***
На свежий воздух удается выбраться только глубоко заполдень - к этому времени у Николая уже дрожат руки от перенапряжения, а сухой и никчемный поначалу протокол пополнился дюжиной исписанных страниц. Отец Илларион рассказывал все подробно, обстоятельно и так, чтобы бесу незачем было возвращаться и тревожить его снова. Яков это прекрасно понимал, по всей видимости, от того даже язвить и насмешничать перестал - задавал вопросы по существу, направлял разговор в нужное русло и иногда лишь отвлекался, поглядывая на Николая, то ли убедиться, что тот в порядке, то ли - что все еще записывает. Морозный воздух Николай загоняет в легкие с наслаждением, словно стакан воды после жаркого дня. Голова, тяжелая от запаха ладана, постепенно проясняется и проходит сонливость, заставлявшая Гоголя думать, что еще немного и он грохнется в обморок. Гуро выглядит невероятно довольным. - Итак, что мы имеем? - риторически интересуется Гуро, прогулочным шагом следуя вдоль деревни то ли к реке, то ли еще куда. Выглянувшее из-за хмурых туч солнце заставляет снег переливаться, словно драгоценные каменья, и от этого на душе сразу как-то веселее становится, думается легче и дышать охота полной грудью. - У отца Иллариона великолепная память, - отвечает Николай, поравнявшись с Гуро. - Мы имеем такой полный отчет на Алексея Гагарина, о котором и мечтать было невозможно… Или это вы старца… зачаровали?.. - Да не делал я с ним ничего, голубчик, он бы свой десятилетний юбилей вспомнил, лишь бы я побыстрее из его вотчины убрался. Отчет мы имеем подробный, но довольно однобокий, хочу заметить. Давайте, Николай Васильевич, перескажите в общем, что вам запомнилось. Так и хочется на Гуро обиженно взглянуть, с намеком - вы что, Яков Петрович, издеваетесь? Только что ж все сами слышали, да и видите прекрасно, что я после духоты и ладана едва соображаю. Но навряд ли Николай вообще когда-нибудь наберется наглости что-то подобное ляпнуть. Работа, в конце концов. Нужно соответствовать. - Покойник наш при жизни вел себя тихо, благочестиво, - начинает Гоголь, едва поспевая за Гуро, бодро отстукивающим тростью по утоптанному снегу ритм собственных шагов. - Ни с кем не ссорился, но и дружбы особой ни с кем не заводил. Что не удивительно - был до болезненности законопослушен… - До болезненности законопослушен - хорошее определение, - хвалит Гуро, остановившись на краю небольшого обрывчика перед берегом реки. Дорога идет дальше по более пологому спуску, исчезая за низенькими заснеженными деревьями. - В столице мальчику с таким нравом тяжело бы пришлось. Я бы еще отметил обостренное чувство нравственной ответственности - с которым ему в столице пришлось бы еще тяжелее. И, конечно, невиданная наивность, опирающаяся на постулат о том, что человек, в сущности, хорош и свернет с неправедного пути, если указать ему верную дорогу. Сами посудите, Николай Васильевич: мальчишка ворует у него деньги, а Алексей сначала идет не к родителям ребенка, не к священнику и не полицейскому. Он сначала идет к самому мальчугану и говорит с ним. И только когда второй раз ловит пацана на воровстве, идет к его родителям. - Хорошие люди все еще встречаются, Яков Петрович, - улыбается Николай, остановившись рядом. - Это хорошая тактика для воспитания детей. Неплохая - для единожды провинившихся. Но отвратительная, в случае если он узнал что-то действительно компрометирующее. - Значит, рабочая версия у нас такая? - смотреть на заснеженный пейзаж довольно скучно, да и глаза слепит, но Якову в очках с синими стеклышками, явно комфортно. Николай прикрывает глаза, давая себе отдохнуть от навязчивого снежного блеска. - Ну или деньги, - откликается Гуро. - Свою долю отцовского наследства Алексей Матвеевич этой церквушке завещал. Посмотрим. - А может, старому князю кто-то насолить хотел? - не открывая глаз спрашивает Николай, прислушиваясь к звукам, чтобы не упустить момент, когда Якову надоест любоваться видом, и он повернет к деревне. - Не очень-то ладный способ, у князя и полюбимей сыновья есть… Правда до них добраться посложнее будет, чем до этого добровольного изгнанника. Меня, яхонтовый, смущает способ убийства, больно уж мудреный. Оглянись. Дернувшись, Николай оглядывается, ожидая увидеть что-нибудь необычное: может, шаги чьи-то не услышал, или жуть какая за спиной притаилась. Но ничего там нет, кроме вида на деревню. - Что видишь? - голос у Гуро тихий и вкрадчивый. - Деревню вижу. Дома, церковь, дорога, деревья... - перечисляет Николай. - Люди… - Люди сейчас не интересуют, - отрезает Яков.- В отчете нашего милого Василия Степановича четко было обозначено место, где Алексея Матвеевича мертвым обнаружили. Вот тут, - повернувшись лицом к деревне, Яков кивает за спину, заставляя Николая проследить взглядом направление. - “Где дорога сворачивает в обход обрыва, саженях в пяти к берегу”. Коля зачарованно смотрит на точку, которая выходит верной координатой по этим описаниям. Ничего, кроме снега, как и везде вокруг. - Невозможно так переломаться, свалившись отсюда, да еще и в снег, - бормочет Гоголь, не дожидаясь следующего вопроса следователя, замеряя на глаз возможную глубину обрывчика - навряд ли даже больше его роста. - Да даже с крыши дома упадешь - так не перекорежит. Если только пара этажей… Яков с явным интересом и одобрением наблюдает за работой его мысли, постукивая пальцами по металлической птичьей голове на трости. Та недобро сверкает рубиновым алым глазом. - В два этажа здесь только дом старосты и постоялый двор, - продолжает Николай, не без труда отводя взгляд от гипнотизирующего птичьего взгляда. - А колокольня у церкви и того выше. - Ну вот вы, голубчик, и сократили мне возможные места преступления, - довольно кивает Яков. - Пообедаем? И Василия Степановича с собой захватим, ты ведь не против, душа моя? - С чего это я должен быть против, Яков Петрович? - подозрительно хмурится Николай. - Все шутите… А про то, как вас отец Илларион вычислил - рассказывать не хотите… - Отчего ж не хочу, яхонтовый, - Яков, уже собравшийся уходить, останавливается, круто развернувшись к Николаю. - Я думал это без того очевидно - Видящий он, вроде тебя. Только Светлый, да послабее. Зато опыта больше, ему, чтобы сквозь морок глядеть даже задумываться не нужно, рано или поздно и ты так научишься. Испугал он тебя? - Может, немного, - Коля невольно ежится от воспоминаний о том, как старец рявкнул на него, пронизывая взглядом насквозь. Много в том взгляде было намешано - и отвращение, и ярость, и возмущение. - Не испугал даже, просто… неожиданно было. - Ну еще бы не неожиданно, душа моя, - Яков приобнимает Николая за плечи, и тот чувствует тепло, исходящее от рук беса. Приятно. - Пойдемте обедать. Режим, знаете ли, нужно соблюдать.***
Катерина Александровна, хозяйка постоялого двора, сообразив, по всей видимости, что столичные гости столоваться собираются у неё, на этот раз расстаралась на славу - даже кулебяка рыбная, одуряюще вкусно пахнущая, поспела к обеду. От одного её запаха Николай наконец-то почувствовал настоящий голод, а не привычное желание чуть перекусить, к которому Яков относился с таким неодобрением. Василия Степановича с собой зазвать не удалось - он в своем кабинете принимал делегацию сердитых хмурых мужиков, разбирая какое-то дело, и обещал быть позже - через полчаса или чуть больше. Так что Яков, чтобы времени не терять, приглашает к столу хозяйку, сославшись на то, что других гостей у неё нет, а наблюдательность её может быть весьма на руку следственным делам. От похвалы, произнесенной уверенно и просто, Катерина - нестарая, красивая женщина с серыми глазами, чуть разрумянивается и присаживается на край скамьи, выражая готовность к сотрудничеству. Коля, сдержав вздох, тянется за письменным набором, намереваясь все сказанное записать, но Гуро его останавливает, качнув головой: - Обедайте, Николай Васильевич. Потом по памяти запишете, ничего страшного. А вы, Катерина Александровна, расскажите мне об этой вашей местной ведьме. Даже Николай чуть куском не давится от неожиданности, а уж Катерина и вовсе молча моргает несколько мгновений, непонимающе таращась на следователя. - Да глупости это все, барин, - в конце концов произносит она, поняв, что Гуро не шутит. - Ну какие ведьмы… Просто девка несчастная, красивая, правда, но несчастная. - Отчего ж несчастная? - Родители померли, сестры замужем да разъехались. Она здесь одна осталась - седьмая дочка, кто ж её замуж возьмет. От того и говорят, что ведьма. В глаза Якову не смотрит, нервно передник теребит, - отмечает про себя Гоголь, быстро насытившись и внимательно слушая скудный рассказ. - Красивая, значит, - продолжает Яков после долгой паузы. - Ходит к ней кто? - Да вроде никто не ходит. Ну, девки-то за приворотными зельями бегают, да она их все гоняет. Но отвар какой полезный сварить может, от лихорадки там, или еще от какой напасти. По хозяйству поможет, штопает гладко… - Да я не про хозяйственные нужды, милая, - перебивает Яков с мягкой усмешкой. - Из мужиков кто ходит? - Да мне-то откуда знать, барин, - хозяйка отводит взгляд, но неудачно - сталкивается с заинтересованным взглядом Николая. - Супруг-то мой три года назад на реке потонул, а сыновья малы еще, так что мне волноваться не за кого. - Ты меня, голубушка, дурить не думай, - вкрадчиво и опасно мурлычет Гуро, заставляя бедняжку побледнеть. - Уж на постоялом дворе все про всех все знают. Да еще пацанва у тебя шустрая - по деревне, куда ни пойдешь, кто-нибудь из них всегда на глаза попадется. Хоть ранним утром, хоть поздним вечером… - За мальчишками трудно уследить, ваше благородие… - серые глаза женщины из обеспокоенных становятся задумчивыми, словно она собирается стоять на своем. - Будет еще труднее, - обещает Яков. - Если будете Третьему отделению препятствия в следствии чинить, то вообще за ними присматривать не сможете. По известным нам с вами причинам. Давай так, Катюша, - с этими словами Яков наклоняется к хозяйке ближе, а она так и замирает испуганным зайцем перед ним, - я начну, а ты закончишь. Староста ваш, Афанасий Кузьмич, к ней наведывался. Только она его и на порог не пускала, верно? - Верно, - белыми, как снег губами подтверждает Катерина. - Отец Илларион заходил - по воскресеньям, наверное, да все со скандалами. - Невзлюбил он её, барин, - шелестит женщина. - Давно невзлюбил? - Да месяца четыре, наверное. До этого просто на литургии звал, но не чаще раза в месяц, а сейчас все больше грозил ей Судом Божьим. - Еще кто? - с нажимом произносит Яков, словно зачаровав несчастную женщину темным своим бесовским взглядом. - Кто еще ходил, Катя? - Алексей Матвеич ходил, барин. По вечерам все, но не так чтоб на ночь оставаться. А с недавних пор скандалили, но Митька мой не разобрал о чем. Я так думаю, о том же, о чем и отец Илларион, не похож Алешка был на… ну вы понимаете меня, барин… - Почему не похож? - голос у Якова становится мягче, успокаивает и гипнотизирует. - Парень молодой и здоровый. - Да блаженный он, барин, - отмахивается Катерина. Коля отмечает, что она заметно повеселела, когда разговор зашел об убитом, словно то, что они ушли от основного вопроса, принесло ей облегчение. Гуро-то тоже, наверняка, заметил, у него глаз наметанный, но пока благостно слушает подробное описание “блаженностей” юного Гагарина. На взгляд Коли - ничего особенного, просто честный, не чурающийся никакого труда, образованный молодой человек. Может, конечно, излишне религиозный, - на этом месте своих раздумий Николай невольно смотрит на Якова, - но вот ему разве об этом судить? - Не знаю, кто как, а я точно уверена, что Аглайку он хотел в храм вернуть, и ничего дурного, - расчувствовавшись, хозяйка промакивает заблестевшие глаза платком, выуженным из рукава. - Хороший человек был, барин, вот хороший, и всё тут. - Да все так и говорят, на разные тона, - соглашается Яков и, вздохнув как-то театрально, продолжает: - А сейчас если солжешь, пойдешь под суд, мальчишки твои беспризорниками останутся, а сама ты… - Гуро делает многозначительную паузу, прежде чем снова заговорить. - Кого еще видела? Ты сама, не сыновья твои. О ком никому не сказала? - Барин, да я ж… - начинает Катерина, но резко замолкает, когда Гуро одним движением придвигается к ней почти вплотную и в глаза заглядывает. - Солжешь, Катенька, я и сыновей твоих жалеть не стану. Чему хорошему мальцов может научить маменька, которая лжет старшему следователю Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии? Все это время Николай сидит не лучше Катерины Александровны - завороженный, замерший, только в отличие от нее не испуганный, а страстно жаждущий ответа на вопрос. - Не реви только, - предупреждает Яков. - Отчего тебе реветь? Правду скажи и все будет в порядке, даже Василию Степановичу не скажу, что утаила от него чужака. Коля отстраненно слышит, как он сам издает какой-то изумленный звук, в то время как у хозяйки последняя кровь от лица отливает. - Да не знаю я, кто то был, барин, - едва слышно шепчет она, невидяще уставившись на столешницу. - Вот вам крест - не знаю. Здоровый мужик, бородатый, богато не выглядел, но заплатил щедро - приехал около полуночи, убрался засветло, - речь ее становится все быстрее и неразборчивее, будто она боится передумать и замолчать, не успев рассказать все следователю. - Хорошо заплатил, чтоб не болтала, спросил, где Аглайкин дом. У нее пробыл недолго совсем, я только какой-никакой ужин успела справить… Вот и все барин, больше ничего, Богом клянусь… - Отец Илларион тебя за такое богохульство по головке не погладил бы, - тянет Гуро тем своим особым тоном кота, налакавшегося сметаны, какой у него бывает, когда он вызнал все, что хотел. - Иди, Катюш, иди. За обед спасибо тебе - весьма недурственно. И все - возвращается к подостывшему уже обеду, словно и не случилось никакого разговора. - И… что это было? - интересуется Коля, подождав, пока Яков вдумчиво закончит с обедом и достанет свою фляжку, наполняя кружки красным портвейном. - Пока вы, Николай Васильевич, вещи вчера разбирали, да отчеты переписывали, я с Василием Степановичем по деревне прогулялся, как помните, - легко откликается Яков. - Аглаю - ведьму - видел. Девка правда красивая - глаз не отвести, но держится обособлено, людей чурается. Афанасий Кузьмич её как увидел, чуть не засветился весь, приосанился - а она только глаза в пол, да убралась подальше. Про Иллариона - догадался. Раз Видящий, значит ведьму, хоть и такую, видит, раз священник - значит попытается в церковь вернуть, хоть девке это и не сдалось, - Коля почти видит, как Яков заканчивает фразу словами “как и тебе”, но тот успевает сдержаться и продолжить: - В последние месяцы что-то изменилось, но старик нам не сказал - интересно. Гагарин к ней по той же причине должен был бы наведываться, но… - Но здесь не сходится что-то, - согласно хмурится Коля, перекладывая тяжелую кружку из руки в руку и глядя на плещущееся там вино. - На два голоса убедить хотели? Странно. Да еще скандалили с Алексеем. Может она натворила что, да он её в канцелярию сдать хотел? - Смело, - Яков задумчиво кивает, поднося к губам кружку. - Может и так, голубчик. - А с последним-то как догадались? - напоминает Коля задумавшемуся было бесу о самом интересном. - Да платок у неё новый, кружевной, - отмахивается Гуро. - Откуда бабе в Талаге денег на такой взять? Да еще среди зимы. Заплатил кто-то, вопрос только - кто. По такому описанию много не вызнаешь. - Платок как платок, - бормочет Коля, немного стыдясь того, что не приметил такой очевидной вещи. - Не больно дорогой. Яков подпирает подбородок ладонью и смотрит на Николая с нежностью, с которой обычно смотрят на несмышленых, но милых щенков или птичек. - Не больно, - соглашается Гуро. - Но и не копеечный. Новый. Все деньги на безделушки спускать она, конечно, не стала бы, а чуть порадовать себя женщины любят, душа моя. Не расстраивайся, научишься еще к таким вещам приглядываться. Улизнуть от встречи с Василием Гоголю удается почти изящно - на постоялом дворе темно, записи вести неудобно, а слова трактирщицы стоит записать, пока не истерлись из памяти, не исказились. Заметив, как Коля чуть ли не носом по бумаге водит, склонившись близко-близко, Яков его отпускает домой, наказав расположиться в кабинете у окна и глаз себе не портить. Напоследок, правда, улыбнулся лукаво, явно понимая, что дело не только в этом. С Василием встречаться было все еще неловко. Теперь, наверное, даже еще больше - после того, как тот заметил что-то между ним и Гуро. Конечно, нужно будет это преодолеть, но момент этот Николай малодушно оттягивает, с головой окунаясь в записи. С приездом Якима дом наполняется какой-то жизнью, обжитостью - Коля никогда об этом не задумывался, но сейчас, почти на грани слышимости улавливает шум его шагов, какое-то ворчание, шорох раскладываемых по местам вещей, и невольно улыбается. - Вы что ж, барин, вообще не спали? - первым делом ворчит Яким, когда Николай заходит к себе в комнату. - Нельзя же все время работать, Николай Васильевич, не дело это. Отдыхать тоже надо. Николай за его спиной мучительно краснеет, силясь понять, что именно Якиму подсказало, что барин в спальне своей ночью не был. Угадать не удается - в деталях такого рода Коля совсем не силен. Поэтому он только отмахивается, уверяя верного слугу, что он спал, спал отлично, выспался и вообще… - То-то вы, барин, такой бледный, - кивает Яким с этим своим неистребимым скептицизмом. - Бледный - потому что устал, - вовсе даже не врет Коля. И правда устал, вымотался, все выслушанные сегодня разговоры сплетаются в голове в один тяжелый ком, а Яков ведь сегодня еще до ведьмы этой, Аглаи, хотел дойти, значит и работа еще не окончена. - Ты чего, барин? - обеспокоенно басит Яким, оказавшийся вдруг совсем рядом. Николай моргает несколько раз, придержавшись за изножье кровати и, подумав мгновение, садится на постель. - В порядке все, Яким, - бросает сухо и совсем неубедительно, прикрыв глаза и, для верности, прикрыв их еще и ладонью. Из темноты на него внимательно смотрят зеленые глаза - мужские, женские - не понять. И не страшно вовсе, просто странно, когда на тебя кто-то смотрит вот так. - Николай Васильевич, - голос у Якима не на шутку озабоченный. - Барин, может за господином следователем сбегать? - Не надо, - Коля невольно улыбается, подумав, что Яким точно и его хозяин свято уверовал в полное всемогущество Гуро - если что случается, идти нужно сразу к нему. - В порядке все, с дороги, наверное, никак отойти не могу. Пройдет. Яким косится недоверчиво, но в кои-то веки не спорит - закончив раскладывать одежду тихо выходит прочь, а Гоголь, так и не придя толком в чувство, аккуратно растягивается на жесткой нерасстеленной постели прямо в одежде. С минуту или больше рассматривает потолок, по углам затянутый старой паутиной и, собравшись с духом, снова закрывает глаза. - Ты - Тёмный? - шелестит бесполый голос где-то рядом, но вокруг обычная темнота, как всегда бывает, если глаза закрыть. - Я, - подтверждает Николай, стараясь сообразить, что еще он может сделать - хоть руку протягивай и лови источник голоса, но это глупо и не поможет. - А ты кто? - Помощь мне твоя нужна. Поможешь? - Сначала назовись, - упрямится Гоголь, безуспешно стараясь разглядеть в темноте хоть что-нибудь, хоть бы и отблеск травяной зелени чужих глаз. - Не назовешься, не объяснишься - никакой помощи тебе не будет. - Я тебе зла не причиню… - А кому причинишь? - Николаю кажется, что в бесформенной и пустой темноте ему удалось нащупать под ногами дорожку, куда-то ведущую - по ней он делает пару осторожных шагов, все еще не будучи уверенным, что поступает правильно. - Что ты заладил?.. - возмущается голос, и впервые в нем прорезается какая-то эмоция. И тут же Николая грубовато встряхивают за плечо, отчего он из сна вылетает словно пробка из бутылки с игристым вином. Сев на кровати он ошалело оглядывается, сталкиваясь с обеспокоенным взглядом Якима, а затем и с Гуро - судя по неистаявшему на меховом вороте пальто снегу он только что зашел. За окном сгущаются глубокие, мрачные сумерки, разбавленные снежными лентами. - Вы как, барин? - беспокоится Яким, почти незаметно придерживая Колю за плечи. - В порядке все, - Гоголь жмурится от стрельнувшей от виска к виску головной боли и облизывает сухие губы. - Задремал. Иди, Яким… - Иди-иди, - соглашается Гуро, проходя в комнату и снимая перчатки. Ему Яким перечить не смеет, напоследок бросает на Николая внимательный взгляд, и выходит прочь, прикрыв за собой хлипкую дверь. - Куда ходил, Николай Васильевич? - спрашивает Яков, садясь на край кровати рядом с Гоголем. Руки у него прохладные, тяжелой с дурного сна голове приносят облегчение. Коля тянется к нему, придвигаясь ближе до тех пор, пока не удается пристроить голову у Гуро на плече. И пускай щеку щекочет мокрый от снега мех, зато запах табака и парфюма убаюкивает и успокаивает, окуная не в тревожные сновидения, а в сладостную негу. - Это ко мне кто-то приходил, - объясняет Коля, глубже зарывшись носом в мех. - Назвался? - прохладные чуткие пальцы скользят по шее, походя распутывая шейный платок и обжигая нагретую кожу прикосновениями. - Нет, хотя я требовал, - вздыхает Николай, подставляясь немудреной ласке. - Помощи просил, а я сказал, что если не назовется - ничем не помогу… - Меня почему не позвал? - Гуро отстраняется, ловя виноватый взгляд. - Да я не подумал даже, Яш, - тихонько признается Коля. - Все думал, что сделать, чтобы выяснить, кто ко мне пожаловал, и даже не подумал… Прости… Ты ведь учил… - Для этих случаев и учил, - подтверждает Гуро, едва заметным кивком разрешая Коле прижаться снова. - Не знаешь, значит, кто и зачем… - Но не думаю, что это ваш Итхаква, - бормочет Коля смущенно. - Совсем не страшно было… От того и о тебе не вспомнил… - Тем любопытнее, - тянет Яков. - Тем, душа моя, любопытнее.