The Smile of A Mother

Мама пришла. Джеймс догадывается об этом сразу, хоть она и заходит в комнату без обуви (он точно знает, что без, потому что не слышит стука каблуков по полу), и крадется тихо-тихо, на цыпочках, думая, что он спит. Но Джеймс не спит — он ждет ее. В комнате почти совсем темно, но он знает, что маме хорошо видно его кровать, потому что он все-таки включил ночник над потолком; только спрятался от света под одеялом, чтобы его глазам было больно чуточку меньше. Он замирает, сложив руки под подушкой и очень сильно стараясь не кашлять, когда понимает, что мама подошла к кровати совсем-совсем близко. Мама замирает на секунду в нерешительности — Джеймсу вовсе не нужно ее видеть, чтобы чувствовать это, — а затем, осторожно опускается на колени перед кроватью. Она медленно приподнимает одеяло, заглядывая в его укрытие, но, ничего страшного, думает Джеймс — ей можно. Она всегда будет его находить и не даст ему потеряться — ведь она его мама. Самая лучшая мама на свете. Мама улыбается и качает головой, будто прочитав его мысли (а она может!). Немного откидывает одеяло, чтобы лучше его видеть, но так, чтобы свет от ночника по-прежнему не бил ему в глаза, и произносит слегка усталым голосом: — Привет, львенок. Как ты себя чувствуешь? Джеймсу очень хочется улыбнуться и сказать, что ему намного лучше, но все портит злой, совсем нехороший кашель. Мама хватает с тумбочки кучу бумажных платочков и помогает ему высморкаться, все время поглаживая его по голове. Он думает, что болеть совсем невесело: от простуды все время кашляешь, а от этого жутко горло болит и приходиться целый день валяться в кровати, а это так нечестно, скучно и обидно, потому что это так огорчает маму! Мама очень не любит, когда он болеет. А он совсем-совсем не любит, когда мама огорчается. Так почему он должен был заболеть? Джеймс думает об этом все еще кашляя, когда мама хватает плед с другого конца кровати и аккуратно укутывает его, чтобы взять на руки. Джеймс обвивает ее шею руками, но отводит лицо подальше, зажмурившись от кашля; ему совсем не хочется нечаянно испортить мамины волосы — ведь они такие красивые! Она укачивает его на руках, как маленького (хоть он и почти уже взрослый), ходит с ним по комнате кругами и поглаживает по спинке, тихо-тихо напевая колыбельную. Джеймс устало вздыхает, наконец решаясь опустить голову к ней на грудь. Мама целует его в висок, не прекращая гладить его по спине. Она такая уютная, с ней совсем не больно и почти не хочется кашлять, но какая-то мысль не дает ему покоя, ускользает, словно светлячок во тьме, которого он не может поймать. И вдруг — он ее ловит. Он ловит мысль, что от него ускользала. — У тебя рука не болит? Как он мог забыть! Он хочет стукнуть себя ладошкой по лбу, да только мама держит его очень крепко. Слишком крепко — теперь Джеймс явственно это ощущает. Мама смотрит на него так, словно не понимает, о чем это он. Моргает в темноте, а потом заливисто смеется, касаясь губами его лба — проверяя, нет ли у него жара. — У меня нет температуры, — капризно отмахивается Джеймс. Мама строго смотрит на него, внезапно перестав ходить кругами и останавливаясь на одном месте. — Зато сегодня днем была. И на эту тему, молодой человек, нам нужно очень серьезно поговорить. Джеймс понуро опускает голову. Играет с прядями маминых волос, пропуская локоны между своими крохотными пальчиками, но упорно, по-детски избегает ее взгляда. — Джеймс, — зовет мама. Ее голос больше не звучит строго, скорее устало. — Львенок, посмотри на меня. Джеймс смотрит. Он не может не сделать того, о чем она попросила. По его щеке скатывается слезинка: он ведь совсем не хотел расстраивать маму! — Почему ты попросил Изабеллу не звонить мне, когда почувствовал себя плохо? — Она пальцами ловит слезы, что скатываются по его щекам; прикусывает свою щеку, чувствуя, как ее собственные глаза наполняются слезами. — Я не буду ругать, мой хороший. Просто скажи мне. — Я не хотел отвлекать тебя от работы. Вы с дедушкой Рэем так заняты; я просто не хотел мешать. Его голос дрожит от слез. Он очень-очень старается не плакать, и, когда мама целует его глаза и щеки, останавливая слезы, то ему становится гораздо легче дышать. Она ласково проводит по его щекам тыльной стороной ладони, окончательно стирая слезы. Снова прижимается губами к его лбу: жар действительно спал, но она чувствует, что ему холодно, даже через плед. Но сначала, ей нужно сказать это; сказать, чтобы он понял: — А теперь, взгляни на меня, львенок, — мама осторожно берет его двумя пальцами за подбородок, чтобы он смотрел прямо ей в глаза. — Смотри внимательно и слушай, потому что я хочу, чтобы ты запомнил. У меня нет никого и ничего важнее, кроме тебя. Даже моя работа не нужна мне так, как нужен ты. Ты запомнил? Джеймс кивает. Снова цепляется за мамины волосы, слегка всхлипывая: — Но ведь ты ловишь плохих парней, мамочка, — робко произносит он. — Да, это так, — отвечает мама. — Но все это становится абсолютно, совершенно неважно, когда дело касается тебя. Поэтому, пообещай мне, что если ты вдруг заболеешь, а меня не будет рядом, то ты обязательно попросишь Изабеллу позвонить мне. Обещаешь? Джеймс рьяно кивает растрепанной головкой. Сжимает пряди ее волос слишком сильно, делая ей немного больно; Кейт не подает вида. — Обещаю, мамочка. Обещаю-обещаю. Мама улыбается. Прижимает его покрепче к себе, целуя его в намокшую от пота макушку. Джеймс облегченно вздыхает и слегка закашливается, крепко держась руками за ее шею. — Тшшшш, мой маленький, — мама успокаивающе гладит его по спине. — Сейчас мы пойдем спать в большой кровати. Хочешь спать в большой кровати? — Конечно, хочу! Она аккуратно опускает его на кровать, как только они достигают спальни. Переодевает во все сухое: он весь промок от лихорадки. Джеймс пытается помогать ей, но едва может шевелиться: его неотвратимо клонит в сон. — Рука не болит, мамочка? — сонно лопочет он напоследок. Кейт прячет горькую улыбку. Ее маленький. Ее сокровище. — Не болит, львенок, — она вновь целует его в лоб. — Не болит. Спи. — Хорошо, мамочка, — он зевает и обнимает подушку руками. Он засыпает. Кейт запирается в ванной, чтобы затем, медленно сползти по ней на пол, чувствуя, как левое плечо деревенеет, а руку прошивает мелкая судорога, от которой покалывает кончики пальцев. Она торопливо заглатывает горсть таблеток, запивая их водой прямо из-под крана. От холодной воды ломит зубы, но она не останавливается, пьет и пьет, словно добралась до животворящего источника в пустыне и не может насытиться им. Она едва может взглянуть на себя в зеркало. Она упрямо не смотрит на себя в зеркало, чувствуя, как ее прошибает холодный пот. Давит кулаком на область грудины, пытаясь усмирить фантомную боль в том месте, где пуля когда-то пронзила ее сердце. Боль, что когда-то была реальной, а теперь, осталась с ней в качестве призрака. Когда боль все же стихает, Кейт решает вернуться в спальню. Она буквально замирает возле кровати, когда понимает, что Джеймс не спит. Не спит и смотрит на нее своими до безумия голубыми глазами; смотрит и даже не моргает. — Я ждал тебя, — тихо поясняет он; его голос подернут простудной хрипотцой. Кейт одеревенело кивает, все еще ощущая себя загнанной в угол, но, тем не менее, залезает под одеяло. Крепко-крепко обнимает его, внимательно прислушиваясь к ритму его дыхания; по-прежнему немного натужному, с присвистом. — Я могу тебя заразить, — шепчет он едва слышно. — Нет, милый, — она целует его в шею; целует за ушком. — Нет, львенок, не заразишь. Джеймс сонно вздыхает и целует ее в щеку. — Спокойной ночи, мамочка. — Спокойной ночи. Кейт уверена — они оба, без слов поняли, что сейчас произошло. Так же, как и знает, что подобное будет происходить между ними еще не один раз. Но, засыпая, Кейт не может отделаться от мысли, что могла бы быть Джеймсу лучшей матерью. Матерью, что не заражает ребенка своей тьмой, не передает по венам свою боль. Она предпочитает не думать об этом, но, почти наверняка, догадывается — ей придется пронести эту мысль через всю свою жизнь.