Серо-голубые

— Хэй, блонди. Будь добр, отдай мне телефон того рыжего идиота. Он без него, как без рук.  — Чего? Фил не отобразил, что и кто. Фил залип на раскрытую форточку, пока историк глаголил всем заткнуться и валить на перемену. Фил моргает раз, два. До него кое-как начинает доходить, что на его плече лежит костлявая рука Мира, что он сейчас сидит напротив, что он яростно сверлит его своими пронзительными глазами. Постепенно в голове проясняется. Постепенно доходит и смысл только что сказанных слов. И, в отличие от осознания, гнев накатывает в разы быстрее. Фил сводит острые брови к переносице, на щеках проступают желваки, он по-звериному морщит нос, поднимая голову и напрягая плечи.  — Зачем тебе…  — Рыжий попросил. Скучно ему, говорит. А знаешь, что ещё? Говорит завтра, послезавтра только в школу приползёт. Когда следы сойдут. Рука на плече крепнет, пальцы каменеют, сжимаются. Патлатый напротив лыбу злобную давит, лукавит своими глазами. У Фила щёлкает. Фила кроет.  — Идём. Рычит. Глаза его раскрыты, от рассеянности уже ни следа. Хватает Мира за руку, разворачивается, подрывается. Широкими шагами идёт, в сторону того самого туалета на втором. И волочит за собой Мира, как чёртову тряпку. Тот брыкается, царапается, что-то тявкает. Фил не слышит. Филу срать. Забрасывает новобранца в уборную, тут же приказывая остальным страждущим съебать подальше. Те слушаются, как ни странно. Видимо, Фил сегодня и правда страшный. Закрывает дверь на защёлку, локомотивом прёт на побледневшего патлатого, туго припирает того к зеркалам, вынуждая опереться бёдрами о раковины. Сцена в туалете, дубль два. Мир молчит. Но уже готов въебать с локтя. Он напряжён, но всё равно продолжает смотреть прямо в глаза, бездушные, бездумные глаза Фила. Вот теперь он и правда зол.  — Не знал, что вы так сблизились. Тянет треснутые губы, обнажает зубы. Рассчитывает на свой яд, однако на Мира он не особо действует.  — Прикинь. Тебе спасибо. Из-за ваших махинаций я к нему и пришёл куртку свою забрать. А он, бедный, так испугался. Так я и утешил заодно. Сатанея, рычит, вбивая кулак в зеркало у самого лица. Осколки яростно впиваются в кожу и отлетают в стороны, звон на несколько долгих мгновений оглушает. По поверхности расходятся трещины и, когда Фил убирает изодраный в кровь кулак, зеркало осыпается, крошится на чужое, костлявое плечо. Фил цидит воздух. Жмурится крепко-крепко, до рези. Выпрямляется. Отходит на пару шагов назад, вплетая в свои волосы здоровую руку. Мир смотрит. Заворожённо. Видит все стадии поэтапно. Каждую эмоцию, каждый неуловимый переход от одной к другой. Вот ненависть. Вот ярость. Вот осознание. Злоба. Отчаяние. Вина. Презрение. Самобичевание. Усталость? И это что... Боль?  — Всё настолько плохо?.. Голос жухлый, сыпучий и тихий. Патлатый мирно ахуевает. Фил переводит взгляд на него. А в глазах столько сожаления и горечи, сколько было у самого Мирона, когда он был в больнице, выл у койки брата. Фил опускает плечи, губы треснутые закусывает, сжимает кулаки бессильно. Кровь с руки стекает мерно, глухо капает на кафель. Тихо. Безумно, бездумно. Просто тихо.  — Ну… Сложно сказать. Он всё ещё в шоке, всё ещё переживает. Он боится тебя, Фил. Потому, что ты повёл себя, как последний мудак и ублюдок. Мир щерится. Как псина. Как бешеный лис-лицемер. Вот в нём — яда достаточно. И этот — действует безотказно. Без перебоя. Как часы. Фил вскидывается надрывно, глаза свои блядские поднимает, сжимая зубы до скрежета. Сипит, пока дышит. А вместо крика, сорвавшегося с губ, — сучий хрип:  — Я знаю! Я… Я знаю… — … Мир молчит. Всё ещё щерится. Улыбается. Смотрит. Ему интересно видеть ситуацию с разных углов. Ему интересно видеть, как мечется Илья, как мучается Фил. Ему нравится быть эдаким наблюдателем. Он откровенно наслаждается своеобразной властью своего положения. Чёртов садист, жестокий ребёнок, не знающий меры. Он хмыкает, растягивает губы шире, едва держится, чтобы в голос не ржать. Он сам то ещё мудло — понимает, опуская взгляд на приличных размеров багровую лужу под ногами.  — Хочешь извиниться? Блондин вздрагивает. Распахивает глаза шире. Свои блядские, по-морскому синие глаза, в которых сейчас едва ли не слёзы стоят. Он смотрит, готовый убиться об стенку и спрыгнуть с моста, лишь бы исправить всё это. Всё, что натворил. Мир всё же не сдерживается — глухо хихикает себе в кулак. Наслаждается. Наклоняет голову на бок, щурится, соскакивая с раковин на ноги. Под подошвой кед — хлюпает. Мерзко. Мир шагает навстречу смазливому ублюдку, готовому ко всему, и тычет тонким узловатым пальцем того в грудь. Смотрит. Глаза-в-глаза-и-без-отрыва. Фил снова думает, совсем не в попад — серо-голубые. Яркие у самого зрачка, блеклые и светлые по краям радужки. Мир скалится Филу в лицо и выплёвывает едкое:  — Тогда извинись. *** Фил в космосе. В прострации. Смотрит в окно, наблюдает за серыми птицами. Не слушает. Не слышит. Ни того, как его отчитывают за хулиганство, ни того, как на него шипит обеспокоенно Кира, ни того, как тихо шелестит что-то себе под нос герой-любовник Вик. Фил просто периодически залипает то на оконную раму, то на птичек, то на облака или солнце, то на угрюмого Арта. У Фила внутри треснуло и разошлось по швам его уродливое квази-что-то. У него в мыслях — шаром покати, зато взгляд сухих глаз ясный и неотрывный. Арт ежится и свои изумруды отводит, неприятно ему. Неуютно. Из медпункта они выходят быстро, а на запястье и всей ладони у блондина теперь красуется тугая марлевая повязка. С первого взгляда — Фил вроде отошёл. Вроде, всё так же улыбается наигранно, шутки раскидывает во все стороны, подкалывать лезет всех и вся. Но он всё равно где-то не здесь. Выпал случайно. Из реальности. А Арт всё так же угрюмо дырявит сутулую спину Мирона, поглядывая и на Фила периодически. Мир вздрагивает как-то раз, оборачивается и, в ответ на суровый зырк, ласково лыбиться да плечами жмёт. Мол, я не при чём. Сами разбирайтесь со своим дятлом. Арт на это — цыкает, отворачивается. Снова ему неуютно. Снова неприятно. Потому что Фил тоже с него глаз своих не сводит. Тоже смотрит. Как дебил. Фил залипает на всё, что только можно, пока идёт домой. Его силком вытолкали из подсобки — негоже в таком состоянии посохом махать и поджигать что ни попадая. Вот Фил и освободился раньше, чем планировал. Он в последний раз в игру заходил, кажется, ещё на прошлой неделе. Так давно… Жуть. Фил пустой, как коробка из-под крэкеров. Мыслей в нём — ноль. Он лежит на своей кровати, кажется, третий час и просто смотрит в потолок. На улице уже потемнело. Он так устал, оказывается. От этой нервотрёпки. Так устал, что сегодняшний диалог с Миром его просто разнёс. Фаталити. Быстро и со вкусом. У Фила в руках — нагретый телефон рыжего уёбка, из-за которого психика Фила, на пару с его же ориентацией, пошли прямиком нахуй. И тут — щёлк. Будто случайно тумблер переключили и заставили пустую головушку снова работать. Фил будто проснулся. Перезагрузился. Моргает раз, два. Напрягается, приподнимаясь на локтях. Понимает, что за подобные вбросы гормонов в его же жизнь, его никто по головке не погладит. Понимает, что батя его просто уроет, если узнает про всё это. Про то, что Филлип, по-ходу, конкретно так запал. На парня. Понимает, жмурится, щерится. А потом смотрит на телефон в руках — и шлёт нахуй ещё и здравомыслие. Фил зажимает кнопку включения, ждёт несколько секунд, пока экран не загорится, разворачивает камеру, ищет в незапароленном телефоне недавние видео, включает самое последнее. И смотрит в экран, затаив дыхание. Фил чувствует себя конченным извращенцем. Но ему, почему-то, очень нравится то, что он видит. Он видит себя со стороны. Видит свои острые брови, выгиб челюсти, напряжённую шею. Видит, как сам он сжимает тонкие запястья рыжего, прижимая их к зеркалу. Видит паскудистую улыбку на своих же губах, сливающихся в поцелуе с распухшими, краснющими губами рыжего. Фил, не отрываясь от экрана, сглатывает сухость во рту, облизывает губы и прибавляет звук. И, почти сразу, в его голову вклинивается звонкий задушенный стон. Фил матерится, давит на кнопку, вырубая телефон, откидывает его на край кровати, а сам — отползает на другой. Его щёки и уши заливает стыдом и смущением, сам он жмёт руки к вискам и рвано выдыхает, пытаясь успокоиться.  — Блять… Встал. Просто взял. И встал. От одного, блять, сучьего стона. Фил готов самоубиться. Он думает, что это нихера не похоже на обычную школьную драму. Он думает, что пиздецки проебался с выбором объекта вожделения. Думает, приплыли. Приехали. Думает, вряд ли это любовь, ведь любовью тут и не пахнет. Думает, похоть. Думает, возможная симпатия. Но точно не любовь. Думает, вспоминает, ведь мать его учила — любовь прекрасна, возвышенна и чиста. Думает, мать была бы в ярости, узнав, о чём её грешный сынок помышляет. Резко вскидывает голову, бьётся затылком о стену. Раз, два. Смотрит в потолок. Думает, думает. Много думает. Понимает, что думать уже устал. Подзаебался, так сказать. Всё же встаёт, подбирает откинутый телефон, почёсывая ноющий затылок, и идёт в ванную. Стыд хлещет во все края, но ничего уже не поделаешь. Стояк ведь сам себя не опустит.