Война капитана Бауэрса

      Генри и его приятели удирали с места происшествия очень быстро, даже не задумываясь о том, оставили ли они какие-либо улики. Генри было страшно — по-настоящему, до тошноты в горле. Казалось, что он летит с обрыва и никак не может найти, за что бы уцепиться, чтобы прекратить этот сумасшедший бег-полет. Ужасное предчувствие чего-то дурного, что ждет впереди, никак не отпускало. Крисс и Белч были растеряны не меньше. Безмятежным был один Патрик.       — Надо было забрать распылители, — Генри остановился и согнулся, пытаясь отдышаться.       — Ну и как бы ты с ними бежал? — пожал плечами Патрик. — У тебя вид как у Хэнскома, который сдал кросс на три километра. Курить меньше надо, приятель.       — Не в этом дело, — выдохнул Генри. — Зря мы это сделали, парни.       — Ну, если зря, то иди обратно, вызывайся пожарным-добровольцем, закидывай сарайчик песочком.       — А если люди погибнут?       — Не было там в округе людей, сколько раз повторять. Черномазых обезьян тоже не было, уточняю для особо одаренных, — подчеркнул Хокстеттер. — Твоя совесть может спать спокойно.       — Папаша наверняка узнает, — повторил Генри беспомощно.       — Про поджог — несомненно. Про то, что это мы сделали — вряд ли, — ответил Патрик. — Ну, это если ты, конечно, не покаешься, как грешник перед мадонной.       — Не покаюсь, — скрипнул зубами Генри.       — Ну вот и умничка. А теперь дуй к каньону и отмывайся, чтобы батя запах гари не учуял, — с равнодушной расчетливостью сказал Патрик.       Было холодно, но Генри мужественно отмывался и отстирывал одежду. Закончив, он сел на траву и только сейчас задумался. Почему Патрик не позвал его к себе домой? Что за дурацкие идеи? Отстирывать шмотье на речке в ледяной воде, поджигать дом Хэнлонов, вражда с которыми давно уже поросла травой… Чем больше Генри размышлял о Хокстеттере, тем четче понимал, что он вел себя как идиот, соглашаясь с Патриком. Да и вообще допуская его до себя.       С такими мыслями, одна гаже другой, Генри поплелся домой.       Чем ближе Оскар подъезжал к дому, тем тоскливее ему становилось, и тем сильнее его мучило дурное предчувствие. Ну какого черта, все же же шло так хорошо. У него было ощущение, что кто-то или что-то специально портит ему жизнь, издевается над ним, словно проверяя его на прочность. Оскар свернул с трассы на грунтовку и вскоре припарковался у дома. В кухне горел свет — значит, Генри вернулся. Оскар нашарил в кармане сигареты и на несколько минут задержался во дворе, пытаясь оттянуть неизбежное. Он уже почти не сомневался в исходе предстоящего разговора, но торговался сам с собой, перебирал версии, выдумывал оправдания. Они ведь могли оказаться там случайно, испугаться настоящих поджигателей и сбежать. А если никаких поджигателей не было, и Хэнлон просто решил поправить свое положение и заодно отомстить за издевательства над сыном? Оскар сжал кулаки. Снова трусость и малодушие, стоять тут, не решаясь сделать два шага и узнать гребаную правду. Бросив недокуренную сигарету, он вошел в дом.       Генри, который поспешно нарезал хлеб для бутербродов, вздрогнул и поднял голову.       — А, ты уже вернулся с дежурства? — Он очень надеялся, что отец не заметит дрожи в голосе. — Ты же вроде сказал, что тебя не будет до утра.        Одежда Генри висела на балконе.       — Да, случилось неприятное происшествие, — начал Оскар, расстегивая пуговицу на тугом воротнике. Ему казалось, что в доме жуткая духота, и в воздухе еле уловимо, противно попахивает гарью. — А ты чего не спишь?       — Да вот, проголодался, — неловко произнес Генри. — Будешь бутерброд? Я поставлю чайник.       — Нет, я не голоден, спасибо, — ответил Оскар, не отводя взгляда от лица Генри. Тени так падают, или мальчишка как-то уж очень нервно прикусывает губы? — Приехал в участок, кофе выпил, а тут срочный вызов…       — Да? — Генри отбросил со лба светлые пряди. — Никакого покоя. Что случилось на этот раз?       — Покоя никакого, это точно. Сядь, чего мельтешишь? Представляешь, на ферме Хэнлонов был пожар, — перешел к делу Оскар. Теперь он не чувствовал ни тревоги, ни безотчетного, мучительного страха — только желание добиться цели. Он тщательно подбирал слова, не торопился. Допросы всегда были его сильной стороной. Упомянуть факт, будто бы случайно, отметить реакцию, рассчитать время и выдать больше подробностей…       — Да? — снова повторил Генри. — Ну, время такое. Жара, мало ли. Искра от костра, может, траву жгли или еще что.       Оскар машинально отметил, что у Генри дрожат руки — так, что чай чуть не плещется через край кружки.       — Да, мы тоже так подумали. А пожарные говорят, поджог. Бензиновые распылители. Представляешь?       — А, ну тоже вариант. Обрабатывали от насекомых, а потом кто-то закурил и пошло-поехало, — Генри дернул плечом и подвинул отцу кружку. — Тебе две ложки, как обычно?       Оскар кивнул, взял ложку из руки Генри — пальцы что-то уж очень холодные — и не спеша размешал сахар. Помолчал, выжидая, высчитывая время. Ожидание особенно нервирует, если подозреваемый виновен. Черт возьми, это же Генри…       — Там полно следов возле сарая, с которого начался пожар, — заметил Оскар как бы невзначай. — Человека четыре, не меньше. Завтра туда эксперты приедут, вычислят махом.       — Вот как? — Генри поднял глаза. — Ну, знаешь, даже если и поджог, я не удивлен. Их многие не любят в этом городе. Ты, например. Потому что зажрались. Им и субсидии, и образование, и налоги пониже — не ты ли мне жаловался? Забавно будет, если Хэнлона возьмут в Гарвард, а я буду каким-нибудь сраным механиком, потому что рожей не вышел.       Оскар кивал, почти не вслушиваясь в слова. Он знал этот тон. Сбивчиво, быстро, уйти от опасной темы, вызвав эмоции у собеседника. Пора.       — Генри, — пауза. Смотреть в глаза. Выдох. — Это вы с друзьями подожгли ферму Хэнлонов?       Генри вздрогнул, выронил из рук свою кружку и уставился в лицо отца, прижавшись спиной к столу.       — А даже если так, то что с того? — с вызовом бросил он.       Оскар с минуту смотрел ему в прямо в глаза, в упор, не отводя взгляда, потом опустил голову и уставился на столешницу, внимательно изучая мелкую сеть разбегавшихся по дереву трещинок. Тишина была всепоглощающей. Звенящей. Громкой. В этой тишине крики и брань Оскара смешивались со сбивчивыми оправданиями и отчаянными дерзостями Генри, трещала разбрасываемая мебель, с грохотом билась посуда. В этой тишине все рушилось, превращаясь в руины.       Генри стоял, не отрывая взгляда от каменевшего лица Оскара, и тоже ощущал этот зловещий крик тишины, повисшей в кухне. И вспоминал холодные волны ненависти отца, накрывавшие его с головой каких-то девять месяцев назад, которые, казалось, ушли в прошлое навсегда, и теперь были освобождены языками пламени, поглотившими сарайчик Хэнлонов. Отец молчал, но лучше б он кричал, бил посуду или даже хлестал Генри ремнем, как раньше. Все, кроме этой жуткой тишины.       А потом Оскар встал со стула и, не глядя больше на Генри, пошел из кухни.       Генри хрипло и часто дышал, глядя ему вслед. На него накатывало понимание того, что все кончено, что больше не будет задушевных разговоров с отцом и стрельбы по банкам, и гонок на машинах. Ничего больше не будет. В горле застрял комок, хотелось крикнуть: «Да пошел ты». В глубине души Генри понимал, что сам все разрушил, и вот это отцовское молчание только подтверждало его мысли. И в то же самое время он не мог признать вину, не мог себя заставить.       С коротким вскриком мальчишка всадил нож в разделочную доску и рухнул на стул, хватая чашку с холодным чаем и бутерброд. Пусть делает, что хочет.       Оскар, к своему собственному удивлению, почувствовал, как его окутывает тяжелая дремота, и лег, даже не сняв формы. Поначалу вокруг было тихо и темно, но вскоре откуда-то появился луч света, проникавший словно через узкую щель и бивший ему прямо в глаза. Оскар недовольно поморщился.       — Генри, я уже привык спать без света. Выключи или закрой дверь.       Однако никто не ответил, а свет продолжал гореть.       — Генри, выключи свет и ложись спать, поговорим утром, — стараясь оставаться спокойным, проговорил Оскар, которого нервировал острый, раздражающе яркий луч. Мальчишка, наверно, насмерть перепуган и таким способом пытается заставить обратить на него внимание. Черт… Оскар с усилием, опершись о кровать, встал, и в голове тут же загудело, словно он оказался на колокольне в разгар церковного праздника.       — Хорошо, сейчас я выйду.       За приоткрытой дверью послышался шорох, словно кто-то отскочил в сторону, а потом приглушенные голоса. Оскар застыл на месте, прислушиваясь. Ну, этого еще не хватало — дружки притащились посреди ночи? Видимо, решили покаяться, пока Хэнлоны не дали показания. Он машинально оправил ремень, застегнул пуговицу, открыл дверь…       Перед ним колыхалось зеленое море джунглей. В него лезвием вклинивалась вереница бронированных машин для перевозки пехоты. В узких окошках он видел усталые покрытые копотью лица, на которых застыло хорошо знакомое ему безразлично-страдальческое выражение. Такое бывает после затяжных тяжелых боев.       — Долбаные гуки, — послышалось из зарослей.       Оскар испуганно обернулся и увидел Майка. Живой, даже не раненый, только весь облепленный грязью по самую каску. Оскар почувствовал, как у него перехватило горло. Он задыхался, давясь словами: вопросами, запоздалыми сожалениями, стыдливыми, трусливыми просьбами о прощении. Майк поравнялся с ним и хлопнул по плечу.       — Как дела, Ос? Давно тебя видно не было. Мы уж думали, демобилизовали или убили где.       — Ммм… Майк, — выдавил из себя Оскар. Майк недоуменно взглянул на него и усмехнулся.       — Эй, Бутч, да ты чего? Контузило, что ли? Это да, это бывает. Тут после Хюэ вон эшелон контуженных этих едет, придурков глухих. Я курить хочу, уши в трубку сворачиваются.       Оскар молча извлек из кармана помятую пачку сигарет, протянул Майку и провел потной ладонью по плотной жесткой ткани. На нем тоже теперь была выпачканная глиной форма. Майк прикурил и, прищурив глаз, выпустил облако дыма.       — Мы с Деном ведь в пехоте, нас поперли из летных войск. Вот собрались на дельце, да третий нужен. Поможешь, брат?       — Какое дельце? — машинально спросил Оскар, пытаясь ущипнуть себя за запястье.       Это же только сон, всего лишь сон и ничего большего. К его удивлению, рука болела, а на коже расплывались красные пятна. Нет. Нет. Нет.       — Ос, вернись к реальности. Ты помогать будешь или так и простоишь тут, пока гуки в тебе дыр не наделают?       — Что ты хочешь делать? — выдавил из себя Оскар. Вокруг жутко воняло то ли выхлопными газами, то ли топливом, то ли…       — Бензин, — махнул рукой Майк. — Тут неподалеку деревушка вьетконговская. Бабы и дети остались, домов двадцать. Гореть будет хорошо.       Оскар помертвел от ужаса, схватил Майка за плечо, которое оказалось теплым и вполне себе живым на ощупь.       — Бери канистры и распылители, — кивнул Майк в сторону, и на земле тут же материализовались названные им предметы. Оскар протестующе замотал головой, и тот уставился ему в глаза жестким, злым взглядом.       — Струсил, что ли? А ну бери канистры и вперед! Думаешь, чистеньким вернулся, выжил, судьба сберегла? Ты мне по гроб жизни должен, Бауэрс!       Оскар, всхлипнув, потянул вверх тяжелые канистры и побрел вперед, чувствуя, как взгляд Майка прожигает ему спину. Через несколько минут впереди показалась бедная деревушка — приземистые хижины, на крышах которых росла густая трава. У хижин толпились оборванные женщины, державшие на руках любопытно глазевших на Оскара детей. Те, что побольше, жались к матерям и цеплялись грязными ручонками за их цветастые юбки.       — Чего вылупились? — заорал Майк, и жительницы хижин, прижимая к себе детей, сбились в кучу. Он вырвал канистру из рук Оскара, побежал вперед, откручивая на ходу крышку, и, размахнувшись, выплеснул бензин. Горючее окатило женщин, детей, пролилось на сухую землю, и в воздух поднялись удушающие пары. Оскар застыл, тщетно пытаясь сделать шаг вперед, — руки и ноги его не слушались, как он ни пытался сдвинуться с места.       — Майк, ты что творишь, — кричал он, но с губ срывался полузадушенный шепот. — Майк, ты что творишь?!       Майк достал из кармана армейскую зажигалку. Из толпы послышался вой женщин и отчаянный плач испуганных детей, но никто из них не пытался бежать. Майк обернулся к Оскару. Лицо у него было совершенно безумное.       — Чего, Ос? Давай, сейчас будет веселье. Спалим этих тараканов, вытравим заразу с нашей земли!       — Майк, так нельзя! Оставь их, уходим! — кое-как выговорил Оскар.       — Еще чего! — оскалился Майк.       — Ты не такой. Так нельзя, нельзя, не надо! — бормотал Оскар, и слезы катились по его щекам.       — Нельзя, значит? — заорал Майк. — А им было можно? Я живьем сгорел, черт тебя возьми, а ты смотрел и ничего не сделал! Не отомстил даже!       — Я не хотел. Не хотел... Майк. Они же не виноваты. Ты не виноват. Ты не должен таким становиться! — сделал Оскар еще одну отчаянную попытку воззвать к рассудку друга. Тот издевательски заулыбался.       — Каким это таким, а? Каким? Таким, как твой сын? Таким, как Генри? Почему я не могу поступить так, как твой Генри?       Оскар повернул голову и к своему ужасу узнал в толпе младшего Хэнлона, который смотрел на него расширившимися от ужаса глазами.       — Мистер Бауэрс, помогите!       — Пора с этим завязывать, — ухмыльнулся Майк и, чиркнув зажигалкой, бросил ее наземь.       Огонь взметнулся вверх, обжигая лицо Оскара. Он пытался отвернуться, но не мог. Единственное, на что у него хватало сил, — кричать от ужаса и отчаяния, так, что в голове лопались сосуды.       Генри собрал с пола осколки и домывал отцову чашку, медленно, глядя бездумно на текущую из-под крана воду. Когда из спальни Оскара долетел полный безумного ужаса крик, он вскинулся и бросился на голос отца. Распахнул дверь.       — Папа!!!       Оскар метался по кровати, бессвязно и невнятно бормоча что-то, а слова перемешивались с воплями отчаяния. Генри кинулся к нему, больно стиснул плечи и затряс.       — Пап, папа. Проснись, все хорошо. Это я, да проснись же!       Он не замечал, что по щекам катятся крупные слезы.       — Пап, это я, Генри. Ты дома, я…       Наконец, Оскар дернулся, будто от боли, и открыл глаза. Зрачки у него были расширены до предела, так что глаза казались черными. Он рвано, сбивчиво дышал, и по всему его телу пробегала сильная дрожь. В первые минуты Оскар беспокойно оглядывал комнату, словно не понимал, где находится, и, казалось, не замечал Генри. Потом перевел взгляд на притихшего сына, внимательно оглядел его и вдруг сжал в объятьях — крепко, почти до боли.       — Пап, прости меня. Я дурак, знаю. Пап, давай я заработаю денег и оплачу Хэнлонам этот сарай, — Генри шмыгнул носом. — Или у них на ферме отработаю. Мне правда очень жаль, я все сделаю, ты только… только не переживай.       Оскар все молчал, лишь губы страдальчески кривились, и осторожно гладил Генри по голове. Так они и просидели до самого рассвета, пока обоих не сморил тяжелый сон.