Война капитана Бауэрса

      Генри смотрел в окно служебного автомобиля отца и то и дело сердито вытирал рукавом глаза, которые слезились, как убеждал себя мальчик, от слишком сухого воздуха. Он надеялся, что спина не начнет кровить, и никто не заметит следов на рубашке. Никто не должен знать, что он, Генри, опять облажался. Что отец опять недоволен, что сын Оскара Бауэрса слабак и придурок, не может понять элементарных вещей, которые и животному было бы легко усвоить. Если они заметят, то будут вопросы, вопросы вызовут кривотолки, а огласка — худший позор для семьи. Это правило Генри усвоил первым. Молчать и подчиняться — этого требовал отец. Это ведь просто, молчать и подчиняться…       Предательски защипало в глазах. Мальчишка сделал вид, что очищает невидимое пятно на кроссовках, осторожно косясь на широкие плечи Бутча, его могучую шею с завитками черных волос и бьющейся над плечом жилкой — если б у Оскара была любовница, она бы обязательно следила за бритьем шеи и щетины на подбородке, но Бауэрс предпочитал покупать разовый секс, а ночным бабочкам не было дела до внешности партнера.       Генри чувствовал, что с отцом что-то не так, но не мог понять, что именно, и ему казалось, что в происходящем виноват исключительно он сам. Просто отца нужно слушаться, и тогда все будет хорошо.       Не получалось. Не было хороших оценок, работа по хозяйству заканчивалась провалами, как с той кучей. Когда Генри готовил завтрак или драил пол, отец воспринимал как должное, когда он пытался сделать что-то еще, отец приходил в бешенство...       Подарков Генри от него никогда не получал. Не получал Генри подарков ни в детском саду, ни в школе. Ведь они закупались на средства родителей или фондов, если у родителей не было средств. У Оскара средства были, только вот желание их тратить на всякие глупости вроде сына отсутствовало.       Генри молча вышел из машины, так же молча прошел к дверям школы. Тут его растерянно-несчастное выражение лица изменилось, стало жестким и отстраненным. Генри уже в столь юном возрасте учился прятать все эмоции. Кроме одной — вспышек ярости, ведь так делал отец. Отец никогда не улыбался, не смеялся, всегда был строгий и невозмутимый. Он позволял себе только орать, брызгая слюной, когда он, Генри, делал что-нибудь не так. Злость Генри тоже не сдерживал. Злоба помогала добиться хоть какого-то уважения, раз не получалось по-другому.       Он задирал младшеклассников, пугал девчонок, отчаянно и безжалостно дрался с одноклассниками и даже с более старшими детьми. Генри начинали бояться. Это хоть как-то заменяло уважение. Это помогало забыть побои и придирки отца.       Генри снисходительно кивнул своей свите – юркому и тощему Вику Криссу, высоченному для своих лет Патрику Хокстеттеру и плотному Реджинальду Хаггинсу. Эта троица почуяла в нем вожака еще в начальной школе. Самого Генри, по правде говоря, никто из них не интересовал. Хокстеттер был слишком придурочным, Вик слишком скользким и слишком подпевалой. То ли у него не было своего мнения, то ли он боялся его высказывать, но Генри эта бесхребетность порядком бесила. Редж был просто слишком туповатым и медлительным. Но иной компании для Генри не было, а его банда придавала весу его положению в обществе и заставляла людей бояться. Когда они доводили всей компанией других детей, ломали скамейки или даже выбивали мелочь из гуляющих парочек, Генри чувствовал себя тем, кем хотел видеть его отец – сильным, храбрым, самодостаточным человеком. Вожаком.       Генри прошел в класс – от него шарахнулись две девчонки, по пути к кабинету он двинул плечом какого-то очкарика с параллели…       Во время урока он ничего не понимал, хоть и пытался себя заставить слушать. Почему? Почему он опять все неправильно понял? Как можно было додуматься сжигать траву без ведома отца?       — Бауэрс, к доске.       Генри внутренне сжался, но сумел удержать лицо. Улыбнулся нахально и вышел расхлябанной походкой, нагло сунув руки в карманы джинсов. Встал у доски, ухмыляясь в лицо старой ведьме и понимая, что сейчас ему опять испортят табель и доложат отцу.       Так уже было не раз. Он просто был не в состоянии сосредоточиться на учебе после очередной взбучки отца. Не столько из-за боли, хотя и она досаждала, сколько из-за того, что не мог отвязаться от размышлений, насколько заслуженным было наказание. Мог ли он поступить иначе? Мог бы, если б догадался, что в этот раз имеет в виду отец. Во время таких размышлений он выпадал из реальности, и уроки для него превращались в подобие телевизора с постоянно переключающимися каналами. Война Севера и Юга… выражал в своем творчестве идею становления личности… Объем тела, погруженного в воду, равен… Человек относится к семейству млекопитающих…       Все эти обрывки плясали и вертелись, не желая складываться в полноценную картину мира. Генри знал, что у доски будет путаться и мямлить. Позора он боялся даже больше, чем зуботычин от отца. Поэтому предпочитал хамить или угрюмо молчать, когда его спрашивали. На письменных же контрольных он извращался со списыванием и выбивал ответы из запуганных одноклассников.       Математичка вновь что-то спросила, и Генри озлобленно посмотрел на нее.       — Тебе надо научиться анализировать, — начала математичка.       Перед глазами встало чудовищно спокойное лицо отца, утренняя сцена за завтраком.       — А вам надо научиться чистить зубы, чтоб не воняло так изо рта, — огрызнулся Генри под хохот класса и пошел на свое место, не глядя на стремительно покрывающееся алыми пятнами злобы лицо учительницы.       — Бауэрс, обо всем будет известно твоему отцу.       — Да хоть самому президенту, — бросил он, не оборачиваясь.       Патрик лениво крутил кожаные браслеты на запястьях. Сын торговца краской, он был залюблен мамой-домохозяйкой и забалован отцом. Браслеты скрывали шрамы — Патрик неоднократно угрожал родителям самоубийством. И ему прощалось все. Генри горько усмехнулся. Порежь он вены, и отец всыпет ему двойную порцию ремня вместо новой электрогитары… Виктор усердно строчил в тетради правила и формулы — несмотря на то, что он был другом Бауэрса, он, сын хирурга и юриста, всегда хорошо учился, но списывать лично у Вика Генри считал унизительным. Белч с глупой улыбкой таращился в окно.       Генри рухнул на свой стул и закинул руки на спинку, глядя с вызовом на учительницу. Но после урока, когда остальные покинули класс, Генри пошел извиняться и даже — невиданное дело! — попытался попросить о помощи.       — Миссис Марч. Не могли бы вы объяснить мне тему…       — Групповые дополнительные занятия у нас проходят по средам и пятницам в три часа дня, — математичка не поднимала голову от журнала.       — Я не… я не могу в группе, — тихо сказал Генри, — может, мы бы могли…       — Бауэрс, я не собираюсь тратить свое личное время на недоумков вроде тебя, особенно после сегодняшнего концерта. Если хочешь индивидуальное занятие, скажи папаше, пусть оплачивает. У меня в сутках двадцать четыре часа, как у всех, из них я работаю восемь, остальное — только за дополнительную плату. Уйди с глаз долой.       Генри злобно сверкнул глазами и пошел к выходу, забросив сумку на плечо.       Когда Генри вернулся вечером домой, он первым делом заметил лежащий на столе табель с примечаниями от крысы Марч. Значит, отец все знает. Все внутри сжалось, кончики пальцев стали ледяными, а руки непроизвольно задрожали. Может, если он, Генри, скажет отцу насчет дополнительных занятий, покажет, что хочет учиться, просто пока не получается…       Он отбросил глупые надежды и захлопнул дверь в свою комнату.       Очередной звонок застал Оскара врасплох — он как раз заканчивал оформлять в архив раскрытое недавно дело об ограблении и был полностью погружен в свои мысли. Коллеги хорошо знали, что Бауэрс очень внимательно относится к такой работе, не упуская ни малейшей детали, и отвлекать его никто не решался. Строгий, сдержанный и всегда корректный, он, тем не менее, умел одним взглядом напугать до нервной дрожи того, кто вызвал его недовольство, и сослуживцы к нему относились с боязливым уважением. Увы, мисс из школы была не в курсе занятий Оскара, и ему пришлось, отложив недошитое дело, битый час выслушивать лекцию о воспитании подростков.       — Ваш сын очень сообразителен от природы, мистер Бауэрс, но его хамское поведение… если б он больше внимания уделял учебе… Он постоянно отвлекается и отвлекает всех остальных… Представляете, миссис Марч… мы стараемся на благо наших учеников, но и вы…       К концу ее монолога, который не удалось прервать ни на минуту, у Оскара разыгралась мигрень. Офицер Бауэрс вежливо распрощался с болтливой собеседницей и, превозмогая желание швырнуть трубку в стену и растоптать ногами обломки, аккуратно опустил ее на рычажки допотопного телефона. Разговор был долгим и чрезвычайно утомительным, как и всегда, впрочем. Все эти мисс с незапоминающимися безликими фамилиями и дребезжащими визгливыми голосами стали неотъемлемой частью его распорядка с тех пор, как Генри отправился в первый класс. В детсаду, куда он был определен сразу после побега Джоан, мальчишка никаких хлопот не доставлял и выделялся среди других детей живостью и общительностью, как в свое время и сам Оскар, о чем ему напоминала старушка-воспитатель каждый раз, когда он приходил забирать сына. Дети замирали, восторженно глядя на высокого офицера в выглаженной форме и с всамделишным оружием на поясе, а Генри, задрав лохматую белобрысую голову, степенно шел навстречу отцу, привычным движением подавал руку и, стараясь не сбиваться с шага, выходил вместе с ним на улицу. Дойдя до угла и убедившись, что никто за ними не наблюдает — Оскар приучал его к строгой сдержанности в проявлении чувств, — Генри обнимал отцовские колени и, захлебываясь от радости, бормотал малопонятную чушь о том, как прошел очередной день, какой была на вкус каша, как Питер и Вик не поделили машинку. Терпения Оскара хватало на минуту-другую, потом он отрывал от форменных брюк цепкие маленькие пальчики и тянул ребенка к машине, ссылаясь на срочные дела.       — Папа, расскажи про бандитов! — начинал Генри в тысячный раз.       — Мы с тобой договаривались, что ты сидишь молча, когда я веду машину, — не отрывая взгляда от дороги, говорил Оскар. Генри кивал, но через минуту-другую его голосок снова перекрывал бормотание, доносившееся из радиоприемника.       — Ну папочка, ну расскажи про бандитов! Питер говорит, что у всех бандитов настоящие пистолеты, и они никого не боятся, а я ему сказал, что ты их всех поймаешь, арестуешь и посадишь в тюрьму. А Вик говорит, что вчера в Джерси ограбили банк и украли кучу денег, и…       — Генри.       — Прости, папочка. А когда мы с тобой поедем кататься на игрушечных лошадках? Мэри вчера каталась и ела мороженое…       — Генри, замолчи, черт тебя побери! — не выдерживал Оскар в который раз, и мальчик, бросив на него испуганный взгляд, обиженно закусывал губу.       В салоне воцарялась долгожданная тишина, не приносившая, впрочем, никакого облегчения. «Нужно было сдать его в приют», — с тоской и злостью думал Оскар, неотрывно глядя на дорогу.       Оставив сына на попечении школьных учителей, Оскар почувствовал неимоверное облегчение, потому что решил, что теперь они будут отвечать за пацана, а ему останется время от времени проверять оценки в табеле. Все не так уж плохо, Ос. Сопливый недомерок, пачкающий штаны, рисующий фломастерами любимого папу на обшарпанных стенах и беспрерывно извергающий потоки бессмысленной болтовни скоро превратится в спокойного самостоятельного мальчишку, пропадающего с друзьями на футбольном поле или в кружке по конструированию планеров. А там еще пара-тройка лет, и Генри уедет в колледж. Осталось потерпеть совсем немного… Однако мечтам Оскара не суждено было осуществиться. В первый же месяц его вызвала в школу первая в ряду мисс-у-вашего-сына-не-все-благополучно.       — Видите ли, мистер Бауэрс, Генри очень активный и общительный мальчик. И, как бы правильнее выразиться, во всем берет с вас пример.       — О чем вы говорите? — насторожился Оскар. Мисс кокетливо захлопала ресницами.       — Генри проявляет ярко выраженные лидерские качества и хочет быть во всем первым. Это, конечно, прекрасные качества для будущей жизни, но в классе создает некоторые сложности. Это естественно, вы ведь его единственный родитель, и мальчик хочет, чтобы вы им гордились…       — Я не совсем вас понимаю, — прервал Оскар. — Он нарушает дисциплину?       — Да, но… — она раскрыла накрашенный ротик, чтобы продолжить, однако Оскар уже потерял терпение.       — Я понял вас, мисс… Я проведу с сыном беседу, и это больше не повторится.       Беседа была проведена в тот же вечер, когда довольный Генри прибежал домой, размахивая рюкзаком и напевая какую-то песенку. Потом еще одна. В следующем месяце — еще, и еще, и еще…       Шли годы, и Оскар приходил в отчаяние. Все его усилия по поддержанию раз и навсегда установленного порядка шли прахом, коллеги на работе понимающе косились, когда он пытался отдышаться после очередного разговора с назойливой училкой, а Генри все больше скатывался, превращаясь в отпетого двоечника и хулигана. Несколько раз Оскар пытался сесть вместе с Генри за уроки, однако уже через полчаса терял терпение и, зашвырнув учебником в непонятливого отпрыска, уходил к себе и курил одну сигарету за одной до тех пор, пока не унималась предательская дрожь в руках. Ему хотелось схватить Генри за шею и бить головой о стену, чтобы кровавые брызги разлетались в разные стороны. Ярость кипела в нем, застилая глаза и заставляя пульс стучать в висках. Та самая ярость, которую он испытывал, гоняясь за гуками в джунглях, теперь терзала его по милости прыщавого подростка, и выместить ее было не на ком. Кошмары начинали мучить Оскара сразу, как только он, поддавшись слабости, закрывал глаза, а видения стали ярче и четче и еще страшнее. Каждый день он боялся, что вот-вот потеряет контроль над собой и окажется в психушке, и вся округа узнает о его позорной болезни, как уже знает о том, что его сын оказался непроходимым тупицей и трусливым хулиганом.       К пятому классу Генри Оскар, сменив несколько ремней, наконец устал от собственных мучений и решил, что неудачи сына в учебе не стоят его внимания. Не вставишь же ему другие мозги, что теперь делать. Мечта о колледже все еще маячила где-то на горизонте, а деньги на оплату учебы копились на счете, но на хороших оценках Оскар больше не настаивал. Между ним и Генри возникла негласная договоренность: Генри может делать все, что ему вздумается, — до тех пор, пока это не создает проблем Оскару. Табель он больше не проверял, но звонки из школы и жалобы, регулярно поступавшие от родителей обиженных детишек, карались жестокими побоями.       Положив трубку, он взялся за болезненно пульсирующий висок и бросил рассеянный взгляд на сейф. В темноте за приоткрытой дверкой он разглядел чье-то осторожное движение, словно какое-то существо пыталось прикрыть ее изнутри. Оскар дернулся и, закусив губу, поднялся со стула. Рука машинально потянулась к оружию. Резко распахнув дверцу, он замер и несколько секунд смотрел на полки, не в силах справиться с участившимся сердцебиением.       — Эй, Бутч, ты чего? — встревожился майор Гордон Байт, непосредственный начальник Оскара, проходивший мимо с неизменным пакетом пончиков. Оскар выдохнул и, аккуратно прикрыв дверцу, спокойно ответил:       — Да лист с описью выпал из папки, вот складываю все по местам.       — Аа, — протянул Байт. — Ты еще не закончил с делом того мудака с бензоколонки?       — Нет, но завтра к одиннадцати все будет готово.       Байт усмехнулся:       — Опять эта мымра из школы?       — Да, Генри не успевает по математике, — приняв непринужденный вид, ответил Оскар.       — Эх, я в его возрасте по всем предметам сразу не успевал, — хохотнул сержант, воевавший с коробками неподалеку.       — Меня вообще чуть из школы не выгнали, — добродушно улыбнулся Байт. Оскар сделал над собой усилие и попросил:       — Отпусти меня сегодня пораньше, старина. Нужно встретиться с учительницей и забрать табель Генри.       — Конечно, иди. Повезло пацану с тобой — мой папаша бы с меня шкуру спустил, если б ему из школы позвонили.       Оскар натянуто улыбнулся и, убрав бумаги в сейф, поехал в школу за очередной порцией унижения.