Война капитана Бауэрса

      Если Крисс и Хаггинс с удовольствием воображали себя героями, то Патрик в основном наблюдал за ними, как взрослый следит за неразумными детьми. Улыбался себе под нос, щуря глаза.       — Как насчет поджечь военный лагерь, братва? — поинтересовался Хокстеттер во время очередной крайне занимательной кампании.       — В смысле? — не понял Генри. — Ну да, мы вроде как подбираемся в джунглях к ставке вьетнамцев…       Патрик досадливо поморщился:       — Да я не про это. Как насчет по-настоящему поджечь врага?       — Где ты в Дерри врага-то возьмешь? — прищурился Крисс.       — Ферма Хэнлонов, — улыбнулся Патрик, сверкнув белоснежными зубами.       — Да ладно тебе, — вздрогнул Генри. — А ущерб? А ну кто погибнет?       — Ну, а чего, ниггеры же, — пожал плечами Хокстеттер, — этот их выродок даже с нами не учится. Потому что обезьяна черномазая. Ну и нечего их за людей считать. Зря их освободили в девятнадцатом веке. Этот Линкольн просто популярности добивался таким образом. Больше населения, больше голосов, чего. Разворотил полстраны в свое время. А так, что гуки эти ваши узкоглазые, что эти, которые только с пальм послезали… Возомнили себя людьми, хозяйством обзавелись. А сами обезьяны обезьянами.       Генри засомневался. С одной стороны, Патрик прав. Нельзя считать черных настоящими гражданами США, недалеко они от гуков ушли. Да и в разговоре с отцом как-то проскользнула фраза, что расизм в обратную сторону ударяет, если раньше ниггеров за людей не считали, то теперь правительство им задницу лижет. Скоро, мол, белых с работы вышвыривать будут, чтоб места для ленивых обезьян освободить. А если что не по ним, те пожалуются, и пипец, недолго осталось.       Генри поморщился, живо вспомнив отца, сидящего напротив на кухне, который отхлебывал пиво из широкой кружки и рассуждал:       — Вон, кредит под низкий процент выделили. Школы понаоткрывали. Чтоб о нас так заботились. О тех, кто за эту сраную страну воевал, между прочим.       С другой стороны… Это было совершенно неправильно. В конце концов, с Хэнлонами они не воевали, это было противозаконно и вообще.       — Слушай, Генри, вот ты воевать хочешь. А ведь на войне ты так и подумаешь: а че, люди же. И вьетнамцы люди. Как против них с оружием-то… — подлил масла в огонь Хокстеттер, заметив сомнения Бауэрса. — Вот такие пацифисты с войны и приползают живехонькими, потому что в пекло не суются, за них другие дохнут, не такие чистоплюйчики, зато честные и прямые.       Генри замер, по-звериному глядя на приятеля.       «Все мы там были трусами и подлецами и выжили потому, что другие нас прикрыли своими спинами…»       — Тут другая ситуация… — нахмурился Генри. — Хэнлоны не вьетнамцы, к тому же нас могут увидеть.       — Началось подражание Хэнскому, — Патрик демонстративно закатил глаза. — Ладно, Сисястый —пацифист, ему положено, он жирный, как индейка на День Благодарения, ни бегать, ни драться, но ты… Так и скажи: у меня яиц нет, я еще пацан голожопый, только с палками по лесам могу бегать, ни на что большее не способен!       В воздухе аж звенело напряжение. Виктор и Реджинальд притихли, наблюдая за стычкой. Генри побагровел.       — Хочешь сказать, что я трус?       — А чего мне-то говорить? Ты сам это сказал.       Генри взбеленился и кинулся было на Патрика, Редж и Крисс кое-как растащили сцепившихся мальчишек.       — Ты придурок, Хокстеттер! Хочешь нападения на гуков? Будет тебе нападение! — орал Генри. — Сегодня же вечером купим бензиновые распылители и…       — Вот это дело, — Патрик вытер кровь, струящуюся из носа. — А то — тоже люди, — хмыкнул он.       Вечером мальчишки собрались в окрестностях фермы Хэнлонов. Патрик курил, оглядывая канистру с бензином, которую приволок Хаггинс.       — В сарае у них сено складируется, вот вокруг облить для верности доски и траву, и спичку туда. Будет эпичненько, — глаза Патрика горели нездоровым интересом.       — А если на дом перекинется огонь? — нервно спросил Крисс.       — Викки, девочка моя, — нежно сказал Патрик. — Дамы могут не участвовать.       Все заржали, скрывая нервное возбуждение. Вик закусил обиженно губу и глянул исподлобья на Патрика.       — Я не дама. И я не боюсь. Вон Генри тоже не очень одобряет.       Патрик откинул голову, упираясь затылком о дощатый забор, глянул из-под густых ресниц — любая девка позавидует — на Генри.       — Че, серьезно?       Генри чуть поморщился.       — Пат, понимаешь… Там могут люди пострадать.       — Я тебе тыщу раз говорил: нет на этой гребаной ферме людей. Один скот. Двуногий и четырехногий, — промурлыкал Патрик, — если зассал, так и скажи. Или батю боишься? Ничего он тебе не сделает. Я тебе говорю, он даже не заметит. Никто не узнает, что это мы, отвечаю.       Генри сумрачно смотрел на приятеля.       — Ты пойми, Генри. У каждого человека есть грань внутри. Точка невозврата, — понизил голос Патрик. — И благодаря этой точке люди делятся на тех, кто право имеет, и тех, кто как Бен Хэнском, только сиськами трясут. На скот и на пастухов. На дичь и охотников. Это еще Ницше писал. О сверхлюдях, о тех, кому суждено быть наверху. Такие не должны ломаться в бою, такие гордо носят медали на груди, а не прячут их в шкафу, стыдясь собственных подвигов. Таких сломать невозможно, потому что они сами прошли это испытание. Если ты будешь бояться свершить правосудие…       — Это хулиганство, Хокстеттер, — подал голос Хаггинс.       — Про суд Линча слышал? Закон… Гребаный закон пишут такие же люди, как и мы с вами. Он для тех самых, дрожащих, которые взгляд поднять боятся. Думаешь, эти, в верхах, соблюдают собственноручно написанные законы?       — Ну, а как же. Все же равны типа, в этом демократия и заключается, — развел руками Белч.       Патрик коротко хмыкнул.       — Демократия — это красивые слова, Редж. Словами управлять получается не хуже, чем кнутом и пряником, уж поверьте. Вот вы историю не учите, а, между прочим, освобождение негров было тонким политическим ходом в свое время. А теперь оно нахрен никому не сдалось. Надо указывать обезьянам их место, пока они вас, джентльмены, не заставили им бананы чистить.       — Патрик, заткнись уже, — сердито подал голос Генри. — Чем дольше мы тут треплемся, тем больше вероятность, что нас заметят.       Он подхватил канистру. Он не столько хотел поджечь ферму, сколько заткнуть Патрика с его скользкими речами, от которых голова пухнет и звенит в ушах.       Патрик взъерошил себе волосы и достал зажигалку.       Вскоре весело заплясали огоньки пламени, пожирая сухие травинки, потом огонь с облитой бензином травы перекинулся на стены сарая и на его содержимое — заботливо заготовленное и высушенное сено. Банда уже отступала прочь. Генри не хотел оглядываться, зато Патрик то и дело смотрел на дело своих рук и улыбался нехорошей кривой улыбочкой.       Оскар заступил на внеочередное дежурство, согласившись подменить приболевшего коллегу. Он всегда охотно брал сверхурочные, пользуясь любой возможностью убраться подальше от дома и Генри. Теперь, после примирения с сыном, он не стал изменять своим привычкам — за сверхурочные платили вдвойне, а Оскар хотел скопить побольше, чтобы купить Генри новую машину. Он даже уже выбрал подходящую марку — надежный и добротный форд — и был очень доволен собой, представляя, как обрадуется Генри, когда получит ключи от новенького авто.       Дежурство началось на удивление спокойно. Оскар перекинулся парой слов с остальными, проверил оружие и рацию и отправился на патрулирование. Проверив главные улицы, он задержался у парка, убеждаясь, что местные забулдыги помнят его наставления и не торчат больше на детской площадке со спиртным, потом поехал на пост на выезде из города — проверить, как выполняет свои обязанности недавно принятый в участок новичок. Все было в порядке, и Оскар развернул машину, возвращаясь обратно в участок. Проезжая мимо дома, он с сожалением покачал головой, не увидев света в окне комнаты Генри, а потом грустно улыбнулся — пусть мальчишка гуляет, в конце концов, успеет еще насидеться в четырех стенах. Купив в супермаркете кофе, Оскар вошел в участок, раздумывая, как проведет очередную бессонную ночь — разбирая накопившиеся бумаги или составляя ежемесячный отчет. Однако в участке его ждала суматоха. Дежурные, забыв про начавшуюся трансляцию очередного футбольного матча, что-то оживленно обсуждали, столпившись в коридоре, но при виде вернувшегося капитана замолчали, как по команде.       — Что за столпотворение? — поинтересовался Оскар, принимая строгий вид, — с подчиненными он никогда не позволял себе фамильярности. Полицейские молчали, нервно переглядываясь, но ни один не решился заговорить. Оскар нетерпеливо повторил вопрос. Ну что за идиоты? Неужели потеряли протокол задержания, как в прошлый раз?       — В общем, тут такое дело, капитан… — начал один из дежурных, и Оскар напрягся.       — Ну говори уже, что вы опять натворили?       — Сэр, — вклинился в разговор другой. — Полчаса назад поступил звонок, горит ферма Хэнлонов, что на выезде из города.       — При чем здесь мы? — пожал плечами Оскар. — Пусть пожарные разберутся, а утром отправим туда кого-нибудь взять объяснение.       — Сэр, дело в том, что Хэнлон… В общем, хозяин фермы утверждает, что был совершен поджог, и это дело рук Хокстеттера, Белча, Крисса и…       Не может этого быть.       — И вашего сына, — выдохнул дежурный. — Их видели убегающими в сторону пустоши сразу после того, как вспыхнул сарай.       Оскара бросило в жар, словно он стоял возле того долбанного горящего сарая. Он машинально поднес руку к горлу, чтобы расстегнуть тугой ворот, потом, спохватившись, опустил ее и оглядел подчиненных. На всех лицах смущение смешивалось с любопытством и насмешкой. Ну конечно же, сынок капитана полиции, поджигающий ферму черномазых. Скандал небывалого масштаба для Дерри, который месяц будут обсасывать в местных новостях. Сознание предстоящего позора схлынуло, сменившись тяжелой волной беспокойства. Придурок Хэнлон ошибся, что за бред? Генри никогда бы и в голову не пришло сотворить такую дикость, особенно теперь, когда их жизнь так изменилась. Оскар замер от внезапного испуга. Генри ведь мог случайно оказаться рядом. А что, если… Перед глазами возник образ сына на фоне горящих зарослей — испуганный, выпачканный в саже, бестолково мечущийся в дыму. Ожоги бывают четырех степеней, смертельная площадь поражения… Оскар тряхнул головой, заставляя себя вернуться в реальность.       — Ты, ты и ты, остаетесь здесь и следите за порядком. Остальные со мной на ферму. Скорее всего, туда скоро сбежится полгорода.