Авторитарин

Тусклыми красками блестел петербургский пейзаж за окнами автомобиля. Педаль газа была вдавлена в пол, и машина быстро летела по влажному асфальту автострады. Пальцы с красиво выведенными буквами на фалангах впивались в кожаный руль, ровно ведя легковушку по шоссе. Вены проступали на разрисованных эскизами руках, повествуя о переполнившей всё тело и льющейся через край злости. Нужно было отомстить за её боль любыми силами, любыми способами. Нужно было узнать, что же такого сделала эта маленькая девочка, что с ней так жестоко обошёлся собственный отец. Сотни версий вертелись в голове, но ни одна не подходила, ведь Даня и представить не мог, что его Лайзка может в чём-то настолько сильно провиниться. — Ну и ублюдок же он! — не выдержав потока собственных мыслей, воскликнул парень, припарковав автомобиль на небольшой площадке перед старым домом. Обычная хрущёвка с пожелтевшей снаружи краской, маленькими деревьями, вытоптанной травой на изсеревшем газоне и дряхлыми полугнилыми скамейками. Даня невольно вспомнил родительский дом в Казани, и сердце неприятно защемило отголосками той ментальной боли, что Кашин там испытывал, будучи ещё совсем маленьким ребёнком. Умерший отец, пьющая мать, раскрытая дверь и, наконец, свобода. Хотя и в подвале без еды и воды, но свобода — долгожданная и сладкая на вкус. Сейчас он благодарит всех известных ему богов за то, что имеет, ведь тогда рыжий мальчуган и представить не мог, что его будут окружать деньги, девушки, власть, и вместе с этим — кровь подростков на своих руках, что сгубили свою жизнь наркотиками. Громко хлопнув дверцей чёрной машины, Кашин ступил на пахнущий пылью мокрый асфальт, пачкая новые кроссовки уличной грязью. В любой другой день парень тут же разразился бы гневной тирадой, но сейчас чистота обуви никак не заботила серьёзно настроенного Даню. Он запустил руку в волосы, по привычке зачёсывая их назад, выпрямился и надел капюшон чёрной толстовки. Затем шагнул по направлению к двери, ведущей в подъезд, набрал первый попавшийся номер, и на слово «почта» ему сразу же открыла какая-то пожилая женщина. Ноги сами несли массивное тело на нужный этаж и сами остановились около необходимой двери. Рыжий не помнил, как в его руке оказалась отмычка и как пальцы самостоятельно прокрутили металлическую пластинку несколько раз, заставляя замок послушно щёлкнуть. Наконец, осознание вернулось к Кашину, и он бесшумно шагнул в коридор маленькой душной квартиры. У порога стояло две пары домашних тапочек — клетчатые большого размера и фиолетовые с белым узором поменьше. Он огляделся и прислушался — в доме было тихо. Обойдя все комнаты, Данил понял, что квартира пуста, но оставленный на столе ничем не прикрытый хлеб и ещё чуть тёплый чай в надколотой кружке, говорили о том, что в доме живут, и хозяин ушёл совсем недавно. В этой квартире не было ничего примечательного — обычные советские комнаты с ободранными обоями, ржавчиной в раковине, шумящим водопроводом. Здесь пахло дешёвым алкоголем и не менее дешёвыми сигаретами, потом, пылью и старостью. Рыжеволосый вновь прошёлся по комнатам и задержался в одной: полуторная кровать, застеленная светлым пледом, на котором валялась какая-то глупая мягкая игрушка, стол у окна с большим ноутбуком, который был покрыт слоем пыли, деревянный стул с мягкой накидкой, полураскрытый шкаф с выглядывающими из него немногочисленными вещами. Ничего необычного, но пахло здесь чем-то родным. Кем-то родным. Даня опустился на постель, и та со скрипом прогнулась под его весом. Он положил голову на подушку и шумно втянул в себя знакомый запах. Здесь пахло Лизой. Его Лизой. Полежав немного на мягком покрывале, Кашин всё же поднялся и прошёл в просторную кухню, соединённую с гостиной. Он взял один из деревянных стульев, приставленных к столу, и поставил его у стены, садясь и закуривая сигарету. Теперь оставалось только ждать. Прошло меньше десяти минут, и в коридоре послышалось шуршание. Парень прислушался и плотнее прижался к стене, выпуская изо рта дым очередной сигареты. Он развалился на стуле по-хозяйски, и тьма поздней ночи скрывала даже его очертания. Тяжёлые неравномерные шаги приближались, и вот на кухне появилась тень среднего роста мужчины, а затем Даня разглядел под светом уличного фонаря, заглядывающего своим светом в окошко, поредевшие волосы на круглом затылке, узкие, сутулые плечи, заплетающиеся ноги в старых спортивных штанах, и просто омерзительного ему человека. Мужчина, всё ещё не замечая гостя, кинул на стол свежекупленный блок сигарет и тяжело опустился на один из стульев, который издал под ним прорезающий слух скрип. — Я вот думаю, — хрипло начал Кашин, и в его руках сверкнуло пламя зажигалки. Роман вздрогнул, будто его ударило разрядом тока, и огляделся, всматриваясь в лицо, освещённое пламенем, — что же тебе такого сделала собственная дочь, что ты продал её в бордель? Неред вскочил со стула, бросился к выключателю, и кухня тут же залилась тускловатым жёлтым светом. — Ты ещё отвратнее, чем я себе это представлял, — лицо парня искривила гримаса презрения, и он свободнее расположился на стуле. — Кто ты такой? — испуганно вскрикнул Роман, жмясь у стенки с ободранными обоями. — Твой ночной кошмар, — горько усмехнулся собеседник, не отводя взгляда от зелёных глаз на припухшем от алкоголя лице. — Что… — мужчина подбирал слова, и Даня видел, что даётся ему это с большим трудом, — Где Лиза? Где моя дочь? — Закрой свой грязный рот! — крикнул Кашин, сжимая кулаки и еле сдерживая себя, чтобы не нанести несколько сокрушительных ударов в челюсть Романа. — Ты не имеешь права даже имени её произносить! Я задал вопрос: что она такого сделала, что ты, сука, её продал? — Я не… — седоволосый беспомощно оглядел комнату, будто ища ответа среди пожелтевших от времени стен, грязной плиты и треснутых тарелок с остатками еды на них, которая местами уже покрылась плесенью. — Ты не что? Не продавал её? Не допускал того, что её привезут в бордель и сделают из твоей дочери грязную шлюху? — Данил поднялся со стула и подошёл к мужчине, который закрыл голову руками, но держался чуть поодаль — подходить ближе ему было невыносимо противно. — Моя Лиза, моя маленькая Лиза, — заныл Неред, и его глаза опухли ещё больше, наливаясь краснотой подступающих слёз. — Она уже давно не твоя, — отрезал рыжий, с отвращением и ненавистью косясь на хозяина квартиры, — так что она сделала? Вылила всю твою дешёвую водку в раковину? Или выкинула все сигареты? Кашин подошёл к столу и с силой отшвырнул блок папирос в другой конец комнаты, сжимая кулаки и всё ещё пытаясь сдерживать себя. Ярость кровью подступила к голове, делая яркие веснушки почти незаметными на некогда бледной коже*. — Она ничего не сделала! — обречённо взвыл Роман, понимая, что две недели назад он совершил самую страшную ошибку в своей жизни. Конечно, он искал Лизу. Пытался связаться с Олегом, узнать у своих друзей-собутыльников о судьбе дочери, но все молчали, и мужчина опустил руки, понимая, что он — худший отец на свете. — Она работала, оплачивала жильё и еду, а я отбирал у неё все оставшиеся от двух смен деньги, чтобы купить себе водки! Я ужасный отец, я знаю! Моя Лиза, моя маленькая Лиза… — он снова уткнулся носом в жилистые руки и спустился вниз по стене, подтягивая колени к груди. — Как же ты отвратителен, — выплюнул Даня тихо, садясь на корточки у отца девушки, — слышишь? В жизни я встречал много хуёвых людей, но ты — самый наихуёвийший их представитель. За сколько ты её продал, а? За сколько ты сделал шлюхой собственную дочь? — Я не делал этого! Я не знал, что… — умолял мужчина, но справа от его головы в стену врезался плотно сжатый кулак, и Неред поёжился, вновь взвывая. — А что ты знал? Думал, что её увезут в Эмираты и сделают женой какого-нибудь миллиардера? Маленькую восемнадцатилетнюю девочку! Совсем ещё ребёнка! За сколько ты её продал? — уже срывался на крик Кашин, чувствуя, что сдерживаться нет сил. — За двадцать тысяч… — прошептал старик, и в его голосе отчётливо слышалась мольба о пощаде. — Двадцать тысяч чего, — чуть тише, но всё ещё сотрясая барабанные перепонки собеседника уточнил Данил, — долларов, евро? Мужчина молчал, и по его щекам ручьями бежали слёзы. Он затуманенным взглядом смотрел в голубые глаза разгневанного Кашина, боясь произнести хоть слово. — Кто ты? — хриплым шёпотом процедил он. — Где моя дочь? — Только не говори… — кровь в теле Дани закипала, и он, не в силах больше терпеть нахлынувшей ярости, взял мужчину за грудки, придавливая к стене. — Только, сука, не говори… Что ты продал свою дочь за двадцать тысяч… Рублей. Роман издал писклявый звук, напоминавший крик чайки, и сжался под натиском сильных рук юноши. — Так ты оцениваешь её, да? — заревел медведем Кашин, притянув Неред к себе, а потом сильно отталкивая и вдавливая в стену ещё сильнее. Что-то в груди Романа хрустнуло, и он завыл ещё громче. — Так ты любил её, своего ребёнка? Двадцать тысяч рублей за жизнь собственной дочери, за жизнь восемнадцатилетней девочки! Чем она это заслужила? Даня не узнавал себя. Магма текла в его венах, раскаляя сердце**, заставляя наносить удар за ударом, разбивать лицо напротив в кровь, превращая в мясо. Он встал, слушая хриплое дыхание мужчины, сопровождаемое болезненными стонами, доставая из-за спины металлический предмет. — Страх, — он отступил назад ещё на несколько шагов, — ненависть, — сжал рукоять пистолета, взятого из комнаты с оружием, в которую он заходил перед выходом, — слёзы, — с щелчком снял с предохранителя, — ярость. — Направил дуло на сотрясающуюся в рыданиях грудь, на которую капала с лица алая кровь. — Сука, ты не вызываешь жалость.*** Выстрел. Ещё один. Ещё четыре. Бесконечный гул в ушах и свист пуль, словно масло входящих в грудь Романа Неред. Облегчение, радость и эйфорию сменили гнев и отвращение, наполняя тело приятной истомой. Даня убил отца Лизы. Всадил ему в сердце шесть пуль. Кровь липкой лужицей растеклась по полу, пачкая и без того грязный паркет кухни. Кашину не было страшно, как было Руслану неделю назад. Ему было приятно. Он был готов посмертно вручить этому мужчине премию Дарвина, а себе отвоевать медаль за героизм и защиту Родины, ведь он заслужил. Он убил его. Убил Романа Неред. Очистил мир хоть на капельку, чувствуя себя героем. Надеялся, что Лиза похвалит, а не расплачется и заставит уйти и никогда не возвращаться. Отец сделал ей больно. Даня сделал больно ему. Он убил Романа Неред. Кашин шумно выдохнул, задыхаясь в вони дешёвого алкоголя и таких же дешёвых сигарет. Он спрятал пистолет за пазуху и быстро зашагал прочь из кухни, проходя в коридор и последний раз заглядывая в комнату Лизы. Скоро он вернётся к ней и, не говоря ни слова, обнимет, вновь коснётся губами её русых волос, а потом будет прижимать её к себе всю ночь, не отпуская, не давая отстраниться ни на минуту. Будет перебирать пальцами выбившиеся пшеничные пряди, беспорядочно лежащие на подушке, будет позволять касаться своих волос и гладить кончиками остреньких ноготков символы на татуировке. Будет позволять ей всё, только бы поскорее коснуться своей Лайзки. Даня открыл входную дверь и уже готов был нестись к машине, но ему преградили путь четверо. Четверо людей в полицейской форме. В руках одного из них сверкнули серебристым отливом металлические наручники. Парень тяжело вздохнул, про себя вспоминая все известные ему матерные слова. Он взглянул в сторону лестницы, где стояла пожилая женщина в цветастом халате, испуганно косясь на него и рассказывая об услышанном шуме и крике ещё одному стражу порядка, который записывал под диктовку её показания в блокнот. Не произнеся ни слова, полицейский с наручниками заломил Кашину руки, надевая кандалы и сильно затягивая, а затем, со злобой хлопая парня по спине, передавая коллегам. — Блять, — еле слышно произнёс Даня, когда его посадили в полицейскую машину и зачитали права. Теперь рыжий понял, что у него настоящие проблемы, и деньгами откупиться не получится — из дома вынесли тело под белой простынёй, пропитавшейся красной жидкостью. * Отсылка к фанфику Напаса Лавандоса «Я хочу, чтобы ты связал меня». ** Фраза из аниме «гуренн-Лаганн» (шедевр, посмотрите). *** Строчки из «Сраного микстейпа» DK, а именно из песни DK, Skabbibal — Двуликость.