***
— Четверка. У меня четверка. У меня четверка, Дэвид, — Мэри Маргарет как бредила, обнимая Дэвида и опять отпуская. Она повернулась к Реджине, расплываясь от благодарности: — Реджина, спасибо! Спасибо тебе огромное. И твоей маме! Ах, какие чудесные новости! У меня четверка! — сорвалась она на визг, кидаясь на Реджину, захватывая ту в крепком объятии. Реджина похлопала ее по плечу, боясь пошатнуть и без того нетвердо стоящую на ногах. Она уже поделилась новостями со всеми, фамилии кого запомнила, и глазами искала Эмму. Та скрылась из виду несколько минут назад. Курит, наверняка. Эмма сидела на корточках чуть дальше от дверей, ближе к лесу, что начинался сразу за гаражами, вглядываясь в густую чащу. Реджина подошла к ней и заметила, что бутылка уже наполовину пустая. Жаль. Разговор еще не был закончен. — Эмма. Та обернулась и сделала еще глоток, грустно улыбаясь самыми краешками рта. Реджина шумно вздохнула. Было страшно. А когда страшно, надо действовать. — Нам надо поговорить. Они ушли в лес по заросшей тропинке: репей хватался за штаны, кусты царапали. Шли молча, далеко, пока костер перед гаражом за их спинами не превратился в мелькающий огонек. — Пара недель — это не страшно, — начала Реджина, и голос ее дрогнул. Какое вранье! Эмма развернулась, останавливаясь, и Реджина увидела блестящие глаза. — Не ври мне. Это очень страшно. И это безумно долго. — Я буду писать тебе каждый день. Буду звонить. — Я не хочу по телефону. Я так не хочу. — Это лучше, чем если моя мать обо всем узнает. — Она все равно когда-нибудь узнает, Реджина! — отчаяние звучало в каждом слове. И Реджина знала: Эмма была права. И от этого ей тоже было дико страшно: — Лучше бы этого не случилось никогда. — Я не хочу расставаться. Даже на день! Какие еще недели? — Эмма опять отхлебнула, и Реджина отняла у нее бутылку, допивая до конца. Горькая жидкость текла по горлу, пена била в нос и щипала. На глаза наворачивались слезы. Реджина смахнула их. — Я тоже не хочу, но так будет лучше. Эмма стояла, как чужая, не шевелясь. Реджина протянула руку ладонью вверх, и сверху легли ледяные пальцы. Она потянула Эмму к себе, сжимая пальцы, целуя их. Эмма поддалась вперед и обняла Реджину, крепко сжимая, целуя в волосы, успокаиваясь. — Я очень хочу забрать тебя с собой, Эмма. Очень. Хотя бы маленькую частичку тебя. — Что бы ты взяла? — шепотом спросила Эмма, улыбаясь сквозь слезы. — Твои руки, — Реджина сжала пальцы сильнее. — Твой мизинец. Откусила бы его и забрала с собой. Эмма просмеялась в волосы: — Ты такая кровожадная, Реджина. Реджина отодвинулась и заглянула прямо Эмме в глаза, прося: — Оставь на мне след, Эмма. Останься на мне. И холодные пальцы потянулись к блузке, к пуговицам, которые Эмма сегодня уже расстегивала. Если бы она знала, что так будет, она бы сделала это раньше: прямо в ванной или на диване, целовала бы все тело, все это прекрасное тело. А сейчас губы замерли прямо на груди, чуть выше соска: засасывая кожу до покалывания, до боли. — Еще, — умоляла Реджина, чаще выдыхая, и губы двигались ниже, оставляя другой засос. — Еще. Сильнее. Оставь там, где буду видеть только я. Бутылка выскользнула из рук, падая в мох. Эмма присела на колени и забралась руками под юбку, приподнимая ее. Реджина схватилась за ее плечи, шире расставляя ноги. Да, прямо там, на нежной коже. Сосны скрипели над ними. Где-то вдали смеялись ребята, празднуя начало каникул. Реджина плакала, пока любимые губы оставляли на ней кроваво-красные знаки.***
— Дэвид, велосипед во время похмелья — плохая идея, — телефонный провод перекручивался, пока Эмма перекладывала трубку с одного плеча на другое, рисуя на бумажке, что в голову придет. — Да, я знаю, что у нее болит голова, Дэвид. Она звонила мне недавно. И мне тоже не очень хочется. Что? Что тебе сказал мистер Лерой? Так и сказал? Велосипед — лучшее лекарство от похмелья? Эмма рассмеялась в ответ Дэвиду, и голос в трубке вторил ей. — Ладно. Только недолго. И если ей станет плохо, едем по домам. Эмма накрепко зашнуровала кроссовки, схватила рюкзак и выкатила старого железного друга на улицу, весело подпрыгивающего на каждой ступеньке. Она не выгуливала велосипед еще с тех времен, когда они катались с Нилом наперегонки. Эмме вдруг вспомнился вчерашний разговор и внезапная ревность со стороны Реджины. Смешно: ревновать к Нилу! Она бы еще к Киллиану приревновала или к Джону. Они с Реджиной переписывались почти всю прошлую ночь. Эмма опять передумала: если две недели — это немного, значит, она может провести их далеко от Сторибрука. И ничего с ними не случится, они ведь уже не маленькие. Надо просто поговорить с Ингрид, а она ее точно поймет. Так Эмма размышляла, пока знакомая дорога вела ее к дому Мэри Маргарет, где Дэвид, в ожидании своей девушки, уже нарезал круги. Он заметил Эмму, и звонок с его велосипеда радостно поприветствовал, спугивая птиц с дерева. Эмма прозвенела ему в ответ, и они, улыбаясь друг другу, зашли на следующий круг вместе, трезвоня велосипедными звонками, торопя подругу скорее выйти из дома.***
— Так вы поругались или нет? — опять переспросила Мэри Маргарет у Эммы. Они объехали почти весь Сторибрук, заглядывая в такие места, которые можно увидеть только верхом на велосипеде. Вдоль гаражей, за пекарней, объезжая ее сзади, где тропинка совсем сужалась, а ветки цеплялись, и оттого ехать было интереснее, в дальнюю часть города, по старой трассе до моста, и обратно, по парку к озеру. И вот они сидели, побросав велики на траву: Дэвид отжимался, упираясь в спинку скамейки, а Мэри Маргарет оказывала первую помощь отношениям Эммы и Реджины. — Нет, мы просто не нашли общего решения, а потом еще ночью переписывались. Просто так и не договорились еще, — объяснила Эмма скорее себе, чем подруге. — Ну, ты же не поедешь за ней в другой город? — уточнила Мэри Маргарет на всякий случай. — А ты бы поехала за мной? — обратился к ней Дэвид, останавливаясь на перерыв, и тут же ответил сам, — я бы поехал. Мэри Маргарет мягко улыбнулась ему, но тут же изменилась в лице: — Это все, конечно, очень мило, но я прошу вас обоих: никогда ни за что не уезжать в чужой город вот так вот просто так! — Мэри Маргарет, ты так говоришь, буду я вот так вот просто возьму и уеду, ничего никому не сказав, без подготовки… Эмма продолжала оправдываться, но взгляд подруги показал ей, что та знает ее достаточно хорошо. — Ну ладно, — признала Эмма, — может, раньше я и думала, что так можно. Но я повзрослела. Теперь я сначала поговорю с Ингрид. Прямо сейчас поеду домой и поговорю. Но прямо сейчас Эмма не поехала. Они сидели на скамейке, болтая о том, о сем, и обсуждая планы на завтра, пока все утки не сплылись к их берегу. И только потом они покатили обратно тем же длинным путем: через парк, через мост, по узкой тропе за пекарней, оставляя сначала Мэри Маргарет, а потом и Дэвида. И вот уже Эмма подъезжала к дому, поднимая железного коня обратно по ступеням. И в рюкзаке завибрировал телефон.***
Реджина ютилась в кресле в зале, кутаясь в домашний халат, пытаясь отвлечься на книгу, но давалось ей это с трудом. После вчерашнего ночного разговора с Эммой ей хотелось прилечь поспать, но она ожидала мать, чтобы выяснить все детали поездки. Иначе спорить с Эммой было бесполезно, поэтому они и отложили это дело. Герти дремала в ногах, иногда поскуливая и подрыгивая лапами. Реджина и сама бы прилегла прямо здесь на пол, рядом с ней, поглаживая теплую шерстку. Поскорее бы мать вернулась домой. С улицы послышались знакомые звуки машины, а следом поднимающиеся двери гаража. Реджина прошла на кухню навстречу матери, заодно ставя кофе: по-любому та устала и захочет немного расслабиться. Закрыть все личные дела в школе, закончить учебный год — тяжелое время для матери. Бросив взгляд на задернутые шторы, Реджина подошла развязать их. Их так никто и не трогал с того времени, когда Эмма была у нее. За спиной открылась дверь, и плечи дернулись сами, хотя она была готова, что мать зайдет с этой стороны. — Привет, мам. Но в ответ была тишина. Холодок пробежал по спине. Это не очень хороший знак. Реджина медленно развернулась и встретилась с тяжелым взглядом. Еще один плохой знак. — Что-то случилось? Кора смотрела на нее, не моргая и поджав губы. Уставшая, но все еще полная сил. Молчит, и от этого еще страшнее. Эти секунды тишины убивали сильнее крика. — Реджина, может, ты сама мне расскажешь, что случилось? Глаза Реджины забегали, пока в голове просчитывались всевозможные варианты того, в чем она могла быть виновата. — Что-то не так с сочинением по литературе? — Ты же знаешь, что речь не о литературе. — А что тогда? Реджина давно бросила держаться за шторы и подошла к столу, скрываясь за ним, как за препятствием. Но Кора подошла ближе, и приобняла дочь ладонями за лицо. И от этого Реджине вдруг захотелось сделать шаг назад и убежать, куда глаза глядят. Кора сверлила ее взглядом. Печально, почти со скорбью в голосе она спросила: — Ну что она такого с тобой сделала? Глаза Реджины моментально расширились от ужаса. Это про Эмму! — Я не понимаю, о ком ты говоришь, — старалась она отвечать как можно спокойнее. — Ты выдала себя, Реджина. Все вдруг похолодело внутри. О чем, о чем таком она говорила? Что такого она нашла? Ее второй телефон с их ночной перепиской? Рисунок Эммы с ее подписью? Но Реджина все так старательно прятала и не выпускала сумки из рук почти ни на секунду. — Если не хочешь говорить, я сама все выясню. Сухие ладони отпустили разгорячившееся лицо, и Кора подошла к телефону, набирая номер: цифра за цифрой, пикая как бомба. Реджина бросилась следом, почти повисая на руке. Она не посмеет тревожить Эмму! Эмма-то ни в чем не виновата! — Не звони ей! Эмма ничего со мной не делала! Кора застыла с довольной улыбкой на лице. Рука с трубкой опустилась, и Реджина увидела незнакомый ей номер. Она сглотнула, забыв, как надо дышать. Она только что выдала себя с головой. — Реджина, я знаю, что ты не ночуешь у отца. Мне просто нужно было знать, с кем ты пропадаешь. Скажи, что она такого с тобой сделала, что теперь моя девочка сидит за последней партой? Что теперь от моей девочки воняет сигаретами за версту? — голос стал жестче на последних словах, и Кора схватила Реджину за руку, призывая поднять на нее глаза. — Ответь мне сейчас же, — прошипела Кора сквозь зубы, но Реджина только сжала сильнее челюсти. — Эмма Свон ничего со мной не делала. — Не смей произносить эту фамилию в моем доме! Реджина! Ты знала, что она решила продолжать учебу? Реджина вздрогнула от внезапного крика, и опустила голову еще ниже. На кухне показалась собака, и Реджина посмотрела на нее, как на спасательный круг. — Я знаю, что вы шастаете по этим гаражам и еще черт знает где, — продолжала Кора, все больше расходясь, тряся Реджину за руку. — Она была здесь? Отвечай мне! — Кора дернула дочь за руку, и та вырвалась. Собака зарычала, чувствуя, что что-то не так. Кора хватала рукой, за что попадется, и домашний халат Реджины разошелся. Всего на долю секунды, после чего та запахнула его, накрепко перевязывая. Но этого мгновения хватило, чтобы произошло непоправимое: Кора заметила мелькнувшее красно-фиолетовое пятно. И с этого момента все полетело, как лавина, неконтролируемая, сбивающая с ног. В два шага Кора настигла дочь, хватаясь за халат, уже намеренно. Реджина цеплялась за ее руки, не поддаваясь, отстаивая свой халат, свою тайну. Собака лаяла. Реджина плакала, молила. И Кора остановила эту истерику, тяжелой рукой, звонкой пощечиной. Реджина схватилась за лицо и спрятала красноту в ладони, пока руки матери терзали ее халат. Стыд. Страх. Отрешение. Собака зарычала, и Кора одним только словом отправила ту прочь в другую комнату. Реджина слышит, как мать ахает, как продолжает трещать одежда на ней. Реджине хочется прикрыться, но она не может отнять рук от лица, которое горит и от пощечины, и от стыда. — Ужас, это просто ужас, — слышится ей шепот матери. — Я ей устрою, я ей такое устрою. Извращенка! Как она посмела трогать тебя?! Она насиловала тебя? Ты же не могла сама этого хотеть! Слова летят прямо в лицо, закрытое ладонями. Хочется провалиться под землю. Сгореть. Умереть. Скула ноет, в ушах стоит звон. Реджину оставили, но страх еще рядом. Опять слышатся звуки замедленной бомбы: Кора набирает номер телефона. Теперь уже наверняка. — Мама, прошу, пожалуйста, не надо, я прошу, пожалуйста, мама! Реджина бросилась обнимать ее обеими руками, забыв и про халат, и про стыд. Она умоляла, забыв про унижение, опускаясь еще ниже, сползая на колени. Но та не слышала ее. Кто-то взял трубку, и Кора отпихнула дочь, чтобы донести до семьи Свон все, что она про них думает. Реджина замерла, вслушиваясь. Взрослый женский голос. Это Ингрид! Ей надо что-то делать. Срочно. Она бросилась в свою комнату. Надо написать Эмме, предупредить ее! А потом все удалить! Быстрее, пока она не догадалась прийти сюда. Реджина уже слышит шаги и торопится удалить все улики. Рисунок давно прятался в файле в наволочке подушки. Придется раскрыть второй телефон, но он чист, и свою главную роль он уже сыграл. Кора выхватила его из рук, прочитывая последнее только что доставленное сообщение, но ничего не понимая. — Что это значит? Это какой-то код? Это что, издевательство? Мало тебе издеваться над матерью! Дрянь, как ты могла такое допустить, Реджина?! Что сделала с тобой эта извращенка? Я поведу тебя к гинекологу, а потом к психологу! Я покажу тебе… Кора вскипала мгновенно, и ее взгляд, полный ярости, говорил Реджине только одно: берегись! Она прикрылась руками в последний момент, и мать обрушилась на нее: по голове, опять по лицу, по плечам, все еще не прикрытым халатом, по спине. Шлепки, удары, толчки. Раз, два, три, четыре, пять…тысяча секунд, минут. Нескончаемая лавина, уносившая Реджину. В дверной звонок позвонили, и собака опять залаяла. Реджина закрыла голову руками, затыкая уши. В голове звенело.***
Кора открыла перед Ингрид двери, приглашая пройти внутрь: — Мисс Свон, как замечательно, что вы соизволили зайти и обсудить со мной один очень важный вопрос. Ингрид не знала, чего ожидать на этот раз. Она давно уже не посещала особняк Миллс, и поэтому могла только гадать, какого черта она тут делает, когда уже вовсю идут каникулы, а все оценки ее дочь уже получила. — Мы не могли бы сразу перейти к этому чрезвычайно важному вопросу, мисс Миллс? — Да, конечно. Ничего вам не предлагаю: надеюсь, мы разрешим этот инцидент быстро. Вы в курсе, какие отношения у наших дочерей? — Я не имею привычки лезть в личные дела моей дочери. — А стоило бы. Скажите, когда вы брали свою дочь из приюта, задумывались ли над тем, что та в будущем может проявлять жестокость или извращенное поведение? «Извращенное поведение»? Ингрид просто опешила. Такого даже от Коры она не ожидала услышать. — Я прошу вас объясниться! — Ваша дочь проявила жестокость по отношению к моей, и она ответит за это… — Она ни за что не тронула бы Реджину, — прервала ее Ингрид спокойным заявлением. — Я не закончила! Не смейте меня прерывать! Она ответит за это и за махинации с экзаменами. Я вас в тюрьму засажу, сживу со свету за такое. — В тюрьму? За экзамен? Вы совсем рехнулись там в своем кабинете? Проветривайте его почаще! — Вам так смешно? — Кора пыхтела от злости, и верхняя губа ее подрагивала от отвращения, когда она выплевывала следующие слова: — Ваша дочь-извращенка изнасиловала мою… — Такого не может быть… -…и я советую вам убраться из этого города, и поскорее. Если вы не желаете таскаться со мной по судам. Если не желаете, чтобы мы перерыли все ваше грязное бельишко. Если не желаете, чтобы ваша дочь не была с позором отстранена от занятий и потеряла бы вообще всякий шанс на нормальную жизнь, если, конечно, к ней применимо это слово. Вы знаете, как давно они стали общаться, и что эта извращенка уже успела натворить с Реджиной? Я знаю все до последней мелочи: когда они стали вместе сидеть, куда ходили, все! И ей это с рук не сойдет! Настоятельно советую убраться: чем скорее, тем лучше! Ингрид больше не могла держать себя в руках, как ни старалась: — Вы просто… вы просто ненормальная женщина, Кора Миллс. Это вы извращенка! Еще раз назовете так мою дочь, и я подам на вас ответный иск за оскорбление! — А как вы еще назовете человека, который сделал с моей дочерью такое? Реджина! — громко крикнула Кора, и голос ее дрогнул, срываясь. Ингрид была просто ошарашена. — Не зовите ее сюда! Вы в своем уме? Не втягивайте сюда ребенка! Кора, послушайте меня! — Нет, это вы меня послушайте: убирайтесь отсюда, — слова цедились через зубы и снова прогремели громом: — Реджина! Сейчас же спустись сюда! Ингрид не хотела, не хотела поднимать глаз, но ей пришлось.***
Эмма набирала Реджину уже сто раз, оба номера. Но она не отвечала, а потом номера совсем стали недоступны. Эмму тревожила смс: «мармелад!». Зачем Реджина отправила ей это? После вчерашнего разговора ей все еще было не по себе. Ингрид, как назло, не было дома. А ведь она уже была готова отпроситься у нее уехать. Пока еще неизвестно куда, когда и на какое время, но все же. Где она могла быть так поздно? Эмма мерила комнату шагами, раздумывая, стоит ли позвонить Реджине на домашний. Телефонный провод аккуратно раскручен на равномерные колечки. Ингрид была дома. Уже. Тревожность подскочила еще на пару пунктов. Куда она делась так поздно? Ни записки на кухне, ни смс. Что-то срочное? Как-то раз ее вызвали в больницу, когда случилась большая авария неподалеку. Вдруг и сейчас такое стряслось? А вдруг с самой Ингрид что-то произошло? Почему ей так тревожно? Откуда этот страх, пронизывающий холодом? Эмма сделала еще пару кругов, раздумывая, стоит ли звонить Мэри Маргарет, чтобы отвлечь себя от ненужных мыслей. Но входная дверь открылась. — Ингрид? Наконец-то! Я уж думала, что-то случилось… Эмма встретилась с матерью глазами и поняла: что-то и правда случилось. Ингрид присела за стол, напротив дочери, сложив перед собой ладони, утыкаясь пальцами в губы. Надо просто поговорить, и все станет ясно. Эмма нервно хохотнула и села напротив: — Ты пугаешь меня! Что стряслось? — Эмма. Скажи мне… я не буду ругаться, просто ответь мне честно, хорошо? Эмма кивнула в ответ, приглядываясь к матери. Та плакала или ей кажется? — Эмма. Скажи. Ты когда-нибудь делала больно Реджине? — Чт… Что? — Эмма так и застыла с глупой улыбкой на губах, уставившись. — Просто ответь. Пожалуйста. Это важно сейчас. — Я бы никогда…я никогда… Я не делала больно Реджине. Ты же знаешь! Ингрид прерывисто выдохнула и спрятала лицо в ладонях, потирая его. Эмма понимала: дело дрянь. — Что с Реджиной? Она в больнице? Кто-то сделал ей плохо? Скажи мне! — Эмма, ты точно… ничего такого… не могла ей сделать? Слова выкатывались наружу, аккуратно обходя самое ужасное из них — «изнасилование». Ведь ее дочь не могла такого сделать. Эмма не могла такого сделать! — Да почему ты спрашиваешь?! Ты можешь мне объяснить в конце концов?! — вспылила та. Ингрид опять выдохнула, вспоминая полуголую девушку, заплаканную, измученную. Синяк на ноге. Фиолетовые отметины по всему телу. Красное лицо, скомканное от слез. Встрепанные волосы. Съеженная, забитая. Трудно было представить, что это та самая Реджина, которая появлялась в их доме. Неужели Эмма хоть как-то причастна к этому? Неужели? Кора так и спросила у своей дочери: имеет ли Эмма Свон хоть какое-то отношение к этому? — Реджина выглядит плохо, как будто… как будто ей сделали больно. Эмма сжала кулаки, свирепея от гнева: — Кто это сделал? — Она подтвердила, что это была ты, — прозвучало как приговор. Эмма открывала-закрывала рот как рыба, глотая воздух. А потом слова нашлись, и оправдания потекли рекой. — Нет. Нет. Нет. Это не так. Такого не может быть. Ты же не веришь, что это так? Я бы не смогла ничего такого с ней сделать. Ты же мне веришь? Скажи, что ты мне веришь! А потом посыпались ужасные догадки. Кора! Это она. Она что-то сделала, и теперь все так. Реджина же предупреждала ее! И догадки вместе со слезами лились в плечо обнимающей ее Ингрид. — Мы должны спасти ее. Нам надо спасти Реджину! Ты слышишь меня? Почему ты ничего не говоришь, Ингрид? Ингрид плакала тоже. — Сначала мне надо спасти тебя, милая моя. Решение уже было принято. — Ты меня не слышишь! Ты просто не слушаешь, что я говорю! Это Кора. Она что-то сделала, — вырывалась Эмма. — Я знаю, знаю, я тебе верю. Успокойся. Но Эмма выкручивалась из объятий, порываясь сделать хоть что-то прямо сейчас, не слушая и не принимая, как маленький ребенок. Ингрид схватила ее и прижала к себе, пока та разрывалась в истерике. Эмма и была ребенком. — Эмма. Эмма посмотри на меня. Слушай, ты правда хочешь помочь Реджине? Эмма кивнула, утирая мокрые щеки. — Тогда слушай меня. Только выслушай до конца, хорошо?