For Him

Время стремительно гналось вперед. Словно весенняя пыльца, проходящая сквозь пальцы и оседающая на теплой коже, оно пресекало любую возможность быть остановленным. Ты пытаешься — хватаешься за последний лепесточек, надеясь, что тебе достанется хотя бы чуть-чуть золота, чуть-чуть времени. Но реалии более жестоки, чем хотелось бы на самом деле: время подобно течению Солт-фиорд — такое же быстрое и неумолимо ускользающее из пальцев с неостановимой силой. На деревьях распускались зеленые листья, небо все реже и реже становилось серым, хмурым и неприветливым, а на лицах и в сердцах людей расцветали улыбки, с которыми они пересекали временный порог весны. Томас чувствовал себя прекрасно, находясь под крышей собственной семьи и близких людей — это была его личная терапия после двух месяцев за границей. Поездки на мотоцикле по городу, тихие ужины и встречи с Джеком за кружкой пива в любимом пабе — это действительно возвращало в типичную лондонскую колею. И ничего другого пока не хотелось. Май закончился неожиданно, унося с собой весенние мелодии, шелест только-только распустившихся цветов и воспоминания, теряющиеся в голове, как записи и фотографии в личном дневнике. Ничего не предвещало беды: небо все еще было голубое, птицы продолжали напевать незамысловатые песни, а ночь сменялась днем, и все было в порядке. Все действительно было. Томас смотрел в окно каждое утро и задавался вопросом — что не так? Что мешает ему сейчас натянуть на лицо улыбку и выйти на улицу, чтобы провести время с друзьями и близкими? Что заставляет его сердце сжиматься, а выдоху задерживаться в легких? Что не так, Томас? Он понимал, что упускает что-то важное, но понять собственные предчувствия ему так и не удалось. Доходило до того, что он думал, что когда-нибудь не выдержит и уедет в какую-нибудь деревушку, видимо, надеясь, что хотя бы там мысли оставят его в покое — с пустой головой и чистым разумом. Вернуться в колею душевного спокойствия не помогало откровенно ничего: ни зеленый чай матери, заваренный специально для него с особенной любовью; ни старые, уже потрепанные временем книги, имеющие особую ценность в их доме; ни даже неожиданный звонок от Каи — сейчас она не была в Лондоне, поэтому встретиться с ней никак не получалось. Все кружилось в циклическом круге под названием «одиночество». И выбраться, найти тот самый выход обратно, туда, где он будет чувствовать себя нормально, не было возможности. И человека. Нужного человека рядом. Телефон лежал прямо перед ним — пожалуйста, вот, возьми в руки и набери знакомый, выученный наизусть, прямо до отпечатка на сердце номер. Но разум — не сердце, и он твердил обратное: «Ему это, Томас, не нужно. Прекрати ломать комедию». И, почему-то, тихие возгласы сознания воспринимались им куда лучше, чем искренние признания сердца. Он думал, что все закончилось. Еще тогда, в феврале, когда у него на руках был билет на самолет из Лос-Анджелеса в Лондон. Когда Дилан сказал ему, что будет скучать и обязательно напишет, а потом, схватив за запястье в своей излюбленной манере, притянул к себе и обнял. По-настоящему, с легкой улыбкой на губах. Сангстер считал, что, даже несмотря на расстояние, ничего не изменится — он все еще Томас, а Дилан — все еще Дилан. Все ведь действительно как всегда, не так ли? После промоушена все всегда «разбегались» по разным частям света и иногда пересекались друг с другом по телефону или на разных мероприятиях, но что делать в том случае, если это — последний промо-тур вместе? О таком Томас не догадывался, поэтому продолжал стоять над собственным телефоном и думать — а надо ли ему это действительно? Ждет ли этот человек его звонка? — Ну и жарища здесь, в Калифорнии, — сказал Дилан в марте. — Мы будем обязаны встретиться в ближайшее время, — сказал Дилан в апреле. — С днем рождения, мой дорогой Томми! Я отправил тебе подарок. Он уже пришел? — сказал Дилан в мае. Тишина — вот, что сказал он в июне. Ни одного звонка, ни одного сообщения. Ни одного упоминания о нем от общих знакомых, семьи или лучшего друга. Дилан будто забыл, что Томас существует. Все еще. В Лондоне, в небольшом двухэтажном доме. Он все еще существует. Не живет. О'Брайен был тем, кто дарил ему те незабываемые мгновения на съемочной площадкой или вне ее. В душной комнатке отеля, в ресторанчиках, куда они выбирались не так часто, но если делали это, то об этом узнавал каждый проходящий мимо человек. Они делали все вместе. До какого-то времени. Теперь их ничего не связывает, верно? Дилан не должен ему звонить, верно? Он вообще ничего ему не должен. У него своя жизнь на другом континенте, так? Не так. Томас отставил чашку с остывшим — прямо как отношение Дилана к нему — кофе на кухонную столешницу и тяжело вздохнул, чувствуя, как поднимается зуд в затылке. Желание схватить собственный телефон и набрать злосчастные цифры усилилось. Руки дрожали, а лоб покрылся липкой испариной, но пальцы упорно продолжали набирать знакомый номер — в этот момент Томас невольно подумал, что его сердце сейчас, должно быть, разорвет ему грудь, оставив на месте огромную кровоточащую дыру. Хотелось выбраться. Выбраться из ненавистного всем нутром состояния апатии и внутреннего одиночества. Первый гудок Сангстер встретил с первым раскатом грома на улице — казалось, что природа злится на Томаса за его заторможенность и медлительность в важных действиях; второй прозвучал одновременно с первым стуком каплей о асфальт во дворе дома. Третьего гудка он так и не услышал: в трубке раздался хриплый, будто чужой голос: — Томас? Сангстер выпрямился и почувствовал, как невольно напряглась его спина. Голос Дилана звучал тихо и немного сонно — Томас не сразу понял, что тот, видимо, спал. Все-таки, разные часовые пояса никто не отменял. — Привет, Дил. Я хотел... — Я рад тебя слышать, Томми. Сердце, мучая ребра, сильно билось о грудную клетку, и Томас, почувствовав, что мышцы лица начинают испытывать странный дискомфорт, понял, что на его лице невольно расплылась счастливая улыбка — казалось, кожа сейчас треснет пополам. За окном закручивались холодные вихри из дождя и северного ветра: кроны деревьев угрожающе склонялись к земле, создавая собой своеобразный навес из зеленых листьев, а на асфальте образовывались первые озера луж. Томас, слушая мелодичный — любимый — голос друга, следил за серой шапкой мира, понимая — тоже самое сейчас творится в его сердце. — Мы давно не разговаривали, и я подумал... — Ох, прости, что не звонил. Закружился тут немного. Знаешь, как отдых на лежаках у бассейна утомляет. Сангстер покачал головой — Дилан не меняется, — и заразительно рассмеялся: — Да, я-то тебя понимаю. Находясь в Лондоне. Разговор шел не совсем в то русло, которое планировал Томас, беря в руки мобильный и набирая номер О'Брайена, — кажется, вводная тема для разговора иссякла и следовало придумать, все-таки, что говорить дальше. Тем более, молчать в трубку, бесполезно и бессовестно тратя драгоценное время Дилана на сон, — не самый лучший вариант. — Знаешь, Томми, — заговорил он тихим, басистым голосом, будто до этого разрывал горло в громком крике — настолько сиплым он казался, — мне кажется иногда, что я что-то упускаю. — Что? — шепотом, хотя в доме никого не было. — Я упускаю тебя. Дыхание сорвалось, и Томас схватился пальцами свободной руки за металлический край столешницы — теперь холодный материал неприятно обжигал кожу. Ветер с каждой секундой усиливался и уносил за собой последние потресканные ошметки спокойствия. Хотелось побиться головой о стену и раздробить ее ко всем чертям — лишь бы не слышать тихий и неуверенный голос Дилана по другую сторону трубки. — В каком смысле? — Если бы я сам знал, — Сангстер буквально смог увидеть горькую усмешку на губах друга. — Просто думаю, что сейчас очень хочу увидеть тебя. — Тогда почему ты не звонил? — Я боялся. Боялся, что тебе не нужны мои звонки и сообщения. — Ты ошибся. О'Брайен выдохнул удивленное «оу», и сразу за этим Томас услышал странное шебуршание — будто друг перебирал бумаги — и возню в придачу с негромкими ругательствами. Кажется, Дилан пытался подняться с постели — это натолкнуло Сангстера на одну-единственную мысль: зачем тот вскочил посреди ночи с постели? Неужто жажда припекла? — Ты не против, если я приеду к тебе? — У тебя же съемки, дурак. Куда ты собрался? — Если я не сделаю этого сейчас, то уже не сделаю никогда. Томас почувствовал, как его сердце буквально с оглушающим свистом улетело в пятки. — Встреть меня завтра после полудня.