Сборник драбблов

      Налакаться до зелёных соплей и решить сыграть в прятки — уж точно не самая лучшая идея пяти здоровых лбов. А виноват во всём Чанёль. Чанёль всегда во всём виноват. Закончились хлопья к завтраку — Чанёль. Слив в ванной забился волоснёй — вина Чанёля. Вот и сегодня.       — А давайте прятаться! — басит Чанёль, глупо хрюкая своей очередной гениальной идее.       — А давайте! — поддерживает его Кёнсу. — Лети к своему говоруну в Японию, и спрячетесь там вместе, чтоб я вас обоих искал долго-долго, да найти не мог. — Алкоголь всегда действовал на Кёнсу плохо. Кёнсу становился ещё большим букой, чем мог быть.       — Хён, а неплохая ведь идея, — задумчиво проговаривает Сехун, уже представляя себе, где он спрячется.       — Ну, можем и поиграть, — пожимает плечами рассудительный Чунмён.       Чонин, тихо в уголке попивающий алкоголь, не отсвечивает. Ему, в общем, всё равно. Спрячется у себя под одеялком и будет счастлив.       — Это плохо кончится…       Кёнсу тяжело выдыхает и сдаётся. Правило большинства, чтоб его.       — Ладно. Раз предложил ты, ты и будешь «охотником». Иди в ванную и считай до… — обводит мемберов тяжелым взглядом, — ста?       Мемберы дружно кивают (Чонин горестно глядит на возлюбленную бутылку) и сталкивают Чанёля с дивана, придав направление в нужное помещение. Только дверь закрывается и раздаётся громогласное: «Один!», как общая комната общежития молниеносно пустеет. Чонин, как и планировал, грациозной (на самом деле нет) походкой танцовщика балета плывёт в спальню, Кёнсу прячется за углом ванной комнаты, чтобы, когда Чанёль выйдет оттуда, шмыгнуть внутрь и спрятаться там. Чанёль точно не догадается искать в ванной, а Кёнсу вполне комфортно поспит на полу, подложив под голову полотенце, и выспится вдали от храпящих этилососов. Сехун же прячется в гардеробе. В нём так много разной одежды, что Чанёль в жизни не отличит, Сехун там или пальто от Ив Сен-Лоран. Когда до младшего мембера доносится Чанёлево: «Девяносто пять!», дверь гардероба на секунду открывается, а сразу после к нему прижимается горячее маленькое тело.       — Твою мать! — совсем не аристократично ругается Чунмён и пытается хоть на миллиметр отодвинуться. — Это моё место. Чего ты тут забыл?       — В платяном шкафу я не помещаюсь, Чунмённи-хён, — виновато-виновато отвечает Сехун и тоже старается придвинуться ближе к стенке, давая своему хёну место для манёвра или хотя бы просто воздуха.       Гардероб, хоть и четыре на три и на семьдесят, оказывается довольно маленьким для кучи брендовых шмоток и не менее брендовых людей. Вообще, конечно, можно совершить реверс и расположиться с каким-нибудь комфортом, но пьяные мозги и крик на всё пространство заставляют юношей замереть тревожными зайцами и затаить дыхание. Из глубины общежития доносятся шарканье и бубнёж Чанёля, мол, я иду иска-а-а-ть, и Чунмён прижимается к Сехуну ещё ближе. Будто внутри огромного тела спрятаться хочет. А Сехун осторожно нащупывает плечи лидера, чтобы было легче ориентироваться в кромешной тьме. Сбитые дыхания делают пространство гардероба похожим на топку, у Чунмёна даже испарина над губой выступает. Прямо за дверью слышатся шаги Чанёля, и Чунмён утыкается носом в Сехунову шею. Та мокрая и горячая, а грудная клетка ходит ходуном. Лидер тихо икает, хихикает и находит мысль провести по шее языком крайне удачной. Результат его неожиданно радует — Сехун вздрагивает и сжимает свои руки у него на плечах чуть сильнее, и Чунмён решает результат закрепить. Проводит языком уверенней, а потом и вовсе кусает в напрягшуюся сонную артерию.       — Хён, что ты делаешь?       — Ем тебя, хи-хи!       — Хён…       Чунмён укладывает ладони на чужих боках и задирает вверх футболку, с наслаждением проводит пальцами по рельефным мышцам. Конечно, у него самого кубики — будь здоров, но торс Сехуна с этими его невозможно широкими плечами… Лидер сколько завидует, столько и восхищается.       — Чунмённи-хён, мне как-то неловко… У тебя член…       — У тебя тоже член! — блаженно сияет Чунмён.       — … стоит.       Чунмён на секунду отстраняется (насколько позволяет гардероб и шмотки), смотрит вниз (будто в темноте может что-то рассмотреть), и тут же решает взять проблему в свои руки. В буквальном смысле. Касается Сехунового паха, мягко гладит, потом так же мягко сжимает пальцы на заметно потяжелевшей плоти. Сехун открывает рот в намерении что-то сказать, но только тяжело дышит, жмуря глаза. Часть мозга, отвечающая за рационализм, кричит, что не дело это, что так нельзя, а другая часть, изрядно приправленная алкоголем, авторитетно заявляет: «Льзя!» Юноша опускает голову, в темноте ища губы лидера, и, найдя, целует. Чунмён охотно ему отвечает, пальцами забираясь под бельё, трётся о бедро, будто вымаливая ответную ласку. Сехун это на каком-то интуитивном уровне понимает. Отпускает плечи и тоже скользит в бельё Чунмёна. Мир сужается до пространства гардероба, а время вообще перестаёт существовать. Мемберы дрочат друг другу, совершенно игнорируя крики и рыдания Чанёля: «Ну всё, я уже устал искать! Выходи-и-и-те!», дышат всё чаще, целуются, заглушая стоны, и кончают почти одновременно. Чунмён снова облизывает губы и хихикает, сдёргивает с вешалки какую-то тряпку (очень надеется, что не трофейную футболку Минсок-хёна) и вытирает обоим руки и животы.       — Как думаешь, нас ещё ищут? — хриплым шёпотом спрашивает Сехун.       — Да плевать. Я дышать не могу, так что выхожу. Ты идёшь?       Сехун кивает (Чунмён это скорее чувствует), и Чунмён отодвигает купе, выходя в полумрак общей комнаты. И какой неожиданностью становится Чанёль, жалобно всхлипывающий и обнимающий Риллакуму Чонина в арочном проёме.       — Чонин дрыхнет, Кёнсу заперся в ванной и тоже, наверняка, дрыхнет. Я звал вас. Вы там что, трахались, что ли?       Сехун за спиной нервно поперхнулся, а Чунмён вдруг понял, что в более неловкой ситуации в жизни не оказывался.