armature

kor kash — 니가 떠나도 (feat. vinxen)

Донук улыбается еле заметно и отчётливо вымученно, потому что продолжать играть в игру, в которую нужно играть ради другого, смысла не видит и не хочет на самом деле. Апро классный: добрый, смешной и талантлив не только за установкой диджея; Донук-старший – чёртов выходец из сладких популярных дорам, которые крутят по телику двадцать пять на восемь, потому что заботливый, мягкий и просто по всем фронтам идеальный. Отношения тоже идеальные, сколько ни пытайся докопаться, потому что Апро старше и вроде как мудрее — знает, что делать, и как сообразить в одного, чтобы все были счастливы одинаково. Он чай заваривает и таскает кружки бесконечные, когда Пено в fl studio задрачивает и раздражённо стучит кончиками пальцев, потому что не нравятся совсем те наброски, что хранятся на жёстком диске уже полгода, а доводить до ума желания нет никакого. Апро ошивается в квартире, кажется, даже чаще Сонёна: в ванной давно его зубная щётка, а на стуле пара футболок домашних с мультяшными надписями комком валяются. У Донука-старшего самые тёплые объятия, мягкие поцелуи и шутки смешные, но на улице холодно и дождь хлещет третьи сутки, ноги мёрзнут даже в носках толстых и чайник электрический безостановочно воду греет, потому что даже под колючим пледом, который он притащил месяца три назад, не согреться. — Я, кажется, сам скоро чаем стану, — говорит Донук и улыбается грустно, потому что вроде легко, счастливо и классно по всем фронтам сразу, но увы. Он молчит дольше нужно-приличного и разговаривает обрывками, потому что не чувствует слов внутри, которые сказать хотелось бы, но хрен поймёшь только одно: он бестолковый настолько, что не ценит, или наоборот всё и внутренний компас чувственно-эмоциональный не наебёшь, как ни старайся. Донук отключается всё чаще, потому что не привык делить свою ежедневность с кем-то; потому что всю жизнь вывозил в одиночку и давно самодуализировался настолько, что да — он тот самый перегоревший фонарик в гирлянде, которую по стенам подростки развешивают вне зависимости от праздников, считая это охренительно показательным в плане собственной непохожести. Донук – оторванный уголок плаката, приклеившийся к скотчу, когда его только-только вешали. Парень в зеркало пристально смотрит, опираясь руками на раковину, и на грани слышимости просит себя не врать хотя бы собственному отражению, но в голове вместо нужной ясности только заевший отрывок из чужой песни, а компас крутится из стороны в сторону, не останавливаясь. Донуку внутри тихо и нервно, а старший улыбается и руки греет о чашку, залипая в глупую комедию, по-дурацки пальцы переплетает, гладя костяшки чужие, и не получается сформулировать хотелку даже мысленно. От любых прикосновений еле заметно режет, потому что нейтрально до абсолюта; от поцелуев в предутренней темноте режет сильнее, но тело до сих пор не в курсе, что окончательно треснуло изнутри, поэтому откликается; обнимать больше не хочется — и это пугает сильнее всего остального. Когда Апро тянется горячими руками к краю застиранной футболки Донука, коротко и еле заметно выцеловывая шею, шепчет что-то, выдыхая «люблю» на грани слышимости, сам Донук себя чувствует переломанным. Он остаётся в одних пижамных штанах, ощущая возбуждение оголённым проводом, что под кожей сеткой расползается, и очень хочет отвернуться, прекратив всё, даже не начиная, но Апро выучил чужие краши задолго до, и пользуется, потому что правда любит. Донуку режет сильнее и, кажется, даже кровоточит опасно, но на поцелуй он отвечает, пытаясь отключить голову и концентрируясь на сплошной физике – получается, на самом деле, хорошо и привычно. На скомканной постели, в кольце рук и ощущая чужое дыхание, Донук думает, что вывести из одиночества можно, но не наоборот.