Пердюмонокль 3. Спецмиссия в Висконсине

С вечера Ультмейт был мрачнее тучи, но утром вышел проводить меня и был разве что слегка не в духе. - Всё ещё злишься? – шепнул я, обнимая его за талию. Он хмыкнул. - Ты полночи просил прощения. Езжай с миром, пока член мой ноет от усталости и жаждет лишь покоя. И всё же, Валентин… - Нет. К градоначальнику наведаюсь, передам твой привет, но гостить у него не собираюсь – у меня есть где жить в столице. Ультмейт нахмурился, я поспешно чмокнул его в щёку и перехватил у Орма поводья моего жеребца. Молодая и игривая скотина тут же принялась подталкивать меня мордой в затылок, в нетерпении переступая полосатыми копытами. Ультмейт потрепал ему гриву. - Умница, не сдерживай свой норов. Пусть натруженный филей твоего хозяина прочувствует всю прелесть сегодняшнего путешествия. Я лишь внутренне усмехнулся его словам – мой филей достаточно закалён и для скачек с мужем, и для нескольких часов в седле. К тому же жеребец мой отличался плавной иноходью, да и вообще мне с ним повезло. Ультмейт купил мне его, едва распродав своих сеттеров и борзых. Я всегда любил и ценил красотку Зену, но против правды не попрёшь – Зена была кобылой моего супруга, ещё одной его гордостью, а мне надлежало обзавестись своим скакуном, не менее породистым. Для начала мне дали полистать каталоги заводчиков, однако маркиз сразу сказал, что после войны цены на лошадей завысят, и надо ехать на лошадиную ярмарку в Федесе. Городок был у чёрта на куличках, три дня трястись в таратайке, но мы всё же поехали. Вампир прав был, говоря о ценах. Но он так же был прав, заставляя меня самому прицениваться и торговаться. Чего уж скромничать – обаяние моё никуда не делось, заводчики млели, стоило заговорить с ними ласково и уважительно. И я уж почти сторговал за полцены андалузца, подобранного Ультмейтом. Вороной масти, хищного и быстрого, с роскошной чёрной гривой. Словом, лошадиное воплощение моего маркиза. Но миндалевидный глаз из-под длинной чёлки косил на меня с таким презрением и превосходством, что я засомневался в возможности любви между нами. - А там что? – заинтересовался я лихим ржанием за перегородкой. - Ой, даже не смотри, - дернул породистым носом вампир. Разумеется, я тут же заинтересовался и рванул смотреть на жеребца Аппалузы, чубарого, как и вся их порода, с мягкой полосатой гривой и большим белым пятном на крупе, украшенным темными овальными пятнами. - Вы только гляньте, прелестный господин маг, что за жеребчик! – заливался заводчик. – Какое пятно, а? Ведь редкой красоты животное! - Редкой, - согласился я. - Ну дак, порода! У меня самых чистых кровей. Извольте взглянуть на документы: папенька – жеребец Император, известнейший производитель удела, мамаша – Прерия, многократный призёр… Молодого жеребца лишенный творческого воображения заводчик назвал Императором Прерий. Более неподходящей клички сложно было придумать – конь поминутно дурачился, игриво бодая хозяина мордой и ухитряясь хлестнуть хвостом по физиономии, а затем сам же и ржал над своими выходками. Ультмейт стоял чуть в стороне от загона с ироничной улыбкой на губах, кивал на каждое ржание и постукивал хлыстом по голенищу сапога. Но увидев мою искреннюю заинтересованность, слегка обеспокоился: - Душа моя, ты же не серьёзно? Но я точно знал в тот момент, чего хочу. К сожалению, это почувствовал и продавец и упорно ломил цену. Отсчитывая сольтины, Ультмейт не переставал ворчать: - Боги Бездны, я думал, ты взрослый мужчина, Валентин. Отдать за ЭТО, как за андалузского скакуна! Я считал себя взрослым без оговорок, но радовался покупке, как дитя. Побежал покупать приглянувшееся мне седло, а когда вернулся, хмурый маркиз уже ждал меня, держа покупку под уздцы. Я резко остановился. - Не понял… А это точно мой конь? Ультмейт удивленно приподнял бровь, оглядел жеребца и ответил с сарказмом: - О, разумеется - Император Прерий! Поздравляю с удачной покупкой! Я, конечно, и осматривал и ощупывал жеребца, заглядывал в зубы и проехался верхом для пробы. Но, получается, ходил от носа к корме по правому боку, а левый бок как-то ускользнул от моего внимания. Основная масть была гнедая, на крупе, как я уже упоминал, имелось большое белое пятно с темными размером со сливу овалами. Однако оказалось, что пятно лишено симметричности, и с левого боку расползалось на всю задницу, до коленного сустава. - Да он будто трусы в горошек напялил… Маркиз согласно кивнул и предложил переименовать жеребчика в Паяца. Я, впав в замешательство, промолчал. Но позже в пику супругу назвал коня Сенатором, в честь любимого коня Калигулы, над которым тоже смеялись, но политическая карьера его сложилась поудачливее, чем у многих двуногих. Ультмейт, незнакомый с историей Рима, только плечиком дёрнул. И если брать все его реакции на Сенатора по совокупности, можно заключить, что на самом деле конь вовсе не плох, хоть и излишне оригинален. В имении жеребец всем понравился. Кроха Валюкс вцепился ему в гриву – еле отодрали. Зена сначала фыркала в его сторону, но уже через пару дней на совместных прогулках тёрлась носом о белую полоску на его морде. За себя могу сказать, что легкий, незлобивый характер Сенатора мне был много приятнее безупречности экстерьера и породы. Хотя он всё же был красив, крепкие ноги его были быстры и легко брали препятствия, а плавный аллюр был огромным плюсом в глазах такого неважного седока, как я. Вопреки пожеланиям маркиза Сагди, путешествие в Столицу было приятным. *** - А вот это, мой капитан, как думаете – ранний или поздний период? – Олух выпрямился с листком в руках, кашлянул и прочёл, состроив скорбную мину: Тихо шепчет печальная осень: То, что было, уже не вернуть. Те слова, что в лицо ты мне бросил Угодили ножом в мою грудь. - Конечно из раннего, Олух, ежу понятно! - А вот мне не совсем понятно. Ага, ладно, тогда про Зефирчикова кузена, поганого предателя, тоже из раннего! Ох, сударь, у меня прям клокотало всё, когда я читал! Не помните, что ль? Это когда он с девицей встречался, а кузен её увёл. И они с этой девкой над Зефирчиком смеялись! Он хотел морды им набить, а папаша запретил. Ужас, как всё несправедливо! Но конец мне понравился: Он заявил, гордясь собой, Придя в наш дом при всём параде: - Зефир, мы женимся весной, Ты будешь шафером на свадьбе. А я, раз врезать не могу, Сказал с усмешкой: поздравляю. Сказал: ага, уже бегу, Бегу и тапочки теряю! - Ух, крепкий же парень, ничем не проймёшь! Однако ж чувствуется душевный надрыв, как считаете? Ведь больно, когда родная кровь предаёт! - Разумеется. Но я считаю - это из позднего. - Да каким боком «из позднего»! – возмутился полуогр. – Тут же о юношестве поэта! Я со вздохом сгрёб листы и принялся ими обмахиваться – становилось жарко. Наши творческие посиделки с бывшим денщиком зачастую скатывались к громким спорам и взаимным обвинениям в непричастности к искусству. В каждое своё посещение столицы я, естественно, останавливался у Олуха в «Золотом грифоне». Меня там обхаживали по-королевски, да и скучал я по старому приятелю, если долго не виделись. Каждый раз супруг мой пытался навязать мне гостеприимство главы Департамента полиции Арнолы (бывшего градоначальника Ступ), но мне не хотелось находиться под неусыпным надзором, пусть и самым угодливым. Олух скрашивал мои деловые поездки наилучшим образом, но вот дернул же меня когда-то черт пообещать ему опубликовать стихи великого огрского поэта Зефирчика! Поэт был удивительно плодовит, и не скрою, что многие его стишки и фривольные песенки мне полюбились, но владельцы частных издательств рогом упёрлись, а печатать Зефирчика отказывались, твердя, словно сговорившись, что «сия ужасная бескультурщина навсегда погубит их репутацию». Олух с каждой новой моей провальной попыткой всё больше мрачнел, потом стал говорить, что издателю надо дать крупную взятку… Но ни у меня, ни тем более у Олуха лишних денег не было, а просить их у Ультмейта, да ещё на такое сомнительное предприятие… нет уж, увольте. Упёртый полуогр предлагал «задействовать, наконец, для дела вашу политическую должность». Я даже испугался: «Как ты себе это представляешь?» - «Надо создать общественное мнение!» - Не бузи, ради всех богов, - решительно ответил я и снова пошёл в небольшое издательство, принадлежащее не магам, а дроу. Директор, увидев меня, сердечно улыбнулся, прижал руки к груди и сказал: «Ах, не могу! Даже ради Вас – не могу. Молю, не просите, не разбивайте мне сердце!» При всей его смазливости, я чувствовал, что он скользкий гад, ехидный к тому же. И решил всё же разбить ему сердце. И я разбил его, как бы не соврать, раза четыре. Да, это в первый день. Небо, я потом ужасно себя чувствовал, особенно когда дроу опять взялся юлить – ни да, ни нет. Едва удержался, чтобы не спалить в Бездну проклятую типографию! В запале схватил мелкого вымогателя за горло, повалил на стол и грубо овладел им. Пусть только рыпнется жаловаться – тогда точно спалю. Ха, я как-то не учёл, что связался с дроу! Похоже, они действительно извращенцы поголовно, раз и этот любил пожёстче, как незабвенный друг мой Алессант. Издатель скулил, выл, тянулся губами к моим рукам, после оргазма долго приходил в себя, а когда очухался – стал гораздо сговорчивее. Небольшим тиражом были напечатаны «Стихи и песни о любви». За несколько дней все экземпляры оказались раскуплены. - Вы подумайте, какой гад! – возмущался Олух, размахивая тоненькой книжкой самого неприметного дизайна. – Он же и половину не напечатал! - Это невозможно было печатать, Вы же сами понимаете, - говорил мне дроу. - Так подправьте текст, ну вы же мастер – не мне вас учить. Дроу вздыхал грустно: - Ах, уж и так правил, правил… Приходилось подбадривать его. Стимулировать. Кстати, издательство неплохо обогатилось на сборнике. Второй тираж был гораздо больше. Но перед его выходом в столичных газетах развернулась полемика на тему поэзии вообще и творчества Зефирчика в частности. Маги, мнившие себя знатоками во всём на свете, не стесняясь выражений нападали и на бедного Зефирчика, и на издательство. Наш дроу степенно отвечал, что всегда с уважением относился к культуре разных рас, и неплохо бы обществу вспомнить, в каком долгу Республика перед ограми – героями войны. Взять, хотя бы, подавление предательского мятежа в Пегасе – одна рота огров противостояла целой армии! Ещё неизвестно, что стало бы со страной, если б парни струсили и отступили, а их юный отважный командир отказался бы от присяги. Вот отважный командир, кстати, не забыл солдатской службы, из благодарности взявшись за составление сборника немудрёных стишков и песенок, так поднимавших воинский дух его подчинённых… Ну, и много чего ещё в том же духе. Злопыхатели отвечали вяло, а потом и совсем заткнулись. И когда сборник вновь появился на полках книжных лавок (уже в другом, толковом переплёте), он был моментально раскуплен. Дроу как раз и организовал то «общественное мнение», за которое ратовал Олух. Я же считал, что выполнил обещание. Я молодец. - А давайте, сударь, издадим ещё две книжки: раннее творчество Зефирчика и поздний период, - лучась энтузиазмом, предложил Олух. – Ведь много чего ещё не напечатанного…. - Потрудитесь объяснить – с хрена ли это из позднего, когда автор на тот момент ещё не женился! – Олух уже разошёлся не на шутку, и ноздри его раздувались, как кузнечные меха. - Да с того – не так коряво написано. - Какие же стихи Зефирчика, по-вашему, корявы?! Я примиряюще поднял руку: - Успокойся. Я, наверное, не так выразился. Ты же понимаешь, дружок, что издатель, скотина бесчувственная, придирается к любому стиху Зефирчика. К любому! И если душевный надрыв с тапочками я ещё протолкну в печать, то почти все его юношеские вирши дроу не пропустит. Да, я могу спалить его к чертям, но – не пропустит. - Почемууу? - Небо, не надумай слезу тут пустить. Милый мой, сам посуди: много совершенно неприличного! А если книга попадёт в руки маленького огрика? - Подумаешь! Да сколько себя помню..! - Да?! А вот это: За Галетками есть хутор – Страшная дыра. У меня есть там подружка, Между ног – нора. Если б иногда случалось Пропускать ей хуй, Не была б нора бездонной, Сколько б там не суй. Олух немного смутился. - Можно пропустить первые куплеты. Это, кстати, песня, куплетов много и дальше всё пристойно. Я продолжил: А чуть дальше, за опушкой В лес ведёт тропа, Там живет моя подружка – Сиськи до пупа. С ней отрадно кувыркаться – Сиськи ходуном. И люблю я прогуляться По ночам в тот дом. - Нормально, - сказал Олух. Песня действительно была длинная. Были куплеты про подружку с дыньками; с особо волосатым лобком; для контраста – про плоскогрудую, но задорного нрава девицу. Последние строки были посвящены товарищу поэта, у которого хуй был, как бревно, а на яйца можно было присесть вместо табуретки. И товарищ эти свои яйца подкатывал к Зефирчику. Но тот послал его на хутор, к подружке с норой из первого куплета, на чём, собственно, песенка и заканчивалась. - Это хорошая песня, - упрямился Олух. – Её поют на свадьбе друзья жениха. Я понял, что разумных доводов для дискуссии более не имею. - Слушай, Олушек, а спусти-ка штаны – мне кажется, твоё брёвнышко можно использовать для иллюстрации. Как тебе идея? Не так уж много у меня было времени для приобщения к прекрасному. Утром я должен был явиться в Парламент.