Серо-голубые

— Так, класс, поприветствуйте нового ученика. Ласково мурлыча тёплым голосом, Елена Викторовна показывает тоненькой ладошкой на щуплого лохматого пацана с явно (пере)выбеленными волосами. Половину его лица закрывают непослушные светлые вихры, так что его глаз не видно вообще, но весь его общий вид как бы намекает на его пофигистический образ жизни: серая клетчатая рубашка несоразмерно большая, с подкатанными на разную длину рукавами; узкие чёрные штаны - мятые, до безобразия и с чуть стёртыми коленями; жилет-кардиган тёмно-лилового оттенка, свисающий почти до икр, вообще здесь не в тему; драные джинсовые кеды с потемневшими от грязи шнурками и почти чёрными резиновыми мысками - жуть; да и бонусом ко всему этому «счастью» - две тонкие абсолютно неаккуратные косички, свисающие с разных сторон его косм до самых плеч. Пацан, мило улыбнувшись новым одноклассникам, поднимает вверх правую руку, выставляя два пальца в символе мира.  — Я Мирон. Приятно познакомится. Надеюсь, мы с вами подружимся. Звонкий мальчишеский голос разбивается о гнетущую тишину. Лишь Илья, рыжий с задней парты, слегка машет ему рукой в ответ. Но и этого хватает, ибо улыбка лохматого из немного неуверенной тут же переходит в радостную, лучезарную лыбу. Девочки с передних парт тихо, но нервно вздыхают. Обаятелен, засранец.  — Что ж, Мирон, проходи и садись с Ильёй. Средний ряд, последняя парта. На перемене — сможешь пообщаться с новыми товарищами.  — Непременно, Елена Викторовна. Парнишка активно кивает раза три, подхватывает под ремень сумку и едва не в припрыжку доходит до обозначенной парты, всё так же широко и игриво улыбаясь, садится за стол рядом с рыжим исчадием самой преисподней, что уже пытется подлизаться к наивному новобранцу. Ключевое слово — уже. Ужас. Фу. Гадость. *** Новообретённый камрад. Так про себя его обозначил Фил, за прошедшие тридцать минут. Почему комрад? Потому что новобранец не вёлся на лесть и лицемерие рыжего, лишь вежливо кивал, слушая лукавый шепот на левое ухо. Парень был не так прост и глуп, как могло показаться сначала: за первый же урок сумел заработать неплохую четвёрку, респект со стороны Арта (за стэлсовый подкол Ильи), несколько влюблённых взглядов с первых рядов и сдавленное «да иди ты» от одного из местных рыцарей Ордена Семок. Мирон, как заметил Филипп, был весьма остр на язык и скор на расправу — чуть ли не рубил с плеча, когда его, как новенького, пытались поддеть. Но не лез в драку. Игнорируя все провокации, оставался таким же весёлым, лишь излучая тихую пассивную агрессию (вроде пары почти-вежливых посылов куда подальше). Филу подумалось, что, быть может, тот был бы неплохим бардом в их партии, если бы не определённые обстоятельства… От этих мыслей, правда, почему-то неприятно колет внутри. Где-то под печенью. Фил морщится, едва заметно, хмурит брови, опуская взгляд в пол. Вздыхает — тяжело и слегка задушенно. Он, как и все остальные, до сих пор чувствует вину за то, что они так и не вытащили Марью Степанну из игры. Но, как и все остальные, понимает, что это лишь дело скила и времени. Тем более, они неплохо продвинулись в последнее время — совсем скоро они доберутся до глав-гада и вызволят Элвиса. Так они, порой, называли застрявшую учительницу. Редко. Но всё же… Фил, помотав чугунной головой и ещё раз метнув взгляд на патлатого новобранца, возвращается мыслями к своему недавнему крышесносному плану, по сносу конкретной крыши конкретному Илье. Мысль всплыла в голове всего пару дней назад, однако блондин уже приступил к её кропотливому воплощению — пара невзначай брошенных фраз, нехило задевших самолюбие рыжего и пошатнувших его уверенность в своей актёрской игре, уже давали свои плоды. Стукач стал больше наблюдать именно за Филом, который не мог обойтись без едких комментариев по поводу повышенного внимания к своей персоне. Что ещё больше выводило рыжего. Что ещё больше забавляло Фила. Благо, делал он это в отсутствии друзей, ибо те пусть и недолюбливают Илью, но откровенно насмехаться над ним не спешат. А у Фила всегда были немного иные взгляды на мораль и тому подобные вещи. В общем — делая намёки и подколы на тему ориентации рыжего, Фил потихоньку выкладывает на стол свои карты, придерживая в рукаве джокера. Рыжий ведётся и бесится. Это главное. На остальное пока нет времени. Звенит звонок и братия героев выдвигается из кабинета географии на «долгожданную» историю. Кира опять спорит с Артом на тему: «ну дай пострелять», Вик читает очередную книжку, заданную по литературе ещё две недели назад, Фил, призадумавшись, опять копается в планшете, рыская в поисках какого-нибудь нового полезного заклятия. Идиллия. Красота. Благодать. И перед ними, уперев костлявые, но жилистые руки в бока, материализуется Мирон. Слишком уж тихо и незаметно он подошёл, из-за чего спор «голубков» резко стих, а Вик, не рассчитав, врезался в спину Арта.  — Привет. Наслышан о вас. Это правда, что вы почти всё время в игре висните? Звонко, чётко, любопытно. Кира, усмехнувшись его словам, отсалютовала Артёму и, со словами: «Моё, не дам», ретировалась к лестнице. Тот, почти сразу, сиганул за ней. Виктор, немного смущённо отводит глаза, прикрывая книгу и зажимая палец на нужной странице.  — Наслышан? Наверное, от Ильи? Немного неуверенно проговаривает он. Вик тихий, как всегда, но сегодня - чуть более вялый. Недомогает уже второй день и молится всем богам Азерота, лишь бы не заболеть перед лабораторной по физике. Патлатый тут же загорается, как лампочка, энергично кивает и, вскинув руки и показывая жестом кавычки, цитирует:  — «Они странные, тебе с ними лучше не общаться. Такую дурость творят, что аж противно». «Что ж, изменять голос и пародировать он тоже умеет на ура,» — подмечает Фил, отвлёкшись от изучения своих магических перспектив. Мирон, видимо, из тех, кто любит крысить за спинами всех, кому не лень хотя бы говорить. Это хороший навык для барда и вора, а Фил опять думает не о том. Прикусив щёку изнутри, он фыркает на свои мысли, загоняя их поглубже, подальше, чтобы не мешали. А Вик лишь, вскинув брови, саркастично подмечает:  — Ого.  — Ага. Но дело в том, что я сам всякое творить люблю, поэтому захотелось с вами поближе познакомиться. Можно? Патлатый приближается лицом к инженеру, любопытно наклоняя голову вправо, отчего, ничуть не ожидавший подобного Вик, делает шаг назад, втягивая голову в плечи, и случайно наступает Филу на ногу. Тот - шипит. Как сука.  — Д-да? Осторожно, как в игре в сапёра.  — Отлично! Тогда, завтра пересечёмся, окей? Ладно, я поскакал! Удачки! И, в буквальном смысле, ускакал, сверкая пятками грязных кед. Фил с Виком на автомате переглянулись, последний нервно пожал плечами. Плюс один неадекватный в их класс. Замечательно. Будто своих мало было.  — Я, короче, отойду на пару минут в «тайную комнату». Ребятам скажи, что скоро бэкнусь.  — О’к. Проглотив дурацкий вопрос «не в девчачий ли туалет собрался Фил», Вик лишь кивнул и потопал дальше по коридору. Судя по крикам, разнимать Киру с Артом, пока те не решили подаставать оружие. ***  — Ого. От такого возгласа парнишка поперхнулся, нервно оборачиваясь и пряча за собой сигарету. Не увидев никого — хмурится. А подняв голову вверх и заметив таки, кто его спалил, тут же расслабляется и, пожав плечами, делает новую затяжку. Знакомая блондинистая макушка со второго этажа - Фил улыбается на одну сторону и салютует левой рукой.  — Прости за нарушение, не знаю ещё, где безопасно перекурить можно. Не расскажешь? Мирон складывает руки в умоляющем жесте, прикидываясь шрэковским котом. Пусть и глаз не видно.  — Я то прощу, мне по боку, но если попадёшься Илюхе… За школой есть дыра в заборе — пройдёшь через неё, завернёшь направо — вот и безопасное место. Беззаботно, по-приятельски дать совет парню, с которым встретился от силы минут сорок назад — в этом вся суть Фила. Он, отойдя в уборную, учуял знакомый запах Винстена и, глянув в открытое окно, ни чуть не удивился тому, что увидел. Курящих в наше время много. Фил скорее поражен отсутствием вэйпа и наличием крепких сигарет. Пацан явно не из-за понтов курить начал. Тем более — такое терпкое и тяжёлое дерь… Кхм.  — Ого. А вот это уже прозвучало весьма и весьма удивлённо. Новобранец не ожидал, что к нему кто-то будет настолько добр? Ха! Чистый холодный расчёт, по принципу: «ты — мне, я — тебе.» Фил хитёр. Фил умён. Фил знает принципы жизни. Ну, по крайней мере, он сам так думает. Дым витыми кольцами долетает до носа и едва режет глаза, пусть и складывается в завораживающие узоры-петли. Неприятно. Хочется кашлять, но совсем чуть-чуть. Такое всегда происходит, стоит ему учуять жжёный табак — сразу вспоминает детство и как курил отец. Тяжкий дым, забивающий лёгкие, слабая горечь на языке и слезящиеся от сухого дыма глаза. Да… Давно это было. Очень. Кажется — в прошлой жизни. Хмыкнув на такие ассоциации, Филлип небрежно махает рукой, отбиваясь от наваждения и табачного морока, и, едва поморщившись, кидает на последок:  — Докуришь — поднимайся. Пару советов дам. В нашей школе без напутствия старших не выжить. И закрывает окно, чуть поёжившись. Осень всё-таки. Почти середина ноября. Вздохнув, Фил думает, какой же он, всё-таки, дебил. Он ведь не добрый дядя-проводник, не Баквит и не его аналоги, в конце-то-концов, чтобы помогать новоприбывшим искателям приключений на одно филейное место… А тут — внезапный порыв благодетели. Поразительно просто. Он сам от себя в шоке, ибо такое с ним случается если никогда, то крайне и крайне редко. Жуть. Аж до озноба дрожь пробила. Фу.  — Так-так, неужели наш Филлип Черных ещё и курит в школьном туалете? Ну надо же, какие повороты. А от этого голоса и интонаций так вообще помыться захотелось. Будто грязью с головы до ног облили. Нахмурившись, Фил поднимает (уже)злой взгляд на рыжего демона с включенной камерой в руке. На смазливом лице красуется победная и даже издевательская ухмылка, а янтарные глаза так и сверкают, напрашиваясь на нечто очень и очень плохое. Парень стоит, опершись о дверной косяк и немного морщится от запаха и обращённого на него озлобленного взгляда. Фил думает, это знак. Решил помочь кому-то — сразу все шишки на него. Значит, делая логичный вывод, помогать — не его стезя, не его дело и не в его компетенции вообще. Думает об этом, чуть ли не матерясь, и хочет уже смыться отсюда поскорей. Едва сдерживается, чтобы не сказать: «Сохраниться и выйти», ей богу.  — Чего надо, Муромов? Голос Фила слегка сипит от холодного воздуха, поэтому тот, прокашлявшись, пару раз бьёт себя по груди, под ключицами. На этот жест рыжий слегка зябко переступает с ноги на ногу и, ступая тихо, будто идя по минному полю, подходит к Филлипу, поднося к его лицу камеру.  — Да так. Доказательства. Из школы за подобное не выгонят, конечно, но выговор от директора и своего любимого папочки получишь. Улыбается, слегка нервно. Фил, чувствуя, как желваки начинают трепетать, а пальцы непроизвольно сжимаются в кулаки от напряжения, хочет врезать по этой наглой рыжей морде. Вломить так, чтобы на веснушчатой щеке расплылся исчерна лиловый синяк; чтобы аккуратно уложенные волосы растрепались и слиплись от крови; чтобы насмешливые сейчас глаза лихорадочно, пугливо бегали в поисках выхода из этой безвыходной ситуации; чтобы рыжий, плюясь, пытался вытереть кровь с разбитых, рассечённых губ; чтобы он молил о пощаде… Тряхнув головой, Фил пытается вернуть себе привычное самообладание, старается придумать способ перевести всё в шутку. Но рыжий продолжает молча нарываться — эти глаза, эти невыносимые желтоватые глаза…  — Я не курю, Муромов. И ты это знаешь. Да что там, ты прекрасно знаешь, кто и по какому расписанию в школе бегает за угол, чтобы как следует затянуться. Сейчас голос вырывается из горла шипяще-рычащим. Рыхлым. Почти животным. Так совсем недавно шипела саламандра, которая пыталась стащить ноут с игрой. Только вот её голос не был столь пугающим. Илья, вздрогнув, делает шаг назад, опасливо хмуря брови. Однако, улыбка с его губ не исчезает. И Филу ой как хочется превратить её в изуродованную, истерзанную, искусанную… Фила перемыкает. Он по сути своей жесток. Как ребёнок. Он пытается стать лучше, общаясь с Артом, Виком и Кирой, но… Вряд ли это поможет избавиться от врождённой жестокости. Любит издеваться. Любит причинять боль. Но боится того, что любит это. Боится. Фил немного боится себя самого. Поэтому — он имеет предохранитель. Принципы. Эгоистичность. Жизнерадостность. Та же наивность. А злость — то, что этот предохранитель срывает. Сейчас — он уже готов сделать выстрел. В голову. В упор. И жертвой станет как раз стоящий перед ним Илья.  — Увы, но вряд ли кто-то этому поверит. От тебя ведь несёт табаком. Фил начинает надвигаться на стукача. Движется прямо, будто хочет его задавить. Рыжий делает шаг назад, ещё и ещё. Пока не упирается поясницей в раковину. Нервно обернувшись, сглатывает. И, только повернув голову в изначальное положение, оказывается тесно прижатым к мутному зеркалу. Твёрдая и холодная ладонь больно давит на шею, а пальцы смыкаются прямо под челюстью — рыжий давится от нехватки воздуха. Нервничает. Хочет сказать, мол: «хорош уже, не смешно.» Хочет, но не может издать ни звука. Рыжий цепляется за руку тонкими пальцами, царапает кисть и предплечье, одной рукой всё ещё держа свою неизменную камеру. Но не может даже сдвинуть тяжёлую руку. Блондин пережимает ноги рыжего, вклинивая колено между тонких бедер — предостережение, чтобы Муромов не рыпался. Тот вздрагивает. И тогда в глазах рыжего Фил замечает панику. Тот самый страх, который он так хотел увидеть. Это выражение его лица врезается в мозг словно пуля, разнося странный импульс по всему телу. От затылка, до кончиков пальцев. Фил мрачно усмехается. Ему нравится. Ему очень нравится хотя бы иногда снимать затвор. Фил будто смотрит на себя со стороны и не думает о том, что делает и что говорит:  — Тогда, может, проверишь? И, всё так же жутко улыбаясь, прижимает свободной рукой тонкие запястья Ильи к его же груди. Твёрдые пальцы, что лежали под челюстью, тут же переходят выше и давят (давят, давят) приказывая, вынуждая открыть рот. Рыжий невнятно, возмущённо и задушенно стонет, когда к его губам припадает Фил. Осторожно проводя острым языком сначала по сухим губам, выводя замысловатые узоры, слегка покусывает их, постепенно переходя языком на острые клычки и чужой напряжённый язык. Черных с упоением наблюдает, как начинают слезиться глаза местного стукача, как возмущение переходит в ярость и тухнет в непонимании и панике. Издав довольный смешок прямо в зубы рыжего, Фил сильнее сжимает пальцы и уже буквально всасывает тонкие губы в свой рот, тут же отпуская и жёстко вклиниваясь в чужую поганую пасть, проталкиваясь, протискиваясь глубже и уже натурально трахая её своим языком. Рыжий хрипло стонет. Тихо совсем. Почти скулит. Вскрикивает едва, когда Фил с силой кусает вспухшие алые губы и снова, раз за разом, врывается языком внутрь. Илья даже вздохнуть толком не может от такого напора, ни то, что попытаться хоть что-то возразить. Он жмурит покрасневшие глаза, давит в себе слёзы, дрожит (то ли от гнева, то ли от стыда), хочет сопротивляться, хочет оттолкнуть, но не может. Этот жаркий звериный поцелуй — его первый. Поцелуй удушающий, болючий и ничуть не романтичный. Поцелуй, который, почему-то, заставляет невольно возбуждаться. И это ломает Илью. Его сейчас целует парень. Целует Фил. Фил. Целует... Рыжего уже откровенно колотит. От всего и сразу. Слишком много ощущений, смешивающихся в один сплошной непонятный, невнятный поток. В висках стучит, гремит в затылке и пылает, горит внутри. Он млеет. От понимания неправильности происходящего. Он будто пьян. А когда Фил таки отстраняется от него, всё ещё удерживая его кисти в своей ладони, Илья тут же валится на пол. Почти. Его ноги ослабли, его тело бьёт судорогой, он титаническими глотками пьёт необходимый воздух, пытаясь отдышаться. Он непроизвольно виснет на руках у Фила. А Фил разглядывает. До неприличия голодным взглядом. И слёзы в уголках глаз, и пунцовые щёки, и прокушенные пухлые губы с капельками рубиновой крови на них, и тонкую совсем ниточку слюны, что ползёт с нижней губы. Рыжий хмурится. Скулит. От стыда и боли. И взвизгивает осипшим голосом, когда Фил случайно чуть сильнее давит бедром на пах рыжего. Блондин удивлённо вскидывает брови и щурится лукаво. Опускает руку вниз и с силой проводит ей по заметному бугорку на тёмно-синих джинсах. Рыжий распахивает глаза, прикусив ватный язык, и стонет зажато. Фил думает, что такой рыжий в разы лучше избитого и изувеченного из недавних фантазий. В янтарных глазах — выражение чистого ужаса и какой-то странной, незнакомой мольбы. Неужели. Это подстёгивает пойти дальше. Провоцирует перешагнуть запретную черту, сломать рыжего, сделать его грязным, сделать его... Свист. Фил вскидывается, мгновенно трезвея и оборачиваясь лицом к двери, а рыжий лишь жмёт ноги, непроизвольно стискивая бёдра блондина.  — Ого. Это тоже напутствие? Мирон, прикрыв за собой дверь, цыкает — звенит звонок — и немного неуверенно улыбается. На историю опоздают они, видимо, все втроём.