Серо-голубые

— А это интересно… Мирон, выползший из класса на «пару минут», ненароком успел пронаблюдать весьма любопытную картину и сейчас стоит перед настеж распахнутым окном и думает о великом. На самом деле — нифига не о великом. Думает, что вокруг него вдруг образовалось слишком много людей не той ориентации. Думает, что видел слишком уж много дерьмишка за первые два дня в новой школе. Думает, что как же, блять, много, еб вашу ж мать… А всё из-за того, что местный «сайгак», что скакал по коридору во время перемены и уёбывал от местного «тигра», буквально пять минут назад ему же и отсасывал, смачно причмокивая, бесстыдно надрачивая себе и пошло подшучивая, в туалете на втором этаже. Там же, где Мирон вчера спалил Фила с Ильёй. Благо, в этот раз не засветился. Учится на своих ошибках, что сказать. Правда, не особо ему это учение помогает. Мирон закусывает нижнюю губу, наклоняется, опираясь локтями о подоконник, и с силой проводит руками по растрёпанным волосам, взлахмачивая их ещё больше. Вплетает в пряди пальцы, чешет голову, мычит невнятно, оттягивая волосы до лёгкой боли. Стрессует. Кожа уже успела покрыться мурашками, зубы сводит от холодного ветра, а рассудок так и не хочет возвращаться. Это тяжело, думает он. Это пиздец какой-то. Думает, это даже пиздецом не назвать. Выпрямляется, закрывает окно, разворачивается и возвращается в кабинет литературы. Лямка чёрных подтяжек брата слегка режет правое плечо — перевернулась. Надо поправить. Его жизнь тоже поправить не помешало бы. ***  — И чё делать будем?  — Заткнись. И тишина. Фил, обиженный столь резким ответом, так и сидит, расставив ноги и прижав к себе рыжего. Рыжий же, подрагивая от злости, пытается продумать ближайшие двадцать минут своих передвижений по школе, ибо на уроки в таком виде он идти не собирается. Если податься в медпункт — будут ненужные вопросы. А в медпункт надо. Очень. И к раковине тоже. И вообще домой. Но, блять, есть одно маленькое «но». Блондинистое такое, наглое и чуть не изнасиловавшее. Дважды. Фил не отпускает, жмётся, трётся и ластится. Илью воротит от этого. Если бы мог, думает, урыл бы прямо здесь. А ведь скоро звонок. Ебать, как это плохо. Просто отвратительно. Просто…  — Эй.  — Заглохни.  — Рыжий.  — Заткнись, блять.  — Скоро звонок.  — Я знаю.  — Я могу принести бинты.  — Ого, как великодушно…  — Слушай. Я могу принести бинты и перекись, но только если ты не съебёшь отсюда.  — Ага. Так и поверил. Ты больной, Фил.  — Ага. Припизднутый.  — Рад, что ты солидарен.  — Муромов, ответь на вопрос. Ты подождёшь? Я тебя тогда даже со школы выведу. Чтоб никто не заметил.  — Это вообще-то твоя вина, придурок.  — Не отрицаю.  — Извращенец.  — Не отрицаю.  — Ты гей, что ли?  — Не… Стоп, нет! Я натурал!  — Ты мне вставить пытался, натурал. И вроде заметил, что я не девочка.  — Я не…  — Пытался. Твоё счастье, что у меня с собой перцовки нет. В ответ — недовольный фырк. И снова тишина. Фил думает, что столько мата от Ильи и в его присутствии он слышит впервые. Фил зарывается носом в рыжие вихры, вскользь проводя по свежим ранкам губами, отчего Муромов тут же дёргается и сдавленно шипит. Фил хмыкает неопределённо, кладёт подбородок на острое плечо, слегка выдвигая нижнюю челюсть вперёд. Всё ещё прижимает рыжего к себе. Тесно-тесно. Плотно-плотно.  — Эй. Мне сходить за бинтами? Муромов ёрзает, поворачивая голову и грозно зыркая на Черных своими невыносимыми глазами. А в них — обида такая, что даже смешно. Фил хихикает, жмурится, а рыжий шмыгает покрасневшим носом и снова отводит взгляд. «Стыдно ему,» — думает Фил.  — Сходи. Черных моргает. Раз, два. До него медленно доходит, что рыжий не стал спорить. Что рыжий согласен. Что рыжий, в какой-то степени, всё же просит о помощи. Ну, теоретически. Фил улыбается уголком губ, выдыхает долго и, снова припав губами к опухшим и подсохшим следам от укусов, поднимается, попутно осторожно усаживая рыжего на пол. Рядом символически валяются узкие джинсы и пёстрые синие трусы, а Илья, подобрав ноги, злостно потирает запястья, явно недовольный тем, что приходится идти на уступки.  — Тогда не сбеги. Хрипит блондинистый, прокручивая на пальце ключ. Рыжий оборачивается, смотрит ошарашенно. Мол, откуда? «Ключ же только у меня был, в кармане пиджака…» Тут же рыжий хмурится, фыркает и, краснея, поправляет злощастный пиджак и, махнув рукой, намекает так ненавязчиво, чтобы Фил уже свалил. Фил хмыкает. Лыбится. Хитро так. Отпирает дверь, выходит, а на ключ не запирает. Хотя, казалось, мог бы. Вполне. Чтобы рыжий уж точно не сбежал. Ан нет. Не запер. Верит. ***  — Мир! Погоди-ка, к тебе дело есть. Мирон вздрагивает от звука знакомого голоса, морщится, ибо перед глазами вдруг всплывает недавно увиденное в туалете на втором, смущённо и чуть криво улыбается и, обернувшись, хочет добродушно послать Фила нахуй. Мол, не до тебя сейчас. Сейчас у меня — психологическая травма. Не лезь. Не трогай. Лямка до сих пор неприятно режет плечо.  — Чего случилось? Мирон держится, как партизан, а его слащавая интонация даже не смутила блондинчика. Строить из себя паиньку Мир не привык, но репутацию хама и просто придурка он заработать ой как не хочет. Не здесь, не сейчас. Хватило и прошлого опыта в других школах — от брата после каждой драки была такая выволочка, что до сих пор вспоминать страшно. А последнюю школу... Патлатый вздыхает обречённо и устало, таки оборачивается полностью, прослеживая пошлый румянец на острых скулах, думает, ну приплыли. Слишком дохуя в первые два дня. С Л И Ш К О М.  — Да тут такое дело… У тебя есть кофта спортивная? Я свою дома забыл, а тут… Ну, непредвиденные обстоятельства. Так есть? И щенячьи глазки. Мир бегло осматривает растрёпанные волосы, помятую одежду и, почему-то, тщательно скрываемые пакеты бинтов и пластырей в руках. Ещё и из кармана джинс торчит колпачок Хлоргексидина. Мирон хмурится, в глазах проскальзывает подозрение, а затем — понимание. Он вздыхает, ибо лучше бы не понимал. Может, он, конечно, и надумал себе всякого, но тут уж слишком сложно ошибиться. Хоть пальцем в небо тыкай — всё равно попадёшь. В этих стенах, блин, каждый пятый — голубее того самого неба.  — Да, в гардеробе вроде. Там, под моей курткой висит на семьдесят девятой вешалке. Только будь добр, верни потом.  — Да-да. Спасибо огромное, о, Великодушный Ми́рон, вовек не забуду вашей благодетели. Театрально кланяется, сверкая хитрыми глазами. Мир хмыкает:  — Ага. Разворачивается и упархивает в сторону лестниц. Как сайгак, сверкая копытами, подмечает Мирон. Теперь, правда, со словом «сайгак» слишком уж дурные ассоциации. ***  — Тук-тук. Не занято? Раздаётся слишком уж внезапно. Рыжий вздрагивает, цыкает, прослеживая краем глаза, как бесцеремонно распахивается дверь и в подсобку заглядывает до ужаса довольный блондин.  — Доиграешься, Черных. Шипит. Натурально. Бросает короткий взгляд на лицо — пошлый румянец, растрёпанные волосы и припухшие губы, чёрт подери, — и возвращается к телефону, увлеченно тыкая по старым кнопкам. «Нокия воистину неубиваема, — думает он, — этой старушке лет тридцать, а жива до сих пор.»  — Да ладно, чего ты. Я медикаменты приволок и кофту, чтобы тебя прикрыть. Хоть бы спасибо сказал.  — Было бы за что.  — А будто не за что.  — Ладно, заткнись уже. Я написал учителям, что мне стало плохо и я попросил тебя отвести меня домой. Радуйся, что и тебя отмазал, плебей. Дай мне кофту и пойдём в гардероб. Рыжий поднимается на ноги, стряхивая с узких штанин пыль и резко пряча в карман что-то пёстрое. Фил не успевает разглядеть, что, но цвет распознаёт точно — ядерно-синий. Хмыкает самодовольно — об трусы Муромова он вытер свою и чужую сперму. Шалость удалась, торжествует Фил, смотря на раздражённо-недовольного Илью. И лыбится. По-дибильному.  — Зачем?  — Ты дурак? За одеждой.  — В смысле, зачем идти, если одежда уже здесь? И вертит клетчатой безрукавкой рыжего, подкидывая её, тут же подхватывая и протягивая закипающему Илье.  — Я тебя когда-нибудь убью, Фил.  — Кажется мне, что не получится.  — Заткнись. Дай кофту. Пошли к тебе домой.  — Э? И ступор. Стоит в проходе, хлопает глазками, пока рыжий по-плотнее кутается в кофту и цепляет на себя безрукавку. Приходит в себя только после пары щелчков пальцами перед глазами.  — Чего застыл? Пошли.  — Ты больно смелый. Либо тупой.  — Черных…  — Я не про то. Ты уверен? Точнее не так… Я правильно тебя понял? И сейчас тупит уже рыжий. Хмурит брови, бегает глазами по лицу блондинистого, пытается что-то проанализировать в своей черепушке… А, как только доходит двусмысленность сказанного, сразу — в маков цвет. Скалит зубы, хмурится ещё сильнее, несильно бьёт Фила в плечо и шипит:  — Телефон. Я хотел забрать у тебя телефон, изврат. И, легонько толкнув, протискивается в проход и быстро шагает к вахте. Фил срывается следом за ним, на ходу накидывая пальто. Думает, сука. Думает, как так. Думает Как же Блин Стыдно… *** Забудь… Конец третьего урока. Мирон в астрале. Пытается переварить. Не сорваться. Перетерпеть и забыть. Вспоминает невольно, судорожно. Так ему говорили в прошлой школе. Драка, дошло почти до суда. Учителя хором говорили забыть, ибо болванчик был из тех, что с серебряной ложкой рождаются. Сам полез. Сам нарвался. Сам получил пизды. Мир чувствовал себя победителем, но старшие думали иначе. Перед кабинетом директора пришлось сидеть до позднего вечера. Слушать нотации и вой этого ушлёпка, что ещё до драки подкатывал свои мерзкие яйца к нему и выставлял себя альфа-самцом. Все эти подъебы быстро выбесили, а последней каплей стала попытка изнасиловать. При чём толпой. Вот Мир и разошёлся — врождённая жестокость и великолепно развитая фантазия сделали своё дело. Волокиты была уйма и, как единственного взрослого родственника в пределах страны - вызвали старшего брата. И Мир был слишком зол, чтобы понять, что ждёт его уже пять часов. И потом, как обухом по башке и пулей в подкорку — звонок из больницы. Из неотложки. Брат. Пока ехал к Миру, на эту дерьмовую разборку, попал в серьёзную аварию. Проломил черепушкой стекло. Побывал на том свете. На четыре минуты и двадцать семь секунд. Откачали чудом. Как выяснилось позже - пострадал не так сильно, как мог бы: сломал несколько рёбер, руку, заработал своры царапин и ушибов, сотрясение; одна из сломанных костей едва не зацепила лёгкое. И, если сравнить с парнем, который ехал на соседнем сидении в этой сраной маршрутке, - отделался лёгким шоком. А того парня - размотало нахуй насмерть. Из всех пассажиров - удар пришёлся на них и на водителя. Мир узнал потом, погибло двое (тот парень и водитель), а серьёзно пострадало около пяти. А та фура, что на всей скорости протаранила маршрутку, буквально подмяв под себя... Говорят, водила там тоже был мёртв. Сердечный приступ за минуту до столкновения. Пиздец везучие. После аварии прошло всего три недели и сейчас Мир вспоминает это лишь с лёгкой дрожью, но тогда это ощущалось действительно… Действительно страшно. Директор с разборок сразу отпустил, дело достаточно быстро замяли. Мир доехал до больницы за рекордное время, с истерикой прорвался к нужной палате и долго, с надрывом ревел у койки старшего брата, обещая, что больше подобного не случится. Клялся всем, чем мог. Что больше никогда-никогда-никогда. Мир не может потерять ещё и брата. Только не его. А брат тогда говорил тихо совсем, — в горле дёрло после трубки, — мол, хватит. Хорош. Было и было. Оклемаюсь. Пройдёт. Забудь… Брат в больнице лежит до сих пор. После дня аварии - Мир ни разу не приходил навестить его. Писал, звонил, но не приходил, потому что, блять, в глаза ему смотреть не может. Потому что понимает, что виноват. Потому что простить себя просто не может. Третий урок. Мирон сидит, медитирует и пытается переварить наличие в его окружении личностей, подобных тому уроду с прошлой школы, Филу, рыжему, «сайгаку» и «тигру». Думает, как же, сука, повезло. От воспоминаний знобит. И хочется курить. И, с тихим «блять», Мир вспоминает, что сигареты в кофте, которую он одолжил Филу. Замечательно. Заебись.