалась девушка. Однако поразмыслив, не удержалась и добавила чуть менее любезным тоном. — Только не зови меня больше «эй». Это как-то грубо. У меня так-то имя есть — Эрюкай’а.       — Такт в сложившихся обстоятельствах — вещь, на мой взгляд, довольно рудиментарная, — последовал незамедлительный и уверенный, несмотря на спорное содержание, ответ. Спорный в первую очередь оттого, что Эрюкай’а уловила пренебрежительный тон сего высказывания, но не была уверена в его смысловом наполнении. Руди… чего?.. — Но ежели настаиваешь. Эрю… как, ещё раз?       — Ох, верно, я всё время забываю, что местным может быть сложно такое выговаривать. Можно просто Рюка.       — Рюка. Хорошо, я запомню.       Сердце в груди успело выстучать с несколько дюжин раз, но ожидаемого в подобных случаях "обмена" не случилось — целительница не пожелала огласить своё имя.       «Или же она просто не подумала над необходимостью ответного представления? — запоздало озарило Рюку, успевшую в некотором роде уже познакомиться с нравом новоиспечённой "приятельницы". — Ну что ты будешь с ней делать?..»       — Мино.       И только после озвучки вопроса в лоб последовал короткий и не менее прямой ответ, знаменующий долгожданное окончание незамысловатого, но уже ставшего обязательным для любого разумного коммуникабельного существа, социального ритуала. И всё последующее их взаимодействие, невзирая на редкость и скупость словесного обмена, проходило в куда менее напряжённой, если не сказать тёплой, обстановке. Удивительно, как простое знание чьего-то имени делает этого человека… роднее, что ли? Как минимум, переводит его статус из «незнакомца» в «знакомый»: малая, едва ощутимая, и всё же прогрессия.       И когда наконец прозвучала просьба снять котелок с огня и отнести подозрительное пойло страждущим наверху, Рюка без всяких возражений, а то и с душевным подъёмом, замотала чугунную посуду в подвернувшееся тряпьё на манер узелка — предварительно слив одну порцию для Мино, что выглядела не лучше тех двоих — и осторожно направилась с неустойчивой поклажей вглубь каменного коридора. Система подземных водостока и канализации представляла собой настоящий лабиринт, какие любят возводить творческие натуры благородных кровей во дворах своих поместий, и невнимательный человек имеет все шансы сгинуть в этом холодном тёмном подземелье. Радовало то, что Рюка в число этих людей не входила. Вдобавок до ближайшего выхода каких-то полторы сотни шагов: несколько поворотов вправо-влево — и вот вдали уже проглядывалась щедро подсвеченная серебристо-голубым приставная лестница. Затруднение возникло лишь с транспортировкой узелка наверх — девушке ни разу не доводилось взбираться куда-либо при помощи одной руки. Но всё в нашей жизни когда-то случается в первый раз.

Раз… два… Судьба у нас одна.

      «Что?..» — Едва Рюка казала голову из канализационного лаза, как звериные уши под чепчиком оживлённо зашевелились, уловив чьё-то нестройное и усталое, будто тянущееся сквозь дремучий сон, бормотание под нос.

Три… четыре… Знай место своё в мире. Пять… шесть… Опасностей не счесть.

      Не без поминания богов и пространных посылов в бездну, узел с котелком деликатно водрузился на пол просторного мануфактурного строения. А затем к десятку фунтов чугуна прибавился и скромный девичий центнер. Ну ладно, может, центнер с четвертиной, но это крайняя граница — девушка всегда следила за фигурой и не переедала на ночь. И вообще, она не виновата, что всё уходит исключительно в бёдра и бюст. Нет, и как только в голову лезет подобная чепуха, когда здесь творится невесть что? Правильно, в топку. Тем паче, эта странная… считалочка — или что это? — тянулась со стороны, куда барышни предусмотрительно оттащили болезных, в наименее грязный и пыльный закуток, и где громоздилась прорва ящиков, кои служили удобным стулом одному и чуть менее удобным лежаком второму. И до Рюки постепенно начало доходить, кому мог принадлежать этот неразборчивый осипший голос, отчего крадущийся осторожный шаг в какой-то миг сменился на расслабленную вольготную походку. Кою, правда, несколько замедляла увесистая, с булькающей от покачиваний жижей, посуда.

Семь… восемь… Мирское мы отбросим. Девять… десять… Груз долга нам не взвесить.

      — …Стой. — Когда до импровизированной стоянки оставалось с десяток-другой шагов, Рюку ошеломил охриплый, но до мурашек твёрдый и властный голос. Тут же следом в воздух поднялся единственный источник света в виде поржавевшей, но чудом сохранившейся в этом царстве запустения масляной лампы. И осветил он не только бледное и угрюмое мужское — или вернее будет, мальчишеское — лицо, но и начищенный до блеска маленький, но грозный на вид кинжал, демонстративно направленный кончиком острия в сторону визитёрши. Странное напевание оборвалось так внезапно, что она на миг засомневалась, не провернул ли собственный рассудок с ней злую шутку. Впрочем, озаботиться и без того было чем. Например, раненным и, как знать, быть может, провалившимся в бред от кровопотери и истощения вооружённым компаньоном поневоле. — Подай голос, немедленно. Или заговорит моя сталь.       — Успокойся, Торин, это я, — заговорила девушка как можно более ласково и дружелюбно. И прилагая немалые усилия, дабы скрыть возникшую в голосе дрожь. — Пожалуйста, убери оружие, пока ненароком кого-нибудь не поранил… ещё сильнее.       — А, ты, зверолюдка. — Лампа медленно возвратилась обратно на пол, а нож вонзился лезвием в край ящика, где восседал сгорбленный, шипящий сквозь зубы молодой парень с оголённым перевязанным торсом. — Не узнал твою поступь сразу. Виноват.       Рюка нехотя проигнорировала не самое лестное к себе обращение — доводилось слышать и посквернее. Да и всерьёз обижаться на человека, чьему виду позавидовал бы и мертвец, выходило едва ли. А потому, пристроив злосчастный котелок рядом с лампой, она молча уселась напротив парнишки и взялась разливать пока ещё тёплый отвар в заблаговременно прихваченные из каморки грубые глиняные миски. Ложек, правда, к ним не прилагалось. Но стоит быть благодарным уже за то, что не придётся хлебать прямо из котла.       — Так, — осмелилась она подать голос, как вложила наполненную посуду в протянутые юношеские ладони, — что это за странная считалочка такая?       — Считалочка? — успев поднести миску к губам, Торин замешкался и вопросительно уставился на соседку. — А, так ты слышала… — Невнятно поведя плечами, он пригубил отвар, погонял жижу за щекой, сглотнул, поморщился, и только после заговорил вновь. — Нас заставляли проговаривать это на каждом упражнении, где вёлся счёт: отжимания, подтягивания, приседания…       — Звучало как-то… безнадёжно.       — Это я ещё до второго десятка не добрался. — Невзирая на очевидно ироничный характер слов, голос, их произносивший, звучал предельно равнодушно и несколько отстранённо. — Хочешь послушать?       — Нет уж, обойдусь.       — Как хочешь. Мне это всегда помогало очищать разум и сбрасывать напряжение. Не знаю почему.       — Оно и заметно, какой ты расслабленный, — тут уж она не удержалась от откровенного сарказма. — К слову, с чего так переполошился-то? Ты ждал ещё кого-то? В такой час? Да в такой дыре?       — Хочешь сказать, ты их не слышала?       Сквозь туманный, отдающий желтизной, приглушённый свет пляшущего в лампе огонька звериные очи Рюки без труда уловили потупленный взгляд трапезничающего Торина: ленивый, утомлённый, однако в нём проскальзывала искра неподдельной тревожности. Какая обычно несвойственна людям его рода деятельности, тут же подумала она.       Заметив на девичьем лице немой вопрос, юноша нехотя добавил:       — Глухие лязг и скрежет. Далёкие. Где-то под нами.       — Крысы? — тут же выдвинула она здравое, как ей казалось, предположение. — Мало ли всякой пакости водится в канализации. Тебе ли не знать, дорогуша.       — Славно же они на отходах откормились, — небрежно скривил губы Торин не иначе как в попытке выдать саркастичную, в ответ на её замечание, ухмылку, однако вымученная гримаса смотрелась больше жутко, чем забавно. — Скрёб и шуршание я бы ещё отнёс к крысам, но те звуки исходили от чего-то крупного, куда как больше обычного грызуна, да и слишком мудрёные для них. Уж поверь, по звуку я отличу что угодно и кого угодно, стоит только заслышать единожды.       — Кого угодно? Правда?       — Оставь этот тон.       Отметив её хитрый прищур вкупе с ехидным тоном, он скрыл недовольный взгляд под веками и махом опустошил миску с неприкрытым отвращением.       А затем, поборов возникший следом кашель, нехотя пробормотал:       — Ты застала меня врасплох, не было времени вслушиваться и подмечать.       — Хо-о-о?..       Рюкой на миг завладел не самый благородный порыв ещё малость подразнить очевидно бахвалящегося, только бы не казать слабость и неумелость в чём-то, юнца, однако измученный потрёпанный вид последнего тотчас обрубал всякое подобное желание на корню. И в воздухе невольно повисла задумчивая пауза. А задуматься было над чем. Злополучные лязг и скрежет. Сама девушка ничего похожего не слышала, а её слух в разы острее самого натренированного человеческого. Но спешная беготня туда-сюда, хлопоты над раненными, нескончаемые тревожные мысли о малютке Сириен, что безвольным мешком нёс на руках промчавшийся мимо со скоростью спущенной стрелы Иллиан, когда Рюка судорожно перебирала адъютантскую сумку в поисках снадобий и перевязи — всё это заставляло сердце оглушительно биться в груди, образовывая в голове непрекращающуюся какофонию. Девушка могла упустить из виду сторонние шумы. Ровно так же, как и терзаемый болью и слабостью Торин мог попросту начать бредить. И как поступить — поостеречься возможных непрошенных гостей или же успокоить поплывшего рассудком парня, — вопрос ценою в сотню тысяч тэн, не меньше. Впрочем, поминая молву горожан о возникшей в кризисную Фуго банде отморозков, в том числе практиковавших каннибализм — и которую вроде бы удалось отловить и наказать, но немало их участников благополучно скрылись в подземных катакомбах, — не будет лишним держать ухо востро, так или иначе.       — Как самочувствие? — Рюка окончательно отбросила всякую забаву и серьёзно посмотрела на сидящего и странно покачивающегося Торина. — Голова кружится? Тошнит?       — А? Нет… нет, — встрепенувшись, юноша успокаивающе взмахнул рукой. — Ничего такого. Просто… не знаю, какая-то… необычайная лёгкость или воздушность образовалась в теле, будто я плыву или парю. Непривычные ощущения. Меня не иначе как развезло. Что это за отвар?       — Не ко мне вопрос, дорогуша. Я только знаю, что туда отправились все твои лекарственные запасы скопом.       — Ох…       — Не волнуйся, — поспешила она ободрить собеседника, углядев на его лице опущенные к переносице брови, застывший взгляд и безмолвно двигающиеся губы. — Мино, целительница, заверила, что шансы на выживание с отваром куда как выше, нежели без него. Да и смерть от отравления выглядит не сильно хуже остальных вариантов, вроде обескровливания и лихорадки.       — Ну да, — крайне натянуто улыбнулся он. — Смерть есть смерть, разница невелика. И если это правда лучшее из оставшегося… — Последовал грузный протяжный вздох. — Однако ж, кто бы мог подумать, что умирать и в самом деле окажется страшно. До сего юби я об этом не задумывался. Вернее, моя жизнь не виделась мне чем-то столь ценным, чтобы хвататься за неё до последнего. Но сейчас, сидя в этой дыре, истекая кровью, пребывая на грани реальности и сна…       — Не самое удачное время для откровений, дорогуша, — осторожно, как бы не обидеть, но с непоколебимой убеждённостью в правоте своих суждений, проговорила Рюка. — Лучше сосредоточься на исцелении. Или, если так тянет исповедаться, обращайся напрямую к богам. Боюсь, я не тот человек, кто сможет понять и принять… ну, такого как ты, понимаешь? Я не желаю гибели ни тебе, ни кому бы то ещё из чёрных плащей. Но это вовсе не означает, что моё… неприязненное отношение к вам так просто исчезнет. Все эти якумы, что ваша братия… — Она накрепко задумалась, стоит ли развивать данную тему именно сейчас. И разум на сей раз сумел возобладать над эмоциями. — В общем, я помогаю вам двоим исключительно потому, что не терплю бессмысленных смертей. И ещё это своеобразная плата за твой самоотверженный поступок, когда ты укрыл леди Сириен от… чего бы там ни было… своим телом. Но друзьями нам, скорей всего, никогда не стать. Не сочти за грубость.       — И всё же это прозвучало весьма грубо. — Несмотря на отрешённость и безразличие голоса, в нём, тем не менее, улавливались нотки забавы и веселья, отчего на лице девушки отразилось искреннее недоумение. — Но, думаю, я понимаю, о чём ты говоришь. И мне сложно тебя винить.       Однако праздная атмосфера продлилась недолго, и Торин вновь зазвучал с предельной серьёзностью:       — Я не стану оправдываться. Слова ничего уже не решат и не изменят. Знаешь, нас учили, что мы, адъютанты, друг другу братья и сёстры, кому мы можем верить и кого следует защищать. А высокопоставленные господа — наши отцы, кого следует почитать и чья воля непреклонный закон. И если с отцами наша связь могла не быть столь крепкой, то братьев и сестёр, с кем довелось делить кров, еду и тяготы службы, мы оберегаем и будем оберегать всеми силами и до последнего вздоха. Мы и наши предшественники совершали деяния, которые нынешнее общество скорей всего не примет — я это понимаю. И, по возможности, я готов искупить всё плохое, что принёс простому люду. И я даже смирюсь с тем, что многие, как ты, продолжат нас ненавидеть. Но если кто-то захочет причинить боль кому-то из нас — не важно, оружием, рукоприкладством или брошенным в лицо дурным словом, — он непременно поплатится. И никаких сожалений за этим не последует.       Оба молча уставились друг на друга, не отводя взгляд, словно вступив в ментальное противостояние, цель коего так до конца и не была ясна никому. Пока в какой-то момент…       — Не сочти за грубость.       Губы Торина растянулись в кривой ухмылке, а насмешливый тон обронённой фразы превратил всё ранее сказанное в несуразный, но что более важно, крайне неуместный при текущих обстоятельствах фарс. За что Рюка всерьёз была готова выплеснуть ещё не до конца остывшее содержимое котелка наглецу прямо на израненную спину. И спасли юношу лишь быстрая отходчивость и проникновенность девушки.       — Раз уж мы сходимся во мнениях, касательно сомнительной репутации чёрных плащей… — Завела она новую беседу, не в силах сидеть в тишине. А каких-то иных дел, кроме как ждать поправки хотя бы одного из мужчин для последующего ухода отсюда, не предвиделось. — Тогда не мог бы ты просветить, что именно связывает вас с леди Сириен?       — Связывает?       — Один из тех, кто охотился за бедной девочкой, теперь у неё в услужении и рискует ради неё жизнью. Для этого, как мне думается, должны быть весомые причины.       — Леди Сириен приютила моих братьев и сестёр и защитила от расправы со стороны городских жителей. Нужны ещё какие-то причины?       — Для тебя, пожалуй, и нет. Но какие у неё причины обеспечивать вам эту самую защиту? Вот этого я понять не могу. Уж прости за прямоту, но вы буквально эробу назад были для неё… хм, если и не кровными врагами, то, как минимум, выступали орудием в руках её кровных врагов.       — Милосердие леди Сириен не ведает границ. Как и наша ей благодарность.       — Она добрая и отзывчивая девочка, это правда. Пускай и малость безрассудная. И всё же, для дворянина и любимицы народа, её поступок кажется полнейшей глупостью, не то что безрассудством. Если всплывёт, что слуги подлежащих суду бывших управленцев ныне находятся под защитой новой управляющей…       — Не всплывёт. — В глазах Торина мелькнула морозящая и острая, подобно стали, искра. — Наша новая наставница делает всё возможное, дабы мои младшие братья и сёстры смогли возвратиться к обычной жизни. Они никому не доставят хлопот. И никто не узнает об их прошлом.       — А что насчёт тебя? — Рюка ответила на его взор не менее давящим и колким. — И прочих, кто уже является полноценным адъютантом? Вы сможете так просто оставить прошлое? Найти себе новое место в жизни? Что вы умеете?.. кроме как похищать, развязывать языки и убивать?       Юноша ненадолго оцепенел с каменным задумчивым лицом, не иначе как силясь подобрать наиболее убедительные слова. Но когда он решился вновь подать голос, всё, что он смог произнести…       — Даже такие навыки возможно применять во благо.       — Ты думаешь? Значит, дружно подадитесь… не знаю, в стражники? Трапперы? Наёмники?..       — Всё равно. Это дела будущего. Сейчас меня заботит только благополучие наших младших. Когда пристроят малышей, тогда и старших черёд думать настанет. А пока мы делаем всё, что можем, отрабатывая снизошедшее до нас покровительство леди Сириен.       Словно выручая их от неприятной, вероятно, обеим сторонам беседы, и без того колеблющееся освещение начало постепенно меркнуть, окрашивая некогда тепло-бежевое пространство в более холодные серые тона. Что ж, Рюка старательно думала, чем себя занять — и занятие удачно нашло её само: умудриться отыскать средь груды старого инструментария и сырья хотя бы унцию горючего масла, что ещё не успели спалить цеховики или вынести мародёры из трущоб.       — А что связывает вас двоих?       Сосредоточенная на осмотре полок и ящичков столов девушка обратила внимание на донёсшийся со спины приглушённый юношеский голос лишь спустя неопределённое время.       А ответ, ввиду осмысления услышанного, последовал и того позже:       — Ну, Сириен, Иллиан и ещё одна малышка жили под нашей крышей всю прошедшую Чоши. Хм, скажем так, между нами сложились тёплые, хоть и несколько запутанные отношения.       — Понятно. Только я спрашивал не о леди Сириен. Что вас связывает с этим мужчиной?       — О нет, я не хочу говорить об Иллиане. Даже и не…       — Мне не интересен Иллиан. Я говорю об Илае.       От упоминания этого имени — уже в который раз — по Рюкиному загривку скользнуло что-то мерзло-колющее, а под ложечкой неприятно засосало. Она медленно развернулась лицом к Торину, что, складывалось впечатление, всё это время не спускал с неё пристального изучающего взора.       — О ком?       — Брось. Моему отборному слуху может позавидовать только моя наблюдательность. Ты вздрагиваешь от одного упоминания этого имени. И вот так совпадение — мужчина, носящий ровно такое же имя, неравнодушно высматривал тебя всё утро на центральной площади, будучи во всеоружии и с пожитками для дальнего путешествия. И что-то мне подсказывает, он намеревался покинуть город отнюдь не в одиночку. Так, когда вы успели с ним?..       — Я понятия не имею, о чём ты, — холодно, практически цедя сквозь зубы, проговорила Рюка. — Единственный человек, кого я знала под этим именем, давно как почил.       — Очень интересно. Тогда откуда такая реакция?       — Как ты сам недавно сказал — я тоже была застана врасплох. Нечасто доводилось слышать это имя за последние двадцать якум.       — Двадцать?.. Так давно?       Торин, вероятно, подумывал озвучить предположения о потенциальном возрасте девушки, однако её сверкнувшие в полутьме звериные глаза убедили его отказаться от этой сомнительной затеи.       — Как бы то ни было, мой Илай уже был старше пятнадцати, когда за ним пришли чёрные плащи. Я не знаю, что с ним сделали, но в одном убеждена — они не могли завербовать его в свои ряды. Как я наслышана, адъютантам нужны дети в возрасте от пяти до восьми — из подростков куда как сложнее сделать послушные орудия.       — Это так. Как правило. Но из любого правила имеются исключения. Мне "посчастливилось" оказаться у них в одиннадцать — кто-то разглядел в пойманном уличном воришке потенциал и замолвил словечко перед прецепторами. Касательно Илая доподлинно не знаю — я не был его учеником и не входил в его прецепторий, — но слышал от старших, что он начал обучение уже будучи крепким подростком. Тёмная история… — Юноша отметил проступившее на хмуром лице собеседницы глубокое замешательство и не преминул этим воспользоваться. — И полная невероятных совпадений. Ты так не считаешь, зверолюдка?       В голове Рюки царил вихрь противоречивых мыслей. Незнакомое грубое угловатое мужское лицо, совсем не под стать той гладкой симпатичной мальчишеской мордашке. Чужеродный запах смутьяна — горький, резкий, удушающий — ни в какое сравнение не идёт с запомнившимся ей сладким, тонким, манящим ароматом невинного юноши. И вместе с тем два этих образа со скрипом, но накладывались друг на друга. Беспорядочные волосы, которые мальчик, как ни старался, никогда не мог прилизать до конца — всегда хоть один клок, да поднимался дыбом, напоминая протянутую над рекой удочку. Она настороженно сместила взгляд на лежащего неподалёку мужчину — средь сплётшихся, устеливших лоб, взмокших прядей также виднелась одна торчащая, подобно ветряной вышке посреди пашни. Нет, это просто смешно. Одна ничем не примечательная схожая деталь. Однако и лицо по прошествии стольких якум могло приобрести закономерную мужественность, огрубеть. Как и запах — в её памяти всё ещё жило воспоминание, когда на порог таверны заявился перевоплотившийся Иллиан. И если человек смог так измениться за каких-то пару эроб, то что с ним могут сотворить двадцать якум? Так что, если её дорогой и памятный Илай на самом деле?..       — Внимание, — прорезался приглушённый, опасливый голос засуетившегося Торина: юноша едва не упал на колени в попытке дотянуться до стоящей на полу лампы. — У нас гости.       Свет погас и Рюке ничего не оставалось, кроме как присесть за ближайшим стеллажом, сливаясь с окружением. Зачем? Она посчитала разумным оставить всякие расспросы на потом и довериться более опытному в таких делах адъютанту. И если он счёл нужным скрыть своё присутствие — лучше последовать его примеру.       Однако, прислушавшись, девушка тотчас задалась весьма важным вопросом, требовавшим немедленного разъяснения:       — Постой, это ведь шаги. Всего один человек. И где-то здесь, снаружи помещения, а не внизу. Почему мы прячемся?       — Вот именно, что снаружи, — как можно тише прошептал Торин. — Снизу могла подойти и твоя целительница. А кого занесло сюда с поверхности в такой час — большой вопрос. Свои нас и так найдут. А чужих привлекать… Ш-ш-ш, совсем близко.       В момент произнесения последних слов голубая линия света, пролегающая понизу парадной двери цеха, дрогнула, а затем разбавилась двумя маленькими тенями от ступней — кто-то приблизился ко входу и остановился, что-то выглядывая и как-то дёргано переминаясь с ноги на ногу. Одно лишь поведение незваного гостя вселяло тревогу в сердце девушки. А когда раздался молчаливый сокрушительный удар, отчего несчастное деревянное полотно жалобно затрещало, хоть и не поддалось, — у обоих отпали всякие сомнения. Удары сыпались один за другим и с такой силой, словно работали парными увесистыми молотами. И такому натиску обветшавшая, пускай и широкая тяжёлая дверь противиться не могла — совсем скоро раздался грохот распахнувшихся настежь двойных створок, и густившийся в помещении мрак отступил, окрашивая внутреннее убранство и двух съёжившихся обитателей в серебристо-голубые тона.       А представшая в проёме, окутанная облаком поднявшейся пыли чёрная сконфуженная фигура, судорожно вздрагивающая всем телом, отчего мякли висящие, неестественно выгнутые в кистях руки при малейшем колыхании издавали тошнотворный суставный хруст, и по животному водящая головой туда-сюда, словно вынюхивая отслеживаемую добычу, вдруг поймала хищным взглядом забытого на ящиках, пребывающего в сонном бреду мужчину и сладострастно-шипящим осипшим голосом протянула:       — На чём мы остановились?..

Конец интерлюдии

      Глубокий вдох. Медленный выдох.       Мышцы расслаблены. Телом принята удобная поза. Посторонние мысли из головы вытеснены фоновым шумом, какой возникает в ушах при абсолютной тишине.       Вокруг меня простирается сущее, текущее, давно утраченное и ещё не рождённое. Я пребываю везде, и в то же время меня нет нигде. Я есть всё и ничто. Личность и общность. Материя и дух. Свет и тьма. Альфа и Омега…       Только великая космическая пустота ведает, сколько я так пробыл. Реальность, время, пространство — здесь это не более чем слова, набор звуков, не несущий за собой чего бы то значимого. Я сам перестал быть значимым. Для себя. И очень сильно надеюсь, что и для Наги. Её давно не было слышно. Она никак себя не проявляла. И я не ощущаю её присутствие. Значит ли это, что моя отчаянная импровизация работает? Я разорвал нашу с ней связь? Или хотя бы сумел возвести между нами ширму? Нет, ширма слишком неустойчива, достаточно малейшего дуновения… Купол. Да, это слово мне нравится больше. Я изолировался от неё в эдаком ментальном куполе. И он пока уверенно стоит. Его не пытаются пробить. Не спешат выдернуть меня обратно в тот отвратительный, полный боли и страданий мир. Лишнее подтверждение, что я этой змее никогда и не был нужен. Только моё тело. И она небось зубоскалит от такого исхода. Что я сдался и больше не нужно изворачиваться, идти на уступки, изображать сотрудничество. Пусть радуется сколько влезет. Меня это не волнует. Меня ничто не должно волновать. В этом месте не должно быть никаких эмоций. Эмоции — это оружие, в первую очередь для Наги. Она легко обернёт их в силу, используемую в том числе против меня. Нужно отрезать её от внутренней подпитки. Ищи теперь энергию откуда угодно, но от меня ты не получишь ни капли.       Так, нужно собраться. Помни, все мысли прочь. Безмятежность — твой единственный козырь. Держи его на руках, покуда не придёт черёд сбросить все карты. Глубокий вдох…       — Неважный из тебя картёжник, дружище, — прорезался чей-то нахальный шёпот над самым ухом.       Этот придурок, чёрт бы его побрал, так и не избавился от привычки заходить за спину и оставлять меня заикой. Вот и сейчас я рефлекторно чуть не совершил кувырок прямо из положения сидя, но из-за моей неуклюжести вышел лишь невнятный отскок с болезненным приземлением на плечо. А не пошёл бы ты…       — …Гейл?       О да, это старое недоброе, однако, нельзя не признать, гладко-рельефное, без изъянов лицо, на коем красуется издевательский оскал до ушей, хитрый беспринципный взгляд ярко-алых глаз, а довершает картину розовая "шапочка" неухоженных, но удивительно обтекаемых, будто вечно пребывающих влажными, волос, частично покрывающих лоб до самых бровей.       — Впрочем, из тебя в целом стратег никакой, поминая наше былое сотрудничество. — Не переставая унижать моё достоинство, полукровка тем не менее услужливо подался ко мне с протянутой рукой. — И как ты ещё барахтаешься без меня, а, малыш Иля?       — Заткнись, — с улыбкой буркнул я. Без всякой ненависти и злобы, просто такова специфика сложившихся между нами отношений. Отчего я, не задумываясь, и принял предложенную помощь, рывком вскочив на ноги. — Уж не глупее тебя, чунибьё.       Аргейл. Отпетый ублюдок, рисковый пройдоха, обольстительный мерзавец, мой бывший компаньон… и, быть может, даже единственный в этом мире друг. Как минимум, тот человек, который сейчас способен меня понять. Вот только кое-что не увязывается…       — Какого хрена ты забыл в моей голове?       — А говоришь, что не глупее. — Его и без того надменный взгляд засиял в глумливом ликовании.       — Не паясничай. Я понял, что ты — это не ты, но это не снимает вопроса, кто ты… — Запоздало поняв, какую бессвязную чушь выдал мой язык, я схватился за голову и зажмурился в попытке собраться с мыслями. — Моё «я» сейчас находится в таких глубинах, что я уже не понимаю, где я. В подсознании или вообще где-то за пределами того, что мы способны понять… И ты — чьё ты проявление? Моего подсознания? Но тогда какого хера ты зовёшь меня «Иля»? Я отринул ту часть своей жизни — зачем провоцируешь и выводишь из себя?.. Наги? Эта мерзкая сука всё же сумела пробиться и теперь морочит мне голову?.. Или что у меня сейчас, если я и так в голове?.. Аргх, блядство!       Голова — ну или то, что сейчас крепилось к шее моей нынешней оболочки, походящей на привычное тело — уже трещала и гудела от тщетных попыток осмыслить… хоть что-то. Я должен во всём разобраться. Я не имею право на сомнения даже касательно малейших нюансов — это вопрос жизни и смерти. Я не могу позволить себя запутать… но именно это я сейчас и чувствую! Я запутан! Сука!..       — Больно ты напряжённый, напарник. Думаю, нам необходимо сменить обстановку.       — Чё?..       Послышался звонкий щелчок пальцами. Веки в непреодолимом любопытстве разлепились, и по глазам тут же резануло сильное дуновение невесть откуда взявшегося ветра. А когда проступившие слёзы перестали быть помехой зрению, я застыл в оцепенении, боясь сделать даже кроткий вдох. От края, где находилась моя ступня, отвесная, практически гладкая, без углядываемых выступов стена простиралась на добрые сотни метров вниз — я едва ли мог внятно разглядеть бредущих по дорогам горожан, отсюда они походили на разноцветные, текучие по немудрёному лабиринту улиц точки. Впрочем, моим вниманием больше завладел раскинувшийся вид на город. Я помню его. Не раз мне доводилось любоваться именно этим пейзажем — чего не отнять у Хигадеру, так это неоднородность архитектуры. Да, стиль плюс-минус выдержан во всех кварталах, не считая, разумеется, самого богатого и самого бедного — там свои, уникальные атмосферы. Но цвета… Да, где-то преобладал коричнево-рыжеватый в сочетании с белым. А где-то природно-зеленистый с лазурно-голубым. То здание, на котором я очутился, находится на границе торгового и рабочего кварталов, так сказать, поближе к деньгам и пастве одновременно. Храм Ацуками. Только здесь я смог найти истинное умиротворение в период элитарной междоусобицы — ни кабак, ни даже постель не могли даровать и доли того чувства свободы. От забот. От тревог. И в особенности от всего этого грёбаного мира.       — А тут уютненько, — с блаженным озорством протянул возникший по правую руку Гейл, что, вдобавок, оперативно занял моё излюбленное место на козырьке выступающего из крыши чердачного окна. — Не особо удобно, правда, зато вид отличный.       — Истинная красота требует жертв, — ёмко подметил я и прилёг на выступ соседнего окна, отчего-то поддавшись праздному настроению псевдонапарника и напрочь позабыв о всех предосторожностях. Сложно объяснить, но у меня возникло ощущение, что будь происходящее очередной манипуляцией Наги — она прибегла бы к чему-то более… эмоциональному, что ли. А образ Гейла не вызывал ничего, кроме пренебрежительного фырка и закатывания глаз. — Так… что ты такое?       — Воображённый из чувства отчуждённости и одиночества друг? — усмехнулся под нос Гейл, выгибая спину в потягивании на манер нежащегося кота. — Олицетворение какой-то из сторон твоей расколотой личности? Божественное, чем чёрт не шутит, провидение?.. Ты задаёшь неправильный и даже бессмысленный вопрос, малыш.       — Да что ты?.. Хотя, если задуматься, я и себе-то уже не шибко доверяю, так что и впрямь — какая, на хер, разница, — сплюнул в пустоту я, пожимая плечами. Поудобнее подперев голову ладонями, вздохнул. — Ладно, и какой же, по-твоему, должен быть правильный вопрос?       — Для чего я здесь — это же очевидно.       — А одно из другого, блядь, как будто не вытекает? — Меня до того распёрло от язвы, что слова подкрепились ироничным рукоплесканием. — Если ты порождение очередных манипуляций Наги, то и гением быть не нужно, чтобы понять твои мотивы. Не беси меня, Гейл.       — Ты и сам превосходно себя накручиваешь, дружище.       Не знаю, что меня раздражало сильнее: самодовольная ухмылка или белоснежный ровный ряд зубов, проглядываемый за ней — не только красавчик, но ещё и чистюля, мать его. Что я там говорил по поводу «не вызывает бурных эмоций»? Я просто охренеть как просчитался — уже и позабыть успел, как он порой умеет играть на людских нервах. Этому палец в рот не клади — по плечо руку откусит. Проклятье, таким макаром я тут надолго не задержусь…       — Не нервничай ты так, — вдруг серьёзно, разве что с ощущением некоей снисходительности, заговорил он, развернувшись ко мне строгим, без тени веселья, лицом. — Хочешь верь, хочешь нет, я на твоей стороне.       — Что-то подобное мы уже проходили. С Наги. И вот к чему это привело.       — Возможно. Но разница в том, что мне от тебя ничего не нужно. Я не собираюсь подбивать тебя на те или иные действия.       — С чего бы это? В последнее время от меня всем только чего-то и нужно, а ты вдруг просто так заявился? От делать нехер, ага.       — Вот именно, что «от делать нехер». Я здесь из-за твоего бездействия. Ты запутался. Топчешься на месте, не зная, куда двигаться, чтоб если и не выиграть, то хотя бы сыграть в ничью.       — А ты, конечно же, пришёл мне помочь. — Мой уровень сарказма, казалось, вот-вот пробьёт метафорический потолок.       — Не то чтобы я сильно горел желанием… — развёл тот руками.       — Ну так уёбывай. Никто не держит.       — Ошибаешься. — Его твёрдый пронизывающий взгляд вмиг осушил мой чан с желчью. — Я часть тебя. Мы оба пленники в твоём этом… ментальном коконе. Кем бы я ни был, мне не покинуть это место, покуда ты не начнёшь думать над решением сложившейся проблемы вместо бесконечного нытья и жалоб на несправедливую судьбинушку. Как мелкая сучка, ей богу…       — Да пошёл ты! Как будто это так просто!..       Пускай язвить желание и отпало, но скопившегося гнева мне хватит на добрый десяток лет вперёд. И я по неосторожности позволил ему прорваться наружу…       — Спокойно, — поспешил осадить меня Гейл. — Ладно, забудь последнюю ремарку, просто держи себя в руках. Не нужно горячиться.       Но было уже поздно. Реальность вокруг слегка встряхнулась, а после зарябила, смазывая краски далёкого фона.       К счастью, хватило несколько глубоких вдохов и спешного очищения сознания, дабы всё возвратилось обратно в норму. Так старательно выстраиваемый мною барьер чуть было не дал трещину. И как ни прискорбно признавать — вина лежала скорей на мне, чем на Гейле. Если всё им так и задумывалось, то к чему было меня останавливать? Какая-то непонятная многоходовочка? Или же?..       — Так… — расслабленно выдохнул я. — И какие у меня есть варианты?       — Если я их озвучу, то ты справедливо воспримешь это попыткой влиять на твою гордую и независимую персону, — театрально развёл он руками.       И ведь не поспоришь.       — Но я осмелюсь всё же дать тебе небольшое напутствие, — не дождавшись моего ответа, продолжил этот незваный, начавший подбешивать своей проницательностью, чертила. — Сперва выдели для себя то единственное, самое важное, без чего не то что жизни — смерти рад не будешь.       — Что за идиотская поэтика? — нахмурился я…       Однако ж при этих словах в голове сразу всплыл конкретный, миниатюрный, изящно слаженный… и почему-то пробудивший во мне ядрёную помесь разных чувств образ одной ну очень знакомой персоны.       — Лю-ю-юбо-о-оф… — Сквозь ровную линию губ Гейла прорвался мимолётный глухой смешок. — Как тривиально.       — Заткнись.       — И всё? Ты даже не пустишься в долгие и убедительные отрицания? Неужто ты нашёл в себе силы признать очевидное? Мужаешь, приятель.       — Не в этом дело. — Я всерьёз задумался, постаравшись абстрагироваться от былых, не пойми с чего возникших… не знаю даже, комплексов? Принципов?.. Ай, один хрен. — Я и правда уже не представляю жизни, в которой не будет Сири. Но природа этой… зависимости или одержимости — она слишком непонятна, чтобы так легко навешивать на неё ярлык «любви». Да и какой любви? Мужчины к женщине? Старшего брата к младшей сестре?.. Или цепного пса к своей хозяйке? Я до сих пор не пойму, чего конкретно хочу. Я просто… желаю видеть её рядом. Вот и всё.       — Ну, как бы то ни было, она — ключ к твоей свободе. Осталось понять, к какому замку его применить.       — Вот уж сомневаюсь. Сири — это то, ради чего я хочу продолжать бороться даже сейчас, это так. Но я сомневаюсь, а должен ли бороться вовсе? Имею ли право? Может, бездействие — это и есть наилучший выход? Я успел обдумать множество аргументов за её смерть, начиная от быстрого и гарантированного избавления мира от нас с Наги и заканчивая туманным будущим самой девчонки в окружении всех этих богатых и привилегированных крыс, только и ждущих, как бы обглодать её тонкие хрупкие косточки. И на фоне этого множества выделяется всего один аргумент за её спасение…       — Твой собственный эгоизм. — Гейл услужливо закончил за меня неприятную часть, за что я отослал мысленную благодарность — сил моих нет уже говорить на эту тему. — Однако желать смерти лишь из-за сомнительных жизненных перспектив? Я бы ещё понял, надумай она стать депутатом Госдумы, СЖВ-активисткой или сисько-блогершой с Witcherry…       — Нашёл, блин, время для шуток. Да ещё и нагло сворованных из моего загашника, — осуждающе проворчал я, расплывшись, тем не менее, в потешной улыбке. — Узнаю старого засранца — хоть колом на голове чеши, всё с гуся вода. И признаться, в какой-то мере я даже завидую твоим непосредственности и умению плевать на всех и всё. Хотел бы я также с лёгкостью отбрасывать всякую мораль и просто творить, что вздумается.       — Какие препятствия, дружище? — пожал он плечами. — Хотеть сделать счастливым прежде всего себя, пускай даже за счёт других — так ли это плохо? Лучше ответь: что хорошего в самопожертвовании? Особенно если никто об этом даже не узнает? Ты уплатишь невообразимую цену ни за хвост собачий. Ты не станешь ни в чьих глазах героем. О тебе не сложат были и легенды. По тебе даже не всплакнут. В чём тогда смысл?       — Не знаю, — со вздохом прикрыл я глаза. На загривке и спине образовалось какое-то мёрзлое и слизкое ощущение, будто меня окатили ушатом застоялой болотной жижи. — Может, в возможности наконец как-то ответить за учинённое мною зло?       — Какая несусветная дичь. — В его голосе скользнуло неприкрытое отвращение. — Сам ведь как-то рьяно заливал о ложности «искупления кровью». Что, мол, грехи нужно искупать делами и всё такое. Что, уже переобулся?       — Чем только не начнёшь оправдываться, глядя со страхом в лицо смерти…       — О нет, малыш. Ты нередко ошибался, но здесь, как ни странно, угодил в десяточку. Вспомни, даже взять ваши религиозные поверья о чистилище с высшим судом над душой — как этот суд происходит, ну-ка?       — На одну чашу весов выкладывают греховные деяния, на другую — благочестивые. И что?       — А ты не думаешь, что, прежде чем являться на этот суд, следует увесить своё жизненное портфолио хорошими делами для надёжности? Не больно-то много их на твой счёт успело набежать.       — Меня больше волнует, как бы грехов сверх имеющегося не набежало, если я осмелюсь продолжить контру с Наги. Она так просто не отступит — уж слишком большой путь пройден. Нами обоими. И что-то мне подсказывает, она будет готова прибегнуть к чему угодно… вплоть до целого геноцида.       — Брось. Ты переоцениваешь потенциал дарованной тебе силы.       — Я её недооценил, Гейл, — надавил я на него нарочито грубым и повышенным, не терпящим возражений тоном. — И больше я такой ошибки не допущу. Ни за что. Закрыли эту тему. Не можешь предложить ничего лучше, тогда завали варежку и не отсвечивай, сделай одолжение.       Вопреки моим ожиданиям, Гейл как-то уж слишком легко отступил: лишь разочарованно цокнул языком, поёрзал на волнистом шифере, да и замер с обращённым к небу задумчивым взором, всем своим видом демонстрируя отсутствие желания что-либо говорить. Его будто и впрямь не заботил исход собственного существования. Хотя, казалось бы, обрётшая осмысленную форму часть подсознания могла бы и озаботиться продлением собственного существования, учитывая, что её хозяин вот-вот сгинет в небытие…       «Да о чём ты вообще? Если сам хозяин не больно-то этим озабочен, то какой может быть спрос с этой… болванки? Пародии на личность? Верно. На себя погляди сперва. Сложил тут рученьки, свесил головушку — и будто так и надо. Ты и правда надеешься, что всё само собой разгребётся без твоего участия, а, Ильюша? Уже забыл, зачем ты здесь, несчастный кусок дерьма? Ты, ёб твою мать, не на курорте! Какой прок от сокрытия мыслей, если ты, блядь, даже не начинал думать?! Опять полагаешься на великое русское "авось"? Привычно избегаешь ответственности, на что сам же недавно пенял? Ай-ай-ай, я не знаю, что делать — зароюсь в землю и буду выжидать непонятно чего. Тьфу. Ещё и мораль приплёл, засранец. Людей ему жалко, мля. Тебе?! Меркантильному и эгоистичному ублюдку?! Да ты хуже Гейла! Он хотя бы честен перед собой и окружающими! А ты? Строишь из себя овцу в волчьей шкуре… или волка в овечьей? Ты так и не определился, да? Вроде бы взрослый сформировавшийся дядя… но с душой маленького плаксивого ребёнка, жаждущего одобрения покойной мамочки. О да, я вижу тебя насквозь. Ты запомнил её как светоч любви и добра и думаешь, что твои тщетные потуги в праведника — но на деле лишь жалкая мимикрия, пустышка — помогут получить желанное единение с ней? Ты натурально одержим этим, приятель. Подумай только — что выступало триггером к тем редким позывам творить добро направо и налево? Каждый, сука, раз. Всегда один и тот же обрывистый мгновенный образ. Покачивающая головой мать с полнящимися разочарованием глазами. Ты мог этого не осознавать в полной мере, но я-то всё помню. В особенности те метаморфозы, когда незаметно, штрих за штрихом, лицо зрелой женщины в твоих иллюзиях начало перевоплощаться в более юное, гладкое, невинное. И волосы как-то посветлее стали, и радужка ощутимо позеленела, не находишь? О да. А ты думал, с чего так внезапно возникла нездоровая тяга к той белобрысой соплячке, что долгое время клеймилась тобой же «ребёнком»? Потому что вы схожи характерами? Ага, у кошки с собакой больше общего. Вас объединяет общий опыт горечи и утраты? Ну да, примерно как у хозяина погибшего питомца и прошедшего затяжную войну ветерана. Херня на постном хлебе, и ты это знаешь. У тебя "стоит" на эту мелкую сучку лишь по одной простой причине: ты видишь в ней замену матери, хочешь быть окутанным положенными тебе с детства любовью и ласкою, пускай даже характер оных будет извращён до неузнаваемости. Господь всемогущий, это даже можно истолковать так, будто ты хочешь выебать собственную мать. Любители кринжовых мемов о Фрейде определённо бы визжали в восторге. Твоё счастье, что он писал отнюдь не об этом. Но ты это и так знаешь, да, Ильюша? Ты ведь у нас толковый мозготрах, не так ли? Два с половиной курса университета — и ты возомнил себя знатоком человеческой природы. Хитрым манипулятором, способным… Как ты тогда сказал? А, точно — стать богом этого мира. Синдром одного японского паренька, не находишь? Но у того хотя бы имелась волшебная тетрадочка. А что есть у тебя? Сила, которую ты даже не способен обуздать? Ты не можешь контролировать самого себя, а позарился на целый мир. Амбициозненько, Ильюша, очень амбициозненько. Вот только ты никто. Ты был никем. И умрёшь никем, если опустишь руки. Ты плачешься, что перестал быть человеком. А ты был им? Человек, в его высшем понимании, а не только биологическом, это самодостаточная и самостоятельная ячейка общества. Разуй глаза — ты же чистейший ребёнок. И своим бездействием только расписываешься в собственной незрелости. Но ещё не поздно вырасти. Не поздно стать кем-то. Научиться ходить непросто, ты можешь упасть и пострадать. Но это необходимо сделать, если хочешь уверенно ступать в светлое будущее. Даже конченый выродок имеет своё место под солнцем. А ты ещё не самый ужасный из представителей рода людского. И определённо заслуживаешь гораздо большего, нежели быть поглощённым какой-то ебаной потусторонней сущностью. Очень вероятно, мы с тобой никогда не получим желанное прощение за совершённые ошибки. Но мы правда так в нём нуждаемся? Очнись, это всё обман. Весёлая сказочка для блаженных. Не нужно бороться за добро и справедливость, если тебе срать на них с высокой колокольни. Но это не значит, что тебе не за что бороться. А как же твоё собственное счастье? Ты правда полагаешь, что обретёшь его в смерти? Глупый ребёнок. Но ничего. Я протяну тебе взрослую и мужественную руку помощи. Тебе нужно лишь решиться взяться за неё. Зарядиться уверенностью и желанием. Обрести покой мы всегда успеем, приятель. А пока живы, нельзя просиживать жопу в стороне. Запомни: даже если после падения ты оказался по уши в говне — ничто не мешает тебе подняться и отряхнуться. Или не отряхиваться, а продолжить шествие прямо так. Никому нет дела до твоего внешнего вида, кроме тебя самого, можешь мне поверить. Посему соберись, свинья, и тянись к желанному корму, отбросив глупые оправдания!»       …А вот и он. Мой внутренний я, другая сторона собственной личности, — почему-то меня взяла глубокая убеждённость, что это не происки Наги. О нет, так безбожно опускать, при этом параллельно ещё и приободрять меня могу лишь я сам. И на фоне нейтрально державшегося Гейла — который, к слову, успел куда-то испариться, как и окружавший нас городской пейзаж, вместо коего ныне опять представала белая бездонная пустота, — к этому говнюку я даже захотел прислушаться, довериться ему. Не удивлюсь, если этот, другой я, уже успел набросать план действий. И я близился к порогу согласия на передачу ему пальмы первенства. Ведь он в чём-то прав — что я, в конце концов, потеряю в случае неудачи?       Всего-навсего свои никчёмные, незначительные и обезображенные разум и личность.

Интерлюдия

      Вместе с освежающим потоком встречного воздуха ухо зацепил далёкий и мелодичный, очень отдалённо походящий на пение неизвестной птицы свист. И уже готовившийся к преодолению очередного пролёта между домами паренёк со скрипом подошвы затормозил у самого уступа крыши и напряжённо вслушался в окружение. К наступлению ночи в городе становилось необычайно тихо — местная редкая фауна, состоящая преимущественно из паразитических особей, вроде крыс и воронов, не рисковала будить своих благодетелей в лице людей и зачастую вела себя скромно. Но даже если допустить мысль о потревоженных пернатых, грозно осыпающих непрошенного гостя проклятьями, этот характерный — полнящийся едва уловимыми, и всё же легко выводимыми опытным ухом закономерностями — звуковой ритм нёс в себе осмысленное краткое послание: сигнал о всеобщем сборе. При вынужденном разбитии группы соглядатаев на пары или вовсе на самостоятельные единицы, крайне важно иметь экстренное средство дальней связи. К сожалению, местный уровень развития ещё не дошёл до электромагнитных волн и устройств для их передачи и расшифровки, однако натренированные горловые связки адъютантов позволяли им поддерживать контакт на расстоянии вплоть до полумили. Разумеется, с учётом направления ветра и наличия преград на пути распространения звука. Почему чёрные плащи и отдавали предпочтение крышам, нежели привычным дорогам: и обзор сверху лучше, и слышимость куда как дальше.       Определить направление приходящего звука много времени не заняло, и адъютант поспешил на зов товарища. В сообщении не промелькнули детали о срочности прибытия и статусе окружения, и тем не менее вводная к выданному заданию побудила каждого из сформированной группы действовать настороженно, но крайне расторопно, как если бы производили захват целой криминальной организации. Несмотря на то, что их целью являлся всего один человек. Или же не совсем человек, если верить полученным сведениям. Юношу время от времени донимали несвойственные людям его "профессии" размышления, но, так как они мешали собранности и концентрации, столь важной при выслеживании и анализе окружения, приходилось их нещадно давить. Благо, молодого адъютанта обучили этим нехитрым методам в первую очередь.       — Надо же было выделить на такое задание самого медлительного, — "приветливо" встретил юношу равнодушный, но с явным оттенком насмешки голос кого-то из товарищей. — Мы уже были готовы выдвигаться без тебя… Эм, как, ты говорил, твоё имя? Ханс? Хэйс?..       — Хайз, — ответил вместо припозднившегося паренька другой. Тот, на чьи плечи легла ответственность за временно сформированный отряд, самый старший из присутствующих, а значит и наиболее опытный адъютант: Айрон. — Кто-то медлительный, а кто-то беспамятный — у всех свои слабые стороны, Коул. Лучше следи за своими и сосредоточься на задании.       Явившись, как оказалось, самым последним, даже с возвышенности парень не сразу заприметил всех пятерых, собравшихся полукругом внизу на перепаханном пустыре под прикрытием сваленного в кучи строительного мусора. Сбор предполагал в первую очередь тихое, безлюдное, но достаточно приметное место, дабы не пришлось тратить драгоценное время на лишние поиски. Особенно когда приходилось действовать под прикрытием в гражданских тряпках, прямо как сейчас. И паренёк, названный Хайзом, не без оснований расценил их текущее положение как нежелание кого-то из группы — а может и самого лидера, как знать — дожидаться абсолютно каждого: бо́льшая часть есть — и так управимся, можно приступать, наверняка полагали они. Никакого чувства товарищества и единения. Вот почему прецептории неохотно сотрудничали друг с другом, невольно скользнуло в мыслях Хайза. В период обучения, быть может, ощущение братства между всеми и крепнет, но как настаёт пора расходиться по разным районам — ты начинаешь воспринимать как семью лишь тех, кто непосредственно рядом в данный момент, с кем ты делишь пищу и кров, чью спину прикрываешь и кто в ответ прикрывает твою. Никого из нынешних "товарищей" он не знал. Вернее, он мог состоять с кем-то в одном учебном лагере, коих не мало скрыто в окрестных лесах Хигадеру. Когда-то давно, якумы эдак три назад. Да, срок небольшой, но память так скоротечна, когда ты живёшь преимущественно текущим юби, не оглядываясь на прошлое. И те, кого юноша мог знать тогда, ныне представали перед ним совершенно незнакомыми людьми.       — Прошу прощения за задержку, — не желая лишний раз конфликтовать, нехотя выдавил из себя Хайз, приседая на колено рядом с остальными, тем самым замыкая импровизированное кольцо. — Больше не повторится.       — Не важно, — примирительно качнул головой Айрон, единственный, пожалуй, в чьих глазах читалась исключительно холодная целенаправленность, а не скучающее нетерпение. — Итак, как я уже говорил, объект был замечен в данном районе… так, думаю, уже примерно одну большую колбу назад. Перемещался ускоренным ковыляющим шагом, периодически замирал, то ли вслушиваясь, то ли принюхиваясь, понять трудно — его движения головой были хаотичными и рваными…       — Мы будто не человека ловим, а жуткую чащобную тварь, — прокомментировал услышанное Коул весьма нахальным тоном, с ухмылкой проведя языком по верхнему ряду зубов. — Трапперами нам ещё не доводилось подрабатывать, а, братцы?       — Тишина, — смерил давящим взглядом неугомонного товарища Айрон, не забыв также бегло оценить остальных на предмет неуместного веселья. Хайз понимал, что последняя эроба для всех них пролетела скучно от бездействия в четырёх стенах поместья, пускай и комфортабельного. Но разделить энтузиазм братьев не мог. Не после всего услышанного перед выходом в город. И лидер, исходя из его задумчивого вида, придерживался той же позиции. — Что объект из себя ни представлял бы, сейчас важно одно: госпожа, которой мы обязаны безопасным кровом и чья жизнь была вверена нам, пребывает в тяжёлом состоянии. Лежит вина за то на объекте или нет, но он сбежал до выяснения обстоятельств, и нам нужно во что бы то ни стало вернуть подозреваемого в укрытие, то бишь поместье Ванбергов. Это всё, о чём нам следует думать.       Выждав с дюжину сердечных стуков, а затем удовлетворённо кивнув отсутствию возражений, он указал пальцем на ближайшее уцелевшее, но успевшее страшно обветшать двухэтажное кирпичное здание:       — Я вёл объект вплоть до этого цеха, куда он со взломом проник через парадный вход… так, почти уже одну среднюю колбу назад, и дальнейшая его активность неизвестна. Итак, план следующий. Нас всего шестеро, потому рассредоточимся вдоль периметра попарно, возьмём объект в кольцо и отрежем все пути к отступлению. Броди и Эрвин, на вас парадный вход, будете в роли приманки. Микки и Коул — чёрный ход, встретите объект, если тот попытается ретироваться. Я и Хайз — второй этаж, подберёмся сверху и застанем его врасплох, если завяжется бой. Максимальные скорость и скрытность, не дайте ему учуять вас раньше, чем вы обнаружите его. При столкновении сразу же подать звуковой сигнал остальным, так как очень важно взять объект живым и, по возможности, без новых травм. Посему не рискуйте и ожидайте подмоги, контролируя его ложными выпадами и взмахами, тем самым вынуждая держать оборону на месте. Вопросы?       Адъютанты молчали. Айрон в последний раз кивнул, скомандовал «выдвигаемся» — и все единовременно помчались к зданию. Каждая пара старалась двигаться вприсядку и короткими перебежками от одной мусорной кучи к другой под покровом теней, как их и учили: для минимизации рисков преждевременного обнаружения при скрытном проникновении на недружественную территорию.       Не прошло и одной маленькой колбы, как шестеро фигур россыпью прилипли к стене и замерли, прислушиваясь к происходящему по ту сторону забитых досками окон. Хайз был, пожалуй, самым медлительным и неуклюжим из присутствующих, однако с лихвой компенсировал это отменными зрением и слухом. И как в ушах перестали резонировать оглушающие звуки опустевших лёгких и разгорячённого сердца, ему удалось выцепить из окружения и другие, посторонние: неразборчивые, ввиду стекольной преграды, но легко узнаваемые, весьма характерные. Человеческая речь. И не одна — там беседовали, как минимум, двое. Задача усложнялась прямо на глазах. Ещё враг? Или случайный союзник?       Долго раздумывать не было времени, это понимал и Айрон: лидер вскоре поднял раскрытую ладонь, призывая товарищей к вниманию, и беглыми жестами пальцев раздал командам указания выдвигаться на позиции. Отдельно задержался на подкравшемся к нему Хайзе, кратко обозначив порядок действий на языке жестов: «подняться по внешней лестнице, взломать замок входа на второй этаж, проскочить в основное цеховое помещение и затаиться наверху, ожидая сигнала». Хайз неумело изобразил знак «принято» — он хорошо воспринимал этот язык визуально, от других, но собственная мышечная память порой давала осечки, — и на миг задумался, не проще ли было оговорить это устно ещё на этапе планирования? Однако сам же и ответил на свой вопрос: вероятно, всему виной банальное отсутствие командирского опыта и слабо развитое умение продумывать каждую мелочь наперёд — это больше удел прецепторов, а не рядовых исполнителей. В любом случае импровизацию на местах никто не отменял, так что…       Адъютантам пришлось отказаться от своей привычной, и что важнее, удобной и надёжной формы, чего не скажешь о поясе с подсумками и скрытым клинком — без него бывшие чёрные плащи чувствовали себя буквально нагими, и даже больше — калеками. Что бы они сейчас делали с запертой дверью, не имея при себе даже банального набора отмычек, возможно только гадать. Разве что уповать на высшие силы, но прагматичному Хайзу это казалось сродни профессиональному самоубийству.       Замок пораженчески щёлкнул, и дверь плавно, во избежание случайного скрипа, отъехала внутрь. Коробчатое помещение с открытыми ящиками, сваленными в кучу пустыми мешками и голыми стеллажами, никакой другой мебели не проглядывалось — какая-то кладовая для хранения сырья или ручного инструментария. Глядя одним глазом под ноги, а другим на угол сворачивающего в сторону коридора, пара адъютантов цепью пробиралась вперёд, мягко ступая на пыльные, местами проседающие половицы. Один малейший скрип или треск — и оба тотчас столбенели, прерывая дыхание и медленно перенося вес тела на другую, уже смещающуюся в сторону ногу. Вынужденные петляющие манёвры заняли некоторое время, но ребята успешно преодолели коридор и выжидающе залегли в тени у лестничного спуска, как завидели издали несколько стоящих друг напротив друга смутных силуэтов, что возможно было различить лишь благодаря редким синевато-серебристым лучам просачивающегося сквозь щели окон и приоткрытого входа лунного света.       Зоркие глаза Хайза быстро приспособились к темноте, отчего, помимо рельефа фигур, стало возможным разглядеть и общие черты одежд, поз, лиц. Самая ближайшая из них, стоящая спиной к наблюдателям — девушка, чьё рабочее платье ничем примечательным не выделялось, разве что подол подозрительно колыхался, будто подхваченный невозможным в этих стенах ветром. В любом случае угрозы она не внушала и адъютант перебросил внимание на её оппонента. Почему он подумал о второй фигуре именно в таком ключе, понять несложно: тот парень — широта плеч и фигуры указывала на более мужское строение тела — одной своей сутулостью с кривоватыми, свободно висящими руками и полусогнутыми ногами источал настороженность и готовность как принять возможную атаку, так и самому нанести удар, а поморщенное в зверином оскале и склонённое чуть набок лицо с двумя — нет, ему не привиделось, в неверии он даже поморгал — яркими, будто чистейшее пламя, ало-рыжими бликами на радужках округлённых глаз бесстыдно обнажало рвущуюся наружу тёмную, первобытную агрессию.       Но как бы ни ужасал представший облик искомого объекта, от внимания Хайза не ускользнули и двое других. И если один схоронился за ящиками под покровом мглы, что его присутствие залёгшим наверху адъютантам выдавало только слабое волнение средь чёрных пятен, предположительно, от перемещения ползком, то второго разглядеть оказалось намного проще: бездвижное тело лежало прямо у ног выслеживаемого беглеца, что вдавливал пока ещё живого мужчину в пол, исходя из ритмичных колебаний возложенной на грудь ступни. Лицо поверженного под распушившимся мочалом волос различить не довелось, но кожаные чёрные гамбезон с боковыми застёжками и штаны простора для догадок не оставляли.       «Брат», — тут же поспешил доложить Хайз на языке жестов, не забыв также указать пальцем на лежащего.       «Вижу», — лаконичными движениями изобразил Айрон…       И вновь замер, задумчиво разглядывая обстановку в цехе. Хайз мог понять отсутствие озабоченности на лице напарника, и всё же ожидал какой-то… более явной реакции.       О чём и поспешил сообщить, старательно припоминая верные сгибы пальцев:       «Нужно действовать. Его могут убить».       «Рано. Мы вступим, когда первая группа стянет внимание объекта на себя».       «Где они? — справедливо, как ему казалось, заметил Хайз, то и дело оглядываясь на неровные, залитые голубым зазоры приотворённого парадного входа, за которым по-прежнему не наблюдалось и грана активности. — Почему медлят?»       «Выжидают благоприятный момент для атаки».       «И решили повесить роль приманки на гражданских с безоружным братом?»       Если бы жесты могли передавать тон, то сказанное непременно прозвучало бы с отвращением и язвою. И Айрон проницательно уловил настроение товарища, наградив предосудительным сощуренным взором, однако "сказать" что-либо в ответ не спешил. Не мог или не хотел — для сохранившего некоторые общечеловеческие идеалы Хайза не было никакой разницы. Он допускал мысль о необходимой жестокости в отношении преступников, но вот так запросто подставлять под удар невиновных, да к тому же очевидно слабых и неспособных постоять за себя людей…       Хайз уже был готов решиться на преждевременный рывок с надеждой успеть схватить беглеца самостоятельно, но Айрон неожиданно болезненно вцепился пальцами ему в загривок и прижал подбородком к прохладной половице, словно предрекая возможный исход столь экспрессивного, хоть и безмолвного "разговора", а затем свободной рукой изобразил один спешный, но доходчивый жест: «терпение». О сопротивлении не могло быть и речи — это приведёт к неизбежному шуму, а значит и к провалу всей операции. Выбора не было: Хайз смиренно приподнял обе ладони, демонстрируя неохотные покорность и согласие с напарником — тот любезно ослабил хватку на шее, а после, окончательно убедившись в его беспрекословном подчинении, убрал руку и возвратил утраченное внимание на собравшихся внизу.       Весьма кстати: ситуация успела поменяться в корне. Во власти беглеца уже пребывали двое — один так и продолжал немощно лежать под натиском его пяты, когда как второй, по всей видимости и кравшийся под прикрытием ящиков и столов, ныне трепыхался в его цепкой хватке выкинутой в сторону руки. Которая должна быть сломана в кисти, припомнил ранний инструктаж Хайз, и от этой мысли ему сделалось дурно. Если этой твари в людском обличии не страшны переломы, то на что ещё это может оказаться способно? Одно предположение представало кошмарнее другого. И почему-то он припомнил старую легенду об одержимых: людях, чьими телами завладевали тёмные, бездновские отродья, и коими после двигало лишь желание распространять… болезнь? Или проклятье? Он не бы уверен точно — сказания разнились в зависимости от рассказчика. В любом случае всеми это воспринималось не более чем детской сказкой, переросшей в дворовую забаву. И которая ныне, внезапно, грозилась стать явью.       Но от бремени глубоких измышлений Хайза избавила вдруг двинувшаяся в сторону "одержимого" девушка с возникшим невесть откуда котелком, удерживаемым вытянутыми трясущимися руками. Ему оставалось только гадать о содержимом посуды, но человекоподобная тварь с интересом обратила горящий взор на, без преувеличения, божественное подношение — почему-то именно эта ассоциация всплыла в голове предвкушающего недоброе адъютанта. Тварь поводила над котелком носом и что-то прошептала с подозрительно сощурившимися глазами. Девушка отреагировала мимолётной дрожью всего тела, уже не одних рук, и что-то понуро пролепетала в ответ. Речи обоих до слуха адъютанта не доходили, как он ни вслушивался.       И вскоре необходимость в том отпала вовсе, когда в проёме парадного входа наконец замаячила чья-то тень: Броди и Эрвин — никого другого там и быть не могло, — кто-то из них обозначил страхующим сверху товарищам свои присутствие и готовность к осуществлению плана. Причиной тому выступило отвлечение объекта на предложенное, по всей видимости, лакомство — одна рука так и держала не прекращавшего тщетную борьбу паренька, когда вторая поднесла выхваченный у девушки котелок ко рту и принялась жадно вливать пойло в издававший доселе околоболезненные утробные звуки желудок.       — Пора, — уже не остерегаясь быть услышанным, шепнул Айрон и первым поднялся на колени для рывка, едва завидев выскочивших — или вернее будет сказать выплывших, подобно теням, тихими и скользящими движениями — из-за углов адъютантов.       «…Э?»       Засеменивший следом за напарником Хайз, когда с облегчением и негодованием одновременно бросил взгляд на неретивых, как он думал, Броди и Эрвина, сразу приметил в их руках кинжалы с подвязанными к рукоятям плетёными нитями. У адъютантов при себе всегда имелся моток тонкой, но способной выдержать немалый вес верёвки на случаи быстрой эвакуации с верхних этажей или связывания особо строптивых, но необходимых живыми, преступников. И догадаться, каким образом выступившие в авангарде братья собрались воспользоваться изготовленной конструкцией, много ума не потребовало.       «Так вот почему они так тянули время, — Хайз мысленно пристыдил себя за прошлые нелестные думы в отношении этих двоих. — Довольно-таки умно».       Объект успел почуять угрозу прежде, чем адъютанты подошли достаточно близко, но понять это Хайз сумел лишь по лёгкому отклонению его головы и взгляда в сторону подкрадывавшихся, когда как остальное тело даже не дёрнулось: рука только чуть выше запрокинула ёмкость, а горло спешнее поглощало жидкость — беглец по какой-то причине не пожелал расстаться с пищей даже в момент наибольшей опасности. Что это: необходимый риск или же непоколебимая уверенность в абсолютном превосходстве? Плевать, подумал Хайз, так или иначе — выродок сам облегчил нам задачу.       Ловко брошенные кинжалы опутали обе руки, и натянутые до предела нити, впиваясь и прорезая кожу, вынудили человекоподобную тварь пошатнуться и выпустить из хвата как душимого паренька, так и котелок. Пребывавшая доселе в ступоре, но отрезвлённая звоном упавшей, и как оказалось опустевшей, посуды девушка не задумываясь подбежала к бессознательному мужчине, и вместе с откашливающимся пареньком они натужно поволокли того прочь, подальше от возможной бучи.       — Прижмём его, — бросил через плечо бегущий вдоль узенькой площадки Айрон и, оказавшись аккурат над захваченным, перемахнул через перила, устремляясь ногами вниз.       Хайз без возражений последовал примеру напарника. Первый свалился прямо на плечи беглеца — второй, с некоторым опозданием, приземлился чуть поодаль с перекатом. И спустя мгновения оба сидели верхом на поваленном лицом вниз и обездвиженном беглеце: Айрон упёрся коленом тому в шею, Хайз оседлал и зажал ноги, а Броди и Эрвин, разделившись, крепко держали вытянутые в стороны, уже хрустевшие от натяжения нитей руки.       «Это… это оказалось проще, чем ожидалось», — охотно возрадовался про себя Хайз, тем не менее не спеша ослаблять бдительность.       В основном из-за того, что их цель как-то уж слишком быстро смирилась с участью, не предприняв ни малейшего усилия на высвобождение из пут. Мышцы ног даже ни разу не напряглись, насколько Хайз смог почувствовать стиснутыми вокруг них пальцами через плотные штанины. А подняв взор на верхнюю часть тела, он чуть не вздрогнул, когда обнаружил устремлённый на него выпученный, натурально налившийся кровью и необъяснимым блеском, будто безвкусная стеклянная бусина, глаз — иначе он это описать попросту не мог. И вблизи он казался ещё более невероятным, чем издали. У Хайза даже возник необузданный порыв отскочить и побежать прочь, уносясь как можно дальше и никогда не оборачиваться. К счастью, всего на какой-то ничтожный миг. Его самообладание не обрушилось, вынес он вердикт после краткого прислушивания внутрь себя.       — Я понятия не имею, магия это какая или просто безумие… — подавшись головой вперёд, Айрон заговорил нарочито тихим и размеренным тоном: то ли не желая быть услышанным кем-то посторонним, то ли чтобы скрыть возможное волнение в голосе, каковое, вероятно, нахлынуло на него от лицезрения истинной сущности этого воочию. Как это произошло с Хайзом, и уж тот осуждать его точно не посмел бы. — Но у нашей старшей сестры остались к тебе некоторые вопросы, и мы доставим тебя к ней. Во что бы то ни стало, ты слышишь меня? Только дай нам повод — и ты уже ничего не сможешь сделать, если в твоём теле не останется ни единой уцелевшей косточки. Не переоценивай возможности человеческого тела, парень, и дай нам без лишних хлопот сопроводить тебя обратно в поместье.       Беглец сместил зрачок в сторону Айрона. Они молча обменивались взглядами, а затем схваченный, на удивление, прикрыл глаза и опустил голову. И только тогда Хайз окончательно успокоился, расценив сей незамысловатый жест как согласие на капитуляцию. Айрон воспринял поведение захваченного схожим образом и кратко дал распоряжение связать тому ноги, а сам занялся руками.       Но оба единовременно замерли, заслышав под собой мерзкий горловой гогот, сопровождённый вибрацией всего тела.       — Вы, ничтожные жалкие бактерии, и правда настолько глупы? — замогильным старческим гонором прохрипело это, расплывшись в довольной, во все зубы, улыбке. — Вашего плоского умишки не достало для охвата картины целиком? Не вы охотники на этих тучных угодьях…       Успевшие побелеть — и по всем ожиданиям должные онеметь от перекрытого кровотока, — тем не менее подвижные пальцы беглеца крепко впились в нити, невзирая на их режущую тонкость, а затем с силой рванули путы на себя, заставив Броди и Эрвина на противоположных концах буквально оторваться от земли и полететь наземь. И неуловимым простому глазу движением тот умудрился извернуться, оказавшись лёжа на спине, а взметнувшиеся в воздух нити ловко затянулись вокруг шеи быстро начавшего задыхаться Айрона: теперь они оба являлись узниками друг друга, и всё зависело от того, кто успеет нанести решающий удар первым.       И вожделенно облизав пересохшие губы, страшный монстр в человеческой личине громогласно, с безумным азартом, прорычал:       — Это я здесь охотник! И лакомая добыча сама любезно пожаловала в мои сети!

Конец интерлюдии

      — Так, — я не могла перестать оглядываться по сторонам, — что это за место?       — Спроси чего попроще, принцесса, — озорно усмехнулся идущий передо мной вприпрыжку, да в добавок с неуместно-лучезарным лицом Кирби. — Мы все здесь, считая тебя, одного поля ягодки.       Немыслимо радостное настроение. И это в тот момент, когда я так озабочена происходящим, уже имея за плечами схожий пограничный, как однажды выразилась Минори, опыт. Что, правда, оказалось не более чем дурманным сном, но тогда я и не получала смертельную рану, подарившую мне незабываемую четвертину — а то и больше, только боги теперь ведают наверняка — часа нестерпимых и выворачивающих как душу, так и разум наизнанку мук. Ох, воистину, прирождённых болванов даже смерть не исправит.       Но отчего-то во мне вспыхнуло отнюдь не справедливое в таких случаях желание ударить его чем потяжелее. Совсем наоборот — мне с первых мгновений встречи хотелось крепко обнять этого идиота и не выпускать до скончания бытия, наслаждаясь как теплом, так и запахом дорогого моему сердцу человека. И что же меня останавливает, пускай даже от несвойственного моей… кхм, скромной, да, персоне поступка? Ведь для мёртвых всякие страх и стыд являются не более чем пустым звуком. Значит, я могу делать абсолютно всё, что мне заблагорассудится, не будучи стеснённая ни материальными, ни репутационными рисками, выражаясь этим мерзким деловым языком.       Но всё это справедливо, если я безоговорочно и бесповоротно мертва. Касательно чего сомнения не до конца угасли — собственный разум, как выяснилось, способен вводить в заблуждение не хуже моих врагов и псевдо-союзников. Мои наивность и однобокое мироощущение бескомпромиссно отняты вместе со светлой и беззаботной юностью.       — Наш ротозей хотел сказать, — влез в ход моих измышлений Хорхе, строго поглядывая на ветреного приятеля, — что мы сами до сих пор ломаем головы, где мы и для чего мы.       — Как? — вытянулась я в лице. — Вы разве не встречались с Тамоно? Или Марико?.. Никто из высших богов с вами не заговаривал?       — Хм? А должны были?       — Так ведь… — Я замешкалась, произносить ли это вслух, учитывая присутствие хоть и простодушных, но всё ещё совсем незрелых близняшек, по уму кажущихся даже младше Саи. Но требовалось внести ясность, потому я собралась с духом и проглотила возникший в горле едкий ком. — Ведь после смерти должен явиться Сборщик Душ — Тамоно или Марико, в зависимости от праведности или порочности жизненного пути — и забрать душу в свою обитель, если та смирилась со своей участью. А если не смирилась, то… как же там?..       — Великий Суд в обители самого Канто, — не оборачиваясь, и будто бы нехотя, подсказал мне Кирби, успевший заметно сбавить как в энергичности походки, так и в скорости, позволяя нам себя нагнать. — Папашка каждую ночь меня подобными сказочками укладывал спать. Надо же, сколько якум минуло, а до сих пор какие-то из них помню…       — Сказочками… — в замешательстве, глупо повторила я шёпотом.       — А ты точно уверена, что мы все умерли? — вмиг отрезвил меня прямым и понятным вопросом Хорхе.       Решив пока оставить пространное высказывание Кирби в стороне, я кратко, стараясь говорить тише из опасения быть услышанной вырвавшимися вперёд девочками, рассказала обоим всё, что помнила из увиденного в тот злополучный юби: о налёте неизвестных убийц на моё родовое поместье, о разорении неизвестными разбойниками деревни… и о найденном бездыханном теле на пороге знакового для меня бревенчатого дома. В общем-то, это всё, что я сумела запомнить из тех событий, а Иллиан, даже при настойчивых расспросах, не горел желанием делиться остальными подробностями, ограничившись как-то раз одной короткой и главной мыслью: «в живых скорей всего никого не осталось, не тешь себя лишними надеждами».       — Значит, — осторожно возобновила я речь, когда возникшее между нами тремя и без того тяжёлое молчание стало окончательно невыносимым, — вы ничего не помните о… ну… о том юби?..       Наперво взгляд приковался к мерно шагавшему по левое плечо Кирби, но тот с отрешённым видом разглядывал проплывающие мимо облака и будто напрочь позабыл о моём присутствии. Так и не дождавшись от него хоть какой-то реакции, пришлось вновь обращаться к Хорхе.       — Ну, как сказать… — тот страшно нахмурился, будто бы в отвращении, и потёр острый подбородок: меня не перестаёт ставить в ступор эта его манера обдумывать что-либо сложнее планов на день. — Лана с Лэйн, когда мы поднимали схожий вопрос, вообще ничего толком не помнят, если не считать обыденного пробуждения вместе с завтраком. А вот с наступления дня, говорят, всё как в тумане.       — А вы?       — Не знаю. То есть, я не совсем уверен. Помню, как покормил животину. Как поцапался с отцом из-за очередной чепухи. Как помогал одной симпатичной соседке выхаживать её корову, и она после пригласила меня на кружечку можжевельниковой настойки…       — П-пожалуйста, давай ближе к сути. — Я сразу определила, куда грозится "подуть ветер", и такие подробности он вполне может оставить при себе. — Что ты помнишь из последнего?       — Чернота. — В его полураскрытых глазах отпечаталось нечто, очень близкое к страху или глубокому переживанию, и я больно пожалела о своей нетерпеливости: к такому, наверное, непросто перейти вот так, с ходу. — Но, знаешь, не совсем та, что обычно наступает со сном, нет. Эти ощущения можно сравнить с утоплением в застоялом сгущённом болоте по самую макушку. Только у тебя не отбирают возможность дышать — лишь двигаться и говорить. И ещё боль. Сильная. Не просто по всему телу… Ты весь целиком будто состоишь из одной только боли, без начала и конца. Бездна, это было очень странно, чуждо… и до мурашек пугающе.       Моих сил хватило только на безмолвный понимающий кивок. Хорхе поразительно близко описал то, что я сама недавно успела прочувствовать. И даже ещё раньше, как услужливо подсказали всплывшие воспоминания о бурных событиях из начала Имаки. Опыт пребывания в пограничном состоянии, когда твоя душа готовится пересечь черту жизни и смерти. Вот только насколько это можно счесть весомым доказательством?..       И я в какой-то момент задумалась, а нужны ли мне эти доказательства вовсе? Зачем мне разбираться, если я уже выбрала бездействие? Я ведь сдалась, так? Стало быть, ничего не изменится от осознания, перешла я на ту сторону безвозвратно или ещё пребываю на пограничье — конечный исход будет один. Не более чем вопрос времени.       Но моя треклятая любознательность даже при такой однозначной позиции была неумолима, и кое-что мне до сих пор казалось отчего-то важным, на что-то принципиально влияющим.       — Раз никто из богов с вами не говорил, то что вы здесь делаете?       — Живём, — первым ответил нежданно оживившийся и, наконец, сподобившийся посмотреть на меня, да ещё с привычной сияющей ухмылкой, Кирби.       Его подозрительно скачущее настроение не могло не вызывать беспокойство, но радость от лицезрения вновь довольного жизнью — или существованием… в каком бы то ни было виде, не уверена, как это назвать — возлюбленного легко затмила все негативные мысли.       — Я поняла, но как именно? — Оба воззрились на меня с непониманием. — Этот мир не походит на глубинную бездну Тамоно. И для обильных кущ Марико здесь всё как-то… приземлённо?..       И это мягко выражаясь: мы шли по ничем не примечательной тропинке, тянущейся вдоль самого обычного хвойно-елового подлеска на одной стороне и, кажущего бескрайним, красочно расцветшего, но каких много на просторах Лендейля, луга на другой.       — Не чувствуется ни сурового наказания, ни, тем более, солидного поощрения за прижизненные деяния. Нас будто… поместили куда-то скопом, просто чтобы не мешались с живыми.       — Разочарована? — протянул скорей издевательским, нежели заботливым тоном Кирби, сцепив бездельно вскинутые руки на затылке.       — Озадачена, — со всей серьёзностью, несмотря на явную дурашливость вопроса, поправила я. — Я слышала, что божественный план людским умом не понять, но это… — Не договорив, я лишь обречённо вздохнула. — Сдаюсь. Происходящее определённо выше моих сил.       — Ну и правильно. К чему долгие сложные объяснения, когда проще один раз всё увидеть самой?       Остановившись и бегло оглядевшись, Кирби пронзительным свистом позвал успевших уменьшиться, ушедших далеко вперёд девочек.       На немой вопросительный взгляд Хорхе — как и на мой в том числе — он хитро осклабился:       — Незачем спешить возвращаться к остальным. Сделаем небольшой крюк.       Хорхе устало прикрыл глаза, однако не выказал возражений и подытожил своё отношение смиренным пожиманием плеч: делай, мол, как знаешь. Подбежавшие вскоре близняшки, услышав продублированное предложение, также поддержали Кирби согласными кивками. А что я? Мне оставалось только последовать за остальными, не имея других предпочтений или просто мыслей, куда мне, собственно, ещё здесь деваться. Взволнованность будущим в таком месте умирала в первую очередь…       Что-то я излишне иронизирую над этой темой. Дурной пример заразителен.       При сходе с широкой песочно-грунтовой дороги на узенькую лиственную тропку я морально приготовилась к неизбежной борьбе с оплетающими ноги древесными корнями, с цепляющими одежду колючками кустарника или, самое поганое из всех, с норовящими ткнуть в глаз низко простирающими ветвями. Но поглотивший нашу компанию лес расступился быстрее, чем глаза успели привыкнуть к царившему из-за высоких пышных крон полумраку. И выбравшись на открытое пространство, я с душевным трепетом затаила дыхание.       — Это местечко охотно может потягаться с обителью Марико, не правда ли, принцесса?       Пропустившая шуточное замечание Кирби мимо ушей, я не могла оторвать взгляд от переливающейся множеством красок радуги, раскинувшейся над громко льющимся с невысокого, в пару этажей, пригорка водопадом. Он впадал в кристально чистое озерцо — даже на удалении превосходно проглядывалось водорослевое дно, — а за обильным вертикальным потоком углядывались очертания краёв пещеры, что, впрочем, не вызывала опасение, а скорей пробуждала авантюристский азарт. Песчаный берег озера равномерно выходил из воды, постепенно переходя в землю с коротко растущей и словно ухоженной человеческими руками травой, среди которой тут и там попадались диковинные, но до безумия живописные цветы и изобилующие ягодные стебельки. Тотчас возникло чувство, что здесь возможно прожить всю оставшуюся жизнь и даже без крыши над головой: мягкая на ощупь зелень — не удержавшись, я опустилась на корточки и зарылась в неё пальцами — представала лучшей из возможных кроватей, а согревающие, но чудесным образом не слепящие глаз лучики несменного солнца лишали необходимости в утеплённых четырёх стенах жилища. Весьма странные ощущения… но до безумия яркие, не оставляющие после себя ничего, кроме счастья и блаженства.       — Всё это…       — Только малая часть этого мира, — мягко перебил меня также успевший посветлеть лицом Хорхе. — Это место предстаёт лучшей из возможных фантазий, и вместе с тем оно такое… родное, привычное. Мы и не сразу-то смекнули, что очнулись где-то не пойми где, а не дома.       — Говори за себя, дружище, — горделиво выпятил грудь Кирби. — Я с одного взгляда уловил все чудаковатости сего местечка.       — Да-да, как скажешь. — Рука Хорхе в пренебрежительном жесте сымитировала крякающий утиный клюв. — Эй! — За что быстро отхватила возмездный шлепок.       — Не знаю, чего я сейчас желаю больше, — отвлечённо пробормотала я, наслаждаясь лаской оплетающих ладонь травинок, — полежать на солнце или искупаться под водопадом. Всё вокруг… невероятное.       — Время в этом мире течёт так, как мы сами этого захотим. Так что любой каприз моей госпожи будет непременно исполнен. Стоит только пожелать.       Успевший присесть рядом Кирби, невзирая на потешно-официальную и вполне смелую речь, с ощутимой осторожностью накрыл мою ладонь своей и нежно погладил кожу кончиками пальцев. В груди всё сжалось, и на мгновенье я позабыла, как должно дышать. Голова налилась дурманящим жаром, путая мысли и сковывая язык. Моих сил хватало только на то, чтобы завороженно разглядывать приблизившиеся ко мне, полнящиеся заботой и любовью, прекрасного орехового оттенка глаза. Как давно мы друг к другу не прикасались? Почти позабытое чувство. Которое обрушилось на мой разум подобно шумящему рядом водопаду, под чьими струями мне тотчас захотелось оказаться, дабы остудиться и перевести дух. Ведь я вот-вот была готова поддаться одному постыдному, томившемуся с самого прибытия сюда, желанию: склонить голову вперёд, прикрыть глаза, разомкнуть губы…       — Так… — Приглушенный кулачком кашель вывел нас обоих из оцепенения — Кирби в неловкости отвёл взгляд, а я волнительно одёрнула руку, пряча её под складкой одёжной ткани. Мы совсем позабыли о Хорхе. Что всё это время стоял поблизости, а теперь, по обыденности, обнажил свою брюзжащую натуру. — Если вам страсть как не терпится побыть наедине, можно было просто об этом сказать.       — Н-нет, ничего такого, правда… — я зачем-то начала оправдываться, активно махая руками. — Это не то… вернее, не совсем то…       — Неужели?       Хорхе с издёвкой посмотрел на притихшего Кирби, отчего-то больше заинтересовавшись мнением "лучшего" друга, напрочь игнорируя меня. Тот не пожелал комментировать произошедшее, ответив ему лишь беспристрастным взором снизу-вверх.       — Ох, ну и морока… — в конце концов обронил Хорхе и, развернувшись на месте, громко прокричал. — Эй, детвора, подь сюды! Заканчивайте играться, нам пора!       — Что? — я опешило развернулась к нему. — Куда? Почему?..       — Пройдёмся с девчонками по лесу, грибов-ягод пособираем, — успокаивающе улыбнулся Хорхе. — Я не дурак и всё понимаю. Мы будем только мешаться.       — Но я… — В отличии от приветливого и несерьёзного лица Кирби, на его, извечно хмуром, даже лёгкая улыбка смотрелась откровенно натянуто, если не сказать криво. И она скорей, напротив, усиливала моё беспокойство. — Я по всем вам одинаково сильно скучала. Мне столько всего хочется вам рассказать, поделиться, наверстать упущенное время. Как вы можете просто взять и уйти, когда мы только воссоединились?       — Не говори так, будто мы собираемся сгинуть, — усмехнулся он под нос. — И уж чего-чего, а времени у нас теперь с избытком. Ещё успеем наговориться, Сири. Я же вижу, как вы двое глаз друг с друга не сводите…       Мы с Кирби единовременно переглянулись. Отобразившееся на его лице смущение в виде порозовевших щёк и мечущегося в растерянности взгляда ныне наверняка являлось абсолютной копией моего. А по часто вздымающейся груди я вынесла предположение о беспокойном, разогревающем кровь и лёгкие сердцебиении, каковое не оставляет и меня. И в таком состоянии оставлять нас наедине… Насколько это разумно? А что отныне является разумным и неразумным? Сплошные вопросы.       — Кирби отведёт тебя домой, как закончите ворковать. Здесь нет ни хищников, ни разбойников, так что переживать не о чем, — в заключение проговорил Хорхе и, цыкнув сквозь зубы, молча направился в сторону непринуждённо бегающих за бабочками близняшек: те так увлеклись, что, по всей видимости, не обратили на окрик ни малейшего внимания.       — Вот засранец, — только и буркнул Кирби вслед удаляющемуся приятелю. На что я случайно издала тихий смешок и тут же была награждена вопросительно приподнятой бровью. — Что смешного?       — Может и засранец, но умения проявить такт в ответственный момент ему не занимать. И одному остолопу не помешало бы у него поучиться, поминая все те глупые выходки даже при заведении серьёзной беседы.       — А ты, погляжу, и после смерти не утратила привычку колоть меня в самое сердце. Тебе также не помешает пересмотреть некоторые повадки, принцесса.       Неожиданно громкий и глуповатый смех прокатился по прилесью, унося с собой последние остатки напряжения, что ещё хранили наши облокотившиеся друг на друга и вздрагивающие в приступе хохота тела. А затем звук оборвался также неожиданно, как и начался, когда мы с Кирби соединились в неуклюжем по забывчивости, но оттого не менее желанном и сладостном поцелуе.

Интерлюдия

      «Так… чувствуется реакция…»       От некогда досаждавшего шума в голове остались ничтожные отголоски. Руки и ноги двигались значительно вольготнее. В теле ютилась приятная лёгкость, доселе рваное частое дыхание понемногу обретало более уверенный характер. И только неизменная колюще-давящая боль в груди при попытке глубокого вдоха не позволяла женщине встать и покинуть этот подземный каменный смрадный могильник.       «Хорошо, теперь… надо сконцентрироваться… определить…»       Начертанный на ладони символ замерцал зелёным и распался на пять фрагментов, каждый из которых медленно пополз вдоль пальцев. Когда сияние охватило все пять кончиков, они коснулись проблемного места на груди, и незримые, но осязаемые хозяйкой эриевые нити скользнули под кожу, аккуратно пробираясь через слои мышц напрямую к костной системе.       «Трещина, значит?.. Ох, врачевание всегда было твоим слабым местом, Мино… Сколько же там осколков?..»       Вынужденная ориентироваться наощупь Мино медленно утянула задевающий правое лёгкое костный отломок обратно к положенному, как она предположила, ребру, оплела место разлома нитями и пропустила через них одиночный мощный заряд эрия.       Краткий вскрик агонии и поплывшая от навернувшихся слёз картина бытия. Обошлось наименьшими из возможных последствий — восстанавливать костную структуру несравнимо тяжелее, нежели мышечную, и уже первая попытка могла обернуться потерей сознания с последующим разрывом плоти из-за оставшегося без контроля и непременно подавшегося бы наружу эрия.       «Одно восстановлено… Так, ещё три осталось… Б-боги…»       Когда все повреждённые рёбра благополучно срослись, Мино, уже пребывая в подобие лихорадочного бреда, вывела остатки эрия наружу, небрежно развеяла его в воздухе и, накренившись вбок, грузно свалилась с ящика. Не обращая внимание на грязь, она прижалась вспотевшим лицом и раскалённой грудью к промёрзлому грубому полу. И не истощение тому виной — содержавшийся в похлёбке стимулятор безупречно восполнял жизненную энергию. Но даже смесь сильнодействующих веществ не могла унять неминуемо проявляющиеся после обширного исцеления боль и жар, с которыми порой приходилось бороться при помощи иных, воздействующих уже на нервные окончания техник. А без должной концентрации их воспроизведение невозможно, посему практичная — к тому же небрезгливая — послушница предпочла ограничиться подручными средствами: остудиться на полу — дёшево и сердито. Не говоря уж о том, что выстираться и отмыться по возвращению опытному магу никакого труда не составит.       Сейчас же важнейшей задачей являлось поскорее привести организм в исходный функционал. Ведь…       «Что?.. Уже?..»       Очень скоро — быстрее, чем она предсказывала — блаженствующий вместе со всем телом слух уловил далёкий шум непонятной возни. Одно можно было сказать с уверенностью: на поверхности топтались, причём активно, с чувством, по меньшей мере три пары ног. И если только те двое — кого она буквально вытащила с того света поверхностным лечением, остановив кровь и нарастя немного плоти, дабы закрыть смертоносные раны — не пустились в безумный пляс на радостях чудесного выздоровления от сомнительного снадобья, то возникшему снаружи переполоху оставалось всего одно разумное объяснение.       «И будучи в столь плачевном состоянии, всё, о чём ты грезишь — это месть?.. Необычайно предсказуемо для высшего существа…»       Мино с трудом заставила себя отлипнуть от пола, подняться на сделавшиеся деревянными ноги и поковылять в глубь коридора. При этом, отчего-то, не сочтя нужным погасить за собой костёр. А с другой стороны, мысленно махнула она рукой, чему здесь гореть, в этой обители камня и стужи? Да и следовало поторопиться: велика вероятность, что на кон вновь поставлены чьи-то жизни. И поскольку она увязла в этой истории с головой — и никого не интересует, по собственной воле иль по принуждению, — на ней, как на единственной уцелевшей, собранной и разумеющей, что предпринять, повисла вся возможная ответственность. Про вынужденную импровизацию с отведением главной угрозы не самым благочестивым поступком и говорить бессмысленно — за это ей придётся держать ответ. И не исключено, что его потребуют прямо сейчас.       В отличии от девушки-полузвероморфа, Мино не могла похвастаться отменным обонянием или слухом, но благополучно достигнуть цели ей помогли не до конца рассеявшиеся в воздухе следы эрия, коим, помимо прочих лекарств, была насыщена похлёбка в унесённом котелке. И по прошествии сотни неуклюжих шагов послушница оперлась рукой на шершавую поверхность деревянной приставной лестницы, а шум суеты, уже более напоминавший потасовку, слышался чётко и в мельчайших подробностях, более не стеснённый разветвлённым, простёршимся на мили коллектором.       — Пекло! — с болью прорычал кто-то наверху мужским голосом. — Вот же тварь!       — Отступай немедленно! — командным тоном огласил другой. — Броди, прикрой Эрвина, пока он перебинтовывается! Остальным увеличить дистанцию и отслеживать!..       — Захлопнись, Хайз! — вдруг недовольно отозвался кто-то третий. — С чего вдруг ты возомнил себя главным?!       — С того, что наш главный мёртв, Коул! Если есть более дельные мысли, то!.. Осторожно!..       Мино опасливо вжала голову в плечи, когда, почти выбравшись из люка, раздался жуткий визг, будто что-то рассекло воздух, а после и громкий треск чего-то деревянного. Выждав момент очередного разгара сражения, она выползла наружу на одних локтях и коленях и проползла до ближайшего, насколько она смогла "разглядеть", укрытия в виде чего-то объёмного и железного на беглый ощупь пальцами. Требовалось перевести дыхание — она уже и не помнила, когда в последний раз принимала участие в баталии такого масштаба: если и не по количеству сражающихся, то определённо по качеству самого сражения. Даже не оглядываясь по сторонам, всего краем глаза, ей удалось выцепить характерное свечение активированного эрия. И несложно догадаться, кому именно могло хватить знаний и сноровки для его применения — вряд ли в такую дыру на ночь глядя могли забрести храмовники или жрецы. Но для пущей уверенности в своих предположениях, Мино, проделав несколько глубоких вдохов, осмелилась высунуться и пристально рассмотреть спонтанное поле брани.       Обтекаемые эрием силуэты рассредоточившихся по кругу мужчин едва проглядывались, затмеваемые переливающимся и ярким самоуверенно-жёлтым с вкраплениями агрессивно-алого светом находящейся в центре западни с вольготно расставленными ногами и угрожающе вскинутыми руками фигуры. На мгновенье Мино почудилось, будто верхние конечности осаждаемого невообразимо удлинились, но при более усердном вглядывании она разобрала средь сияния их истинную ширину — руки заканчивались там, где им и полагалось, а далее простирались слегка натянутые, вероятно, зацепившиеся за что-то верёвки. И их необычайная насыщенность эрием превращала импровизированные хлысты в грозное оружие, способное при должной концентрации энергии рассечь плоть до самой кости. И быть может…       «…Саму кость. А с ней и дерево».       Если разлом ящика — следствие атаки эриевым хлыстом, тогда незащищённым кованными доспехами визитёрам наступит незавидный конец от первого же точного попадания. И один уже выбыл из боя, исходя из заслышанной ею шипящей ругани где-то в дальнем углу цеха. Этот хотя бы остался жив — уже счастливчик. Чего нельзя сказать о павшем командире неизвестного отряда, не к добру упомянутого кем-то в запале перебранок. И с каждым мгновением промедления возрастал риск заполучить новый труп, а стало быть и жертву последствий её решения. Невинную или заслуженную — она непременно ляжет на её плечи одинаково тяжким грузом. Мино всегда скептически относилась к религиозным верованиям, однако сама хранила пусть слабую, но веру в некое судьбоносное воздаяние. Жизнь уже один раз наказала женщину. И каким будет следующее, узнавать это ей совсем не прельщало. Пока мозг всё ещё анализировал и взвешивал, пальцы уже "разрисовывали" сигилами ладони и предплечья, словно обладая обособленным разумом и действуя без согласия главного органа своей хозяйки.       — Примитивные, назойливые и хрупкие углеродные организмы, — проскрежетала фигура в центре, лениво распрямляясь в торсе. Последовавший за этим единичный краткий всплеск кнутами, несмотря на расслабленность и даже небрежность сего действа, вызвал у окружающих наибольшее волнение, вылившееся в дружный синхронный шаг назад. — Но такие потешные в своих самоуверенности и неуёмности. Как жаль, что время наших увеселительных игрищ так возмутительно ограничено и уже подобралось к рискованному порогу. Ну что ж… — Верёвки так стремительно взмыли в воздух, что ни один людской глаз физически не мог поспеть за этими невозможными для человеческих рук вихревыми движениями. — Итадакимас!       Застывшая в страхе и отчаянье группа осаждающих — или попросту не нашедшая, чем защититься и как увернуться от столь молниеносной атаки, за которой и взгляд с трудом поспевал, не говоря уж о мышечной реакции — успела лишь стиснуть зубы и выдавить из себя самые яркие, характеризующие всё происходящее ругательства, какие только смогли всплыть в их опустевших головах.       — …Ха?       На пол слетело несколько жалких капель вместо ожидаемого всеми фонтана крови — один из осаждавших скупо поморщился, осматривая тонкий рваный порез на тыльной стороне ладони, когда как остальные отметили на себе и того невнятные потёртости на одежде и не удержались от озадаченного вздоха.       — Чего? — скрипуче прорычало не менее озадаченное центральное человекоподобное существо, с недоверием покосившись на ещё казавшееся мгновением ранее могучим оружие.       Однако тотчас вернуло самообладание, переходя к следующей тактике: одержимый парень замахнулся, затем кручёными стремительными выпадами кнутов заарканил ближайших двоих противников и крепко натянул путы вокруг их шей, рассчитывая тем самым если и не обезглавить одним рывком, то хотя бы раздробить позвонки, что в лучшем исходе приведёт к параличу, а в худшем…       — Не-е-ет! — И не успев насладиться, по всем регалиям, безоговорочным превосходством, он взвыл в голос, неожиданно лишившись не только своего оружия, но и координации — некогда слабые, уступавшие ему во всём людишки без видимых усилий вырвали из его рук кнуты, чем утянули в свою сторону и вынудили осесть на колени. Как будто его покинула… — Моя… сила… Ка-а-ак?!.       — Что за бездна тут творится? — кротко сорвалось с уст одного из осаждавших, растерянно наблюдавшего вместе со всеми лихорадочные причитания внезапно поверженной невесть как твари.       — Тамоно нас раздели… — поддакнул тому другой.       — Э-это наш шанс! — наконец, совладав со страхом, провозгласил третий — судя по голосу, он и раздавал товарищам указания ранее, и чьё имя прозвучало как Хайз. — Быстрее, добьём его! В пекло распоряжения сестры — или мы его, или он нас! Смерть твари!       — Пекло, да! — не задумываясь, воскликнули все хором.       Преисполнившись боевым духом и избавившись от последних страхов и сомнений, все четверо, за исключением переводящего дух после тяжкого ранения товарища, без промедления сорвались к отрешённому и, казалось, впавшему в апатию врагу. Клинки наготове и уже уходили в стороны для замаха — кто-то метил в цель прямым уколом, кто-то намеревался произвести дугообразный режущий удар. И каждый из нападавших держал вымеренную дистанцию друг от друга во избежание помех или получения увечья от собственного же товарища. Судьба чудовища уже грезилась всем предрешённой.       — Что?.. — Но тут их лица озарил нестерпимый белый свет, а в следующий миг все четверо недоумённо разглядывали пульсирующую между ними и тварью прозрачную, словно водянистую, стену в полулежащем положении на приличном расстоянии — что-то сильно, но, на удивление, неощутимо отбросило нападавших назад и повалило наземь. И взявший на себя лидерство после кончины прошлого командующего, как было озвучено до этого, Хайз первым озвучил общую мысль. — Что это было?       — Уходите.       Обескураженные — и нападавшие, и тварь, — все единовременно развернули головы в сторону показавшейся из тени ремесленного оборудования Мино, чьи поднятые, направленные на всех разом руки излучали непривычное, проистекающее странными узорами белое сияние.       — Ты ещё кто? — процедил Хайз, вернувший самообладание быстрее остальных. Тем не менее, от волнительной дрожи в голосе полностью избавиться не удалось при всём его ощутимом старании. — Храмовница? Жрица?.. Нет, их одеяния я узнаю за ярды… — Пальцы на рукояти кинжала сжались сильнее, а оружие недружелюбно нацелилось остриём в её голову. — Ты на стороне этого?       — Я на стороне живых, — холодно произнесла она, поморщив от напряжения лоб: задействованные техники требовали от неё нечеловеческих сил и воли. — Довольно кровопролития на сей юби. Уходите — и вы сохраните жизнь не только себе, но и значимому для меня человеку.       — Так ты всё же признала. Но раз ты не жаждешь нашей смерти, ты уже не такая, как этот. Тогда что может связывать тебя с этим бездновским отродьем?       — Не с ним. Этот юноша, как бы тесно мы ни были знакомы, — лишь средство. Речь о моей ученице и будущей управительнице сего города.       — Г-госпожа Ванберг?.. Ученица?.. П-постой, что ты подразумевала под «сохранить жизнь»? Причём здесь?..       — Нет времени, — Мино поставила жирную точку в их недолгой дискуссии надрывным, с прорывавшейся наружу стонущей одышкой, почти шёпотом. — Я не могу сдерживать его вечность. Последний раз повторяю: забирайте раненных и уходите как можно дальше. В противном случае я беспрепятственно позволю ему разорвать всех присутствующих в клочья. Ведь он требуется мне живым. Так каков ваш выбор?       Выдвинутый ультиматум поначалу вызвал у группы затаённую агрессию — она превосходно видела, как вокруг их тел неосознанно скапливались частицы эрия и мерцали оранжево-красноватым, цветом ненависти, и внутренне уже смирилась с возможным исходом конфликта в виде мясной жатвы, устроенной спущенным с цепи кровожадным монстром.       Но к чести Хайза, явно проникшегося чувством ответственности за товарищей и сумевшего верно оценить расстановку имеющихся сил, тот глухо выругался одними губами, а затем обратил взгляд куда-то в сторону — судя по звуку, там схоронилась уже знакомая Мино троица — и смиренно пробормотал:       — Броди, возьми Эрвина. Микки, Коул — помогите остальным братьям и гражданской, если они не могут передвигаться самостоятельно. Я обеспечу безопасный отход.       — Какого пекла, Хайз, мы вот так просто?!.       — Заткнись, Коул, и начни уже думать чем-то помимо жопы.       Игнорируя дальнейшие завывания уязвлённого товарища, Хайз в последний раз посмотрел на Мино — его эриевая аура была не в пример спокойней остальных, но о какой-либо доброжелательности всё ещё говорить не приходилось — и почтенно склонил голову:       — Я понятия не имею, кто ты такая и чего добиваешься, чародейка. Но если твои слова хоть сколько-то правдивы — сделай всё, что потребуется во имя спасения леди Сириен.       Мино утвердительно кивнула — слова здесь были излишни, пустая трата и без того стремительно утекающей энергии. Сборы много времени не заняли — все скрылись за громко хлопнувшими, обделанными железом дверцами прежде, чем истекла бы воображаемая маленькая песочная колба. И только затем она позволила себе развеять защитный барьер вокруг одиноко сидевшего на четвереньках, тяжело дышащего ртом юноши и шагнуть к нему навстречу.       — И что же в случившемся тебя так забавляет, Илья? — мягким, с напускным безразличием, тоном заговорила Мино, остановившись в десяти футах от старого знакомого, чьё поднявшееся к ней лицо искажал причудливый в помеси глумливого удовольствия и острой боли широкий оскал, а сквозь тяжёлое сопение прорывались редкие нотки зарождающегося гогота. — Ох, это ты, Наги? Прошу прощения, частенько вас путаю — вы с ним на одно лицо.       — Куражься сколько влезет, мучительница, если это помогает тебе справляться с эмоциями. О да, я отменно их чую — они заполняет твой разум. Что это?.. Хо-о-о, неужто совесть? Так ты нагло блефовала, когда запугивала их невмешательством в мою славную охоту? Ты не такая хладнокровная, какой пытаешься казаться, верно?       — Аналогичное можно сказать и о тебе, — хитро улыбнулась послушница, решив подыграть, как ей думалось, впавшему в отчаянье оппоненту. — Ты так рьяно глумишься над людской расой, и тем не менее поддалась самой что ни на есть человеческой черте — желанием отомстить. Иначе твоё присутствие именно здесь не объяснить — есть масса других мест, где можно "прокормиться" быстрее и безопаснее.       — Хо-хо-о, обходим стороной собственные слабости, концентрируя внимание на чужих? — Взгляд парня сделался осмысленней и вдумчивей. — Что ж, не стану отрицать — мне и впрямь доставляет немалое удовольствие мысль о "наказании" особо зарвавшихся зверушек, что посмели усомниться в мощи высшего создания. Как вы любите говаривать: убить двух зайцев одной стрелой. Но проникнуться некоторыми из ваших черт — не значит опуститься на одну эволюционную с вами ступень. Взять тот же первобытный иррациональный страх, что недавно источался всеми присутствующими без исключения, даже когда на твоей стороне явное численное превосходство. И всё это лишь от одного моего вида… Хо-о-о, от тебя им веет не меньше. Чудный сладкий аромат, наполняющий меня ещё большей силой…       — Спешу тебя разочаровать, но я боюсь отнюдь не твоих вида или силы. И даже не смерти. Нет, свою жизнь я ценю крайне высоко. Ведь мне её даровал самый близкий и любимый человек. И так просто с его подарком я не расстанусь. Как и не позволю обесценить его. Я останавливаю тебя из страха потерять ту мирную и беззаботную жизнь, какую так старательно выстраивала для себя в этом городе долгие якумы. Вот какого рода мой страх. И вопреки твоим ожиданиям, он скорей придаёт сил мне. А тебя, как видно, успешно ослабляет.       — Только до тех пор, пока я не разгадаю тайну твоего этого маленького фокуса. И когда я выберусь…       — Можешь не утруждаться. Ни выбраться, ни осмыслить. Выпустить не выпущу, но любезно поделюсь секретом в знак доброй воли. Если моя техника успешно сработала, значит ты уже не метафизическое существо, как я сперва предполагала. Ты вполне себе функционируешь в пределах наших физических законов, несмотря на неизвестность своего происхождения. И я в этом уверена по той простой причине, что моя техника заключается в обыкновенном контроле обитающего внутри и поверх твоего тела эрия.       — Ч-чего? — нахальная ухмылка вмиг исчезла с лица.       — Как ни старайся, но ты внутри простого человеческого тела: слабого и хрупкого. И вся твоя мощь, как выяснилось практическим путём, кроется в умелой и точечной манипуляции эрием, осознанно или нет — уже не суть важно. Так что в своей сущности ты мало чем отличаешься от человека, одарённого тем же талантом. Хм, если только неимением собственного тела, вынужденная паразитировать в чужом.       — Ты-ы-ы… — Пальцы юноши противно скрежетнули ногтями по каменному полу. — Примитивная органическая масса смет глумиться надо мно-о-ой?!       — Намеренно злить ту, что может разорвать меня в клочья, едва я дам слабину? Ну что ты, и в мыслях не было. Я лишь указала на очевидное: ты не так всемогуща, как полагаешь. И в одиночку ты не только не спасёшь девочку, от которой зависит само твоё существование, но и ополчишь против себя такую массу людей, с которой и боги совладают едва ли. Люди очень слабы по одиночке, ты права. Но мы очень сильны сплотившись. Ты понимаешь, к чему я клоню?       Сдвинувшиеся к переносице брови и опущенные веки говорили о глубокой задумчивости. Оба некоторое время молчали — Мино уже всерьёз опасалась, что силы на поддержание техники иссякнут быстрее, чем они придут к желанному консенсусу.       Но к её облегчению, ответная реакция последовала раньше:       — И что же ты замышляешь?       — Для начала, обратить твои гнев и страсть в полезное для всех русло. Как я предполагала, ты без труда впитываешь обтекающий тебя вовне эрий, а значит в астральной энергии нужды не испытываешь. Но такая ментальная нагрузка стремительно истощает подконтрольное тебе тело, вынуждая озабочиваться сверхобъёмным восполнением питательных веществ в крови. Что и приводит нас к…       Мино красноречиво указала свободной рукой на нетронутое товарищами обезглавленное тело, как не трудно понять, из-за необходимости спешного отступления и транспортировки раненых.       — Какое поразительное остроумие для примитивной формы жизни. Даже и не знаю, чему дивиться больше: твоей проницательности… или же смелости? — Издав скупой невыразительный смешок, тварь внутри юноши, явно поддавшись непринуждённости беседы, позволила телу выпрямиться в позвоночнике и прямо посмотреть некогда презренной, как она сама выразилась, примитивной форме жизни в белоснежные глаза. — Но это всё ещё слабо влияет на моё желание открутить тебе голову при первой же возможности. А рано или поздно тебе придётся развеять эту твою технику. Слабое и хрупкое человеческое тело, как ты сама и сказала. Так что мне мешает попросту выждать? А тебе в свою очередь не хватит смелости воспользоваться единственным представившимся шансом поставить точку одним метким ударом, не так ли? Какая занимательная у нас выходит ситуация.       — Ты меня совсем не слушаешь, Наги, — Мино не удержалась от показательного разочарованного вздоха. — Опустим тот простой факт, что я куда лучше разбираюсь в теории манипуляции эрием, а значит со мной ты куда эффективнее исцелишь свою хозяйку, нежели в одиночку. Куда важнее, что мы с Сириен можем выступить гарантом твоей… может и не свободы, но относительной безопасности и целостности. По меньшей мере, мы постараемся не вынести данный инцидент за пределы поместья. Повторюсь, меньше всего тебе захочется обратить против себя весь город… — Кончики её губ издевательски поползли вверх. — А то и всё королевство. Те явившиеся парни с первого взгляда нарекли тебя «бездновской тварью». Мне следует напомнить, как в стародавних сказаниях отважные герои расправлялись с одержимыми и прочей?..       Пошатнувшись и чудом избежав падения от внезапно накатившего головокружения, Мино вынужденно остановила течение эрия по руке, тем самым окончательно развеивая технику и лишая опасное чудовище сдерживающих оков — не сделай она этого, то чуть позже упала бы в беспробудный обморок. Так или иначе, разница невелика — она сделала всё, что было в её силах. Оставалось лишь уповать на волю судьбы.       И на сомнительное благоразумие Наги-Ильи, что, встрепенувшись и расправив плечи, успел сменить опору ноги с колена на ступню в намерении подняться. И чьи кистевые суставы угрожающе захрустели от поигрывающих пальцев в предвкушении не иначе как наслаждения.

Конец интерлюдии

      — …Ч-чего?       — Только не говори, что тебя начал подводить слух.       — Нет, я расслышал чётко и ясно, просто как-то не ожидал подобного предложения от тебя.       — Трусишь?       — Э? Ещё чего! Не забывай, что это я тебя уговаривал на то же самое! После чего ты мне припоминала это при каждом удобном случае несколько эроб без продыху, и больше мы на эту тему не заговаривали. А тут сама вдруг решилась, да ещё и…       — Иными словами, возражений нет. Хватит болтать и раздевайся.       — П-прямо здесь? Даже не отойдёшь куда и не отвернёшься? Ох, до чего же напористой и бесстыдной сделала тебя…       Несмотря на лёгкую считываемость начатой фразы, Кирби хватило ума и такта прикусить язык, пускай и в самый последний миг. Но если подумать, даже закончи он, глупо было бы обижаться на устоявшийся и осмысленный — более того, казалось, уже принятый как данность — факт события, предшествующего моему появлению здесь. И то, что у меня не получалось выкинуть это из головы, вовсе не означало, что нужно думать об этом и ни о чём другом постоянно. К тому же, когда взору предстал обнажённый рельефный юношеский торс, пестрящий — но для меня скорей украшенный — маленькими шрамами от порезов когтями и укусов клыками, мои мысли тотчас уплыли в одном известном направлении, наводя на лицо смущённую краску, а душу наполняя счастливой лёгкостью.       И в какой-то момент, чрезмерно залюбовавшаяся видом постепенно оголяющегося парня, будто распускающимся после долгих морозов прекрасным цветком, я случайно встретилась с его обращённым ко мне, не менее смущённым и ожидающим взглядом. Б-боги, я сама это предложила, верно, однако из всей сброшенной на траву одежды моими числились только сапожки да накидка. Когда Кирби оставалось только стянуть штаны — мне, сильно перенервничавшей, не удавалось вынуть даже руку из рукава. П-почему мне всё ещё так стыдно? Чувства для живых. Так какого пекла мне так страшно?!.       — Ан-нет, не такая уж ты и бесстыдница, — ласково прошептал мне на ухо незаметно возникший позади меня Кирби. — Расслабься, принцесса. Если ты чувствуешь, что не готова к чему-то — можешь не делать этого. Никто тебя не принуждает. Я бесконечно рад уже возможности увидеться с тобой вновь.       — И ты, — сгорая от неловкости, что подпитывалось щекочущим и жарким ощущением от его дыхания на моём ухе, с трудом выдавливала я, — не грезишь о чём-то большем?       — О чём? Мы с тобой только что целовались. И на этот раз, что важно, именно ты проявляла инициативу. А сейчас вот предложила искупаться голышом, да ещё и без пряток за камнем, как в тот единственный раз, когда я уговорил тебя сходить с нами на источники. Помнишь?       — А, и то верно. Но разве мы тогда не сидели рядом и… ну… не наблюдали друг друга?       — Значит, не помнишь. Ты не только обустроилась в отдельной от нас, огороженной стеной из камней, чаше, но и близняшек с собой утянула, а они хотели поплескаться всем вместе. И всё это с таким видом, как будто тебе было, что от нас прятать, — заключив с задорным смешком, он скользнул руками вдоль моего торса и сцепил ладони на животе.       — Признаться, я запомнила тот юби совсем по-другому. — Возникшее привычное желание треснуть его чем-нибудь по голове, как ни странно, помогло развеять боязнь, отчего я в ответ нежно накрыла его ладони своими вместо планируемого шлепка в наказание за сомнительное замечание. — Так ты всерьёз думаешь, что мне нечего от тебя прятать? Такого ты мнения о своей даме сердца?       — А чего тут думать, — зазвучал довольный, даже певчий голос, — если я как-то уже одним глазком…       Своевременный тычок локтем под рёбра вмиг оборвал сей посрамительный для благовоспитанных девичьих ушей поток, да, очевидно шутливых, и тем не менее гадостей — любому человеческому терпению имелся предел.       — Ну и да, — откашлявшись, продолжил он ничуть не убавившем в энтузиазме тоном, — не прошло и десятка якум, как ты открыто признала наши с тобой отношения. Раньше ты и наедине не горела желанием произносить такое вслух. Сомневаюсь, что этот юби может стать ещё более знаменательным.       — А ты продержись до конца дня без своих ребяческих выходок — и я подумаю над тем, как развеять эти сомнения.       Последние слова обернулись в едва различимый шёпот из-за поспешного сближения наших губ. Поцелуй не только доставил несравнимое наслаждение, но и превосходно избавил от лишних, и даже откровенно губительных для романтического настроя, обсуждений: к чему слова, когда всё самое важное донесёт твоё тело?       Кирби похожие мысли тоже посетили: когда мы оба насладились вкусом друг друга, он, не спрашивая дозволения, помог мне выбраться руками из облегающих рукавов туники и вежливо развернулся в противоположную сторону. Не могу сказать, что полностью сумела подавить стыд, но и ощущения какого-либо протеста при мысли о том, как меня будут разглядывать в неглиже, не возникло. Ведь моё тело увидит человек, чьё я также желаю видеть в ответ — это естественно для пар. Можно сказать, это неотъемлемый элемент такого рода отношений, поэтому…       Проклятье! Теперь во мне начала пробуждаться обида из-за того, что моё тело может не интересовать Кирби в той же мере, как меня интересует его! И зачем я только об этом подумала?! Тупица-дура-идиотка!..       — Эй-эй, не нужно так!..       Выкрик кирби затонул в оглушительном всплеске воды, быстро заполнившей уши. Сама удивляюсь, как мне удалось выскользнуть из штанов за считанные мгновенья, но разгулявшееся сердце и дюжину раз не успело отбить, когда я, подбежав к краю наиболее возвышенного участка берега, в прыжке нырнула в умеренно глубокое озерцо с головой. Застывшая и отрешённая, я наслаждалась поглаживающими колебаниями воды, не спеша всплывать, — дурное наваждение смыть не удалось, зато пульсирующая голова здорово охладилась, уже это радовало.       — …такое вытворяешь?! — Но уже в следующий миг подплывший Кирби грубо выдернул меня на поверхность и принялся в несвойственной ему манере отчитывать ещё до того, как я смогла вздохнуть и протереть глаза. — Никак умом тронулась?! Я уже было решил, что ты вознамерилась утопиться в порыве… не знаю, чего-то! И кто ещё после этого балбес?!. И что такого забавного я сейчас сказал?!       — Брось, — виновато протянула я с несдерживаемой улыбкой. — Что со мной может случиться, если я уже?.. Но твоя забота очень мила, спасибо.       Он ошибся. Моя улыбка возникла не от веселья, а от глубокого счастья. Ведь даже в пылу негодования и озабоченности, его взгляд невольно метался от лица к шейной ямочке, а то и ниже. И если раньше за проявление такого интереса я бы вознаградила его подзатыльником и клеймом извращенца, то сейчас оно воспринималось как лучший из возможных комплиментов.       — …П-просто в следующий раз предупреждай, если захочешь сделать что-то сумасбродное, — подытожил Кирби свою затянувшуюся и малость упущенную от моего внимания тираду и демонстративно скрестил руки на груди. Правда, долго в таком положении он не продержался из-за необходимости поддерживать руками плавучее равновесие — течением нас прилично успело отнести от берега и упереться ногами в дно возможности не представлялось.       — Насколько сумасбродное? Вроде этого?       — Ох ты ж…       Поддавшись порыву, я прильнула и обхватила его торс руками и ногами, повисая спереди на манер рюкзака — теперь я грозилась утопить бедолагу, судорожно бултыхающегося в воде под сопровождение моего заливистого хохота. Однако, пускай мы и уйдём под воду — что нам грозит в этом месте? Мы захлебнёмся и умрём? Какая глупость. Даже имей мы привычные нам дыхание, осязание, вкус, обоняние — во мне всё больше укреплялось убеждение, что это не более чем привычка и остаточные воспоминания о той жизни. И если они когда-нибудь исчезнут окончательно — я хочу успеть почувствовать как можно больше, всё то, что так и осталось для меня неизведанным. А разобрав во взгляде Кирби чистейшее удовольствие, лишь чуточку примешанное с волнением, я сильнее преисполнилась этим незамысловатым и кажущимся бесцельным желанием. Ведь мне есть, с кем его разделить. Кто чувствует то же самое. И пусть объективно всё происходящее здесь не имеет смысла, цели и развития — для нас двоих в этот миг не было ничего более сокровенного и значимого. Обрести счастье для себя и любимого человека — не это ли цель каждого человека? И она останется таковой до скончания нашего бытия, в каком бы виде оно ни протекало.       — Люблю, — прошептала я с лёгким надрывом из-за поднявшейся к горлу горечи. Не знаю, была она следствием глубокого сожаления или не перестающего казаться несбыточным счастья. Но кое-что я знала наверняка… — Я была слаба и не смогла защитить тебя, когда это требовалось. О чём я не перестаю раскаиваться даже после смерти. Но клянусь тебе, где бы то ни было, чего бы это ни стоило, больше я этого не допущу. Я уберегу наши с тобой чувства от всего, что может здесь произойти, никто и ничто больше нас не разлучит. В любом месте. В любое время. Вместе навсегда.       Вздрогнув, Кирби на мгновение замер и будто бы прекратил дышать. Но не успела я обеспокоиться, как почувствовала его нежное объятие с ободряющим поглаживанием по спине. К тому времени я и сама успела осознать, что представлявшаяся просто неловкой речь на деле оказалась неприлично смущающей и в чём-то даже бестолковой. И к моему великому облегчению, в безмолвном ответном жесте не читалось ни стыда, ни осуждения, ни насмешки — только чистая и безграничная любовь.       — Всё хорошо, я понимаю и принимаю твои чувства…       Такие простые слова, но несущие в себе непередаваемые облегчение и умиротворение. Однако в какой-то миг я осеклась и насторожилась — голос Кирби едва заметно, и всё же изменился, сделался более грубым и… с лёгкой хрипотцой.       И я в ужасе сжалась, готовая воскликнуть самые браные из известных мне выражений, когда слуха коснулись последние слова того, кого я обнимала. Кого-то, кто уже точно не являлся моим дорогим Кирби:       — …Но нам с тобой пора возвращаться домой, малявка.