Веди мою лошадь Моя душа неспокойна Я хочу уйти, я хочу уйти Веди мою лошадь Буря стихает Я хочу уйти, я хочу уйти
Wardruna — EhwaR
Яркий игривый свет нежно проникал в обитель дочери могучего громовержца, падал на её бледное лицо, нежно лаская своими тёплыми лучами чувствительную кожу. Два сапфировых озера грустно и безучастно глядели на холодные и величественные горы, змеевидной формой растянувшиеся вдоль главной обители богов. Пустой взгляд не выражал ничего, кроме поселившейся печали, которую дева была не в силах прогнать. Сигюн перестала задумываться о времени, просидев на мягкой софе уже несколько часов, что пролетали перед ней в одно мгновение; тело её отказывалось двигаться и даже принимать пищу; взгляд не желал отрываться от любимого пейзажа, что впервые за многие годы перестал внушать восторженный трепет; все чувства девы словно притупились, впервые испуганно замолчали перед чем-то более устрашающим — безразличием. Сигюн жила, но не чувствовала присутствие самой жизни, словно сама Хель аккуратно ступила, проникла в её истерзанную душу, крепко и жёстко сжав в своих холодных объятиях. Образы страшного сна не желали покидать её дум, вновь и вновь заставляя сердце испуганно забиться. После пробуждения страшный сон стал одним неясным образом, что расплывался, ускользая от неё подобно туману, отчего становилось всё труднее вспоминать некоторые особенно ужасающие моменты. Те обрывки, что она сумела запомнить, — бездыханные тела любимых мужчин — преследовали её уже не первую ночь после злосчастного пробуждения. Прошла неделя с того дня, а царевна всё не в силах побороть собственные ощущения и страх. Сигюн не ведала было ли то самым обычным, но страшным в своей реальности, сном; видением — посланным норнами или иными силами, чтобы предупредить деву о возможной опасности; как и не ведала, было ли то мороком посланным её недоброжелателями. Слишком много мыслей, столько же и сомнений. Как же она желала окончательно забыть о том сновидении, но ничто не в силах стереть из памяти те страшные события, как и тот жуткий, пробирающий до самых костей, безумный смех. И лишь с пробуждением Сигюн вспомнила кому он принадлежал — Гулльвейг. Образ злой ведьмы навсегда поселился в чертогах её разума, как и тот истошно-безумный смех, что заливисто заполонил тронный зал Всеотца в день заключения перемирия с Ванахеймом. Сигюн не ведала, что произошло с ведьмой после нескольких неудачных казней, но насколько она знала из распространяемых слугами сплетен: ведьму заточили туда, где не проникали тёплые лучи Соль, где царствовала вечная темнота и вечное одиночество. Всё это не более чем сплетни придворных и слуг, правду же ведали лишь участники Альтинга поклявшиеся не разглашать сию тайну. Но, видимо, каким-то невиданным способом, Гулльвейг удалось проникнуть в её разум: как и зачем — два извечных вопроса на пути получения ответов. Что от неё нужно ведьме и была ли то она на самом деле, Сигюн не ведала и не была уверенна, что вообще хочет знать. Страх сковывал, обезоруживал как нерушимые цепи Фенрира. Раздумья Сигюн нарушил лёгкий ненастойчивый стук гостья, заставив её вздрогнуть от неожиданности. Тихо произнеся: «Входите», асинья даже не повернулась, чтобы встретить своего неожиданного гостья. Лёгкий щелчок дверного замка ознаменовал то, что гость переступил порог покоев, но шагов Сигюн так и не услышала: только шелест тяжёлых тканей и стылый морозный аромат, что мог принадлежать только одному небезызвестному асу — трикстеру, младшему царевичу, Локи. Не слыша шагов, Сигюн кожей ощущала его присутствие: прочувствовав приятную волну мурашек, что быстро и сладостно затронули каждую клеточку, каждый сантиметр её чувствительного тела. Подавляющая, волнительная, гордая и неподвластная аура трикстера всегда странно влияла на молодую деву, восхищая своей абсолютной силой, но одновременно с тем и пугая весьма впечатлительную асинью. Но что бы она не чувствовала рядом с Локи, присутствие бога обмана всегда было только в радость и всегда желанным. Остановившись рядом с софой, а именно так он несомненно и поступил, Сигюн ощутила на своём хрупком плече холодное прикосновение: веки девы задрожали от накатившего волнения; дыхание предательски перехватило, ощущая приятную прохладу, что словно в один вмиг разогнала все тревожные думы. Тот злополучный день разлучил Сигюн с лукавым асом на всю неделю, но и Локи не спешил наведаться к ней, прознать о самочувствии своей дрожащей племянницы. Отчасти асинья испытала лёгкое разочарование, но стояло пламенному богу явиться, как вся обида вмиг забылась, исчезла подобно гнусному мороку. Вслед за невинным касание, Локи заправляет несколько буйных локонов, чтобы открыть бледное личико девушки. — Ты сама не своя: ни с кем не говоришь, почти не ешь, сидишь в своих покоях словно взаперти, — тихо прошелестел он, растягивая губы в дружелюбной улыбке. Немного полюбовавшись родными и любимыми чертами, Локи садиться на софу совсем рядом с племянницей, внимательно разглядывая её задумчивые черты лица. — Все за тебя беспокоятся, — шептал трикстер, словно опасаясь спугнуть молодую асинью. Холодные тонкие пальцы коснулись тёплой ладони Сигюн желая привлечь её внимание, но она продолжала глядеть в сторону. — Поделись со мной, — ответом ему было молчание и печальный взгляд. — Сигюн, — уже требовательней произнёс младший царевич, заметив, что дева всячески избегает его пронзительного взгляда. — Посмотри мне в глаза. Медленно и елейно девушка всё же осмелилась повернуть голову, словно долго чему-то сопротивлялась, после чего неспешно с долей нерешительностью подняла очи, внимательно заглядывая в два изумруда. Страх, неуверенность, смущение — вот, что Локи разглядел в сапфировом омуте. Недолго и с трудом отвечая на его прямой взгляд, Сигюн опустила глаза куда-то к району его груди, долго и задумчиво разглядывая одну точку. Склонив голову к плечу, тем самым оголив тонкую шейку, девушка боязно коснулась дрожащей ладонью его груди, будто пытаясь что-то нащупать за толстыми складками его одежды. Своё удивление Локи спрятал за очередной бесстрастной маской, позволив девушке продолжить свои изучения. Сигюн долго не решается, после чего всё же произносит, но только так тихо, как если бы опасалась быть услышанной: — Она приходила ко мне… — молвила асинья своим тонким испуганным голоском. Локи недоумевающе сощурился и склонив голову набок, вопросительно изогнул тёмные брови. — Кто?.. Лик девы помрачнел, вмиг выдав её смятение и страх перед таинственной незнакомкой, нагло ворвавшейся в жизнь любимой племянницы и укравшей её драгоценный покой. — Гулльвейг… Имя, покинувшее уста Сигюн, вводит Локи в неописуемое замешательство: прекрасные черты лица застыли в бездушной, словно у мертвеца, маске, что только сильнее напугало царевну. Почти не моргая трикстер уставился остекленевшим взглядом на собеседницу, что перебывала в полнейшем смятении; пальцы его сами по себе сжались в кулаки, а прекрасные скулы заострились. Давно забытое имя отзывается в чертогах его обеспокоенного разума проклятием, и он нервно облизывает кончиком языка тонкие сжавшиеся уста. Резко сменив направление своего холодного изумрудного взгляда куда-то в сторону, Локи передёргивает плечами и в туже секунду уста бога озорства растягиваются в привычной лукаво-насмешливой полуулыбке. Но Сигюн знала, что это очередная маска лжеца; знала, потому как в его прекрасных глазах не было привычного и любимого озорного блеска. — Моя милая Сигюн, — молвил ас, насмешливо сощурившись. — Ты в этом уверена? В ответ на его вопрос, асинья обиженно нахмурилась. — Смех ведьмы навсегда останется в моей памяти, — серьёзно отвечала Сигюн, сведя брови к переносице. — Только Гулльвейг может своим смехом внушить неподдельный ужас, а именно ужас я испытала в посланном ею мороке. Улыбка трикстера стала напряжённой, больше напоминая недобрый оскал дикого зверя; взгляд острее, более оценивающим, внимательно и серьёзно наблюдая за каждой переменой в лице племянницы. — Что ты видела? — аккуратно поинтересовался трикстер, сощурив зелёные глаза, но Сигюн ясно уловила требовательные нотки в любимом баритоне. Позволив себе небольшую заминку, Сигюн постаралась припомнить те обрывки сновидения, что ей удалось запомнить, а также сконцентрироваться на возможном ответе, подобрав самые подходящие слова. — Смерть и хаос, — на выдохе произносит она, устремив серьёзный взгляд в сторону прекрасного вида. — Падение целых миров и цивилизаций. Я видела у подножья трона бездыханное тело Одина, — голос её предательски дрогнул, но быстро взяв себя в руки и расправив плечи, Сигюн продолжила. — После я видела, как мне показалось — Мидгард, что тоже перебывал в разрухе и хаосе: серединный мир умирал, как и его жители. Я ходила среди бездыханных тел тех, кто защищал свой дом… пока среди них не увидела отца, — зажмурившись, Сигюн намеревалась прогнать образ мёртвого бога грома, но безрезультатно. — И ты… ты тоже там был, — пронзительный взгляд сапфировых глаз устремился к покорно молчаливому Локи, что внимательно внимал каждому слову. — Мы о чём-то говорили, но я уже не вспомню нашу беседу, после чего грудь твоя окрасилась алыми разводами, после чего ты исчез подобно призраку. В конце своего повествования, Сигюн осмелилась робко взглянуть в лицо трикстера, что в данные секунды было мёртво на живые эмоции: отсутствовала привычная глазу глубокая задумчивость, насторожённость, прекрасные глаза не горели живым огнём, а тонкие губы не искривлены в привычной полуулыбке. Прекрасный лик словно потерял все свои краски, став обесцвеченной чёрно-белой картиной самого себя: чужой и холодный, покрытым прозрачным, как сама его кожа, инеем. Сигюн с трудом подавила в себе желание коснуться острых скул, что, казалось, могли с лёгкостью рассечь тонкую кожу подушечек пальцев. Само желание — коснуться его лица — уже было нечто странным для девы, чем-то запрещённым и в то же время таким притягательным. Собственные ощущения заставили девушку напрячься и поспешно отвести взгляд с лика бога озорства, взволнованно прикусив нижнюю губу. Лёгкий смешок Локи вновь привлекает её внимание. — Забудь, это не могла быть ведьма, — легко вымолвил трикстер, игриво махнув рукой. — Она за пределами нашей досягаемости, просиживает свою вечность в темнице, где пробудет до скончания времён. К тому же, — хмуро сощурившись, внимательный взгляд бога коварства медленно опустился к тонкой шейке девушки. Всего секунда и в его тонких пальцах оказался знакомый Сигюн кулон, — без своего амулета ты абсолютно беззащитна перед чужим внушением. Как думаешь, сколько алчных придворных возжелает свести юную и прекрасную наследницу престола с ума дурными снами? — Но я с ним никогда не расставалась! — шокировано и в то же время с обидой воскликнула дева. Замявшись под пристальным взглядом трикстера она возвращает, как ей казалось, потерянный дар, что оберегал своего владельца от посягательств на разум и мысли. — Должно быть прислуга его сняли, пока я перебывала в бессознательном состоянии. — Я знаю, — с улыбкой и с каким-то самовольством произносит Локи. — Пришлось немного поколдовать и нанести новое заклинание: теперь его в силах снять только истинной обладательнице. Только когда украшение вновь украсило тонкую шейку, Сигюн с облегчением улыбнулась своему возвращённому дару. Мысль, что она могла потерять дорогой сердцу подарок, ввергало царевну в неописуемую печаль, сковывая и без того ранимое сердце. Подарок трикстера служил не только оберегом, но и личным напоминанием о любимом асе. — Сигюн, — серьёзно молвил Локи, вновь привлекая её внимание. — Никогда не снимай его, хорошо? Получив утвердительный кивок Локи шире заулыбался, одарив Сигюн своими озорными огоньками в зелёных глазах. Один только этот взгляд мог воодушевить девушку, вновь напомнить об уверенности и заставить отринуть всякую печаль. Таково личное обаяние коварного младшего царевича — такова суть трикстера, бога озорства. Уста хитреца могли как приласкать праздных слушателей, так и безжалостно навредить своими колкими признаниями. Локи — это клинок с двумя остриями: одно острие способно тебя защитить, другое же навредить. А Сигюн была слишком хорошо знакома с этими двумя сторонами трикстера, знала силу его слов и силу поступков. Сейчас, неотрывно глядя ей в глаза, Локи либо нагло лгал, либо говорил истинную правду. — Значит, это не проделки ведьмы? — произнесла она, голосом полным сомнения. Внимательно заглянув ей в глаза, трикстер слегка поддался вперёд, чем заметно смутил племянницу. Горячее дыхание озорника опалило чувствительную кожу, манило наивную асинью податься навстречу… чему? Сигюн не ведала, но страстно хотелось совершить то же самое, поддаться вперёд, покорно подчиниться своему необъяснимому порыву. Но что-то неведомое настойчиво останавливало, кричало, предупреждало о том, что всё происходящее неправильно. Самые разные чувства терзали её душу, нещадно и жестоко разрывали на части, словно какую-то тряпичную куклу. И что с этим делать и как толковать свои ощущения, девушка не знала. — Сигюн, — насмешливо начал бог озорства. — Я слишком хорошо помню магию Гулльвейг. Помню так ясно, словно всё произошло только вчера, — внимательно заглянув ей в глаза, Локи продолжил чуть серьёзней, намеренно приглушая свой голос, говоря крайне вкрадчиво и убедительно, примерив очередную маску. Маску — бога лжи. — Я не ощущаю её магии, а потому тебе незачем беспокоиться. Просто запомни, — коснувшись защитного амулета, трикстер выдержал небольшую паузу, — никогда его не снимай. — Я не стану, клянусь, — тихонько прошелестела Сигюн, после чего Локи, удовлетворённый ответом, улыбнулся уголками тонких губ. Словно вмиг позабыв о важной беседе, Локи быстро отвёл взгляд, внимательно осматривая просторную светлую комнату. Такая резкая смена интереса разочаровывает Сигюн, но виду не подаёт. Взгляд зелёных глаз всегда ей нравился, а потому Сигюн с удовольствием на него отвечала: позволяя зелени накрыть её с головой; потопить в своей бездонной глубине; пленить в своей холодной клетке. Но разочарование она ощутила совершенно впервые, что немало удивило и только сильнее сбило с толку. Сигюн вздрогнула от неожиданности, когда ловкий трикстер резво поднялся и размашистым шагом направился куда-то в сторону. Игнорируя вопросительно-озадаченный взгляд племянницы, Локи приблизился до постамента, где аккуратно хранился меч носящий гордое название — Халагар. Клинок тот, как ведала Сигюн, когда-то принадлежал её покойной матери, после чего был передан громовержцем в руки дочери. Халагар является настоящим произведением искусства выкованным в пещерах Нидавеллира, руками самых умелых цвергов: рукоять из белой кости Фафнира; лезвие меча необычайно длинное и тонкое, больше напоминая иглу, но при этом довольно крепкое, способное рубить любые металлы. Единственным украшением служили рунические надписи, которые, собственно, она же и нанесла при помощи своей магии. Судя по заинтересованному взгляду Локи, именно руны и привлекли его внимание. Схватив меч в руки трикстер играючи покрутил клинок к руке, словно прикидывая его скрытые возможности. Совершив несколько раскидистых взмахов, трикстер удовлетворённо хмыкнул, ласково проведя ладонью вдоль блестящего лезвия. Лукавый озорной взгляд с насмешкой покосился на обладательницу клинка, задержавшись не дольше чем на пару секунд. — Умно, а также необычайно хитро, — промурлыкал трикстер своим бархатным голосом. — Надо полагать, ты провела не одну бессонную ночь детально изучая рунические надписи на молоте твоего отца. Я впечатлён. Конечно, могло быть и лучше, но я определённо впечатлён. — Жаль, леди Сиф не была столь впечатлена, — тяжело вздохнув, Сигюн не без разочарования во взгляде припомнила последний бой с валькирией. Довольно хохотнув, будто потешаясь над какой-то шуткой, трикстер лукаво ухмыльнулся. — Боюсь, моя милая, сложно впечатлить тех, кто видит подобные чудеса довольно часто. Согласно хмыкнув, Сигюн поспешно отвела смущённый взгляд. Локи был предельно прав, глупо было ожидать, что подобный трюк сумеет удивить воительницу, что была хорошо знакома с любимыми приёмчиками громовержца. Клацнув языком, как обычно он делал когда находил нечто интересное, Локи вновь привлекает внимание Сигюн, придирчиво вглядываясь в начерченные руны. — Сигюн, — озадаченно произносит тот, загадочно хмурясь, — руна Одал, как она связанна с остальным? В глубине души она жаждала подобного вопроса, но зная переменчивую душу трикстера не была уверенна, что это сумеет привлечь его внимание. А потому резко воодушевившись, Сигюн поспешила подняться на ноги и приблизиться до всё ещё хмурого Локи, что явно ожидал скорого ответа на свой вопрос. Самодовольно улыбнувшись, царевна забрала из его рук клинок, ткнув острием лезвия прямо в грудь бога озорства. — Мои маленькие коррективы. Ошеломлённо поддёрнув бровями, Локи искоса обвёл взглядом лезвие меча. Состроив надменно-насмешливое выражения лица, трикстер изящно изогнул одну бровь. — И какие же, позволь узнать, — губы мерзавца озорно изогнулись, словно потешаясь над беспечной девой. — Или под ложной интригой скрываешь свою роковую ошибку, которую стыдишься признать перед своим наставником? — А вот и нет, дорогой наставник, — улыбкой ответила Сигюн, гордо поддёрнув подбородком. — Халагар не сумеет навредить никому, кто дорог моему сердцу и душе. Лезвие его вмиг затупится, стоит направить его на тех, кого я искренне люблю. Любая его атака будет проходить сквозь, обходя стороной любого. Одал — эта руна, что никогда не навредит моей семье, даже если от неё отказаться. Насмешливо улыбнувшись, Локи скептически оглянул клинок и его обладателя. — Надеюсь, мне нечего опасаться. — Даже не знаю… — наигранно-задумчиво протянула та, возведя очи к потолку. Встретившись с таким же лукаво-наигранным взглядом трикстера, Сигюн не выдержала и звонко рассмеялась. Смех её оборвался в тот же миг, стояло почувствовав прохладное прикосновение тонких пальцев на своей коже. Вопросительно глядя на аса, Сигюн изумлённо разглядывала его неожиданно посветлевшее выражение лица. Бог лжи и коварства так редко отбрасывал свои маски, которыми так неимоверно гордился, что всякий раз когда Локи их сбрасывал, демонстрируя свою истинную личину, ввергал в праведное изумление. Младший царевич заметно менялся в те редкие минуты, больше напоминая озорного мальчишку готовящего очередную шалость; зелень в глазах лишалась своего холода, послушно уступая теплу и нежности, что сейчас была направлена в её сторону; тонкие губы растянуты в самой обычной искренней улыбке, что становилось такой редкостью для всех, кто хоть немного знаком с младшим наследником. Глядя в это изменившееся лицо, с трудом можно узнать гордого и надменного трикстера. — Так-то гораздо лучше, — мягко прошелестел тот, аккуратно коснувшись щеки девы. — Тебе не к лицу печаль, — получив в ответ смущённый взгляд и неуверенную улыбку, Локи хмыкнул вскоре вновь отстранившись. — Надеюсь, завтра ты не слишком занята? Задумчиво нахмурившись, Сигюн углубилась в свои воспоминания. — Завтра у меня занятия с Квасиром и только, — изрекает она после минутного молчания. — Замечательно, — довольно отзывается Локи, деловито и важно сцепив руки за спиной. — Уверен, мудрец Квасир переживёт твоё завтрашнее отсутствие. Насмешливо подёрнув бровями, Сигюн неуверенно заглянула в глаза бога озорства. — Надо полагать, подробностей я не узнаю. Хитро подмигнув и ухмыльнувшись уголками тонких губ, Локи неспешно направился в сторону выхода. — Советую принарядиться потеплее, — загадочно отозвался он, медленно скрываясь по ту сторону дверей. — Нас ждёт немного морозная прогулка. Оставив Сигюн в полном замешательстве, Локи быстро скрылся за дверьми, заметно меняясь на глазах. Устало упёршись руками в закрытые двери, трикстер опустил голову и шумно вздохнул, словно всё это время ему не хватало воздуха. Острый строгий взгляд безразлично скользил по витиеватым узорам, искусно вырезанных на дверях в покои племянницы. Повторно глубоко и успокаивающе выдохнув, бог озорства гордо выпрямился изучающе и сдержанно проведя руками по одежде, поправляя многочисленные ремешки и наручи со стальными вставками служившие скорей украшением в его строгом образе, нежели для защиты. Проведя ладонью по зачёсанным назад волосам, Локи всё это время не сводил взгляд с дверей, кожей ощущая мерзкую магию, которая никак не могла принадлежать Сигюн. Присутствие чужого, мрачного, тёмного и удушающего колдовства Локи ощутил ещё на пути к покоям своей племянницы. Только магия Гулльвейг могла так отвратно влиять на состояние гордого трикстера, что уже само по себе неимоверно бесило и раздражало пылкого мага. Но магия ведьмы действовала так на всякого, кто ощущал слабые колебания магической энергии, нерушимо связанной с силой самого мироздания. Раз ощутив ту необъятную мощь ведьмы, Локи уже никогда не посмеет о ней забыть. Бог коварства знал, что рано или поздно Гулльвейг ещё напомнит о себе, а потому заранее побеспокоился о защите юной царевны. Не будучи столь беспечным как громовержец, решивший, раз они заточили ведьму в темнице, то и беспокоиться незачем, Локи не стал сидеть сложа руки: доказательством тому служил амулет, подаренный на восемнадцатые именины юной дочери бога грома. Но даже такая безделица, хоть и искусстно созданная его собственными стараниями, не могла унять тревоги поселившейся в холодном сердце Локи.