Бог холодной белой тишины

Потянуться, почувствовать в теле приятную ломоту, перекатиться под теплым одеялом на другой бок, чтобы всем телом вжаться в Якова - хорошо, приятно и правильно. В голове только немного пусто и из-за этого Коля никак не может вспомнить, какой сегодня день недели, нужно ли на службу и вообще какие у него планы на день. - Проснулся, родной? - спрашивает Яков, потянув Колю из сладостного полузабытья. - Как себя чувствуешь? И вот тут уже Коля вспоминает все - и дорогу до Архангельска, и деревню Талаги, и жуткую, морозную зиму, и покойников, и ведьму… Подскакивает на кровати, оглядываясь, но в спальне темно - не от того, что проснулся Коля не на той стороне, а от того, что за окном, кажется ночь. - Утро скоро, - подтверждает Яков. - Но рассветет еще часа через два, можешь поспать, яхонтовый. Весь день и ночь любились, устал небось. Румянец обжигает щеки, а нутро выкручивает стыдом - жарким, как давешнее возбуждение, вкус которого Коля еще слишком хорошо помнит. - П-простите, Яков Петрович, - не придумав ничего лучше заикается Гоголь, подтягивая поближе к груди одеяло. В темноте хорошо видно, что глаза у Якова не как у человека - чем темнее вокруг, тем проще заметить резвящееся в зрачках темное пламя, и сейчас, вспыхнув на миг, это пламя затихает, становясь ровным, но от того не менее опасным. - Ты за что вздумал извиняться, душа моя? - Яков ближе наклоняется, а Коля никак не может отвести взгляда от его глаз, мерцающих в темноте, словно его любимые адские рубины. - Или плохо тебе было? - Хорошо, - негромко признается Николай, кивнув. - Но теперь стыдно. - Ой, да не глупи, голубчик, - Гуро громко фыркает и одним сильным движением тянет Колю к себе, а тот и не сопротивляется, упав на постель рядом. - Это я тебя, дурак, все берег, все думал - ну как же такую невинную розу да к разврату склонять, и без того хорошо. А тебя склонять не надо, тебя подучить, яхонтовый, да наслаждаться в полную силу. - Яков Петрович, ну что вы говорите такое, - смущенно бормочет Николай, погружаясь в негу, словно в теплую ванну. - Правду тебе говорю, - мягкий поцелуй за ухом. - Успокойся, подремли еще, пока время есть. - Что со мной случилось-то, Яш? - не сразу решается нарушить мягкую сонную тишину Коля. - Ты про ведьму говорил вроде, про приворот… - А он и есть, - Яков кивает за спиной и целует в макушку, словно успокаивая. - Приворожить тебя пыталась наша красотка, да не просто приворожить, как девка юнца, а как ведьма Темного, чтобы ты самую суть её ведьминскую возжелал и по древнему обычаю консумацией этот союз скрепил… - Жуть какая, - искренне ужасается Николай, на миг представляя себе весь прошедший день в обществе ведьмы и скривившись. - Это зачем ей нужно? - Это-то и интересно, голубчик, - голос у Якова задумчивый. - Не от большой любви к тебе, душа моя. Подозреваю, большая любовь у неё была совсем к другому человеку, только человек этот нынче в покойницкой лежит, с проломленным черепом. - А почему у неё не получилось? - в первую очередь уточняет Николай, все еще смутно беспокоясь о том, что было бы, если б получилось. - И откуда вы узнали про… про большую любовь? - Не получилось у неё от того, что ведьмочка она слабая и неумелая - беса, меня то бишь, вовсе не разглядела, так что заговорила питье по простому - на самую сильную навью сущность поблизости. - На вас, то есть, - не сдержавшись смеется Николай. - А про любовь? - Чай, - просто отвечает Яков. - Душа моя, ну раз ты спать не хочешь, пойдем, что ли позавтракаем, голодный небось. - Какой еще чай? - допытывается Коля, проигнорировав предложение позавтракать, тем более, что голод о себе знать пока не дает. Зато усталость во всем теле самая настоящая. - Ты мне помог, - Яков, потянувшись, переворачивается на спину, подтянув Коленьку поближе. - Чай у неё, говоришь, приличный был. У старосты-то такого нет, ему и невдомек, что такой бывает - чистый китайский, без примесей. Афанасий Кузьмич человек только по местным меркам небедный, Коленька. Да, к тому же, старой закалки, новшеств этих модных не любит. Ты пока отсыпался днем, я Карвину записку послал с наказом вещи покойного Алексея Гагарина по новой перебрать… - Неужто у него нашли? - невольно ахает Коля, приподявшись на локте, в слабом свете предрассветного неба силясь прочитать выражение лица Якова. Кажется оно довольно-таки самодовольным. - Нашли, Николай Васильевич, - кивает Гуро. - Оклемаетесь немного и сходим к Аглае Семеновне, попредметнее её порасспрашиваем, что да как. Достаточно “оклемавшимся” Яков Николая признает только после обеда, потому к дому Аглаи подходят уже в начавших опускаться на землю слабых вечерних сумерках - короткий зимний день быстро катится к закату. - Будет интересно, - сообщает Гуро, без стука толкая тяжелую входную дверь, и наклоняясь, чтобы не задеть притолку рогами. - Видимо вы правы, - усмехается Николай шагая следом, и сразу сталкиваясь взглядом с Аглаей, замершей посреди комнаты. Взгляд у неё наполняется ужасом, стоит ей взглянуть на Гуро, из рук выпадает чашка - “с чаем, наверное”, - думает Коля, как-то отстраненно успевая проследить путь глиняной кружки до пола, где она разваливается на несколько крупных осколков. - И что же это мы творим, Аглая Семёновна? - с напускным добродушием интересуется Гуро, шагнув к ведьме. Та открывает и закрывает рот, не издав ни звука, зато Жуть, разразившись громким лаем выскакивает откуда-то из-за угла, прямиком нацеливаясь на беса. Николай замирает, растерявшись, а Яков даже головы не поворачивает, только трость перехватывает по-другому, ниже набалдашника, и вдруг птица на нём, сверкнув темно-кровавыми рубинами глаз, разворачивает крылья, почти невидным узором вырезанные на древке, и скрежещуще каркает на присевшую на задние лапы собаку. - Эвона как… - тихо произносит Николай, во все глаза глядя на сердитую металлическую птицу, не сводящую алого глаза с Жути - та словно загипнотизированная сидит, не двинувшись с места и, Коля готов поклясться, тихонько поскуливает. - Неужто правда бес? - горестно шепчет Аглая, делая шаг назад, потом еще один и еще пока под колени не ударяет деревянная лавка. - Определенно, - сердито подтверждает Гуро. Девчонка садится на лавку и, закрыв лицо ладонями, внезапно разражается бурными рыданиями - вот чего Яков точно не ожидал. И Коля не ожидал - ведьмочка казалась очень даже в себе уверенной, даже слишком, чем Якова, видно, раздражала. А тут на тебе, ревет, словно ребенок, всхлипывает, даже слезы кулаком утирает. Жуть, не сводя взгляда с металлической птицы, бочком придвигается к хозяйке, лезет под руки утешая, а Аглая её отпихивает, рыдая так, словно последней надежды лишилась. Металлическую ворону Яков гладит пальцами по макушке, и та, удовлетворившись, видно, такой платой, заворачивается обратно, напоследок мигнув рубинами глаз, а Коля тем временем, разыскав на полках еще одну чашку, наливает из кувшина воду и, вопросительно глянув на Якова, протягивает питье ведьме. На ведьму-то она сейчас вообще не похожа. Растрепанная зареванная совсем юная девчонка. Чашку она у Николая принимает, отпивает глоток и вдруг внимательно смотрит своими серыми глазищами, полными слез. Что-то Гоголя дергает посмотреть на неё с изнанки - хотя ведьмы с той стороны обычно не сильно-то приятны на вид: много старше своего видимого возраста, неопрятные, жуткие. Но Аглая почти не отличается от себя в Яви - чуть-чуть, может, постарше, а глаза… - Зеленые у неё глаза, - внезапно вслух выпаливает Николай, хотя хотел подумать об этом почетче. Видимо, недостаточно еще в себя пришел, не хватило умения. - Как в видении твоем? - Гуро сразу понимает, о чем речь, и, многозначительно приподняв бровь, кивает. - Ты, значит, уже пыталась у Николая Васильевича помощи просить, верно? - Тёмный же он, - всхлипывает Аглая, виновато глянув на Гоголя и вытерев глаза ладонью. - Его сразу видно… Яков, вздохнув, протягивает девчонке платок, чтобы немного хоть в порядок себя привела, и придвигает стул, чтобы усесться напротив. Николай, оглянувшись, приносит второй стул, усевшись чуть-чуть поодаль, скорее по привычке, чем по собственной задумке. - Чего хотела-то от Тёмного, девка? - спрашивает Яков, жестом отмахнувшись от попытки ведьмы вернуть ему мокрый от слез платок. - Давай, что ли, по порядку все рассказывай. С самого начала. Какие отношения вас с покойным Алексеем Гагариным связывали? - Д-дружеские очень, - дрогнувшим голосом произносит Аглая, рассеяно зарывшись пальцами в шерсть сидящей в ногах собаки. - Алеша он очень хороший был… Умный такой, правильный, светлый… Мы в Петербург хотели уехать… Повенчаться там… - Вот значит, какие “дружеские”, - хмыкает Яков, проигнорировав укоризненный Колин взгляд. - А с чего скандалили недавно? Никак передумал Алексей Матвеевич? Гнетущая сердитая тишина повисает в доме на несколько минут, сгущаясь вместе с сумерками. Яков отвлекается лишь на мгновение, чтобы заставить вспыхнуть пару стоящих на столе свечей - они слабым, неровным светом освещают большое полупустое помещение. - Думайте что хотите, барин, - глухо начинает ведьма, переплетя длинные пальцы в напряженный замок и исподлобья глянув на беса. - Но у нас всерьез все было. Мы бы и здесь обвенчались да жили, но мне разве дадут спокойной жизни с таким-то, - взмахнув рукой, Аглая снова всхлипывает. - С таким-то бременем… И Алешеньку бы со свету сжили… А он обещал, что в столице хорошо устроимся, тихо… Там злые языки пошумят, да успокоятся, поинтереснее жертву найдут… - В чем-то Алексей Матвеевич, конечно, прав был, - подтверждает Гуро, скучающе кивнув и глянув на Колю - тоже словно по привычке, проверить - записывает ли. - Но скандалили-то из-за чего? Коля, конечно, не записывает - даже набор письменный с собой не брал, зная, что допрос будет из тех, которые потом следует обдумать и художественно переврать в протоколе, чтобы в Канцелярии не задавались лишними вопросами. - Это я передумала, - неслышно почти признается Аглая под двумя удивленными взглядами. - Я бы хотела, я бы для него все сделала… - Тогда в чем дело было? - как можно мягче спрашивает Гоголь, решив упредить что-нибудь резкое, что Гуро мог сказать. Николаю юную ведьму вдруг становится ужасно жаль. - Итхаква её не пускал, вот в чем вся беда, - вместо согласно всхлипнувшей ведьмы продолжает Яков. - Взбесился Вендиго, узнав, что она его в одиночестве хочет бросить. Убивать начал. - Из-за меня Алешенька погиб, - бесцветно подхватывает Аглая, стоит Якову замолчать. - Не нужно было его с Господином знакомить, но он больно хотел посмотреть на настоящее, живое божество… - Полумертвое, - поправляет Яков. - Вендиго уже не такой уж и живой… Вот только жениха вашего он не убивал, Аглая Семёновна… Аглая вмиг перестает всхлипывать, недоверчиво глянув на беса, а потом на Колю. - Не убивал, слово вам даю. Бесовское слово крепче человеческого, так что можете мне поверить. - Инсценировка, - подхватывает Коля, когда девушка переводит взгляд на него, словно ища поддержки. - Точно знаем, мы с господином следователем проверяли. - Кто же тогда?.. Коля беспомощно смотрит на Гуро, но тот лишь бесстрастно наблюдает за тем, как юная ведьма бледнеет чуть ли не до синевы. - Мы пока не знаем, Аглая Семёновна. Мы это дело расследуем и тогда вам скажем… - ужасно хочется бедную девчонку по голове погладить, успокоить - и этому вполне невинному желанию Николай поддается, пересаживается на скамью, бормоча что-то ободряюще-утешительное, осторожно обнимает за плечи разрыдавшуюся в его плечо девчонку. - Не лучшая манера поведения на допросах, Николай Васильевич, - спокойно заявляет Гуро, оглядывая всю эту картину. - Ей плохо, Яков Петрович, - негромко укоряет беса Гоголь, пока тот достает из кармана портсигар, закуривая. - Всем им плохо. На всех жилеток не хватит, чтоб в них плакались. Впрочем, бог с вами, Аглая Семёновна… сколько вам лет, кстати? “Девятнадцать”, - неразборчиво, сквозь сдавленные рыдания, доносится из района Колиного плеча. - А от Тёмного вы какой помощи хотели? Неужто думали, что справится с вашим хтоническим божеством? В ответ на непонятное слово Аглая сердито сверкает на беса взглядом, безнадежно испортив эффект тем, что лицо у неё крайне заплаканное. - Николай Васильевич очень сильный. Он бы справился, если бы захотел. Коля невольно отодвигается от неё подальше, когда ведьма дрожащими пальцами начинает приводить в порядок его одежду, пытаясь расправить смятый ворот камзола - мысли о том, как она хотела его использовать, притупляют сочувствие. Яков усмехается. - При всем моем бескрайнем уважении к возможностям Николая Васильевича, я бы и гроша не поставил на него, случись всерьез подобный конфликт. Боги, Аглая Семёновна, умирают только от того, что в них прекращают верить, другого способа нет. Вам, например, от кого досталось знание о Вендиго? От кого-то из родственниц? - От бабушки, - снова вытерев лицо, Аглая садится ровнее, снова рассеянно поглаживая собаку. - Книга с записями и Жуть. - А собака зачем? - хмурится Яков, глянув на мохнатую белую псину с янтарными глазами. - А с ней можно к Господину приходить даже незнакомцу, он не тронет… Я первые разы с ней ходила… И Алёшеньку водила тоже вместе с ней. С ней безопаснее…

***

- Нет, душа моя, даже не думай. - бросает Яков через плечо, когда из дома ведьмы выбираются наконец-то на свежий воздух. Уж насколько Коля любил дым Яшиных сигарет, и то слегка задохнулся от того, как бес задымил небольшое помещение. - Я ничего и не думаю, - покладисто соглашается Николай, лукавя, конечно. - Ты не пойдешь знакомиться с Вендиго, прихватив невнятный оберег в виде старой собаки, - поясняет Яков, остановившись и обернувшись. - Аглая эта - дура несчастная, а тебе незачем с древними богами связываться. - Вы его опасаетесь, Яков Петрович, - несмело заявляет Коля. Гуро от этого замолкает враз, приподняв бровь. - И тебе, душа моя, советую, - елейно отвечает бес. - Не серди меня, яхонтовый, да еще из-за пустяка. Из-за пустяков с Гуро ссориться совершенно не хочется, так что Коля переводит разговор в деловое русло, подстраиваясь под Яшин широкий шаг. - Так незнакомец этот, что её вечером-то навещал, тоже думаете, что из столицы кто-то? Про мужчину, заглядывавшего к ней поздним вечером, Аглая рассказывала сердито - не назвался, не объяснился, сразу пригрозил, что коли она от Алексея Матвеича не откажется, жизнь не мила станет, никто дурную ведьмачку не хватится. - Никому там дела нет ни до него, ни до неё, - задумчиво откликается Яков. - Богат Алексей Матвеевич только по местным меркам, не по столичным. Мог бы хоть на арапке жениться - посудачат и забудут, а тут вроде и девка молодая, начитанная, да к тому же еще и красивая, не грех совсем такую из захолустья в свет вытащить. Так что сильно я сомневаюсь, что кто-то из столицы отправился бы девчонку малолетнюю стращать. Еще какое-то время в тишине идут - Гуро, наверное, немного сердится, зная, что задумки своей Коля не оставил, а Николай не знает о чем заговорить, потому что правда ужасно интересно на настоящее божество посмотреть. Ну вот что за напасть? От сильно затянувшейся паузы их избавляет подошедший Василий Степанович, сияющий таким восхищением, что глаза слепит не хуже снега. - И как вы, Яков Петрович, про чай этот догадались! Я ведь тоже у Аглаи Семеновны бывал, она меня чаем поила, но я даже ведь и не подумал, откуда у неё такой напиток! - Это меня Николай Васильевич на мысль натолкнул, - мягко усмехается Яков, глянув на покрасневшего Колю. - Я-то тоже не особый ценитель… - Очень впечатляет, - на этот раз Карвин кивает Гоголю. - Аглаю Семёновну допрашивали? Расскажете? - Николай Васильевич вечером протокол запишет, дам почитать, - кивает Яков, остановившись. - Но, к сожалению, пока мы снова в тупике… Николай хочет возразить, напомнить, что одна зацепка у них все-таки есть, но что-то во взгляде Якова его останавливает - за привычной насмешливо-ласковой снисходительностью, с которой Гуро обычно смотрел на младших подчиненных, затаилась неопределенная, зыбкая тревожность. - Занесите-ка мне всю корреспонденцию, что у Гагарина нашли, - продолжает Гуро после короткой паузы. - Попробуем на дело с другого бока глянуть. А мы с Николаем Васильевичем пока до старосты прогуляемся, поговорим… А то и правда что-то мы совсем его вниманием обделяем, непорядок… Дождавшись, пока полный энтузиазма молодой человек в полицейской форме отойдет на приличное расстояние, Коля, все равно понизив голос, интересуется: - Вы, Яков Петрович, его все-таки подозреваете, да? - Хочу заметить, Коленька, что Василий Степанович мне симпатичен не меньше, чем вам. Но ему в случае чего есть, что терять. Коли бы он здесь родился да по распределению в эту глушь попал - одно дело, за какую провинность его бы просто в другую глушь отправили. А с его историей, знаешь, до каторги недалеко, в случае чего. - Не думаю, что он к Алексею Матвеевичу интерес проявлял, - бормочет Николай, отгоняя от себя какие-то смутные картинки, заполняющие воображение. И все совершенно неприличного свойства. Самое постыдное, что из действующих лиц там в основном Карвин с ним самим, и лишь иногда - Яков. Да не отдельно, а вроде как третьим. Попытка эти образы как-то обдумать, совершенно выбивает из колеи. - Ты в порядке, яхонтовый? - раздается голос Якова прямо над ухом. Коля мотает головой, потому что для него это и правда совсем непорядок. Но и ничего страшного тоже не происходит, так, что, подумав, он все-таки кивает, неуверенно выдохнув: - В порядке, Яков Петрович. Я и так у вас времени пропасть отнял, пойдемте к старосте… Якова такой ответ не больно-то удовлетворяет - до черноты темные глаза смотрят испытующе, - но Гуро отступает, кивнув: Николай только чувствует, как тот ласково приглаживает его мысли, не заглядывая особо, но успокаивая. Первое, что Николаю бросается в глаза в доме старосты, так это пресловутые кресла в его кабинете - точь в точь такие же, как в их с Гуро доме, и даже видно, где одного недостает - обстановка от этого становится несколько куцей, пустота на месте большого кресла привлекает взгляд, словно отсутствующий зуб в улыбке. Яков устраивается в одном из кресел, Николай, с большим смущением в другом, а Афанасий Кузьмич садится за большим письменным столом, явно чувствуя себя весьма неудобно под внимательным взглядом Гуро. - Как расследование продвигается, ваше высокородие? - в конце концов выдавливает из себя староста этим своим гулким басом, совершенно неподходящим к интонации. - А секретарь ваш что же, записывать ничего не будет? - А вам бы хотелось? - равнодушно произносит Яков, нечитаемо глянув на старосту. - Я, Афанасий Кузьмич, совсем не уверен, что вам хотелось бы, чтобы ваша одержимость молодой незамужней девицей была запротоколирована и увековечена в архивах Третьего отделения. Вы человек семейный, видный, а здесь неприятным скандалом попахивает. Тем более, что девица вам взаимностью не отвечает, а вы все равно проявляете излишнюю для вашего положения и возраста настойчивость. Коля словно сквозь мутное стекло наблюдает за тем, как староста открывает и закрывает рот, как глупо хлопает глазами, как хватается за какие-то бумаги на своем столе, прежде чем хоть как-то собраться с мыслями и, понизив голос до равномерного тихого гула, спросить: - Вы, Яков Петрович, кому поверите, мне или глупой девке? Перед глазами все слегка плывет, а в груди снова разгорается знакомое пламя - Николай отстраненно, измученно думает, что если его вновь захлестнет как давеча, такого позора он просто не переживет. - Я привык верить своим глазам, а Канцелярия привыкла верить мне. А картина пока вырисовывается неутешительная для вас: девицу вы к внебрачной связи склоняли, да всё неудачно, и, от отчаяния, решили поквитаться с более молодым соперником. Каторга, - заканчивает Гуро с такой интонацией, что в ней отчетливо виднеются очертания лукавого бесовского оскала, хотя лицо Якова по-прежнему бесстрастно. … ты что ж, душа моя, никак в обморок решил хлопнуться? - звучит полушутливый голос Якова в голове Гоголя. Коля и рад бы ответить, но сил не хватает сформулировать мысль настолько четко, чтобы Яков её услышал, так что он просто коротко мотает головой, заслужив недоумевающий взгляд старосты. - А с секретарем вашим… - начинает Афанасий Кузьмич, снова покосившись на Гоголя. - Не отвлекайтесь, - с холодной улыбкой советует Яков. - Рассказывайте, что да как, в подробностях и честно. … отрава ведьмина в тебе еще гуляет, яхонтовый. Рано я тебя из постели выпустил. Легче совсем не становится, напротив, щеки заливает румянцем, а по венам прокатывается волна жара. Староста равномерно гудит что-то в меру возмущенное, оправдательное, но судя по тому, что Яков никаких вопросов не задает, малоинтересное для дела. Гуро только что-то про почту и посыльных спрашивает - это Николай запоминает, едва справляясь с окатившим тело жаром, от которого дышать трудно и мышцы приятно-сладко тянет. А еще про чужаков в деревне, но и тут староста ничего не проясняет - народу, говорит у нас здесь чужого не много, но бывают проездом, за всеми не уследишь. У трактирщицы лучше поспрашивать. Все словно в вязком тумане, только ласковые прикосновения беса к разгоряченному разуму успокаивают, приносят каплю облегчения, недостаточную, как капля воды для умирающего от жажды. Гуро на Николая не смотрит, полностью сосредоточившись на гулко бубнящем старосте до тех пор, пока не раздадутся чьи-то голоса в коридоре. Негромко совсем, но Яков голову поворачивает - Коля наблюдает за ним уже почти провалившись на обратную сторону, поэтому видит, как бес хвостом недовольно ударяет по половицам. А проследив за направлением взгляда видит и того, кто такое недовольство вызвал - отец Илларион сквозь пыльно-серую Навь смотрит прямо на них с бесом, даже здесь - особенно здесь - прожигая взглядом темных глаз.