Серо-голубые

Фил не может уснуть. Насыщенные событиями сутки, неприятное нечто в подкорке и дрянные сомнения в правильности и реальности происходящего откровенно бесят Фила и капают на нервы не хуже подтекающего кухонного крана. Черных раз за разом проматывает в памяти весь прошедший день и всё пытается выловить тот момент, когда всё пошло по пизде. Утром — к ним в класс, в ноябре, напомню, перевёлся новый ученик. Весёлый, хитрый и наглый, да и язык у парня подвешен отнюдь не плохо. Фил тогда подметил, что, в иных обстоятельствах, патлатый парнишка был бы прекрасным бардом в их партии. Днём — Черных был будто под кайфом и сделал нечто неприемлемое и до жути странное — он тупо взял и поцеловал рыжего придурка. Хотя нет, поцелуем это действо назвать язык даже не повернётся, — Фил конкретно так его засосал. Откровенно и пошло лизался, причём долго, упоительно и до мурашек по внутренней стороне бёдер (хотя опыта у блондина было с гулькин хуй. Да здравствует порнуха, да здравствует домашнее обучение!) Рыжий от его действий даже возбудиться успел. И за сим пикантным занятием их спалил тот самый новенький. Весело? Пиздец. Вечером — они втроём, диковатой и нервной компанией, сидели в кафе. Рыжий посматривал косо на Фила, отодвинувшись от него как можно дальше, и нервно жевал свои губы. Филу это напряжённое молчание надоело довольно скоро, ибо разговор не ладился от силы совсем, а ему ещё надо было успеть к ребятам (у них новый квест, а Баквит опять говорит о командной работе). Как итог - Фил ушёл очень скоро, напоследок сказав, что будет молчать. А позже, на миссии, не мог перестать думать о припухших искусанных губах рыжего стервеца. Пару раз промахнулся даже, заморозив Вика и, пришедшую ему на помощь, Киру. На него знатно натявкали потом. А он, с видом наивного дурачка, извинялся, виновато почёсывая затылок, но всё равно не слушал — мысли были слишком далеко. Сейчас — ночь. За окном — тишина, а на небе — ни облачка, что поражает. Звёзды сверкают, завораживают, а убывающий месяц напоминает улыбку чеширского кота. Сейчас бы спать, как всем нормальным людям, и видеть кошмары или чудесные сны, но Фил не может. Ведь, как только он закрывает глаза — видит рыжего. Это угнетает. Хотя, нет, другое слово… Это будоражит. Фил думает, это пубертат. Думает, подростковое. Думает, пройдёт. Но уснуть всё равно не может. Он отворачивается к стенке и крепко жмурит глаза, аж до красноватых бензиновых разводов под закрытыми веками. И снова видит ту самую картину в туалете на втором этаже — заплаканное веснушчатое лицо, растрёпанные рыжие волосы, расфокусированный взгляд и яркие, опухшие от поцелуев губы. Он смотрит и понимает, что пропускает через себя всё, что происходило тогда, снова и снова. Как заевшая пластинка. Он помнит, как Муромов дрожал под его руками. Он помнит, насколько тепло и мокро было у него во рту. И помнит, как в его бедро упёрлось чужое возбуждение. Фил не понимает, почему от этих мыслей и воспоминаний ему не противно. Фил снова ёрзает, хмурится и разворачивается к стенке спиной. Думает, неплохо бы потом въебать хорошенько рыжему. Чтобы не был таким… Таким. Думает, что сам он непроходимый тупица. Ведь сам и заставил Илью сделать такое выражение лица, сам заставил тихо скулить в сухие губы, сам заставил дрожать от переизбытка всего и сразу, сам заставил… Фил открывает глаза и думает: «Приехали». Морщится своим мыслям. А потом неосознанно представляет, какое было бы у рыжего лицо, если бы сам он зашёл чуть дальше. И снова морщится. Шепчет тихо, как мантру: «нахуйнахуйнахуй…» Думает, лишь бы забыть. А, закрыв глаза, больное воображение рисует удивительно чёткие картинки на тему: «что было бы если…» Фил в первую очередь отобрал бы камеру и зашвырнул куда подальше. Надавил бы сильнее коленом, чтобы услышать тихий сучий стон. Прикусил бы пухлые губы до крови и трахал бы языком его рот, пока тот бы не начал скулить и задыхаться. Думает, что что-то слишком много этих чёртовых «бы» и погружается в этот омут глубже, отбрасывая как можно дальше все эти условности, вероятности. Он представляет, как рыжий, сквозь поцелуи-укусы, умоляет прекратить, но при этом с усилием трётся своим пахом о его бедро; представляет, как сам тянется рукой вниз, залезая холодными пальцами под рубашку, отчего рыжий вздрагивает и судорожно глотает свою и чужую слюну; представляет, как водит настырно ладонью, гладит-гладит-гладит и нагло лапает плоскую худую грудь, улыбаясь в истерзанные губы и смотря напрямую в невыносимые слезливые глаза; представляет, как, переходя с лица на шею, кусает-кусает-кусает горячую мокрую кожу, до гематом, а рыжий под ним стонет-стонет-стонет, срывая голос к чертям. Фил судорожно втягивает воздух носом и распахивает глаза. Думает, что въебать надо уже себе. Думает, что рыжий просто слегка педиковат внешне и ненароком заглядывается на его друга. Считает, что просто хочет чутка поиздеваться над ним и поставить на место зазнавшуюся суку. Убеждает, что сам он нормальный. Абсолютно. Но всё катится к ебеням, когда на перефирии сознания всплывает сорванный голос рыжего: «Отпусти!..» И до дрожи. Голос импульсом проходится от головы до кончиков пальцев. Голос гудит в горле и скребёт у корня языка. Голос вибрирует в животе и растекается плавленным оловом внизу. Фил думает, это абзац. Зло блякает себе под нос, снова и снова, грызёт и кусает губы, ворочается и, со сдавленным страдальческим стоном, садится таки на кровать. Сквозь пижамные штаны проступает ощутимый бугор и Фил, кривя лицо, встаёт, стыдливо сгорбившись, плетётся в ванну, чтобы снять напряжение. Блядский подростковый организм... Фил устал думать. Честно. Поэтому он просто запирается в комнате с кафельным полом, садится на фаянсовый унитаз, не поднимая крышку, и опять материт себя. Понимает — это клиника, дрочить от мыслей о стервозном однокласснике, понимает, но… Остановиться не может. В голове будто срабатывает небольшой переключатель, и рука, будто не его вовсе, бездумно тянется к резинке пижамных штанов, оттягивая её и высвобождая стоящий, подёргивающийся член. Фил, будто в каком-то трансе, пальцами ощутимо пережимает его у основания, сцепляя ровные зубы и рвано вдыхая прохладный воздух, слегка ослабляет хватку и медленно ведёт сухой рукой вверх. Дойдя до горячей чуть влажной головки, замирает. Сглатывает. Непристойность мыслей в этот момент дурманит до состояния полностью невменяемого. Он приоткрывает рот и высовывает язык, с которого едва ли не струйкой течёт слюна, широко проводит им влажную дорожку по свободной раскрытой ладони. Солоновато на вкус. От пота. Отстраняется, ощущая, как под языком быстро скапливается новая порция вязкой слюны, и снова проводит по тёплой влажной коже. Зачем? Фил и сам не знает. Просто хочет. И делает. Осторожно прислоняет мокрую ладонь к красноватой головке, поглаживая, и сжимает, обхватывает, блаженно закатывая глаза. Постанывает хрипло и почти неслышно, жмурит веки, раз за разом облизывая сохнущие губы. А перед закрытыми глазами — рыжий. Фил опять костерит себя на чём свет стоит. А потом едва не стонет, представляя злой, стыдливый взгляд снизу вверх, яркие тугие губы на своём члене и жаркий, влажный плен девственного — Фил, почему-то, уверен в этом — рта. Представляет, как рыжий сжимается от непривычки, как его зубки непроизвольно проезжаются по чувствительной кожице, как он смотрит, ненавидя Фила взглядом, как сдавленно мычит сквозь слёзы, как чуть ли не давится, пытаясь заглотить как можно глубже. Представляет, как сам он аккуратно толкается навстречу, постепенно наращивая темп и амплитуду, едва выбиваясь рваными толчками в гортань, как, под конец, буквально натягивает на свой ствол грязный рот этого поганца, как бешено и напористо берёт его без остановки, снова и снова… И кончает, всхлипывая, полурыча. Выстанывая чёртово имя. Он дышит тяжело и загнанно, грудная клеть ходит ходуном и сердце колотится, как после марафона. Так громко, что, кажется, оно под рёбрами далеко не одно — как минимум ещё три рядом. Заместо лёгких и печени. Глаза его крепко зажмурены, под веками — чёртов танцпол. В ушах шумит. И руки дрожат. Слишком уж крупно. Фил не знает, сколько он так полусидит, зажав в руках свой член. Просто в один момент ресницы всё же приподнимаются, а взор голубых глаз падает на липкие пальцы. Фил снова тихо стонет, откидывая голову. Скулит почти. Отчаяние? Вполне возможно. Фил вспоминает, что рыжий, вроде как, влюблён в его друга. Фил, честно, больше не хочет думать. Фил и так устал. Черных считает, это пубертат. Хочет верить в это. Очень хочет. Очень. Однако, обманывать себя ему удаётся только первые двадцать минут, пока он стоит под холодными струями в ду́ше. Зубы сводит не от осознания, а от ледяной воды. Глаза щиплет не от осознания, а от ледяной воды. Слёзы такие горячие не от осознания, а от ледяной воды… Когда Фил ложится в постель, думает — всё-таки от осознания. Его мокрые волосы метаются по подушке. Снова ворочается. Снова материт себя. Снова пытается забытьзабытьзабыть. Но уснуть всё равно не может.