***
Реджина в задумчивости потерла лоб, погрузила пальцы в волосы, схватилась за виски. Чем . ты . только . думала? Ну вот чем? Эмма наверняка подумала что-нибудь не то. В этот раз Реджина точно перегнула палку. «Ты сама виновата, идиотка!» Может, стоит позвонить Бэлле? Они давно уже не виделись. Хотя бы просто как подруги. Ей нужно с кем-то поделиться. Ей просто необходимо в этом разобраться.***
Бэлла еще раз пересмотрела ролик, который Реджина сняла для Эммы. — Классно играют! Кто это такие? Что это за стиль? — Не спрашивай, — посмеялась Реджина. — Инди-что-то-там. — Смена обстановки — это хороший знак. Ты прямо одна туда пошла? — не верила Бэлла услышанному. — Ну, формально я была с Эммой, — поправила Реджина волосы, заправив прядь за ухо. Она все еще не раскрывала всех карт, даже не знала, как сказать о проблеме. Как к этому подойти, с какого края? Она вообще не понимала толком, в чем была ее проблема. — Старые новые друзья — это тоже здорово, Реджина! «Да, уж. Друзья», — приподняла Реджина брови, но промолчала. — Просто потрясающе! — вновь не сдержала Бэлла эмоций. Она с нескрываемой радостью замечала все изменения, что произошли с Реджиной за прошедший месяц: начиная от прически, заканчивая тем, чем она сейчас с ней делилась. Никаких таблеток, про мать они давно не говорили, про желание скорее добиться успехов на работе, чтобы ее перевели в другой штат — тоже. Реджина наслаждалась жизнью, шутила, смеялась. Да, изменения были налицо! Браслет все еще был на ее запястье, но это вовсе не показатель. — Знаешь, что касается дружбы… — начала Реджина. — Кое-что произошло, — она откашлялась, дав себе секунды на выбор слов, но это не помогло, — у меня с Эммой кое-что произошло. Бэлла склонила голову набок, вглядываясь в Реджину, пытаясь разгадать эту неловкость в ней. Непохоже на нее. — Что же именно? Реджина выдохнула. Она сама не понимала, что именно это было такое. Как это называется? Что это за сексуальная практика такая? Бэлла знала ее так хорошо, ей было доверено столько секретов. Но, может, начать с другого конца? — У меня опять появилось желание. Сексуальное, я имею в виду. Бэлла опять радостно улыбнулась, хотя еще не совсем до конца понимала, связано ли это с Эммой. — Ну, так это же тоже здорово, Реджина! Она помнила, какой раздавленной к ней пришла Реджина, когда все-таки решилась встретиться с Эммой, признаться в том, что ее грызло, что мешало двигаться дальше. Как потом, позже, она рассказывала про то, что ее тошнит даже о мысли о какой-либо физической близости, как плакала и умоляла о таблетках. Но сейчас — такие изменения! Но Реджина смотрела на нее с нескрываемой тревогой. Почему? — Это из-за Эммы, — замерев, проговорила Реджина. — Так что у вас с ней произошло? Вы с ней...? Вопрос застыл, скорее для того, чтобы Реджина сама нашла нужные слова для высказывания. — Мы с ней переписывались, и она показала мне рисунки… Я тебе говорила, что она художница… так вот, она показала мне то, что нарисовала, и меня просто снесло, — помотала Реджина головой, прикусив губу. Пальцы заплясали по столу. Бэлла терпеливо ждала, впиваясь в Реджину взглядом. Ей стало безумно интересно, что там за рисунки такие. Реджина смотрела в свою чашку кофе, пряча взгляд. Отголоски того внезапного порыва до сих пор тлели в ней. — Но потом мне захотелось еще, и я подначивала ее. Я попросила ее нарисовать больше, и она нарисовала. Вот тогда все и произошло, — закончила она. — Произошло что?! — нетерпеливо подскочила Бэлла. — У вас был секс по переписке? По телефону? Что было-то? — Нет! Я не знаю, я не знаю, как это описать. Я просила ее нарисовать кое-что явное, что касается только нас двоих, — перешла она на шепот, — и думаю, она прекрасно это поняла. Реджина покачала головой, стыдливо пряча взгляд. — Я дала себе расслабиться, — подумав, продолжила она, проверяя взглядом, понимает ли ее Бэлла. — Думаю, что она тоже. — Что ты чувствуешь? — спокойно спросила Бэлла. — К Эмме? — Я имела в виду к ситуации, но ты можешь рассказать и про Эмму. Реджина усмехнулась: «что ты чувствуешь?» Это же обычный вопрос: выбери эмоцию в таблице перед тобой. Ей не хотелось, чтобы это было очередным сеансом, но видимо, с Бэллой по-другому не получалось. — Она мне нравится, — честно призналась она. — Мне всегда нравилась Эмма, просто сама по себе, независимо от того, какие у нас с ней были отношения. И, конечно, я очень рада, что она опять появилась в моей жизни… Но я не хочу ничего портить. Понимаешь? — А что ты боишься испортить? Страшно. Боюсь. А вдруг..? А если..? Опять страх. Вечный спутник Реджины, прячущийся за каждым углом, приходящий к ней из прошлого, заставляющий робеть перед каждым новым шагом. Хватит бояться, Реджина! — Я не хочу, чтобы она плохо про меня подумала! Что, если она подумает, что я ее использую? Что, если она подумает, что я просто развлекаюсь? Что если… — Так поговори с ней! — воскликнула Бэлла. «Это же так очевидно» — почти кричали ее глаза. — Поговорить? — оторопела Реджина. — В смысле? Поговорить с Эммой? — Ну да, Реджина! — Бэлла чуть не смеялась. — Просто скажи ей, чего ты боишься. Как мне только что. Реджина нахмурилась. Просто поговорить, вот так открыто? Она так не делает, она так не привыкла. Вот так вот подставиться, вывалить все как есть? Она даже не уверена, что сама Эмма думает о произошедшем между ними. Стать уязвимой вот так просто? Реджина так не делает. Она проверяет, переписывает, сверяется с ответами и только потом пишет в чистовик. Она не выдает всех своих карт, задавая встречные вопросы вместо ответов. Манипулирует, выжидает, выведывает. Но только не говорит напрямую. Поговорить с Эммой. Ха! — Так, я знаю этот взгляд, — прервала ее Бэлла. — Хватит думать, чувствуй и осознавай! Реджина! Реджина рассмеялась, потянувшись к чашке, кофе в которой уже совсем остыл. Помимо этого всего ее еще волновал и другой момент. — Это считается изменой? — решилась она на вопрос, не глядя Бэлле в глаза, хотя ответ уже был очевиден. Бэлла вздохнула, втягивая плечи. Реджина с надеждой ждала ответа, как будто если ей об этом скажет Бэлла, то что-то изменится. — Тут нет простого ответа, — уклончиво начала она, и Реджина заранее обнадежилась. — Много от чего зависит. Есть ли у вас договоренности на такой случай, например, — продолжала она, словив на себе непонимающий взгляд. — Или от того, что ты сама думала, когда ты «расслаблялась», как ты сказала, — улыбнулась на последнем она. Реджина потянулась к вискам, и руки сами нырнули в волосы. О чем она только думала? — Так о чем ты думала тогда? Думала о ней? — не оставила Бэлла ей немого молчания. — Я думала о рисунках, — начала врать Реджина. — О тех картинках, что были нарисованы. Бэлла, слушай, ты опять все превратила в сеанс! — сдала она заднюю. — Как тебе это удается? Бэлла звонко рассмеялась. — Волшебство! Ну а что ты думала, мы будем делать? — Я не знаю. Я тебя позвала прогуляться, вообще-то, поболтать. А не думать про таблицы и чувства. — Как хочешь! Бэлла внимательно разглядывала Реджину, которая пряталась за чашкой. Сколько там кофе? Она его цедит, что ли? — Сама же начала этот разговор, Реджина! Некоторые вещи не изменились, отметила Бэлла про себя. Реджина не действует прямо, не просит помощи открыто. Им есть еще, над чем работать. — Так пойдем прогуляемся, раз мы для этого встретились. Они попросили счет и после долгих препираний и настойчивых попыток Реджины заплатить за все вместо сеанса, наконец покинули кафе. Бэлла подхватила Реджину под руку, когда они оказались на улице. — Как прекрасна весна в Нью-Хейвене! — жадно втянула Бэлла воздух носом. — Да ведь? — Не знаю. Обычно все, как мне кажется. Реджина никогда не обращала на это внимания. Только лишь тогда, когда зимнее пальто менялось на плащ, а перчатки оставались на верхней полке гардероба. Весна и весна. Подумаешь! — На всякий случай скажу тебе, раз уж ты собиралась заплатить за меня в кафе, а значит, это все-таки считается сеансом… Реджина усмехнулась: Бэлла в своем стиле! — Так вот скажу тебе: продолжай вести дневник. Подумай, что ты чувствуешь, и потом поговори. С обоими. Реджина замедлила шаг. Последнее предложение прозвучало совсем серьезно. — С Дэниелом тоже придется поговорить, — подтвердила свои последние слова Бэлла. — Когда-нибудь. Тебе решать, когда. Но надо. Реджина все еще так не думала. Нутром она понимала, что все, что творится — не так, как должно быть, что это ненормально, неправильно. Но ее успокаивало одно — Эмма находится в точно такой же ситуации. Одно только имя — Мэрлин.***
— Что скажешь, сестренка? Скажи что-нибудь! Я на это неделю убил! Мэрлин скакал перед ней в одних домашних шортах, весь на взводе. Он два раза сбегал покурить, пока Эмма изучала его проект. Выступающая щетина на его щеках показывала: он правда потратил на это немало времени и сил. Не только Эмма все это время работала, не покладая рук. Ей так не хотелось расстраивать друга, который на месте не мог усидеть. — Слушай, Мэрлин, ты правда очень крутую штуку замутил, но когда я соглашалась, то думала, что это будет просто весело. — Эм, разве это не весело? Где твой дух приключений? Давай! Это будет просто улет! Я же деньги получил! Ну, давай! Эмма не смогла сдержать улыбки, радуясь за него. — Давай еще раз пройдемся по идее. Образовательные учреждения, свобода слова, самовыражение, — читала она ключевые слова с бумаги. — Да! — вскидывал он руки на каждое слово. — Да! С тебя детали, с меня организация, реклама и деньги на все, что пожелаешь, но главное… — он присел рядом с ней, приобнимая за плечи, потрясывая ее, заражая, — гонорар! Все, что не потратим, достанется нам! И Эмма загорелась: — Ладно! Давай! Я в деле! «Образовательные учреждения, свобода слова, самовыражение». Эмме было совсем не до этого, у нее был другой проект, все еще живо трепещущий в ней. Но она пообещала Мэрлину, и это, действительно, звучало увлекательно. Эмма зашла в свою комнату, прикрыв двери. Мэрлин все еще выкрикивал что-то радостное, она прямо видела, как он танцует за стенкой. Но ей надо было хорошенько обо всем этом подумать. Никогда она еще не работала с этой формой искусства. Перформанс. Идея. Что бы взять? Стол усыпан чернильными откровенными рисунками, родившимися у них с Реджиной. Они не дают шанса думать о чем-то еще. Да и не хочется. В голове слова Бауэрмана о том, что все это — не то. «Это не искусство, Эмма, нет! За стилем не спрячешься! Я жду от тебя не этого, мне нужно не это откровение. Поройся в себе. Сбрось наросшее. Стань пустой. Другое откровение, не такое. Мне нужен конфликт, чтобы было неудобно. Чтобы захотелось спорить, думать, возразить. Удиви меня! Покажи себя, по-настоящему только. То, кем ты являешься на самом деле». Бла-бла-бла, бла-бла-бла… Бауэрман мог всякого наболтать. Он не скупится на слова, вот только выражался бы он яснее. Поройся в себе. Эмма уселась у коробки, доставая все до единой мелочи. Здесь очень много ее самой, вся она: ее переживания, влюбленность, страдания, мысли, желания, мечты, надежды. Фотография со школьным туалетом, одноклассницы на фоне стены. Самое ее страшное откровение. Самое важное. Последнее слово, оставленное за ней. «Эмма Свон — лесбиянка». Она знает, ЧТО это будет, она уже знает. Надо сказать Мэрлину и продумать все детали. Правда, которую она поняла про себя, когда в ее жизни появилась Реджина. Как будто недостающий пазл с необычайной легкостью лег в паз с неровными краями, и вот Эмма цельная, настоящая, счастливая. Влюбленная. Не «странная» и не «ненормальная». Обычная она, признающая за собой право быть именно такой. Эмма бросила взгляд на стол. Вот Реджина опять в ее жизни. Что между ними сейчас? Какая правда здесь? У Эммы осталось еще одно описание рисунка от Реджины, к которому она даже не приступала. Да, она сделает этот проект с Мэрлином, но сначала — Реджина и рисунок для нее. Первое — набросок карандашом. С этим рисунком ей не хотелось торопиться, как тогда, в ту бессонную ночь, когда эмоции скакали, не давая ни секунды задуматься. Этот хотелось смаковать, упиваться им. Эмма помотала головой, отгоняя врывающиеся в голову образы. На набросок лягут чернила. Или тушь на этот раз? Тушь цепляется за бумагу сразу и не дает права на ошибку. Чернила ближе к акварели, с ними можно было поиграть, но они не такие насыщенные. Они пробираются только в первый слой бумаги, едва с ней связываясь. За рисованием Эмма вспоминала их день в Провиденсе, когда объясняла Реджине технику и разницу материалов: что за что цепляется, где ошибки допустимы, где нет. Реджина не сводила с нее глаз в тот момент. Зачем она так внимательно ее слушала? Ведь Реджина не рисует, она говорит. Речь — ее инструмент. Слова, резкие и точные. Реджина могла ими завести Эмму так далеко в глубины ее подсознания, что никакие рисунки не спасли бы. Одно только ее «хочу», и Эмму опять несет. Эмма вернулась к их переписке, избегая самых горячих моментов, опять перечитывая детальные требования к рисунку: «Я хочу, чтобы были задействованы волосы. И руки. Чтобы было видно, как им обеим хорошо, хотя сразу это будет непонятно». Реджина так и не появлялась в сети, отметила про себя Эмма. Ну ничего, она просто дорисует хотя бы это. Волосы и руки. При мысли об этом в голове появился четкий образ. Знакомая история, согревающая теплом воспоминаний. Они на диване, на втором этаже самой обычной квартиры, в маленьком, едва приметном городке, прямо посредине мира. Ночную тишину тревожит музыка из плеера, внутри тоже все тревожится от одной только мысли: она так близко, только руку протяни. Эмма перешагивает страх и погружает пальцы в ее волосы. Реджина выдыхает. Сердце останавливается. Эмма выбрала материал: тушь, цвет — сепия. Линии складывались в историю в три действия.***
Бэлла ждет одобрения. Ей важно быть хорошим психологом. От этого никуда не деться: прогуливались ли они или просто болтали, Бэлле это было нужно. Реджина это чувствовала. Все хотят одобрения, все мы сидим на этой игле похвалы, и, как отличница, Реджина это очень хорошо понимала. «У тебя синдром отличницы», — шутливо говорила Бэлла Реджине, предлагая прогулять пару и записать свои ощущения в дневник. Будто у тебя нет? Все ждут пятерочки, плюсика, кивка головой, от родителей, от учителей, от авторитетов, которых они себе выбрали. Да, ты — значимая. Достойная. Ты молодец! Какое удобное слово, какой замечательный инструмент. Похвала. Сидни тоже ждал кивка от Реджины. Она знала это по уведомлениям, приходящим на почту. Миллион сообщений от него, ни одного от Эммы. Она боялась заходить в сеть, потому что не знала, что именно ответить Эмме. Надо дать одобрение Сидни, иначе вся операция сорвется. Написать ему с почты? Так он и туда начнет написывать. Позвонить? Лучший вариант. Ей все равно придется когда-нибудь написать Эмме. «Просто поговори с ней!» Да уж… Реджине некогда было думать про то, как выкручиваться, как не оступиться, не допустить ошибки. Как же ее план? Ей скоро ехать в Сторибрук поздравлять мать. Отец тоже звонил. Еще какие-то запросы добавить в друзья. «Мэри Маргарет Бланшар, зачем я только тебя добавила?» Из-за Эммы, только из-за нее. Иногда Реджине хотелось выкинуть телефон и все проблемы вместе с ним. Прямо как сейчас. Вон в ту урну, вышвырнуть! Но от этого проблемы не решатся. Что ей делать с матерью? У нее было несколько вариантов. Сидни держит контроль над местной газетой, и это — отличный козырь. Еще один — мамино прошлое на предыдущем месте работы. Никто так тогда и не узнал, почему ей пришлось уволиться. Это тоже отличная карта. Может, что-то очень личное? «Расскажи им, какая она есть на самом деле! Деловая уважаемая женщина на людях,беспощадная садистка дома». Но Реджине не хотелось подставляться самой. Придумать что-нибудь отдаленное от себя самой, не пачкаться. Реджина ведь и правда могла что-нибудь придумать. У нее богатое воображение и тяга к писательству. Она может! «Я смогу!» «Зачем тебе это?» — качала головой воображаемая Эмма перед ее глазами. «Для тебя, для меня!» — оправдывалась Реджина. Ведь это так и есть. Надо прочистить сознание, так она ничего не сможет. Поговорить с Эммой так, как она обычно делала: написать письмо и не отправить. Положить в черновики. «Ты сидишь в моей голове и, кажется, никуда не собираешься оттуда уходить. Мне хорошо от этого: оставайся там, только не осуждай. Я просто должна это сделать, понимаешь? Я не буду ее растаптывать, только ужалю. Самое главное останется на потом, когда я объявлюсь там в новом образе. Садистов нельзя казнить, надо их мучить, ставить их на место их же жертв. Нет, не для того, чтобы исправить. Такие, как она, не исправляются, у них нет шанса на исправление. Для них это было бы слишком просто: притвориться, что они все поняли, осознали. Но маме этого не видать. Пусть она будет на моем месте вечность, сколько сможет, сколько протянет. Мне бы хотелось, чтобы ты меня поняла, сидела рядом и выбирала вместе со мной наказание. Но я знаю, ты не такая. Ты все прощаешь, спускаешь с рук, отворачиваешься и идешь дальше. Как тебе это удается, Эмма? Ты сидишь в моей голове, а я в твою попасть не могу. В твое богатое воображение…» Реджина вспомнила ту ночь, зажмурившись. «Не хочу, чтобы это прекращалось. Скажи, что все это было правдой». Сохранить, закрыть. Уведомление: сообщение от Эммы Свон! Э: «Привет, Реджина. Тебя давно не было в сети. Все нормально? Скажи, что это работа или учеба, а то я немного переживаю :) Я так и не прислала тебе последний рисунок. У меня сейчас новый проект, я немного нервничаю из-за него. Хотя я думаю, ты бы его оценила. Он связан с образовательными учреждениями. Я иногда думаю — а что если бы ты пришла с проверкой к нам в колледж? Вот было бы забавно :D Короче, я что-то всякую фигню пишу. Вот рисунок. Надеюсь, он тебе понравится». «Новый проект». Реджина перечитала эти слова. Те рисунки тоже были для нее проектом? Ни слова о том, что произошло между ними. Реджина чувствовала себя по-идиотски глупо, обманутой самой собой. Понапридумывала того, чего, может, и не было. А она еще боялась, что это Эмма про нее подумает что-то не то, будто она ее использует. А выходит, все наоборот? Реджина качала головой, пытаясь стряхнуть обиду. Идиотка! Все же было любопытно, что там было нарисовано. Открыть рисунок? Жалко, что она не дома за ноутбуком. Такое бы рассматривать пристально-детально. Практика показывала, что таким лучше наслаждаться в одиночестве, без посторонних глаз. Три кадра в ряд, как и обычно. На первом рука открытой ладонью тянется к длинным волнистым линиям, как будто торопится туда погрузиться. Кончики пальцев скрываются за плавными линиями, ловя их на подушечки. Выведены даже линии петелек на них. На втором рука уже вся там, в волосах. Пальцы сжимают волосы, слева вырисовываются очертания лица той, которую притягивают за них: безмятежное лицо, закрытые глаза. Ей не больно, она ждет. На третьем кадре женщина целует женщину, склонившись над ней. Контуры губ примыкают к другим, сливаясь в одно. Губы на губы. Реджина прямо чувствует, как им мягко. Они целуются, а Реджина облизывает свои губы. Никакого мокрого порно, только нежная мягкость. Стиль тот же самый: те же линии, черточки, штрихи, петельки. Только цвет другой — тепло-чайный. «Сепия», вспоминается Реджине нужное слово. Р: «Привет, Эмма! Да, мне пришлось ненадолго пропасть: на работе новый проект, все силы уходят туда. Что касается твоего последнего рисунка: ты опять лишила меня дара речи. Сбила с ног, можно сказать. Не выразить словами, что вызывает во мне то, что я вижу. Здесь столько мягкого: от выражений их лиц до плавных линий и цвета. Это же сепия, я не ошибаюсь? Ты не будешь злиться, если я назову тебя неженкой за это? Расскажи мне про проект, мне очень интересно». Пусть все останется на этом. Не надо про то, с чем Реджина еще сама не разобралась. Проект. Реджину тоже ждет ее проект. Набрать Сидни, продумать детали, договориться о встрече, забронировать билеты до Сторибрука. Позвонить папе. Поменьше отвлекаться на все остальное.***
Автобус мчал в ночи, вдали мелькали огни больших и маленьких городов. Некоторые были совсем крошечными, по пальцам можно было счесть дома. Там спали люди, не ведая, что где-то мимо них по шоссе едет автобус. Реджина смотрела на все это из окна, глаза ловили отблески фонарей. Ей не спалось: в голове просчитывались детали плана, как на повторе. Ошибки быть не должно. На мобильнике справа в углу появились черточки — появилась сеть на какое-то неизвестное время. Зайти, перечитать сообщения, хотя Реджина почти наизусть знала, что там написано в конце их диалога, после того, как они обсуждали проект Эммы, воображаемую внезапную проверку Реджиной ее колледжа и прочие темы, уводящие их все дальше от того случая с рисунками. Все дальше и дальше. Автобус мчал, Реджина листала переписку. Последние сообщения, которые было стыдно перечитывать. Э: «Кстати, приезжай на представление нашего проекта! Это будет в субботу! Видишь, я соблюдаю обещание — никакие не будни :) » Р: «Эмма, мне жаль :( Я бы очень хотела, но в эти выходные я еду в Сторибрук на юбилей матери». Э: «Обычным маршрутом? Через Бостон? Могу встретить тебя на вокзале». Р: «Я пока не купила билетов. Напишу тебе, как забронирую места». Реджина наврала. Она купила. Давно, уже с выходных. Как обычно — заранее. Написала уже ночью, за пару часов до выезда, чтобы наверняка было поздно что-то менять. Р: «Эмма, прости, что так поздно пишу. Пришлось выехать раньше, а билеты взять сразу на месте. Да и к тому же в Бостоне я буду проездом ночью, не хочу тебя вытаскивать на вокзал так поздно. Но все равно — спасибо за предложение». Она обидится, наверняка. Да нет, это же Эмма! Реджине пришлось так поступить: она боялась отвлечься от своей операции, но больше всего ей было страшно за то, что Эмма начнет ее отговаривать, и та сдастся. Бостон уже час как был позади, оставляя там Эмму с ее новым художественным проектом и с тем парнем, который вел их хроники на своей стене, мелькая белоснежной открытой улыбкой. Если бы обстоятельства складывались иначе, Реджина отметила бы про себя, что он очень даже симпатичный, а шутки на его стене забавные, хотя, может, он слегка и самовлюблен. Но видя то, как он относится к Эмме, Реджина не могла думать про него ничего хорошего. Она призналась себе в этом тогда, когда Эмма с жаром описывала их проект. Мы, мы, наш проект, наш, мы! Везде это мы! Лучший партнер для Эммы Свон — союзник. У них общее дело, миллион фотографий, общие места. А ты что? Даже не смогла приехать поддержать ее. Реджина поморщилась, только представив, как увидит их вживую. Нет, такого ей не хотелось лицезреть. Она покачала головой: опять отвлеклась. Через три часа уже появится Рокленд, а там ее встретит папа, обнимет и возьмет сумку, хотя она вовсе не тяжелая. Но он всегда так делает. Молча положит в багажник и, улыбаясь, сядет за руль. Пятнадцать минут до Сторибрука, самые теплые. «Прости меня, папа. За все, что тебе придется пережить». Реджина всматривалась в окно, и когда свет фонарей пропадал, оставалась наедине со своим собственным отражением. Поскорее бы новые огни. Глаза ее закрывались, она ждала встречи с отцом. Папа скоро встретит ее и заберет с автобуса. Тут пахнет бензином и обивкой кресел. Она еще не привыкла к этому запаху, ей больше по душе запах новых учебников. Реджина пролистывает новенькое издание литературы, и шелестящие страницы обдувают ее лицо этой свежестью. Папа скоро ее заберет, хотя до дома идти не больше пяти минут, но он всегда так делает: уходит на обед с работы, чтобы встретить ее у остановки и за руку довести до дома. Он будет спрашивать, что в школе было интересного, и появились ли у нее новые друзья. Нет, новых друзей нет, хотя в классе появилась новая девочка. На уроках было интересно, хотя ей хотелось бы поиграть на переменке с другими детьми. Реджина тоже умеет прыгать на резиночках, но для этого нужно три человека. Кэтрин сказала, что в резиночки — это глупо и совсем по-детски. Они ведь уже не в начальной школе. Папа ее успокоит и скажет, что завтра все будет лучше, разогреет пюре с сосиской и с запеченными помидорками еще с завтрака, и уйдет обратно на работу. Реджина очнулась от соприкосновения с холодным стеклом окна: автобус слегка завалился на повороте. Скоро дом.***
— Спасибо, что забрал меня. Не стоило, я могла бы взять такси. Отец посмеялся, совсем еще сонный. — Разве в такси тебе бы предложили такое? — указал он пальцем на кружку. Реджина благодарно улыбнулась, попивая остывший, но все равно теплый кофе. Кружка ее любимая. Папа всегда берет только ее. — Я слышал, ты хочешь поздравить маму? Реджина напряглась. Сидни же не проболтался? — Да, я же для этого приехала. Отец повернулся в ее сторону. Реджина крепится: выдержать молчание. — Я имею в виду газету. Я на днях встретил Сидни, твоего старого приятеля. — А, ты про это? Да, я хотела сделать сюрприз, вообще-то. Нацепить улыбку, не сильно широкую. Не выдавать себя. Отец заерзал, поправляя ремень безопасности. — Мне бы тоже хотелось в этом участвовать. Добавить от себя пару слов. — Я хотела сделать это анонимно и единолично. Держать тон голоса на одном уровне. — Даже не покажешь мне, что там? Реджина посмотрела на него в ответ. Он знал. Или догадывался уж точно. — Извини, папа, но я не могу. Почитаешь, когда будет готово. В субботу. Отвернуться в сторону, не кусать губы. — Реджина, — мягко позвал ее отец, — ты задумала что-то? — Папа, что за мысли? Он протяжно вздохнул, как и всегда в таких случаях. — Реджина, я же знаю, какая ты. — И какая же? — приготовилась Реджина к критике. — Ты очень умная и упорная, и всегда добиваешься того, чего желаешь. К счастью или к сожалению, — грустно добавил он. — Жаль, что не могу похвастаться тем, что это мои гены. — Прекрати папа, не говори так! Он замолчал на какое-то время, Реджина все еще не смела смотреть в его сторону. Новый поворот. Скоро они уже приедут? Не хочется портить эти пятнадцать минут вот так. Пожалуйста, папа! — У твоей матери недавно прихватило сердце, — произнес он с тяжестью в голосе. Реджина гневно развернулась: он что, решил взять ее жалостью? — Зачем ты мне это говоришь? — Это же твоя мать. Думал, тебя это будет волновать. Реджину волновало, очень. — Она лечится? — Да, прошла обследование в нашей местной больнице, но ты сама знаешь, какие здесь врачи. Если случится что-то серьезное, то… сама понимаешь. Реджина опять молчала, глаза бегали. Так дело не пойдет! — Я хочу увезти ее, — продолжил отец. — Когда? Зачем? — не сдержалась Реджина, выдавая мысли наружу. Тут же возникли совсем другие вопросы: — Подожди, ты тоже собрался уезжать? Когда? — Она упрямая. Ехать никуда не хочет. Работу бросать тоже. Как уговорю ее, так и уедем в место получше, в какой-нибудь мегаполис. Я пока не знаю, она не дает ответа. Нет! Нет! Так не пойдет! Так не должно было быть! Это не по плану! — Не надо, папа! Не увози ее! Не уезжайте! — Я думал, ты порадуешься за нас, — растерянно проговорил он. — А как же ты? Твоя работа? А как же я? Реджина не знала, куда себя деть. Что же получается? Все насмарку? — Работа для меня везде найдется, переведу свое дело. Для меня начинать с нуля не в новинку. А ты уже взрослая, будешь нас навещать. Реджина сверлила его взглядом: он не понимает! Он ничего не понимает! Или понимает все очень хорошо. — Не делай того, что ты задумала, прошу тебя, — умоляюще глянул он на нее. Реджина схватилась за голову, не в силах ничего ответить. Все катилось кубарем прямо на ее глазах. Отец продолжал: — Когда мы уедем, хочу переписать дом на тебя. Он что, ее покупает? — Мне не нужен твой дом! Не нужен! Я не хочу, чтобы вы уезжали! Ты меня покупаешь, да? Сначала машина, теперь дом! Мне не это надо, не это! Упреки летели, разбиваясь о стену, отдавая звоном. Отец вздыхал, машина медленно везла их дальше. Улицы Сторибрука пустые, все спят. В машине ругаются. — Ты не слышишь меня, дочка. Это все не так, как ты видишь. Я просто прошу тебя не делать глупостей. — Воспитывать меня решил? Так ты опоздал на десять лет! Мне уже не тринадцать! Где ты был, когда мне это было нужно? Ты меня оставил с ней! С этой садисткой, с чудовищем! Реджина совсем себя не контролировала. К черту контроль! Все туда — к черту! Отец спокоен, и это бесит еще больше. Его тихий ровный голос: — Это же все в прошлом, Реджина. Не говори так про свою мать… — Останови машину! — Ну зачем ты так? Попытки тщетны. Реджина в ярости, и никакие браслеты и таблетки тут не помощники. — Останови машину сейчас же! Реджина открыла дверь на ходу, не оставляя ему выхода. Предупреждающий сигнал истерично запиликал, тормоза вышвырнули гравий из-под колес. И только тут Генри повысил голос, выкрикивая слова уже на улицу: — Реджина! Я хотел по-хорошему. Реджина! Но та не слушала его, хлопнув дверью, и ринулась прочь.***
Банкетный зал второй школы полон людьми: учителя, мамины знакомые, кто-то из администрации, СМИ, Сидни тоже здесь. «Дурень», — еще раз ругнулась на него Реджина. «Какой же дурень!» Анонимно — значит анонимно. «Ты вообще знаешь значение этого слова?» — убивала она его глазами. Она придумала такую милую историю об имениннице, о самых истоках, о том, как все началось: карьера Коры Миллс и ее прошлое. Реджина потратила на это несколько дней. Мать никогда не говорила ей о своем детстве, но когда у тебя богатое воображение и хорошая мотивация, то для интересной щекотливой истории настоящие исторические данные не нужны. Реджина печатала текст, не останавливаясь: и о том, какое суровое воспитание было у Коры, и сколько унижений ей пришлось перетерпеть, чтобы «закалился» ее характер, о том, с каким трудом ей далось образование, и на что той пришлось пойти ради этого. Впихнула туда роман, который Кора определенно захотела бы скрыть. Грязные двусмысленные фразы, неоднозначные намеки. Фальшь, аккуратно завернутая в упаковку красивых оборотов. Реджина старалась так, как ни на одном сочинении, даже на вступительном эссе. Пусть бы все узнали, почему Кора стала тем, кем она является. «Ты монстр, мама! Кстати, с днем рождения!» В пятницу вечером ее ждал запланированный деловой ужин и передача статьи в газету. Лично Сидни. С ним же ужин. Ранее днем тоже встреча с ним, уже не такая деловая, чтобы добавить доверия. Все же личная встреча лучше всяких телефонных звонков и всех тех лайков, что он наставил на каждую ее фотографию, куда она дала ему доступ. Она не встретилась с Сидни. Все вещи остались у отца в багажнике. Реджина пришла за ними днем, когда уже отоспалась в гостиничном номере и все обдумала на свежую голову. Отец вымаливал прощения, хотя вовсе не должен был. Даже не смел повторить просьбу, произнесенную ночью в машине. Мать еще спала, даже не вышла встретить. «Ей нужен отдых», — печально улыбнулся отец. Он любит Кору. Несмотря на все, что пережил, несмотря на то, что ему еще предстоит. Он любит ее. А Реджина любит папу. Но в дом идти не хочет. Папа тоже любит свою дочь. — Хочешь прокатиться? — предложил он, потому что все понимает. — Пообедаем где-нибудь. — Извини, что я чуть не выпрыгнула из машины, — виновато улыбнулась она, пристегиваясь. — Ты тоже меня извини за то, что я наговорил. Я совсем, наверное, выжил из ума, если подумал, что ты можешь сделать что-нибудь этакое… Ты же совсем не такая. Они поехали ближе к берегу, в одно из набережных кафе. Весенний соленый ветер доносил само море прямо к их столу. Рыба только что выловленная, приготовлена на углях. Отец радостно делился, как много он сделал, чтобы все удалось, каким он вдруг стал нужным. Он не очень общительный: пара приятелей, несколько коллег, с которыми можно поболтать на обеденном перерыве. Когда-то все перерывы были на то, чтобы встретить дочь со школы. — Помнишь, как мы катались тут на лодке? — кивнул он в сторону причала. Там кучковались яхты и производственные суда. Реджина кивнула в ответ. — Было много хорошего, не только плохое, — произнес он, и Реджина вздыхает, почти как он. — Папа, пообещай мне, что вы не уедете так скоро. Ей нужно время, хотя бы год, хоть сколько-нибудь. Реджина разглядывала неизвестных людей, пока вспоминала вчерашний обед. Кажется, что тот соленый ветер все еще оставался на коже, приятно пощипывая. Днем она обедала с папой, вечером встречалась с Сидни и ничего ему не передала. Пусть сам разбирается со своей пустой колонкой, раз такой болван. Реджина любит папу, а маму нет. Кора принимала поздравления, улыбаясь самой сладкой улыбкой. Она, разумеется, все знала заранее, никаких сюрпризов. Речи все произнесены, фуршет в самом разгаре. — Так неожиданно приятно здесь тебя видеть, — нашла Кора Реджину почти в самом неприметном углу. — Неожиданно, что я здесь, или неожиданно, что приятно? — отреагировала Реджина, мертвым взглядом глядя мимо. — Зависит от тебя, моя дорогая. — Ты в курсе, что все эти люди тебя не уважают, как они до этого наврали? — Зачем же они тогда здесь, по-твоему? Обе улыбались, почти шепотом произнося слова. Со стороны можно было подумать, что они мило болтали. Дочь поздравляет мать на ее юбилей. — Вон те тебя попросту боятся, вот эти — ненавидят, поэтому пришли поприветствовать еще один год твоей уходящей жизни. Реджина взглянула на мать, та только шире улыбнулась в ответ. — Это все твои слова поздравления? Слышала, ты хотела приготовить мне какой-то сюрприз. — Нет, еще кое-что есть. Реджина протянула ей листок, весь измятый. Там текст, так и не попавший в газету. — Слышала, что у тебя сердце побаливает, — продолжила она, пока мать внимательно вчитывалась в «поздравление». — Удивлена, что оно у тебя вообще есть. Кора вернула ей лист обратно. — Тут у тебя две ошибки и пропущена запятая. Хотя стиль достойный. — Можешь оставить себе, — отпрянула от нее Реджина. — Мне он больше не нужен. — Это же все неправда. Зачем ты все это придумала? — бросила Кора играть в игры. — Не знаю. Наверное, чтобы хоть как-то тебя оправдать. — Оправдать? Перед кем? — Хотя бы передо мной, дорогая моя мама. Последние слова процеживались сквозь зубы, и Реджина сделала глубокий вдох, задержав дыхание. Сейчас она посчитает, и все пройдет. — Ты правда думаешь, что я какое-то чудовище? Для тебя так и есть? Кора тоже уже не могла себя сдерживать, улыбка сползла на нет, в глазах одно непонимание. — А ты так про себя, разумеется, не думаешь? Я все знаю! Я знаю, что ты сказала про Эмму. Кора потупила взгляд, пряча его в листке с выдуманной про нее «правдой». — Все это я сделала ради тебя, Реджина. И когда-нибудь ты это поймешь. — Я отказываюсь это понимать и принимать. Никогда я тебе этого не прощу! Губы дрогнули, и Реджина принялась щелкать себя резиночкой по руке. Кора продолжала давить. — Это все для тебя, Реджина, хочешь ты это принимать или нет. Все, что я сделала когда-то, все это — для тебя. У тебя бы никогда не было всего того, что ты имеешь сейчас: от образования до работы. А ты? Ты приезжаешь и суешь мне какую-то нелепую чушь! Обвиняешь меня? Вместо того, чтобы поздравить?! Кто-то обернулся в их сторону, и Кора опять улыбнулась, несмотря на свои последние слова. — Поздравляю, мама! Не умри, пожалуйста, и живи еще очень долго. Реджина развернулась и удалилась, даже не обернувшись и не дав той сказать что-нибудь в ответ.***
Ноги сами несли ее в сторону школы, прямо мимо ее собственного дома. Она миновала и школу: зачем она вообще здесь? Шла дальше, в сторону леса, к старой дороге, что ведет к мосту. Там, на мосту, Реджина выдохнула и дала себе расплакаться. Вода по-весеннему журчала, утекая струйками в сторону моря. Здесь никого не было, здесь дышалось легче, особенно если выплакать всю обиду. Папа ее не понимает и никогда не поймет. Вот бы хоть кто-нибудь ее понял! И ради этого всего она потратила свои выходные, свои силы и время? Лучше бы она к Эмме поехала. Рука сама потянулась в карман, нащупав там сотовый. Сеть еле ловит, будет ли интернет? Р: «Эмма, привет! Ты здесь?» Э: «Привет, Реджина! Да, я тут. Как дела?» Р: «Я тебя ни от чего не отрываю? У тебя, кажется, проект скоро?» Э: «Все будет вечером, еще четыре часа до этого. Так что все нормально. А у тебя?» Р: «Я позвоню тебе?» Эмма печатает очень долго, хотя в ответ приходит одно лишь слово: Э: «Конечно!» Эмма подняла трубку сразу же. — Реджина? — Привет еще раз. Извини, что отвлекаю тебя от всего. — Да все нормально, я же сказала. Как ты, Реджина? По голосу Эмма уже поняла: та была расстроена. Прямо видела ее заплаканные глаза, опухшие веки. — Паршиво. Все паршиво, — подтвердила Реджина ее догадки. — Из-за юбилея и всего такого? Эмма не решалась сказать: из-за нее. — Да, из-за этого. Да и просто что-то накатило, никак собраться не могу, — поморщилась Реджина, сдерживая подступающие слезы. — Слушай, уезжай оттуда, — неожиданно резко выдала Эмма. — Что? — Реджина чуть не рассмеялась от неожиданности. — Меняй билеты и уезжай. Я не шучу! Тебе там плохо? Уезжай оттуда, Реджина! Я встречу тебя здесь, поговорим нормально. Реджина молчала, ошарашенная. Эмма встретит ее. — Что, если билеты будут только на ночные рейсы? — Ничего, — беспечно рассмеялась та в трубку. — Ты не забыла, что я вообще-то сова? Меняй билеты и напиши мне. Договорились? — Да, хорошо, — Реджина ответила, как будто уже все решила. И правда, что она раньше этого не сделала? Вдруг стало так легко, как будто она уже едет в автобусе. Сознание будто пробудилось. — Как там проект? Ты не волнуешься? — Да мне-то что волноваться? Говорить все равно буду не я. Я буду только рисовать, а это у меня получается без проблем. Эмма нервно хохотнула в трубку и продолжила. — Знаешь, на самом деле я жутко волнуюсь! Даже теперь думаю: может и хорошо, что у тебя не получилось приехать, иначе я переживала бы еще больше, — призналась Эмма. — Ты что, Эмма? Все будет нормально! — Просто я никогда не рисовала вот так — на публику. Не умею я этого всего, — бубнила она в трубку. — Ты просто притворись, что это не ты, а кто-нибудь другой. Твой выдуманный образ. Или чей-нибудь. — Да? — с неуверенностью переспросила Эмма. — А ты так делаешь? — Конечно. Реджина продолжила делиться с Эммой тем, как она сама готовится к выступлениям, пока спускалась с моста вниз, забираясь прямо под него. Слова ее отзывались там гулким эхом, пока они болтали о том, как можно притворяться, и какую бы Эмма надела шляпу, если захотела бы выйти в образе Ван Гога.