Смертельно влюбленный

      Я не решался говорить, что люблю ее. Даже самому себе я признавался в этом с трудом, ведь какая между нами может быть любовь? Возможно ли вообще обычному человеку полюбить Смерть, при этом не желая умирать? Сможет ли эта любовь прожить долго, если мы даже прикоснуться друг к другу не можем?       Этими и многими другими вопросами я задавался ранним октябрьским утром, сложив руки на животе и глядя в потолок. Солнце еще не встало: часы едва пробили пять утра. Было слишком рано, чтобы подниматься, но и слишком поздно, чтобы наконец лечь спать. Я вертелся всю ночь. В голове беспорядочно кружились мысли, и я, несмотря на то что очень хотел, никак не мог их унять. Уснуть мне так и не удалось, и вот сейчас я лежал на кровати и умирал от недостатка сил. День только начался, а я был истощен так, словно он уже заканчивался.       Приподнявшись на локтях, я схватил с тумбочки около кровати бутылку с водой, почти полностью опустошенную за ночь, сделал несколько глотков, а затем поставил ее, уже абсолютно пустую, обратно и закрыл глаза. "Плевать, что посплю всего два часа, - думал я, накрываясь одеялом. - Лучше я посплю мало, чем не посплю вообще." Внутренне опустошенный, как эта бутылка, которую я только что держал в руках, я не мог думать уже ни о чем, и это был прекрасный момент, чтобы расслабиться и погрузиться в глубокий сон. Только мне все так же не спалось. Я был спокоен, чувствовал, как мое тело размякает и сливается с матрасом в одно целое, а веки так сильно прилипли друг к другу, что открыть глаза, не прилагая никаких усилий, было невозможно. Казалось, еще минута-другая, и я усну, но сон все не приходил.       Так я пролежал около часа, пока не услышал, как хлопнула входная дверь: мама ушла на работу. Тогда я, смирившись с тем, что поспать не удастся, медленно выпоз из-под одеяла и, переставляя босые ноги по холодному паркету, поплелся на кухню. Я ощущал себя отвратительно и, даже не смотрясь в зеркало, мог угадать на своем лице круги под глазами и измученный вид. Первые несколько шагов у меня с трудом получалось твердо стоять на ногах, не пошатываясь из стороны в сторону, и я старался всегда за что-то держаться, пока шел вниз.       Нащупав на стене выключатель, я зажмурился от яркого света, но, не успев толком к нему привыкнуть, тут же двинулся внутрь кухни. Я знал это место наизусть и мог бы найти все необходимое с закрытыми глазами, ни разу не ошибившись. Пользуясь этим навыком, я, все еще жмурясь от света чересчур ослепительной лампочки, нашел свою кружку, достал с полки пачку растворимого кофе и придвинул поближе сахарницу. Чайник был еще горячий: мама совсем недавно завтракала, так что мне оставалось только смешать кофе с сахаром и залить водой.       Наша кухня представляла из себя маленькую, но элегантную комнату. Посреди передней стены, прямо над кухонными тумбами, располагались два больших квадратных окна, благодаря которым кухня выглядела просторнее и светлее. Кроме того, из них открывался вид на соседние дома, стоящие в ряд по обе стороны длинной и широкой асфальтированной дороги - пейзаж такой простой и знакомый, но все еще вдохновляющий и прекрасный. Он преображался ежечасно, и каждый новый пейзаж уже не такой, как прежний, несмотря на те же дома и деревья, ту же дорогу. Особенно красиво смотрелось это место на рассвете, когда мягко-розовые солнечные лучи плавно ложатся на крыши домиков и постепенно заливает их теплым светом. Иногда, в такие дни, как сегодня, я приходил на кухню, подвигал стул так, чтобы, сидя на нем, можно было в полном объеме увидеть картину за окнами, и наблюдал за восходящим солнцем, небом, сменяющим цвета с черного на нежно-голубой.       Когда я наконец заварил кофе и сел за деревянный обеденный стол, небо только начинало светлеть: оно переходило от черных оттенков к темно-синим. Я отхлебнул из кружки и стал смотреть в окно на растворяющиеся в синеве темные облака. Мне вспомнилось, как Дейзи говорила, что она очень любит рассветы. Мысли о ней в один миг заполнили голову; я ощутил трепет и странную тревогу, разрывающую грудь, оттого, что сегодня снова увижу ее. С момента, когда я понял, что безумно влюблен в нее, прошла неделя, и мы старались видеться каждый день. Мне казалось, что и она в меня влюблена, но узнать наверняка не решался. Нам было приятно разговаривать друг с другом, но это ведь всего лишь признак симпатии. Узнать влюбленность в ее поведении было тяжело. Она всегда выглядела спокойной, о ее чувствах можно было узнать только из ее же слов, потому что больше ничего их не выдавало. Каждое утро я обещал себе, что подойду к ней и прямо обо всем спрашу, но каждый раз, встречаясь с ней, боялся рисковать и откладывал на потом.       И вот, сидя на кухне с полупустой кружкой кофе и глядя на светлееющее небо, мне пришло на ум, как рассказать ей о своих чувствах. "Я обещал ей песню, - думал я, засмотревшись на то, как постепенно синева захватывает все небо над крышами домов. - Тогда почему бы не признаться ей в любви этой песней?" Эта идея мгновенно мне понравилась; она казалась самой подходящей для раскрытия тех нежных чувств, которые я испытывал к Дейзи, и к тому же такой романтичной. Я мысленно похвалил сам себя за нее и, улыбаясь, сделал глоток кофе.       Теперь я думал только о песне. За прошедшую неделю я очень часто брал в руки гитару и трудился над музыкой, которую решил сочинять, и вот, наконец, после долгих часов усердной работы, а затем неоднократной переработки я почти закончил свое творение. Оставалось совсем немного: нужно было сделать эффектную концовку. Мне хотелось вложить в эти последние секунды мелодии все свои чувства. Все, что я хотел сказать целой песней, должно было ярче всего открыться, взорваться и надолго врезаться в память в последних строках, последних нотах, но сделать нечто подобное оказалось труднее, чем я думал. Когда хочешь создать что-то невероятное и уже прокручиваешь в голове результат, все, что получается в реальности, кажется таким серым и обыденным. Мне же нужно было что-то особенное, что-то такое же идеальное, как все те мелодии, мелькавшие в моем воображении.       Однако вся проблема заключалась не только в красивой мелодии. Чтобы сделать песню, одной музыки недостаточно - нужен и текст. Я никогда не писал стихи, не умел быстро и четко рифмовать слова, поэтому мысль о том, что мне придется этим заняться, немного поколебила мою уверенность в этой идее. К тому же я пока мало представлял, о чем хочу написать. Текст должен быть чувственным, необычным, таким, какой еще никто никогда не создавал, но как придумать нечто оригинальное и при этом хорошее, если все уже было написано и неоднократно повторено до тебя?       Я допил кофе, которое за время моих размышлений успело остыть, потеряв всю свою прелесть, и посмотрел в окно. Вся ночная тьма растворилась, уступив место синему-синему океану без единого облака, который разлился по небу, укутал дома и голые деревья. Не дожидаясь, когда по этой синеве побегут более светлые, голубые, розовые, бледно-желтые оттенки, я оставил кружку на раковине и поднялся в свою комнату. Окрыленный своей идеей, я схватил гитару, листы с нотами и стал перебирать струны пальцами, огрубелыми от постоянной игры, пытаясь найти то самое идеальное сочетание нот, которое могло бы завершить песню. Я играл, делал пометки на бумаге, играл снова, а затем все перечеркивал и писал заново. Я был так увлечен этим процессом, что совсем забыл о времени и чуть не опоздал из-за этого в школу. Посмотрев на часы и увидев, что до моего обычного выхода оставалось меньше пяти минут, я сорвался с места, бросив гитару со всеми записями на кровати, и принялся как можно быстрее натягивать на себя одежду, после чего слетел вниз по лестнице и побежал к метро.       В школе я оказался вовремя и за две минуты до звонка уже садился за парту. Только в этот момент я посмотрел в окно и заметил то, чего не смог разглядеть в спешке. На чисто-голубом небе сияло солнце, такое яркое и светлое, будто на один день в город вновь вернулась весна. Я смотрел на это чудесное явление, и все внутри меня ликовало: по телу разлилось тепло, а улыбка с лица не сходила на протяжении всего первого урока.       После стольких пасмурных дней не радоваться солнцу было просто невозможно, и сегодня я с особой радостью выходил за пределы школьных коридоров и кабинетов. Сидя на своем уже привычном месте за школой под большим раскидистым деревом, с которого облетели уже почти все листья, я подставлял лицо солнечным лучам, пытаясь впитать все их тепло, будто у меня больше никогда не будет возможности увидеть солнце снова. Лучи проходили сквозь мою кожу и нагревали щеки. Тепло медленно расплывалось по всему телу, и я даже почувствовал, что мне жарко в куртке, поэтому немного расстегнул ее.        - Хорошая погода сегодня, правда? - послышался голос неподалеку.       Я вздрогнул и, широко раскрыв глаза, обернулся. Увидев улыбчивое лицо Дейзи, я выходнул и снова запрокинул голову, продолжая наслаждаться солнцем.        - Хорошая, - согласился я. - А ты по-прежнему пугаешь меня своим внезапным появлением.       Девушка звонко рассмеялась, и я невольно улыбнулся, услышав этот волшебный звук.        - В следующий раз попробую появиться не так внезапно, - пообещала она.        - Было бы неплохо, - произнес я и посмотрел на нее.       Яркий солнечный свет делал ее лицо еще бледнее. Как только что выпавший снег, оно сверкало и ослепляло своей невероятной белизной. Очарованным взглядом я изучал ее с ног до головы, а она, в свою очередь, смотрела на меня, склонив голову набок, и ласково улыбалась. Сегодня она казалась особенно необыкновенной и оттого более таинственной. Наверное, даже если бы у меня была вечность, я бы все равно не разгадал и половину ее качеств. Она только казалась такой простой, мечтательной и беззаботной, и она таковой действительно была, правда, всего на четверть. Она показывает лишь верхушку айсберга своей души, но нырни глубже и увидишь, что верхушка - ничто по сравнению с айсбергом в его настоящем объеме. Ее душевный айсберг настолько огромный и сложный, что вряд ли найдется хоть один человек, кроме ее самой, который полностью сможет исследовать его и не сбиться с пути.       - Я ненадолго, - произнесла Дейзи. - Буквально на десять минут. Просто хотелось увидеть тебя.       Я улыбнулся. "А вдруг она и вправду меня любит? - подумал я, вглядываясь в ее глаза и пытаясь найти в них ответ. - Что если мы с ней, как те глупые парочки, где оба влюблены друг в друга, но не решаются признаться, боясь быть отвергнутыми?" Я раздумывал, стоит ли признаться в этом сейчас или нет, но потом вспомнил про идею с песней и решил, что этот способ будет эффектнее, поэтому тут же попытался найти другую тему для разговора.        - Я слышал, - начал я, - что каждую секунду умирают три человека.        - Это правда, - кивнула Дейзи.        - Разве при таких обстоятельствах ты не должна разрываться, метаясь от одного умирающего к другому, а не болтать здесь со мной?        - Ты думаешь, я бы справилась с таким количеством людей? - усмехнулась девушка, прищурив левый глаз.       - Нет, не думаю, - ответил я, помотав головой. - Но... как тогда это работает?        - Очень просто, - пожала она плечами. - Сначала людей можно было по пальцам пересчитать, и я вполне справлялась одна, но человечество росло, развивалось. Ежегодно рождались десятки, сотни тысяч людей и столько же умирало. Тогда в одиночку действовать уже было трудно, мне нужны были помощники и помощницы, и я их создала.       - Ты сама их создала? - переспросил я, удивленно подняв брови.        - Да, сама. Видишь ли, когда человек умирает, его душа оказывается в моих руках, и я могу либо уничтожить ее, либо обречь на вечное существование в виде призрака. Большинство уничтожается, и тем самым их жизнь заканчивается, но иногда, как бы печально это не было, приходится лишать кого-то вечного покоя и поручать дарить или отнимать его у других. Честно говоря, я даже не знаю, сколько сейчас существует таких призраков, но их много и становится только больше. Как, собственно, и людей. Так что можешь не волноваться, сейчас я несу ответственность только за Лондон.       Я с интересом слушал каждое ее слово, а когда она закончила и посмотрела на меня в ожидании реакции, даже не сразу нашел, что здесь можно сказать.        - Но если душа человека либо уничтожается, либо становится призраком, значит ли это, что не существует ни рая, ни ада? - наконец спросил я.        - Нет, не существует, - коротко ответила Дейзи и пожала плечами. - А ты религиозен?       Я замотал головой из стороны в сторону.        - Нет, я не верю ни в Бога, ни в рай, ни в ад, - сказал я. - Но до недавнего времени я и любую мистику отрицал, так что мало ли. Раз существуешь ты, раз существует душа, то, может, и религия не сборник сказок для взрослых.       Девушка засмеялась, и я тоже усмехнулся, но продолжал смотреть на нее, на эту широкую улыбку, обнажающую белоснежные зубы, на эти серые глаза, такие загадочные и манящие. Я смотрел и думал: "Вот он, шанс рассказать ей о своих чувствах", но тут же одергивал себя, боясь, как бы этими тремя простыми, но одновременно и сложными словами не разрушить наши отношения. Наши взгляды встретились, и мы смотрели друг в другу в глаза несколько недолгих секунд, пока я, смутившись, не опустил их.        - Чем планируешь заниматься сегодня? - спросила Дейзи.       Я пожал плечами.       - Не знаю, ничего не планировал. - Я снова посмотрел на нее. - Есть предложения?        - Просто я подумала, что мы могли бы встретиться после занятий. Поболтать и все такое. В последний раз мы разговаривали дольше десяти минут неделю назад, а мне хотелось бы это исправить. Ну, если ты, конечно, этого тоже хочешь.        - Да, я только за, - закивал я, с живостью поддержав ее идею. - Можем прогуляться или посидеть где-нибудь.       Девушка заулыбалась.        - Тогда я буду ждать тебя после занятий, - сказала она. - На этом месте.       Я кивнул и улыбнулся в ответ. Еще недолго мы разговаривали о всяких мелочах, об учебе, о солнце, которое с каждой секундой светило все ярче и слепило мне глаза, а потом прозвенел звонок, и она исчезла за углом, после чего я, радостный, поспешил на урок.       В следующий раз мы встретились с ней там, где и договаривались - за школой. Когда я появился, Дейзи сидела под деревом и водила ногой из стороны в сторону по шуршащим бронзовым листьям, которые, словно от ветра, открывались от земли и, разлетаясь направо и налево, снова бесшумно падали на асфальт. Она делала это снова и снова, как-то грустно улыбаясь и будто не замечая моего присутствия. Не проронив ни слова, я прислонился к холодной кирпичной стене и стал тихо наблюдать. Девушка продолжала легкими движениями тонкой ножки разбрасывать листья, пока они, наконец, не распределились по всей площади асфальта.        - Даже для природы я не более, чем ветер, - наконец-то произнесла она и, подняв глаза, улыбнулась мне.        - Не правда, - возразил я. - Для природы ты гораздо больше, чем просто ветер. Представь, в каком хаосе мы бы жили, если бы не существовало Смерти. Люди бы жили вечно, они бы переполнили планету и уничтожили ее за считанные годы. Может быть, ты не чувствуешь свою значимость в этом мире, но это не означает, что ее нет на самом деле. Уверен, у природы ты - любимица, потому что без тебя жизнь не имеет смысла.       Дейзи склонила голову набок и, улыбаясь, смотрела на меня такими нежными глазами, что я ощутил необыкновенный трепет во всем теле и от этого смутился, слегка покраснев.        - В таком случае природа очень несправедлива, - вздохнув, сказала девушка. - Поручать мне такую ответственную миссию, но при этом не позволять даже прикоснуться к чему-то - это больше похоже на наказание, нежели на любовь.       Она встала на ноги и поправила юбку белоснежного легкого платья до колен. Видеть на ней это явно летнее платьице, когда все вокруг стремились закутаться в куртку потеплее и спрятать лицо в большом уютном шарфе, было странно, но она, совсем не ощущая холода, могла позволить себе выйти в самый морозный день в одном только белье и даже не покрыться гусиной кожей. Это была одна из тех ее способностей, которым я сильно завидовал, ведь, несмотря на солнце и ясное небо, было прохладно и я уже начинал замерзать.        - Пойдем? - предложила она, медленными шагами приближаясь ко мне.        - Да, пойдем, - кивнул я и, развернувшись, направился вместе с ней к выходу со школьного двора.       Мы проделали путь от школы до моего дома, при этом не умолкая ни на минуту. Казалось, за это время мы сумели обсудить все, что только могли, и стать еще ближе друг к другу. Я жаловался ей на тест по французскому, который провалил в пятницу, рассказывал о том, как сильно жду летних каникул, несмотря на едва начавшуюся осень, а Дейзи слушала и искренне улыбалась. Сама она, конечно, тоже активно участвовала в разговоре. В основном она размышляла вслух над чем-то, мечтала, витала в облаках и время от времени задавала интересные вопросы, как бы наталкивая размышлять вместе с ней.       - Я все время говорю о своих мечтах, - говорила она, когда мы уже были в паре метров от моего дома, - но, кажется, никогда не слышала о твоих. О чем ты мечтаешь?       Я пожал плечами и стал нащупывать в карманах брюк ключи.        - Не знаю, наверное, ни о чем, - ответил я.        - Да ведь не бывает такого, - удивилась Дейзи. - Всегда есть какая-то мечта.       Я нашел ключи, и мы остановились у самой двери. Прильнув к стене, я посмотрел на девушку.       - Не хочешь войти? - спросил я ее, кивая головой в сторону входной двери.        - Ты приглашаешь меня к себе? - удивленно спросила Дейзи, приподняв бровь.        - Почему нет, - пожал я плечами. - В доме общаться будет уютнее. А еще там теплее. Я замерз.       Она усмехнулась, окинула взглядом темную деревянную дверь, а затем неуверенно посмотрела на меня.        - Твоих родителей нет дома?        - Мама на работе, будет только вечером, - ответил я. - А больше с нами никто не живет. Так... мы заходим?       Она еще раз взглянула на дверь, затем на меня и, наконец, кивнула в знак согласия. Я вставил ключ, дважды повернул его, и дверь распахнулась. Мы немедленно вошли внутрь, и я, поманив Дейзи за собой, стремительно взобрался на второй этаж. Она шла медленно, с интересом оглядывая дом и изучая мелкие детали, из которых он состоит.        - Это моя комната, - сказал я, открывая настежь дверь и запуская девушку внутрь.       Она сделала несколько осторожных шагов вперед и остановилась посреди спальни. Ее глаза обрисовали круг и остановились на измятой кровати.        - Прости, тут полный беспорядок, - произнес я, обернувшись к ней спиной и закрывав дверь. - Если бы еще утром знал, что придумаю тебя пригласить, то...       Я обернулся и увидел Дейзи, склонившуюся над гитарой, которую в спешке оставил на кровати. Она изучала ее взглядом, а затем попыталась провести по ней тонкими белыми пальцами, но они словно проходили сквозь гитару, оставляя от прикосновения лишь волну легкого ветерка. Он подул прямо на лежащие рядом листы с нотами, и они зашелестели, тем самым обратив на себя внимание Дейзи. Ее взгляд соскользнул с гитары на ноты, и она наклонилась чуть ближе, чтобы их разглядеть, но я, понимая, что тем самым она может испортить сюрприз, в два шага оказался возле кровати и схватил листы, тут же убрав их в ящик стола.        - Это она? - восторженно спросила девушка. - Та песня, про которую ты говорил?        - Это просто наброски, - отмахнулся я.       Увидев мое смущение, Дейзи только покачала головой, прикусила губу и больше не интересовалась нотами. Вместо этого она присела на край кровати, по обыкновению склонила голову набок и произнесла:        - Ты так и не ответил.        - Что? - я посмотрел на нее, нахмурив брови от недопонимания.        - О чем ты мечтаешь?       Я вздохнул и, оперевшись руками о стол, посмотрел в окно, на чудесное голубое небо и колеблющиеся от ветра ветви деревьев.        - Я мечтаю переехать, - ответил я, сказав первое, что пришло в голову.        - Переехать? - переспросила она. - И куда же?        - Не знаю. Куда-нибудь, где много солнца и всегда тепло. Хочу выходить в октябре на улицу и каждый день видеть такую же погоду, как сегодня. Только теплее, без ветра.        - Неужели Лондон и вправду так плох? - усмехнулась Дейзи.        - Нет, совсем нет, - я покачал головой. - Сам Лондон - прекрасный город. Только погода не для меня.       Она только улыбнулась, сжав губы, и еле заметно кивнула. Занявшись изучением комнаты, она вновь наткнулась взглядом на гитару.       - Я никогда не слышала, как ты играешь, - мечтательно произнесла она, не отрывая глаз от инструмента.        - Хочешь, чтобы я сыграл? - спросил я, прикусив нижнюю губу.       Дейзи закивала, и я, неуверенно оторвавшись от стола, присел рядом. Она тут же отодвинулась на другой край кровати, боясь случайно задеть меня. Я поднял гитару, поставил пальцы на струны и посмотрел на девушку, зачарованно наблюдавшую за происходящим в ожидании мелодии.        - Я не знаю, какую музыку ты любишь, - сказал я, проводя пальцем по струне туда и обратно.        - Сыграй то, что нравится тебе, - попросила Дейзи. - Я могу слушать абсолютно все.       "Ладно", - пробормотал я и стал думать, какую песню выбрать, чтобы ей точно понравилось. Проблема была в том, что я даже предположительно не знал ее вкус; мы ведь толком никогда не говорили о музыке, и она ни разу не упоминала о любимом жанре. Размышления стали затягиваться, и чтобы не создавать лишних неловких пауз, я поправил гитару и начал играть первое, что возникло в моей голове. Комната наполнилась звуками "Take Me To Church". Я вспомнил, что Мэй очень любила эту песню и часто просила меня сыграть ее, когда бывала у меня дома. Тогда я доставал гитару и обеспечивал музыку, а Мэй садилась рядом и мурчала себе под нос слова песни. Она никогда не пела громко, потому что считала, что не умеет, но если мне доводилось слышать ее несовершенное пение, я был счастлив, ведь пела она только от радости.        - If the Heavens ever did speak she is the last true mouthpiece, - неожиданно подхватила Дейзи, и ее мелодичный голос разлился по всей комнате, наполняя каждый ее уголок.       Ее голос гармонично сочетался с гитарой; она пела так чисто, так красиво, что я, очарованный этими невероятными звуками, даже забыл, что должен играть, но скоро опомнился и продолжил перебирать струны, будто ничего не случилось. "Amen", - переливался ее голос, не срываясь, не дрожа, не перескакивая с одной ноты на другую. Казалось, будто она пела эту песню всю жизнь, будто она принадлежала ей - так идеально у нее выходило. Я смотрел на нее, и у меня дух захватывало. Она сидела с зажмуренными глазами и покачивалась всем телом в такт мелодии. Она не просто пела - она пропускала эту музыку через себя, жила каждой нотой, оттого и не могла спокойно усидеть на месте, не жмуриться, не могла прятать эмоции на лице. Чем дольше я наблюдал за ней, тем сильнее влюблялся, тем быстрее билось сердце, тем ярче ощущался трепет. Мне безумно хотелось ее поцеловать, и осознание того, что я никогда не смогу этого сделать, не гасило, а только усиливало это желание.       Песня закончилась, а мне хотелось играть ее снова и снова, лишь бы только слышать ее волшебный голос. Дейзи, обернувшись, поймала мой взгляд и смущенно улыбнулась.        - Почему ты не говорила, что так прекрасно поешь? - спросил я, все еще находясь под впечатлением.        - Ты не спрашивал, - пожала она плечами. - Да и откуда мне знать, так ли хорошо я пою, если единственная, кто слышал мое пение - я сама?       - Очень жаль, что этого никто никогда не слышал. Серьезно, это было... нет, даже не прекрасно - потрясающе, невероятно. Я не знаю, как это выразить словами.        - Ну, у меня было много времени, чтобы тренироваться, - засмеялась Дейзи. - А ты? Ты поешь?        - Нет, я так не думаю, - покачал головой я.        - А ты пробовал?       - Пробовал. Уверен, тебе не хочется этого слышать.        - Нет, наоборот, хочется.       - Нет-нет, я не буду петь. Даже не уговаривай.        - Ну, пожалуйста, - настойчиво просила она. - Хотя бы пару строк.        - Нет, - продолжал я, мотая головой. - Я даже наедине с собой не пою, я...       Внезапно дверь открылась, и мы мгновенно замолчали. В проеме показалась мама, и я сначала ужасно испугался, что она может увидеть Дейзи, но после вспомнил, что она видна только мне, поэтому несколько успокоился и попытался сделать вид, будто ничего особенного не происходит.        - С кем ты разговариваешь? - спросила мама, едва зайдя в комнату.       - Ни с кем, - тут же ответил я, но слишком быстро и неправдоподобно, и мама, оглядев комнату, подозрительно посмотрела на меня.        - Но я точно слышала...        - Я просто размышлял вслух, - прервал ее я, и, кажется, этим навлек еще больше подозрений, но постарался отвлечь маму от них и перевести тему. - Ты сегодня рано.        - Да, - вздохнула она. - Я обещала миссис Флорес кое с чем помочь, так что я здесь ненадолго. Но... у тебя все в порядке?        - Да, все отлично, - закивал я.        - Точно?        - Точно.        - Тогда я пойду, - произнесла мама, еще раз окинув комнату взглядом. - Скорее всего, буду поздно, так что ужинай без меня.        - Хорошо, - пробормотал я и слегка улыбнулся.       Дождавшись, пока мама закроет дверь комнаты и спустится вниз, я повернулся к Дейзи с виноватым взглядом. Она только рассмеялась, и я, не выдержав, засмеялся вместе с ней.        - Неловко вышло, - тихо заметил я.        - Неловко, - кивнула она, улыбаясь.       Мы провели вместе целый день и даже не заметили, когда начало темнеть. Мы много смеялись, разговаривали и даже посмотрели фильм, какую-то глупую романтическую комедию, попавшуюся нам на одном из телеканалов. На самом деле мы ее толком и не смотрели, она служила нам фоном, но изредка, когда возникали паузы, мы переводили взгляды на телевизор, ждали какого-нибудь интересного или чересчур глупого момента и принимались его обсуждать. Так, слово за слово, рождались новые темы для разговора.        - Какой твой любимый цвет? - спросил я.       - Белый, - ни капли не раздумывая ответила Дейзи.       - Правда? Именно поэтому ты всегда в белом?        - Да, ты меня раскусил, - засмеялась девушка, и я широко улыбнулся.        - Почему белый? - поинтересовался я. - Почему, например, не красный или черный?       Она пожала плечами.        - Не знаю, - ответила Дейзи. - У меня он ассоциируется с теплотой и искренностью, простотой и стремлением к новому. Приятный цвет.        - А еще он идеально подходит к твоему образу, - заметил я, и девушка вновь рассмеялась.       - Да, и это тоже, - согласилась она. - Ну, а ты? Какой твой любимый цвет?        - Наверное, зеленый, - ответил я. - Но, вообще, я люблю...       - Милтон?       Я обернулся и увидел маму. То ли фильм оказался таким громким, то ли мы с Дейзи слишком увлеченно болтали, но я не услышал, как открылась и закрылась входная дверь, поэтому, осознав, что мама уже дома и она наверняка слышала часть нашего разговора, тут же покраснел, и, схватив пульт, судорожно нажимал на кнопку уменьшения звука.        - Снова размышлял вслух? - предположила мама с подозрением в голосе.        - Да, - ответил я, сглотнув ком в горле.       Нерешительно повернувшись, я встретился с ней взглядом и, наивно предполагая, что она поверит, постарался улыбнуться.        - Что происходит, Милтон? - устало спросила мама, опустив сумку с плеча на пол.        - Ничего, - отвечал я, стараясь держаться спокойно, несмотря на то что ощущал себя очень глупо, и это все действительно было так нелепо, так неловко, что я готов был провалиться под землю, лишь бы не участвовать в этом разговоре.        - Нет, Милтон, что-то происходит, - настойчиво выпытывала мама. - Я не слепая и не совсем дура, чтобы не видеть очевидного. Ты явно обращался к кому-то, ждал ответа и, видимо, его получал.        - Я говорил сам с собой, - продолжал убеждать ее я, хотя мы оба прекрасно понимали, что это совсем не похоже на правду. - В смысле, просто размышлял. Обычные мысли вслух, ничего такого.        - Это не обычные мысли вслух. Когда люди размышляют, они обращаются сами к себе, они ведут монолог, а ты разговаривал с кем-то еще, будто рядом есть человек, который тебе отвечает. Это большая разница, и это несложно заметить.       Я промолчал. Мама глубоко вздохнула и, подойдя ближе, села на диван рядом со мной. Предусмотрительная Дейзи убежала со своего места за несколько секунд до этого и теперь стояла позади нас, не понимая, стоит ли ей остаться или уйти.        - Просто я хочу, чтобы ты больше мне доверял, - ласково произнесла мама, осторожно взяв меня за руку. - Я знаю, что недавно ты потерял подругу, и я знаю, как много она для тебя значила, поэтому если тебя что-то беспокоит, я всегда здесь и готова помочь.       Я устало посмотрел на нее, в ее нежные карие глаза, и увидел, что она правда волнуется и волнуется не на шутку сильно. Все во мне наполнилось сочувствием, но я не представлял, что можно сделать, чтобы она успокоилась и забыла о случившемся, не представлял, какое разумное объяснение можно дать этому, ведь говорить о Дейзи было бы слишком странно, и, наверняка, это еще больше усугубило бы и без того сложную ситуацию.        - Мам, все в порядке, правда, - говорил я, крепче сжав ее руку, и вдруг, начиная осознавать, что происходит, посмотрел на нее, сузив глаза и нахмурив брови. - Но... постой, ты же не думаешь, что я сумасшедший?        - Нет-нет, конечно, ты не сумасшедший, - говорила мама, уверяя в этом больше себя, чем меня. - Просто... Просто ты весь день сидишь в пустой комнате и ведешь диалог будто бы с воображаемым другом. Что мне еще остается думать, Милтон? Ты так переживал из-за смерти Мэй пару недель назад, а сейчас я нахожу тебя, болтающим с самим собой, и это... это странно, и я ведь волнуюсь. Я хочу, чтобы у тебя все было хорошо, и если ты все еще не можешь пережить свою потерю, мы можем справиться с этим вместе. Мы можем обсудить это вдвоем, или найти хорошего психолога, или найти еще какой-то выход. Я хочу знать, что происходит с тобой, в твоей жизни. Я хочу, чтобы ты не думал, что я не способна тебя понять, потому что я способна или, по крайней мере, я всегда готова попытаться...       Она замолчала и отвернулась. По ее щекам потекли слезы, с которыми она старалась бороться. Мне стало ее так жаль; она сидела здесь и плакала из-за меня, и из-за этого я ощущал себя очень, очень паршиво. Придвинувшись ближе, я сначала стал поглаживать маму по руке, а затем, когда она, заплаканная, повернулась ко мне лицом, крепко обнял ее, стремясь вложить в эти объятия всю свою любовь и передать ей. Мы сидели так минуты две, пока мама, улыбнувшись, не отстранилась от меня.        - Так ты уверен, что все в порядке? - спросила она.        - Да, все хорошо, - закивал я, утешительно улыбаясь.        - Пообещай говорить мне обо всем, что тебя беспокоит, - попросила мама, утирая слезы.       - Обещаю, - произнес я и сжал ее руку.       Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга, а потом мама ушла в ванную, снова оставив меня наедине с Дейзи. Она стояла в уголке, съежившись, и с тревогой смотрела на меня. Жестом я пригласил ее пройти в мою комнату и, встав с дивана, направился к лестнице. Мешкая, она все же оторвалась от своего угла и поплелась за мной.       - Прости, что так вышло, - тихо произнесла, едва мы вошли в комнату. - Наверное, мне не стоило сюда приходить. Нам нужно было разойтись на улице.        - Ты не виновата, - прошептал я, чтобы мама случайно не подслушала и этот наш разговор. - Я сам в это вляпался, нужно было подумать о том, что нас могут услышать. Прости, что заставил тебя чувствовать себя неловко.       Она улыбнулась, а ее серые глаза не выражали никаких эмоций; они были пусты и безразличны ко всему, как и в первые дни нашего знакомства. Мне хотелось обнять и ее, чтобы успокоить, но сделать этого я, конечно, не мог, и от этого мне стало больно. Нужно было заставить ее поверить, что она ни в чем не виновата, но я не знал, что сказать.        - Думаю, сейчас мне правда пора, - сказала девушка. - Спасибо за этот день.       - Спасибо тебе, - прошептал я и улыбнулся как можно нежнее.       Она лишь кивнула головой и уже скоро исчезла за дверью, а я остался один. Теперь уже совсем один. Я приземлился на край кровати, закрыл лицо руками и просидел так несколько минут, ни о чем не думая. Измотанный событиями сегодняшнего дня, я уже просто не мог нормально размышлять, да мне и не хотелось. Хотелось просто лечь и отдохнуть, заснуть так крепко, чтобы целиком выпасть из реальности и совсем ничего не ощущать.       Дверь приоткрылась, и в проем высунулась мамина голова, обрамленная светлыми локонами, доходящими практически до плеч.        - Я хотела узнать, ты ужинал? - спросила она.        - Я не голоден, - покачал я головой.       Мама прикусила губу и отвела взгляд куда-то в сторону.       - Уверен?       Я кивнул, и она вздохнула.        - Тогда спокойной ночи, - произнесла она, стараясь звучать ласково, но вышло немного растерянно.        - Спокойной ночи, - прошептал я, и мама, отступив назад, медленно закрыла дверь.       Когда она ушла, я откинулся назад и упал на кровать, закрыв глаза. Слова мамы не выходили из моей головы. Я перекручивал наш разговор снова и снова, вспоминал ее наполненные слезами глаза, ее беспокойство. Сначала мне стало ужасно грустно, но чем больше я мысленно повторял ее слова, тем глубже задумывался над ними.       Я никогда не сомневался в своей адекватности, и я был уверен, что все, происходящее со мной, реальность, а не выдумка. До этого момента. Сейчас все казалось настолько запутанным, что я уже ни в чем не мог быть уверенным. "И ведь, действительно, - думал я, - кроме меня, никто ее не видит. Что если мама права?" Сердце сжималось от таких мыслей. "Нет, - тут же говорил себе я, - она не может быть просто фантазией. Она слишком прекрасна, я определенно не мог ее выдумать. Она существует, и я ее люблю." И снова голос разума призывал меня посмотреть на все глазами, подключенными к мозгу, а не сердцу; снова он находил десятки аргументов против Дейзи; снова моя голова заполнилась сомнениями и подозрениями. Лишь тонкий голосочек сердца, тех нежных чувств, которые я питал к ней, упорно сопротивлялся и в отчаянии выкрикивал: "Это неправда!", как маленький ребенок, желающий верить во все лучшее.       Эта перепалка между разумом и чувством продолжалась очень долго, пока я окончательно не потерял все свои силы и не уснул, даже не расстелив постель. Но и во сне меня не покидали эти размышления. Я видел Дейзи, одиноко стоящую посреди пустой комнаты. Все было таким темным, и она одна, как яркий луч света, стояла вся в белом, смотрела на меня и улыбалась. Я подходил все ближе к ней, тянулся рукой, стремясь коснуться ее, и она стала тянуться ко мне. И вот, когда расстояние между нашими пальцами сократилось до миллиметров, она вдруг растворилась в воздухе, исчезла, а вместе с ней исчез и свет. Я искал ее в темноте и отчаянно выкрикивал ее имя, но по-прежнему оставался совсем один. Потеряв всякую надежду вернуть ее, я лег на холодный пол, свернувшись калачиком, закрыл глаза...       И тут же проснулся, но уже в реальном мире. Тяжело дыша, я лежал в своей кровати и смотрел в потолок. Было темно, в окно заглядывала большая круглая луна - должно быть, поздная ночь. Внезапно все мое тело пронзила боль, но не такая, как от удара или изнеможения. Это была душевная боль, настолько сильная, что я был словно парализован и не мог сдвинуться с места. К глазам отчего-то подступили слезы, но я тут же направил взгляд вверх, так, чтобы каждая слезинка закатилась обратно. Я не понимал, что происходит; мой разум по-прежнему спал. Справившись с поглотившей меня волной боли, я заполз под одеяло и, накрывшись с головой, снова уснул, на этот раз до самого утра.       На следующий день я не увидел ее в школе. Она не появилась ни на одной перемене, не показалась ни на минуту впервые за время нашего общения. Напрасно я ждал ее за школой под большим раскидистым деревом, гнувшимся под порывами холодного ветрами. Сердце изнывало от боли; я чувствовал себя таким виноватым перед ней и предполагал, что вчерашние обстоятельства послужили причиной моего сегодняшнего одиночества, но в глубине души надеялся, что она просто слишком занята.       Ее отсутствие стало поводом в очередной раз задуматься над словами мамы. Я старательно игнорировал любые мысли об этом, но выбить их из головы оказалось не так просто. Казалось, что, если я еще не сошел с ума, то именно эти мысли и положат начало моему сумасшествию. В итоге я все же втянулся в размышления, и вновь в моей голове воцарилось жестокое противостояние сердца и разума, любви и здравого смысла. Все во мне разрывалось на части от этих противоречий; я не знал, кому верить, за кем стоит следовать и от чего отказаться, чтобы наконец наступило счастье.       Все это привело к тому, что я больше не был уверен вообще ни в чем. Я так сильно влюблен в Дейзи, она мне приятна как личность, но что если эта любовь безумна? Что если я действительно питаю ее к воображаемому существу и именно эти чувства мешают мне осознать проблему и как-то бороться с ней? Что если я правда начинаю сходить с ума и появление Дейзи - первый признак серьезного расстройства, вызванного смертью близкой подруги и невыносимого одиночества? Она ведь на самом деле не была похожа на настоящего человека, несмотря на то что внутри она была живее всех живых, тем более меня, и, скорее, это она должна сомневаться, существую ли я. Но дело было не во внутреннем мире; я мог выдумать его сам, поэтому доказать ее реальность тем, что внутри нее горит неугасающий огонь искренности, стремлений и любви ко всему окружающему, я, к сожалению, не мог. Дело было в том, что до сих пор ее не видел никто, кроме меня самого. Она говорила, эту способность обретают только умирающие, так, может, я действительно умираю - не физически, но психически. Быть может, Смерть, являющаяся ко мне ежедневно - признак скорого сумасшествия, разрушения моей жизни и медленного уничтожения моей личности? Быть может, именно из-за этого она втирается ко мне в доверие?       Тревога охватила меня полностью. Внезапно я почувствовал холод и дрожь по всему телу, но был не в силах унять ее. Все из-за того, что, как бы я ни старался, полностью заглушить тот самый тонкий голос зародившейся во мне любви не могли даже самые мощные аргументы против Дейзи. Он мог быть похоронен заживо в толще сомнений и подозрений, мог затихнуть почти до шепота, но он был слышен, он сопротивлялся, протестовал, и, казалось, теперь, когда я был убежден в том, что со мной что-то не так, я слышал его даже отчетливее, и такой болью отзывался этот голос в моем сердце, что я съеживался, обхватывал себя руками, зажмуривал глаза и пытался изо всех сил не расплакаться, притупить эти страдания и беспощадно задушить в себе какие-либо мысли о любви.       После долгой ночи размышлений я дал себе обещание сократить общение с Дейзи до минимума. "Если я прекращу обращать на нее внимание, - думал я, - она сама потеряет ко мне интерес, и вот тогда я наконец-то одержу победу над этим противным голосом, уничтожу его, а про нее скоро совсем забуду." Принять это решение было несложно - сложно было его исполнить. На следующий день я снова видел Дейзи. Она несколько раз промелькнула в толпе, улыбалась и махала рукой, но я сохранял безразличное выражение лица и только отворачивался. Каждая такая наша маленькая встреча была огромным ударом по сердцу. Я чувствовал, как оно глухо ударялось о грудную клетку и стремительно летело вниз, но старался не показывать этого и не признаваться даже себе, что мне больно от собственного равнодушия.       После занятий я уверенно шагал домой, когда меня окликнул знакомый голос, самый волшебный голос в моей жизни, от которого я сейчас стремился избавиться. Сделав вид, что ничего не услышал, я прошел мимо и вышел со школьного двора. Однако Дейзи так просто сдаваться не собиралась: несмотря на бесшумность ее шагов, я знал, что она идет за мной.       - Милтон, пожалуйста, подожди, - кричала девушка, ловко огибая проходящих мимо людей.       Я шел, не оборачиваясь, и с каждой секундой ускорялся, чтобы побыстрее оказаться в метро и больше ее не видеть, по крайней мере, сегодня. Одновременно я боролся с сердечной болью и волной слез, подступавшей к глазам, и оттого совсем не смотрел под ноги. Вдруг передо мной выросла белая тонкая фигура, и я, испугавшись, отпрянул назад.        - Пожалуйста, выслушай меня, - просила Дейзи. - Или хотя бы просто скажи, почему ты меня избегаешь. Мне нужно знать, что все это значит.       - Я не в настроении общаться, - пробормотал я, даже не посмотрев на нее, и тут же рванул вперед.       Преследование прекратилось, девушка молча стояла на прежнем месте и смотрела мне вслед. Я же шел быстрыми шагами и даже не видел дороги: глаза застелила пелена слез, и я стал чаще моргать, усердно смахивая капли с ресниц.       Так проходила неделя, две, но боль вместо того, чтобы утихнуть, только обострилась. Я не мог забыть Дейзи, не мог смириться с ее полуотсутствием в моей жизни. Мне не хватало наших долгих и таких теплых разговоров, и я чувствовал себя таким одиноким, словно от меня отвернулся весь мир. После нескольких попыток поговорить Дейзи отошла в сторону и перестала навязываться, но все же каждый день появлялась в школе и смотрела на меня, как в самые первые дни, когда мы только увидели друг друга. Ее глаза вновь ничего не выражали, они застыли, покрывшись льдом бездушия и душевной пустоты, но я старался вовсе на заглядывать в них. Я понимал, что делаю ей больно, что страдаю от этого не только я, но тут же разум взывал к здравому смыслу и убеждал меня, что она - просто моя галлюцинация, у которой на самом деле нет чувств. Однако меня это ни капли не успокаивало. Мучения, которые я тщательно скрывал в самой потайной части моего сердца, все копились, копились и были готовы вот-вот взорваться.       Так и вышло. Ночью я сидел на краю кровати и рассеянным взглядом сверлил стену напротив, думая обо всем и одновременно ни о чем. "Что я с собой делаю? - размышлял я, даже не думая ложиться спать. - Я разрушаю сам себя. Я убиваю себя, игнорируя ее. Даже если я сумасшедший (а теперь я однозначно сумасшедший), лучше бы я безболезненно потерял рассудок, чем потерял бы ее, страдая днями и ночами." Тихо вздохнув, я тут же выгнал эту мысль из головы.       Сзади подул легкий ветерок. Несколько секунд шторы летали около окна, а затем успокоились и смирно повисли у стены, как прежде. Я знал, что это не просто ветер. Я понимал, что сейчас она стоит у меня за спиной, смотрит на меня и собирается что-то сказать, но я не испугался ее внезапному появлению и не оборачивался, будто я вовсе ее не заметил.       - Я знаю, что ты почувствовал мое присутствие, - произнесла она негромко, но отчетливо. - И мы оба знаем, что нам нужно поговорить. Пожалуйста, давай сделаем это сейчас.       Я по-прежнему сидел и смотрел в точку перед собой. Мне не хотелось ее видеть, не хотелось и говорить, и я, как ребенок, сидел на краю кровати и думал, что если притворяться, будто ничего не замечаешь, то все исчезнет.        - Пожалуйста, Милтон, - умоляя, произнесла Дейзи. - Нам надо во всем разобраться. Я не могу больше притворяться, что никогда не была знакома с тобой. Не могу, слышишь? Я просто хочу знать причину. Я не понимаю, что я сделала не так.       Но я молчал. Сердце страшно страдало и рыдало от боли, и мне тоже хотелось заплакать. С каждой секундой я отчетливее чувствовал ком в горле, чувствовал поток слез, бегущий к глазам и готовый в любой момент вырваться наружу. Совесть мучила меня. Я знал, что ей сейчас больно, я знал, что должен ответить, сказать хоть что-нибудь, но не мог. Все мои силы были направлены на борьбу с надвигающимися слезами, во рту пересохло, и я, даже если захотел бы, не смог бы выговорить и слова. Краем глаза я заметил подол ее длинного белого платья, подхватываемый ветром и разлетавшийся полупрозрачной тканью по комнате. От нее (а может, от луны, освещавшей спальню через открытое окно) исходило какое-то бледное сияние, но я не стал долго смотреть и закрыл глаза руками.       - Милтон, - все пыталась она меня дозваться, - Милтон, мы оба понимаем: что-то происходит, и это что-то очень странное. И я сейчас не про эту нашу разлуку.       Она замолчала, а затем набрала полную грудь воздуха и продолжила:        - Мне кажется... Мне кажется я тебя люблю. И я была уверена, что это взаимно, я хотела признаться, но ты вдруг изменился, стал меня избегать. И мне стало больно. Ты, может, думаешь, что раз я не живая, то и чувств у меня нет? Как бы не так. Я умею чувствовать, кое в чем я все же человечна. Но до тебя я никогда - клянусь тебе, никогда - не испытывала любви. Мне было радостно, мне было грустно, мне было скучно и весело, но, что значит любовь, я знала только по фильмам, книгам и рассказам других. Ты подарил мне это чувство, благодаря тебе я узнала, что тоже могу любить, но ты же подарил мне и боль. - Ее голос вдруг стал таким жалобным, плачущим, что мое сердце сжалось еще сильнее. Мне даже пришлось согнуться чуть ли не пополам, чтобы выдержать это. - Я видела, как умирают люди. Люди умирали тысячами, миллионами, миллиардами на моих руках. Мое призрачное сердце наполнялось все новой печалью каждый день, но никогда я не страдала при виде умирающих стариков и даже детей, как страдаю сейчас.       Она замолчала и сделала еще пару вдохов. Я крепко держался рукой за грудь, боясь, что сердце вот-вот разорвется на части. Никогда мне не было так больно, как в этот момент, когда она, такая светлая и искренняя, этот милый, невинный Ангел Смерти, стояла за моей спиной и изливала мне всю душу, а я, как последняя тварь, сидел, и молчал, и даже повернулся, хотя бы из уважения к этой бедной девушке. Сердце сжималось все сильнее и сильнее, и скоро я заметил, что мне становится трудно дышать.        - Я не способна плакать, - продолжала Дейзи уже ровным, спокойным голосом. - На этом лице ты никогда не увидишь слез, даже крошечного следа от них. Но знай, что внутри меня сейчас бушует целый океан, и оттого больнее, что этот океан не может вырваться наружу.       С этими словами она будто всхлипнула, и в комнату снова ворвался прохладный поток воздуха. Я резко обернулся и, не увидев позади никого, упал лицом на середину кровати и дал волю слезам. Они бурным потоком текли из моих глаз по щекам, впитывались в мягкий плед, образуя мокрые следы. Казалось, будто мои всхлипывания были слышны на весь мир; из моей груди вырвалась вся та сердечная боль, которая скопились во время присутствия Дейзи, и сейчас она кричала, кричала так громко, что на ее звук прибежала испуганная мама. Она бросилась ко мне, а я не мог и пошевелиться, не мог сказать и слова, потому что мой рот, мои глаза, все мое лицо и тело сейчас не принадлежали мне - они принадлежали сердцу, а оно молчало и только тонуло в слезах.       Мама подняла меня с постели и, усадив, как я сидел прежде, попыталась выбить у меня причину слез. Не получив в ответ ничего внятного, она только крепко обняла меня, погладила по голове и по руке, а затем напоила успокоительным, чему я был не в силах сопротивляться. Через десять минут я уже лежал под одеялом и тихонечко выл от еще не утихшей боли, а после и вовсе сумел заснуть.       Следующие два дня прошли смутно, я почти ничего не помнил о них. Я словно находился в вакууме; все происходящее казалось таким далеким и приглушенным. Даже чувства, еще недавно разрывавшие меня изнутри, притупились, будто вокруг построили огромную стену, ограждающую от различных ощущений, но позволяющую, тем не менее, слышать их, знать об их существовании.       В эти два дня я окончательно потерял рассудок, возможность разумно мыслить, и решил, что моя жизнь больше не имеет смысла.