Драбблы.

      В изумрудно-зелёных глазах нет ничего, кроме обиды.       Что, Дэвид? Думал, раз это Макс, то ничего плохого не произошло? Что он опять просто так не хочет ничего делать, тупо из-за ненависти ко всему?       Вожатый стоит и молча смотрит на полупустой, небрежно заполненный лист с тремя полями: имя, деятельность и возраст.       «Макс, десять лет» и всё. Пусто. Прочерк.       Неужели и так бывает? Неужели родители могут просто так отправить ребёнка на всё лето, чтобы… Чтобы что? Под ногами не путался? Да, наверное. Но почему? Макс же хороший ребёнок, пусть и возводит ненависть в абсолют, это вообще, возможно, только возрастное и не повод так относиться к нему.       Он переводит взгляд на Макса, замечая, как тот быстро вытирает рукавом извечной голубой толстовки слёзы. — Я же тебе говорил. Им насрать. — он отходит и садится, опуская голову на сложенные руки. По смуглой щеке стекает слезинка. — Макс, прости, — не разреветься бы самому, всё-таки он был чересчур чувствительным. — Я ведь не знал.       Что он мог ещё сказать? Как мог утешить этого малыша, удивительно умело для своего возраста прячущегося за маской цинизма. Ужасно не хотелось усугублять и без того тяжелое положение.       Внезапно приходит мысль, что Макс всё это время отталкивал его только потому, что Дэвид пытался заботиться о нём. Практически незнакомый парень, а относился к нему лучше самых близких, по определению, людей. Может это и было правдой, откуда же ему знать? Макс о таком вряд ли бы даже сейчас сказал, при этом сейчас эмоционально он был очень уязвим. Но не пользоваться же таким, в самом-то деле. Если бы Дэвид вдруг и захотел спросить, не стал бы.       Он молча подходит и берёт Макса на руки, прижимая к себе. Он невероятно лёгкий, а ведь уже взрослый, да и Дэвид не блистал физическим развитием. — Пусти, — злобно шипит Макс, но даже не пытается вырваться, утыкаясь носом Дэвиду в плечо.       Вожатый молча улыбается.

Не во всём и не всегда можно найти хорошее, но всё лучше с пиццей. Верно?