Давние друзья изменяют последними Нил Гейман: Скандинавские боги
Стоит ли говорить, что когда в башне Мстителей, буквально из ниоткуда появился восьминогий конь с двумя всадника, бравая команда спасителей земли совсем слегка опешила от происходящего? Это было первое, что трикстер заметил после перемещения. Локи по-прежнему был не в себе, когда совершал это путешествие, поэтому не совсем отдавал себе отчёта в том, где именно невольно пожелал оказаться. Но знал точно, что должен переместиться как можно ближе к брату. Вот только Локи совсем не ждал, что окажется буквально в нескольких метрах от самого громовержца. Впрочем, печально известная башня Старк, могла послужить неплохим убежищем для двух беглецов. Множество разнообразного земного оружия было направленно на двух всадников, но Локи пребывал в некой прострации, чтобы заметить какую-либо угрозу. Даже такую явную. Он видел перед собой знакомые лица тех, кого ещё не так давно именовал своими врагами, а теперь же ему попросту не было до них никакого дела. Когда бог обмана помогал матери спешиться, перед его глазами всё ещё стояло убийство Одина. Всё казалось каким-то нереальным, чудным, жутким страшным сном. Кошмар — который он не ведал как покинуть. Один Всеотец не мог умереть, — вновь и вновь он убеждал самого себя. С трудом верилось, что такое вообще было возможно. Только не с могущественным, мудрым и великим Всеотцом, чьи ратные подвиги были несравнимы ни с одним другим; чья мудрость воспевалась многими; чья хитрость и изворотливость всегда так восхищала бога обмана; чья воля была непобедима и не сломлена никем. Это было просто невозможно. Локи не желал в это верить, но как иначе, когда он сам всё видел собственными глазами?.. — Локи?! Мама?!.. — прозвучало где-то будто в подсознании. Локи машинально обернулся на голос позади. Он видел перед собой Тора в непривычных земных одеяниях, но при этом будто смотрел сквозь него. Собственное ошеломление не проходило, лишь гул бьющейся крови в висках напоминал ему о том, что он ещё жив и способен соображать. Громовержец же выглядел до того потрясённым, что на несколько минут потерял дар речи, глуповато расширив округлившиеся васильковые глаза, безудержно выписывающие круги, пробегая взглядом по Локи и матери. Стражи Мидгарда выглядели не менее шокированы внезапному появлению восьминогого жеребца, а вмести с ним и своего бывшего поверженного врага. Разыгравшаяся мизансцена посреди просторной залы в башне Старка, больше напоминало на шуточную сцену из театрального представления. Только оружие в руках Мстителей, воинственный настрой со серьёзными лицами без тени на веселье, никак не располагали к счастливому финалу. Откуда-то со стороны раздался протяжный недовольный возглас и яростное ворчание, сопровождаемое хрустом битого стекла под подошвой обуви. — Да вы издеваетесь! — это был Старк. Хозяин башни аккуратно переступал через обломки мебели, гневно сокрушаясь на незваных гостей, изредка косо поглядывая на коня. — Я только закончил восстанавливать башню! У вас, божков, никакого уважения к чужой собственности! Я просто обязан после этого пожаловаться на вас в межгалактическую техподдержку. Не подскажите номерок? — Тор, разве твой брат не должен быть в клетке? — резонно поинтересовался Стив Роджерс, пропуская мимо ушей кряхтения человека в железе. Громовержец не сразу откликнулся, напоминая всем своим видом потерявшегося мальца, не совсем осознающего куда его занесло на этот раз. К тому времени, когда Тор справился с чувствами и потрясением, Фригга бесстрашно бросилась в руки сына. Тор инстинктивно прижал мать к своей широкой груди, но взгляд по-прежнему оставался прикован к Локи. У Локи не было сил на сложные монологи, как и не было желания объяснять брату причину столь нежданного визита того, кто должен коротать оставшуюся вечность в темнице. Но обстоятельства требовали от трикстера иного. Он обязан был совладать собой, отыскать ещё немного сил для брата и объяснить всё происходящее. Но как рассказать громовержцу то, что его давно погибшая дочь — жива? Как рассказать брату о том, что его любимый отец пал от руки своей внучки? Локи и сам до последнего не мог поверить во всё происходящее. Ему и самому требовалось время на то, чтобы примириться с ужасающей действительностью. Но горькая правда была в том, что у них нет на это времени. Локи искоса поглядел на приставленное к нему оружие, одарил презрительным взглядом собравшихся Мстителей. Примитивное земное оружие не могло навредить богу, но вот настрой их обладателей мог помешать его семейному воссоединению и настроить Тора против Локи. Благо, Фригга была на его стороне и очевидицей всего произошедшего. Слова любимой матери не заставят Тора усомниться в правдивости слов трикстера. — Брат, нам нужно поговорить, — Локи говорил спокойно, с немой мольбой прося Тора об понимании. Громовержец в конец очнулся и выбрался из прострации, в которой находился долгие минуты. Теперь он обнимал мать осознанно, крепче, с трепетной любовью, желанием защитить и отгородить от всего плохого, что могло её так опечалить. Удивление сменилось беспокойством и свойственной Тору решительностью, которая будет направлена на решение любых возникших проблем. Громовержца будто больше не удивляло то, что его брат более не в темнице, а мать не в величественном Асгарде подле своего мужа. Опыт и настой бога грома подсказывали, что случилась какая-то непоправимая беда, с которой ему в скором времени придётся самолично столкнуться один на один. Начать волнительный разговор Локи так и не успел. Внезапно ночное небо разорвало на множество кусков, что заставило вздрогнуть каждого присутствующего. Огромную комнату осветила яркая вспышка света, рождённая тысячью молниями. Даже Тор, поражённый силой родной стихии, что была ему подвластной, пришёл в немой ужас. Все испуганно задёргались, когда одна из таких молний ударила по башне старка и по другим окрестным строениям. Слейпнир поднялся на дыбы и испуганно заржал. Стеклянные стены затрепетали от доносившегося снаружи гула. С высоты этажа было видно, как по всему городу быстро, улица за улицей, район за районом, затухают огни, погружая Нью-Йорк во мрак. Взгляды устремились к грозовому небу. О внезапном появлении Локи уже очень скоро все забыли. Взгляды были обращены к тому, что творилось снаружи. Каждый медленно приблизился до прозрачных стен, позволяющих наблюдать за буйностью стихии, которую нельзя было назвать природным явлением. Ведь то, что происходило снаружи — было аномальным, неестественным, вызванным силами чего-то очень могущественного. То, что до определённого момента казалось быстро приближающимся грозовым облаком, внезапно оказалось огромной стаей воронов, что стремительно неслась в их сторону. Шум вороньего карканья в итоге перекрыл шум грозы, когда пернатое облако как один принялись биться о стеклянные стены башни, расшибая головы и калеча себя насмерть. Стив Роджерс стоял рядом с Локи и мрачно наблюдал за всем происходящим. Его кулаки бессильно сжимались и разжимались, а поджатые губы выдавали серьёзный настрой принять новый неведомый бой. Строгие голубые глаза обратились к бывшему врагу, такого же бессильного перед происходящим, но на что-то решительно настроенного. — Скажи пожалуйста, что это не твоих рук дело, — спокойно и строго обратился к нему бывший солдат. Локи одарил его ответным взглядом, но в остальном решил промолчать. После всего, что ему пришлось пройти за столь короткое время, он уже не был полностью уверен в том, что и тут нет его вины.ᛟ᛫ᛟ᛫ᛟ
Величественный Асгард тонул в тишине. Такой несвойственной городу богов, такой чужеродный для всех его обитателей, что эта невыносимая тишина угнетала. Страшный недуг поразил золотой город гордых асов. Невыносимая скорбь прокралась тенью в жизни каждого. Сама Матерь мёртвых разгуливала по некогда шумным улицам, хохоча и наслаждаясь неким триумфом, распространяя по городу свою зловещую тень отчаяния и смерти. Хэль ликовала. Один Всеотец умер. Покинул мир живых, чтобы отыскать покой среди своих великих предков прошлого. Тронный зал пустовал, как почти и весь дворец. Сигюн стояла у подножия трона, со ступеней созерцая на блеск золота роскошного трона её предков. Мыслями царевна была далека от всего мира, полностью отдавшись внутренним терзаниям, которым она дала волю себя мучать, пока у неё ещё было время на сомнения, самобичевания и ненависть к самой себе. Вернувшаяся царевна из долго странствия, позволила себе потратить последние минуты покоя на размышления, о которых в последствии будет долго горевать. Там, где-то в глубине души, совесть будет нависать над ней будто Дамоклов меч, напоминая о всех грехах и учинённом некогда зле. Тишина удушала разум и душу настолько, что это становилось невыносимо тяжело. И Сигюн инстинктивно крепче сжала царское копьё в своих руках. Сколько она уже вот так стоит, разглядывая величественный трон царей Асгарда? Сколько времени прошло с того судьбоносного сражения? Сколько ещё зла она должна принести в мир, чтобы окончательно себя возненавидеть? Сколько? Эти вопросы разрывали душу на множество осколков, которые ей уже ни вовек не собрать воедино. Она собственноручно уничтожила собственную суть. Взгляд сапфировых очей невольно скользнул к алому пятну и дыре в ступенях, что оставил после себя Гунгнир. Он сражался не во всю свою силу… Это понимание пришло к ней ещё во время сражения с тем, кого любила все своим сердцем. Всеотец хоть и сражался всерьёз, но далеко не в полную силу. Это было слишком очевидно. Её любящий дедушка позволил сбыться давнему пророчеству, принял удар копьём собственного оружия в сердце. И даже на последних секундах своей жизни, напомнил своей давно утраченной драгоценности о своей любви. Взглядом, полной любви и нежности дал понять, что не держит зла и всё понимает. Но от этого на душе не становилось легче. Отвращение, боль, гнев и бессилие — вот какие эмоции бушевали в разуме подобно урагану. Сигюн на секунду позволила этим чувствам взять над собой верх, поглотить её душу без остатков, отравить сердце и разум болью и отчаянием. После чего асинья глубоко вздохнула, принимая эти чувства и боль, но лишь для того, чтобы позволить гневу и ярости убить в ней всё оставшееся хорошее. Убить её свет и принести тьму, что позволит довершить начатое ею до конца. Но за спиной послышались приближающиеся шаги, а это значит, что время подошло к концу. Сигюн ловко примерила маску лжеца, изобразив на лице полную безучастность и деланное спокойствие, хорошо скрывая свои истинные чувства ото всех, кого когда-либо знавала. Медленно обернувшись к нарушителю её покоя, Сигюн одарила представшего перед ней хранителя врат холодным блеском глаз. Хеймдалль глядел сурово, словно перед ним во плоти предстало бесчувственное чудовище в облике некогда хорошо знакомой ему асинье. Страж врат крепко накрепко сжимал в своих руках меч, гордо возвышаясь подобно живому и дышащему изваянию из старых легенд. Глаза, видящие всё на свете, стремились разглядеть её собственную душу и помыслы, что вызывало в Сигюн нотку внутреннего раздражения. — Приветствую тебя, страж, — чеканно вымолвила Сигюн, с высоты глядя на воина. Хеймдалль хранил молчание, тем самым демонстрируя своё пренебрежение к убийце его царя. Страж радужного моста всегда благоволил Всеотцу, а потому иного она и не ждала, но надеялась, что он останется верен своим принципам и закону Асгарда, что призывали чтить и повиноваться царским отпрыскам. — Асгард пока не нуждается в твоих услугах, — Сигюн медленно спустилась по лестнице, постукивая концом царского копья в такт своих шагов. — Я запрещаю тебе открывать радужный мост: ни для кого без моего дозволения. Хеймдалль многозначительно хмыкнул, но не шелохнулся, крепко сжимая перед собой свой клинок. — Даже для вашего отца и дяди? — спокойно вопрошал тот, пытливо сощурив глаза, в который раз вглядываясь в её душу в поисках того, что сокрыто от его бдительных глаз. — В первую очередь, — но потёмки её души были надёжно сокрыты ото всех. Сигюн оставалась непоколебима и безразлична к попыткам Хеймдалля отыскать в её душе те крохи света и слепой надежды, которые некогда очень давно видел в маленькой сочувствующей девочке. Царевна не давала ему такой возможности, не позволяла видеть больше необходимого. Сигюн давно уже решила, что позволит тьме и отчаянию поглотить её без остатков, когда завершит всё ею начатое. А сделать предстояла ещё слишком многое, чтобы позволить эмоциям, воспоминаниям и прошлому взять над нею вверх. — Как прикажете, — голос его гулом раздался по тронному залу. И более не вымолвив ни слова, Хеймдалль гулким чеканным шагом направился прочь из тронного зала. Он остановился лишь раз, когда Тюр и Видар вели к трону двух старых и неизменных друзей громовержца: Вольштагга и леди Сиф. Страж Биврёста замешкался лишь на несколько секунд, одаривая процессию вопросительно-озадаченным взглядом золотых глаз. Обменялся с Тюром приветственным кивков, но тот вышел скорей как немой вопрос, на который бог воинской доблести никак не отреагировал. Процессия остановилась в нескольких широких шаг от царевны, со скукой изучающей лица своих старых знакомых, что глядели ей в ответ с ничем неописуемым душевным изумлением и даже восторгом. Тюр обоснованно не разделял их искреннего восторга, стоя по левую сторону от Вольштагга, становясь всё мрачнее с каждой секундой. Рыжебородый здоровяк с улыбкой разинул рот и весело расхохотался. Даже леди Сиф не могла скрыть клокочущей радости в своей груди, улыбаясь будто девчонка, повстречавшая давнюю подругу. — Ты жива! — радостно воскликнул Вольштагг вскидывая руки в радостном приветственном жесте, словно бы Сигюн должна была непременно бросится в его объятия. — Наша девочка жива! Рыжеволосый не прекращал радостно причитать, метая весёлый взгляд от одного лица к другому, как если бы призывал их разделить с ним одну радость. И лишь леди Сиф более уже не веселилась. Карие глаза воительницы застыли на Гунгнире в чужих руках, который царевна с холодной уверенностью сжимала. Заметила на копье застывшую кровь, а после метнула взгляд к трещине на ступенях и пятну крови. Сигюн видела, как воительницу тот же миг сковал леденящий душу ужас от понимания того, что здесь могло произойти в их отсутствие. — Что ты наделала?! — слова сорвались резко, полные боли, негодования и гнева. Сиф яростно выступила вперёд, рука самостоятельно потянулась к клинку на поясе, но крепкая могучая ладонь бога мщения опередила отчаянный порыв воительницы. Сорвав клинок вместе с поясом, Видар отбросил его в сторону и в следующее же мгновение сделал подсечку, отчего Сиф была вынуждена упасть на колени перед царевной. Вольштагг удивлённо выпучил глаза, уставившись на верную подругу, и всё такую же безразличную ко всему происходящему царевну. Тюр наблюдал за всем происходящим с мрачной отстранённостью и невыносимым бессилием, сковавшим тело и душу храброго воина, не привыкшего стоять в стороне. — Как ты могла так поступить со своим царём? Как ты могла убить собственного деда?! — прорычала в ответ несломленная леди Сиф, сжимая свои кулаки в глухой ярости. — Нет… не может быть… — потерянно промолвил здоровяк, отрицательно мотая головой. Вольштагг не пожелал верить услышанному, но холодный взгляд Сигюн, копьё в её руках и окровавленное пятно поблизости, упрямо стремились убедить воителя в обратном. От слов воительницы в груди неприятно кольнуло, сердце невольно отозвалось тягучей болью, что продлилось не более мгновения. Лицо Сигюн оставалось всё таким же непроницательным, абсолютно спокойным снаружи, но уязвлённым где-то глубоко внутри, где ещё влачили своё жалкое существования остатки истерзанной души. Осколки того, что когда-то очень давно было для неё крайне важно, но безвозвратно утеряно, сломано, разбито в дребезги. Похоронено где-то на задворках собственного подсознания в одной из безымянных могил среди прочего другого, что некогда было важно её сердцу и душе. Теперь же ничего из этого у неё не осталось. Только злоба и жалкое существование где-то на краю галактик. Сигюн не стала тратить время, которого у неё и без того было в ограниченном количестве, а потому сразу перешла к более важным для неё вопросам, чем выяснение насколько сильно та пала в глаза старых друзей. Постукивая копьём по позолоченному полу залы, Сигюн приблизилась к озлобленной воительнице. Безразлично мазнула сапфировыми очами по красивому, но суровому лицу леди Сиф, заглянула в карие глаза, пылающие словно огни Муспельхейма. — Камень реальности, где он? — обжигающе холодный голос, ровно и важно чеканящий каждое слово, будто удары молота о раскалённую сталь. Гнев мгновенно сменился удивлением. Аккуратные брови сошлись на переносице, а на лице теперь же отчётливо застыла гримаса сомнения и врождённого упрямства. Сиф долго размышляла она словами той, которую знала и любила, но верность ушедшему царю и недоверие к его преемнице и убийце, не позволяло раскрыть сию тайну никому. Видя в лице воительнице дерзкое упрямство и слепую верность воли Всеотца, Сигюн раздражённо выдохнула раздосадованная тем фактом, что не получит желаемое мирным путём. — Я знаю о том, что камень реальности был в Асгарде, но в сокровищнице его нет, — Сигюн на мгновение запнулась, недовольно сощурила глаза и опасно нагнулась к лицу леди Сиф. — Поэтому мне не составило никакого труда разузнать, что вы… — она обвела их обоих свободной рукой: — напрямую связаны с его исчезновением. — Мы ничего тебе не скажем, — гордо заявила леди Сиф. Сигюн снова тяжело вздохнула. В её власти было дать им последний шанс решить проблему миром, но упрямая воительница вновь отвергла её милость. Терпение царевны подошло к печальному завершению. Холодный сапфировый океан обратил свой взор к молчаливому богу мщения. — Видар, будь добр, — Сигюн плавно повела рукой в сторону Вольштагга. Бог мщения понял свою госпожу и беспрекословно подчинился её воли. Могучий ас нисколько не изменился в лице, извечно сохраняя именитое хладнокровие, направляясь с непринуждённым видом в расслабленной походке к Волштаггу. Оба именитых воина были практически одно роста, но Видар был во много раз шире в плечах, коренастей и выглядел в разы устрашающе, приводя многих опытных силачей в благоговейный трепет одним только своим видом. Видару не требовалось что-либо делать для того, чтобы внушать такой ужас: достаточно было одного вида этих ледяных, холодных и безразличных глаз, да длинного и широкого клинка за его могучей спиной. Именно ужас отразился в глаза Вольштагга, знававшего силу бога мщения не только из слов простодушной молвы, но будучи живым свидетелем такового. Друг громовержца весь напрягся, угрюмо ухмыльнулся приближающему асу, весь набычился и приготовился к скорой пытке и избиению. А в том, что именно пыткам он будет подвержен, не было никаких сомнений. Первый удар могучих кулаков пришёлся прямо в живот, чуть не заставив желудок освободиться от своего бремени. Но Вольштагг не был бы воином, если бы не умел переносить такие удары и боль. Рыжеволосый ас сплюнул кровь и задрав голову, только ухмыльнулся в лицо мучителю. Он всё ещё стоял на ногах, — с большим трудом, но стоял — когда Видар нанёс следующий сокрушительный удар. Занесённый кулак, будто живой молот из кузен цвергов, ударил прямо в челюсть, разбивая губы и, возможно, даже выбивая зубы. В этом Вольштагг пока не был уверен. Но это не сломило дух воина. Вольштагг вновь глумливо ухмыльнулся и задрал, чуть покачивающуюся из стороны в сторону, голову. Новый удар вновь пришёлся по голове, но в этот раз в висок. Боль была невыносимой, но рыжеволосый воин стерпел и это. Он упал на пол и пытался подняться на колени, что удавалось с огромным трудом. Тюр наблюдал за происходящим с невыносимой болью и бессилием на сердце, сжимая собственные кулаки до побелевших костяшек пальцев, вгрызаясь ногтями в кожу ладоней. И даже боль не отрезвляла разум бога доблести, всегда выступавшего против подобных изуверств. Тюр знал Вольштагга ещё юнцом, мальчишкой не имевшего ничего, но страстно желавшего прославиться на девять миров. Он желал и не мог помочь другу, что угнетало сердце воина, рождало в нём слепую ярость, которую не мог облечь ни в слова, ни в поступки. Сигюн же с хладнокровием наблюдала за избиением некогда друга и союзника, не выказывая посторонним никаких эмоций, словно была соткана из самого холодного куска льда. — Во что ты превратилась?!.. Леди Сиф смотрела на неё с некой болью и ужасом, словно видела перед собой сломанную игрушку, некогда прекрасную и восхитительную, а теперь изуродованную и издевательски потрёпанную беспощадным временем. Воительница каждый раз вздрагивала, словно все получаемые Вольштаггом удары, отзывались болью и в её теле, как если бы чувствовала их буквально на себе. Злость, обида, предательство, боль и разочарование — все эти чувства разом отразились в лице валькирии, бессильно сжимающей кулаки и не в силах перестать наблюдать за тем, как её лучшего друга калечат. Сигюн не ответила на выпад воительницы, вместо этого она подошла к ней поближе, заглянула прямо в глаза и чётко проговорила: — Неужели твоё молчание дороже жизни твоего друга? — вопросительно склонила голову набок, краешкам глаза метнувшись в сторону полуживого Вольштагга. Леди Сиф зло и упрямо стиснула зубы, напряжённо поигрывая желвака на побледневшем лице, но не обронила ни единого слова. Вместо этого уставилась невидящим взором в сторону трона Всеотца. Сигюн театрально вздохнула и разочарованно покачала головой. — Тюр, — зычно произнесла царевна, резко привлекая внимание напряжённого бога доблести. — Приведи ко мне Фандрала и Огуна. Главнокомандующий войсками Асгарда заметно замешкался, словно в нём разразилась настоящая и беспощадная внутренняя борьба между: беспрекословным подчинением и внутренней совестью. — Ваше Величество, — с трудом выдавил из себя воин, случайно косясь в сторону стонущего Вольштагга. — Огун сейчас в Ванахейме. Сигюн удивлённо хмыкнула. — Что для него очень своевременно. Тогда приведи только Фандрала, — затем безразлично махнула рукой, но сурово и многозначительно добавила, жёстко впиваясь взглядом в Тюра. — И я прекрасно осведомлена, что он сейчас в Асгарде. Поэтому даже не пытайся меня обмануть и предупредить его заранее. Отвечаешь своей головой. Воин через силу был вынужден поклониться и бросив последний сочувственный взгляд, торопливо замаршировал прочь из тронного зала. Сигюн не стала провожать взглядом удаляющуюся спину Тюра, вновь сосредоточив всё своё внимание на упрямой воительнице. Видар тоже прекратил избивать стонущего Вольштагга, тяжело и гузно перевернувшегося на спину, сотрясаясь в безудержном кашле, когда кровь, которую он уже не был в силах сплёвывать или глотать, скапливалась у него во рту. — Камень реальности: куда его спрятал Один? — вновь задала свой вопрос Сигюн. Когда воительница продолжала безмолвно таращиться в стену, царевна впервые ощутила подступающие к горлу комки злости, противно и щекотливо застрявших где-то между трахеей и гортанью. Резко дёрнувшись, Сигюн встала прямо перед Сиф и цепко обхватил рукой её лицо, заставив посмотреть на себя. — У тебя не так уж и много друзей, чтобы ими вот так бездарно разбрасываться, — прорычала ей в лицо Сигюн. В ответ Сиф гадко ухмыльнулась, так и говоря одними лишь глазами: «У тебя кишка тонка». Большего Сигюн и не требовалось. Она выпустила лицо воительницы и повернулась к богу мщения, терпеливо ожидающего следующего приказа. — Можешь его казнить, — приказ вышел легко и непринуждённо, как если бы Сигюн указывал слугам накрыть стол к трапезе. — Нам есть ещё кого мучить. Краем глаза она видела, как округлились глаза Сиф и мысленно ухмыльнулась результату. Видар неспешно вынул свой полуторатонный клинок всего одной рукой, словно тот совсем ничего для него не весил. Нагнулся и схватил лежащего и храпящего от крови Вольштагга, силой заставил того встать на колени. Рыжебородый воитель тяжело упёрся руками о позолоченный пол, руки его дрожали под собственным весом и с трудом удерживали своего владельца. Ему было тяжело и невообразимо больно во всём тело, но воин со смирением принял свой конец. Он был готов отправиться в царство матерь мёртвых. Клинок Видара лениво взмахнул у него над головой. Сигюн не сводила взгляда со всего происходящего. Когда бог мщения вновь взглянул ей в глаза, словно желая получить последнее подтверждение приговору, Сигюн твёрдо кивнула ему в ответ. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Тяжеленный клинок начал быстро опускаться вниз. — Коллекционер!.. — внезапно взревела Сиф, в приступе паники хватая Сигюн за плащ, заставив тут слегка пошатнуться. Клинок застывает как нельзя вовремя. Видар молчаливо и со всей своей ленивой неспешностью, убрал меч обратно в ножны за спиной. Сигюн не стала победно ухмыляться, поворачиваясь к дрожащей в ужасе валькирии лицом. — Один обещал камень бесконечности коллекционеру, в обмен на тайну его хранения, — быстро протараторила сломавшаяся Сиф. — Чем Одину не угодила его собственная сокровищница? — Он считал, что опасно держать сразу два камня бесконечности в одном месте. И Один Всеотец был прав. Всегда дальновиден… Сигюн одобрительно кинула, принимая долгожданный ответ. Невдалеке послышались быстро приближающиеся шаги двух пар ног. Тюр силой волок за собой ошеломлённого таким отношением к своей персоне Фандрала, но стояло тому как следует разглядеть развернувшуюся сцену в тронном зале, то заметно разволновался. Ожившая на его глазах дочь лучшего друга и будущее царя Асгарда, сначала даже вызвали восторг на лице, но потрёпанный вид друзей заставил усомниться в своей радости. У Сигюн же больше не было никаких планов на эту тройку воинов. — Тюр, запри троицу в одиночных камерах, — немедленно скомандовала царевна, жестом указывая Видару следовать за ней, игнорируя разинувшего рот Фандрала. — И приведи лекаря к Вольштаггу. — Будет немедленно исполнено, ваша Светлость, — не без гигантского облегчения выдохнул бог доблести, кланяясь своей госпоже уже чуть более учтивей и с благодарностью. Сигюн быстро направилась прочь из тронного зала, Видар молчаливой беззвучной тенью крался следом за своей царевной. Они шагали вдоль длинных коридоров, которые, казалось бы, бесконечно удлинялись, то спускались на нижние уровни по многочисленным лестницам. Огромный дворец казался пустым, лишь редкая стража на важных уровнях и пролётах дворца, каждый из которых против воли провожал парочку неверящими взглядами. Будто золотые статуи ожили, чтобы самолично убедиться в том, что по залам разгуливала некогда очень давно погибшая царевна, а не внезапно оживший неуспокоившийся призрак. — Каково будет моё задание, ваше Высочество? — вдруг подал голос Видар, отвлекая царевну от размышлений. — Два камня бесконечности сейчас находятся где-то в Мидгарде. Третий у коллекционера на Забвении. Четвёртый охраняют Корпус-Нова. Пятый храниться в Асгарде. А вот шестой… — Сигюн задумчиво нахмурилась, но тут же себя одёрнула, переключаясь на более важное. — Найти шестой сейчас не так важно, как заполучить пять других камней бесконечности. С этим ты мне и поможешь. — Как прикажете, ваше Высочество, — другого ответа Сигюн и не ждала от своего верного соратника. — Какими прикажете заняться в первую очередь? Сигюн довольно хмыкнула, коротко обернувшись в сторону бога мщения, одаривая нежным взглядом и тёплой улыбкой, на которую только была способна её очерствевшая душа. — Только твой хмурый энтузиазм меня и радует, мой верный друг. Видар ожидаемо ничего не ответил, толи смутившись, что по мнению Сигюн было равносильно невозможному, толи бог мщения исчерпал свой ежедневный запас слов. В любом случае, Сигюн это устраивало. Куда утомительней иметь излишне говорливых пособников, тогда как более молчаливые: быстро схватывают информацию, не задают лишних вопросов и полностью тебе верны. По крайне мере, в Видаре царевна была безоговорочно уверена. Ас по-прежнему испытывал к Сигюн симпатию, в чём она ни разу не засомневалась, но даже несмотря на этот значительный факт — не его любовь служила слепой верой. Какие порывы на самом деле управляли Видаром, царевна пока не разгадала, впрочем, она и не слишком-то стремилась познать душу своего компаньона. Верности было предостаточно. Конец пути ознаменовали высокие позолоченные двухстворчатые двери Сокровищницы. Когда они подошли к ним, стража послушно распахнула перед ними двери, пропуская внутрь, после чего заперла за их спинами. Спустившись по ступеням, Сигюн замотала головой в поисках главного сокровища, которое её интересовало с самого возвращения в Асгарда — Тессеракт. Куб прятался в глубинах сокровищницы, бережно спрятанный даже от хозяина. Но Сигюн ощущала силу куба и шла по его следу, как следопыт взявший след своей жертвы. Выставив ладони по бокам, Сигюн изучающее обводила каждый артефакт, но не касаясь ни к одному из них. Внимание привлекло подозрительно пустой постамент, но отчётливо испускающий магическую энергию. Сигюн повела ладонью над постаментом, как наложенные чары в мгновения ока выдали себя с головой. Пространство задёргалось, затрепетало, пуская волнообразную рябь, будто потревоженная камнем водная гладь. Ухмылка ознаменовала конец поискам. Протянув обе руки, Сигюн довольно прицыкнула языком и схватила нечто твёрдое и вибрирующее в её руках. Тессеракт переливался всеми оттенками синего, излучая в самом центре мягкий белый свет. Сигюн наблюдала за переливами оттенков как заворожённая, позволив себе ненадолго отвлечься. После минутной, возникшей из ниоткуда детской слабости, асинья заставила Тессеракт воспарить прямо в её руках. Левитируя, куб плавно вращался во все стороны, позволяя Сигюн сконцентрироваться во внутренней магии на кончиках собственных пальцев. Не прикасаясь к Тессеракту, она расправила плечи и выставила руки так, чтобы ладони расположились сверху и снизу, а куб — по центру. Магия плавно перешла на кончики пальцев, заискрилась и заплясала в безудержном танце золотыми всполохами. Мягко обволокла вращающийся в воздухе куб, а после, жадно впиваясь в сияющую оболочку. Направляя всё больше магии, Тессеракт постепенно принялся вращаться с каждой секундой всё быстрее и быстрее, погоняемый золотой сияющей энергией, пока плотная оболочка не начала покрываться мелкими трещинами с вырывающимися оттуда яркими прожилками небесного свечения. Сигюн сильнее сконцентрировалась, не щадила себя до последнего, продолжая вливать всё больше и больше магии, чувствуя, как ноги начинают слабеть. Тогда Видар аккуратно подхватил свою царевну за талию, крепко и надёжно, но при этом как бы необычайно нежно. Будто воин боролся между такой привычной ему более грубой силой, и такой несвойственной ему мягкостью и аккуратностью. Богу мщения не было ведомо, что такое нежность, потому опасался переусердствовать, потому так редко позволял себе касаться того, что для него представляло величайшую хрупкость в девяти мирах. Сигюн была благодарна за заботу, но была слишком сконцентрирована на кубе и магии, чтобы как-то об этом намекнуть. Тессеракт словно сопротивлялся её манипуляциям, не желал поддаваться чужой воле и напору. Но Сигюн не была намерена сдаваться. Скрипя зубами, асинья с криком выплеснула всю силу разом. Куб не выдержал и затрещал как битое стекло. Трещины на оболочке быстро расширились, разбежались по поверхности молниеносно удлиняясь. Яркий свет больно полоснул по глазам, когда оболочка таки разлетелась на мелкие кусочки. Сигюн бы отбросило назад, если бы не сильная рука и тело бога мщения, удерживающего её собственное на месте. Могучая рука крепко накрепко прижала царевну к сильной груди воина, защитила от осколков, которые тут же превратились в искристый песок. Сигюн охнула и позволила чужим рукам удержать её тело на ногах, пока она собиралась с остатками своей силы. Она мягко отстранилась и попыталась удержаться на ногах собственными силами, крепко придерживаясь за пустой постамент. — Вот он, — хрипло произнесла царевна, но не без восхищения в осипшем голосе: — камень бесконечности. — Камень пространства… — внезапно вырвалось из уст бога мщения, так же наблюдавшего за крохотным небесным камушком, парившим в невесомости перед их глазами. Сигюн вновь улыбнулась и приняв более уверенную стойку, поднесла руку к сердцевине Тессеракта, поманив того к своей ладони. Камень мягко опустился на ладонь, как и куб до этого, слегка, почти незаметно вибрируя, словно древняя сила внутри артефакта стремилась прорвать оболочку и устремиться прочь. Она разглядывала камень бесконечности с таким забытым детским восторгом, после чего внезапно погрустнела. Сигюн повернулась к Видару и взяв его огромную ладонь в свою руку, положила камень бесконечности сжимая его пальцы в кулак. — Я не должна взваливать это бремя и на твои плечи, — голос пропитан едким сожалением, болью и невыносимыми внутренними терзаниями. — Это только моя ноша. Сигюн этого не желает, считает это неправильным, но и сама со всем справиться не в силах без верной помощи. Видар не долго думал с ответом, отвечая искренне настолько, насколько это вообще было возможно. — Я готов разделить эту ношу, — он смотрит на неё прямо и с той самой холодной уверенностью не только на словах, но и в глазах. И Сигюн ему верит, но от того на душе легче не становится. Она просит слишком многое, но и без его помощи и поддержки не сумеет справится. — Ты ведь знаешь, когда со всем будет покончено, я не смогу остаться в Асгарде, — теперь она тоже смотрит в его глаза. Ищет хоть один намёк на его собственную неуверенность, притаившуюся лож или слабость. — После всего, что случилось и должно случится: моим уделом будет — вечное изгнание. Асгардцы не примут меня после всего, что я совершу. — Главное только то, ради чего ты всё это делаете. Остальное не имеет значения. Сигюн изучающее разглядывает лицо бога перед собой и невольно размышляет о том, как бы сложилась её судьба, повстречай и полюби она его раньше самого Локи. Может, тогда бы в её жизни не было бы столько боли, печали, лжи и разочарования; она бы не исчезла под тоннами снега, защищая объединённую армию; не испытывала бы к себе презрения за то, что любила запретный плод; и не сбежала бы тогда от своих страданий, когда ещё был шанс вернуться к близким и дорогим сердцу асам; не пришлось бы заставлять родных горевать, причиняя своими эгоистичными поступками невыносимую боль. Она бы могла прожить жизнь иначе. Возможно… Возможно, в другой жизни и при других обстоятельства. Но не в этой реальности. В этой жизни её сердце навечно приковано только к одному. И от этого становилось лишь печальнее… Вдохновлённая его уверенностью и верностью, Сигюн вновь собралась с силами, теперь уже твёрдо уверенная шагать вперёд до последнего вздоха. — Добудь мне камень силы и эфир, а я позабочусь о камне времени и разума. После чего возьмёмся за камень души. Есть у меня некоторые догадки, кто может предполагать, где находиться последний камень бесконечности.***
Тор метался по комнате точно, как какой-то безумец. Громовержец выписывал неровные круги и восьмёрки, будто после знатной попойки. Не находил себе места от переполняющих его чувств. Совершенно никому не было ясно, что в нём преобладает: радость? Боль? Сожаления? Страдания? Гнев? Ярость? Разочарование? Или всё сразу? Локи отдавал предпочтение последнему, и не безосновательно опасливо огибал мечущегося брата стороной. Он и сам бы с большим удовольствием присоединился к его метаниям, да только всегда должен быть кто-то один из них, кто поможет другому опомниться и покинуть чертоги безумия, построенные собственным разумом. Храбрые Мстители устроились на обломках мебели немного поодаль от совещания богов, но бдительно следили за всем происходящим, а в частности поочерёдно за самим трикстером, что никак не ускользнуло от его бдительного взора. Смертные, обоснованно, не доверяли бывшему побеждённому противнику, но и не стремились мешать семейному воссоединению, выступая незримыми наблюдателями и сочувствующей аудиторией подобной той, что собирается в амфитеатре Асгарда. И пусть Локи нисколько не устраивало вновь повстречать бывших врагов, хоть и в более мирной обстановке, но всё же прекрасно осознавал, что в будущем их помощь может стать неоценимой. И будучи друзьями Тора, помогут справиться с его болью. — Тор, прошу тебя, присядь, — мягко попросила мать. — Метания тебе не помогут. Фригга была первой, кто сумела совладать с собой и принять ужасающую действительность. Всемать держалась стоически, поистине с царской волей в маленьких, но крепких кулачках, что не боялись веса клинка. Локи уже в который раз восхитился этой великолепной величественной женщиной, которую всегда будет с гордостью и любовью звать своей матерью. Но разумом трикстер бесспорно понимал, что какую бы титаническую стойкость и уверенность не демонстрировала бы царица Асгарда, в глубине души она страдает от боли и бессилия. Молчаливо и безутешно оплакивает кончину своего возлюбленного мужа. Бог лжи и коварства не мог найти подходящих слов для того, чтобы ободрить свою опечаленную, но такую храбрую и сильную мать. Локи не мог просто потому, что таких слов, что могли бы утешить израненное сердце — попросту существовало. Но в силах трикстера было иное: он притянул царицу за плечи к своей груди, мягко окутал своей незримой любовью, обняв мать и оставив целомудренный поцелуй на макушки её головы. Фригга не сдержала благодарной чувственной улыбки, позволяя сыну окутать её своей заботой. — Хеймдалль! — яростно взревел громовержец, обратив свой взор, полный первобытного гнева и слепой уверенности в своих намеренностях. — Открой радужный мост! Мстители будто по команде поднялись на ноги со своих мест, в растерянности наблюдая за метаниями союзника. Локи оставался спокоен, он понимал, что хранитель врат не исполнит его требования. И не потому, чтобы был верен новой правительнице Асгарда, силой узурпировавшей золотой трон, а потому что так будет безопасно для самого Тора. Тор пыхтел аки бык, раздражённый молчанием стража, не отзывающегося на его истошный вопль. По могучим рука аса пробегали маленькие электрические всполохи, скрепя и сверкая на кончиках пальцах. Мьёльнир загудел, будто зазывая своего владельца воспользоваться его разрушительной мощью. — Хеймдалль! — во всю глотку возопил громовержец. — Брат, он не ответит на твой зов, — как можно спокойней ответил Локи, аккурат двигаясь в сторону аса, но меж тем искренне опасаясь его немедленной кары. В таком состоянии с Тором было почти не под силу совладать никому. Под горячую руку мог попасть любой из здесь присутствующих, о чём в последствии громовержец стал бы сожалеть. Локи не мог этого допустить. Коснувшись плеча брата, трикстер слегка поморщился, когда электрически разряды больно впились в его ладонь, будто прощупывая, изучая, сопротивляясь и отталкивая. — Брат, послушай меня… Но Локи не договорил, когда васильковые глаза, пылающие первобытным гневом, впились в него острыми когтями, предупреждая о весьма печальных для него последствиях. Инстинктивно отойдя на несколько шагов, бог лукавств как бы невзначай бросил испытующий и многозначительный взгляд в сторону защитников Земли. Его поняли без лишних слов. Как Локи заметил, самым смелым, или попросту самым глупым, оказался Капитан Америка. Старый солдат хоть и был облачён не в свои боевые доспехи, но умудрялся внушать безоговорочную уверенность во всём, что тот делал. Спокойное лицо не выражало опасений или неуверенности, храбро решившего принять на себя весь удар. Солдат мирно прошествовал до своего боевого товарища, коснулся плеча и попытался привлечь того внимание. — Хватит, Тор. Ты сейчас не в себя от горя, и мы все это прекрасно понимаем. Но ты должен взять себя в руки, успокоиться, а после позволить всем нам тебе помочь. Хорошо?.. — невозмутимо заявил Стив Роджерс, храбро отвечая на взгляд взбесившегося друга. Глаза Громовержца быстро забегали по сторонам, наконец замечая обеспокоенные лица всех присутствующих, коим суждено было лицезреть его не в столь благоприятном состоянии. Стыд и вина в миг его нагнали, сокрушённо навалившись на его понурившиеся плечи. Тор более не желал глядеть товарищам, матери и брату в глаза. Поэтому ему не оставалось ничего иного, как поступить так, как порой привык поступать всегда при чувстве стыда. — Я должен побыть один. И более не произнося ни слова, Тор схватил свой молот и как следует его раскрутив, покинул башню Старка через стеклянные стены. Локи этому нисколько не был удивлён, поэтому только саркастично хмыкнул и возвёл горе очи к потолку. — Правильно, двери нам совсем ни к чему, — саркастично заворчал Старк, подливая в себе в бокал горячительный напиток, неизменно кривляясь и жестикулируя. — Зачем нам двери? Есть ведь окна. И так быстрее! Старк ведь всё починит. Молодец Златовласка! И торжественно ухмыльнувшись, отсалютовал бокалом новой поломке и осушил тот до дна. — Никто не хочет выпить?.. — Только если утопить тебя, — мрачно прокомментировал Локи.ᛟ᛫ᛟ᛫ᛟ
Юные валькирии со всем уважением отдавали последние почести ушедшему царю — Одину Всеотцу. Молодые девы со скрупулёзной тщательностью подошли к подготовке, умывая тело и облачая великого воина и предводителя в его самые лучшие доспехи. Девушки работали тихо и молчаливо, порхая вокруг безжизненного тела царя под чутким руководством их предводительницы — Фрейи. По древним традициям, именно валькирии отправляли самых великих, отважных и значимых личностей всех девяти миров в их последний путь к звёздам, чтобы там воссоединиться со своими не менее велики предками. Подготовка Всеотца была практически завершена, когда Фрейя заметила у входа фигуру своей бывшей ученицы. Сигюн стояла в стороне, робко и опасливо наблюдала за работой юных валькирий. Сама она была облачена в церемониальные доспехи, а в руке сжимала оружие царя Асгарда. По ещё одной традиции, оружие предыдущего царя храниться в «усыпальнице прошлых лет». Скульпторы воссоздавали точную копию почившего правителя так, чтобы тот даже после смерти продолжал держать своё оружие, служившее бесспорным доказательством его величия. Но Сигюн по каким-то причинам не спешила расставаться с Гунгниром. — Оставьте меня с ним наедине, — когда-то тонкий и робки голос, теперь звучал строго и твёрдо, что одновременно впечатлило Фрейю и опечалило. Валькирии все до одной почтительно склонились, стройной шеренгой удаляясь прочь. Фрейя вышла последней, она долго всматривалась в лицо царевны, словно пытаясь разыскать там нечто давно утерянное, но в последний раз учтиво склонив голову, ушла следом за остальными девушками. Ей не нужно было говорить или задавать вопросы, чтобы Сигюн понял валькирию без лишних слов. Фрейя сочувствовала утрате одной важной частички, что некогда принадлежала Сигюн с рождения. Лишь Хугин и Мунин остались незримыми наблюдателями, гордо восседая над потолком. Оставшись одной, Сигюн совсем несмелым шагом направилась в сторону каменного ложа, на котором лежало тело Всеотца. Мунин зычно каркнул, чем заставил асинью встрепенуться. В какой-то миг разум обуяла паника и страх. Царевна замешкалась, остановилась на полпути ловя себя на мысли, что хочет просто напросто сбежать и ничего этого не видеть. Но сегодня поздно вечером ей предстоит принимать участие в обряде погребения. И раз уж она узурпировала Трон своего отца, то именно ей придётся отправить своего деда в последний загробный путь. Поэтому она должна набраться храбрости и взглянуть своему величайшему страху в глаза, чтобы после быть готовой давать своим чувствам достойный отпор. Шумно вдохнув через ноздри, Сигюн уже более уверенней продолжила свой путь. Покой и умиротворение застыло на лике царя Асгарда и Сигюн словно бы от этого даже стало легче. Сердце уже не так сильно обеспокоенно билось в её груди, но всё ещё с чутким волнением и переживанием. Взгляд полностью сосредоточился на умиротворённом лице Одина, скользящего по знакомые чертам. Прошло восемь веков с тех пор, как Сигюн в последний раз видела своего дедушку. И не могла не заметить за столь долгий срок как он изменился. Всеотец постарел: морщины его углубились; тонкое серебро украшало его волосы и бороду; усталость и тяжесть прожитых столетий навсегда оставил свой отпечаток на его лице. Тонкие девичьи пальцы аккуратно потянулись к волосам, коснулись к серебристым прядкам, ласково перебирая их между пальцев. — Я знаю, что даже сейчас, ты меня слышишь, — тихо прошептала Сигюн, наклоняясь к телу покойника так, чтобы её слышал только он и никто более. Вороны внимательно наблюдали и вслушивались в её слова. — Я ежесекундно ощущаю твоё присутствие, словно бы ты и никуда не уходил. И мне тебя не хватало. Я скучала по твоим мудрым советам, когда я в них более всего на свете нуждалась. Сигюн нежно улыбнулась. Взяла его ладонь в свою, ласково повела сверху, с грустью в сапфировых очах отмечая их прохладность. Сердце сковала боль и заставляя Сигюн больно прокусить нижнюю губу, чтобы сдержать вот-вот готовые побежать по щекам слёзы. — Я не хотела этого… — с хрипом вырвалось из её груди. — Но на кону гораздо больше, чем твоя жизнь или даже моя собственная. Испытывая к себе отвращение, Сигюн оставила тело Всеотца в покое, скосив яростный взгляд в сторону двух внезапно затихши воронов. Лишь вертящиеся головы выказывали любопытство пернатых, тесно прижавшихся маленькими тельцами друг к другу. Силы покидали царевну. Она больше не могла находиться в этом месте рядом с тем, кого любила, но была вынуждена ради высшей цели предать. Сигюн понимала, что это лишь безнадёжные оправдания, знала, что всегда есть и другой путь, но сил себе в это признаться она так и не нашла. Вид царя так или иначе причинял невыносимую боль, поэтому асинья сделала то, что обычно всегда делает — сбежала.