***
— Представляю экзамен, — ворчала Эмма, пока они шли по коридору. — Никто больше не выберет химию. Будем только мы с мистером Голдом. — И директриса школы, если захочешь, — повторила Реджина. Эмма бросила на нее взгляд, полный удивления. Кажется, та и правда говорила всерьез. Стоило только представить: она одна в пустом классе против двух самых страшных людей в этой школе, и ладошки сразу стали влажными. — Послушай, Эмма, я знаю, что вы не ладите. Но важнее дисциплины для нее оценки. Честь школы, все дела, — Реджина старалась звучать непринужденно. Она сама это знала. Проверено на собственной шкуре. — А как же.? — но на полуслове Эмма замерла с открытым ртом. В голове пронеслись воспоминания домашнего ареста Реджины, когда той непозволительно было выйти даже в школу. Оценки и дисциплина. Дисциплина и оценки. Наверное, когда ты дочь, а не просто ученица, ценности меняются. — Как же что? — переспросила Реджина. — Не важно. Не говори ей, я сама справлюсь с химией. Кора Миллс. Слишком много Коры Миллс. Эмма вспомнила, как они прятали книжку в ее кабинете, и ее передернуло. Да уж, знала бы мисс Миллс, что они с ее дочерью делали у нее в доме, Эмме бы тогда не только с химией не повезло. — Так во сколько сегодня уезжает твоя мать? — перевела тему Реджина. — В восемь. Приходи ко мне. Они договорились об уроке рисования сегодня. Это было важнее всех экзаменов, важнее учителей, важнее всего на свете. В доме Эммы не будет ни кабинета с дубовым столом, ни напоминаний о химии, ничего лишнего. Только они вдвоем. Больше ничего и не надо.***
Реджина побрила ноги. Она и так проторчала в ванной больше двадцати минут и теперь раздумывала над тем, надо ли брить все остальное. Но мысль о том, что мать может ходить за дверью ванной туда-сюда, мешала ей. Эмма разглядывала себя в зеркале, то собирая едва высушенные волосы в хвост, то распуская их обратно. Мэри Маргарет разгадала, почему те не придут сегодня в гараж, начала раздавать ей советы по поводу свидания, и Эмме пришлось свернуть разговор. «Распусти волосы, тебе так очень идет!» — успела напоследок прокричать та в трубку. Реджина стояла перед шкафом, выбирая белье. Вот это черное кружевное или простое белое? Мать может зайти в любой момент. Надо было взять все в ванную и переодеться там. И не забыть заклеить пластырем кровяной подтек от лезвия бритвы. Эмма, краснея и пряча глаза, выслушивала лекцию о безопасном сексе. Ингрид задержалась с отъездом, решив не тянуть с важной темой, и Эмма выслушивала и про оральный и про вагинальный контакт. Зачем они с Реджиной вообще только читали ту книгу, если можно было послушать ее мать? И приспичило же Ингрид прямо сейчас! Эмма украдкой поглядывала на часы. Хоть бы Реджина опоздала. Но та ведь никогда не опаздывает. Реджина собирала сумку, запихивая туда вещи на два дня: учебники, щетка, три смены нижнего белья, зарядка, дополнительные деньги на всякий случай. Что еще ей может понадобиться? Она сказала матери, что будет у отца два дня. И что, конечно же, мама, да, обязательно, она не будет забывать про экзамены. И будет звонить. Эмма проводила Ингрид и стала суетиться по комнате, разгребая вещи с дивана, меняя свои на ходу. Если бы она знала, что все будут ей давать советы направо и налево, она бы никому никогда ни в чем не призналась. Ни за что! Мольберт весь завален прошлыми рисунками. Она совсем забыла про самое главное: под каким предлогом они сегодня встречаются. Под руку попался рисунок, который она сделала по просьбе Ингрид, и вспомнился тот вечер. Конечно же, ей хотелось признаться. Вот только если бы все не лезли не в свое дело… В дверь раздался стук, и все мысли разом улетучились.***
— Так что мне нужно делать? — Реджина присела на диван. — Как там дела у Жасмин? — спросила Эмма в ответ, пока устанавливала чистый лист бумаги. Она все еще немного нервничала. — У нее все хорошо. Она отправилась в Европу, но ту вечеринку не пропустила. Привет тебе передавала, — улыбнулась Реджина, стараясь не выдавать волнения, и Эмма неловко рассмеялась в ответ. — Так мы еще про литературу? Или займемся рисованием? — спросила Реджина прямо. Лучше отогнать страх сразу, а это можно сделать только решительностью. Эмма смотрела на нее, разгадывая в тоне эту дерзость. Она ухмыльнулась про себя: Реджина могла быть такой. Всякий раз, когда они оказывались в незнакомой ситуации или когда обстоятельства того требовали, появлялась эта резкость. Ну что же, если Реджина этого хочет, то получит. Сегодня Эмма будет говорить ей, что и как надо делать. И тем более, Реджина сама отдавала ей инициативу. — Я хочу, чтобы ты сняла с себя одежду и легла на диван, — так же дерзко произнесла Эмма. У Реджины вырвался смешок. — Я разденусь ровно настолько, насколько разденешься ты, — безапелляционно прозвучало в ответ. Ее глаза смеялись. Эмма стояла перед мольбертом, раздумывая. Такого она не ожидала. Хотя могла бы. Мольберт все равно скроет большую часть ее тела. Зато ей будет позволено рассматривать каждую деталь. Она стащила с себя любимый синий свитер, который так долго искала в груде вещей, оставаясь в топе. Реджина стянула с себя водолазку, и волосы непослушно разметались. Не отрывая взгляда, Эмма потянулась к ремню и стащила с себя джинсы, и Реджина вторила ей, оставляя юбку и колготки на полу, перешагивая через одежду. Следующий шаг они сделали почти синхронно: топ упал рядом с джинсами, черный лифчик лег рядом с колготками. Взгляды расцепились и заблуждали, всматриваясь в тело напротив. Пожирать глазами, не трогать руками. Не больше пяти шагов от дивана до мольберта. — Все? — хрипло спросила Реджина и тут же прокашлялась. На большее Эмма не осмелилась. — Я хочу, чтобы ты прилегла на диван, — прозвучало в ответ, и Реджина послушалась, устроившись на бок, подпирая голову рукой. Как на том рисунке, что зацепил ее больше всего. Эмма всеми силами вызывала в голове уроки из пособий, пока глазами оценивала пропорции тела. Чертовски красивого тела Реджины. Надо начать, дальше будет легче. Рисовать на бумаге, почти как трогать руками: положить ладонь на щеку, задеть пальцами скулу, провести по шее, по плечу, дальше по выступающей ключице, ниже к груди к темным ареолам сосков. Какая красивая грудь, какая… Столько раз она себе представляла ее голую грудь. И вот она пялится на нее. Совсем не профессионально. Эмма отвела взгляд, встретившись глазами с Реджиной и заметила, что та вовсе не стесняется, разглядывая ее в ответ. Захотелось сжаться, ссутулиться. Эмма спряталась за мольбертом, как за стеной, и принялась выводить линии. Ниже груди на живот, вбок на изгибающуюся талию, выступающая косточка таза над кружевной линией белья, сжатые бедра, коленки, икры, лодыжки. Вся Реджина от макушки до ступней лежала перед ней как на ладони, на прицеле ее карандаша, который она сжимала так крепко, что пальцы белели. Реджине не было видно, как белеют пальцы, да и Эмма почти вся спряталась за мольбертом. Было только видно оттопыренный мизинец и блуждающий взгляд, выстреливающий и цепляющийся за какие-то части. — Скажи, Эмма, когда ты рисовала меня на этом диване, ты сразу нарисовала меня в рубашке или потом ее пририсовала? Эмма остановилась, молча буравя ее взглядом. Реджина пытается ее задеть, поймать, как и всегда. Но она не даст ей этого сделать. Не сегодня. — Скажи, Реджина, кем ты представляла себя, пока читала мне вчера сказки про Жасмин? Реджина моргнула, и улыбка тронула ее губы: — Я скажу тебе честно, Эмма: когда я занимаюсь литературой, то чаще всего я представляю тебя. Рука Эммы дрогнула, и ластиком она принялась исправлять неровность, пока Реджина продолжала свое откровение. — А вчера я представляла тебя сначала в роли Элизабет, которая заманила Жасмин в комнату и схватила ее со спины… Эмма перестала тереть бумагу, застыв от шока. — …А потом я подумала, отчего бы мне не побыть на секунду Элизабет и не приказать бы тебе лечь на диван и не сделать то, что ты сделала со мной на том рисунке: раздеться догола? Паника! Дикая паника. Карандаш валится из рук и катится. Эмма присела, шаря рукой и краем глаза заметила, как стремительно Реджина поднимается с дивана. Пять шагов в одну секунду, и Реджина совсем близко: опускается на колени рядом с Эммой, обхватывая ее лицо, проводя пальцем по подбородку, приоткрывая рот, сразу устремляясь внутрь, проскальзывая языком по языку. Заполнить Эмму Свон. Реджине всегда этого хотелось, и сейчас тоже. Раззадорить, вывести из равновесия и заполнить собой. Руками Реджина обхватывает грудь, которую так бесстыдно разглядывала до этого: нежно-розовые соски такие яркие на бледной коже. Накрыть ладонями, чтобы еще раз почувствовать, как они твердеют под ними, из-за нее, из-за Реджины. Как еще одно доказательство. Эмма выдыхает прямо в ее губы, в их прерывающийся поцелуй, пока ее соски твердеют под поглаживающими теплыми пальцами. Но больше ей не стыдно за это, а так хорошо, что хочется большего: прильнуть к Реджине всем телом, напрягающимся животом, притянуть к себе за плечи, вжаться грудью в мягкую грудь напротив, целовать плечи, шею — все, до чего дотянется рот. Руки ее скользят по спине, по ягодицам в кружевах, пальцы впиваются в напрягающиеся раскачивающиеся бедра. Реджина проталкивает колено, молча прося Эмму развести ноги чуть шире. И Эмма слушается, прижимаясь сильнее к бедру, которое она так старательно выводила на бумаге всего несколько минут назад. Качающие раззадоривающие движения, сводящие Эмму с ума. Толкающие движения, и она крепче держится за плечи Реджины, чтобы не потерять равновесия. Хотя оно давно уже потеряно вместе с карандашом и валяется где-то там на ковре. Никаких мыслей, только ощущения: и все они сейчас там, где лежит ладонь Реджины: между ее ног, прямо на лобке. Пальцы чуть надавливают на ткань, пройдясь прямо посередине, задевая клитор, и Эмма сжимается под этим движением. Клитор. Перед глазами губы Реджины, проговаривающие это слово из сказок для взрослых: кли-тор, и язык ее задерживается, выгибаясь на букве «л» как в замедленном кадре. Эмма открывает глаза, чтобы еще раз посмотреть на губы, которые смеют говорить такие слова, но натыкается на прямой жадный взгляд. Реджина за ней подглядывает. Как давно она так смотрит на нее? — Реджина, что ты делаешь? — хрипло произносит Эмма. — Я трогаю тебя там, где мне хочется, — шепчет Реджина в ответ, склоняясь к Эмме ближе. — Тебе нравится? Эмме очень нравится. До кивка головой и утыкающегося лба в плечо Реджины, до дыхания, вырывающегося через рот прерывистыми толчками, до липкого ощущения под трусами. Сжаться, почувствовать на себе ее пальцы, натолкнуться на них, расслабиться, чтобы опять сжаться. И каждый следующий вдох обрывается на стон. Сжаться-расслабиться: так делает все ее тело и снаружи и внутри, само по себе, как будто зная, как ему будет хорошо от этого. Но контакт разрывается: рука скользит вверх по животу и опять спускается вниз, легко пробираясь под белье. Эмма застывает: Реджина хочет трогать ее там, где никто никогда не трогал, там, где ей так хочется сейчас. Дико страшно, безумно желанно. В голове все путается: сказки с откровенно пошлыми словами, мокрые описания любви двух женщин. То, что Эмма никогда нигде не видела, то, что Реджина показала ей, рассказала ей, ерзая на стуле, скрещивая ноги, сжимая их. Эмме и самой хочется сжаться еще сильнее под ее рукой. Пальцы Реджины задевают волоски и двигаются ниже, где уже мокро, и Эмма чувствует настойчивое скольжение вверх-вниз, останавливающееся и сосредотачивающееся на клиторе. Да, прямо там! Еще, пусть пальцы скользят еще, пусть Реджина трогает ее там сильнее, быстрее. Так непривычно: немного по-другому, но так же хорошо. Реджина трогает ее, целует, обнимает. Держит всю ее в своих ладонях, на кончиках пальцев. От осознания этого все обостряется. — Не отпускай меня, Реджина, — просит Эмма, а Реджина и не собирается: одной рукой придерживая ее за плечи, пока второй делает так, как делала бы себе, чтобы довести до самого конца. Она чувствует: Эмма вся дрожит перед ней. Ноги Эммы почти сводит, живот напряжен, внутри все стискивается. Сжаться-расслабиться. Как пульсация. Сжать все внутри. Застыть вместе с дыханием. Выдохнуть на полустоне. Поддаться оргазму. Судорога побежала по телу, расплавляя его. Эмма медленно оседает в обнимающие ее руки, утыкаясь в плечо лицом. Постепенно включаются ощущения одно за другим: запах тела Реджины, ее кожа под пальцами, ковер под коленками, выравнивающееся дыхание в ушах. Блаженство. Она целует Реджину в шею, скользя ртом по влажной коже. Благодарность. И Эмма не целует, а почти вылизывает ее. Реджина сжимается, как от щекотки, и легко смеется. Эмма опять ее целует: уже в улыбающиеся губы. Ей не хочется ничего говорить. Хочется показать, как только что ей было хорошо. Без слов, только движениями. Эмма встает на ноги, поднимая за собой Реджину и снимает с себя белье, приглашая закончить их совместный стриптиз. Реджина ухмыляется и проделывает то же самое. Они опять разглядывают друг друга, уже не стесняясь, не прячась ни за рисованием, ни за бумагой. Эмма подходит к Реджине и мягко подталкивает ту к дивану, усаживая. Она опускается перед ней на колени и целует в грудь: острым кончиком по податливой мягкости. Влажным языком по твердеющему соску. Как приятно осознавать, что Реджина отзывается на нее. Реджина закрывает глаза, прислушиваясь к телу. Хочется сильнее, больнее. Руками она притягивает голову Эммы ближе к себе, пока та не засасывает сосок до приятного покалывания, и она выгибается в спине, ближе придвигаясь к краю. Реджина чувствует, как руки Эммы хватают ее бедра, как скользят по всей внутренней стороне. Так близко, но все никак не достают до главного. Реджине хочется: еще ближе, туда, прямо туда. Она сама выдвигается еще дальше и упирается в живот Эммы, обхватывая ту ногами и обдавая жаром. Мокрым по еще сухому животу. — Потрогай меня, Эмма. Эмма спускается вниз, отрываясь от нее, ниже, туда, откуда идет жар: поцелуй за поцелуем, и от этого глаза Реджины округляются. Она же не это имела в виду! Не собирается же Эмма целовать ее там? Она об этом даже не думала, она не готова! Но Эмма собирается. Она подталкивает ее лечь полностью, и как только Реджина ложится на спину, чувствует, как Эмма теплым ртом накрывает ее. Она целует ее, языком касаясь самого нежного, и от этого Реджине и сладостно, и стыдно. Она закрывает рот руками, боясь выдать свое желание. И этот стыд мелькает задней мыслью, выбивая ее, забирая от Эммы. Вдруг все становится таким чужим и странным. Реджина косится на дверь. Ведь она не закрыта. Что, если кто-то зайдет? Но кто сюда может зайти? Боже, какая чушь! И так не вовремя! Реджина поднялась на локтях, приостанавливая Эмму, и та, оторвавшись, поймала ее тревожный взгляд. — Что-то не так? Я делаю что-то не то? — Давай закроем дверь, пожалуйста? Эмма бросила взгляд на и без того закрытую дверь и быстро сообразила, что речь о дверном замке. Подскочив, она заперла их изнутри и вернулась к дивану. Но тут же поняла: что-то действительно было не так. Эмма попыталась поцеловать ее в губы, но дальше этого Реджина ее не пускала, перехватывая ее руки и сжимая в своих ладонях. Эмма уставилась на нее, вглядываясь в темные глаза, пытаясь разглядеть, что прячется за этим взглядом. — Я сделала тебе больно? — тихо спросила она. — Нет, Эмма, — Реджина выдохнула. — Конечно, нет. — А что случилось тогда? — Ничего. Все нормально. — Я хотела сделать тебе хорошо… — Мне и так было хорошо. — Но не до конца, — настаивала Эмма. — Ведь нет? Она чувствовала, нутром чуяла: что-то не так. Минуту назад Реджина сама терлась об нее, раздвинув ноги, а теперь свернулась калачиком у стены и продолжает кусать губу. — Я не могу расслабиться, Эмма, и ты здесь ни при чем. Но от этого не стало легче. — Хочешь, я поставлю музыку? Или выключу свет? «Что угодно! Я сделаю все! Только скажи» — кричало все внутри. — Нет, Эмма, пожалуйста, не волнуйся. Все нормально, правда! Руки сжимали руки, взгляд умолял. Как глупо! Ужасно глупо, по-дурацки тупо! Реджина чувствовала себя самой настоящей идиоткой. Но что ей теперь делать? Захотелось одеться, натянуть на себя хоть что-нибудь. Под ногами оказалось одеяло, и она укуталась в него, поворачиваясь к Эмме, как будто они как всегда готовились ко сну. Эмма натянула на себя футболку и все еще молча всматривалась в Реджину, отслеживая каждое ее движение. Радость от недавнего оргазма смазалась ее неудачей. Всего минуту назад ей казалось, что все просто прекрасно, что они на вершине всего мира, но вот теперь… Может, ей надо было делать все точь-в-точь как в той книге? Или как на той кассете? Может, Реджине нравится что-то совсем другое? Может, Эмма вообще не способна сделать ей хорошо? Бывают ли у Реджины оргазмы? Мысли копошились в голове, вырисовывая хмурые морщины на ее лбу. — О чем ты думаешь, Эмма? — вырвала ее Реджина из этого потока. Эмма задумалась, как ей выведать правду. Как правильно о таком спрашивать? — Думаю… эээ, я думаю, про статистику людей, которые занимаются самоудовлетворением. И, ну… про тебя в частности. Реджина рассмеялась, расслабляясь, и Эмма радостно улыбнулась ей. Лучше уж так, чем эта ужасная давящая тишина. — Хочешь спросить, мастурбирую ли я? — открыто спросила Реджина, и Эмма кивнула в ответ. — Ты же и так уже знаешь. Да, — ответила она и призадумалась: — С детства, кажется. До того, как я нашла ту книгу. А ты? — Ну, иногда, — смущенно улыбнулась Эмма. Она не стала раскрывать того, что мастурбация обрела для нее другой смысл после того, как Реджина детально проиллюстрировала ей, как пользоваться тампоном. — А как ты это делаешь? — продолжила тему Эмма. — Какие интересные вопросы пошли! — рассмеялась Реджина, пряча за смехом смущение. — Ну, литературу мы уже обсудили, рисование тоже, так что… Одно дело, признаться в игре, выпивая глоток пива, другое дело — открыто пообсуждать. Особенно после такого случая. — Иногда утром перед школой, когда никого нет дома. Или в ванной, — Реджина замолчала, посматривая на Эмму, внезапно почувствовав себя еще более голой. Мысли посыпались чередой: о том, что в их огромном доме нигде нельзя было спрятаться, о том, что двери закрываются только в ванной комнате, о том, что даже туда могут постучать, врываясь в ее приват, нарушая его каждый раз, когда хочется побыть наедине со своими мыслями. За дверями — мать: она стоит на каждом пороге, везде, поперек горла. Возможно, она звонит прямо сейчас со своей проверкой, ругаясь, что Реджина не берет. Об этом не хочется думать, совсем не хочется. Не сейчас, когда она с Эммой. Только не тут, только не за этими дверями. Уходи! Уходи! Забыть, вернуться к Эмме. О чем они говорили? Где они? — А ты? — спросила Реджина, возвращаясь к теме разговора. — Как и где ты это делаешь? «Прямо тут, на диване, перед рисунками, которые я нарисовала в честь тебя, хватаясь за подушку, жалея, что ты не рядом, под Рамштайн, чтобы ничего не было слышно, пока рука не устанет, пока не свалюсь без сил, задыхаясь». — Прямо на этом диване, — проговорила Эмма на одном дыхании. Реджина продолжала молча на нее смотреть, кутаясь в одеяло. Эмма выдохнула с сожалением: Реджина закрылась, спряталась куда-то и не хочет выходить. Горечь, как от обиды: на себя, на весь этот мир. «Ты не смогла!» «У тебя не получилось!» — Давай я дорисую тебя? — предложила Эмма, и Реджина, немного подумав, кивнула ей в ответ. Эмма подошла к мольберту, нашла карандаш на полу и приступила к незавершенному делу. Реджина развернула одеяло, так и не надев никакого белья. Пусть будет так. Пусть этот рисунок будет особенным, решили они обе, не сговариваясь. — Я надеюсь, ты не покажешь его мисс Фокс в качестве своего задания. И не будешь рисовать его на экзамене. Эмма улыбнулась, замечая, как изменился настрой Реджины. Пусть так. Что угодно, только не убивающее ее молчание, только не этот отсутствующий взгляд. — Ну что ты, я только всей школе покажу, да и все, — отшутилась Эмма и тут же серьезно добавила: — Никто их никогда не увидит, кроме меня. «Пока я буду, стоя на коленях на этом диване, думать о тебе».