***
Воскресенье выдалось действительно насыщенным: Ожогин безуспешно пытался загладить вину перед оскорбленной Мариной, которая не спешила верить в верность мужа. Побег на выступление стал настоящим спасением. Затем грим, саундчек и короткое сидение в гримерке. И вот он стоит перед зеркалом в таком привычном образе Воланда. Он недовольно нахмурился: без этой дурацкой бархатной туфли его жизнь была бы куда лучше! Все остальное происходило весьма заурядно и обыденно. Воланд успешно декламировал почти родные реплики. Он без особого интереса поглядывал в зал, особо не видя кого-либо из зрителей. Хоть какое-то разнообразие принесли забытые слова на «Прощании с Маргаритой». Вообще Ожогин придерживался позиции «забыл текст — додумай в размер», но с произведением Булгакова такого себе не позволял, ну или, по крайней мере, упорно повторял это интервьюерам. В этот раз он забыл слова и просто перемешал первые куплеты. Получилось, по его мнению, неплохо. Только Лара, сидящая на крайне удобном, но весьма незаметном месте, недовольно прикусила губу и нахмурила брови. Дурацкая ария была самой любимой песней в ее плейлисте, а здесь ей было даже не пооткрывать беззвучно рот, повторяя словам героя, — она их не знала. На поклонах на глаза Ожогину попалась высокая девушка в изумрудном платье, с локонами, убранными в высокою прическу. Он бы назвал ее леди: мужчине нравились такие зрительницы, которые ходили в театр как на праздник, а не между прочим, в джинсах. Та Леди стояла, настолько удачно отделившись от общей массы, что эту сцену можно было бы вставить в фильм: девушку в зеленом окружали люди, но, например, три сидения перед ней и два справа от нее были свободны, поэтому она точно была обрамлена невзрачными фигурами. Был бы артист помоложе, в его груди непременно бы что-нибудь да екнуло, когда их взгляды пересеклись. Но он был не мальчишкой, поэтому мысль о том, что сейчас нужно возвращаться к враждебно настроенной Марине, очень быстро заняла его сознание.***
К автографам можно было относиться по-разному, мама-психолог их не любила. Ее позиция объяснялась очень просто: какой смысл в закорючке, поставленной кумиром, или даже совместной с ним фотографии, если он тебя не знает, да ему и откровенно плевать на твое существование? Наличие этой ее позиции объяснялось еще проще: когда мама-психолог была девочкой-подростком, она была влюблена в Шварценеггера, но по объективным причинам стать обладательницей автографа, а уж тем более фотографии не могла. От этого ее подсознание и родило позицию «не очень-то и хотелось». Но Ларе кровь из носа как понадобилось на автограф-сессию по окончании представления. Скорее не ради автографа, а чтобы проверить, запомнил ли ее Ожогин. Усталый Воланд с белой полоской от прицепленного микрофона на щеке уселся за стол и со смирением приговоренного к повешению взял в руки маркер. Люди шли мимо него потоком, и в какой-то момент артисту показалось, что всем плевать на него: он попытался пошутить с кем-то из первых, успевших занять очередь, но они даже не дослушали шутки, спеша к Понтию Пилату и Мастеру, а затем домой. От этого огорченный Воланд даже голову перестал поднимать, просто ставя закорючки на программках и сухо повторяя «Здравствуйте». Внезапно его опущенный взгляд уловил что-то зеленое и приятное, и до слуха донеслось негромкое «Добрый вечер». Он на миг поднял голову и увидел ту самую леди из зала. Девушка была не то что красивой, но ухоженной: прическа, макияж и все дела. Ее осанка и выдержка, легкая улыбка и хорошо поставленный голос делали эту леди какой-то необъяснимо недосягаемой, загадочной и, возможно, немного надменной. Впрочем, Ожогин счел, что девушка может себе позволить такую манеру — ведь она явно не из простых, а непростым можно чуть больше, чем обычным смертным. Девушка чуть приподняла бровь, словно ожидая чего-то, но поскольку снимать на этой фан-встрече было нельзя, то Ожогин так и не понял, чего именно хочется этой незнакомке. Она объяснений тоже не дала, а лишь перешла к Штыпсу, рассыпавшись словами восхищения его исполнением финальной арии Понтия. Воланда это немного задело какой-то детской обидой: почему это какого-то Пилата она хвалит, а ему, Ожогину, только «здрасте»? И шутку его не дослушали!***
— А! Как я люблю кроссовки! — вприпрыжку двигалась Лара, размахивая пакетом с неудобными сапожками. Из красивой прически, которою буквально двадцать минут назад завистливо обсуждали все девушки ЛДМ, отдавшие предпочтение более скромным образам, выбилась прядь. В целом Лара была достаточно довольна вечером. Ну, не узнал ее Ожогин, ну и что? В конце концов, кто она такая? Нет, неприятный осадок остался, она, значит, в идеальном зеленом платье, а он ее не узнал! И вообще, как можно было забыть ту, что он буквально в прошедшую среду сбил? — Вспомнила! — внезапно лицо обычно строгой мамы-психолога озарила улыбка. — Я вспомнила, где видела твоего Ожогина! — И где? — Лара развернулась и пошла спиной вперед, чтобы лучше слышать родительницу. — Помнишь, мы на твой День Рождения ходили в Музкомедии на эти… — она запнулась, вспоминая, на что же они ходили, — на «Хиты Бродвея»? — Помню, — согласно кивнула Лара, — мне шестнадцать исполнялось. — Вот! Помнишь, мы тогда сидели в типа царской ложе? Как Ларе было об этом забыть, если в списке идеальных вещей красовался тот самый День Рождения в театре? — Ну, на дуэте Призрака и той девчонки… — Кристины, — подсказала Лара. — Ну, да, вот, твой Ожогин рядом с нами пел, с балкона. — Да ладно, — удивилась Лара, которая на тот момент не столь интересовалась мюзиклами и уж тем более исполнителями. — Точно тебе говорю, — уверенно кивнула мама-психолог, — я запомнила, потому что он мне тогда жутко не понравился, — Лара недовольно поморщилась, — ну не люблю я коротконосых мужиков, — развела она руками, — да и теноров, — добавила.***
— Вспомнил! — внезапно обычно непроницаемое лицо Ожогина озарила улыбка. — Я вспомнил, где видел ту «леди»! Я же ее чуть не сбил, — радовался он вслух, — конечно, зеленый шарф — зеленое платье, вот почему она на меня так смотрела! А я ей туфлю не отдал… — То есть ты настолько обалдел, что уже со мной своих «леди» обсуждаешь?! — разозлилась решившая было простить супруга Марина. — Вот им цветы и дари! — розы больно ударились о лицо актера и разлетелись по полу. — Ну, Марин, ну она же совсем мелкая, — попытался оправдаться мужчина, сразу понявший свою ошибку. — А, так тебя еще и на молоденьких девочек потянуло! Вот же старый извращенец! — Марина закрылась в ванной, приняв решение не идти на перемирие еще дня два, пусть знает, что она не готова терпеть все его выходки. И в тот момент Ожогин скорректировал свое мнение о причине несправедливости жизни: все его проблемы были не от туфли с зелеными отливом, валявшейся где-то под сидениями машины, проблемы шли от той девчонки, в которой было куда больше зеленого, нежели в ботинке!