Odal: Прошлое

      Мягкое прикосновение зимы заметно отразилось на обычно солнечном Асгарде: заботливо укрыло город богов белым золотом, призванным скорее насторожить суеверный народ. Несведущая – или же попросту не верящая в зловещие предсказания норн – ребятня беспечно и весело проводила беззаботные дни на улице, погрузившись во всевозможные забавы: лепила устрашающие фигуры героев, бросалась снежками, устраивала ледовые перегонки на коньках. Взрослые, пусть и помнили о старом пророчестве, не собирались оставлять свои заботы из-за него на целую зиму. А потому улицы Асгарда, как и прежде, гудели, словно улей. Каждый занимался повседневными делами: пекарни не прекращали печь свежую сдобу, в кузнях по-прежнему стучали молотки о наковальню; уличные дворники, приодевшись потеплее, мели дворы, а трактиры не знали отбоя от замёрзших посетителей, желающих согреться у очага после тяжёлого дня.       В одном из таких заведений нашла себе временное прибежище группа весёлых валькирий после очередного тяжёлого дня, наполненного нескончаемыми тренировками и упражнениями. Приняв приглашение сестёр по оружию отдохнуть у тёплого камина за горячительными напитками, делясь жизненными байками, ученицы беззастенчиво ввалились в местную таверну, став на сегодня самой шумной компанией заведения. И – на радость хозяевам – самой щедрой, не отказывающей себе ни в каких прихотях.       В этот раз Сигюн чудом отделалась от своего надзирателя, приставленного обеспокоенным Всеотцом. Куда бы она ни пошла, царевна не могла отделаться от чувства преследования. Но ещё больше неудобства доставляло её происхождение: любой мог случайно узнать в неприметной юной ученице валькирий саму царевну Асгарда, и тогда скандала было бы не избежать.       На выручку царевне пришёл капюшон, скрывавший лицо от посторонних глаз. Приняв уже минимум две кружки ароматного глинтвейна, асинья впервые позволила себе расслабиться и наслаждаться уютной незамысловатой обстановкой: коротать время за весёлой беседой в окружении подруг, слушать незатейливую музыку юного барда, полностью отдавшего себя любимой музыке, наблюдать из-под капюшона за иными посетителями – и просто отдыхать, ни о чём более не заботясь.       Сигюн ценила бесхитростность простого народа, а потому не желала представать пред обычными асами царевной. Ей нравились простота и обыденность, встречавшие её за пределами дворца. Временами она завидовала общению, лишённому притворно-лукавой учтивости, скрывающей за красивыми словами желчь и яд собеседника. После знакомства с жизнью обычных асов Сигюн впервые ощутила себя запертой пташкой, клетка которой пусть и была просторной и уютной, но от того не переставала быть клеткой.       Окунувшись в эти воды, Сигюн долго ощущала неловкость в общении с другими ученицами, что стало причиной её замкнутости и несговорчивости в кругах валькирий. Но лишь поначалу. Теперь же её окружали самые разнообразные девицы, в своё время они помогли царевне свыкнуться с совершенно новым для неё миром, где не было дворцовой лжи и фальши и где враги не скрывают своей неприязни за очередной красивой маской.       Заслушавшись игрой барда на лютне, Сигюн только и успела изумлённо охнуть, когда умелая рука Хильды ловко стянула с головы царевны треклятый капюшон. Секундой позже осознав всё коварство Хильды, царевна с запоздалым испугом завертелась по сторонам, обеспокоенно заглядывая в лица равнодушных посетителей.       – Хильда! Меня ведь могут узнать! – испугано и преувеличенно гневно зашипела на подругу Сигюн, вновь набрасывая на голову злосчастный капюшон.       Но не успела ткань вновь оказаться на её голове, как Хильда с совершенно издевательским хохотом, который мгновенно поддержали остальные девушки, вновь его сбросила. На сей раз валькирия удостоилась нервного осуждающего взгляда царевны.       – Эти люди знать не знают, как выглядит Её Высочество, – слова Хильды звучали намного громче, чем того хотелось Сигюн. Заметив скользнувший страх в глазах царевны, валькирия насильно притянула её к себе и как следует обняла, да так, что та услышала хруст собственных костей: – Посмотри вокруг повнимательней: видишь? Всем плевать! Никто в этом зале даже не дёрнулся в нашу сторону.       – Да убери ты от неё уже свои ручища, – лениво отозвалась Тира, скучающее попивая из кружки эль. – Тебе ими только брёвна колоть да мужиков отпугивать.       Потеряв к Сигюн всякий интерес, Хильда переключила внимание на вмешавшуюся валькирию, хитро ухмыльнувшись в ответ.       – Не беспокойся, Тира, когда надо, мои руки могут быть очень ласковыми, – многообещающе заверила она.       Так и не отправив спелую ягоду винограда в рот, Тира шутки ради бросила её прямиком в подругу и расхохоталась:       – Даже не мечтай, моя попка не для тебя!..       Хильда саркастично фыркнула, ловко выхватив для себя из подноса в руках мимо проносящейся служанки новую порцию эля.       – Вы все так поначалу говорите…       – Тихо, девочки, угомоните свои страсти, а то вы смущаете нашу девственницу, – насмешливо отозвалась Эидис, чьи прекрасные тонкие ножки, плотно обтянутые в кожаные штаны, были весьма фамильярно закинуты на край стола.       Но тут вмешалась Астрид, вставая на защиту самой младшей из учениц их круга. Пусть слова Эидис ни капли не задели царевну, но ей определённо была приятна забота самой близкой из подруг.       – Да по сравнению с тобой, Эидис, мы все тут невинны как младенцы.       Нарочито лукаво оскорбившись, демонстративно прижав ладонь к груди в жесте оскорблённой до глубины души, Эидис невинно защебетала:       – Прости, моя дорогая, мне показалось или ты только что назвала меня «шлюхой»?..       – Что ты, дорогая Эидис, – голос Астрид был обманчиво ласков и нежен, а взгляд полон задора и озорства. – Именно это я и имела ввиду.       – Я не шлюха, дорогая Астрид, – менторским тоном произнесла в свою защиту не слишком оскорблённая Эидис, нравоучительно подняв указательный палец. – А всего лишь…       – Общительная! – хором прокричали остальные валькирии и разразились хохотом.       Эидис как ни в чём не бывало улыбнулась, разведя руки в сторону, словно всё было сказано.       Девы смеялись, шутливо друг друга подначивали, всячески веселились, время от времени подпевали барду, а Эидис с Хильдой даже решили станцевать, чем тут же развеселили и других охмелевших гостей.       Таверна зашумела под натиском всеобщих плясок и народного хора, задорно подпевающего и, разумеется, фальшивящего чуть ли не каждой ноте. Сигюн не привыкла принимать участия в подобном веселье, ибо обычно предпочитала наблюдать. Наблюдать, радоваться и порой завидовать чужой раскрепощённости – себе подобного она никогда не могла позволить. Зависть была довольно частой её спутницей.       Дворцовые пиры мало чем отличались от тех, что устраивали простолюдины – за исключения подаваемых яств, музыки да наличия более благородных и важных гостей – но в них было слишком много лжи и фальши, любое же слово могло быть воспринято как оскорбление. Этикет не позволял с такой лёгкостью вступать в танец с незнакомцами, чтобы после о деве не сложили замечательную легенду, будто это её тайный любовник. И тем более немыслимы были действия Эидис – та увела в соседнюю коморку мужчину, с которым познакомилась едва ли четверть часа назад. Нечего было и мечтать о танцах, что устроили прямо на столе Астрид с Тирой, ловя восхищённые взгляды и возгласы собравшихся зевак.       Сигюн хотела бы последовать примеру остальным – забыть обо всём, расслабиться – но дворцовое воспитание крепко-накрепко сковало её разум. Сама подобная возможность пугала царевну. Но это не мешало ей оставаться простым наблюдателем, радоваться чужому веселью, пусть и не принимая в нём участия. Сигюн убеждала себя в том, что этого ей вполне достаточно, хоть сердцем и ощущала, что это очередной самообман.       Она с радостью пустилась бы в пляс, да только слишком уж царевна привыкла ограничивать себя в желаниях. Ведь подавлять свои порывы и желания её научил, пусть сам о том не подозревая, именно тот, кого асинья желала всем своим естеством; чьё внимание было дороже всех даров; кто был ближе всех, но невыносимо далёк; кто делал её по-настоящему счастливой – и в то же время безгранично несчастной.       Громкая брань, звук битого стекла и удар чего-то тяжёлого о пол прервали измышления царевны на самом волнительном моменте, чему она несказанно обрадовалась, не желая вновь возвращаться к больной теме её сердца. Молниеносно подскочив на ноги, Сигюн обнаружила Хильду в кругу разъярённых мужчин, один из который уж явно был намерен продолжить начавшуюся ссору рукоприкладством. Сама валькирия была в весьма приподнятом настроении и не выказывала страха, что было вполне в её духе. Более того, Сигюн знала наверняка, что Хильда и сама не прочь размять кулаки, способные с лёгкостью ломать кости.       Несмотря на угрозу драки, музыка не утихала, а большая часть народа всё ещё продолжала танцевать. Выплясывающие на столе Тира и Астрид вдруг замерли на месте, молча наблюдая за происходящим с высоты стола, на котором ещё минуту тому назад каблуками сапог отбивали сумасшедший ритм. По мере приближения Сигюн к раззадоренной подруге царевна смогла уловить обрывки фраз, что не потонули во всеобщем хаосе. Ясно было одно: дело дрянь.       Широкоплечий мужчина, чуть выше самой Хильды, нависал над ней словно скала. Но подобное не способно напугать бесстрашную силачку, оттого валькирия оставалась совершенно спокойной. Воительница и сама отличалась немаленькими габаритами, что не пользовалось у мужчин популярностью, да только Хильду мало интересовали мужчины, потому-то ей было плевать на их мнение.       Царевна видела, как опасно сжимаются её кулаки, а потому поспешила разрешить конфликт, хоть и не надеялась на успех. Астрид с Тирой уже давно покинули стол и тоже продирались сквозь толпу. Даже Эидис покинула каморку, почувствовав надвигающуюся беду, оставив своего ухажёра со спущенными штанами и глубоким разочарованием на лице.       Быстро окинув мужчину оценивающим взглядом, Сигюн сделал вывод, что тот не был ни дворцовым стражником, ни даже городским. Скорее всего – обычный наёмник, как и его товарищи, настороженно наблюдающие за происходящим косыми взглядами. На лицах блуждали широкие глумливые ухмылки. Каждый был при оружии, валькирии – тоже, а потому драка могла очень быстро перейти в настоящую поножовщину, что стало бы настоящей проблемой для царевны. Слухи о произошедшем могут быстро дойти до Всеотца, а он такого поведения внучки уж точно не потерпит.       – Уверена, любую проблему можно разрешить мирно, – уверенно произнесла Сигюн, бесстрашно встав между наёмником и валькирией.       Демонстрируя золотой зуб в усмешке, больше напоминающей оскал зверя, мужчина не стал изображать приветливость:       – Оказывается, рядом с этой уродиной порхают милые пташки!.. – Это замечание относилось скорее к остальным наёмникам, нежели к Сигюн. – Хочешь, чтобы и тебе подрезали крылышки? – хохотнув, амбал изобразил секундную глубокую задумчивость, после чего немедля продолжил с весьма важным видом на лице: – А ведь знаешь, мы ведь и правда может мирно разойтись – только прихватив тебя с собой.       Остальные радостно закричали и в знак согласия слаженно забили кружками по столу. Хильда на это предложение только саркастично фыркнула:       – В хлеву вас ожидают куда более подходящие сучки.       Рука наёмника тотчас легла на рукоять меча, на что Хильда, кажется, и не отреагировала, излучая всё то же холодное безразличие. Только мускулы рук, скрещённых на груди, заметно напряглись.       – Уверен, в том же хлеву тебя и зачали, – гневно сплюнул наёмник.       Воцарилась недолгая тишина, благодаря чему Сигюн наконец заметила, как внезапно стихла музыка; увидела замершие напряжённые лица посетителей таверны. Взгляды скрестились на нарушителях всеобщего веселья; валькирии уже приготовились вмешаться в конфликт и защищать подруг. В воздухе повисло настоящее напряжение, которому хватит одной маленькой искры, чтобы вылиться в настоящую кровавую поножовщину. В Асгарде конфликты привыкли разрешать кровью, ибо таковы традиции самого сурового народа на ветвях мирового ясеня.       Убийство Тьяцци научило Сигюн тому, что убивать легко, особенно когда стремишься защитить тех, кто дорог сердцу. А потому она даже не сомневалась, что без раздумий бросится в бой – и даже не станет сожалеть об этом впоследствии.       Первым не выдержал наёмник: лицо его побагровело от гнева и жажды к убийству. Он первым выхватил клинок, но нанести удар так и не сумел. Внезапная помощь пришла, откуда её никто не ждал.       Чужая крепкая рука сковала занесённое было запястье с оружием, да так, что ещё немного – и раздастся хруст костей. От боли ас заскулил словно побитый пёс, поневоле опускаясь на одно колено и крепко-накрепко сжимая челюсть. Остальная его свита резко вскочила из-за стола, в мгновение ока оголяя сталь клинков, но Сигюн слишком хорошо видела в их глазах страх перед неизвестным противником. Нерешительность наёмников и сковавшее их тела чувство опасности не позволили вступиться за своего товарища.. И немудрено: когда царевна взглянула на неизвестного, она увидела высокого и широкоплечего мужчину, скрывающего лицо за капюшоном. Но что-то подсказывало: она знает того, кто за ним прячется.       – Отпусти, гов…       Оскорбление не успело слететь с губ наёмника: неизвестный сильнее вывернул его руку, таки сумев выбить из него крик боли.       – Для того, кто угрожает жизни члену царской семьи, есть только одно наказание, – внезапно произнёс мужчина под капюшоном. Голос его был пугающе тих и холоден, но в невыносимой тишине, повисшей в трактире, слова больше напоминали раскат грома. – Это смерть.       Рука говорящего медленно потянулась за клинком. Грозное оружие, способное разрубить лошадь напополам, царский подарок самого Одина Всеотца за верную и неоспоримую службу, могло принадлежать только одному богу, чьё имя внушало страх и уважение. Видару, богу мщения и безмолвия.       В Асгарде нет такого аса, кто не знал бы о самом свирепом воине Всеотца, чьи подвиги были на устах многих в девяти мирах. Локи как-то говорил Сигюн, что даже её отцу не следует тягаться в силе с богом мщения. Ничего удивительного, что именно Видар был назначен отцом рати оберегать его внучку до конца её обучения в доме валькирий. Сама асинья не особо была рада такой новости, но слово царя Асгарда неоспоримо и не подлежит никакой критике. Посему бог мщения был её щитом и мечом, незримым защитником или, как предпочитала думать сама Сигюн, её надзирателем.       Сигюн и ранее удавалось сбегать от своего охранника, чтобы провести время среди сестёр по оружию без постоянного и докучающего надзора. Присутствие Видара всегда напрягало других учениц, некоторых даже пугало, хоть сама царевна, привыкшая к виду всегда мрачно-угрюмого бога, нисколько его не опасалась. Всё же ей с трудом удавалось переносить его постоянное присутствие. Именно это и служило главной причиной её частых побегов от своего надзирателя, что не мешало Видару каким-то невероятным образом всегда находить царевну, где бы та ни была. Это говорило о том, что ас ещё и отличный следопыт.       Когда тяжёлый полуторатонный клинок засверкал на свету в крепкой руке воина, отбрасывая во все стороны яркие блики, Сигюн внезапно широко распахнула глаза, очнувшись от оцепенения. Видар не был шутником, а потому слова его были истинны. Приговор бога мщения подлежал немедленному исполнению.       Не дожидаясь исполнения приговора, царевна ухватила обеими руками бога мщения за локоть, будто за спасительную соломинку, быстро и от переживания возбуждённо затараторив:       – Видар, прошу тебя, этот глупый ас не стоит того, чтобы ты запятнал свой клинок его кровью!       Крепкая рука с клинком повисла в воздухе – Видар всё же услышал её мольбу и медленно повернул голову в сторону Сигюн. Тусклый свет ламп осветил пол-лица бога, придав его суровой, поистине асовской внешности ещё большей мрачности: глаза, подобно двум кристалликам льда, смотрели с безразличием и пугающей отрешённостью, как если бы он смотрел, но не видел; лицо его было спокойно, словно не он озвучил страшный приговор и не он собирался тотчас же привести его в исполнение. Именно это спокойствие и деланое равнодушие Видара так пугало мирных существ во всех девяти мирах.       Но Сигюн никогда не боялась, открыто глядя в эти глаза, лишь испытывая к ним непреодолимую жалость. Иногда ей казалось, что, если хорошенько присмотреться, то можно углядеть гораздо больше, чем желает показывать этот немногословный и бесконечно одинокий бог. Теперь же Сигюн с лёгкостью увидела в глазах напротив тень сомнения и нечто на удивление тёплое, что-то совершенно новое для этого бога, не поддающееся никакому объяснению.       – Я уверена, этот ас вполне осознал свою ошибку, – продолжала настаивать царевна, мягко, но настойчиво пытаясь опустить руку бога мщения.       Совершив глубокий задумчивый вдох, Видар всё же сжалился над бедолагой и вернул клинок обратно в ножны за спиной. Сигюн нервно выдохнула, мысленно поблагодарив всех своих предков за столь редкую удачу, да только молчаливый бог посчитал, что глупый ас отделался слишком легко. В одно лёгкое движение руки Видар сломал наёмнику руку, отчего тот взвыл от боли, завалившись на пол. Остальные даже не шелохнулись, подобно испуганным крысам, лишь переводили взгляды с бога мщения на своего кричащего товарища.       – Ты будешь жить по милости Её Высочества Сигюн, но не моей, – угрожающе подвёл итог Видар.       В трактире вновь воцарилась давящая тишина, нарушаемая лишь тихими стонами скулящего наёмника, которого уже уволакивали его дружки. Видар же и глазом не повёл в их сторону, мрачно нависая перед царевной, которую обязывался беречь ценою собственной жизни. Сигюн ощутила, как взгляды десятки людей устремились в её сторону, и, даже не глядя, она знала, какое удивление в них застыло, ощущая это всем своим естеством. Поступок Видара пробудил в ней злость, волю которой она не желала давать.       Игнорируя своего защитника и надзирателя, царевна рванула к выходу. Справедливо опасаясь гнева бога мщения, резко протрезвевшие асы и асиньи сами спешно расходились в сторону перед внучкой царя. Как и полагается – низко склоняя головы, но не из уважения, а из страха перед тем, кто следовал за её спиной. Сигюн не обращала на них никакого внимания. Также старательно она игнорировала тяжёлую поступь Видара, следующего за ней по пятам. Если до этого, по заверению Хильды, никто знать не знал, как выглядит дочь самого громовержца, то теперь с несколько десятков асов узнали её в лицо. Как теперь избежать слухов, что уже с раннего утра будут передаться из уст в уста со скоростью мчащегося ветра?..       Возжелав как можно скорее очутиться подальше от трактира, Сигюн не сразу услышала оклик мчащейся за ними следом Астрид. Валькирия почти что бежала, бранясь им в спины и в страшной спешке кое-как накидывая на себя серый меховой плащ.       Обогнув Видара дугой и по пути кинув на него короткий сердитый взгляд, который он ожидаемо встретил угрюмо-безразлично, дева лучисто улыбнулась, стоило ей оказаться рядом с потерянной царевной.       – Могу ли я сопроводить тебя до дворца? – губы Астрид растянулись в хитрой и многообещающей ухмылке, тогда как глаза её озорно блеснули, будто обещая по пути незабываемое путешествие. Валькирия стрельнула глазами вниз, Сигюн проследила её взгляд и тихонько хмыкнула: под плащом пряталась фляга. На долю мгновения на лице царевны воссияла улыбка, но стоило Сигюн вспомнить о своём надзирателе, как от улыбки не осталось и следа.       Будто прочтя мысли своей более замкнутой и застенчивой подруги, Астрид не отчаялась. Неторопливо приблизившись к богу-молчуну, валькирия невинно захлопала ресницами, мило проворковав:       – Слушай, ты не мог бы последовать за нами на некотором отдалении, позволить нам прогуляться до дворца и поговорить о всяком девичьем?..       Видар ожидаемо молчал, но красноречив был его долгий, изучающий взгляд холодных, будто лёд, кристально чистых голубых глаз. Ас глядел на мило улыбающуюся Астрид так, как если бы собирался уличить в недобрых намерениях. Будто в охватившем его бессилии перед этим миловидным лицом, бог мщения взглянул на царевну так, словно видел впервые. И после недолгих раздумий таки сдался напору валькирии, одобрительно кивнув.       – Вот и славно!       Радостно визгнув от охватившего её восторга, Астрид похлопала аса по заросшей щеке и стремглав помчалась обратно к царевне. Перехватив её локоть, валькирия тут же помчалась вперёд, тем самым не оставляя Видару никакой возможности передумать.       Отойдя достаточно далеко от сопровождающего, девы бездумно блуждали по безлюдным улочкам Асгарда, усеянным белоснежным покрывалом. Астрид достала из-под полы плаща надёжно припрятанную флягу, заботливо предоставив первый глоток своей подруге. Благодарно кивнув, Сигюн приложила уста к горлышку, отпивая малыми и неспешными глотками.       Выпустив небольшое облачко пара, царевна глубоко вдохнула холодных зимний воздух, застыв так на несколько недолгих секунд, а после медленно выдохнула, освежая и приводя в порядок собственные мысли и голову. Свежий воздух способствовал этому как ничто иное, а алкоголь был неплохим дополнением. Обжигающая жидкость приятно согревала горло, медленно растекаясь по желудку. Всё это время Астрид шла рядом, безмолвно глядя вперёд себя, крепко вцепившись в локоть подруги.       Две одинокие души молчаливо брели по заснеженным улочкам Асгарда, но одиночество не покидало их. Сигюн ощущала безграничную тоску даже в компании Астрид. Причиной тому было нераскрытое чувство, что глодало царевну уже далеко не первый год. Порой желание поделиться было настолько сильно, что больше напоминало пытку уставшего сердца. Но разум, питающийся страхом, каждый раз побеждал в этой борьбе. Сигюн ощущала себя настоящей преступницей, храня на сердце подобные чувства, что, несомненно, были бы подняты на потеху толпы, рискни она открыться. Что же ей делать, она по-прежнему не знала.       Чем чаще царевна вспоминала Локи, тем невыносимее становилось для неё его присутствие. Изо дня в день становилось всё тяжелее находиться подле него – и не ощущать той взаимности, которую она так жаждала однажды прочесть во взгляде изумрудных глаз; видеть его на пирах в окружении многочисленных хорошеньких девиц – и знать, что одна из них так или иначе к концу вечера скрасит его одиночество; слышать его голос, видеть наяву, но опасаться прикоснуться, открыться, вызвать в нём подозрения или раскрыть свою постыдную тайну, которую он, несомненно, не сможет принять.       Локи был для неё одновременно спасением и погибелью. Сигюн медленно, но верно теряла саму себя, ощущая, как с каждым днём разрывается на части её сердце и душа. Как бы Сигюн не пыталась избавиться от этих терзаний – она не могла, будто была зависима от сладко-горькой боли с привкусом безвыходности. Само нахождение в Асгарде становилось настоящей пыткой. Всё это подавляло и угнетало царевну.       Порой Сигюн ловила себя на мысли, что так более не может продолжаться, ведь эти внутренние мучения, которым она себя подвергает, совершенно того не желая, буквально сводили с ума. Но что ей было делать? Признаться?.. На такой отчаянный шаг она пойти не могла. Страх перед неожиданной реакцией бога обмана был куда сильнее разумных доводов, что это будет правильно по отношению к ним двоим.       Именно этот страх толкал Сигюн на куда более безумные мысли: а что, если она сбежит? Оставит Асгард позади, забудет о том, кем она является, и позволит себе впервые ощутить полную свободу действий и возможностей?.. Такая перспектива пугала гораздо меньше, но и была куда более привлекательной, маня свободой, о которой царевна в последнее время так часто задумывается. Но даже решись она на подобное безумство, Сигюн не представляла, как ей реализовать свой побег, чтобы её не поймали меньше чем через сутки верные стражи Всеотца, который, несомненно, велит вернуть беглянку.       Погрузившись в грустные мысли, Сигюн и не заметила, как они с Астрид подошли к величественному дворцу Одина. Валаскьяльв умудрялся сиять даже в ночи под светом Мани, все своим видом показывая силу и могущество хранителя девяти миров.       Но вид дворца только сильнее раздосадовал царевну, и она отвернулась, ощущая на себе пытливо-взволнованный взгляд Астрид.       – Выглядишь так, словно тебя под конвоем ведут в камеру пыток, – заметила валькирия, лениво отпив с фляги, после чего протянула её Сигюн, но та спешно отказалась. – Живя я в подобном дворце, днями бы блуждала по его коридорам и закоулкам, изучая каждую запертую дверь.       Сигюн грустно хмыкнула, натянуто улыбнувшись:       – Ты бы в первый же день заблудилась, неделю блуждая по дворцу до тех пор, пока случайно не натолкнулась бы на прислугу.       – А вот это жутко, – призналась ванка, передёрнув плечами, невольно представив подобную картину последствий её ненасытного любопытства.       Они шли по дворцовому саду, который своим видом напомнил Сигюн о белоснежных пустошах Йотунхейма, отзываясь в теле мелкой дрожью. Это было её первое большое путешествие по чужому и неизведанному миру, который уже много столетий не пересекался с асами. Край тот был справедлив и суров – как его обычаи, так и жители, и Сигюн не слишком горела желанием вновь его навещать.       Астрид остановилась у небольшого фонтана, который в это время года ожидаемо не работал, после чего со вздохом поглядела на величественный дворец и произнесла:       – Синий дворец Ванахейма не столь напыщенный.       В голосе её отчётливо послышалась тоска по родному дому, пусть вслух ванка так ни разу в этом и не призналась. Мотнув головой, прогоняя навеянные образы родного края, Астрид беззаботно улыбнулась и вновь обратилась к молчаливо изучающей её подруге:       – Думаю, дальше Ваше Высочество и само справится.       Обречённо кивнув, не желая так скоро возвращаться, Сигюн медленно побрела ко дворцу, как вдруг её вновь окликнула Астрид.       – Эй, Сиг, не знаю, что там происходит у тебя в голове, что ты в последнее время столь подавлена, – голос ванки был слегка взволнован, она с трудом подбирала слова. – Но ты ведь знаешь, что я всегда на твоей стороне?       Не совсем понимая, к чему ведёт вдруг оробевшая, будто невинная дева, Астрид, царевна в растерянности вновь закивала, не представляя, как следует ответить. Сигюн никогда не сомневалась в добропорядочности ванки и была уверена: что бы ни произошло, какая бы беда с нею ни приключилась – она всегда может рассчитывать на поддержку Астрид. Но, видимо, каким-то невероятным чутьём той всё же удалось почувствовать подавленность подруги, отчего она желала помочь, пусть и не ведала, как это сделать. Да только никто не в силах помочь Сигюн, а тайна, лежавшая у неё на сердце, слишком личная, слишком… неправильная во всех её пониманиях, чтобы ею так легко делиться с окружающими. Пусть даже и с лучшей подругой.       – Спасибо, Астрид, – только и ответила Сигюн.       Натянуто улыбнувшись из-за собственной неловкости, Астрид резво развернулась на каблуках и, низко натянув капюшон, поспешила обратно, неуклюже бросив: «Прощай».       Благодаря ночной прогулке в обществе подруги царевна совершенно позабыла о своём надзирателе, что теперь одиноко восседал на заснеженных ступеньках перед дворцом. Задумчивый взгляд холодных глаз был устремлён к небу, украшенному великолепным длинным шлейфом северного сияния и мириадами созвездий, среди которых затерялись иные галактики и далёкие миры. В эту ночь Мани был особенно великолепен, нависая над Асгардом во всём своём полном великолепии, любовно и с нежностью освещая верховный мир. Сигюн даже не удивилась тому, что самый молчаливый из богов вдруг решил полюбоваться окружающей красотой, но, самое главное – тишиной, что так была ему мила.       Решив составить компанию своему надзирателю, Сигюн присела рядом, плотно закутавшись в меховой плащ. И, недолго думая, подобно старому другу, царевна беззастенчиво положила голову Видару на плечо, с восхищением созерцая вместе с ним звёзды.       Почувствовав внезапную тяжесть, Видар лениво повернулся в её сторону – и глаза его растерянно забегали по макушке беззаботной царевны. Брови его нахмурились, губы сжались, а скулы могучего воина вдруг напряглись, как если бы он желал что-то произнести, но никак не решался.       – Вы рискуете замёрзнуть, Ваше Высочество, – голос Видара был необычайно глубок, с небольшой хрипотцой, что так любили многие дамы. Какая жалость, что ас, наделённый таким голосом, избрал уделом своим молчание!..       Меж тем сам Видар, по обыкновению, выглядел привычно холодным и отстранённым. Но Сигюн вдруг неожиданно для себя распознала в этом тоне чарующие нотки заботы и растерянности. Это одновременно восхитило и приятно удивило царевну. Ведь она всегда знала, что Видар не так уж бесчувственен, как желает продемонстрировать окружающим.       – Как и ты, – с улыбкой заметила Сигюн, покосившись в сторону аса с широкой ухмылкой на губах.       Видар молчал минуту или две, размышляя над ответом, словно ему был задан сложный философский вопрос, на которым вот уже целую вечность бьются лучшие умы вселенной. И эта внезапная заминка, как и хмурость аса, позабавила Сигюн.       – Нет… – коротко ответил наконец Видар, продолжая озабоченно хмуриться.       Отчего-то сей ответ рассмешил царевну. Сигюн коротко хихикнула, прикрывая рот ладошкой, чем вызвала в асе новую волну личного негодования. Ему было трудно понять, что так внезапно насмешило асинью, что делало его реакцию ещё более комичной. Но, не желая вводить бога молчания в ещё больший ступор, Сигюн не стала более его мучить, решив оставить его в блаженной тишине, столь высоко им ценимой.       Поднявшись и наскоро отряхиваясь от снега, Сигюн увидела, что следом за ней поспешил подняться и сам Видар.       – Не стоит, я могу и сама добраться до своих покоев, – произнесла она, выставив ладони в дружеском жесте.       Но Видар уже давно всё за неё решил, впрочем, как и всегда.       – Я сопровожу, – голос его был твёрд и непоколебим, а лицо вновь приобрело привычный вид непроницаемости и полной отстранённости.       Подняв со ступеней свой клинок, что всё это время спокойно находился подле него, Видар вырвался вперёд первым, будто следопыт, взявший след своей жертвы. Тяжело вздохнув, Сигюн ничего не оставалось как «принять предложение» аса, который не терпел никаких возражений.       Лишь сопроводив свою царевну до нужного коридора во дворце, Видар удовлетворённо остановился на лестнице, застыв на последних ступеньках. И замер. Поднявшись вверх, тем самым оказавшись одного с асом роста, Сигюн заметно занервничала под его внимательно-пристальным взглядом. Она видела в этих глазах нечто, чему никак не могла дать никакого разумного объяснения, что весьма нервировало и отчасти смущало.       Сигюн ощущала, что должна что-то сказать, но под этим взглядом совершенно позабыла, что именно должна сделать или произнести. Но воцарившуюся неловкую тишину вдруг нарушил сам Видар.       – Доброй ночи, Ваше Высочество, – в тоне аса не было привычной холодности или строгости, с которой он обращался ко всем одинаково. Было что-то совершенно иное, новое и необычное для бога мщения и это вновь изумило царевну. Сигюн почудились в глубоком голосе нотки нежности, ласки и мягкости, которые никогда не звучали в тоне молчаливого бога. Это шокировало Сигюн, сбивая её с толку – уже который раз за сегодняшний вечер.       Лишь спустя невыносимо долгую минуту она сумела взять себя в руки и ответить:       – И тебе доброй ночи, Видар.       Благодарно кивнув и неуверенно переступив с ноги на ногу, ас всё же развернулся и неспешно направился вниз по ступеням. Всё ещё пребывая в изумлении, Сигюн уверила себя, что на разбушевавшееся непонятным образом воображение повлиял алкоголь. И, пока мысли эти основательно не засели в её разуме, царевна поспешила в свои покои, где её дожидалась тёплая постель.