***
— Почти ничего не изменилось, — остановилась Эмма у ступеней. Да, точно такие же: громадные. — Внутри все по-другому теперь, — с жаром произнесла Реджина, нетерпеливо раскрывая двери с золотистым номером сто восемь. Они прошли сразу в рабочий кабинет, оставляя другое на десерт. Эмма расхаживала по почти пустой комнате. Под ногами старый тусклый ковролин. Топит в себе шаги, хранит чьи-то старые. Из мебели только книжный стеллаж во всю стену. Эмма глянула вверх, вспомнила то, что забыть невозможно. — Что ты улыбаешься, Эмма? — не скрылось это от Реджины. — Так. Вспоминаю кое-что. — Этой книги здесь нет, — усмехнулась Реджина. — Я все перебрала. — Все перебрала и все равно куча книг? Я бы убрала этот стеллаж. Он громоздкий. Или убавила бы глубину. Он выбивается, хватает край окна, — размахивала она руками. — Жрет свет. Так, что еще? Я бы поделила комнату. Покрытием разделила бы на зоны. Чтобы не сильно по-офисному. Чтобы у тебя было место для отдыха, понимаешь? — глянула она на Реджину. — Да, — кивнула она. — Понимаю. Ты продолжай. Говори. Говори еще. Пусть этот дом наполнится твоим голосом, который становится звонче, когда не сдерживается мысль в порыве. Пусть наполняется движениями твоих рук с красными подушечками пальцев. Порхание. Живое, неуловимое. Как и ты. Говори еще, Эмма Свон. Я хочу тебя слушать, я хочу видеть тебя. Это же ты? Я все еще не верю. — Было бы классно что-нибудь мягкое прямо в углу кинуть, типа кресла-груши. Ближе к окну. Больше комфорта в этом месте. — О! Эмма, пойдем, я покажу тебе, как переделала гостиную. Если говорить про комфорт, то это — первое место в этом доме. Ты бы знала, сколько тут длился ремонт. Я думала, он никогда не закончится… У камина кожаный, пухлый диван: так и хочется проверить самой, как там на нем лежится. Плед посередине плюшевым комком, будто кто-то и правда недавно тут грелся, а может даже и поспал немного, разомлев от тепла камина. Шикарная мебель под темное дерево. Все в одной гамме. Приятно глазу. — Нравится? — спросила Реджина, укладывая плед ровнее. — Потрясающе! — кивнула Эмма. — Наверное, тут неплохо поваляться перед камином, когда прохладно. Что еще ты изменила? Кухня светлее и кажется больше. Здесь что-то изменилось, что-то точно изменилось. Едва уловимое, но ощутимое. Эмма вглядывалась, но никак не могла понять. — Пойдем, — мягко взяла Реджина ее под локоть. — Еще есть кое-что. Ванная комната заставила Эмму ахнуть. — Нихрена себе! Это что? Похоже на джакузи. — Ну, это и есть джакузи, — скромно проговорила Реджина. — На втором этаже почти такая же ванная. Они двинулись дальше, рассматривая комнаты. Спальня родителей теперь совсем другая, но Эмма и так ее не видела. Оказывается, тут есть комната и для гостей. Уютная постелька. Реджина двинулась в сторону лестницы, но Эмма замерла, глядя на дверь, которую они еще не открывали. — Детскую ты еще не переделывала? Реджина развернулась, удерживаясь за перила. Лакированная гладкая поверхность перестала быть скользкой. Она заскрипела под потеющими пальцами. — Нет. Я ничего там еще… Нет, — мотнула она головой. — Можно и тут что-нибудь придумать, — двинулась Эмма в сторону комнаты. — Тренажерку там или что тебе еще хочется? Еще одну библиотеку? — посмеялась она. Реджине не хотелось ни тренажерки, ни еще одной библиотеки. Ей хотелось, чтобы они спустились вниз, сейчас же, пошли бы на кухню или в гостиную. Утонули бы в диване и болтали бы там до вечера, заказали бы еды, что угодно. Но Эмма уже тронула ручку двери, которая закрывается не с той стороны. Она уже увидела торчащие гвозди по косякам. Реджина отодрала приколоченные доски, чтобы Зелена перестала ее доканывать. Но гвозди! Все еще торчали помятыми шляпками в разные стороны, жалобно постанывая. Эмма повернула ручку, и Реджина метнулась к ней. Не смотри туда, не смотри! Не заходи в комнату. Иначе ты увидишь. Увидишь, как я лежу там на кровати, сжимая подушку изо всех сил, пытаясь себя задушить. Не заходи туда, Эмма! Не смей смотреть, как моя мать замахивается раз за разом, чтобы выбить из меня то, что не исправить. Не спрятать ни в каком шкафчике, ни в каких стихах, ни под каким замком не утаить. Эмма… Эмма держала ее за руку. Или это Реджина удерживала ее от следующего шага, все еще стоя за порогом. Реджина не поняла, как это случилось. Просто почувствовала, что ее влажные пальцы покоятся в пальцах Эммы. — Тут ничего не изменилось с тех пор, — тихо произнесла Эмма, обводя комнату взглядом. Все тот же шкаф, стол, стул. Кровать там же стоит. Даже застелена до сих пор. — Тут ничего… — обернулась она и замолчала, когда увидела лицо Реджины, перекошенное в немом ужасе. — Реджина, ты что? Куда ты так смотришь и почему молчишь? — Реджина? Ты в порядке? — потянула Эмма ее за руку. — Я в порядке, да, — сбивались слова в одну большую кричащую букву, в один выдох. — Почему ты тогда так сильно сжимаешь мою руку? — пожала Эмма пальцы в ответ, чтобы Реджина ослабила хватку. Реджина так и держала ее с того момента, когда бросилась к ней, перехватывая. Еще немного, и хрустнут пальцы. Еще немного, и хрустнет сама она. — Извини! — отцепилась Реджина, и тут же ее унесло от Эммы. Она рухнула прямо на кровать. Свалилась в душащие ее подушки, в цепкое одеяло, в слезы, которые комом давят, ломят грудь изнутри и не дают продохнуть. — Ты что? Не извиняйся, — сделала Эмма шаг навстречу. Еще ближе. И еще. Присела прямо на ту кровать, к той Реджине, хватающейся за голову, прижимающей руками спутанные волосы, закрывающейся от всего. Взяла обратно за руку, пригладила, успокаивая. — Что случилось, Реджина? Реджина подняла на нее глаза, которыми сейчас было трудно что-то рассмотреть. Открыла рот, но хотелось только рыдать, орать хотелось, кричать изо всех сил, которых не осталось после того плача, что случился так много лет назад. Что случилось? Столько всего случилось, Эмма, что об этом не хочется ни говорить, ни вспоминать. Столько всего случилось, ты не представляешь просто. — Моя мама… моя… — Реджина глянула в сторону, смахивая слезу. И еще одну. — Да, черт! Почему так сложно это сказать?! — вылетело с резкостью. — Почему, Эмма? Столько лет уже прошло. Почему я не могу почему просто нельзя сказать я же уже взрослая, — комкались слова, перебивались скачущим дыханием. Пауза. Посчитать. Выдох. — Моя мать меня… Здесь она меня… Тяжелые выдохи не давали хода мыслям-не-словам. Только слезы дурацкие текли себе без спроса. Реджина остервенело терла щеки, бросая взгляд из стороны в сторону. Лишь бы не смотреть на Эмму, не прочитать в ее глазах Презрение-Непонимание-Отторжение. — Я просто… просто. Да что на меня нашло? — рассмеялась она, всхлипывая. Ей казалось, что она смеется. Что все ушло, и теперь можно только смеяться. Но кто же тогда плачет? Кто тогда так громко и отчаянно плачет? Кто это? Покажите, потому что я не вижу, но слышу так, будто рыдают прямо передо мной. Кто? Эмма прижала Реджину к себе, все еще отталкивающую, прячущую глаза. Спрятала в своих руках, обнимая. Реджина плакала, сжимая кулаки, расставляя напряженные руки, никак не в силах принять объятие. — Пойдем отсюда, пойдем, — уводила ее Эмма за порог. Взяла Реджину за руку, подняла с постели и вывела из комнаты.***
Реджина отодвинула стакан. Все равно не сделать и глотка. Кого она обманывает? Губы все еще дрожали, а руки так вообще хотелось привязать к телу. Она осмелилась и взглянула на Эмму. — Я не знаю, как сказать, — попыталась она улыбнуться, но вышло криво. — Тогда… тогда напиши. Реджина вцепилась в стакан, уставилась на прозрачную подрагивающую воду. — Если хочешь, напиши мне. Я прочту все, что ты напишешь. У Реджины в руке карандаш-огрызок, перед ней — белый чистый лист. Блокнот из рюкзака Эммы. Напиши, я все прочту. Заберу с собой. Напиши мне. Как это написать? С чего начать? Эмма оставила ее на время. Чтобы снять мерки с рабочего кабинета, сказала она. Пиши. Я напишу, о, я так напишу! Кончик карандаша ткнул бумагу. Первое слово вышло легко. «Мама». Второе запнулось, будто карандаш тоже все понимал и не хотел выносить этого на бумагу. Но Реджина сжала его крепче, унимая и дрожь руки, и скачущую мысль. «Мама била меня. Папа все знал и ничего не делал. У меня нет семьи и никогда не было». Не должно ли это быть заключением? А как же все остальное? То, с чего все началось? Понимаешь, Эмма, это нельзя сразу понять. Потому что когда ты маленькая, нет никаких правил, ничего еще непонятно, и ты принимаешь все за чистую монету. А почему я вообще оправдываюсь? Потому что ты не поймешь? Из-за этого? Но ты только послушай, послушай, посмотри на меня! Я же не знала. Я ничего не понимала. Это она, она все это со мной сделала. Реджина писала, слово за словом, вынимала воспоминания, вырывала их, как сорняки с длинными, ветвящимися корнями, которым нет конца. Вспомнились все мелочи, о которых даже и не задумывалась раньше. Ведь она всегда стучалась в ванную, понимаешь? В то единственное место, куда я могла спрятаться. А тогда? Когда она зашла ко мне без спроса. Да она же всегда так делала! И комната! Я же даже в комнате не могу закрыться. Ты тоже зайди туда, зайди. Реджина вела Эмму по комнатам, по бесконечным распахнутым дверям. Кухня со шторами, детская, ванная, кабинет в классе, шкафчик в школе. Все настежь. Закрыть велено только одно — собственный рот. Лишнего говорить нельзя. Тонкое запястье, тяжелая рука. Не дай бог — поперек. Поперек — значит наотмашь. Фильтровать, обходить, контролировать себя. Хождение по струнке, по минному полю. Реджина писала. Карандаш слушался, бумага терпела. Но когда Реджина перечитала, ей стало жутко. Потому что слова прямые, без всяких абстракций, ясно передают суть. Страшно понять, что все это произошло именно с тобой. Вот бы можно было все это нарисовать, спрятать за линиями, чтобы не валило сразу. Намекнуть. Скрыть ужас реальности. Эмма, почему я не умею рисовать так, как ты? Я бы очень хотела, да. Не хочу слов, они тоже бьют. Хочу как ты. Я бы многое хотела «как ты». Напролом и без оглядки. Но ведь и ты рисуешь так, что валит с ног? Эмма зашла на кухню, вновь наполнила стакан, подмигнула Реджине и снова удалилась. Реджина продолжила. Ничего не утаила. Про все случаи, когда сидела под домашним арестом: за прогулянные минуты, за оценки ниже пятерки, за неправильно сказанное слово. Не утаила ни одной детали. Бить по лицу — это крайность. То, что скрыто ото всех одеждой — вот, куда попадет рука в первую очередь. А ведь кое-кто знал: и некоторые учителя, и даже знакомые семьи. Никто ничего не сделал. Реджина написала все. Все. Дошла до того случая, когда пикала телефонная трубка бомбой, когда мисс Ингрид пришла, но бомба уже взорвалась столько раз до этого. Про все. Про свое письмо мистеру Голду. Он ведь тоже все знал, Эмма. Все. Четвертый лист пошел в ход, Реджина не могла оторваться. Лагерь, гинеколог, психолог. Мама и ее секретная любовь. Писала и писала. Кончик карандаша изошелся, но в рюкзаке нашелся еще один. Эмма готовила что-то. Реджина поняла это лишь по аромату, который добрался и до нее через годы тяжелых воспоминаний. — Будешь есть? — повернулась к ней Эмма в одной только майке, весело махнув лопаткой. — Сейчас. Хочу закончить. Я хочу с этим покончить со всем. Пусть оно закончится навсегда. Еда разложена по тарелкам. Эмма ждала, но не торопила. Последние слова. Просьбы уже к Эмме. «Не готова ничего обсуждать. Пока что. Уничтожь это, когда прочтешь».***
— Это просто божественно! Что это такое? — Тушеное мясо с овощами, — довольно улыбнулась Эмма. — Где ты все это взяла? Эмма расхохоталась, но тут же замерла. — Реджина, да в твоем же морозильнике. Обе уставились в тарелки. — Вкусно же все равно. Если отравимся, то умрем вместе, не страшно, — беспечно ответила Эмма. — Ты забыла, может. Мы запланировали умирать в другое время, — улыбнувшись, вернулась Реджина к еде. Как хорошо отвлечься на что-то приятное: на вкус, на текстуру. Нежное мясо, волокнистые овощи. Реджина тщательно пережевывала, но не могла не заметить. Ее взгляд. Эмма изредка поглядывала на нее, и можно было не гадать с трех раз, куда именно. Глаза. Веки. Вспухшие веки. Реджина и сама ощущала их тяжесть. Она осмелилась еще раз и посмотрела в ответ. Чуть дольше, чем в предыдущий раз. — Что? — словила Эмма ее взгляд. — Не так что-то все же? — глянула она в тарелку. — Нет, нет. Все нормально. Вкусно. Очень вкусно. Эмма не с первой попытки подцепила последний ускользающий кусочек перца и отправила в рот. Быстро зажевала, думая о чем-то своем, но опять поймала взгляд Реджины и поторопилась проглотить. — Ты как, Реджина? Ты закончила? — кивнула она в сторону исписанных листков, чуть напрягаясь. — Да. Я… Слушай, ты можешь не при мне читать? Не знаю. Потом, может или… — Я могу в другой комнате. Идет? Эмма протянула руку к листкам, исписанным знакомым ровным почерком, но как только взялась за написанное, Реджина пришлепнула другой край. — Я боюсь! — выстрелил выдох. — Чего ты боишься? — словила Эмма ее выдох прямым взглядом. — Что ты будешь не так после этого всего на меня смотреть, — опустила Реджина глаза. — Еще чего? — Что будешь жалеть меня. — Еще. — Что… я не знаю… будешь злиться… и… Просто боюсь. Эмма покивала, глядя на листочки, подняла голову, встречаясь с Реджиной глазами. — Не бойся. Ладно? Больше ничего не бойся.***
Вырванные листки из ее же блокнота. Обычно Эмма там рисовала что-нибудь для Генри. Или он для нее. Больше она не делала набросков тех историй, которых не хотелось слушать, но приходилось. Эту историю написала Реджина. Эту Эмма хотела прочитать. Сидя в гостиной, прямо на полу, упираясь спиной в тот самый диван, в котором хотелось до этого утонуть, Эмма сидела и читала. Голосом Реджины. Проглотила все одним махом, как большую дозу яда: не зажмурилась, не поперхнулась. Умирать, так вместе. Перечитывала вновь, каждую деталь. Останавливалась, вспыхивая. Вот тут она должна была все заметить, вот тут они должны были забрать ее к себе. Вот тут я хочу все исправить. И здесь! так не должно было быть, не должно, плакала Эмма, сжимая листки. Почему ты мне не сказала, Реджина, как же так?! Почему я ничего не заметила сама? Как я? Да что же это? Да как же вы все! Ее останавливало только одно. «Не жалей меня». Реджина зашла в гостиную: больше не могла высиживать, не могла ходить туда-сюда кругами, проверяя, как там Эмма. Как ты там, Эмма? Уже передумала? Уже смотришь на меня другими глазами? Но Эмма смотрела все так же. Прямо и легко. Только терла руки, будто от холода. Реджина протянула ей плед, молча развела камин. Быстро и ловко. Села напротив, проверяя Эмму взглядом, тестируя, вызывая. — Я не говорю ничего, только потому что ты попросила, — поджала Эмма губы. — Спасибо, — кивнула Реджина, потянулась к листочкам и выкинула один за другим в огонь, не глядя на написанное. Трещали поленья, пожираемые пламенем, отдавали тепло. Они сидели друг напротив друга, но смотрели, как догорают последние слова, буквы ровным почерком. Все дотла. Какой приятный ритуал! Реджине вдруг вспомнилось, как она все здесь вычистила, как стало вдруг светло, как она танцевала в ночи. Легкость. — Ты улыбаешься, — улыбнулась Эмма и сама, и Реджина рассмеялась, запрокидывая голову. — Ты тоже, — отсмеявшись, посмотрела она на Эмму. Обе сидели друг против друга, но вместе. Реджина придвинула ногу в ее сторону, ступней коснулась ступни, чуть прижала большим пальцем ноги. — Спасибо. Спасибо тебе за все. — Не за что, Реджина, — улыбнулась Эмма светло. — Тебе не за что говорить спасибо. Реджина улыбнулась опять и глянула в огонь. Пляшут огоньки, пляшут, как и она тогда. — Что хочешь делать теперь? — спросила Эмма. — Хочу сжечь ту комнату. Вырезать. Как это сделать? — проговорила Реджина задумчиво, а в глазах ее колыхался костер. — Знаешь, как говорят проектировщики? Не бывает плохих комнат. Бывает только плохая планировка.***
— Откуда у тебя такая кувалда? — рассмеялась Эмма, когда Реджина наконец вернулась из гаража. Она же только отвертку просила. — И зачем она нам? — Увидишь! — сверкнула Реджина глазами, собирая волосы заколкой. Они начали со стула. Самое маленькое, на чем можно было проверить работу кувалды. Действительно, зачем отвертка, когда в твоих руках есть такое орудие? По очереди, чтобы веселее. Эмма доламывала шкаф, когда услышала знакомую мелодию, и обернулась. Реджина, довольно улыбаясь, положила мобильник на подоконник, прикрывая его, чтобы щепки не долетели и до него. — Пойдет? — крикнула она Эмме. — Самое то! Крушить стены тюрьмы под Рамштайн. А под что еще? — Что будем делать с этим? — завалилась Эмма на кровать, и та скрипнула под ней. Сколько ей уже лет? — Давай… я не знаю, — запыхалась Реджина, опуская кувалду, и бросила взгляд за окно. Дерево, столько раз принимающее удары ножей с ее подачи, помахало ей зеленеющими ветками, напоминая о себе. — Во внутренний двор. Да! Туда. Они спускали скелет кровати осторожно, медленно. Менялись, чтобы подстроиться под движения друг друга. Реджина пошла впереди, доски давили сзади. Несла на спине. Эмма придерживала сзади, изо всех сил напрягая руки, кисти, чтобы Реджину не придавило. Все дело в ступенях и в разнице между ними. Надо идти шаг в шаг, тогда все получится. Вынесли через кухню, задний ход. Матрас просто скинули, пихая ногами, смеясь, будто обеим по десять. Эмма даже предложила усесться сверху и прокатиться, но Реджина пнула его еще разок, торопясь. Они носили наломанные доски, тоже во двор. Оказалось, Реджина и там жжет костры. — Барбекю тут делаешь? — предположила Эмма, затаскивая матрас обратно на основу, чтобы поскорее улечься. Вся майка пропотела. Где там ее кофта? — Ага, барбекю. На костях прошлого, — протянула ей Реджина тот самый плед из гостиной. — Только мясо то проверь, прежде чем жарить, — заботливо проговорила Эмма. Реджина рассмеялась. Смеялась так сильно, что начала плакать. Эмма подскочила, но Реджина вовремя остановилась, задержав дыхание и посчитав. Присела на край кровати, и Эмма сдвинулась, принимая ее. Обе улеглись: так, чтобы было комфортно, чтобы края не втыкались в плечи и ребра. А с другого бока — родное плечо. Сколько они тут всего перетаскали? Шкаф оказался самым вредным, но они уложили и его. Эмма выдохнула, потягивая руки. Реджина прогнулась в спине, потирая затекшую поясницу. Как же хорошо! Жаль, что становилось прохладно. Надо просто подогнуть плед с краев и поближе в серединку. На пока еще светлом небе проявилась первая звезда. Сегодня закат они пропустили, но ничего. — Я даже представить не могла, насколько ты сильная, — проговорила Эмма в небо. Реджина едва нахмурилась, пытаясь понять, о чем конкретно шла речь. — Без тебя я бы не справилась. — Справилась бы. Ты уже справилась. — Эмма… — Все! Я только это хотела сказать. Ну, знаешь, тот стол! Хорошенько же ты его кувалдой… Реджина посмеялась, толкнув Эмму плечом, и Эмма ответила ей тем же. — Знаешь, — сказала Эмма серьезней, — иногда я забываю, как сильно ненавижу людей. Иногда я просто забываю, что все мы уже давно обречены. А ведь так и есть, я ведь это уже знаю. Но потом… От ее слов повеяло тем самым ветром, холодным и пронизывающим. И плед не спасал. — А потом что? — спросила Реджина, повернувшись в ее сторону, замечая, как намокли ее светлые волосы у корней от пота. — А потом у плеера кончается заряд. Я вынимаю наушники и слышу. Слышу гомон детской площадки, и крики, и визги. Замечаю, как Генри пытается с кем-то подружиться. Именно так, как мама учила его после завтрака. Вафли, как он любит. Он с кем-то знакомится, стесняясь, но пробует все равно. Поглядывает в мою сторону, улыбаясь, когда все получилось. И тогда на какое-то время я забываю, что ненавижу людей. Потому что в такие моменты понимаю, как могу любить некоторых из них, — закончила Эмма и повернулась к Реджине, заглядывая в ее лицо, обвела взглядом чуть нахмуренный лоб, родинку у краешка рта. Реджина замерла под этим взглядом, всматриваясь в цвет ее глаз, никак не в силах определить. Серая радужка с черными вкрапинками. Расширяются зрачки. Темнеет. — Ты не забывай, что и тебя тоже любят, — ответила Реджина тише и почувствовала холодные пальцы в своей ладони. Сжала их легко, чтобы согреть. Эмма прикрыла глаза, и Реджина вслед за ней. Крадущаяся майская ночь теперь накрыла их стрекотом сверчков, шершавым шорохом колес проезжающей где-то машины, шелестом недавно пробившейся травы, шуршанием веток дерева, что приняло столько ударов, но выстояло все равно. Пальцы их сцепились в замок, и Реджина легко выдохнула, распахивая глаза. На небо следом за первой высыпали и остальные звездочки. Как веснушки на лице Эммы. — Эмма. — Да? — Ты так и не сказала мне, с какой ты планеты. Эмма легко рассмеялась и развернулась к Реджине, поежившись. — С той же самой, что и ты, Реджина. С той же самой, — проговорила она и опять глянула в небо. В звезды. — А может, и не с планеты. Может, со звезды. Знаешь, что время есть пространство, Реджина? И некоторые звезды, которые мы видим, давно уже прогорели, а свет от них все еще к нам идет, просто долго, потому что далеко. Может, я оттуда. — Да? — хмыкнула Реджина. — А мне кажется, что ты с этой планеты. С планеты Земля. — Почему же тебе так кажется? — Потому что ты человек. Самый настоящий человечный человек. Пойдем в дом, ты совсем продрогла.***
Реджина усаживала Эмму в автобус в Портленде. В городе, который горел столько раз, но на один раз больше выстраивался заново. Все время обгонял смерть на один шаг. Стоял себе ровно все это время, дольше самого Сторибрука, может быть. Эмма вскочила в автобус, выискивая взглядом свое место, чтобы скорее сесть у окна. Чтобы увидеть ее там, с другой стороны. Реджина стояла до тех пор, пока водитель не закрыл двери. Мотор затарахтел, набирая обороты. Портленд качнулся и поплыл назад. Эмма готовилась проехать этот путь заново: по всем точкам, что помнишь наизусть с закрытыми глазами, до самого до Бостона. Только теперь по-другому. Теперь ее тут ждали вновь.***
Плюшевый маленький мишка качался из стороны в сторону, раздражая. Эмма схватила его рукой, и Ингрид бросила взгляд в ее сторону. — Ты точно решила? — Мам! Мы же все уже обсудили. Хватит. — Эмма… — Ну что опять «Эмма»? — Ну вдруг ты передумала? — Нет. Это ты хочешь, чтобы я передумала. Они же все уже обсудили триллион, блин, раз. Вчера по телефону. Сегодня дома. Опять в машине, чтобы «ты точно все решила, Эмма?» Да, мама, да. — Это же просто бумаги. Фигня такая! — вспыхнула Эмма, отпуская бедного мишку качаться дальше на поворотах. — Это не «просто бумаги». Сама все прекрасно понимаешь. Для него же это все серьезно! — Хочешь, чтобы я не говорила ему, что ли? — нахмурился лоб. — Я хочу, чтобы ты понимала всю ответственность. Ему и так досталось после всей той истории, и он до сих пор ходит на терапию. Восстановить доверие — это тебе не просто так. Он же ребенок еще совсем. — Думаешь, я не знаю, что это такое? А как ты хочешь, чтобы он начал доверять людям, когда намекаешь мне, чтобы я ему ничего не говорила?! — Эмма Свон, да что такое с тобой? Будто опять тебе пятнадцать, и мы с тобой спорим, и спорим, и спорим. Ну что ты переворачиваешь мои слова? Ничего такого я не говорила. — Мне не пятнадцать! — резала Эмма воздух рукой. — И я знаю, что делаю. Закрыли тему, ладно? Машина свернула в съезд. Патронатный дом ждал их. Вот только Генри сейчас находился в школе. Эмма решила сказать ему, как только получит официальное «да». Чуть позже, может. Ее ждет анкетирование, вопросы, разговоры с пиджачными людьми. А тут еще мама со своими… — Мам, ну ты пойми! Мы с ним и так все время вместе. Это просто разрешение, чтобы я могла с ним поехать дальше границы. Чтобы мы не шугались, и чтоб я его не высаживала вот тут вот, — махнула она рукой на остановку, — а нормально, как ты. «Нормально», — ругнулась она. — Что, блин, за словечко тупое? Ненормальное какое-то. — Ты же сказала, закрыли тему, — улыбнулась Ингрид и приостановила машину. Мишка повис, вертясь на ниточке, глядя по очереди то на одну, то на другую. — Ты точно все решила? Куда вы с ним хотите поехать, Эмма? — В Сторибрук, — отвела Эмма взгляд, но тут же, пересилив себя, глянула матери в глаза. — Мам. Я хочу показать ему все, понимаешь? Познакомить с теми, с кем мне хорошо. Пусть учится доверию так. Он же понимает, что к чему.***
— Мисс Свон. — Да, — чуть поморщилась Эмма от тона, глядя на женщину перед собой. — Вы заполнили анкету? — Да, конечно. Вот она. Карандашом по белым полям расставлены галочки. Еще одно имя в патронатной семье Генри. Всего-то! Фамилия та же самая ведь. Свон. Мисс Свон. Мисссвон. Скорей бы уж разделаться со всей этой офицальщиной. — Вы не замужем. — Нет, — отвела Эмма взгляд в сторону. Будто она с галочкой ошиблась. Она ведь все уже указала. — Место работы… — Фриланс. Проектировщица. Иногда провожу выставки. Волонтерство. — Волонтерство — это хорошо. Выставки? Вы уезжаете куда-нибудь за границы штата? Знаете, что в обязательное условие входит общее время с ребенком? — Да. Разумеется. Мы и так проводим с ним время. Да вы у миссис Гилберт спросите, она в курсе… — От нее мы тоже, разумеется, запросили рекомендации. — Так что она вам скажет, что мы очень много проводим времени вместе. Постоянно почти. Кормим Пирата, ходим в кино, катаемся по объездной, делаем домашние задания, ужинаем вместе, обсуждаем приближающиеся каникулы, планируем выходные. Женщина просматривала графу «доход», пока Эмма уже планировала следующие. — Вы в курсе, что государство предоставляет средства на содержание ребенка… — Да, да. Я знаю. Моя мама же уже является его патронатным опекуном. — … И поэтому вам не обязательно было приносить эту выписку из банка. Да, Эмма знала и это тоже. Но просто так, на всякий случай. Взяла паспорт, пришла в банк, к другим пиджачным людям, выстояла очередь. Чтобы еще раз услышать официальное миссСвон и взять выписку со счета, который принадлежал не ей. Темной Свон. Деньги за то, за что их получать не хотелось. — Просто так. На всякий случай, — кивнула она головой, наблюдая, как старается женщина совладать с выражением лица. — Что-то не так? — Просто… Неужели за фриланс можно столько получать? Извините за вопрос. Но раз вы сами спросили. — Это за прошлые работы. Я же вам говорила, что… А знаете, не важно. Это просто сбережения. На темный день, — заставила она себя улыбнуться. — На черный, то есть. Хоть бы они не повторились никогда, эти черные дни. — Ясно. Также в обязательные условия входит предоставление комнаты. У вас есть своя квартира? — Да. Но комната у мамы, в ее доме. Место есть, да. Я забираю его оттуда, когда готовлю завтрак. В смысле, сначала он ест, конечно, — неловко посмеялась она. Боже, да что такое она несет? А нельзя им тут все нарисовать? Чтоб яснее стало. — Мы просто хотим удостовериться, что вы в состоянии нести ответственность за ребенка. Вы в состоянии? — Я? О, я да. Я в состоянии. Эмма никогда еще так сильно не кивала головой. Документы на подопечного подрагивали в ее руках. Генри. Впервые она видела его фамилию. Смит. Обычная фамилия. Что в ней такого? У Мэрлина, кажется, даже были знакомые с такой. Да ничего особенного. Дело не в фамилии, а в том, что она за собой тащит. Прошлую семью. Терапию. Навязчивые сны. Ножницы в руках. — Да. Я в состоянии о нем позаботиться. Снять со стола, унести в кровать, просидеть с ним до утра.***
— Ну что за сюрприз, Эма? Ты обещала, скажешь сразу. А мы уже долго едем, — теребил ее Генри, выскакивая из-за сиденья, хотя они проехали всего-то ничего. Знакомая улица-дорога вокруг всего Бостона с единственным названием — объездная. — Сегодня мы поедем туда, куда ты хотел, — торжественно заключила она, усаживаясь поудобнее, настраиваясь на долгую дорогу. Красная кожаная курточка весело скрипнула. Генри завис на какое-то время, перебирая все-все места, куда он мечтал попасть. — Мы же не к Окки едем? — поморщил он нос от напряжения. — Нет, парень, — рассмеялась она. — Нет. Это слишком далеко. Сан-Франциско подождет. — Куда тогда? — глазел Генри по сторонам в поисках подсказок. Он знает эти указатели. Знает, что они едут не там, где Порвиденс. В другую сторону. Туда, где сосны скрипят под ветром, что приходит со стороны моря. На север. Машина мчала навеселе. Еще бы! Эмма даже технический осмотр сделала, купила новенькое кресло ко всему прочему. Странно, что парень не заметил. Забавно! — Ты улыбаешься! — посмеялся он. — Ну куда, а? — Сам догадайся! — пожала Эмма плечами. Вот всегда она так. Машина приблизилась к черте, но не ушла на разворот, как обычно. Она пересекла черту. Легко и быстро. Так далеко они еще никогда не уезжали. Никогда не пересекали границы. Генри замер на мгновение, и глаза его округлились от испуга. — Эма! Нам же нельзя сюда! — Теперь можно, — счастливо улыбнулась она, поворачиваясь, чтобы словить его взгляд. Он же должен понять, он же сообразительный. Взрослый, самостоятельный парень. Улыбка мигом сбежала с ее лица, когда взрослый самостоятельный парень расплакался. Машина резко срулила на обочину. Наверное, мама была права. Малюсенькую капельку, совсем. Но права. Может, Эмме стоило сказать это уже утром, когда она попросила Генри собрать в свой рюкзак все. Что, совсем все, Эма? Совсем. Даже книгу свою возьми. Мы найдем, кому ее еще показать. Может, Эмме надо было сказать это словами. Но она как-то не очень с этим. Возможно, только на секундочку, но возможно, мама была права. Но он же все равно успокоился. Так он радуется. Это же неплохо. Мальчик почти девяти лет вытирал лицо от недавних слез, уже вовсю улыбаясь. Эмма пару раз кинула проверочный взгляд в зеркало заднего вида. Да, точно все хорошо. — Я знаю, куда мы едем, — сказал Генри первые слова, после того, как Эмма убедила его в том, что теперь они вместе не только в этой машине. — Да, я знаю. Желтый жук мчал в Сторибрук. Вез в себе Эмму и Генри.***
— Как? Уже там? Почему ты мне не сказала, Эмма? Я же только еду! — прижимала Реджина трубку плечом, пристегивая на ходу ремень безопасности, параллельно впихивая ключ в замок зажигания, что совсем не входило в ее правила. — Да нормально все! Не гони, ладно? Мы тут пока у Мэри Маргарет твоей любимой. Привет тебе от Свинушка. И от Дэвида. Просто выехали пораньше, чтобы проскочить пробки. — Но я же… Погоди! Вы у Бланшаров? — Реджина. Расслабься. Мы ждем тебя. Генри еще укачало, так что как раз отдохнем. Он не привык еще к таким долгим дорогам, — посмеялась Эмма. — Позвони мне заранее, ладно? И мы двинем к тебе. — Я еду! Скоро буду! — Жду тебя. До встречи. Реджина бросила трубку на соседнее кресло. Мотор взревел, машина мигом набрала допустимые шестьдесят. Но как только она вырулила на шоссе, ей опять позвонили. — Да! Я за рулем. — Да знаю я, — кинули ей с того конца. — Тоже рада тебя слышать. Ну чего, когда будешь у меня? — Черт, Зелена! У нас разве на сегодня встреча? — Так. Я знаю, к чему эти вопросы, Реджина. И они меня не радуют. Поднимай свою ленивую залежалую со звездой и гони ко мне. Реджина гнала. Она так гнала, что машина рычала от удовольствия. — Не сегодня. Честно, не могу, — не отрывала Реджина глаз от дороги. — В смысле? — фыркнула Зелена. — Чтобы ты и «честно»? Ладно, шучу! Знаю, что у тебя там завал, слышала про все эти новости. Заезжай отдохнуть. — Не-мо-гу. Пока. Перезвоню. — Эй! Трубку не кидай! Да что там случилось-то? Ко мне Эмма приехала! Эмма появилась. Эмма меня ждет в Сторибруке. И я опять лечу.***
Хлопнули дверцы машины. Реджина слышала, потому что простояла все это время на ступенях. Сейчас откроется калитка. Голоса уже рядом. Ее и другой, детский. Этого парня. Генри. Незабываемое имя. Эмма ему что-то объясняла. Звонкий голос стал тише и совсем смолк. Реджина не выдержала и спустилась вниз, навстречу. Перед ней ее Эмма, радостная, светящаяся Эмма. Рядом с ней мальчик с торчащими на макушке волосами. Поглядывает на нее, но тут же отводит глаза, прячась за Эмму. Почти сбоку, но как-будто позади нее. — Привет, Миллс! — выдохнула Эмма, приближаясь. — Привет, Свон, — не отводила Реджина от нее взгляда, все же не выпуская из виду мальчика, переступающего с ноги на ногу. — Это Генри, — чуть отступила Эмма, чтобы встать с ним в один ряд. — Генри, это моя… Это Реджина. Реджина Миллс. Мальчик поднял глаза, разглядывая незнакомую взрослую женщину в строгом костюме. — Драсьте, Реджина Миллс. — Здравствуй, Генри. Здравствуй. Рада с тобой познакомиться.