Odal: Прошлое

За ростки, что цветут, За сердца, что идут. Текут слёзы, струясь, Следы счастья и грусти. Wardruna – Wunjo

      …Чувственный поцелуй оборвался внезапно, резким и грубым отталкивающим движением выбив из Сигюн нечаянный вдох изумления. Сладостному и столь долгожданному моменту пришёл конец. Миг полного воссоединения был бесповоротно утрачен, оборван самим богом обмана. Изумрудные глаза воззрились на неё с таким всепоглощающим ужасом, что Сигюн откровенно стало не по себе. Руки аса, после того как он оттолкнул свою племянницу, так и оставались вытянуты вперёд, слегка согнутые в локтях, будто в предупредительном жесте: не приближаться! Он боялся, но вовсе не её, а того, что между ними произошло. Тонкие уста Локи сжались до ниточки, лицо заметно напряглось, выделяя заострившиеся скулы, а челюсть сжалась, выдавая полное замешательство и обескураженное внутреннее состояние бога лукавств.       Видя перед собой ужас, что поселился во взгляде любимых глаза, Сигюн была готова в любой миг броситься бежать – всё равно куда, да хоть в иные миры, только подальше от этого пронизывающего до самых костей взгляда.       Из-за охватившего волнения асинья испуганно отступила на шаг, беспрерывно раздирая ногтями кожу на собственных локтях, пока руки её в оборонительном жесте были прижаты к груди. Воздуха в помещении критически не хватало, каждый вдох давался с огромным трудом, тогда как каждый выдох был прерывист, отдавая волнительной судорогой и нервным хрипом. Впервые Сигюн так боялась ответить на взгляд младшего царевича, встретиться с зеленью очей, страшась увидеть в них отвращение и презрение.       Невыносимо хотелось сбежать, пусть даже и очутившись под проливным дождём, но теперь, когда тайна перестала таковой быть, Сигюн было некуда бежать. Оставалось лишь принять неизбежное, раскрыть объятия страшным последствиям, посмотреть страхам в глаза. Реальность уже постучала в двери, осталось только её отпереть.       Но Сигюн было так страшно…       Тихо опускавшийся закат любовно накрыл остроконечные верхушки гор вдоль хребта Имира ярко-алым покрывалом. Сидя на уютной бархатной софе, окружённая порхающими по покоям фрейлинами, заботливо подготавливающих царевну к предстоящему торжеству, Сигюн впервые за многие годы не могла насладиться столь чудесным и завораживающим видом из её уютных покоев. Свесив голову набок и глядя абсолютно пустым взглядом в окно, царевна, казалось бы, безвозвратно погрузилась в мрачные воды обеспокоенного разума, отстранившись от окружающей среды и постороннего шума. Мысли её не знали покоя, поднимая из самых тёмных глубин воспоминания, что она так жаждала забыть, но никак не могла.       Пока вдохновлённые асиньи хлопотали над внешним видом своей царевны, стараясь максимально угодить её вкусам и предпочтениям, Сигюн безразлично кивала, мало интересуясь происходящим. С самого утра, как проснулась, царевна так и не притронулась к еде, отказываясь покидать свои покои и практически не разговаривала ни с кем вот уже по меньшей мере с неделю. А день сотых именин неумолимо приближался, оттого фрейлины кружили вокруг своей госпожи, будто стайка надоедливой саранчи. Забота, которой они окружили царевну, больше досаждала и нервировала, нежели помогала выпутаться из плена тоски и уныния.       Сигюн сумела примириться с назойливыми фрейлинами только в день перед своими имянаречениями, до которых оставалось каких-то жалких несколько часов. Асиньи суетились над нарядом, который, как ни странно, не был дорогим произведением искусства лучшего портного Асгарда. Платье царевны было пошито из самой обычной льняной ткани белоснежного оттенка, с искусной вышивкой красной нитью; приталенное и с ниспадающей аж до самых щиколоток юбкой. Более умелые девицы готовили венок из ясеня и тисовых ветвей, что послужит единственным украшением для её наряда. Другие сооружали из буйных волос Сигюн сложную, но строгую причёску из множества самых разных кос, сплетающихся между собой, будто ветви мирового древа.       Когда же все приготовления были окончены, а Сигюн стояла перед зеркалом в готовом праздничном наряде, безразлично и отстранённо разглядывая собственное отражение, царица Асгарда тихонько проникла в палаты.       – Ты прекрасно выглядишь, моя милая, – искренне и с чувством нескрываемой любви произнесла царица. Её прекрасные карие глаза светились от неприкрытого счастья и восторга, с которым она изучала свою внучку.       Слегка вздрогнув от внезапного появления царицы, Сигюн робко и неуверенно опустила взгляд, но не из смущения – опасалась, что всегда заботливая и внимательная Фригг разглядит подавленность и безграничную тоску. Меньше всего царевна желала заставлять вновь беспокоиться Всемать, которая и так практически не покидала её палаты, всеми силами пытаясь разузнать о причине столь неожиданной печали. Но более всего Сигюн опасалась, что заботливой Фригг таки удастся прознать о случившемся. Всематери незачем знать о грехах любимой внучки.       К счастью для самой Сигюн, царица истолковала её робость совсем иначе, отреагировав ожидаемо насмешливо, растянув уста в довольной подбадривающей усмешке. Шелестя лёгкими шелками светло-сиреневого платья, Фригг стала за спиной внучки, ласково приобняв ту за тонкие плечи и прижавшись щекой к виску. Довольный взгляд Фригг неустанно блуждал по их отражению в зеркале, когда Сигюн решила легонько сжать ладонь царицы. С искренней борьбой в сердце и некоторым трудом ей удалось выдавить из себя улыбку, которая бы казалась вполне естественной, а не измученной и подавленной, как раннее.       – Уже время? – шёпотом поинтересовалась царевна.       Мягко отстранившись, позволив Сигюн повернуться к ней лицом, Фригг, всё ещё пребывая в каких-то своих мыслях, аккуратно огладила её волосы, изучающе пробежавшись пальцами по сплетённым локонам, словно желая лично удостовериться в том, что фрейлины всё сделали правильно.       – Да, пора, – любопытной птичкой склонив голову набок, Фригг с особой осторожностью подняла венок только для того, чтобы водрузить его на голову смиренно опустившей голову Сигюн. Царица вздохнула, тяжко и с чувством:       – Даже не верится: ещё вчера я могла держать тебя на руках, а сегодня передо мной стоит уже взрослая и уверенная в себе женщина. Время так жестоко и так быстротечно…       Сигюн и самой с трудом в это верилось. Не так давно она с упоением дожидалась сотых именин, когда норны наделят её собственным божественным именем, как обнаружила, что дни пролетели в одно мгновение – и вот она уже стоит в церемониальном платье, готовая отправиться к источнику Урд. Только счастья от этого в ней не прибавилось. Внутри бушевала пустота, которую уже никогда ничем не заполнить, и мысли об этом заставляли сердце вновь переживать ту чудовищную боль.       – Ладно, не будем терять время, они ждут тебя, – на весёлой подбадривающей ноте подытожила царица, лучезарно улыбнувшись, отчего на душе царевны против воли потеплело от этой искренности, а пустота внутри ненадолго отступила.       Каким-то совершенно невообразимым образом царице Асгарда удавалось делиться своим теплом и лаской, хоть ненадолго заживляя душевные раны на покалеченном сердце. И Сигюн ценила это тепло, берегла как нечто самое драгоценное во всех девяти мирах. Добрую, милостивую, сочувствующую, прекрасную и замечательную царицу Асгарда невозможно было не любить. Царевна всегда будет благодарна за всю ту любовь и заботу, которую Фригг вложила свою внучку, научив любить искреннее и безвозмездно.       Глубоко вдохнув, Сигюн позволила царице увести себя из палат дворца туда, где её ожидали последние и окончательные приготовления. Ноги её не обременила никакая обувь, как того требовали древние традиции её народа. Снаружи асинью уже давно ожидала вся царская семья, готовая пожелать удачи на пути к источнику, который она обязана будет преодолеть самостоятельно.       Спустившись с царицей вниз по позолоченным ступенькам, Сигюн открыла объятия для отца, что стремительно направлялся к ней навстречу. Отцовские объятия были самыми крепкими из всех, которые ей когда-либо доводилось испытывать, и самыми тёплыми из всех, что только мог предложить ей этот мир.       Тихо засмеявшись ей на ухо, непроизвольно вызвав в ней волну мурашек по всему телу, могучий громовержец отстранился и, придерживая дочь за хрупкие плечи, внимательно, проникновенно осмотрел с ног до головы. Широкая улыбка и так редко покидала его лицо, а в этот вечер она была особенная, до краёв наполненная любовью и заботой.       – Твоя мать бы гордилась, – нежно произнёс громовержец, шуточно, как в детстве, слегка щёлкнув пальцами по носу дочери, и весело расхохотался. – И я тоже горжусь.       Хитро сощурившись, Сигюн одарила отца одновременно благодарной и в тоже время хитрой, капризной ухмылкой.       – Надеюсь, и обещание своё помнишь, что когда-то давал в Йотунхейме, – напомнила она, вопросительно изогнув бровь.       Тор на этот выпад только коротко хмыкнул, сложив могучие руки на груди.       – Забудешь тут, когда так часто напоминают! – шуточно возмутился он.       Обменявшись весёлыми, воодушевляющими улыбками с отцом, Сигюн в последний раз тепло приобняла его, готовясь выслушать слова Всеотца, дожидающегося своей очереди. К счастью, царь Асгарда не стал отягощать свою внучку долгими речами.       – Мы провожаем юную асинью, – уверенно начал отец рати, гордо поддёрнув подбородком, – чтобы по возвращению встретить уже взрослую, храбрую, уверенную в себе деву. – Один протянул ей свою ладонь, и Сигюн не задумываясь сжала её в своих, ощущая привычную шероховатость пальцев хранителя девятимирья. – Ты станешь взрослой и самостоятельной, а потому будешь сама вправе вершить свою судьбу.       – Брось, отец, эти завышенные речи, не на войну же отправляем, – желчно и раздражённо вклинился бог обмана.       Локи стоял поодаль ото всех, на подчёркнутом расстоянии, скрестив руки на груди и повернувшись корпусом куда-то в сторону. Всем своим видом он демонстрировал некое безразличие и пренебрежение ко всему происходящему, но Сигюн прекрасно осознавала, что ас попросту пытается как можно скорее покончить со всеми церемониями и поскорее возвратиться во дворец. Лукавый бог, очевидно, был не готов вновь заглянуть в глаза своей племяннице, встретить такое же рассеянное, смущённое и потерянное выражение лица; взглянуть в глаза и увидеть перед собой, как наяву, всю ту же коварную сцену: лес, охотничий домик, дождь, шум грозы и первый поцелуй.       Обманщик превосходно справлялся со своими внутренними тревогами, скрывая их под масками бога лжи. Ловко пускал пыль в глаза родственникам, обеспокоенным и заинтересованным внезапным безмолвием дяди и племянницы. Ведь с тех пор они совсем не общались и практически не виделись, обмениваясь случайными взглядами, но тут же в спешке отводя их в стороны, как тайные любовники, скрывающие свою связь перед толпой, падкой на всякого рода сплетни. Больше не было обмена колкими фразами, добродушных улыбок, нравоучений и долгих вечерних бесед перед камином. Была лишь тишина. Безмолвие. И страх.       Скосив короткий осуждающий взгляд в сторону младшего сына, Один понапрасну понадеялся пробудить в нём толику совести, а потому в этом неравному бою царю ничего не оставалось, как устало вздохнуть, безнадёжно качая головой.       - Локи прав, отец. Не на войну же сопровождаем, – расхохотавшись, согласился громовержец, весело подмигнув дочери. Но сама Сигюн этого, конечно же, не заметила, пока старательно буравила взглядом землю, ломая от волнения пальцы. Неправильно истолковав причину её переживаний, Тор задорно хлопнул ладонью по спине дочери, тем самым подталкивая её в сторону коня. – Не беспокойся понапрасну. Не успеешь оглянуться, как будешь с остальными пировать во дворце. Всё будет в порядке, обещаю. Норны не так суровы, как кажутся на первый взгляд.       Согласно кивнув и робко поблагодарив отца за поддержку, Сигюн не без его помощи взобралась на неосёдланного коня, неловко ухватив того обеими руками за белоснежный загривок. В ответ животное захрипело, недовольно тряхнув головой и ударив копытом по земле, явно намереваясь продемонстрировать наезднице свой непростой нрав.       Прежде чем позволить коню пуститься в путь, царевна в последний раз оглянулась на свою семью, но увидела перед собой только заметно погрустневшее лицо бога лжи. Будто заворожённая, асинья сумела бесстрашно выдержать на себе его тяжёлый, уставший из-за многочисленных бессонных ночей взгляд, лишённый той искренней теплоты, с которой Локи всегда глядел на неё в ответ. Теперь, когда ас знает о её страшной тайне, уже ничего не будет как прежде. Сигюн потеряла последнее, что имела – его любовь и доверие. Теперь же не осталось ничего.       Поспешно отвернувшись – слишком резко, слишком подозрительно для посторонних глаз – асинья наконец-таки позволила коню пуститься в путь неторопливым шагом прежде, чем её глаза вновь ощутят влагу. Почувствовав свободу и неприхотливость своей наездницы, конь очень скоро набрал темп и перешёл на бег, оставляя дворец Всеотца за спиной. Тело царевны против воли охватила дрожь, а слёзы застилали путь, но гордый скакун хорошо знал дорогу, и Сигюн позволила себе ему доверится.       Путь до источника Урд занял около часа – как раз именно столько, чтобы успеть к полуночи для проведения обряда. На подходе её встретили младшие вёльвы, верные помощницы вещуньи: молодые, взрослые и старые девы в лёгких хлопковых одеяниях радушно поприветствовали царевну, а заодно помогли спешиться с коня.       Оставшийся путь до источника был пешим, пролегал через густые заросли леса, освещаемого ночными насекомыми, так напоминающими Сигюн небесные фонарики. Дорога пролегала через густые заросли, деревья кругом были покрыты многовековым мхом; всё тонуло в безмолвии. Царевну сопровождали младшие норны, чьи слегка отдалённые силуэты больше напоминали призраков прошлого, добавляя всему происходящему некого тайного мистицизма. Девы были безмолвны, словно дали обет молчания, указывали дорогу исключительно жестами рук: плавно, неторопливо и с неким изяществом в каждом движении пальцев и ладоней.       Лишь дойдя до опушки леса, где простиралась огромная поляна с пышной высокой травой, покрытой летней росой, Сигюн узрела сам источник, а совсем рядом расположился он – Иггдрасиль. Огромный, будто тянущийся до самих звёзд ясень вновь заворожил царевну своим непревзойдённым, неописуемым величием, которое с трудом поддавалось какому-либо описанию. Его ствол был так широк, что было не ухватиться и десятерым, а ветви столь длинны и огромны, что на них удалось бы усадить не один десяток асов, устроив на могучих ветвях пир.       Высоко расположившийся Мани чудесно освещал всю поляну мягким лунным светом, освещая дорогу до самого источника. Сопровождающие норны тенью растворились, подобно призракам, не оставив после себя ни единого воспоминания. Когда царевна наконец подошла к кромке озера, старшие и самые мудрейшие норны терпеливо дожидались её прихода.       Вещуньи расположились по старшинству, стоя по колени в живительном источнике, питающем могучее дерево; лица их не выражали абсолютно ничего. Не дожидаясь их согласия, Сигюн неспешно вошла в воду, ощутив невероятную прохладу и некое странное чувство умиротворения и долгожданного покоя. Было невероятно легко и уютно, чего она не ощущала уже очень давно.       – Сигюн, дочь Тора и валькирии Вигдис, внучка Одина Всеотца и царицы Фригг, – громогласно возгласила старуха Урд. – Мы приветствуем тебя у источника Урд, под величественными ветвями Иггдрасиля и взором Мани.       Самая старшая из норн неторопливо приблизилась к Сигюн: её серые глаза смотрели ясно и широко, словно заглядывали в саму душу, листая книгу прошлого. Как и в первую их встречу, Урд вновь поразила асинью своей уверенностью и стойкостью: осанка старухи, чья жизнь длится тысячелетиями, была безупречной; лицо пусть и было покрыто морщинами, но оставалось прекрасным; взгляд же был холоден и проницателен, в нём отражалась ясность ума. Невозможно было не восхититься этой женщиной, как и невозможно было подолгу выдерживать столь прямого и откровенного взгляда, изучающего душу. Вопреки острому желанию отвернутся, опустить взгляд к ряби на воде, Сигюн ясно осознавала, что норна тотчас потребует вновь скреститься взглядами. И она смиренно терпела, ничего не утаивая от глаз проницательной вещуньи.       Будто находясь под действием неизвестных чар, Сигюн не видела перед собой ничего, кроме трёх вёльв, готовых предсказать её судьбу. Асинья даже не заметила внезапно возникшую деву, почтенно и с поклоном вручающую завёрнутый в белое полотно ритуальный нож. Верданди и Скульд неторопливо вышли вперёд, пока старшая из сестёр продолжала свой немой ритуал.       В свете лунного сияния, отражающегося на кристально чистом источнике, лезвие ножа игриво заблестело. Сигюн заинтригованно наблюдала за тем, как Урд ловоко перехватила рукоять клинка, зажав другую ладонь на самом лезвии. Всего одно резкое движение – и ладонь вёльвы окрашивается в алый. Другая дева с чашей в руках поспешила подставить её под кровоточащую рану, наполняя ту свежей кровью вещуньи.       Пока чаша наполнялась, вёльва проговорила:       – Я Урд – та, что является твоим прошлым.       Голос самого прошлого был величественно поставлен, уверен и спокоен, отзываясь в теле воодушевляющей волной, окатившей царевну с ног до головы.       Вскоре лезвие клинка заблестело в руках Верданди, которая, как и её старшая сестра, не задумываясь вспорола кожу на ладони, проговорив более спокойно:       – Я Верданди – та, что является твоим настоящим, – и она проницательно заглянула в глаза царевны, сжимая порезанную ладонь в кулак.       После недолгого промедления нож был передан самой младшей из сестёр.       – Я Скульд – та, что является твоим будущим.       Как только в чаше оказалась кровь всех трёх сестёр, они вновь заговорили, но на сей раз громогласно распевая в один голос:       – Вместе мы – три сестры: прошлое, настоящее и будущее. Мы память старого мира, тонкая нить между настоящим и будущим. Мы незримые наблюдатели. Мы – вещие Норны. Вместе мы являем собой твой жизненный путь, – гулко закончили сёстры, взирая на царевну с высоко поднятыми головами, гордо, торжествующе, без тени улыбок на сухих и безжизненных лицах.       В руках Урд вновь оказался нож, который на сей раз был предложен самой Сигюн. Страха не было, только слепая уверенность и безмолвная маска на спокойном и необычайно равнодушном лице. Ни единый мускул на лице царевны не вздрогнул, когда лезвие с лёгкостью вспороло кожу. Сжав руку в кулак, Сигюн поднесла его к чаше, не проронив в священные воды ни единой капли крови.       Вёльвы по очереди окунули пальцы в вязкую жидкость, гортанно напевая старинную ритуальную песнь. Голоса младших норн звучали словно на краю сознания, невольно заслушавшегося странным, гортанным и протяжным напевом вёльв, чьё пение сопровождалось более мягким и мелодичным других дев, собравшихся на берегу источника. Сигюн с восторгом ощущала необычные энергетические вибрации, волнами поднимающиеся со дна священного озера. Сложное и непонятное песнопение поднимало древнюю магию из долгой спячки. Тело царевны отзывалось лёгкой дрожью и покалыванием из-за опьяняющей силы, проходящей прямиком через всё её тело.       Опьяняюще-неописуемая сила возбуждала, будоражила, дразнила и восхищала, отчего дыхание царевны сбилось, став тяжёлым и порывистым. Мысли были словно стайка птиц, разлетевшихся во все стороны. Сигюн с трудом удавалось следить за ритуалом, когда вдруг Урд коснулась окровавленными пальцами её лба. Не прекращая напева, ставшего более глубоким, Урд принялась выводить на лбу царевны кровавые руны, пока её сестры были заняты тем же на её раскрытых ладонях.       Закончив с заклинанием, Урд вновь взяла в руку чашу с кровью, посмотрев на Сигюн прямо, сосредоточенно, с лёгкими нотками интереса, запрятавшегося где-то в глубине безжизненных и полных многовековой мудрости серых глазах. Сигюн без слов поняла, что от неё требовалось, и безмолвно приняла сосуд. Взгляд застыл на дне посудины, сомнения охватили её в не самый подходящий момент. Но страх по-прежнему отсутствовал, оставшись где-то далеко за пределами рощи, возможно, даже в покоях её спальни.       Глубоко и шумно вдохнув, Сигюн смиренно опустила веки и медленно поднесла чашу к устам. Густая вязкая жидкость с горьким металлическим привкусом заполнила рот, асинья не сразу сумела проглотить её, буквально заставив это сделать – горло будто отказывалось слушаться. Голова тут же пошла кругом, земля под ногами совершила крутой кульбит, отчего содержимое желудка тут же попыталось выбраться наружу. Сигюн с усилием подавила внезапный спазм, узлом стянувший живот, и зашлась в безудержном кашле.       – Из мрака ты вышла, во мрак и вернёшься, – разом произнесли вёльвы, потянув к ней руки: Урд коснулась лба, Верданди левого плеча, тогда как Скульд правого. Вместе они стали мягко тянуть Сигюн вниз, помалу погружая под кристально чистую воду, продолжая тихо, почти шёпотом говорить. Слова их были для царевны далеки и непонятны, отчего она с трудом могла что-либо распознать. Но вот уже вода приняла её в свои объятия, будто заботливая мать, обнявшая своё любимое дитя. Отдавшись ощущениям, Сигюн успела различить лишь только два последних слова, прежде чем тьма накрыла её разум тёмной шалью небытия: «богиня Верности».       Очередная вспышка молнии на несколько доли секунд озарила всю округу, а также старый охотничий домик на отшибе леса. Сигюн вздрогнула от испуга, когда яростная гроза разорвала на части небосвод, расслышала испуганное ржание коня, привязанного снаружи под обветшалой крышей стойла. Но глаза царевны продолжали упорно отвечать на такой же потерянный, испуганный, полный невысказанного изумления взгляд изумрудных глаз.       Яркий свет из окон, падающий прямо на прекрасное аристократическое лицо Локи, придавал ему ещё более потерянный вид, особенно подчеркнув глаза, под которым залегали тени, и сжатые до красной ниточки губы. Пауза невыносимо затянулась до такой степени, что ещё немного – и то напряжение, повисшее в воздухе меж ними, можно будет свободно исследовать руками, настолько оно стало ощутимым.       Сигюн почти не шевелилась, лишь только с остервенением заламывала собственные пальцы, время от времени нервно хватаясь за потрёпанное платье. В какой-то миг Локи всё же зашевелился, медленно опустив вытянутые руки, после чего так же медленно выдохнул. Глаза его лихорадочно забегали по помещению, будто пытаясь ухватиться за что-то – только лишь затем, чтобы отвлечься и подумать над тем, что только что произошло. Локи был на пределе – об этом ясно намекала тень безумия, застывшая на его лице.       Нервно сглотнув, бог обмана вдруг развернулся на каблуках спиной к царевне, попутно скрывая лицо в ладонях, судорожно раздумывая над тем, что он только что узнал. Трикстер простоял так ещё невыносимо долгую минуту, массируя пальцами переносицу. Полученные знания никак не желали восприниматься всерьёз, делая бога обмана совершенно безоружным и беззащитным. Локи выглядел совершенно потерянным и обескураженным сложившейся ситуацией, возможно, в эти самые секунды складывая сложный паззл из разнообразных картинок прошлого в одну большую. В ней и скрывался тот самый ответ, что так бережно хранила его племянница…       После долгих мучительных минут молчания, Локи решился вновь посмотреть в глаза царевны. Стоя к ней боком, ас медленно, словно насильно вынуждая себя, повернул голову в её сторону, встретившись с таким же перепуганным и потерянным выражением лица, но, не сумев совладать с собой, тотчас отвёл взгляд, прижав тонкие пальцы к губам.       Локи был на взводе, совершенно не представляя себе, что должен сделать или же сказать. Но в этом он был далеко не одинок, ведь Сигюн столь же неловко мялась в другом конце домика, совершенно не имея представления, что должна предпринять и какие слова подобрать для предстоящего сложного разговора. Сигюн знала – Локи это так просто без ответа не оставит.       Глубоко вдохнув и шумно выдохнув, Локи упёр руки в бока, резко развернувшись к племяннице, устремив на неё тяжёлый недобрый взгляд и сжав тонкие уста. Сигюн хотелось просто исчезнуть, испариться, будто туману, и обо всё забыть. Но отступать было слишком поздно. Пора было узнать ответ на все её вопросы. Пора было взрослеть.       Будто нашкодившая девчонка, Сигюн опустила глаза, крепко обхватив себя за плечи. Невольно она искала защиты, но не знала, откуда её получить. Царевна была абсолютно беззащитна перед этим тяжёлым пытливым взглядом.       – Как… давно?.. – сквозь зубы вымолвил ас, балансируя на опасной грани. Локи прилагал титанические усилия, чтобы не сорваться, это было так же ясно, как и то, что она видела его перед собой – напряжённого, взвинченного, с опасными искорками безумия во взгляде, которые он пытался скрыть за очередной маской лжеца.       Вскипевшая от стыда и неловкости кровь шумно ударила в виски, а лицо в мгновение ока залилось румянцем, который царевна не в силах была скрыть.       – Достаточно давно, чтобы потерять голову. – Голос её был до того тих, что больше напоминал лёгкое дуновения ветерка, но чуткий слух бога обмана уловили и эти тихие нотки.       С уст Локи сорвался полный муки стон, протяжный и разочарованный. Это было последней каплей в переполненной чаше. Он не был к этому готов, а потому нервно и раздражённо принялся мерить шагами дом. Служивший им укрытием, прижимая к устам сжатый кулак. В какой-то миг рука трикстера резко взмыла вверх – и стоящий рядом хлипкий табурет со всей силы ударился о стену, окончательно развалившись на куски. Испуганно визгнув, Сигюн только сильнее сжалась, прижимаясь спиной к стене в надежде стать с ней единым целым, но безрезультатно. Царевна продолжала от безысходности царапать когтями тонкие плечи, содрогаясь в тихих рыданиях.       Вновь остановившись у окна, скрестив руки на груди и яростно прожигая взглядом открывшийся вид, Локи всё не решался нарушить тишину. Должно быть, великолепный ум трикстера никак не желал принимать действительность или же пытался судорожно предположить, когда именно начались столь странные и необычные изменения в племяннице, которые он так позорно проглядел.       – Всё это ошибка... – прошелестел медовый баритон, отпуская фразу в никуда. Ас нервно дёрнул уголком губ, будто силясь улыбнуться, но безрезультатно. – Простое недоразумение.       Слова его заставили Сигюн отвлечься от самобичевания, взглянув на прекрасный профиль с нескрываемым изумлением. Он всё ещё не верил? Или просто не желал, пытаясь найти всему куда более разумное объяснение, что смогло бы его удовлетворить?.. Сигюн слишком хорошо его знала и просто не могла в это поверить. Локи был не из тех, кто боится смотреть правде в глаза. Но сейчас он был напуган, обескуражен и потерян, и внезапно разозлил саму Сигюн.       Она вдруг нашла в себе силы оторваться от стены и выйти на свет, яростно сжимая кулаки.       – Ох, тогда уж и поцелуй мой был не более чем дружественным приветствием, – голос её переполнялся злобой и обидой: прежде всего на бога обмана и лишь потом – на саму себя.       Лицо Локи приобрело невыносимо болезненный вид, словно слова её могли причинить ему страшную физическую и душевную боль. Зажмурившись, будто желая от всего отгородиться, ас раздражённо помассировал висок, силясь выбросить из головы воспоминания и даже само её присутствие.       – Локи, позволь...       Бог обмана не дал ей договорить, резко и гневно оборвав речь, в очередной раз невпопад взмахнув рукой.       – Сейчас же прекрати! – властным тоном произнёс он, чувствуя, как подступает гнев. – Ты хоть представляешь, что ты наделала? В какое положение поставила меня? Нас! Любовь? – он посмотрел ей прямо в глаза, растянув в саркастично-язвительной ухмылке напряжённые уста, с которых сорвалось не менее саркастичное фырканье. – Опомнись, Сигюн! Мы родственники, какая к Сурту любовь? Это позор для всего нашего рода и в первую очередь для меня, как твоего дяди!..       – Но я люб… – слёзы вновь навернулись на глаза, которые почти умоляюще смотрели в рассерженную зелень, что непреклонно отвергала её.       – Не смей! Просто замолчи, не смей этого произносить, – Локи вновь грубо и требовательно оборвал её на полуфразе, предупредительно выставив указательный палец. – Я прошу тебя, Сигюн. Одумайся, пока ещё не поздно.       – Я люблю тебя, – это было последним, отчаянным шагом. Последний шаг к пропасти, откуда уже никогда не вернуться.       Сжав челюсть, Локи сделал шаг назад, тем самым дав ответ столь скупым способом. Но Сигюн не желала сдаваться, не так быстро!.. Отчаяние толкало её ухватиться за любую возможность обратить его внимание на неё и её чувства. Царевна повторила его движение, вновь приблизившись, но Локи тотчас выставил руки вперёд, вновь отгораживаясь, будто опасаясь хоть малейшего прикосновения с её стороны.       – Прекрати это всё сейчас же! – приказным тоном произнёс ас, сдерживая гнев из последних сил, но Сигюн уже этого не видела. Асинья жаждала лишь одного: убедиться, что не всё потерянно, что у этих чувств ещё есть шанс на жизнь.       – Ты сам просил меня не отталкивать тебя, – взмолилась Сигюн. Сапфировые очи вновь роняли горькие слёзы разочарования и скупой надежды. – Так и ты не отталкивай меня!       Но Локи не слышал её слов, как и не видел горьких слёз.       – Да пойми же ты, Сигюн, – неожиданно воскликнул бог обмана, вперив в неё яростный взгляд, отчаянно пытаясь донести истину, которую сама она никак не желала осознавать. – Я не люблю тебя так, как ты того желаешь! Я просто не смогу полюбить тебя как-то иначе, не смогу перестать видеть в тебе ребёнка. Не смогу воспринимать тебя как-то иначе, как родную кровь, которую я сам взрастил, – более спокойно продолжал ас, мягко и грустно посмотрев в её глаза. – У нас одна кровь, и это ничто не изменит. А твоё помешательство – не более чем детская влюблённость, о которой ты со временем забудешь.       «Это конец», – тихо шепнул разум, и Сигюн не сразу в полной мере осознала значения этих слов.       На душе стало невыносимо тоскливо и… противно, мерзко, тошно. Она была противна самой себе до такой степени, что это не вызывало ничего, кроме отвращения и жалости. Неправильно принятое решение не покидало её мыслей: Сигюн сожалела о том, что открылась; ненавидела себя за слабость, которую позволила в минуты печали из-за предательства; сожалела о поцелуи и признании. Теперь, когда Локи обо всём знает, она не сможет более смотреть ему в глаза так, как раньше: нежно, ласково и с любовью; не заговорит с ним на отвлечённые темы просто и открыто, как когда-то в минуты их скромных уединений в библиотеке; а само присутствие бога обмана не вызовет в ней ничего, кроме всепоглощающего стыда и тоски, что она будет не в силах скрыть. Ничего уже не будет, как прежде, и осознание этой простой мысли – ужасало.       Они навеки друг для друга потеряны…       Безжалостный солнечный зайчик надоедливо застыл прямо на уставших и всё ещё сонных веках. Недовольное мычание сорвалось с губ Сигюн, пока она окончательно приходила в себя после сладостного сна. Тяжело вздохнув от безвыходности, царевна повиновалась утренним капризам Соль, решившей первой пробудить позднюю пташку.       Лишь когда асинья лениво и с неохотой раскрыла глаза, то обнаружила кругом вовсе не свои светлые покои. Чужая спальня была в разы меньше, уместив в себе не так уж и много домашней утвари: кровать, стол, комод, уютное мягкое кресло и множество горшков с цветами, не считая разной мелочи вроде зеркала, картины и вазы. В комнате было светло и уютно, царил аромат корицы, можжевельника и сосны, создавая вполне домашнюю обстановку.       Мысли быстро вернули Сигюн в воспоминания об её имянаречениях, позволив разгадать тайну собственного внезапного появления в совершенно незнакомой ей обстановке. От её внимания не ускользнул и то, что на ней была чужая тонкая ночная рубашка, в которую, должно быть, царевну переодели младшие норны. Умывшись прохладной водой из таза, Сигюн сумела отыскать поверх соснового комода аккуратно сложенные одежды, которые специально прислали из дворца.       Покинув спальню, Сигюн не торопясь прошлась вдоль гостевой комнаты, вслушиваясь в пение сотни птиц за окном, активно переговаривающихся меж собой, в шум ветра, раскачивающего ветви многовековых деревьев. Широкая гостиная была наполнена ярким светом и запахом хвои, создавая уют и гармонию, отчего на душе мгновенно становилось светло и приятно. Сигюн невольно закружилась в танце, игриво задевая пальцами множество колокольчиков, оберегов и сонников, висящих под потолком, после чего быстро пробежалась взглядом по пыльным книжным полкам, наполненных старыми книгами, которые уже очень давно не раскрывали.       – Завтрак ждёт, дитя, – заботливо позвал голос из соседней комнаты.       Оставив изучение книг, Сигюн неспешно направилась в соседнюю комнату, где как раз расположились три сестры у ткацкого станка, трудясь не покладая рук над очередным шедевром. Верданди и Скульд увлечённо копошились над полотном, ниточкой за ниточкой воссоздавая сложный орнамент, тогда как Урд пряла тонкие золотые нити для будущей рамки, которая охватит всю картину целиком.       Сигюн не стала отвлекать норн от работы, тихо присев за стол со скромным завтраком из холодного молока, свежевыпеченного хрустящего хлеба, варёных яиц, сыра и масла.       – Как твоё самочувствие? – заботливо поинтересовалась Скульд, одарив царевну лучезарной улыбкой.       – Просто превосходно, – искренне и с улыбкой поведала Сигюн. Она и вправду чувствовала себя потрясающе, почти позабыв об этом прекрасном чувстве полноценности и гармонии.       Урд же хмыкнула, будто не была согласна с её словами.       – До первой встречи с ним, – сухо прокомментировала старшая из сестёр, увлечённая своим делом.       Намазывая на хрустящий ломоть хлеба масло, Сигюн так и застыла с ножом в руках, испуганно прожигая взглядом свой завтрак. Лишь спустя невыносимо долгие секунды царевна решилась повернуть голову в сторону норны, которая так и продолжала своё монотонное дело. И только Скульд смущённо и виновато посмотрела ей в глаза, испытывая стыд за слова своей суровой сестры, тогда как Верданди оставалась безучастна и совершенно не заинтересована разговором.       Было бы глупо со стороны Сигюн полагать, что вещие норны не предвидят внезапное увлечение царевны богом обмана. Как знать – возможно, они ведали об этом ещё задолго до её рождения…       Стыд и смущение не заставили себя долго ждать, отбив у Сигюн всякий аппетит. Отложив хлеб в сторону, царевна смогла лишь тяжело выдохнуть, печально поглядев в распахнутое окно. Она не хотела ни о чём вспоминать, чтобы как можно дольше насладиться минутами душевного покоя. Но, должно быть, Урд была на этот счёт иного мнения.       – Самобичевание тебе не поможет, дитя, – голос вёльвы был спокоен и уверен, как и она сама. – Будущее не предопределено.       Отчего-то слова старшей из сестёр помогли внезапно ободриться и воспрянуть духом. Сигюн с любопытством поглядела на норну, силясь понять значения её слов.       – Вы хотите сказать, что ещё есть надежда? – негромко решила она уточнить.       – Я ничего не хочу сказать, – строгие и безжизненные глаза взглянули прямо на царевну. – Будущее непостоянно: предрекая события, есть огромная вероятность их изменить. – Смолкнув, Урд равнодушно поглядела в окно, о чём-то размышляя. И лишь минутой позже загадочно произнесла: – Твоё сердце разбито, маленькая царевна. Но даже после предательства оно от него не отвернётся: в этом твоя погибель, в этом твоё спасение.       – А как насчёт моего будущего? – поинтересовалась Сигюн.       Асинье не хотелось вспоминать о разбитых вдребезги чувствах и о том, кто причинил ей эту невыносимую боль.       Урд вновь коротко хмыкнула, после чего медленно поднялась на ноги, прошествовав до высоких стеллажей с многочисленными полотнами. Старуха извлекла одно и тут же направилась в сторону царевны. Верданди тем временем отвлеклась от своей работы и освободила обеденный стол с нетронутой едой, чтобы старшая сестра смогла развернуть тонкое полотно.       Сгорая от любопытства поскорее увидеть то, ради чего ею было принесен в жертву локон волос и собственная кровь, Сигюн стала рядом с молчаливой Верданди, скользя жадным взглядом по сложным орнаментам с многочисленными мелкими деталями, которые было невозможно разглядеть с первого раза. Полотно судьбы имело огромное множество необъяснимых с первого взгляда коротких сцен, истолковать которые не так просто, как может показаться на первый взгляд. А порой понять их можно, только пережив. Другие же могут быть неправильно истолкованы, что может повлиять на будущее, приведя к иному исходу… Желанным он будет или нет, невозможно предугадать. Будущее невозможно с точностью предсказать или подчинить своей воле.       Заинтересованный взгляд царевны скользил по полотну, замечая множество загадочных деталей. Но самыми яркими и запоминающимися среди них были те, что находились ровно посредине полотна: золотой трон, запятнанный кровью, а над ним, словно единое целое, воссоединились Соль и Мани. Но не это поразило Сигюн, ощутившей явное волнение от созерцания трона. Полотно судьбы было незакончено.       Тошнота подступила к горлу, голова невольно закружилась, и Сигюн поспешила опереться о стол, стараясь скрыть внезапное недомогание от сказительниц судеб. В голове поселилась устрашающая мысль, отодвинув в сторону все остальные, что мучали сознание уже порядком.       – Ты не умрёшь, – будто прочитав её мысли, спокойно отозвалась доселе молчаливая Верданди.       Закусив от волнения нижнюю губу, Сигюн машинально прошлась пальцами по неаккуратным плетениям с узлами и с торчащими во все стороны нитками на незаконченном полотне. Внутри неё что-то словно оборвалось, и она никак не могла дать этому чувству разумное объяснение.       – Тогда почему полотно незакончено? – голос её прозвучал необычайно сухо, с лёгкой тенью безразличия, за которым скрывалось гораздо больше, чем она того желала показать.       Но норны видели всё – и даже больше.       Присоединившись ко всем, Скульд серьёзно окинула взглядом незаконченное полотно. Младшая сказительница казалась не менее обеспокоенной, взволнованной и растерянной таким странным явлением. Ведь прозревать будущее – это исключительно её прерогатива.       – Я не знаю, как его закончить… – виновато ответила Скульд, стыдливо пряча глаза.       – Твоё будущее скрыто даже от наших глаз, – вмешалась Урд.       – Как такое вообще возможно? – не унималась не на шутку разволновавшаяся царевна, переводя испуганный взгляд от одной видящей к другой. – Если я не умру, тогда что такого страшного может произойти, что даже вы не можете этого предвидеть?       – Всё очень просто, дитя, – старшая из норн не казалась взволнованной, в отличие от сестёр, напротив – выглядела весьма воодушевлённо. – У тебя нет будущего в этом промежутке жизни.       Сигюн непонимающе сморгнула, глупо уставившись на Урд.       – Разве такое возможно?       Лёгкая, едва заметная улыбка тронула тонкие уста старшей норны:       – В этом мире нет ничего невозможного.       – Не стоит забывать и о другом пророчестве, – вдруг напомнила Верданди, многозначительно переглянувшись с сёстрами, и только потом посмотрела в лицо Сигюн, чуть щуря глаза. – И ты знаешь, о чём я говорю.       Злость вскипела в венах царевны, принявшей вид полного несогласия. Сигюн помнила о пророчестве Гулльвейг так хорошо, будто злая ведьма ещё только вчера прогуливалась по тронному залу Одина Всеотца, произнося роковые слова. Но Сигюн не верила, что способна на убийство любимого царя и деда. Она не могла даже представить себе нечто подобное, не говоря уже о том, чтобы воплотить. Это какой же у неё должен быть повод, чтобы решиться на столь ужасающее преступление?..       – Я никогда и ни при как обстоятельствах не подниму руки против Всеотца, – резко отчеканила царевна, самоуверенно вздёрнув подбородком, одарив каждую из сестёр взглядом, не терпящим никаких возражений.       Но Урд не стала в очередной раз молчать. Саркастично хмыкнув, старуха безразлично пожала плечами, после чего медленно вернулась к прядильне.       – Время покажет, маленькая царевна.       Не проронив более ни слова, норны вернулись к своей рукодельной работе, а Сигюн, в свою очередь, больше не желала оставаться наедине с вещуньями, всё ещё пребывая в негодовании от их слов. Скрутив собственное полотно судьбы, царевна, не попрощавшись, выскочила наружу, готовая возвратиться во дворец.       И, как бы она ни сопротивлялась и ни жаждала поскорее обо всём позабыть, слова норн не покидали её мыслей.