***
Мэри Маргарет вертела головой, прислушиваясь к каждому шороху. Это только напрягало, и Эмма просто обливалась потом, потому колпачок маркера все никак не хотел слазить. — Эмма, стой! — Мэри Маргарет схватила подругу за руку и приложила палец к губам. Обе прислушались: черт! Это свист Дэвида! Они пулей бросились в ближайшую кабинку, замерев там в ожидании. — Эй, — донесся до них шепот Дэвида, — вы тут? — Дэвид, ты чего сюда приперся? Ты же должен быть на стреме! — бросилась на него Мэри Маргарет. — Я просто проверяю, слышите вы меня или нет. Контрольный вызов, — с этими словами он приложил руку к уху, — пшшш… прием, команда, как слышите меня? Мэри Маргарет уже набрала полную грудь воздуха и открыла было рот в возмущении, но расплылась в улыбке: — Мы слышим тебя, Дэвид. Иди и не подведи свою команду. Наблюдая за всей этой картиной, Эмма понемногу успокоилась. Так легче: как будто это игра, как будто очередная их шалость, которых будет еще много. Руки больше не дрожали, и ощущение ясности вдруг вернулось к ней. Она сняла колпачок и поднесла маркер к стене. Он был кричаще черным рядом с этим огромным светло-серым полотном. — Эмма, ты же знаешь, что вовсе не обязана это делать, — попыталась отговорить Мэри Маргарет подругу в последний раз. — Знаю, — твердым голосом произнесла та в ответ. — Но я должна. И я хочу. Кончик маркера коснулся стены, и черные буквы сложились в нагло-честные слова: «ЭММА СВОН — ЛЕСБИЯНКА». Мэри Маргарет еле слышно выдохнула на фоне шершавого звука. Вот и все! Она смогла. Сердце колотилось как бешеное, и казалось, выскочит прямо изо рта. Ей все еще не верилось, что она это сделала. Пора убираться! Она потрясла застывшую Мэри Маргарет, но та так и стояла, замерев. Та очнулась от оцепенения, выхватила маркер из рук Эммы и, не колеблясь ни секунды, подошла вплотную к стене. — Что ты?.. Да ты просто… — у Эммы не нашлось ни одного нормального слова для всего того, что сейчас разворачивалось на ее глазах. — Вы тут еще долго? — возникла в дверном проеме голова Дэвида. — Я там задолбался уже стоять. Не дождавшись ответа, он юркнул в женский туалет, присоединившись к странно улыбающейся застывшей Эмме, и понял, почему они задерживались. Закончив свое дело, довольная Мэри Маргарет обернулась, и только что заметила Дэвида. Казалось, ее глаза просто выскочат со своего места: — Ты что тут делаешь? Я тут закон нарушаю, а ты даже не следишь! — Тшш… Нет там никого. Каникулы ведь уже давно. Дай-ка сюда свое орудие преступления. Дэвид перехватил маркер и наскоро внес свой вклад в общее дело. — Ребята, да вы просто… Вы вообще… Охренеть… Ну и влетит нам всем! Вам, — проговорила Эмма с грустью, сама не понимая, страшно ли ей или она гордится сделанным. — Не влетит. Никто же не знает, кто это написал, — уверял их Дэвид. И тут до них дошло, что все трое до сих пор находятся на "месте преступления". Переглянувшись, они бросились к выходу, но там Эмма их задержала, высовывая голову в проем и оборачиваясь по сторонам. — Чисто. Давайте, по очереди, — прошептала она. Потихоньку вышла вся команда Свон, Бланшар и Нолана: сначала Мэри Маргарет, которая не выдержала и через пару шагов бросилась бегом. Через секунду ее нагнал Дэвид, пряча маркер в кармане. Эмма еще раз кинула взгляд на стену, где красовались их надписи: ЭММА СВОН — ЛЕСБИЯНКА МЭРИ МАРГАРЕТ — ЛЕСБИЯНКА ДЭВИД НОЛАН — ЛЕСБИЯНКА***
Она всегда порывалась уехать отсюда. Покинуть Сторибрук — мечта всей жизни. Но не теперь. И никогда — таким образом. Ингрид посадила ее на автобус, но сама еще не могла ехать с ней. — Пообещай, что приедешь быстро! — Обещаю. Улажу дела и приеду. Ты же знаешь. Верь мне. — Пообещай еще раз. — Эмма. Вместо слов поцелуй в голову, в светлые волосы. — А ты обещай не делать глупостей, Эмма. Все наладится, поверь. Но Эмма больше не могла говорить, сжимая губы, чтобы не разрыдаться прямо тут. — Слушайся бабушку и дедушку. Я скоро приеду к тебе. Никогда еще ей не было так страшно. Эмме всегда казалось, что уехать — отличное решение, что она ничего при этом не теряет. Но она так ошибалась. И знакомые пейзажи родного городка расплывались в глазах, как акварель по воде. Собственные всхлипы звучали сквозь наушники прямо сразу в голову. Песня кончилась, и ей вдруг показалось, что все это — страшная ошибка, что все еще можно решить. Но автобус мчал ее, и не хотел останавливаться. Она рванула было к водителю, но в наушниках зазвучала их общая песня, под которую надо плакать, и слезы посыпались градом. Она не хочет уезжать. Она ничего этого не хочет. Как ей дальше жить? Что делать? Поскорее бы Ингрид приехала к ней, в город, в который она всегда мечтала попасть.***
— Эмма, ты меня слышишь? Поговори со мной. Бабушка говорит, что ты ничего не ешь. Поешь, пожалуйста. И поговори со мной. — Ты, — сопение в трубку. — Говори ты. — Я передаю дела, пока в процессе. Спенсер, конечно, тот еще негодяй. Зато решила все с квартирой. Остальные вещи уже едут. Мольберт твой тоже в пути. Ты рисуешь? — Нет. Тяжелый выдох в трубку. — Эмма, я везу письмо от твоих друзей. Адрес я пока им не могу дать, сама понимаешь. Молчание. — Скажешь что-нибудь? — Приезжай скорее. Тут бабушка хочет с тобой поговорить. Письма от друзей. И хотя бы одно от нее! Но нет. Реджина пропала из Сторибрука. Где она? Сделала ли что-нибудь мама, как обещала? Только письма от Мэри Маргарет и Дэвида. И подготовительные задания к вступительным. Письма от друзей. От письма до письма. Ингрид приезжала и уезжала. От приветствия до прощания. Занятия по рисованию. От темы к теме. Тема «шарж». «Привет, Эм! Мы гуляли сегодня у моста, и я вдруг вспомнила, как мы тут тусовались тем жарким летом. Помнишь? Мы кидали камни кто дальше, и я попала Дэвиду по лицу. Ты приложила подорожник, но кровь не остановилась, и мы пошли к тебе домой, чтобы твоя мама оказала ему скорую помощь. И она спросила, как так вышло, я стала показывать и сломала тебе лампу. Смешно было, да? Ладно, я знаю, что ты не злишься. Ты там хоть посмейся немного, ладно? Твоя мама сказала, что ты стала немного молчалива. Ну, ничего, она мне сдаст твой номер (когда-нибудь она не выдержит и сдаст, обещаю), я тебя мигом верну в мир говорящих. Слушай, без тебя тоскливо. Безумно плохо. Я скучаю, Дэвид тоже (не так сильно, как я, конечно же, но часто листает рисунки, что ты ему оставила). Целую тебя и крепко обнимаю. Твоя ММ» Шарж. Эмма выводит линии лиц: широкое круглое у нее. Большие выглядывающие зубы на широкой улыбке до ушей. Добрые глаза. «Привет, я Мэри Маргарет. Ты тут новенькая? Я тебе тут все покажу. Мы покажем. Это Дэвид. Он не разговорчивый, но это ничего. Зато веселый». Овальное с угловатым подбородком у него. Хитрые глаза с морщинками возле. Пушистые ресницы. Улыбка с ямочками на щеках. «Садись с нами, с нами весело. Потом после уроков пойдем гонять на велике. У тебя есть велик? Я покажу тебе классные места. Мы тут с Мэри Маргарет знаем все закоулки». Тема «шарж». Ярко выделить самое запоминающееся, довести до предела. И улыбка Мэри Маргарет растягивается шире, а глаза Дэвида становятся еще лукавее. На бумагу падает капля. От письма до письма, от темы до темы. Письма летели, как голуби, через Ингрид, потом и на домашний адрес. Значит, мама сдалась все-таки. И ни одного от нее. Эмма смирилась. Сначала порывалась уехать обратно. Потом успокоилась. Все равно Реджина ничего ей не писала. Куда ехать? К кому? Эмма перестала говорить. Есть тоже не хотела. Бабушка не прекращала ворчать, и Эмма вдруг поняла, почему мама так рано уехала от родителей. Ко всем прочим проблемам, у нее начало падать зрение. «На фоне стресса, — причитала бабушка, — ешь, давай». Но было наплевать. Ингрид переехала полностью, хотя все равно иногда уезжала в Сторибрук. Ей жалко было забрасывать там свое дело, и она нашла себе замену. И начались другие проблемы: поступление, поиск квартиры, попытки восстановить зрение. Куча врачей, маминых знакомых, хороших друзей. И как можно было все тут оставить? Ради чего? Ради чего можно бросить своих друзей? Как Эмма сама могла об этом когда-то думать? Она разглядывала себя в зеркало: исхудавшую, в новых очках, казавшихся такими огромными на ее бледном лице. Это не она. Ее нет. Она осталась в Сторибруке. Или потерялась где-то между. В том автобусе, который все еще едет и никак не доедет, а на повторе та песня. Зато письма продолжали приходить, хотя Эмма отвечала только рисунками. «Эмма, привет! Аааа, не верится, что я могу наконец-то написать тебе. Знаешь, сколько раз я ходила к твоей маме, чтобы выпросить этот адрес? Пять! Пять долбанных раз. Она сказала, что теперь понимает, почему мы с тобой лучшие подружки. Ахаха! Это она еще не видела, как мы с тобой на уроке болтаем. Она показала мне твою фотку в очках (не злись на нее, это я ее уговорила). Тебе очень классно: выглядишь еще умнее в сто раз. Что ты их раньше не носила? Только больше не худей, ладно? В общем, я отвлеклась: наконец я могу тебе писать. Эмма, без тебя ЖУТКО скучно. Как ты там в Бостоне? Уже открыла свой тату-салон? Мы приедем к тебе на осенние каникулы и набьем себе татухи. Дэвид передает тебе большой привет! Он сейчас у меня валяется. (Скажу тебе по секрету, что он начал отращивать усы, и это выглядит УЖАСНО. Жаль, что тебя нет рядом, ты бы сразу ему сказала, что это дурацкая идея). В школе без тебя все по-другому, и вообще, не только в школе. У меня многие спрашивают, куда ты делась, но я просто отвечаю, что ты поступила в колледж на мастера искусств, как и хотела всегда. Кстати, это правильно так говорить? Я не очень хорошо помню, как там правильно. Хотя, так красиво звучит! Я так и буду тебя называть, окей? Ингрид сказала, что ты нормально устроилась, но лучше ты сама все расскажи, как там и что. Я хочу знать ВСЕ. Ты там нашла уже новых друзей? Не забывай, кто твои лучшие друзья (подсказочка: я и Дэвид). Жду от тебя ответа, как соловей сама знаешь что! Чуть не забыла самое важное! Помнишь ту стену в туалете? Прикинь, ее не закрасили и все так и осталось. Представляю, как там будет кипятиться миллс, когда увидит. Пока ее нет, и Голд тут ее замещает. Я знаю, ты хочешь спросить про Реджину. Я сама ее жду, чтобы все узнать, но пока их не видно в городе. Как узнаю, сразу напишу. С любовь, ММ и Дэвид»***
«Эмма, привет! Почему ты не пишешь мне?! Пиши давай! Рисунки твои мы получили, но все равно — пиши нам! Вот, сижу на уроке и пишу тебе. Угадай, что у нас? Дааа, алгебра. Помнишь, мы думали, что в десятом классе будет не так ужасно? Вот тебе новость: все гораздо хуже, чем в девятом. Мистер Джефферсон просто озверел. Миллс его заставляет нас гонять по решебнику, и он что-то совсем нервничает. Я боюсь, как бы у него опять не случился нервный срыв. Да зачем я тебе все это рассказываю! Разве тебе интересно про Джефферсона? Лучше я тебе расскажу про мисс Френч. Прикинь, за ней стал бегать химик. Вся школа в шоке! Он на дискотеке (на дискотеке, представь!) пригласил ее на танец. А! Я же тебе не рассказала про дискотеку. У нас был тут день осени, и была общая вечеринка (и для учителей тоже, но миллс не было, хотя она уже объявилась в школе). Я же тебе забыла про миллс и туалет написать! Боже, столько новостей, что все не успеваю написать. Тут мистер Джефферсон на меня странно поглядывает. Допишу потом! Эмма, кстати! Я завела электронную почту. Вот тебе мой адрес marymargaret.theflower1983@gmail.com Напиши мне! ММ»***
«Привет, Эм! Наконец-то я пишу тебе нормальное электронное человеческое письмо. Я не дорассказала тебе про вечеринку в честь дня осени, но это не очень интересно. Короче, Питер (помнишь его?) начал играть какой-то там вальс на пианино, и мистер Голд совсем разошелся, пригласил мисс Френч на танец. У нас челюсти у всех отвисли, что он танцует. А теперь про миллс. Она жутко рассердилась, когда узнала, что там написано в школьном туалете. Эти записи так и остались там с лета, ничего с ними не сделалось. Ты бы видела ее лицо! Нас вызвали к ней, устроили разборки. Но, конечно же, у них не было никаких доказательств. Она же думает, что это плохое написано, а значит, не могли же мы сами про себя написать. Дура, да? Она, разумеется, приказала все перекрасить. И все перекрасили. А потом на следующей неделе (блин, как же хочется видеть сейчас твое лицо!) потом на следующей неделе там написали ТО ЖЕ САМОЕ. Прикинь? Кто-то это сделал заново. А потом появились еще надписи. И ВСЕ стали писать там! Мы так до сих пор и не знаем, кто это сделал (но я догадываюсь кто, но лучше потом лично расскажу). Ну, короче ты сама догадаешься. Там дописали МОЯ СЕСТРА ТОЖЕ ЛЕСБИЯНКА, И Я ЛЮБЛЮ ЕЕ. Про Реджину: она появилась в школе. Пропустила почти месяц, но по ней не скажешь. Ну, это не новость. Я не знаю, что тебе сказать. Я знаю, как ты к ней относишься. Но когда она появилась и даже не поздоровалась, я разозлилась. Сильно, прям очень. Такое чувство, будто мы опять в начальной школе, и она вся такая неприступная и умнее всех. Мы хотели поговорить с ней и во всем разобраться, но миллс забирает ее сразу после уроков. А домой к ней как-то страшно идти. Но я все узнаю и напишу тебе. Любим тебя, твои ММ и Дэвид. Пиши мне на электронный ящик, так быстрее». Эмма дочитала письмо и бросилась к телефону, выдавая свой новый номер, который был только для мамы, набирая номер подруги по памяти: «Не бросайте ее!!!»***
Эмма брела по улице наугад, куда глаза глядели, куда ноги несли. Закуривая одну за одной, она прокручивала в голове письма. Реджина в городе. И от нее ни строчки, ни словечка. Она ждала объяснений, хоть что-нибудь. Опять вернулось желание рвануть туда, постучать в дверь и спросить: какого хрена? Почему ты молчишь? Что тогда случилось? Как будто между ними ничего не было. Как будто все это ей причудилось. Как будто все это — одно большое вранье. Что, если все это было большой злой шуткой? Может, Реджина врала не только тогда, когда удобно, а вообще всегда? Нельзя было допускать таких мыслей, нельзя было предавать их. Но ей нужно было хоть что-то в ответ. Она присела на скамейку на остановке, провожая глазами мелькающие маршрутки. В Бостоне темнело, машины шумели все реже. Сигарета за сигаретой. Кто-то приближался к остановке. Эмма пожалела, что не захватила очки, хотя узнала знакомую походку. — Мам, это ты? Ингрид подошла, присев рядом, ни слова не сказав про сигарету. — Так и знала, что найду тебя тут, — улыбнулась она. — Да? И как? — Твоя любимая остановка. Все время тебя здесь находила. Мы жили во-он в том районе. Ты не помнишь? Эмма силилась, напрягая глаза, но на ум ничего не приходило. — Ты была совсем маленькой. Может, поэтому не помнишь. Все время тебя тут находила, — Ингрид грустно рассмеялась. — Пришлось потом уехать, раз тебе так не терпелось. Эмма тоже посмеялась: надрывисто, через всхлипы. Ингрид приобняла ее за плечо, достала из кармана конверт и протянула дочери. Эмма задрожала. Знакомый почерк, любимая буква «Э» с волнистым язычком. — Пришло поздно, видимо, из-за адреса. Адрес был переписан несколько раз. Хотелось прочитать его прямо сейчас. Эмма подошла к фонарю, оставляя Ингрид на остановке. Руки рвали бумагу. «Эмма, я очень надеюсь, что правильно запомнила адрес. Ты не представляешь, скольких трудов мне стоило его достать. Я уже который раз отправляю его, надеюсь, оно тебя наконец достанет. Или скольким бостонцам достались мои извинения? Даже думать не хочу. Пусть это письмо скорее тебя найдет! Я хочу, чтобы ты знала только одно: я не хотела! Прости меня! Я не хотела, чтобы ты уезжала! Мне пришлось, прости меня. Я хочу вернуть все, переделать, но не могу даже исправить то, что сейчас. За мной следят тысячи глаз и удерживают сотни рук, врачи и допросы. Это не лагерь, это тюрьма. Мать проверяет меня каждый день. Я не знаю, когда это кончится. Неужели все лето так пройдет? Я сойду с ума! Я думала, я не переживу. И я не хотела. Я ненавижу здешних врачей. Не хочу об этом думать, но все это в голове каждый раз, когда закрываю глаза перед сном. Отбой в одиннадцать, и я лежу в темноте и вспоминаю все. Без музыки, без света. А рано утром — подъем, и все по новой. Я просыпаюсь и хочу, чтобы все это мне приснилось. Я не слышала тебя будто тысячу лет. Услышу ли когда-нибудь? Я знаю, что ты не в городе. Прости меня, прошу тебя, прости! Я не знала, что все так случится. Мне жаль, безумно жаль». Тысячи извинений, сожалений до конца страницы. Еще один листок. «Я хочу, чтобы это было у тебя. Оно должно быть у тебя. И больше ни у кого. Мне оно больше не принадлежит, а ей никогда не достанется. Поэма для Эммы Тонкая линия рта Дрогнет от возмущения: Наглая прямота, Резче любого хлыста, Бьет без сожаления. Вам не видать прощения. Если идет — напролом. Стены любые — ничтожные Под этим упрямым лбом В этом пропащем мире гнилом Сыпятся доводы ложные В пыль, в порошок, безнадежно. Мне до нее не достать — Я для нее за стенкою, Я на цепи, она коротка. А ты, ты опять: Пляшет рука По острой коленке, Опять в нетерпении Дернется рот, И грустная тень На него упадет. Ты скажешь как мыслишь, А я задержусь во вздохе, во взгляде, смотря на тебя, на твои «не-могу-терпеть» возмущения. И режет цепочка на шее узлом. Мне тоже хотелось с тобой напролом. Хотелось летать. Но мне до тебя не достать». Эмма перечитала его еще раз. На глаза наворачивались слезы, а без очков было еще труднее. Она пнула от злости мусорный бак. Ингрид вздрогнула. — Почему мы ничего не делаем? Почему? Ты обещала, что все наладится! Ты сказала мне! Ты обещала! Реджина до сих пор там! Ей плохо! Эмма махала листками как самым веским доказательством. А Ингрид ждала, пока та накричится. И когда воздуха стало мало, а бак получил еще, Эмма уселась на скамью. — Я обещала тебе, и сделала все, что могла, — начала Ингрид спокойным голосом, и этот голос утешал, давал надежду: — Теперь дело за Реджиной. — Мама, ей плохо там! — Я знаю. Знаю. Она сильная и умная девочка, и все сделает правильно. Надо просто подождать. — Сколько можно ждать? Надо что-то сделать с ее матерью! Сейчас, а не потом! — Эмма, прекрати. Ты ведешь себя как маленькая! — Ингрид опять взяла себя в руки и понизила тон, — ты же не хочешь, чтобы Кору лишили родительских прав, отобрали у нее Реджину, отдали в приют и сделали бы еще хуже? — Но как же ее папа? — тише спросила Эмма, остыв на словах о приюте. — С ним я тоже говорила. И с мистером Хоппером. Решение за самой Реджиной. Проблема в том, что Кора до сих пор занимает позицию в школе. Черт! - ругнулась Ингрид и шумно выдохнула. — И связи у нее тоже есть. Еще этот Спенсер... С этим все не так просто. Тебе надо набраться терпения. Да, я знаю, что тебе это сложно! Но надо набраться терпения и подождать. Эмма стиснула кулаки, но тут же расслабила руки, боясь помять письмо. — Я наберусь. Я подожду. Обе замолчали. Мимо опять проехала маршрутка, первая за долгий промежуток. — Поедем куда-нибудь или пойдем успокоим бабушку, что ты нашлась? По тону Эмма услышала, что Ингрид улыбается. Спокойная и хладнокровная, как и всегда. И одновременно мягкая. — Пойдем домой. И извини за бабушку. Я знаю, что я не подарок. — Да ладно, бабушка тоже не без греха. Они поднялись со скамейки и пошли дорогой, которая теперь казалась Эмме знакомой: от остановки, прочь от дороги, вдоль аллеи с кленами, изредка осыпающими их резными желтеющими листьями. Женщина обнимает маленькую девочку за плечи, уводя от всех проблем этого мира, домой.