Интерлюдия
— …Ещё раз, примите наши искренние извинения за то, что потревожили в столь поздний час. Мы после оплатим храму все возможные издержки. Напоследок раскланявшись, уже в который раз за эту длинную ночь, Шарин проводила настороженным взглядом старого жреца, оставаясь в почтительно склонённой позе до тех пор, пока его белоснежная мантия не исчезла за воротами. Только затем она позволила себе оправить полы плаща, убрать за ухо спустившуюся на лоб прядь и спешным шагов вернуться в усадьбу Ванбергов. — Старшая сестра, — поприветствовал её ожидавший в вестибюле адъютант, кто и привёл целителя из Ацуками, в чьих услугах более не нуждались. — Мне правда жаль, что я не поспел вовремя. — Оставь это. — Шарин до того пребывала в поднятом расположении духа, что расщедрилась на ободрительное похлопывание по плечу. — Не важно как, самое главное — с леди Сириен всё хорошо. Ты славно потрудился. — Но вам пришлось выпроваживать единственного откликнувшегося на наш зов жреца без объяснения причин, и церковь может воспринять такой жест как неуважение. Не будет ли это чревато последствиями для дома госпожи? — Решать проблемы следует по мере их поступления. Сейчас же лучше сосредоточить усилия на предотвращении утечки информации о событиях сего юби. Но это уже моя забота. А тебе следует отдохнуть — ты подведёшь братьев и сестёр, если не наберёшься сил к завтрашнему дежурству. Адъютант молча отдал честь мягким ударом кулака в область сердца и удалился вверх по центральной лестнице. Шарин же об отдыхе оставалось только мечтать, и посему, заспанно растерев пальцами внутренние уголки глаз, пребывающая на ногах почти полные сутки заместительница госпожи устало побрела по боковому коридору в гостиный зал. Внутри её поприветствовали заждавшиеся адъютанты: участники экстренного, как они его нарекли, домашнего совета, кто не нуждался в строжайших покое и врачебном уходе. Всех новоявленных защитников дома Ванбергов волновал один неотложный вопрос в связи с последними событиями, и внезапное отвлечение командующей на визитёра не являлось основанием для отлагательства собрания. Ответив присутствующим кратким кивком, она заняла прежнее место и вольно оперлась локтями на громоздкий стол — настроение дискурса не предполагало строгого соблюдения светского этикета. — Ты и правда не хочешь прилечь? — прежде чем продолжить, она шёпотом полюбопытствовала у сидящего рядом, а вернее будет сказать скрюченного, почти лежащего грудью на столе и перевязанного от пояса до ключиц Торина. — Здесь есть диваны, можно… — Я в порядке, — с надрывом процедил тот, едва заметно поскребя ногтями по лакированной поверхности. — Снадобье пока действует. Просто закончим с этим поскорее, сестра. Шарин с беспокойством поглядела на бедолагу, но воздержалась от замечаний, приняв его право всецело распоряжаться своей жизнью. Откашлявшись, она обратилась повышенным тоном к остальным: — Напомните, на чём мы остановились? — Тварь, — тотчас выпалил один из адъютантов, кому посчастливилось вернуться из вылазки уцелевшим и, как ей успели доложить, сумевшего в ответственный момент занять место покойного командира. И как истинный лидер, пускай на миг не совладавший с эмоциями, паренёк быстро взял себя в руки, вздохнул, и продолжил менее строгим тоном. — Я хотел сказать, слуга леди Сириен. Кто подозревается… вернее, уже несомненно повинен в смерти наших братьев и сестёр. И кто обладает, как нам довелось узреть, весьма опасным магическим потенциалом. — Да, верно, — задумчиво покивала Шарин, перебирая сцепленными в замок пальцами. — Итак, всех уже успели поставить в известность касательно произошедшего с группой Ай… Хайза? — Поразмыслив, она решила пока воздержаться от упоминания имени недавно как почившего брата. — Какие у вас имеются соображения? — Да что тут думать? — раздался вспыльчивый возглас кого-то на другой стороне стола. — Перерезать горло ублюдку — и концы в воду. Мы ещё будем озабочиваться всяким отребьем? — И чем мы будем лучше него, Коул? — возразил товарищу успевший поостыть Хайз. — Мы только ступили на путь искупления, из кожи вон лезем, дабы очиститься от прошлых "заслуг". А ты хочешь вновь нас запятнать? — Да что я? Он же… Ах, в бездну. Если это так важно, тогда выдадим убийцу храмовникам или местному ополчению под суд. Всё равно этому животному суждено будет болтаться в петле. — И заодно с ним будем болтаться мы все, — неожиданно потешно откликнулся дурманно покачивающийся Торин. — Или ты забыл, что нас в этом городе отныне жалуют не больше людоедов? — А кто сказал, что нам обязательно себя раскрывать? — А кто сказал, что судебный процесс не будет сопряжён со следственным? — согласно подхватил соседствующий с Торином адъютант. — Ты хоть подумал над тем, как будешь объяснять наличие такого рода информации? Время? Место? Причины? Ты забыл, как легко мы запутывали подозреваемых на допросах? Думаешь, сам не совершишь схожую ошибку и не сорвёшь нам всё прикрытие? — Ой, не нагнетай попусту, Броди, мы все прекрасно знаем, какой ты любитель всюду сомневаться и трусить. Тебя послушай — так гори оно лучше синим пламенем. — Ну да, куда уж мне до самоуверенного дуболома, вроде тебя… — Прекратить ругань! Властный женский возглас и громкий хлопок ладонью по столешнице заставил всех умолкнуть и виновато склонить головы. — Так или иначе, — выждав короткую паузу, Шарин заговорила вновь, — необходимо найти оптимальный выход из сложившегося положения. Хозяев, что стояли над нами, больше нет. Отныне мы сами принимаем решения и несём безоговорочную ответственность. Потому ожидаю взвешенности и дальновидности каждой не просто воплощённой, но и даже озвученной мысли. — И обведя всех выжидающим взором, она с надеждой дополнила. — Кто-нибудь желает высказаться? — Думаю, я выскажу общее мнение, старшая сестра, — осторожно поднял брошенную в пустоту инициативу Хайз, с досадой отметив доселе невиданные у братьев робость и воздержанность: инструментам непросто начать думать своей головой. Он сам трепетал от страха перед возможными последствиями неверно подобранных слов. Но коли других желающих всё равно не имелось, деваться было некуда. — Мы успели обменяться соображениями ещё до собрания и идеального варианта действий не нашли. Убьём его — и только подтвердим общественное мнение, что мы на иное и не годимся, в своих глазах так точно. И неизвестно, как это повлияет на младших — замолчать самосуд после устроенной ночью шумихи будет невозможно, как и объяснить, почему мы, уже рядовые граждане, вершим правосудие вне рамок закона. Как после этого можно помышлять о мирской жизни? В какой-то мере практичный, но весьма скверный с этической стороны вариант. Ну а ежели сдадим его в руки законникам — рискуем сами оказаться под следствием, как верно заметил Броди. И нет никаких гарантий, что наше прошлое не всплывёт по ходу. Кроме того, наш арестант непременно воспользуется шансом самостоятельно сдать нас с потрохами — что ему помешает? Очень плохой вариант, ставящий всех нас, в особенности младших, под угрозу. На данный момент наименее сомнительным видится последний: заключение арестанта на неопределённый срок, пока не найдётся лучшее решение. Что потребует от нас максимальной бдительности и высочайших мер безопасности. Немного поразмыслив, он нехотя добавил: — Впрочем, есть ещё один вариант. Но он в край безумен и самоубийственно опасен, потому не хочу его даже озвучивать. — Отпустить? Вместо ответа последовал невзрачный качок головой и последовательное постукивание пальцами по столу. Ни добавить, ни убавить. — Если ни у кого не осталось замечаний или предложений, можем приступить к гол… — Есть. Лицо Шарин осталось невозмутимым исключительно благодаря отменной выучке, когда как внутри она содрогнулась, обернувшись на донёсшийся со спины слабый голос и застав в дверях бледную, покачивающуюся, чудом держащуюся на подрагивающих ногах — и что более важно — незваную на сборище и должную находиться взаперти под охраной Мино. Ни подле которой, ни на всей протяжённости проглядываемого коридора не было ни сопровождающего, ни дозорных, каковых усиленным числом выставили и внутри, и снаружи. Не самый светлый знак, учитывая неопределённость присутствующих как с её ролью в последних событиях, так и с будущими намерениями. И даже то, что Шарин была прекрасно осведомлена, кем приходится слепая колдунья леди Сириен, никак не сбавляло градус накала — пускай бывшему, но всё же послушнику Цитадели абсолютной веры нет и быть не может. Не когда вокруг происходит невесть что и никто не может утверждать что-либо наверняка. — Зачем явилась, послушница? — стремясь сохранить властный вид, Шарин обратилась к гостье нарочито будничным, если не сказать безразличным, тоном. — И кто позволил тебе свободно разгуливать по владению Ванбергов без сопровождения? — Мои коммуникабельные навыки далеки от… Мино сделала шаг к столу, но тут же тяжело засопела с нотками стенаний, и начатая речь оборвалась на полуслове. Со стороны её движения больше походили на попытку избежать неосторожного падения выступом ноги. Обычно пластичное человеческое тело виделось каким-то одеревенелым, будто у старой поломанной марионетки с заевшими шарнирами. Отдышавшись, а после выровнявшись, бывшая послушница наконец нашла в себе силы закончить: — …от идеала. Убеждение добрым словом потерпело фиаско. Пришлось прибегнуть к иным методам. — Надеюсь, ты отдаёшь себе отчёт, в какое положение себя загнала, причинив вред нашим братьям. С этими словами Хайз медленно поднялся из-за стола. И его примеру охотно последовали остальные адъютанты, кроме, разве что, Шарин с Торином. И без того жаркая атмосфера грозилась перерасти в неуправляемый пожар. — Вред весьма номинальный, — спокойно парировала она прилетевшее обвинение. — Небольшой шоковый разряд по нервной системе к долгосрочным последствиям привести не должен. Все повстречавшиеся по пути люди живы и здоровы. Только обездвижены. — И это как-то должно умалять саму твою агрессию по отношению к нам? — Юноша, прояви я истинную агрессию — эти двери были бы не открыты моими руками, а вышиблены бездыханными телами ваших несговорчивых конвоиров. И будто в подтверждение смелому высказыванию Мино, ближайшая ко входу софа устрашающе дёрнулась, как если бы в неё вцепились незримые руки, готовые швырнуть импровизированный снаряд в первого подвернувшегося бедолагу. Имеющие при себе лишь короткие клинки адъютанты напряглись, предвкушая нелёгкие манёвры в попытке добраться до врага сквозь летящие в головы тяжёлые предметы интерьера, коими гостевой зал ожидаемо был забит вдоволь. И даже, казалось, очевидно истощённый вид женщины уже представлялся неким обманным манёвром — для демонстрации силы она не повела ни единым пальцем, руки так и остались бессильно висеть по швам, лишь на ничтожное мгновенье засияв голубоватым сквозь ткань на запястье светом, но что возможно было принять и за умопомрачение от всеобщей усталости. — Всем немедленно сесть на место, — гневно шикнула на своих Шарин, в конец растеряв всякое терпение. — И ты тоже, — следом тут же обратилась и к Мино, — если ищешь разговора, а не драки. Кто-нибудь, выделите ей стул — того гляди ещё по полу растянется. Боевой запал у тебя имеется, отдаю должное. Только пустое это, когда ты едва стоишь на ногах. На сей раз ответа не последовало — Мино сосредоточила все силы на молчаливое преодоление остатка пути до быстро освободившегося ближайшего к ней стула. Кто-то из адъютантов даже вышел навстречу с неохотным, очень номинальным предложением помощи. На что та, впрочем, ответила категоричным отказом и грубым жестом призвала держаться от неё на расстоянии: недоверие закономерно оказалось обоюдным. — Говори, — требовательно склонилась к гостье Шарин, едва та упала на стул и блаженно вытянула ноги. — Последний вариант, — сквозь тяжёлое сопение забормотала Мино. — Я вынуждена настаивать на его тщательном и всестороннем рассмотрении с учётом, по всей видимости, ускользнувших от вас сложившихся условий. — И что же от нас могло ускользнуть? — Чем дольше вы держите это в клетке — тем сильнее оно злится. Чем больше злость — тем активней и яростней попытки выбраться из заточения. И чем больше на эти попытки затрачивается энергии — тем напористей восполнение оной из резервного источника, вплоть до его абсолютного истощения. — Короче и проще, послушница. У нас нет времени вникать в твой нагромождённый слог. — Краткость здесь неуместна. Для понимания ситуации требуется внести определённые ясности. Глубоко вдохнув, Мино взялась за разъяснения, периодически оправляясь в терминах, не имевших широкого распространения средь простого люда: — Киекаши. Это разновидность одной из древних боевых тех… колдовства, позволявших связывать пров… мага, так скажем, с некой потусторонней силой. И это создание из иного мира может поддерживать своё существование только за счёт жизненной энергии своего хозяина, что раньше именовались «иками», тем самым становясь его безропотным слугой, «ину». Данный ритуал повсеместно практиковался в эпоху Великой войны, ныне же данное искусство считается утерянным, и даже Цитадель применяет всего-навсего неидеально воссозданную копию оригинального ритуала, отчего требования к моральной и физической подготовке претендента неприлично высоки… — Да какое отношение эта ваша древняя бездновщина имеет к нашему вопросу? — возмущённо буркнул кто-то из адъютантов. — Наша проблема — обычный, хоть и двинутый на голову человек, а не какое-то древнее существо. Осмелившийся подать голос был один, но его настроение, как возможно подметить с ходу, разделяли все присутствующие без исключения, включая главенствующую Шарин. — Самое непосредственное, — последовал спокойный ответ. — Этот мальчишка по необъяснимому стечению обстоятельств стал ину Сириен Ванберг, а та, соответственно, его иками. История знавала прецеденты, — поспешила вставить Мино в противовес возникшему недоверчивому гулу, — когда дух пустоты, как они сами себя величают, самовольно проникал в наш мир и завладевал случайно подвернувшимся телом. Правда, их сил хватало только для проникновения в новорождённого — в зрелом сформировавшемся разуме они надолго удержаться не способны без соответствующей поддержки извне, вроде ритуала. И справедливости ради, ещё стоит отметить, что такие случаи известны лишь среди народов алв… эльфов, как наиболее психически восприимчивых к магическому влиянию… — Так это, выходит, совсем не наш случай! Ты попусту тратишь наше время! — Однако я своими собственными глазами зрела характерный для всех ину и иками внутренний источник магической энергии, — проигнорировав замечание кого-то из участников сборища, невозмутимо продолжила она, подкрепляя сказанное соответствующим жестом. — Как у Иллиана, так и у Сириен. Это невозможный, выбивающийся из устоявшейся действительности феномен. Но все факты говорят сами за себя. Оба связаны между собой не только энергетически, но и психоэмоционально. И это должно послужить для вас самым главным доводом для сохранения мальчишке не только жизни, но и здоровья. В том числе эмоционального, так как доподлинно неизвестно, насколько эта связь глубока и с какими процессами организма сплетена. — Иными словами, ты предлагаешь оставить, как мне тут доложили, охочее до крови и, по твоим же собственным словам, потустороннее нечеловеческое создание безнаказанным и вольно разгуливающим по городу с тысячами слабых и невинных жителей. Не выдержав внутреннего и общественного давления, Шарин также не сдержалась от строгого, с ощутимой долей желчи тона и выжидающе уставилась на умолкшую Мино. А та в свою очередь уже откинулась головой назад, явно растеряв весь немногочисленный запал, ныне всем видом выражая готовность провалиться в сон. Напоследок она обошлась одной лаконичной, негромкой, но удивительно доходчивой для ушей каждого присутствующего за столом фразой: — Если не хотите искалечить, а то и вовсе умертвить собственноручно невинную, глубоко несчастную и, прошу заметить, ставшую важной фигурой для всех присутствующих девочку — да, примерно это я и предлагаю.Конец интерлюдии
Помещение озарила огненная вспышка, и по стенам вокруг прокатились утробные, будто переваривающие что-то, тошнотворные звуки. Я не знаю, от чего отбивалась, но оно продолжало наступать, невзирая на жарящее пламя, парализующий холод, погребающие завалы и даже… де-зин-те-грирующую молнию? Проклятье, учитель, язык можно сломать!.. Оставалась последняя тактика — бегство. Извилистые, казалось, бесконечные коридоры успели сменить друг друга несчётное количество раз, а я всё неустанно неслась впотьмах, подсвечивая дорогу маленьким огоньком на ничтожную дюжину футов перед собой. Самый настоящий лабиринт катакомб без конца и края. С каждым последующим поворотом стены будто сужались, грозясь в один прекрасный миг вовсе расплющить мечущуюся средь них заблудшую пташку. А невиданное существо уверенно следовало по пятам — чавканье и бурление уже натурально звучали внутри головы. Но каким-то чудом за следующим поворотом возник тупичок с железной дверью, и я, не раздумывая, сорвала её с петель бегло сформированным ветреным залпом. Поток освежающего воздуха ударил в лицо при выходе на просторный цветущий клочок земли, остужая разгорячённые лёгкие и взмокшую кожу. В наслаждении природными ласками я поздно заметила возвышающиеся близ меня горные массивы, а обернувшись, в ужасе отпрыгнула от края пропасти — никогда доселе не приходилось бывать на столь большой высоте. Как я оказалась на хребте горы? Что это за место?.. Додумать мне не дало чьё-то движение, случайно угодившее в поле зрения. Человеческая фигура. Нет, несколько. Целая группа людей шла по соседнему хребту, связанному с моим захудалым верёвочным мостиком. Они удалялись от меня, отчего возможно было углядеть лишь спины. Но это вне всяких сомнений люди, и они могут помочь мне выбраться. Лучше рискнуть, чем спускаться одной, к тому же без карты и опыта покорения вершин. В страхе потерять единственных спасителей из виду, я ещё на подходе к мостику дала неистовый клич, не щадя горла. На моё облегчение, группа притормозила и оглянулась. Чудесно! Ведь, ступив на шаткие дощечки, перетянутые между собой тонкими тросами, я заметно поубавила в скорости — путники легко могли успеть исчезнуть в облачной мгле. Оставалось только благополучно перебраться на ту сторону, не сорвавшись в бездонную пропасть. Преодолев полпути, я рискнула оторвать взгляд от досок — страх того, что меня устанут ждать и бросят, оказался сильнее страха оступиться и упасть. Они всё ещё ждут, какая благодать. Однако, вглядевшись в их лица, что успели обрести внятные детали, первичный душевный подъём сменился шоком. Который, впрочем, быстро уступил нахлынувшему восторгу. Извечно хмурый и строгий, но по-своему добрый и обходительный отец ныне с широкой улыбкой махал мне свободной рукой, другой придерживая за талию не менее радостную и энергичную матушку. Из-за их спин слева выглядывал озорной и непоседливый Кирби, придерживающий за плечи рвавшихся в мою сторону Лану и Лэйн. По правую сторону ютился манерно сдержанный и задумчивый Хорхе, а рядом с ним… Руди? А если приглядеться, возможно было уловить позади всех и край любимой мантии учителя Шогу, и пышный рукав наряда Розалин… Сердце разрывалось от вихря единовременных горя и радости. Хотелось и пронзительно кричать, и задорно смеяться. Последние воспоминания, связанные со всеми ними, такие болезненные и ранящие. Но видеть их всех воочию, вновь заговорить с ними, обнять, расцеловать — невообразимое счастье. И я поспешила на ту сторону, окрылённая долгожданным воссоединением с дорогими людьми. Но продлиться этим чувствам суждено было недолго. Мимолётный взор под ноги для предосторожности — а после в среде улыбчивых, зовущих меня людей незримо возник тёмный, состоящий словно из дыма, силуэт. Он медленно вышел вперёд, приближаясь к основанию мостика. Недобрые ожидания кольнули разум, и конечности ускорили работу в намерении как можно скорее достичь противоположного хребта. Осталось совсем немного, каких-то три вытянутых руки — один хороший прыжок… В последний миг я сорвалась вниз с опрокинувшегося, вспыхнувшего синим пламенем, как высушенный трутник, мостика. Ветряная магия бессильна — я не овладела ей в той мере, чтобы взлететь. Да и возможно ли это вовсе? И с этой последней мыслью я сгинула средь облаков, сопровождаемая довольным взором фигуры, чьё теневое лицо имело подозрительно знакомые очертания ожогового шрама. — …ратите! Пожалуйста, госпожа, успокойтесь! Грудь невыносимо жгло, каждый глоток воздуха давался с трудом, а перед распахнутыми глазами всё рябило и плыло. Но даже так я мгновенно отметила потускневшее окружение и отступившее ощущение полёта. Я куда-то упала? Нет, непохоже — ноги и седалище окутывало непередаваемой мягкостью и теплотой, не свойственной земле или камню. Постель. Пощурившись, я сумела разобрать покрывавшее меня пушистое одеяло, а затем и окутывавшую поднятые руки шёлковую ткань ночной сорочки. Я… — …дома? — глухим шёпотом сорвалось с моих пересохших губ. — П-простите? Развеяв странное наваждение тряской головой, я застала испуганную, жавшуюся в угол девушку. Её ладони судорожно стискивали пестрящую непонятными влажными пятнами грубую ткань платья, опоясанного фартуком. А ниже бросились в глаза ещё покачивающиеся изогнутые блестящие осколки керамической посуды — полагаю, причина тех пятен на одежде, — что россыпью окружили её сомкнутые ноги. Разум лениво выудил из памяти имя гостьи: Мари. Она вместе с тем парнишкой, Райли, заботится о живущих здесь детях и наводит порядок в поместье. Поместье моего отца в Хигадеру. Стало быть, я и правда дома. Жива. И на удивление здравствую. Как будто во мне не побывали дюймы убийственной стали. Что это за безрассудный план такой был у… — Минори!.. — Стоило припомнить о ней, как меня морозящим потоком окатили образы событий минувшего — и непонятно как давно — юби. — Торин! Рюка! Где?.. Как?.. И от такого переизбытка мыслей голова ожидаемо пошла кругом, вызвав колкую боль в висках и, что страшнее, ядовитую горечь в горле. Неужто во мне осталось ещё хоть что-то от последнего приёма пищи? Не могли же в спящую меня насильно проталкивать еду, правда? Однако ощущение голода, как и должных для выздоравливающего человека слабости с жаром или, напротив, ознобом никак себя не проявляли. Что скорей пугало, нежели радовало. На миг усомнившись в действительности и уверовав, что пережитое было не более чем дурным затяжным сном, я кое-как извернулась, дабы оглядеть предположительное место ранения между плечом и шеей. Но стянутый красноватой паутинкой мышц небольшой рубец тем не менее обезображивал девственно-розовую кожу и разбивал все немногие зародившиеся надежды. Правда, в свою очередь это наводило на другие, не менее тревожные вопросы. Например, почему я полна сил и отделалась всего-навсего ничтожным шрамом, когда отголоски неописуемых страданий прорезались из недр памяти одни из первых? Во имя пятерых, что со мной сделали?!. — Ох, неужто снова? Немощная даже шелохнуться Мари беззвучно смыкала и размыкала уста, посему цапнувший ухо резковатый, властно-снисходительный женский голос застал меня врасплох, отозвавшись пробежавшими по спине мурашками. По всей видимости, моё обернувшееся лицо оказалось красноречивей любых слов, и замершая в дверях Шарин виновато подняла руки, призывая к спокойствию, а когда убедилась в отсутствии опасности и прошла внутрь, коротко попросила растерянную работницу оставить нас наедине. — Какой сейчас юби?! — уже изнемогая от нетерпения, покуда лишние уши не скроются по ту сторону двери, я единовременно с затуханием звука шагов завалила свою советницу шквалом громких вопросов. — Где Минори?! Что с Торином, Рюкой, Илаем?!. — И непроизвольно сбавив громкость, перейдя почти на шёпот… — И Иллианом? — Госпожа, вы уже с дюжину раз задаёте этот вопрос на протяжении почти трёх юби. И с дюжину раз я пересказываю вам одно и то же — все живы-целы и идут на поправку благодаря заблаговременному вмешательству вашей, кхм, наставницы. А что до вашего горе-слуги… На мгновенье я перестала слышать. Не знаю, от чего мне хотелось выпасть в осадок сильнее: оттого, что минуло аж целых три юби, или же от известия, что я их не проспала мёртвым сном, а неоднократно приходила в сознание. Провалы в памяти — это нормально при моём состоянии? Или чревато нерадостными последствиями? Нужно непременно расспросить сведущего в подобных науках человека. Надеюсь, Минори всё ещё здесь. А если и нет, адрес мне известен — наведаюсь прямиком домой, если понадобится. Со здоровьем не шутят. Последняя якума искалечила меня больше, чем все прошедшие с самого моего рождения, так оставлять это… Нет. Стоит пока забыть о себе. Уверена, меня выхаживали со всеми возможными старанием и радушием — Шарин, как мой телохранитель в том числе, ещё не давала повода в себе усомниться. Куда важнее — как дела у остальных? Всю ли правду мне раскрывают или снова что-то утаивают, якобы для моего ментального самочувствия? Особенно сие касается главного виновника, из-за кого и начался весь этот… театр сумасбродства. Три юби. Неизвестно, что могло произойти за такой срок. Как внутри этих стен, так и за их пределами. Нужно взять себя в руки и поскорее выйти в свет. Раз уж я осталась жива, взваленные однажды обязанности должно довести до конца. А их нескончаемое множество. Благодаря кое-кому. — Хвала богам, что всё обошлось, — когда голос Шарин смолк, я поспешила хоть как-то отреагировать, не желая показаться излишне рассеянной. Даже если это и так. Того и гляди заставит проваляться в постели ещё неведомо сколько, а время нынче для всех нас непозволительная роскошь — многое следует наверстать. И без промедления. — В таком случае тебя не затруднит принести мне верхнюю одежду? Хочется поскорее увидеться со всеми. Да и размяться надобно после столь длительного отдыха. — А не опрометчиво с вашей стороны так активничать сразу по выздоровлению? — строго, пускай и не без заботы, вопросила Шарин. — И здоровы ли вы всецело, госпожа? Учитывая эти магические… выплески по пробуждению и необычайную забывчивость, возникают некоторые подозрения… — И лучше тебе оставить их при себе, — не сдержавшись, уже я надавила на неё в ответ, подчеркнув сказанное хмурым взором. Однако укор совести невольно заставил смягчить нрав. — Я что, во сне использовала техники? Кто-нибудь пострадал? — На счастье богов, нет — эти случайные вспышки магии успели только побить посуду да напугать потревоживших ваш сон. Уже это радует. Да, я незаметно успела освоить простенькие бессигильные техники, в основном отталкивающего воздействия, но так, чтобы применять их бессознательно, без концентрации? Со мной творится непостижимое безумие. С нами обоими. Теперь я окончательно убедилась, с кем мне требуется повидаться в первую очередь. И Шарин не посмеет даже помыслить о том, чтобы мне воспрепятствовать. Не после всего, что нам довелось пережить. — Моя одежда, Шарин. Без возражений, прошу, на них нет времени. И после отведи меня к Иллиану, куда вы его заточили. — Заточили? — она в изумлении приподняла бровь. — Госпожа, вы меня, по всей видимости, не слушали. Уверены, что вам стоит покидать постель? — Оставь ненужную заботу для других, — отмахнулась я, тотчас заинтересованная первой половиной сказанного. — Что ты имела в виду? Что там с Иллианом?.. Ох, неужели он снова сбежал?! — О нет, это исключено. Не в его текущем состоянии. И уж точно не после предпринятых нами мер. — Тогда где?.. П-постой, что ещё за предпринятые меры? Б-боги, только посмей сказать, что вы его… — Его жизнь вне опасности, госпожа, не переживайте… — И едва заметным шёпотом, кой мне чудом удалось различить, она добавила. — К нашему всеобщему разочарованию. — Не шути так, Шарин! Это не смешно! — Если бы только это была шутка… — последовал затяжной вздох. — Послушайте, леди Сириен. Я буду говорить откровенно и без утайки, чего, полагаю, вы и ждёте от своего доверенного лица. Если так угодно, я отведу вас к этому… типу. Однако вы молча и терпеливо выслушаете всё, что я хочу вам поведать. Клятвенно заверяю — это в ваших же интересах. Вас обоих. Во мне зародилось скверное предчувствие. Но иного выбора, кроме как согласно кивнуть, не представлялось. И я услужливо подвинулась, позволяя советнице присесть на край кровати — разговор, предчувствую, грядёт не из кратких.Интерлюдия
После несчётного времени, проведённого в смолистой вязкой тьме, малейшее движение веками тотчас отзывалось нестерпимой агонией выжженных ярким светом глаз. Благо, череда неустанных попыток способствовала быстрой адаптации очнувшегося Илая, и вскоре стало возможным не только беспрепятственно открыть очи, но и увидеть что-то помимо белой с желтоватым отливом пелены. Свисающая с кирпичного потолка железная люстра с потушенными запалами — немудрено, наверняка ныне самый разгар дня, учитывая обилие проникающих сквозь окна лучей. Неосторожный поворот головы в любопытстве углядеть больше деталей интерьера вызвал приступ острой, быстро перешедшей в тянущую, боли, что в свою очередь вылилось в скрипуче-осиплый стон — только теперь мужчина обратил внимание на жалобы своего организма, вроде раздираемого сухостью горла или покалывания вдоль конечностей. Он не в лучшей форме, это простое понимание явилось быстро. Помимо прочего, в памяти ещё теплились обрывки с изображением тянущейся к его шее твари в человеческом обличии, а вместе с тем и ощущения холода из-за обильной утечки крови. Но неведомым образом жизнь ещё ютилась в этом потрёпанном теле — непохоже, чтобы он угодил в потусторонье, слишком уж всё… привычно. Тело, ощущения, обстановка — всё говорило о пребывании в знакомой ему реальности. Ни плодовых садов, ни тёмных пещер. А отличными от религиозных сказаний образами Илай мыслить не привык. Он по жизни весьма поверхностно относился к божественному промыслу и концепциям душ с потусторонними мирами, уделяя преимущественное внимание мирским делам. И сейчас, вынеся вердикт, что он вероятней жив, нежели мёртв, скорейше взялся анализировать сложившиеся обстоятельства: предположение о прощении ему последних выходок отмелось с ходу как бесконечно наивное, а наиболее правдоподобные ожидания выглядели одно плачевней другого. И смиряться с навязанной участью он не спешил. Однако при достижении задуманного — а именно повернуться лицом вправо, не тревожа перемотанную шею — Илай изумлённо выдал тщедушный полувдох-полускрежет сквозь неподъёмную челюсть, и вся немногая сложившаяся планировка с предполагаемым порядком действий вмиг растворились в быстро заполонившем всё мыслительное пространство ядовито-дурманном облаке. Прекрасное, грациозное, величавое… и бесконечно недостижимое создание — вот оно, в ничтожных футах от его постели, безмятежно посапывает в придвинутом кресле с опущенной головкой, где играючи вздрагивают тревожимые редкой мошкарой мохнатые ушки, а упавшая на край одеяла пушистая ладошка и вовсе в досягаемости его пальцев, только напрягись и протяни. Грудь раздирало беспокойное сердце, опасно разгоняя не до конца восполненную кровь и образовывая в исцеляющихся мышцах удушающий жар. «Эрюкай’а. Моя Эрюкай’а. Так красива, не погляди на измученный и неопрятный вид. Так близка, что легко улавливается тепло её дыхания и манящий аромат цветущей женщины. И так сильна, что находит в себе силы оставаться рядом со мной, кто причинил ей столько боли своим исчезновением и дальнейшим бездействием. Можно сколь много и упорно твердить, что у меня не было другого выбора, возможности, силы. Но это не изменит того, что я бросил тебя, оставил одну в этом недружелюбном и порочном мире. И я не знаю, есть ли мне прощение и искупление. Я держался исключительно ради этого момента — оказаться наконец лицом к лицу с тобой, иметь возможность услышать и быть услышанным в ответ. И теперь, обретя желаемое, я растерян и опустошён. Я хочу услышать от тебя заветные слова, но вместе с тем страшусь, что услышу нечто совершенно обратное. Хочу сам поведать тебе всё, что копилось на душе моей, но боюсь непринятия тобой моих чувств и мыслей. Меня обуревает великое счастье от присутствия твоего, однако поверх него закручивается и великое горе от незнания истинных намерений твоих, что движет сейчас тобой. Что есть один из страхов жизни моей…» Благо шорох на другом конце комнаты, вероятно из коридора, выдернул Илая обратно в мир насущный. Тренированные рефлексы возвратили голову обратно на подушку ровно носом вверх, закрыли глаза и спешно расслабили мышцы, будто их хозяин и не пробуждался — в момент неясности своего текущего статуса следует как можно дольше оттягивать первый контакт, рассудил опытный прецептор, что, вне всяких сомнений, легко может перейти в мучительный допрос. — О, прощения просим, не хотели побеспокоить. — Следом за скрипом дверных петель последовал мимолётный взвизг в сочленениях стула: Эрюкай’а сместила центр тяжести тела, не иначе как проснувшись и подавшись на звук. Что и прокомментировал задорный мальчишеский голос. — Не думал, что вы всё ещё будете здесь. — Да, — неуверенно протянула она сквозь усталый выдох, — я тоже. — А мы тут пришли провести… эм, как там его? Проклятье, вечно забываю… — Плановый осмотр, — подсказал тому монотонный, лишь с лёгким усталым придыханием, женский голос. Его Илай успел наслушаться вдоволь за последние пару юби и совсем не ожидал услышать вновь, да ещё в таком месте и в их положении. Почему эта слепая ведьма не заперта где-нибудь, а свободно разгуливает по?.. Проклятье, понять бы ещё, где он вообще? Поместье Ванберга? Врачебное крыло храма?.. Подобное внутреннее убранство возможно встретить не в одном городском строении. И пока он терялся в догадках о месте своего пребывания, Мино уже успела заключить: — Тебя приставили ко мне помощь оказывать, мальчик, а не праздные беседы вести. Меньше слов, больше дела — давай, всё то же, как и в прошлый раз. — А, да, конечно. На грудь Илая с нажимом легли чьи-то ладони, затрудняя и без того рваное дыхание. А вскоре к давлению на грудь присоединилось и лёгкое покалывание в висках с отголоском тянущей боли, словно невидимые паразиты закопошились глубоко в ушах. Что она только задумала? Это какая-то форма пыток? Но почему это доверили ей? Да ещё не дожидаясь, когда он придёт в сознание? О сопротивлении, разумеется, и речи быть не могло, не в его состоянии. Оставалось уповать на ошибочность суждений и скорый финал этих непонятных процедур. — Это не пытка, а простой медицинский осмотр, сказано же было, — и желанный финал ознаменовался неожиданно быстрым и точным ответом Мино на никак не высказанную им мысль. Словно она… — Да, слышать твои мысли, когда ты только и делаешь, что размышляешь, труда не составляет. И ни одна из них не концентрируется подолгу на твоём самочувствии, что, смею предположить, есть хороший признак. Можешь ослабить напор, Райли, пациент не будет брыкаться во сне, если уже давно проснулся. — Что? Единовременно в голос подивились все присутствующие. Кроме Илая и Мино. И если со второй, как с практикующей подобные техники, всё было ясно без слов, то прохладная реакция первого обусловлена более ранним знакомством с её, как он это называл, «мозгопроникающими колдовскими штучками», пускай и в роли недолгого стороннего наблюдателя. Опыт же подопытного ему категорически не понравился, несмотря на скоротечность процедуры и скорое избавление от возникшего на считанные мгновения дискомфорта — сам факт вторжения в его единственное по-настоящему личное пространство вызывал бурный протест и чувство омерзения. В какой-то момент он даже испытал некое подобие сочувствия к прошедшему через это, только в тысячу крат хуже, Иллиану. Кое, правда, быстро сменилось положенным презрением: вот ещё, ублюдка жалеть… — Быть может всё-таки глаза откроешь приличия ради? — Тебе ли, послушница, о приличиях рассуждать с твоими-то методами? Продолжать притворство и впрямь казалось бессмысленной затеей, и только по этой причине Илай позволил себе небольшую отдушину в виде ответной колкости на чрезмерно вольное поведение бывшей, пускай и недолгой, соучастницы, тем не менее послушно обратив к ней заспанный презрительный взор. — Дядя Илай, как вы себя чувствуете? Хотите пить? Или есть? Нежданно в их безмолвное противостояние вклинился мальчишка, в чьих руках откуда-то успела возникнуть кружка с горячим напитком. Странно, но никакого запаха пар не источал, будто это простая вода, в чём не прослеживалось никакого смысла. Или же недавние ароматы Эрюкай’и, что будоражили его кровь, являлись не более чем бредом или всплывшим воспоминанием, а обоняние попросту притупилось от травм и истощения, что мнилось куда правдоподобнее. Илай благодарно кивнул — скорее чуть наклонил голову, насколько позволяла тугая повязка на шее — и жадно присосался к услужливо поднесённому сосуду. И только после утоления жажды к нему пришло понимание, что пацан использовал просторечную, но весьма почтительную форму обращения, какая неоднократно звучала за время их совместного жития под недолгой десницей юной Ванберг. Что не могло не повергнуть пробуждённого в ступор. После того, что доверенное лицо советницы новой управляющей провернул за их спинами, все из ближайшего круга должны были относиться к нему настороженно, если не сказать с опасением. Но этот мальчик… Райли, так его назвали?.. В нём не ощущалось ни агрессии, ни страха. В глазах мерцали лишь обеспокоенность и дружелюбие. Предотвратить распространение информации за пределы поместья не без трудностей, но осуществимо. Не выносить же её за пределы небольшого круга лиц, тесно соседствующих с множеством гражданских ушей, практически невозможно. Если только Шарин не предприняла высочайшие меры секретности. Но ради чего ей так напрягаться? Ради предателя, осмелившегося свершить наитяжелейший проступок для адъютанта: покушение на жизнь брата? Пускай даже и являвшегося её бывшим учеником? Значит, якумы и тебя не щадят, учитель, с усмешкой подумал он. Становишься излишне сентиментальной… — Илай. Снова уши тронул тихий женский голос. Но, в отличии от предыдущего, этот вызывал не брезгливость и раздражение, а ровно противоположные нежность и чуткость. А ещё страх. И он с трудом нашёл в себе силы заглянуть в склонённое над ним, полнящееся сомнений и некой борьбы, девичье личико. Звериные ушки при этом уже не торчали мохнатыми треугольничками, а опали, смешавшись с беспорядочно уложенными волосами, а овальные глаза застыли в тревожной задумчивости. Что всё это означает и как надобно реагировать? Илай сейчас предпочёл бы вновь столкнуться в неравной схватке с той тварью — там он и то чувствовал бы себе менее голым и безоружным. Наконец он собрал остатки воли в кулак и с дрожью в голосе — больше от волнения, чем от слабости — выдавил кратко: — А ты ещё кто? Ничего лучшего, кроме как стыдливо спрятать голову в песок, ему на ум не пришло. Не так он представлял себе долгожданное воссоединение. Не то время. Не то место. Не то положение. Всё летело в бездну, и выяснять затянувшиеся на долгие десять якум отношения сейчас казалось чем-то несуразным и даже губительным. То, что Эрюкай’а здесь, нельзя истолковать как-то иначе — она начала догадываться или уже догадалась, кто перед ней. Но смутные догадки ещё не есть крепкое убеждение, посему есть не иллюзорный шанс их разрушить. Для него это безоговорочный конец. Незачем утягивать с собой на дно ещё одну душу, особенно столь дорогую его сердцу. Прогнать взашей — единственное благое решение, какое он смог сыскать. — Это… какая-то шутка? Эрюкай’а, не ожидавшая такого от ворота поворота, скривилась в лице, невольно обнажив животные клыки. Что, впрочем, весьма миловидно выглядывали из-за пышных, налитых кровью губ, и это причиняло Илаю только бо́льшую боль. Коя, правда, ни в какое сравнение не шла с шоком от разразившегося в следующий миг крика: — У тебя с кровью заодно и мозги вытекли до последней капли, придурок?! — Что?.. — Заткнись! — Бритвенные когти немилостиво впились в бледные плечи, отчего тот едва не застонал сквозь зубы. — Что ты?.. Как ты можешь так со мной поступать?! Ты!.. Зрелый мужчина, закоренелый до мозга костей адъютант и прецептор, до того оказался поражён услышанным, что на мгновенье обратился тем бестолковым и легкомысленным мальчишкой и мысленно возвратился в самое счастливое для себя мгновение, когда ещё молодые неразборчивые чувства смогли найти путь вовне, достигнуть вожделенной души, и более того — обрести желанный отклик взаимности. Какой ознаменовался пылкой слёзной тирадой, концовка коей и по сию пору металась отголосками в сознании. И каковую он услышал вновь, пускай и в малость искажённой форме: «Ты даже по прошествии двадцати якум остался таким же неисправимым кретином, Илай». Фраза, которую Эрюкай’а не могла произнести никому другому, кроме него. Не с такими чистейшими эмоциями, какие сочились из каждого слова, каждой буквы, звука. В его мироощущении не было места случайностям и чудесным совпадениям. Только закономерности и причинно-следственные связи. И река этой непомерной уверенности бывшей пассии в собственных выводах, по его разумению, могла брать начало только в одном месте. — Что ты успела ей наплести? — злобно прошипел сквозь зубы Илай, испепеляя пронзительным взором устроившуюся в кресле поодаль Мино. — Я? — та лениво сместила голову в его направлении, будто в намерении убедиться, что собеседник глядел именно на неё. В чём не было никакого смысла по понятной причине. Что лишь сильнее взбесило его, и так в край разгорячённого. — Абсолютно ничего. Не имею наглости влезать в межличностные размолвки. «Что никак не останавливает тебя от вторжения в чужие мысли, так, ведьма?» — невольно усмехнулся про себя Илай, но вслух об этом предпочёл не распространяться, признавая своё невыигрышное положение пред её силой. Вместо этого продолжил допытываться спокойным тоном: — Она не могла самостоятельно узнать меня. Только если кто-нибудь не надоумил её, не подтолкнул к соответствующим выводам. — Почему ты сразу подумал обо мне? — А есть другие, кто любит выуживать всё сокровенное из чужих голов? Ты видела все мои воспоминания, не так ли? — Если ты не можешь держать эмоции под контролем, не пробуждая те или иные воспоминания, ко мне какие претензии? — Ах вот ты как заговорила, послушница. Полагаешь, это тебя как-то оправ?.. — Да богов ради! — тут уже не выдержала Эрюкай’а и заставила грубияна вернуть утраченное внимание к своей персоне, подавшись чуть ближе лицом и перенеся ладони с плеч на грудь, на сей раз убрав опасные когти подальше от ранимой и чувствительной кожи. — Это ты, идиот! Ты сам, как возвращался в сознание, неустанно взывал ко мне, то прося прощения, то клянясь в любви, то и вовсе неся околесицу, бредя наяву. Каждый раз, покуда тебя вновь не утягивало в беспробудное забытье. — И ты… всё слышала? — У Илая перехватило дыхание, а язык словно опух, отчего малейшие движения ртом казались неподъёмным испытанием. — Каждое слово. — Прорезавшаяся улыбка никак не контрастировала с недавним гневом, и могло показаться, будто все эти крики и ругательства — не более чем иллюзия дремоты. Быстрая отходчивость к дорогим ей людям — это, пожалуй, наиболее примечательная черта Эрюкай’и, с сердечным трепетом подумал он. Правда, и доля мстительности ей была не чужда — Илай тотчас припомнил это, когда походящие на кошачьи глаза недобро сверкнули и сощурились. — Поэтому не смей больше меня игнорировать и делать вид, будто мы незнакомы. Или, клянусь всеми старыми и новыми богами, я обглодаю твоё грубое заветренное личико, малыш. Ты меня знаешь — я не люблю эти игры. Он не находил нужных слов. Да и требовались ли они здесь? Одни их обоюдно устремлённые взгляды передавали все требуемые чувства и получали взамен искомые. Кои если и возможно выразить словами, то подобные речи могли затянуться до заката текущего, а то и до рассвета нового юби. Илай молча наслаждался долгожданным, тем самым моментом, который грезился ему бессонными ночами и изнуряющими днями. Который раз за разом побуждал его продолжать порой казавшуюся тщетной борьбу, даровал надежду, а с ней и силы продираться сквозь вязкую мглу, несмотря ни на что. Это то некогда забытое ощущение, которое он хотел пережить вновь. Такое простое, но вместе с тем и хрупкое, невечное, ускользающее. И имя ему — счастье. — Что это только было? — вскоре неуверенно нарушил тишину затаившийся в углу Райли. — Не нашего ума дела, — первой отозвалась уже успевшая подняться на ноги Мино. — Идём. Пора навестить второго. — А как же?.. — Рюка сама здесь закончит, — направляясь к выходу, она небрежно указала через плечо на новую знакомую. — Не мне об этом говорить, мальчик, но тебе следует обучиться такту и пониманию, когда ты становишься лишним. Освобождаем помещение, поживее. Илай намеревался отпустить напоследок нелестное замечание в адрес слепой послушницы, однако скорый хлопок дверью и захватывающие внимание, интимно близкие к его, блестящие звероподобные янтарные очи напомнили тому об истинных ценностях и сокровенных желаниях. И за пределами оных для пробудившегося от долгого сна, заблудшего, но обрётшего себя вновь, более не существовало никого и ничего. Ни сторонних людей, ни стороннего мира, ни сторонних целей. Только он, она и их, во что тому очень хотелось верить, бессмертная любовь.Конец интерлюдии
— …Ещё не поздно вернуться обратно в покои, госпожа. Вы не обязаны… — Пекло меня раздели, ещё как обязана. Оставь нежеланную заботу, неоднократно сказано было. От тебя лишь требуется указать комнату. Более ничего не хочу слышать. Наконец, получив категоричный ответ после череды осторожных и бесплодных попыток вернуть меня в комнату, Шарин смиренно вздохнула и отвернулась в нежелании встречаться с моим давяще-смурным взором, продолжив шествие по длинному коридору в тихом, разбавляемом цокотом каблуков, безмолвии. Зародившееся было чувство вины пришлось нещадно подавить — следовало сосредоточиться на заботах насущных. А извиниться за скверное поведение всегда успеется. К тому же совсем уж неправой я себя не полагала. Мне, как главе этого дома, да вдобавок и претендующего на управление целым городом с прилегающими землями, в круговерти преступных и просто ужасных деяний не подобает держаться в стороне. И единственный, кто мог пролить явственный свет на всё — Иллиан. В отличии от Илая, он уже успел окрепнуть и восстановиться, благодаря этой своей Наги, или как там её?.. Ох, ну и самая важная причина моих расторопности и нежелания затягивать, как выразилась Шарин, процесс дознания — время. С той ночи минуло два юби — уже середина третьего в самом разгаре. Я напрочь выпала из течения реальности, вынужденная складывать затерявшиеся по углам сознания частички событий, будто мозаичные стёклышки. Боги, меня так захлестнули эмоции от личных конфликтов, что из головы напрочь вытиснились конфликты общественные. Ответственность за разрешение которых я добровольно взвалила на себя. И пока что за моими плечами несравнимо больше неудач, нежели успехов. Чему мои новоявленные союзники — сборище корыстных властолюбивых лицедеев — наверняка только рады: уверенным и дальновидным героем сложнее управлять, нежели сомневающимся и недалёким неудачником, не так ли? Пекло, как же тяжело жить в мире, где тебя окружают сплошь недоброжелатели. Или навязчивые опекуны, что ничуть не слаще. — Проклятье!.. Отвлёкшись на ритмичный стук невесть когда пришедшего дождя по стеклу, я едва не влетела в спину отпрянувшей и приглушённо ругавшейся Шарин. Сбросив мимолётное оцепенение от испуга, я догадалась отступить и дать простор советнице, в чьих руках будто из ниоткуда возникла лихорадящая и взмокшая обнажённая по пояс мужская фигура. Лицом тот зарылся в складках одеяния моей спутницы, однако по тугим, пестрящим вкраплениями красно-бурого с неким ядовито-жёлтым оттенком лоскутам повязки во всю спину не стоило усилий догадаться, кто вывалился нам навстречу из ближайшего поворота, как услужливо подсказало боковое зрение. — Торин? — осторожно позвала я адъютанта, выждав паузу между тихими «спокойно-легче» от Шарин. — Что с тобой? Почему ты блуждаешь в таком состоянии? — Жар… — как на последнем издыхании, процедил тот сквозь зубы и ткань. — Хол… лод… Боль… Ни… чего не… — Седьмое пекло, — с трудом сохраняя лицо, Шарин глазами воззвала к небесам, сокрытым за кирпичной преградой. — Как зрела в корень, что послушникам Цитадели, пускай и бывшим, веры быть не может. Как я только могла позволить оставить тебя на неё?.. Не в силах это осмыслить, я могла лишь бессмысленно переводить взгляд с одной на другого и обратно. Всё, что я успела понять: Минори подрядили врачевателем, ухаживать за пострадавшими, но что-то пошло не так. Что же такого приключилось с Торином? И с чего бы Минори причинять кому-то вред, если она всегда была на моей стороне? Хорошие вопросы. И почему-то я колебалась их задать, остерегаясь… сама не ведаю чего. А может потому, что ответы разумней искать в ином месте. — Си… риен… Следом за хваткой на моей руке послышался ослабевший, сделавшийся на миг скрипучим голос, так и не давший мне сделать и шага в заветном направлении, где меня ожидали все требуемые ответы. Или же большая их часть. Я сочла излишним указывать Шарин, что ей надобно делать, поэтому с лёгкой душой намеревалась удалиться, не мешая и не задерживая их обоих. Но явно бредящий Торин по какой-то причине воспрепятствовал мне, не только задержав и позвав по имени, но и обронив после некоторой заминки вроде как непримечательные по своей форме слова, но с волнительно удушающим, странно околдовывающим, можно сказать вопиющим проглядывающимся мной смыслом: — По… моги… Не ос… тавляй… Будь… — Что ты?.. — К моему страху — или облегчению? — он опустил голову и разжал пальцы быстрее, чем я успела хоть как-то отреагировать на его неясный жест. — Т-Торин? Торин?! — Успокойтесь, госпожа, он всего-навсего провалился в сон, — впопыхах проговорила Шарин, замерев с ним в обнимку — неловкость от такой сцены полностью подавить не выходило даже с оглядкой на обстоятельства — и будто прислушиваясь к чему-то: вероятно, она высчитывала ритмичность доходящего до неё чужого сердцебиения. И вскоре… — Ровное, — подтвердила она мои догадки. — Выглядит паршиво, но биение чёткое, хоть и малость рваное. Нужно уложить его в постель и сбить чем-нибудь жар. Простите, госпожа, но я покину вас ненадолго. Я бы очень хотела, дабы вы возвратились к себе в комнату… — Шарин запнулась и качнула головой, будто бы окончательно смирившись с моей упрямостью. Которая, впрочем, успела вся куда-то растеряться. И надави она ещё немного — быть может, я бы и послушалась. Но мне повезло. — Ваш слуга в самой дальней комнате вниз по коридору. И я молю вас лишь об одном — не идите у него на поводу. Оставьте всё так, как есть. На вашем месте я бы и вовсе не подходила близко. Покончив с наставлениями, пускай крепкая, и всё же женщина смогла подхватить уснувшего, отнюдь не лёгкого на вид, не погляди на юность, мужчину на руки, сперва присев на колено, а затем распрямившись. Мой слух резанул тихий, но оттого не менее тошнотворный хруст смещения позвонков, если я верно помню термины из той врачевательской книжки учителя. — Что только подвигло его вскочить на ноги?.. Торин, что за бездновщина?.. — Ты… — с заминкой бросила я вслед двинувшейся прочь и приговаривавшей что-то бессознательному Торину Шарин. — Ты правда грешишь на Минори? Полагаешь, она нам не друг? — Леди Сириен, — она сбавила шаг и тяжело вздохнула. Непонятно, правда, от тяжести живой поклажи иль ментальной усталости. — Я знаю, кем эта женщина вам приходится и что вас обоих связывает. — На развернувшемся ко мне вполоборота лице показался сощуренный, пространно глядящий куда-то мимо, глаз. — Но как я уже сказала, послушникам Цитадели веры нет. Хоть настоящие, хоть бывшие — эти люди видят мир иначе, нежели мы. У них свои законы, устои… и даже представления о морали. Что для нас немыслимо — для них порядок вещей. И они никогда не отличались терпимостью и дружелюбием к чужакам. Маги Цитадели представляют для нас, людей извне, самую настоящую угрозу. Все без исключения. И то, что она всё ещё пребывает в этих стенах — не более чем акт нашего отчаянья и нежелания рисковать, прибегая к помощи целителей из храма. Однако помяните моё слово, госпожа, — даже короткая светская беседа с ней вас до добра не доведёт, не говоря уж об ученичестве. Прошу меня простить. Шарин с Торином на руках быстро преодолела короткую протяжённость бокового коридора и скрылась за очередным поворотом, а я лишь молча проводила обоих отрешённым взглядом. Я бы употребила «обидчивым» или «раздражённым», если бы в тот момент могла чувствовать хоть что-то близкое к ним. Но нет. Ничего, кроме высасывающей всё и вся чёрной пустоты. Никаких эмоций. Никакого ответа. Никакого смысла. Можно и вовсе выбросить сей эпизод из жизни за ненадобностью, мелькнула мысль. Но это равнодушие, казалось, до того велико, что было одинаково лень как думать об этом, так и напротив — стараться не думать. Просто… всё равно. И с этими мыслями — или с отсутствием оных? — я дошла до указанной мне комнаты. Пальцы коснулись шершавой поверхности и надавили — дверь поддалась без сопротивления, со скрипом уехав внутрь. Ни охраны, ни замка — это какая-то шутка? Совсем не ожидав такого поворота, я нерешительно застыла на пороге в ожидании картины, которую вот-вот явит мне убравшийся с глаз древесный заслон, будто выступавший некоей границей меж двумя разными мирами или реальностями. Нет, что за ерунда? И как ещё самой не смешно с сих неуместных эпитетов? Благо, дальше мыслей это не ушло — никто этого не слышал. Стыдоба несусветная. Нашла перед кем… или чем трепетать. Что бы там ни было, меня уже ничем не удивить. — Ч-чего? Но в последнее время у меня вошло в дурную привычку выдвигать ошибочные предположения. Непозволительно часто. — О-о-о, только поглядите, кто соизволил оторвать свою нежную тушку от кровати. Долго же вы на массу давите, госпожа Ванберг. Активно растущему организму это только во вред. Морально подготовленная к повторному столкновению с тем чудовищем — а то и чем похуже, — и тем не менее я оказалась раздавлена царившей в комнате будничной, можно сказать тёплой и семейно-домашней, атмосферой, внезапно исходящей от беззаботно сидящего на ковре, окружённого весело играющими детьми Иллиана. Ни жуткого чёрного одеяния — нет, сами одежды тревоги не вызывали, а вот то, каким образом он их заполучил, ещё как, — ни морозного ужаса, некогда источаемого одним лишь взором налитых безумьем глаз. На мгновенье я усомнилась в реальности произошедшего ранее. А затем и в происходящем ныне, отчего мне стало немного дурно. Быть может и впрямь не стоило торопиться покидать постель? — Леди-сестрёнка! Кто-то из детворы с радостным возгласом вскочил на ноги и, неуклюже обвив мою руку, нетерпеливо взялся её подёргивать, попутно лопоча что-то неразборчивое. Неразборчивое не по причине проблемы с речью какой, а ввиду вспыхнувшего гомона остальных, последовавших его примеру. А вскоре меня и вовсе загнали в импровизированный капкан из оравы лучезарных и энергичных малышей. Растерянную и обомлевшую, меня осыпали шквалом вопросов и нещадно таскали из стороны в сторону, будто желанную игрушку, которую никак не удавалось поделить. Неужто все они так сильно переживали за меня?.. Или же попросту соскучились по ежевечерним чтениям? Бездна, и когда у меня вошло в привычку так плохо думать о людях? Да ещё и о детях, чьи искренность и открытость наверняка пребывают на пике своём? Скверное предзнаменование. Нельзя так думать. Мне не хочется так думать. К тому же здесь имелся вопрос повесомее… «Что ещё за "леди-сестрёнка"? Откуда они это только взяли?» — А они успели здорово к вам привязаться. — Невзирая на какофонию, голос так и не сдвинувшегося с места Иллиана звучал отчётливо, словно нашёптывал близ самого уха. — Сказалось влияние Саи, не иначе. — Полно вам, ребята, — почувствовав лёгкую слабость в ногах, я не выдержала и предприняла попытки выскользнуть из толпы. — Я тоже безгранично рада всех видеть, и я в полном здравии. Но пожалуйста, не наваливайтесь всем скопом, вы меня так попросту задавите. Последнюю часть я выговорила нарочито с улыбкой и кратким смешком, дабы ненароком никого не обидеть — мои действия и без того казались излишне грубоватыми. Но терпеть и впрямь было уже невмоготу — требовалось какое-то пространство, а ещё лучше присесть и подышать: здесь самую малость становилось душновато. — Ну ладно, оболтусы, вам уже пора — время наверняка приблизилось к обеду. А мне предстоит очень личный и важный разговор с назойливой, но блистательной хозяйкой. И без возражений, — вставил Иллиан поперёк возникшего было недовольства, — иначе не видать вам обещанных историй, всё забуду… Оп, уже начал помаленьку забывать. Последнее его изречение завершилось аккурат в миг, когда последняя из низеньких фигурок прошмыгнула за дверь и унеслась в сторону ближайшей лестницы вслед за остальными с громкими мольбами обождать и не спешить. — Это о каких же обещанных историях шла речь? — обескураженная такой прытью и послушностью, тотчас полюбопытствовала я. — Да так, — незатейливо пожал он плечами, — обо всём и ни о чём. Что припомнится из интересного, и что более важно — из приличного, о том и вещаю. Им, вроде как, заходит. — Удивительно, как ты способен выдавать хоть что-то приличное. Небось, прилагаешь неимоверную силу воли. — Эй, ты меня знаешь — при детях я всегда сдерживаюсь. Я ж не конченный… ну, ты поняла. Обмениваясь глуповатыми улыбками и задорными смешками, мы как-то незаметно оказались друг подле друга: я разместилась и вытянулась в ближайшем пуховом кресле, а Иллиан любезно придвинулся, правда, так и оставшись сидеть на ковре со скрещёнными ногами, как дитё малое, будто напрочь игнорируя человеческую мебель. Однако вместе с тем только охватившее нас веселье быстро улетучилось, на его место пришли неловкие ёрзанья конечностями и потупленные в пол, в стены, а то и на потолок — куда угодно, лишь бы не на собеседника, — рассеянные взоры. Из головы предательски вылетела причина моего визита сюда и в какой-то миг даже показалось, что меня здесь вовсе быть не должно. Впрочем, когда наконец удалось припомнить… ничего не изменилось — давящее молчание продолжило натягиваться подобно эластичной струне. То ли подходящие слова на ум не шли, то ли они на язык укладываться отказывались. Каковы бы ни были причины — что это меняет по итогу? Верно, ровным счётом ничего. Благо, натяжение не может длиться вечно — рано или поздно струна должна порваться и… — Что ты здесь делаешь? Не сказать, чтобы его вопрос совсем не имел смысла, однако его постановка и сопровождающий строгий тон, мягко скажем, обескураживали, и я далеко не сразу нашлась с удовлетворительным — как для него, так и для самой — ответом. — Цитируя тебя же: ты и сам знаешь ответ на свой вопрос. — Пф, лучше б ты чего поумнее от меня передрала. — Воочию покажешь это самое "поумнее" — с превеликим удовольствием. А до тех пор от тебя исходят лишь глупости, пошлости и неприятности. — Которые ты по первому звоночку бежишь разрешать с горящими глазами и языком на выпад, ага, уже успел заметить. — А ещё грубости. И как я только об этом запамятовала? Очередной своеобразный обмен любезностями, позволивший несколько разрядить обстановку, но быстро возвративший нас в изначальное положение — по существу ничего так сказано и не было. Видимо, всё наше общение только на них и строилось — на бессмысленном сотрясании воздуха и взаимных самоуничижениях. Ни искренности, ни открытости, ни желания обсуждать чужие проблемы, ни уж тем паче просьб помочь в них разобраться. А разобраться требовалось во многом. Это уже не моя или его проблема. Это наша проблема. Всех в этом доме. А может и во всём городе. Напоминание об этом помогло отрезвить разум, отринуть колебания и развязать наконец закостенелый язык: — Надеюсь, мне не требуется разъяснять положение, в котором ты, конечно же, не по своей воле, я это понимаю, и тем не менее увяз по самую макушку. — О, с места в карьер, значит, — явно не оставшись равнодушным, он довольно прикрыл веки и, опершись локтями на бёдра, играючи сложил ладони в домик. — Ну почему же? Я с удовольствием послушаю и твою версию, какая сложилась в этой светлой и очаровательной головушке. — Богов ради, Иллиан, ты думаешь, это всё какая-то шутка?! — Нет, разумеется нет. С чего бы такой учёной зазнайке вдруг начать отшучиваться? Ты же вся из себя такая сурьёзная, деловая… — И прямая противоположность тебя, судя по всему. Для кого весь мир — одна сплошная шутка, а он здесь почётный шут. Я едва удержалась, дабы не поморщить лицо от накатившего гнева — спасибо пуховой обивке, что будто волнами омывало тело блаженной мягкостью. Глубокий вдох — и я вмиг смогла расслабиться. — Я знаю, как жестоко с тобой обошёлся Илай, — продолжила я настолько деликатно, насколько это было в моих силах. — Шарин не вдавалась в подробности, но общую суть до меня довела. Ещё и Минори в этом замешана, зачем ей только понадобилось… — Она хотела как лучше, — нежданно отозвался посерьёзневшим тоном Иллиан. — Они оба, думаю. Просто каждый по-своему, исходя из своих собственных представлений о правильном и допустимом. Даже и не знаю, поступил бы я иначе, будь на их месте. Хотя всего парой суток ранее горел праведным гневом и желанием выпотрошить обоих. Забавно, как круто меняется твоя парадигма, стоит просто побыть наедине с мыслями, в изоляции от остального мира. — В изоляции? Правда? Я указала недоумённым взглядом на оставленные детьми редкие тряпичные куклы и деревянные фигурки рыцарей, на что Иллиан усмехнулся и покачал головой: — Они навещают меня перед обедом и отходом ко сну. Я же не сказал, что нахожусь в изоляции постоянно. Но ночи здесь длинные, времени на подумать действительно было много. — Почему не выходил на прогулку хотя бы в коридор? — опустив момент с длинными ночами, которыми он размышлял, вместо того чтобы спать — как я поняла, — я предпочла сместить внимание на терзавший меня с начала встречи нюанс. — Ты же в курсе, что твоя дверь не заперта и не охраняется? — Догадывался. Но проверять всё равно не тянуло. Он закатал длинный рукав рубашонки и продемонстрировал успевшую побуреть на запястье повязку. Только теперь до моего рассеянного внимания сумели добраться непривычная бледность кожи и вялые, будто превозмогаемые, движения всем телом. — Что за?.. — Мне сразу стали ясны причины, однако поверить в них казалось немыслимым, отчего возникли непреодолимые сомнения. — Не говори мне, что это то самое, о чём я подумала. — Ага. Но переживать не о чем — этим занимается лично Минори. А уж она лучше кого бы то ни было видит… или чувствует?.. В общем, она знает, когда нужно остановиться — мне оставляют ровно столько крови, чтобы мозг работал плюс-минус нормально. Видишь? Я даже двигаться могу без проблем… — Он показательно потряс рукой, однако тут же скривился и схватился за плечо. — Ну или почти. — Это?.. ну… — Мера предосторожности. Наги пока что подавлена, но как вытравить её насовсем всё ещё неизвестно. В ослабленном состоянии я уж точно не представляю такой угрозы. Со мной легко разделаются, если… — Пожалуйста, не говори этого, — спешно перебила я, не желая слышать развитие его мысли. — Никогда. Даже в шутку. Иллиан пасмурно поглядел на меня исподлобья, но вскоре разгладился в лице и, едва уловимо, но посветлел. И можно сказать, повеселел. Жаль, что я не могу разделить его радость из-за таящейся на душе тревожности. — В общем, у меня нет особого желания устраивать вендетту этим двоим. Я просто хочу забыть обо всём случившемся и вернуть всё как было… Только… — Смогут ли остальные забыть об этом? Я невольно подхватила оборванную, комканную мысль вскоре помрачневшего подручного, на что тот согласно — и даже благодарно? — кивнул и облегчённо выдохнул. — Иллиан, послушай, — мой голос сделался тише и… боязливее?.. — Одно то, что я пришла сюда сразу по выздоровлению, уже многое говорит о моём отношении к тебе. У нас имелись размолвки и конфликты. И да, нас объединяют не то чтобы приятные поводы и обстоятельства. Но ты многое сделал для меня, и, пожалуй, я никому не могу довериться так, как тебе, что бы между нами ни приключилось. Надеюсь, ты чувствуешь нечто схожее, так как я хочу спросить тебя кое о чём важном. И мне нужен прямой и честный ответ, без изворотливости и каламбуров. Прошу, дай мне повод и дальше верить тебе. Иллиан обратил ко мне вытянувшийся лик, полный изумления и неверия. Впрочем, они быстро сменились некоей насмешкой с сочувствием или даже разочарованием — характер принятого лицом выражения всецело прочитать не получалось, слишком уж причудливая помесь, что ненадолго вогнало меня в ступор. Однако последовавший после услужливый жест ладонью, приглашающий меня продолжить начатое, поселил надежду, что первоначальная реакция мне лишь привиделась или была воспринята ошибочно. — Ты наслышан о двух пропавших подопечных Шарин из числа адъютантов? Их хватились около пяти-шести юби назад, но так ничего и не выяснилось. Сие открылось как раз после твоего явления на завтрак в… наряде адъютантов. А после и ты исчез. Я выдержала недолгую паузу, однако так и не получила ни малейшей реакции, посему пришлось продолжать самой: — Шарин сказала, что это в том числе могло послужить толчком к твоему заключению Илаем. И что она так и не смогла вытянуть из тебя информацию об этом, а допросить Илая, пока он в таком плачевном состоянии… Я запнулась и утратила дар речи, когда уха коснулся заструившийся сквозь стиснутые губы утробно-булькающий звук, очень смутно походивший на гогот. — Ч-что тут смешного? — Какая же ты… — прохрипел он и с тяжёлым вздохом запрокинул голову будто в стремлении проглотить вставший поперёк горла терзающий ком. А следом меня пронзил мёртвый взор затёкшего кровью и опалённого пламенем распахнувшегося левого глаза. — Ты это серьёзно? Ты, блядь, настолько тупая, что спрашиваешь меня о том, о чём смог бы догадаться и первоклассник, умеющий банально складывать два и два? Или ты так жаждешь услышать очевидное вслух непременно от меня? Это какая-то больная форма мазохизма? Пиздец, девочка, да тебе лечиться надо. Ну ладно, тогда всасывай всеми клеточками своего содрогающегося незрелого тельца. Да, они мертвы. Не я это сделал, но сделано моими руками. Я всё ещё помню теплоту их крови. Помню растекающееся по телу удовольствие и душевный трепет. Всплывающие в голове картины на редкость отвратительны, однако сердце каждый раз сжимается, как пред наступлением оргазма. Ну как, удовлетворена? Получила свой ответ, который и так был у тебя, недалёкая ты сука? О, или же ты настолько течёшь от меня, что не хочешь верить этому? И это после того, как я эгоистично выдернул тебя с того света, когда ты счастливо пребывала в этом ёбаном, не знаю даже, пограничном мире грёз?.. Чего это у тебя глазёнки так забегали? Бля, только не говори… Да неужели? Так ты этого даже не помнишь? Ебануться! Круто же тебя потрясло моё появление, что аж провалы в памяти образовались. Ох, ну ещё бы, ты так радостно резвилась со своим покойничком, а я тебя просто забрал обратно в этот страшный враждебный мир. Ко всем трудностям и неприятностям, ага. Наверное, я тебя неслабо так морально раздавил, малявка? И ты всё равно здесь. Говоришь со мной. Смотришь на меня. И даже без отвращения… Да что, сука, с тобой не так?! Я чуть было не убил тебя! А затем ещё и отнял у тебя то, чего ты, видимо, так страстно желала! Какого хуя ты продолжаешь волноваться обо мне?! Как ты можешь вот так просто позволять вытирать о себя ноги? Тебе вообще похуй, что с тобой и чего ты хочешь?! Я отнял у тебя твой выбор!.. а тебя это никак не ебёт, да?.. Доверие? Доверие, блядь?! Ну давай, пизда ты тупая, доверяй мне! И жди, когда я заберу вообще всё, что тебе!.. Мысли спутались, глаза застила мутная пелена, уши будто забили слоистой грязью, через кою всё доходило с опозданием и откуда-то издалека. И потому момент, когда поток браного ора вдруг прекратился, а сам Иллиан оказался небрежно завален набок, отныне затихший и неподвижный, для меня остался сокрыт мраком неведения. — Не следует нарушать покой пациента, покуда терапия не завершена. В поле зрения ворвалось — или вернее сказать ма-тери-али-зовалось — строгое лицо Минори с задумчиво щурящимся белыми глазами, а висок нещадно кольнуло от касания кончиком её пальца. Оцепеневшая от страха и непонимания, я не смогла и слова вымолвить, не то что отпрянуть. — Кажется, никаких отклонений, хорошо, — вскоре проговорила она и отпустила мою голову. Во всех возможных смыслах — стоило ей отнять руку, как тело вновь начало отзываться, а мысли постепенно обретали чёткую форму, прекратив плутать абы как. — Но до чего же сильная между вам связь, что тебя непременно потянуло к нему, стоило встать на ноги. Тебе бы пора научиться брать её под контроль. Вам обоим. Для своего же блага. — Ч-что?.. Ч-что ты?.. Как выяснилось, полностью страх вытравить не удалось: губы, невзирая на послушность конечностей — сжавшихся пальцев так точно, — всё ещё дрожали, предательски сбивая и растягивая речь. В конечном итоге частичка вспыхнувшего гнева натолкнула меня на единственно верное здесь решение — без лишних слов я указала пальцем на бессознательного Иллиана. — Как я и сказала, вам не хватает самоконтроля. Эмоции — ваш злейший враг. Его в особенности. Наложенный мною ментальный барьер не столь крепок, чтобы выдерживать долгие вспышки, потому мне пришлось вмешаться, не обессудь. — Н-но… — Он сам дал добро на применение силы, — поразительно точно предугадала она мои возражения. — Но если задуматься, в противном случае его бы заковали в цепи и бросили куда-нибудь на самое дно, где даже крысы побрезговали бы селиться. Выбор без выбора выходит. Занимательно… Дальше я уже не слушала. Голос Минори благополучно сгинул в потоке моих собственных мыслей. Меня терзала абсурдность. Но не происходящего вокруг, а моих собственных поступков. На что я только надеялась, явившись сюда? Вернее, что я ожидала получить? Ответы? Иллиан прав — я всё знала уже с того мгновения, как Шарин заикнулась о пропаже тех двоих и возможной причастности моего подручного. Не знаю как — это, полагаю, сродни знанию о том, в каком направлении нужно двигаться для его нахождения, что и случилось тогда в городе. Доверие? О каком доверии может идти речь, когда всё последнее время он только и делал, что оспаривал или откровенно высмеивал мои потуги на принятие самостоятельных решений, а на всякую попытку проявления внимания или доброты ответом всегда была неприглядная, а то и откровенно грубая, отмашка? Минори, Шарин… да что там — чужеземные лорды Марон и Эркель выказывали мне большее расположение, нежели родной и якобы преданный слуга! Где это слыхано?!. Но самое ужасное, как ни странно, то, что после знакомства с его внутренним бездновским отродьем я уже не могла лицезреть ту грань, которая некогда отделяла Иллиана от той, кого он называл Наги. И мне померещилось, что в какой-то из отрезков речи со мной говорил уже не он, но она, каким-то образом, всего на миг, сумевшая прорваться сквозь этот… барьер, или что там сотворила Минори? Не знаю. И мне уже всё равно. Вот уж в чём я с тобой всецело солидарна, Иллиан, так это в желании возвратить всё на круги своя, как в былые, пускай не самые светлые, но хотя бы простые и понятные времена. Печально, что время и пространство неподвластны даже такой могущественной силе как эрий.Интерлюдия
Чистейше-красный лакированный стол, на котором устало разместились руки с головой поверх, незаметно обрёл жгуче-рыжеватый оттенок, а комната, напротив, обросла тенями и лишилась былых красок — день вовсю сменялся вечером, а последний вскоре уступит место сумеркам и ночи. И затем на горизонте замаячит новое утро с ворохом всё тех же старых забот. В таком ритме пребывали, казалось, все жильцы дома Ванбергов последние несколько юби. Даже когда выдавалось свободное время и телу дозволялось отдохнуть — душу и голову не отпускали бесконечные тревоги и думы о настоящем и будущем. И Шарин, как наиболее влиятельной и приближенной к самой госпоже персоне, доставалось сильнее всего. Она не стояла в дозоре. Не вела домашнее хозяйство. Не занималась тренировкой старших или обучением младших подопечных. И тем не менее ей пришлось пробыть весь день на ногах, то совершая регулярные обходы территории для поддержания дозорных в тонусе, то принимая бесконечное число докладов от высланных в город соглядатаев о возможных свидетелях злополучного инцидента. Помимо прочего порог поместья околачивали посыльные разных дворян и уполномоченных лиц, кто по вопросам сотрудничества с будущей главой города, кто по насущному судебному процессу. А в один промежуток дня и того нежданно заявился господин Марон собственной персоной для личной аудиенции у леди Сириен, отчего её верной советнице пришлось виновато раскланиваться едва ли не до помутнения рассудка и образования поясничной грыжи. И вот наконец наступил долгожданный покой, стремительно утягивавший её разум в обитель грёз. — Не потревожил, старшая сестра? Кой, впрочем, продлился значительно меньше, чем ей желалось. — Ох… Пожалуй, мне стоит зайти чуть позже. Деловой говор визитёра вмиг обернулся извиняющимся шёпотом, стоило тому разглядеть небрежно развалившуюся на столе, с тяжёлым свистом сопящую тушу, чьи взъерошенные рыжие волосы распустились по столу подобно выпирающим древесным корням. — В нашем деле тревожить кощунственно лишь покойников, сам знаешь, — с натужной усмешкой прошепелявила Шарин и со скрипом приняла ровное положение, вынужденно помогая себе руками: позвоночник будто окаменел и не хотел разгибаться. — Что у тебя, Хайз? — Первая и третья группы вернулись с вылазки, — прикрыв за собой дверь, адъютант, попутно вещая, развалился на стуле напротив. — Ничего существенного, поэтому они предпочли повременить с докладом до завтра. От третьей недавно пришло сообщение, что они задержатся в кабаке на третьем углу в рабочем квартале. Для прослушки, разумеется, не веселья ради. Их привлёк разговор какого-то местного забулдыги… — А вы, погляжу, уже привыкаете к вольной жизни, — невольно расплылась в улыбке Шарин. — Сами решаете, как действовать. Что существенно, а что нет… — Следуем твоим же наставлениям, сестра, — развёл он руками. — Но, как видишь, я сподобился заглянуть и поставить в известность. — Спасибо за заботу. — Не стоит. Всё равно маюсь от безделья в ожидании смены… — Хайз на мгновенье помрачнел и потупил взгляд. — Хотя, признаюсь, я бы лучше отдохнул подольше, но сон совсем не идёт — в последнее время удаётся покемарить с часок, да и то вполглаза. — Как и всем нам. — Я ни в коем разе не хочу оспаривать твои решения… — И не нужно. — уставшая, но всё ещё соображающая Шарин сразу уловила, куда ветер подул, и предпочла нанести предупреждающий удар. — Я знаю всё, что ты или кто-либо другой хотите мне сказать. И поверь, будь у меня куда лучшее решение — я бы им непременно воспользовалась. — Я понимаю, — поспешил ослабить напор он, сделавшись тише. — Но оставлять с ним детей… Даже не выставив снаружи охрану… — Именно потому, что туда периодически заглядывают дети — им не нужно видеть, как кого-то здесь держат взаперти и под надзором. Если кто-то из них начнёт задавать вопросы или, не доведи боги, появится волнение — неизвестно, какой реакции ожидать от этого. — И что, нам эту тварь теперь всячески холить и лелеять? — А ты хочешь повторения инцидента в рабочем квартале? Хайз умолк с напряжённым лицом, а вскоре и вовсе пораженчески отвёл взгляд в сторону, ограничившись лишь едва слышным бурчаньем: — Ты так просто доверишься этой колдунье? — Ну, она одна предложила хоть какой-то ясный план, — со вздохом ответила Шарин, пожав плечами. — И если задуматься, он очень хорош в долгосрочной перспективе. У нас же и того нет. Поэтому пока придётся мириться с… таким вот соседством. — Хорошо, я тебя всецело понял. Скрежетнув зубами, он поднялся, нехотя склонил голову и быстро потопал к выходу. — Хайз. Скрип прервался, а адъютант застыл на пороге, не смея преодолеть его без дозволения, но и не желая разворачиваться лицом к той, кто его окликнула. — Я очень благодарна, что ты остаёшься со мной. Все вы. Несмотря на все испытания, что выпадают на наши плечи. Вы могли просто уйти под покровом ночи. И всё ещё можете. Я не знаю, что вами движет, но… Я надеюсь, что смогу отплатить всем вам по совести и достоинству. — Не нужно сладостных речей, сестра, — спустя затянувшееся молчание донеслось со стороны приоткрытой двери. — Ты прекрасно знаешь, почему мы здесь и что нам некуда идти. У нас больше нет дома. Нет ориентиров. Нет будущего. Мы отработанный материал и прекрасно знаем об этом. Для нас всё кончено. Отплати лучше младшим братьям и сёстрам, кого ещё можно вернуть в привычный мир. Дай им детство, которое у нас отняли. Дай им будущее, которое нам более не суждено. — Не говори глупостей. Вы ещё молоды. Вы адаптируетесь… — Адаптируемся? Дверь вернулась на место, а Шарин "посчастливилось" наконец заглянуть в горящие глаза Хайза, полнящиеся… она при всём желании не могла бы сказать чем именно: в них могли читаться как гнев с болью, так и возбуждение с некоей жаждой. — Ты не понимаешь, сестра. Быть может, тебя это обошло стороной, но мы… — Сглотнув и подышав полной грудью, он продолжил. — Знаешь, когда я оказался на той вылазке в рабочем квартале и столкнулся с чем-то неведомым, по-настоящему угрожающим — я сперва испугался. Но вскоре страх отступил и на его место явился азарт. Я не боялся смерти. Вернее, не так сильно, как переживал за товарищей. Но сильнее всех этих чувств оказалась пробудившаяся жажда. Стремление одолеть эту тварь, которая превосходила нас силой, предугадывала наши движения. Это чувство… эйфория от достойного вызова и сражения. Мы… мы все привыкли быть такими, какие мы есть. И попросту не мыслим себя кем-то иными. Нам нравится быть быстрее, сильнее, тише кого бы то ни было. Когда мы решаем чью-то судьбу — мы чувствуем себя важными, нужными… живыми. Эти ощущения так просто не отринуть. И я… мы все это поняли в ту самую ночь. Но лишь Коулу хватило смелости это признать, отчего моя природа лишь сильнее пылает. Теперь Шарин не знала, что сказать на такой страстный спич и лишь бессмысленно взирала на юношу, чьи губы невольно исказила довольная ухмылка, а зрачки чуть увеличились, будто под действием стимулирующих снадобий. — Не нужно беспокоиться о нас, сестра. Мы счастливы, покуда можем заниматься тем, что умеем лучше всего. Беспокойся о детях, юной госпоже и своём бывшем ученике. Им это куда нужнее, можешь мне поверить. И только затем визитёр наконец покинул комнату с грубым хлопком, оставляя советницу и временную управляющую домом и всеми делами леди Ванберг наедине с надвигающейся чернотой и терзающими душу и сердце образами в голове.Конец интерлюдии