The Smile of A Mother

У Джеймса есть еще один секрет. Может, эта тайна не такая уж важная, как та, о которой он рассказывал раньше, но ему так не кажется. Он думает, что этот секрет такой же значимый, как и тот, первый — хотя бы потому, что об этой тайне не знает никто. Никто — ни дядя Мерлин, ни дедушка Рэй, даже Эмили — никто не знает, кроме него, и, почти наверняка, — кроме мамы. В этом нет ничего страшного, думает Джеймс, ведь это мама — она не может не догадываться о его тайне, даже если он ничего не говорит ей. Джеймс знает: на самом деле, эта маленькая тайна разделена между ними обоими. И именно поэтому о ней совсем необязательно говорить. Достаточно просто знать; и пусть этот секрет немножко, совсем чуть-чуть и огорчает маму, — Джеймс все стерпит, лишь бы не лишаться этого. Но, кажется, он слегка заговорился — пора бы уже раскрыть столь сакральный секрет («сакральный» — то же самое, что и «священный» — это слово совсем недавно проходили в школе).  Так вот, иногда (может быть, чуточку чаще, чем он сам думает) — Джеймс не спит ночами. Он знает, что хорошим мальчикам по ночам положено крепко спать. Но в некоторые особенные и слегка грустные ночи, Джеймс просыпается, а потом лежит под одеялом, зажмурившись, дыша совсем-совсем тихо — и ждет. Он ждет момента, когда мама сможет спокойно заснуть. Потому что иначе, Джеймсу самому не удастся заснуть снова. Как он будет спать, если его маме так плохо, что она не может заснуть? В такие ночи, мама обычно приходит с работы очень поздно. В такие ночи она прокрадывается к нему в комнату на цыпочках, чтобы не разбудить его (и он не просыпается — пока). В такие грустные ночи, мама опускается на колени перед кроватью, и, осторожно, почти задержав дыхание, опускает голову ему на спину (он любит спать лежа на животе), чтобы просто дышать. Дышать долго-долго, закрыв глаза — Джеймсу вовсе не обязательно ее видеть, чтобы знать. Джеймс чувствует мамино дыхание сквозь сон неясной рябью; будто во сне, он катался по озеру и кинул в воду камешек, чтобы посмотреть, как по поверхности расплываются круги. Он знает, что рябь такая неровная и прерывистая потому, что мама так дышит: устало, взволнованно, словно стараясь успокоиться. Он знает, что рябь скоро пройдет; останется лишь прочная теплота ее дыхания, от которой ему станет немного щекотно, когда мама приподнимет голову, чтобы ласково уткнуться носом ему в шею. Это и вправду слегка щекотно, но Джеймсу так тепло, что просыпаться совсем не хочется — хочется только кататься по озеру бесконечно; хочется, чтобы мама никогда не уходила, а так и осталась сидеть с ним рядом. Но мама неизбежно уходит. Не совсем-совсем уходит, конечно, нет! Вовсе нет! Она просто выходит из комнаты, неслышно прикрыв за собой дверь. Джеймс открывает глаза. Моргает, пытаясь окончательно проснуться. Вслушивается в повисшую тишину, в которой хорошо слышно биение его собственного сердца, а затем, переворачивается на спину, чтобы взглянуть на ночник-планетарий, что все так же спокойно кружит над потолком. Он тянется к тумбочке, чтобы взглянуть на часы, подаренные дядей Мерлином. Часы тикают слишком громко и показывают почти два часа ночи — в этот раз мама пришла действительно очень поздно. Джеймс взъерошивает волосы: озадаченно, даже сердито. Он знает, что ему нельзя спускаться в гостиную — мама огорчится, когда поймет, что разбудила его. Но ведь ей сейчас так плохо и грустно; Джеймсу хочется лишь помочь ей, побыть рядом, чтобы мама точно заснула и поспала хоть немножко! Хоть совсем чуть-чуть! И вдруг, пока он нервно озирается по сторонам, совершенно не зная, что ему делать, верный свет ночника позволяет Джеймсу заметить нечто такое, что может ему помочь. Пульт от радиоуправляемого танка лежит у него на столе, но самого танка там нет; он внезапно вспоминает, что раньше, еще днем, он спрятал игрушку за спинкой дивана в гостиной, а потом просто забыл ее оттуда вытащить. Он подпрыгивает с кровати, переполненный радостью озарения. Хватает пульт со стола; спешно, едва не выронив, но успевая поймать в последний момент. Он торопливо тыкает пальчиками по кнопкам, от нетерпения подпрыгивая на одной ноге — ведь это необычный танк! Внутри него спрятана камера, потому что эту игрушку ему тоже подарил дядя Мерлин. А раз игрушка сейчас в гостиной, то он может совсем незаметно взглянуть на маму. Джеймс замирает. Садится обратно на кровать, не отрывая глаз от экрана, встроенного в пульт; проводит по поверхности кончиком пальца, словно пытаясь очертить мамино лицо сквозь монитор — слишком напряженное лицо, с хмурыми складками между бровей. Он судорожно сглатывает, стараясь не заплакать. Мама так устала. Так устала и не может заснуть. Он залезает обратно под одеяло, мужественно сдерживая слезы и не выпуская пульта из рук. Ему остается лишь ждать. Когда мама наконец засыпает, склонив голову на подлокотник дивана, Джеймс, осторожно, щурясь в полумраке, спускается к маме по ступенькам лестницы. Ноутбук все еще работает — он выключает его и отставляет в сторону. Собирает все папки, чтобы аккуратно сложить их поверх крышки компьютера. Присматривается, проверяя — мама дышит размеренно и глубоко, ровно. Он накрывает ее сразу двумя пледами, что лежали на свободном подлокотнике, — на всякий случай, чтобы мама точно не замерзла, — а сам пристраивается в углу, завернувшись в одеяло, которое он захватил из своей комнаты. Засыпая, Джеймс берет ее за руку: так маме не приснится кошмар и она не испугается во сне. Так, мама будет знать, что он рядом. Кейт просыпается как от толчка. Не от кошмара, нет. Даже наоборот; ее будит сперва неясное, но настойчиво уютное ощущение тепла, которое постепенно перерастает в четко осязаемое узнавание детской ладошки, что буквально намертво вцепилась в ее ладонь, словно не желая отпускать. Джеймс. Она поворачивает голову — медленно; будто боясь взглянуть. Он спит свернувшись калачиком, явно закоченев от холода несмотря на свое любимое одеяло с изображением крейсера из «Звездных войн»; только рука, зажатая в ее ладони, по-прежнему сохраняет тепло. — Джеймс, — она замирает; давится вдохом, чувствуя, как глаза стремительно наполняются слезами: судорожно сглатывает, стараясь сдержать их. — О Господи, львенок. Он спит крепко, не просыпаясь даже когда Кейт подхватывает его на руки, даже когда с пугающей ее саму остервенелостью начинает растирать его крохотные закоченевшие кисти, пытаясь согреть их своим дыханием. Он инстинктивно сводит руки на ее шее и сонно вздыхает, когда она привстает с дивана, но по-прежнему не просыпается; только зарывается лицом в ее волосы. Она поднимается наверх, осторожно ступая по лестнице, изо всех сил пытаясь сдержать рвущийся из груди безобразный клёкот, когда натыкается на неожиданное препятствие. Кейт замирает. Останавливается. Пушка игрушечного танка смотрит прямо на нее, мигая светодиодным оптоволокном встроенной камеры; смотрит и беспощадно мигает, мигает, мигает, будто стремиться запечатлеть, чтобы поймать с поличным. Она пытается не придавать этому значения, продолжая осторожно восходить по лестнице. Не получается — понимание того, каким образом ее сын оказался внизу среди ночи прошивает бронебойной пулей, спирает легкие спазмом. На макушку Джеймса тяжело падают горячие капли — Кейт требуется несколько секунд для того, чтобы осознать, что это — ее собственные слезы. Она добирается до спальни на дрожащих ногах. Плотно укутывает Джеймса одеялом, перед тем как запереться в ванной, чтобы потом, медленно сползти по запертой двери вниз, зажав рот ладонью, а еще пару минут спустя — с трудом доползти до раковины и включить воду. Она не помнит, сколько времени проводит так: скрючившись в три погибели на холодном полу, заткнув рот полотенцем, чтобы заглушить свои вопли, потому что шума воды не может быть достаточно, никогда не бывает достаточно. Она не помнит, когда именно берет себя в руки и успокаивается. Она помнит лишь залитое лунным светом, безмятежное детское личико, что встречает ее, когда она все-таки выходит из ванной. Он спит, перекатившись на ее сторону, обняв ее подушку руками — потому что он всегда так делает, если ее нет рядом. Поэтому Кейт залезает под одеяло. Джеймс тут же вжимается в нее всем своим маленьким телом. Оплетает руками и ногами, едва слышно шепча: — Мама, — он шепчет, зарывшись лицом в ее волосы; голос едва уловим, но Кейт все равно слышит. Обнимает его еще крепче, целуя в солоноватую от ее слез макушку: — Я здесь, — произносит она так же еле различимо, но пребывая в полной уверенности, что он тоже слышит. — Я здесь, львенок. Я рядом. Джеймс действительно слышит, и поэтому засыпает спокойно. Но к Кейт в ту ночь, сон так и не приходит.