Сборник драбблов

День не задался с самого утра. Будильник решил не звенеть, автобус отказался приезжать по расписанию, а в издательстве решили устроить бунт абсолютно все компьютеры. Чунмён обречённо выдыхает, пытаясь собраться с мыслями и действовать в чрезвычайном происшествии как профессионал. Если компьютеры не удастся восстановить, то всю двухнедельную работу придётся переделывать в максимально сжатые сроки, ведь публикация не за горами. Но ладно переделать одну статью — придётся ведь верстать по новой весь журнал. И без того паршивое настроение омрачает сообщение от Хана. Тот очень ёмко и с огромным количеством ошибок в трёх словах (из чего следует, что он абсолютно пьян) выдаёт, что Ифань женится. И Чунмёну сейчас реально не до Хана, не до его разбитого сердца. Вот правда. Но тем не менее он набирает ответное сообщение, где обещает освободиться как можно скорее и приехать, поддержать. Кто бы поддержал самого Чунмёна. Рабочий день проходит в сумасшедшей суматохе, тут и там слышится едва сдерживаемая ругань, иногда — мат, и в целом состояние редакции можно приравнять к апокалипсису. Но они — профессионалы своего дела, с трепетом и любовью относятся к своему журналу, и когда новенькая — секретарь — очень извиняется и отпрашивается домой, потому что боится опоздать на последний автобус, Чунмён обращает внимание на время и отпускает команду отдыхать. Но о своем отдыхе он может только мечтать, потому что обещание Хану нужно сдержать. Чунмён вызывает такси, прикуривает в первый раз за день, с наслаждением втягивая горький дым, и уже через полчаса оказывается у дверей любимого, но друга. Хан не спит. Смотрит «от Заката до рассвета», поглаживая разбитые костяшки на правой руке. Наверняка вымещал на стене свои обиду и гнев. — Привет. Сваришь мне кофе? Чунмён тяжело опускается на диван и с удовольствием откидывает голову на спинку, а Хан только кивает без слов, поднимается, уходит на кухню и через несколько минут возвращается с двумя кружками. Ставит их на кофейный столик, садится под боком у Чунмёна и кладёт голову ему на плечо. — Он женится. Женится, понимаешь? Теперь у меня нет ни единого шанса. Чунмён не говорит, что у Хана никогда и не было этого шанса. Что с самого начала было очевидно, что Ифань никогда не ответит на его чувства. Но едва ли Хан хочет это слышать. — Понимаю. Но не стоит так заморачиваться по этому поводу, хорошо? Тебе просто нужно переключить внимание. Может, займёшься новым романом? — Нет, — качает головой Хан, удобнее укладываясь на Чунмёновом теле и перебрасывая через его живот руку, — чтобы писать, мне необходимо быть в отношениях. Ну, знаешь, поцелуи, секс, свидания, трепет от ожидания встречи. Хах. Странный материал для вдохновения, да? Чунмён обнимает Хана за плечо, прижимая ещё ближе: — Отнюдь. Ты просто особенный. Во всех смыслах особенный. И талантливый, и красивый, и с чудесным голосом, и с чувством юмора. Ифань в самом деле дурак, раз не обратил на тебя внимание. Чунмён слышит, как дыхание Хана сбивается и тот едва шмыгнул носом. Чунмён не помнит, когда Хан в последний раз плакал даже после расставания с очередным «одним и единственным», и корит себя за оплошность. Не надо было напоминать. — Эй-эй, тише, не надо. Прости, я не хотел. — Но я ведь… Он такой… Что ему нужно? Чего такого я не мог ему дать? Я ведь… Я никому не нужен! День не задался с самого утра. Будильник не прозвенел, автобус опоздал, на работе апокалипсис. Нервы просто ни к чёрту. Как и терпение. Чунмён как ужаленный вскакивает с дивана и повышает голос: — Ты мне нужен! Мне, слышишь? Все десять лет, что мы дружим, только о тебе я и думаю. Только тебя и хочу. Неужели ты правда не замечал? Или видел, но я тебе не подхожу? Чем я тебя не устраиваю? Что такого я не могу тебе дать?! Хан, кажется, удивлён. Правда удивлён. И это становится последней каплей для сдерживаемого Чунмёном напряжения. Чунмён качает головой, усмехается горько и направляется на выход из квартиры. Хватит. Скорее бы добраться домой. Скорее бы этот день кончился. Он касается ручки входной двери, поворачивает, но замирает, чувствуя чужую руку на своём плече. — Чунмён. То, что ты сказал… Правда? Кривда, хочется съязвить, но Чунмён только кивает. — Тогда я… То есть мы… Останься?