***
Реджина сжимала учебник географии, внимательно вчитываясь в каждую строчку. В страницы учебника вложено письмо от Эммы. В любой момент учебник был готов захлопнуться. Мать сидела в гостиной у камина, и Реджина ловила каждый шорох на всякий случай. «Привет, Миллс. Я написала тебе письмо еще вчера, но сегодня решила его дополнить. Как ты там? Я прочитала, что в таких случаях надо слать сухари, но я умею готовить только пиццу. Так что не такая уж я и хозяюшка, как ты говоришь. Зато я полистала карту на случай, если нам надо быстро свалить отсюда. Знаю, что Сторибрук — лучшее место на земле, но есть и другие хорошие города и страны. Как тебе Нидерланды? Сходим там в музей Босха, тебе бы понравились его картины. Ты подумай, короче. Если че, я за рулем! В школе как всегда ад: хаос перед экзаменами и беспредел учителей. В стиле Босха, ха-ха. Твоя теория с физикой мисс Мэл работает. Не то, что бы я тебе не верила, но проверить надо было. Привет ей не передала, но Дэвида от двойки спасла. Мисс Френч ждет твоего (нашего) выхода, переживает и боится. Я слышу, как постукивают ее зубы, когда она спрашивает, не появилась ли ты в классе. Как там Герти? Сожрала кого-нибудь? Я надеюсь, тебе дают с ней погулять. Кстати, она хоть знает какие-нибудь команды? Научи ее, что мистера Голда надо сожрать первым. Над остальным списком мы поработаем позже. А теперь о самом главном: я была паинькой и ни разу не попала туда, сама знаешь куда. Хотя пару раз была близка. Артур опять треплет языком. Ладно, самое главное не это. Самое главное — без тебя скучно. Мисс Фокс дала задание — никому не показывать рисунки, так что с этим ничего не обещаю. Остальное расскажу при встрече. Надеюсь, она будет скоро. П.С. Спрашиваешь, где же пицца? Она в письмо не влезла. Поешь у меня дома. Приходи в гости. Э». С лица Реджины не сходила улыбка все время, пока она читала письмо, и она чуть не рассмеялась под конец, но вовремя одумалась. Она взяла в руки телефон. Всего одна смс. Насчет телефона и безопасной переписки у нее был план, но пока она не увидит Сидни, он не вступит в силу. А сейчас она должна рискнуть.***
Эмма стояла перед дверью собственной квартиры, слегка покачиваясь и сосредотачиваясь на дверном замке. Хоть бы Ингрид была уже в постели. Она вдруг вспомнила, как Реджина в прошлый раз бесшумно открыла дверь, и постаралась повторить этот трюк. Так вот, откуда у Реджины такие навыки — бесшумно пройти в дом, проскользнуть, остаться незамеченной. В доме стояла тишина на радость Эмме. Она даже раздеваться не стала, сбросив верхнюю одежду уже в комнате. Черт, как же она пьяна. Значит, каждую неделю ее друзья тусуются в гараже у Анны за этими посиделками, пока они с Реджиной сбегают в школу или в бар. Эмма с грустью вспомнила и беседку, и танцпол в баре. Неужели больше этого никогда не повторится? Пьяное сознание зацепилось за последнее воспоминание: танцующую Реджину. Как она была прекрасна. Она всегда прекрасна, но тогда Эмма просто не могла оторвать от нее глаз. Покачивающиеся бедра в такт песни, руки, пробирающиеся в густые распущенные волосы. Эмме хотелось бы еще раз увидеть это. Она завалилась на пол вместе с альбомом, восстанавливая в памяти эти движения, эти пропорции. Повторится ли еще когда-нибудь это все? Пойдут ли они когда-нибудь в этот бар еще раз, будет ли Реджина красить ее перед этим, сидя напротив так близко, глядя в ее глаза? Поиграют ли они еще в эти щекотливые игры, раскрывающие такие важные тайны? Будут ли курить, прижимаясь телами внутри ее пуховика? Но самое главное — будут ли они ночевать у нее еще раз? Еще раз посметь коснуться ее волос, ее самой. Но уже смелее. «Боже, о чем я думаю!» Закончив с одним рисунком, она принялась за следующий. Пьяной было куда проще дать волю чувствам, и руки сами творили: и Реджина больше не танцует, теперь она лежит прямо на ее диване, такая же расслабленная, боком, подперев голову рукой, глядя прямо на нее. Шершавый кончик карандаша выводил плавные линии: манящая шея, выступающие косточки ключицы, округлые плечи, рука, подпирающая голову, кисти, пальцы, касающиеся лица. Эмма вспомнила, как Реджина тронула ее лицо, когда красила, и как ей не сиделось на месте под прожигающим ее взглядом. Ей одновременно хотелось и сбежать, и остаться сгореть прямо там. Как и тогда, хотелось в туалет от выпитого, но она приказала себе остаться лежать, вдавливая живот в пол. Она должна закончить рисунок. Эмма вдруг остановилась, задумываясь: рисовать ли футболку или оставить Реджину лежать в ее рисунке без нее? Ты не посмеешь! Нет, она посмеет. Это ее рисунок. И больше ей ничего никогда не достанется. Может же она хотя бы тут представить это так, как хочется ей. Надо просто вспомнить момент, когда Реджина меняла белье в примерочной, пока Эмма старательно отводила глаза к потолку. Просто вспомнить, представить остальное и вывести это на бумаге. Карандаш двинулся дальше, и рука чуть дрогнула, выводя округлости груди. Лицо вдруг вспыхнуло. Как тебе не стыдно! Но когда она закончила и посмотрела на голую Реджину одним взглядом, то ей уже не казалось это постыдным. Ей хотелось смотреть и смотреть, не отводя глаз, упиваться каждой линией этого прекрасного тела. Реджина пульсировала в ее голове единственной мыслью: смотри на меня! Она готова была пустить эту мысль по своим венам, по легким, выкурить ее, выпить. «Смотри на меня, не отворачивайся», отдавалось уже во всем теле, в животе, который она вдавливала в пол, в пряжку ремня. Эмма расслабилась и снова напряглась, и тело тут же отозвалось. Она пьяна, жутко пьяна, и пьяное тело просило еще: расслабиться, напрячься, получить удовольствие от этого давления внизу ее живота. Напиться Реджиной, пустить ее по венам. Так хорошо, так сладостно! И если ей так хорошо от этих мыслей, от этих пьянящих ощущений, то ради этого она готова быть лесбиянкой. Пусть про нее пишут, ей плевать! Если от этого ей так хорошо, то она готова на что угодно, лишь бы еще раз Реджина оказалась здесь, лишь бы еще раз тронуть ее, прижаться к ней, сидеть напротив. Все, что угодно. Эмма напряглась, и бедра ее сжались. Сладкая истома разлилась по телу. Эмма продолжила рисунок: тонкая линия вдоль живота, капелька пупка, выступающие косточки таза. Оставит ли она белье здесь или продолжит раздевать Реджину? Что делать с ногами? Разведи, разведи ей ноги. Нет, это будет слишком! Разведи ноги, оставь ее голой. Нарисуй то, о чем боишься даже подумать. Сердце застучало в ушах, бедра сжались сами. Эмма сглотнула и продолжила, выводя линии расставленных ног. Нагло и бесповоротно. Предательница! Реджина не этого от тебя хочет. «Она написала для меня. Я имею право!» Мысли путались, линии заплетались, тело просило все бросить и запустить руку прямо под джинсы. Эмма отбросила карандаш и, вскочив с пола, бросилась в туалет.***
Голова раскалывалась, трудно было даже глаза открыть. Сколько времени? Как бы достать будильник? Но вместо времени Эмма открыла входящую смс, которая мигала непрочитанной. «Привет. Извини, что так поздно. Приходи в парк (тот самый). Я буду гулять с Гертрудой утром около одиннадцати.» Эмма подскочила. Это она! Одиннадцать пятнадцать. Срочно! Одежда валялась повсюду на полу. Натягивая джинсы, Эмма заметила разбросанную стопку изрисованных листков, и ей вдруг стало нестерпимо стыдно. Но все потом, сейчас — бежать! Эмма бежала так быстро, что воздух врывался холодными толчками прямо в легкие, обжигая горло. Глаза выискивали знакомый силуэт, отбрасывая прогуливающихся людей. Но Герти нашла ее быстрее: лающее мохнатое существо побежало к ней, едва не сбивая с ног. За ней спешила и сама хозяйка. — Привет, Свон! Я думала, не дождусь тебя. Эмма растерянно улыбнулась, отдышавшись. Она едва успела почистить зубы, и так торопилась, что забыла и шапку, и перчатки. — Реджина, слава богу, я успела! Реджина рассмеялась, оценивая взглядом взъерошенные волосы Эммы: — Где твоя шапка? Ты только что встала? — она вытерла застывшую капельку зубной пасты с лица Эммы. — Не спрашивай, долгая история, — отмахнулась та, собирая волосы в хвост. Они двинули внутрь парка, удерживая Герти, которая все норовила сбежать навстречу другим собакам. — Как дела дома? — задала Эмма тревожащий ее вопрос. — Все пока нормально, с отцом я все уладила, так что через пару недель можно будет продолжить нормальную жизнь. — Слушай, Реджина, — Эмма подбирала слова, — а как давно твоя мать, — как бы правильно спросить, — как давно она не знала, что мы с тобой, ну, вместе делаем домашку? «Как давно ты нас прячешь?» — стучало в голове. Реджина бросила тревожный взгляд в сторону, как будто искала собаку, и сказал чуть тише: — Ничего не знаю про это. Теперь-то она уже многое знает. Эмма раздумывала: что значит это «многое»? — Кстати, — продолжала Реджина, перейдя почти на шепот, — вот это мой новый номер, — она втиснула в руку Эмме бумажку, чуть сжав ее кулак. — Туда пиши и звони по нашим «нешкольным делам». А тот номер останется для остальных. И для уроков. Эмма кивнула, пряча замерзшую руку с драгоценными цифрами в нагрудный карман. — И принеси мне диск с Дайдо. Не могу спать без нее, — улыбнулась Реджина. — Твой я тебе принесу в школу. Эмма сжала губы: отчаяние мгновенно заполнило весь парк, все пространство вокруг. Неужели они больше не будут слушать Дайдо перед сном вместе? — Когда ты ко мне придешь? — выпалила она. Реджина остановилась, и поводок натянулся. Они стояли напротив друг друга, и все остальное не имело значения: ни собака, рвущаяся вперед, ни прохожие — все сдвинулось куда-то далеко. — Эмма, я пока не знаю. Эмма так и стояла, не двигаясь, требуя хоть какой-то конкретики. — Мне надо убедиться, что все чисто. А сейчас мне пора. Мама скоро вернется от отца Кэтрин. Они двинулись дальше. — Я приду в понедельник. Подготовимся к урокам? Что скажешь? — тихо спросила Реджина. Эмма молча кивнула и улыбнулась своей грустной улыбкой, уголки которой неимзенно тянулись вниз.***
Негодование мешалось грязью под ногами: Эмма вдавливала ее в землю сапогами, шагая домой. В голове роились воспоминания вчерашнего и сегодняшней короткой встречи. Конечно же, Реджина скрывала их дружбу от своей матери. Кора Миллс ни за что не захотела бы, чтобы такая, как она, имела бы хоть что-то общее с ее дочерью. Да и кто бы захотел? Ей повезло, что у нее есть такие друзья, как Мэри Маргарет и Дэвид. От которых ты многое скрываешь, между прочим. А если они узнают, их у тебя тоже не станет. Ведь Эльза больше никуда не ходит. Судя по вчерашнему, она раньше тоже тусовалась в этой гитарной компании. Как только станет известно про тебя, потеряешь и их, и Реджину. Но ведь Реджина ей писала стих! Но что там было, вообще не известно. Может, это вообще какая-то другая Эмма была. Может, это было что-то издевательское. Нет, это было бы слишком. Не могла же Реджина с ней так поступить? Ведь им так хорошо вдвоем. Но она ничего не говорила Коре про их общение. А кто бы сказал? Кора Миллс — та еще мать: заперла дочь дома, даже на уроки не пускала. Эмме вообще повезло, что у нее есть Ингрид. И она тоже про нее ничего не знает. Знала бы она, какая ты на самом деле, ни за что бы не взяла тебя из приюта. Ты не достойна такой матери, Эмма Свон. И никогда не была достойна. Может быть, она такая, потому что ее сдали в приют когда-то? Может быть, от нее отказались как раз из-за этого? Или это следствие того, что ее сдали? Может, она неправильная как раз из-за этого? Неужели все дети из приюта такие? Но ведь Эльза из полной семьи! Поговорить бы с ней. И что ты ей скажешь? Что влюблена в свою одноклассницу, что жутко ревнуешь ее ко всем этим Робинам-бобинам? Что сделаешь ради нее все, что угодно? Что тебе жутко одиноко из-за этого и ты боишься потерять своих близких ради своих прихотей? Ледышки грязного снега разлетались в стороны из-под ее сапог, пока она шла в одиночестве в сторону своего дома.***
Ингрид резала салат: помидорина разваливалась ровными четвертинками под острым ножом. Как она могла раньше этого не замечать? А ведь Эмма пыталась поговорить с ней на эту тему. Или ей просто показалось. Что теперь делать? Она срезала зеленые хвостики с каждой части. Сначала, когда тайное стало явным, она в задумчивости мыла овощи минут десять, пока вода не стала обжигающе ледяной. Как она могла раньше этого не замечать? Вспоминая все, что она рассказывала Эмме про безопасный секс тогда, когда ее дочь стала встречаться с тем мальчишкой, она чувствовала себя полной дурой. Да, хороша мать! Ну, любая ведь так поступила бы. Она же не знала, что Эмме могут нравиться и девочки. Ровные кругляши огурца выкатывались из-под ножа. Рассказывала ей про контрацепцию, про беременность, про последствия, про отношения мужчины и женщины. Она пропустила детство Эммы, и все ждала удобного случая, чтобы не пропустить эту тему, и под краснеющие щеки дочери рассказала ей все, что знала сама. Черт! Как давно Эмма поняла это про себя? Ведь она уже давно не показывала ей ничего из того, что рисует. Раньше Эмма с гордостью несла ей все, что выходило на бумаге из-под карандаша. А потом замкнулась. Как давно она в себе это носит? Рисунки не врали. И это было еще одним «черт» — зайти в комнату дочери, когда той не было дома. Но она же не знала! Эмма никогда так рано не вставала по выходным. Дверь была открыта. Зайти в комнату, которая пустовала, увидеть рисунки, разбросанные на полу — что может быть хуже? «Ты ужасная мать, Ингрид», — ругала она сама себя маминым голосом, которому вторили все те психологи, которых они перебрали за тот период, когда Эмма только появилась у нее. Бедная Эмма. А ты — предательница. Признаться ей в этом? Притвориться, что такого никогда не было и аккуратно поговорить на эту тему? Черт! Черт! Черт! Несчастный огурец разлетался по доске. Входная дверь распахнулась, и додумать не осталось времени. — Привет, милая! — Привет, — буркнула Эмма в ответ. Кажется, она была не в настроении. — Все нормально? Это слово, это «нормально» было таким ненормальным, таким сигнализирующим. — Да. Почему ты спрашиваешь? — еще более раздраженно ответила та. Ингрид растерялась на секунду: — Ты убежала утром, ничего не поев. Пришла рассерженная. Вот я и спрашиваю. — Ну извини, если тебе не нравится мое настроение, — бросила Эмма, стаскивая с себя верхнюю одежду. — Я ничего такого не говорила, — Ингрид нахмурилась. Она-то в чем провинилась? Кое в чем она все-таки была виновата. — Садись есть. — Я не голодна, — ответила Эмма так же резко. — Или это тоже ненормально? — Да что ты прицепилась к этому слову? — чашка с салатом стукнула от стол. — Что такое с тобой стряслось? — Ничего со мной не стряслось, понятно?! Просто я такая! Сама по себе! Ненормальная, не идеальная как ты. Извини, что не соответствую твоим стандартам! Руки задрожали, Ингрид поджала губы и старалась не срываться: — Что. Такое. Ты говоришь? Эмма давно уже не держала себя в руках: она пылала. — А то! Что ты вся такая нормальная и идеальная. Со своей работой, с графиком, со всем! Ты же сама мисс идеальность! Ты даже салат, даже салат, — она бросила взгляд на чашку, — идеально режешь. Извини, что я не такая же, как ты! Это было пределом. Ингрид сложила руки на груди, стараясь дышать ровнее. — Сейчас же успокойся, Эмма Свон. Сейчас же остановись. Прекрати называть меня идеальной! — Но если ты такая! А я нет! Это надо было остановить, сейчас же. — Я случайно увидела твои рисунки, — тихо проговорила Ингрид и тут же пожалела об этом. Эмма замерла с открытым ртом. Так и застыла на полуфразе про идеальность. Она сразу поняла, о чем речь. — Как ты могла? Губы задрожали. Она бросилась в комнату. Ингрид за ней. — Эмма! Стой! Подожди! Замок двери щелкнул. — Нам надо поговорить! Эмма! Но Эмма не желала ничего слышать. Ей ничего не хотелось слушать. — Уйди! Она стукнула кулаком по двери, как будто это она сама хотела выйти, а не запереться. — Нам надо поговорить, пожалуйста, открой мне! Я прошу тебя, — раздавалось из-за двери. Эмма ничего не отвечала. Она сползла по двери, закрывая пылающее лицо руками. Как она могла? Как она могла нарушить слово? Она никогда не должна была сюда заходить, никогда не должна была видеть это. Она все знает про тебя, какая ты грязная! Ингрид терла лоб рукой, висок тикал, и это тиканье отдавалось в затылке: «Молодец, Ингрид. Отличная работа!» — Эмма, — тихо позвала она, но с той стороны раздалась музыка, заглушающая все на свете: и ее слова мольбы, и плач самой Эммы. Ингрид прошагала на кухню, села за стол перед чашей с идеально нарезанным салатом. Еще не все потеряно. Она взяла телефон дрожащей рукой. Эмма сжимала подушку, в которую выливала рыдания и всю несправедливость этого мира. Перед глазами мелькали Реджина, Эльза, ее друзья, эти дурацкие рисунки, которые она сгоряча нарисовала вчера. Порвать их, уничтожить! Она подскочила и заметила вибрирующий телефон. Это Ингрид. «Твои рисунки прекрасны. Прости меня, это вышло случайно! Если выйдешь, я расскажу тебе, в чем я еще не идеальна». Эмма перечитала еще раз, утирая слезы. Ей не верилось. И она так и не понимала, что Ингрид успела увидеть и какие выводы сделать. Но больше всего ей было любопытно, что такого может рассказать ей Ингрид. Она выключила музыку и открыла двери. Заметив вошедшую дочь, Ингрид радостно улыбнулась и жестом пригласила сесть рядом. Эмма молча села напротив. — Когда тебя еще не было у меня, я работала в поликлинике, — начала Ингрид, сложив руки на столе, — и я осматривала людей, прописывала им лечение, выдавала рецепты. Эмма слушала, не прерывая. Это она и так знала. Ингрид лечила людей, спасала их, как и всегда. — Однажды я встретила там человека, с которым потом у меня завязались отношения. Романтические. Такого Эмма никогда не слышала. В ее памяти Ингрид всегда была одинока. — И сначала все шло очень хорошо, — Ингрид сделала паузу. Она никому этого никогда не рассказывала. — Мы встречались, постепенно сблизились. И тогда я не знала, что у этого человека были проблемы. Проблемы в своей жизни, с работой, свой характер. Но мне тогда это не казалось чем-то неправильным. Я была влюблена, наверное, — оправдываясь, улыбнулась она, — и я не сразу заметила, что у него были проблемы еще и с наркотиками. Он уговорил меня выписать ему кое-что. Ингрид опять замолчала. Эмма не отрывала от нее глаз. Правильно ли рассказывать это ей? — И я выписала, — продолжила она. — Это будет один раз, решила я для себя тогда. Но это повторилось. И потом еще. Боже, я была такой дурой! Когда это действительно стало проблемой, мы расстались. Очень плохо. В общем, это было не единственной проблемой. Моя начальница обнаружила все, что я успела тогда натворить. Ингрид выдохнула: — Я хорошо работала, но поняла, что там мне больше нельзя оставаться. У нас были хорошие отношения с начальницей, и поэтому не было скандала. Я просто уволилась по собственному желанию. Сначала мне казалось, что моя жизнь кончилась, но потом родители мне сильно помогли: я взяла кредит, открыла свою фирму, на тот момент все еще только начиналось. Ингрид улыбнулась, вспоминая все, через что ей пришлось пройти. — А потом у меня появилась ты. Эмма тоже улыбнулась ей в ответ. — И тут началось самое страшное. Помимо всех тех курсов, которые я прошла, и всех справок, которые я взяла, они проверяли все! Просто все переворошили! Копались во всем тут и там! И я поняла, что мне придется платить за свои ошибки. Они точно узнали бы, что я выписывала то, что не должна была. Ингрид опять схватилась за голову, потирая виски. Эмма затаила дыхание. Что там такого могло произойти? — Я пришла в то место, где раньше работала, к своей бывшей начальнице. И я умоляла ее, умоляла, чтобы она обманула всю систему, всех тех, кто рылся в моей жизни. Мне пришлось заплатить ей, Эмма. Я дала взятку за молчание. Но все еще боялась, что они отроют это, и мне никогда тебя не забрать. Я не верила даже тогда, когда ты уже ехала со мной в машине домой. И тогда, когда мы переехали сюда. Я до сих пор иногда боюсь, что к нам постучат с этими проклятыми рецептами. Уже шесть лет прошло! Ингрид тихонько рассмеялась: — Никакая я не идеальная, Эмма. И никогда такой не была. Я делала так много ошибок, которые никогда уже не исправить. Эмма все сидела в молчании, переваривая то, что она только что узнала. — Ты будешь есть мой неидеальный салат с неидеальными спагетти? — спросила Ингрид. — Конечно, буду. И они всегда идеальны, ты уж извини, — улыбнулась Эмма в ответ. На несколько минут в кухне возникла тишина, нарушаемая лишь звуками приборов о тарелки. Обычная уютная тишина выходного дня, когда все семьи обедают вместе, сидя в своих кухнях, планируя остаток дня. — Что будешь делать сегодня? Встречаетесь с Реджиной? — аккуратно спросила Ингрид. Эмма напряглась. Она все еще не знала, как Ингрид относится к тому, что могла понять из ее рисунков. — Нет. Мы… Мы уже виделись сегодня. — Будешь рисовать? — Не знаю, — пожала Эмма плечами. Несколько минут назад она решила покончить с рисованием раз и навсегда и порвать все рисунки к чертям. Но сейчас все было по-другому. Пока она так и не решила. Она посмотрела на Ингрид. Поняла ли она? Знает ли? Эти ее вопросы случайны? В любом случае, она не собиралась ни в чем таком сейчас признаваться. — А что с тем человеком, которому ты… ну… выписывала рецепты? — сменила Эмма тему. — Ничего. Я давно его не видела. Он остался в Бостоне. Они продолжили есть. — Если захочешь показать мне что-нибудь из нарисованного, я с радостью посмотрю, — вернулась Ингрид обратно в тот вопрос, который остался нерешенным. — Ты, наверное, и так много видела, — ответила Эмма, и обе расслабленно рассмеялись. — Если честно, я не так уж много успела. Просто увидела, что тебя нет в комнате, а на полу бардак. Вот и все. Как обычно, впрочем. Эмма опять рассмеялась и почувствовала себя легче. Они так давно не говорили про рисование, и вообще давно не общались вот так вот за столом. — Мисс Фокс дает мне задания, и я уже многое прошла. Она серьезно за меня взялась. — Ну, это же здорово. — Да, наверное. Знаешь, я тут думала, — Эмма отодвинула тарелку в сторону, — что если… что если я не захочу уходить после девятого? Что, если я останусь учиться дальше? Эмма думала об этом несколько раз, но только сейчас ей показалось это вполне реальным. — Ты уже решила или еще раздумываешь? — Ингрид тоже перестала есть. — Не хочу давить, просто мне надо спланировать переезд или расширение бизнеса здесь. Мы же думали о том, чтобы переехать обратно, если ты переедешь учиться. — Я думаю, я хочу остаться здесь, — решилась Эмма. Это было правдой. Для нее самой и для всего остального. — В школе все нормально? — продолжила Ингрид, пытаясь найти причину. — Да все нормально там, сама же знаешь. С оценками все хорошо, с учителями тоже. Просто хочу остаться тут еще на пару лет. Колледж же меня подождет. — Решено! Остаемся здесь! Бостон подождет. Эмма облегченно выдохнула. Она и не думала, что все обойдется так легко. Надо сказать друзьям. И Реджине. Надо срочно всем им рассказать об этом решении. Все вдруг показалось простым и решаемым. Так легко оказалось говорить правду и то, что хочется. На секунду возник соблазн признаться и в другом. На малейшее мгновение. Но если она скажет об этом вслух, Ингрид может подумать, что Эмма хочет остаться по неразумной причине: из-за своей одноклассницы. Ты ведь не скажешь это вслух? — Ингрид… — Да? — Ты правда думаешь, что мои рисунки прекрасны? — Конечно! Эмма, ты всегда замечательно рисовала. Покажи мне что-нибудь? Если захочешь. Эмма подумала: что-то из всего этого она действительно может показать. Все, кроме Реджины. Да и тем более, ей так давно этого хотелось.