Сборник драбблов

      — Ифань, прошу, успокойся! Тут никого нет!       Кёнсу шепчет, сдерживая собственный крик отчаяния, и трясёт Ифаня за плечи. Ифаня, что совсем недавно был абсолютно нормальным, но теперь болен. Ифаня, что видит и слышит несуществующие вещи.       Ифань ничего не ест почти неделю. Он истощён. В комнате беспорядок и нечем дышать. Он задыхается. По стенам ползут тени с ножами в тонких чёрных пальцах, тянутся, стараясь задеть и порезать.       Все рушится: мир, слова, голос. Ифань бормочет что-то бессвязное, говорит с кем-то, а Кёнсу едва сдерживает слёзы от страха. Он не знает, что делать, как помочь. Не понимает, к кому обратиться за помощью, если даже родители Ифаня будто не замечают эти изменения.       — Я боюсь. Пусть они уйдут.       Ифань сидит в углу наглухо зашторенной комнаты, бьётся затылком о стену и молится. Просит, чтобы всё кончилось, твердит, что не может так больше.       Кёнсу глотает слёзы, потому что не может подойти к Ифаню, обнять его, не может успокоить, утешить. В голове Ифаня тысячи образов, один другого страшнее, а Кёнсу лишь надеется, что это пройдёт.       Каждый сходит с ума по-своему.       У Ифаня бред. Он продолжает видеть тени, слышит треск погремушек змей, начинает заходиться в истерике, стоит увидеть маленького серого паучка на стене. Ифань не понимает, есть ли этот паук в самом деле.       Галлюцинации становятся ярче. Крохотные лапки паучков вырастают до гигантских размеров, покрываются острыми лезвиями, которые вполне могут вспороть его. Лезвия звучат детским смехом и шумом бегущей по венам крови, пахнут бензином и жареной резиной.       Разрушенный разум. Разбитые мечты. Ифань начинает понимать, что с ним. Начинает думать, что невозможно это — видеть и слышать то, чего не видят и не слышат другие. Продолжает разговаривать, пытается донести мысли до собеседников, но каждый раз наталкивается на непонимающие взгляды и извиняющиеся улыбки. Кёнсу тоже его не понимает. Старается, но понять просто не в силах.       — Помогите… Мне нужна помощь.       Он шепчет в пустоту, надеясь, что его услышат. Что поймут и поверят. Продолжает просить, с каждым новым разом всё повышая голос, а после и вовсе срываясь на крик.       — Ты не болен. Ты все придумал, Ифань. Этого не могло произойти с тобой.       Родители не верят. Говорят, чтобы не говорил глупости, что люди не так поймут, что посчитают дураком или даже опасным. Но Ифань в самом деле опасен. Он не отдаёт себе отчёта, что делает, не понимает, сколько времени проводит в одном и том же положении. Родители говорят: депрессия. Ифаню нужно просто отдохнуть и пропить курс таблеток.       Ифань пьёт, но лучше ему не становится.       Тени снова атакуют, тянут к нему ножи-пальцы и гадко смеются звоном мыльных пузырей.       — Нет, нет, пожалуйста!..       Кёнсу находит его скорченным на кровати и с рвотой вокруг рта. Ифань больше не мог выносить этого в одиночку, Ифань нашёл свой выход — таблетки, как и предлагали родители. Только Ифань выпил слишком много таблеток.       Скорая, госпитализация, промывание желудка. Наконец родители подняли тревогу, наконец поняли, что с сыном что-то не так.       Попытка суицида. Так написали врачи в его больничном листе.       Принудительные походы к психологу, но они не помогают. Психолог тоже склоняется к затяжной депрессии, предлагает новый курс таблеток — Ифань уже путается в названиях — и отдых.       Ифаню не становится лучше. Целые дни он сидит в углу, накрывшись толстым одеялом с головой, качается взад-вперёд и молчит. Ни на что не отвечает.       — Ифань, пожалуйста, поговори со мной, — молит Кёнсу, заламывая руки. — Я хочу тебе помочь, только скажи как!       — Нет, нет, нет… Нет!       Ифань начинает истошно кричать, срывая голос, царапает ногтями шею и стучится головой о стену. Ему так больно! Пауки забираются ему прямо в горло, шелестя пеплом, забираются глубже в намерении задушить.       Больница. Железная койка, ремни. Ифаню колят что-то в вену, заставляют пить новые таблетки и всё туже завязывают ремни. Ифаню больно, он чувствует себя зверем в силках, понимает, что не сможет сбежать от теней. Тишину палаты разрывает истошный крик, а после остаётся лишь сорванный голос.       Бесконечные минуты в светлой палате, кислый привкус лекарств на языке, короткие встречи с родителями и Кёнсу. Родители разговаривают с неохотой, со страхом и разочарованием, а в глазах и голосе Кёнсу непролитые слёзы. Ему так жаль. Так жаль Ифаня.       Ифань учится не обращать внимание на тени и пауков, старается избегать красного и белого цветов. Начинает понимать различие между реальностью и бредом.       Ифань верит, что больше не болен, думает, что прошло. И родители верят. И даже медперсонал. Ифань принимает меньше лекарств, начинает вливаться в социум. Сначала интернет-переписки, потом короткие диалоги в продуктовом. Ифань не обращает внимание на лишний десяток глаз на лице кассира, не обращает внимания на диктора новостей, который говорит на незнакомом Ифаню языке. Ифаню становится лучше, он сможет со всем справиться.       Ифаня трясёт в углу комнаты, он видит старые тени с ножами вместо пальцев, демоны заставляют глотать раскалённые угли.       Кёнсу говорит, что этого всего не было. Что снился страшный сон, но Ифань извивался от настоящей боли.       — Не убивайте меня! Скажите, чтобы меня не трогали!       Тени всё ближе. Скользят по потолку, полу и стенам, смыкают круг и тянут-тянут-тянут к нему свои острые пальцы. Страшно.       — Нет, я не хочу обратно! Я не пойду!       Новый приступ, Ифаня ломает. Он пытается сдавить шею своим кожаным ремнём, пытается вырвать кадык.       Рецидив. Родители прячут красные глаза, а Кёнсу становится совсем белым и каким-то полупрозрачным. Ифань понимает, что лечение нужно.       Новая терапия, новые лекарства, новые бесконечные дни. Родители находят квалифицированных специалистов, которые в самом деле помогают. Ифань больше не боится рук-ножей, избегает триггеров. После выписки исправно посещает психиатра пять раз в неделю и учится жить. Он на верном пути если не полного выздоровления, но купирования болезни.       Всё чаще улыбаются родители, всё чаще заходят друзья. Только Кёнсу где-то пропадает.       Впервые за долгое время они сидят за ужином всей семьёй. Не переживают о внезапных приступах, не боятся за жизнь Ифаня.       — Ифань, всё хорошо? Ты какой-то задумчивый.       — Да, всё отлично, мам, просто… Вы давно видели Кёнсу? Никак могу с ним связаться.       В комнате тут же повисает давящая тишина.       Мама напряженно замирает, словно старается сдержать слезы, а отец хмурится.       — Ифань, — осторожно говорит отец. — Нет никакого Кёнсу.