***
Гермиона наконец-то расплакалась. А я сижу рядом и ничего не говорю. Что тут скажешь? Сам виноват! — Теперь, — немного успокоившись, говорит она, — опять все в порядке. Я все понимаю. И все помню. И нашу ночь помню. Надеюсь, ты не пожалел? — Ох, девочка! Что же я наделал?! — тяжело выдыхаю и закрываю ладонями лицо. Становится стыдно. Как же стыдно за себя. Это была ее ночь. Первая. Надо было остановиться тогда… В самом начале. Но смалодушничал. Не воспротивится вспыхнувшему порыву. Просто не смог сопротивляться ее голосу, нежным ласкам: «Дурак. А если она влюбится? Что тогда ты будешь делать? Чертов алкоголь. Мерлиново пойло», — мысленно корил себя. — Извини, что разревелась, — вытирая слезы говорит она. — Прости меня, — тихо шепчу ей. Гермиона удивленно качает головой. — Нет! Не смей сожалеть о том что между нами было. Я не жалею! Это была лучшая ночь, — голос с надрывом: явно волнуется подбирая слова. — Я уже взрослая, ты забыл? Удивленно приподнимаю бровь. Она хихикает, задирает кверху милый маленький носик и улыбается. — Взрослая и самостоятельная… — Определенно взрослая, — стараюсь выдавить улыбку. А вот теперь пора прощаться. Важный момент. Попрощаться надо красиво. Не вообще, не абстрактно красиво, а чтобы малышке понравилось. Прошу ее закрыть глаза. Она подчиняется. Один щелчок и Кикимер принес в гостиную поднос с двумя фарфоровыми чашками с ароматным кофе и маленькой вазочкой посредние. Цветок в воде был необычный. — Теперь можно? Кикимер ставит поднос на небольшой столик возле дивана, на которым мы сидим. Недовольно кривя лицо, он исподлобья смотрит на Гермиону. — Давай, иди, — тихо шепчу ему и делаю жест в сторону двери. Он медленно поворачивается и уходит. — Теперь можно, — улыбаюсь немного смущенно. — О-о-о, прощальное кофепитие. А где же тортик или пирожные? — А ты хочешь? — встревоженно вскакиваю с дивана. — Прости, Кикимер, наверно, не подумал. Конечно же… — Ну что ты, я пошутила, — нежным голосом говорит она и усаживает меня обратно. — Давай спокойно попьем утренний кофе, пока Гарри, Рон и все семейство Уизли не приехали. — Прости меня, малыш, — опять виновато каюсь я. — И ты, пожалуйста, прости меня, потому что так — нельзя. Какие бы глупости мы вчера не делали, так — нельзя. Но Мерлин, Сириус, как же хорошо, что я приехала на несколько дней раньше! — Но теперь придется притвориться, что ничего между нами не было. — Ну да, — очень грустно говорит она и, взяв чашку в обе руки, делает большой глоток горьковатого кофе. — Вкусно? — Немного горько. Но неплохо, — успокаивает она. — Хорошо, что у нас были эти дни, — делаю глоток горячего напитка и жмурюсь. Сердце бьется со стремительной скоростью. «Почему ты молчишь, малыш? Не мучай меня. Как же я виноват, что разбудил в себе эти старые чувства. Я думал, что уже не способен на любовь. Слишком устал. Слишком стар. Слишком потерян и не уверен в себе. Я пленник этого дома и своей жизни. Не молчи! Пожалуйста». — Магно́лия, — род цветковых растений семейства Магнолиевые, содержащий около 240 видов. — Не понял. — Я говорю магнолия в вазе очень красивая. Впервые вижу такую красоту. Облегченно выдыхаю. Хмурюсь. Цветок на вид, как цветок. Смотрю в ее глаза и вижу в них надежду. Опять хмурюсь, наверное, в моих глазах ее тоже можно увидеть. Уж слишком счастлив был эти дни. Приблизив губы к ее уху, шепотом, немного нараспев говорю: — Магнолия — чудесное дерево, воспетое художниками и поэтами. Её великолепные, белые или розовые, цветы способны покорить любого человека. — Даже меня, — с придыханием отвечает она. Поцелуй в губы в знак благодарности. Такой легкий, как прикосновение ветра. Еле осязаемый, чтобы быть правдой. Такой неожиданный и такой желанный. Расплылся в улыбке, как подросток при первом поцелуе. Не знал, что сказать. Но она все понимала без слов. Аккуратно вытащила цветок из вазы и прижала к своему сердцу. Грустно улыбнулся, потому что оба понимали, роман длившиеся прошедшие дни, пришлось закончить. Никто не должен был знать. Ни кто не понял бы… Да и незачем им знать. Аккуратно обнял ее за плечи и поцеловал в лоб. Она склонила голову на мою грудь и горючие слезы пропитали рубашку. — Прости меня, малыш, — шепотом сказал я. Она легонько кивнула, и в гостиной воцарилась мертвая тишина.(Конец этой истории)