***
Очень скоро от туч осталось лишь прохладное воспоминание, а тишину прорезал первый робкий щебет птиц. Солнце слабо, но со всей своей нежностью согревало землю, побитую ледяным дождём. Вероятно сейчас на поля вышли фермеры, чтобы покачать головой над загубленными посевами и начать подсчитывать убытки. А их дети, безучастные и беззаботные, с деревянными лодочками в руках понеслись искать ручьи или ловить лягушек. Всё шло своим чередом, и мир неизменно оправлялся после любой невзгоды: будь то война, Кризис, или непредвиденный безжалостный ливень. Фелис, утомлённая резким всплеском активности в своей жизни, отдыхала на огненно-жёлтом грибе, выросшем от её — Шеогората — слезы. Она пыталась заново привыкнуть к тамриэльскому воздуху; от этого кружилась голова, а на лицо постепенно возвращался румянец, двести лет не касавшийся конопатой кожи. Тиас, когда стало похоже, что Чемпионка пришла в норму, приблизился к ней и приютился у её ног. Они стали говорить о чем-то своём. Им безусловно было, о чем поговорить; и в какой-то момент Тиас устроил свою голову на коленях Фелис, а та легко запустила пальцы в шелковое море его волос, скрыв глаза под рыжими ресницами и снисходительно улыбаясь. Никто не стал их тревожить: троица людей в компании дремора стояли у самого края острова под сенью озеленевших крон, слушая плеск воды и шелест ветра. Они долго ни о чём не разговаривали, просто глядя на айлейда и Защитницу. Больше всех этим был поглощён Феликс, но Адериен, не любившая заниматься чем-то подолгу, не преминула отвлечь его внимание. — Что ж, — резко выдохнула она, отряхнув ладони, — одним врагом меньше, м? Чем займёмся теперь, ребятки? Правнук Чемпионки подбросил в руке осколок Амулета Королей, бывший теперь абсолютно бесцветным, ловя профессиональным взглядом моменты, когда лучи проходят сквозь камень и радугой застывают в его гранях. — Хочу познакомить её со своей семьёй, — признался Фил, но почти сразу осёкся, — Вернее — с нашей, — он кивнул двум девушкам, которых Тиас привёз из холодного и неприветливого Скайрима, и которые, было видно, успели сильно соскучиться по родному краю. Адериен, не знавшая всех подробностей родословной своего коллеги, сочла его слова очень милыми и растроганно улыбнулась; а Леталин, чья интуиция выловила из его предложения нужные нотки, вопросительно склонила голову набок, что не осталось незамеченным. — А вы не знали, барышни? — Феликс довольно улыбнулся, как и всякий, готовый донести до чьих-либо ушей ошеломительную информацию. — Мы не знакомы лично, но ваш Довакин приходится мне кузеном, — мужчина позволил себе сдержанно похихикать, наблюдая за тем, как Леталин с Адериен таращатся друг на дружку. Затем он перевёл взгляд на истинно-картинное местечко, где, в компании Тилиариса, сидела на грибе у Странной Двери Офелия. — У её сына было двое детей. Близнецы. От первого появился на свет ваш драконорожденный герой, а от второй — я и моя непутёвая сестрица. Так что Фелис — не только моя прабабушка. Мне бы очень хотелось сказать ей это. Адериен вся засияла и задёргалась от нетерпения, стиснув Леталин в сестринских объятьях и запищав что-то неразборчивое у самого уха. В свою очередь Феликс приобнял за плечо Кинтира, не отрываясь от созерцания столь уютной картины. Даже даэдра стало ясно, что он, совсем как эти северянки, скучает по дому; и, может, по тем, кого там оставил. — Значит, поедем в Скайрим все вместе! — заявляет Адериен, решительно (и не жалея силы) хлопнув соглядатая по спине. Откашлявшись, Феликс ответил: — Боюсь, я не скоро смогу составить вам компанию. Моя дорогая супруга не отличается большим терпением, и если я не поспею к родам, то она задушит меня своими косами. Пока Адериен сквозь смех поздравляла будущего отца, Леталин косилась в сторону Тиаса и бурчала под нос о его вранье насчет длинных волос в Сиродиле. Заодно это заставило её вспомнить о гребне, который она сгоряча швырнула в глубину реки; она успела подумать об этом всего секунду. — Гляньте, там внизу что-то шевелится. Кинтир прогнулся через валун к воде, у которой и правда ползал скорее живой, нежели мёртвый человек. Вспыхнувшие румянцем щёки подсказали Леталин, что это был тот самый утопающий, которого ей пришлось… скажем так: героически и весьма самоотверженно спасти от гибели в Нибенейской бухте. Вместе друзья вытащили его на берег, повыше над уровнем воды, не забыв подобрать его шлем. Уже на суше стянув с него нагрудник ему оказали помощь: за неимением зелий и магических сил раны пришлось перевязать лентами для волос — теми самыми, что Леталин привезла с собой из Скайрима. Придя в чувства, и с особой нежностью прижав к груди запутавшийся в тине деревянный гребень, солдат начал словно в бреду клясться, что его спасла русалка. Леталин не пожалела с трудом накопленных за это время капель магии, чтобы заткнуть… вернее — успокоить беднягу, незаметно отняв гребень из его рук и списав рассказ о русалке на галлюцинации. Ведь ничего удивительного, правда? Такое бывает с моряками. Ну и что, что он стражник, а никакой не моряк? Ох, да не всё ли равно? Главное, что жив-здоров. Да ещё и гребешок нашел. Всё остальное не имеет значения. Никакого. Спасённый уже мирно посапывал в теньке, когда к компании присоединились Тиас и Офелия. После дождя над водой ещё стояла прозрачная дымка. Сквозь неё Офелия разглядывала город, стоящий на берегу залива. — Это Бравил, верно? — женщина смотрит из-под прикрытых век и улыбается на выдохе. — Совсем не изменился. Она уже твёрдо стоит на ногах, но до сих пор кажется, что её, словно молодую осинку, способен всколыхнуть малейший порыв ветра. Что станет с ней, когда она войдёт в этот город? Покинет отрезанный магией от остального мира островок и вновь ступит на земли Империи, которая успела её позабыть? Её деяния до сих пор жили на страницах хроник, но имя было утрачено, стёрто из памяти Нирна новыми поколениями героев и легенд. Офелия выглядит так, будто успела раз сто подумать об этом, но при том ничуть не обеспокоена своими мыслями. — Сиродил много чего пережил, — говорит Феликс, не давая Чемпионке погружаться в омут нестабильного сознания слишком глубоко, — но здесь всё ещё осталось много эльфов. Уверен, среди них найдутся и те, кто помнит тебя. В Корроле до сих пор живёт пекарь, которому… — Нет, — спокойно произносит Офелия. — всё в порядке. Память — это вечно сыплющийся песок в часах. Она не может копиться вечно, ибо на замену старым воспоминаниям обязательно приходят новые. Места для всех просто не хватит. Что-то должно уходить. Феликс опустил глаза на землю, к ногам Офелии, стоявшей босиком на сырой почве. Он столько лет посвятил поискам, столько сил отдал, идя по её следам и собирая каждую крупицу, найденную в их полустёртых углублениях. Ему казалось — нет, он был уверен, — что Защитница Сиродила — совсем не то воспоминание, которое должно уходить столь скоро. Но само воспоминание было другого мнения: ещё задолго до рождения того, кто вдруг его потревожил. — Пойдём с нами, — в последний раз просит её Феликс, тихо и осторожно, словно боясь спугнуть. Офелия поднимает к небу взгляд, полный мыслей и эмоций, понятных лишь даэдра. Даже если здесь остались те, кто помнит Защитницу — она больше не могла соответствовать их хрупким воспоминаниям. Конечно, она порой скучала. По живым деревьям, городам, храму, по настоящему солнцу, и даже по холодному, противному дождю. Но разве могла она вторгнуться в родной дом с той же внезапностью, с которой бросила его? Мания или Деменция — не важно. Где-то глубоко в душе нынешний Безумный Лорд берёг своё прежнее мужество. А мужество подчас заключалось в том, чтобы отойти в сторону и позволить вещам идти своим чередом. — Придёт время — и расставит всё по своим местам, — отвечает имперка, до сих пор верная Акатошу: даже не смотря на то, что она — Шеогорат. — Война севера с югом идёт уже так давно… Она вышла из-под контроля, и даже мой незаменимый и всегда хладнокровный подручный сошёл с ума и покинул меня. А значит — скоро уйду и я. Не зная, что делать со своей потерянностью, троица пытается найти поддержку в глазах Тиаса. Но тот, кажется, и бровью не повёл после её слов. — Фелис… — не скрывая печали зовёт Леталин, понимая, что это всё, что она может сделать. — Всё хорошо, — улыбается Чемпионка. — Может не сейчас, но я вернусь в Тамриэль. Без сомнений, — она оглядывается на изваяние Лорда, которого давно устала заменять. — Я и так чересчур там задержалась. Смертным не место в Обливионе. Мы ведь обе это знаем, верно? Кинтир стоял позади Леталин, стараясь не показывать то, как его ужалили эти слова. Он помнил их с Лир общее детство в Идиллии Вайла, как будто оно оборвалось лишь вчера: хотя и был из тех, кто навсегда примерился к ощущению времени. Он помнил даже своё сотворение, и уж точно знал, что проживёт ещё больше, чем уже успел прожить. Но кому нужна вечная жизнь без друга? Единственным, что нельзя было изменить, оставался факт, который и заставил их обоих повзрослеть: Леталин была смертной. Это не мешало дреморе мечтать, сидя перед черной книгой в Апокрифе, что настанет день, когда его Лир вернётся к нему, и они вместе это исправят. Но желала ли она того же?.. Фелис стоит к ним спиной, но Кинтир отчего-то явственно ощущает её взгляд. — Всё-таки в чём-то должен сохраняться свой порядок, — говорит она, не оборачиваясь, и никак не шелохнувшись; только слабый ветерок треплет подол юбки и просторные рукава подсохшей рубахи. — И это совсем не плохо.Глава 7. Тучи расходятся
14 июля 2018 г. в 12:02
Леталин зажмурилась, всей душой желая лишь одного: быть где угодно, только не здесь. Чтобы всё это исчезло, чтобы не было никакого Тилиариса, Силорна и Амулета Королей.
В ушах раздался звон. Кожу сковал лёд.
И тогда Леталин почувствовала, как на её ресницы приземлилось нечто лёгкое и холодное. Она не открыла глаз, но увидела горы, реки и снежно-белую мглу.
Место, где несмотря на колючие метели и заледеневшие окна было тепло.
Дом.
Но рано или поздно приходится открывать глаза. Сделав это Леталин увидела, что дождь превратился в снег.
Вокруг было тихо. Так тихо, что если задержать дыхание, то можно услышать, как падают снежинки. Быстро и часто, будто кто-то сыплет их с облака лишь для тебя одного. Причем этот кто-то настолько тебя любит, что не жалеет всех своих запасов, и кажется, что в любую секунду они могут закончиться. Этот снегопад был чем-то большим, чем просто замёрзшие капли воды. Он был поддержкой. Прощением. Обещанием того, что всё будет хорошо. Но что ещё важнее — он напомнил о том, что север — её север — не на карте, не в направлении. Он — вьюга в её сердце. Он — в ледяных осколках вокруг её зрачков. Он — сама её суть. И он будет с ней, куда бы она ни отправилась. А душа её узнает зиму во всём: в шелесте листвы, в одуванчиках, в хрустальных осколках памяти, в прозрачном отблеске чужих окон, и даже в белых стенах Имперского города. Дух Севера неподвластен ни месту, ни времени. Он волен и дик. И он всегда будет там, куда ты его позовёшь.
Снегопад сделался непроницаемым, и его белизна ударила в глаза, отчего пришлось зажмуриться ещё раз.
Кожа вновь ощутила удары дождевых плетей. Тонкая ледяная корка исчезла под ними, смешавшись с водой и стекая вниз по пальцам. А причиной вспышки белого света оказался вовсе не снег.
Перед Леталин, Адериен и Феликсом стояла Защитница. Твёрдо, уверенно, неподвижно. На секунду могло показаться, что стрела нашла свою цель, и Офелия вот-вот рухнет замертво… но стоило лишь ненадолго приглядеться, чтобы понять, что всё обстояло иначе.
Её окружало нечто, что Леталин описала бы, как «поющий щит», Феликс — как призраков, а Адериен — как прекраснейшие и самые тонкие из мыслимых шелков, которые даже сам император не смог бы себе позволить. Это была магия, подобной которой никто из них никогда не видел. Никто, включая Тилиариса. В ту минуту это можно было без труда прочесть на его лице.
Облачко белой пыли, в которое превратилась очередная его стрела, развеялось, словно дым от ветра, перед лицом Защитницы Сиродила. Её нынешняя решимость и строгость будто разом стерли всё, что было до этого; всё, с чем она жила последние две сотни лет. От прежней деменции не осталось и следа. Может лишь на время, на мгновение, но это была та самая Защитница, которую помнили и которую искали.
Зашипев от злости, Тилиарис отшвырнул бесполезный лук своей покойной матери и применил магию. Щит Фелис не исчезал, однако айлейд не собирался сдаваться: до тех пор, пока не испробовал самые сильные свои заклинания и не израсходовал на это все силы. Когда же это произошло, и магический огонь от его атак рассеялся, он увидел, что щит Чемпионки остался таким же, каким и был. Ко всему прочему: теперь он звенел и тренькал, будто насмехаясь над ним и над его беспомощностью. Айлейд, пускай и последний, в итоге не смог избежать участи своих предков. И эта человеческая женщина, как и звон щита, за которым она стоит, требовали принять капитуляцию. Точно так же, как когда-то Алессия и её союзники.
Тилиарис стоял, пошатываясь. Он был истощён. Из последних сил он издал отчаянный вопль.
— Что, не нажилась ещё?! Много осталось причин, чтобы цепляться за своё жалкое существование?
Офелия молчала, не сводя с эльфа глаз. Это заставило его растеряться. Он запнулся, но, перестав кричать, продолжил:
— Или что, думаешь, этот мир недостаточно от тебя настрадался? Я шел за тобой по пятам. И я знаю о тебе такое, чего не знает более никто; знаю, что ни один герой, закончив свой путь, не остаётся чистым. Взгляни на себя, и скажи, что я не прав!
Защитница безрадостно усмехнулась и оглядела волшебную сферу, что окружала её. Конечно, причин жить у неё нашлось бы не больше, чем у голодного до воспоминаний духа, если бы вообще нашлось. Было гораздо больше причин умереть. Но если у Офелии от своей прежней жизни и осталось хоть какое-то светлое чувство — то это несомненно была вера. И она верила своему богу, верила своим остроухим, пушистым и чешуйчатым друзьям, что раз за разом создавали для неё этот щит. Она верила Мартину. И доколе их решение остаётся неизменным, а пение звучит сквозь звон призрачной пелены — она будет терпелива. Её время придет. Но не сегодня. Не сейчас.
— Думаю, я уже давно не числюсь в списке проблем для этого мира, — произнесла Фелис голосом спокойным и ровным, с едва уловимым бликом улыбки, как после созерцания рассвета. — И, боюсь, не на твою долю выпадет удовольствие прервать моё жалкое существование, — она едва коснулась барьера, и тот, словно водная гладь, пошел рябью. — Это даже мне решать не дано.
Озлобленная гримаса Тилиариса сменилась отчаянием, когда он сбросил пустой колчан, и устало, даже безвольно опустил плечи. До сих пор единственным верным спутником потерянного эльфа была ненависть: к миру, к людям, к себе самому. Он настолько привык, что она, лишь она одна была с ним все эти годы, словно истинный друг; был так ей предан, и не заметил, что она не ведёт его и не идёт рядом — а преследует.
Ненависть преследовала его постоянно. Каждый миг каждого дня она была с ним. С момента пробуждения и вплоть до того, как разум погружался в сон — она была с ним. В его долгом путешествии из эры в эру сквозь мрак — она была с ним. И словно фонарь она вела его. Всё дальше и дальше. Да, она была фонарём. Но слишком поздно Тилиарис заметил, что в этом фонаре горит адское пламя.
У каждого в жизни существует нечто, что бережет от опустошения. Якорь, удерживающий на месте. Свет, ведущий вперед. Торчащий уродливый корень на уступе перед бездной, что не даёт упасть. У Феликса это была Защитница. У Леталин и Адериен — будущее своей родины. У Тилиариса — собственное прошлое.
— Выходит, мне не вернуть и капли былого величия моих предков, — тихо произнес Тиас сквозь горькую усмешку. — Значит, я ничем не лучше их. Айлейды никогда не получат второго шанса.
Фелис глядела на айлейда, закусив губу. Когда она шагнула вперёд, щит перед нею развеялся туманной дымкой. Феликс протянул руку и уже было пустился за ней, но Адериен, вовремя остановившая его, кивнула на его раненое плечо и жестом велела молчать.
Защитница остановилась в шаге от айлейда.
— Вечных империй не бывает, — сказала она, глядя на то, как капли утихающего дождя стекают вниз по его лицу. — Я Шеогорат, и знаю это, как никто другой.
Тиас поднял голову. Далеко, вверх по течению, уже выглядывал ясный след расступающихся туч. Он смотрел туда и молчал. Все молчали. Но тишина, нарушаемая лишь мягким и обстоятельным шелестом дождя, никого не тяготила. Каждый из тех, кто пришел сегодня на этот странный остров, безмолвно блаженствовал, впитывая долгожданный покой вместе с небесной влагой и первым сероватым светом, которому она уступала.
На свете было множество войн. Но после каждой из них правда оставалась всё той же, и заключалась она в том, что никто и никогда их не хотел. Всё, к чему стремится любое мыслящее существо — это обыкновенный, бесхитростный покой. А к войне — к любой войне — приходят лишь те, кто не сумел отыскать его иным путём. Чтобы после раствориться в бесконечном потоке истории, как дождь — в земле. Из которой, быть может, прорастет однажды Истина. Одна, и для всех.
Тиас знал, что проиграл свою войну. И уже не хотел это никак исправлять. Но покой, о котором пела ему тающая в первых лучах тишина, так и не вошел в его душу.
— Что мне делать теперь? — спросил Тилиарис, сам не зная у кого.
Ответ последовал от той, чей разум и воля пробудились вслед за человечностью:
— Осознать, за что на самом деле ты был на меня зол. Принять это. А дальше — поступать так, как сочтёшь верным.
Сказав это Офелия наклонилась и протянула эльфу-полукровке свою руку. Тусклый свет мягко приобнял её за плечи, окружил золотым ореолом, делая Чемпионку похожей на драконью тень из легенд времён Кризиса Обливиона. В лучах она стала бестелесной; он не видел ни болезненной бледности, ни веснушчатых плеч, ни лица, озарённого едва уловимой улыбкой. Ему больше не удавалось сравнить её с Алессией. Всё, чем она была сейчас — свет. Чистый свет. Сияние оседало на коже приятным теплом, и Тиас с глубоким удовлетворением отметил то, как потянулся к нему.