Сборник драбблов

Хан не знал, что произошло и как это вообще получилось. Он жил спокойной, размеренной жизнью сына деревенского главы, пока однажды не понял, что не взрослеет. Не стареет. Годы шли, а лицо его не менялось. Седина не трогала висков, морщины не ложились на руки. Хану было двадцать восемь, в то время как носил лицо пятнадцатилетнего мальчика. Что бы ни делал отец, в какой бы храм ни отправлял, проклятие, или что это было, не удавалось снять. Монахи твердили, что это - благословение, а Хан - новое воплощение Яо, древней богини. Да только не в радость семье это благословение. Хан не мог жить в теле ребёнка, не мог связать жизнь с кем бы то ни было. Девицы-подростки не привлекали его - взрослого мужчину, женщины его возраста не обращали внимания на его детское тело. Да и в целом боялись. Тогда Хан решил уйти из деревни и попробовать решить всё самостоятельно. Думал, что если будет молиться денно и нощно, боги его услышат, боги ему помогут. Годы шли, а тело его не менялось. Хану было тридцать шесть, он мог быть давно женат и воспитывать сыновей, но... Вместо этого мужчина в теле мальчика лишь странствовал по свету в поисках ответов много лет, перебиваясь кореньями и мелкой дичью и защищая свою жизнь от лесных разбойников. Однажды он всё же не смог. Чонин - бандит - поймал его, пообещав продать на рынке в скором времени. Хан старался убежать, старался спастись, но тщетно. Однажды почти получилось, но он был схвачен людьми Чонина, скручен по рукам и ногам, а люди гадко смеялись, предвкушая пробу юного девственного тела. Чонин спас его, запретив трогать, и для надёжности устроил в свой шатёр. Хан сидел в углу, отказывался от еды и воды, не отвечал на вопросы. Но Чонин терпеливо относился к пленнику, относился с заботой и вниманием, пока Хан не понял, что влюблён в мужчину лишь на пару лет младше него. Чонин же видел в нём мальчика, но не был против. Чувства обоих крепли, и вот уже никакой угрозы рынка, никаких домогательств бандитов. С Чонином было хорошо. Ночью он ласкал юное тело Хана, а днём учил ремеслу разбоя. У Хана получалось. Он с каждым днём становился всё искуснее, с каждым днём меньше молился... Годы шли. Чонину перевалило за шестьдесят, а Хан был всё тем же мальчиком. С каждым новым днём он понимал, что Чонин слабеет, стареет. Всё чаще руки отказывались держать меч, всё чаще были нестерпимые боли в суставах. - Хан, ты должен уйти, - сказал Чонин хриплым от постоянного кашля голосом. Чонин был болен чахоткой. - Ты всё так же прекрасен и юн, а я почти развалина. Ты можешь жить лучшей жизнью. Хан не отвечал, глотая солёные слёзы, лишь прижимался к чужой тяжело вздымающейся груди. Он любил Чонина всем сердцем, и видеть, как его покидала жизнь, было невыносимо. Продолжать собственную жизнь без него было невыносимо. Чонин говорил о благах жизни, о том, что Хан снова полюбит и будет счастлив, что вечная жизнь в прекрасном юном теле - величайший дар, которому он искренне завидует, но Хан лишь мотал головой. Он не хотел вечной жизни, не хотел снова любить, зная, как печален и несправедлив будет конец! Не хотел жить без Чонина! Чонина проводили ярким костром на цветущем холме, и сразу после этого Хан исчез. Скрылся высоко в горах, найдя пристанище в тёмной пещере. Он не ел - еда не нужна была; не пил - не испытывал жажды; не спал - не мог уснуть. Годы шли, наступил очередной День рождения Хана - семисотый. Юное тело всё так же лучилось здоровьем, но в глазах были вселенская тоска и усталость. Он не хотел жить, но и лишить себя жизни не мог. Пытался, тысячу раз пытался, но не мог! Острые лезвия мечей не оставляли порезов, яд не травил, а волны не принимали к себе, выталкивая на поверхность. Годы шли...